Глава третья.
– После смерти матери ничего не изменилось. Я продолжал учиться, каждый день возвращался в пустую комнату, чудилось, будто мать не то вышла куда, не то уехала к своей подруге, наверное, даже появление отца оставалось бы для меня привычным, если бы он трепал меня за волосы, задавал бы вопросы, на которые никогда не дожидался ответа. Он же молча проходил в комнату, клал на стол деньги, на миг замирал в некоторой нерешительности, оглядывался, как бы что-то ища, и, не найдя, уходил. Я не злился, но его поспешные молчаливые уходы неприятным осадком ложились на душу. Я ждал, когда он позовет меня с собой. Несмотря на мое сдержанное отношение к Ксении, так как я не смог ни привязаться к ней, ни принять, я готов был жить в ее доме, лишь бы быть рядом с отцом.
–
– Однако он ни на что не мог решиться, только виновато опускал голову. Я же ждал.
Осень подходила к концу. Как-то раз я проснулся и отрешенно смотрел, как паук ткал паутину на потолке. Внезапно осознал, что все кончилось, все! Мать уже никогда не войдет ко мне, не пожелает спокойной ночи, не коснется своей мягкой рукой моей щеки. Я же навсегда погребен в этой мрачной комнате, куда даже солнце отказывалось заглядывать. Я был один в мире, как тот паук на огромном потолке. Случайно задев рукой перегородку, я подскочил, и начал громить ее со всей ненавистью своей души. Она поддалась на удивление легко. Комната вдруг сделалась невероятно просторной и еще больше нежилой. Меня вдруг охватило острое чувство боли и обиды, зарывшись под одеяло, я проплакал весь день.
——————
Институт я бросил. Однажды я безотчетно слонялся по городу. День стоял скверный, серый, ветреный. Дождь то и дело сменялся снегом, ни осень, ни зима. Природа, как и я, не могла определиться, сомневалась в самой себе. Где же было мне разобраться в том, что происходило в душе? Вдруг кто-то хлопнул меня по плечу. Это оказался мой сокурсник. Он решил идти в армию, но его призыв был только весной. Я невольно ему позавидовал. Армия могла стать моим спасением, увы, я к ней был непригоден.
— Ну а ты чем занимаешься? — спросил приятель.
— Ничем, брожу вот.
— А предки не заставляют учиться, или они ничего не знают?
— Я один.
— Как один? — удивился приятель. — И в хате один?
— И в хате, — равнодушно отвечал я.
— Вот дурень! У него хата свободная, а он тут с кислой миной
ходит. Ничего, мы мигом все исправим! — воодушевился приятель.
И исправил. В этот же день вихрь ворвался в стены моей комнаты, точно тишина в ней никогда не жила.
Бедный отец, он кротко сносил происходящее. Как и прежде, два раза в месяц он приносил деньги. В пьяной шумной суматохе на него никто не обращал внимания. Он тихо входил, осторожно клал деньги на сервант, и, пятясь, исчезал за дверью.
Но однажды мне захотелось привлечь к нему внимание. Отец привычно вошел тихо, осторожно положил на место деньги и, было, направился к дверям.
— И это все? — обратился я к отцу. Скинув с колен девчонку, я встал, усадил его за стол. — Выпьем! — Я налил ему водку в стакан и подал. Отец смутился, опустил голову. — Что, брезгуешь? С родным-то сыном? Ладно, давай за твою незабвенную Ксению? Тоже не хочешь? А за мать?
— Я пойду… — сконфузился он, поднимаясь, я с силой вернул его на место.
— Что, стыдно? За родного сына стыдно? Конечно, вышел вон и забыл, — через злую боль в голосе процедил я. — В покой, в порядок, в тишину, под теплый бок Ксении, к густым щам. А я? Я тоже хочу домашних щей!
Отец залпом опрокинул стакан. И тут к нему на колени села моя девчонка, выпив из моего стакана, измерив отца недвусмысленным взглядом, развязно спросила:
— Этот старик, твой папаша?
— Вроде того.
— Он милый. Папочка, может потанцуем? — предложила она, кокетливо проведя указательным пальцем по его щеке.
Отец подпрыгнул, как ошпаренный, пулей вылетая в двери.
— Что страшно? Изменять не привык? Ты же у нас честный. Да ты не уходи, у нас еще только все начинается… — хохоча, кричал я вдогонку.
Месяц подходил к концу. Отец не приходил. Денег у меня не было, и компания поредела, правда, от этого в комнате не стало тише, казалось, хмельной угар здесь поселился навсегда. Увы, он не в силах был заглушить моего ожидания. Я замирал всякий раз, когда к дверям приближались шаги соседей. Вздрагивал, когда открывалась входная дверь. Нет, я не мог поверить, что отец так легко отказался от меня, предоставив течению жизни.
Прошло еще несколько недель, и вдруг утром, когда все спали, распахнулась дверь. На пороге стоял воинствующе настроенный отец. Я с трудом пробудился, компания угомонилась лишь под утро, у меня страшно болела голова. Отец внимательно огляделся. Сначала он бросил взгляд на стол, что напоминал помойный бак. Затем оглядел ребят – они спали, где и как придется. Он глубоко выдохнул, и одним махом руки смел все со стола на пол. Шум разбудил ребят. Отец, не давая им опомниться; не разбирая, кто есть кто, и кто в чем был, вышвыривал всех подряд в коридор. Когда все стихло, и комната опустела, отец, довольный собой, устало опустился на стул.
— Это было в последний раз, — задыхаясь, произнес он, закуривая папиросу. — Ты сегодня же здесь наведешь порядок и сегодня же переедешь к нам. Хватит! Погулял и будет! Завтра пойдем на завод.
— Все? — усмехнулся я. Отец растерялся, от его решительности не осталось и следа.
— Виталик, я знаю, что виноват…
— Виноват?! — вскинулся я. — Мне-то от вашей виноватости ни жарко, ни холодно! Матери вот уже восемь месяцев нет, а ты даже ко мне на сорок дней не пришел, бродишь, как тень, ни да, ни нет, не промычишь…
— Ты прав… — совсем смутился отец. — У меня мало времени. Мы с Ксенией решили, что ты должен жить с нами, а комнату будем сдавать.
— «Мы с Ксенией», а нас с тобой нет? И почему теперь, может, еще месяцев восемь подождали бы?
— Виталик… мое положение на заводе… ты должен понять… у главного инженера, без пяти минут директора…
— За свою репутацию испугался…
— Не надо так, ведь ты же знаешь…
— Ладно, — остановил я. — Не надрывай себя.
— Сынок, — совершенно смутился отец, не зная, как со мной разговаривать. — Я же понимаю… Но так нельзя, нельзя. Все это до добра не доведет. Ты же умный парень, сам должен понимать. Виталик, если ты хочешь, иди на свой философский…
— Поздно.
— Тогда нужно устроиться на работу. Ты пойми, не ради денег, с этим я тебе всегда помогу. Это нужно тебе самому, когда будет дело, тогда легче разобраться в себе. В общем, ты понял… вечером обо всем поговорим. — В голосе отца появились даже твердые нотки. Он, было, хотел уйти, но, видимо, о чем-то вспомнив, закурил. — Видишь ли, мы про Антонину забыли, нехорошо, о маме ей не сообщили…
— Мы?
— Ну да, понимаешь, там кое-какие вещи Нины остались, надо бы их забрать.
— И что? — напрягся я.
— Я подумал, может, ты…
— Я?! — зло рассмеялся я. — По-моему, ты перегнул. Я знать не 5знаю вашей Антонины Ивановны. Вы от меня ею, как здесь в комнате, щитом отгородились. Только этот щит оказался прочнее вашей фанерной стенки. Тебе надо, ты и поезжай, или вон, пусть твоя Ксения, она все в свой дом тянет, что надо и не надо! — ком перехватил горло, и я замолчал.
— Опаздываю! — спохватился отец. — Короче, ждем тебя. Там и поговорим.
Он не ушел, убежал. Какое-то время я сидел неподвижно, а потом упал со слезами на кровать.