3.
Четвертого сентября, в пятницу, тебя словно носит по улицам Чистого Дола невидимая сила. Ветер грозно гудит в кронах деревьев, обрывая ветки, сучки, листья, покачивает фонари. Крупный дождь окатывает тебя с ног до головы, и уже довольно темно. В такую погоду следовало бы сидеть дома, но тебе не сидится. В тишине и покое странная тревога томит твою душу, поэтому тебе легче здесь, среди зябкого ненастья.
Ноги сами несут тебя на Кирпичку – так прозвали Кирпичную улицу. Там стоит полуразрушенная церковь, бывший храм Святого Луки. А в глубине развалин, в подсобке, живет бомж Игорь КарпЕнко, или просто Карп. Когда он трезвый, то делает из глины чудесные фигурки, сам обжигает их в печи, покрывает эмалью – и продает на рынке, на общем торжке. Полиция его не трогает, а остальных «нелегальных» продавцов гоняет. Почему – никому не известно.
Конька входит в темные развалины и, спотыкаясь на каждом шагу, добирается до железной двери в стене. Несколько раз стучит ногой. Он всей душой надеется, что хозяин дома.
К его облегчению, гремит засов, и дверь открывается.
- А, Конь-огонь, - говорит низкий голос Карпа. – Заходи!
Конька заходит в небольшую подсобку, где в печи ярко пылает огонь, а на деревянном столе горит керосиновая лампа. Карп запирает дверь, и они с Конькой здороваются за руку. У Карпа широкое, плохо выбритое лицо, пепельные волосы и проницательные, живые, темные глаза. Весь он кряжистый, крепко сбитый. На нем темные брюки и свитер грубой вязки.
- Есть хочешь? – спрашивает Карп.
- А у тебя есть, что есть? – Конька делает вид, что удивлен.
Карп кладет на стол буханку свежего хлеба, ставит миску с маринованными грибами и миску с жареной форелью.
- Рыбу сегодня с ребятами купили у артели и бабкам с барышом перепродали, - объясняет он. – Ну, не все бабки денежные; одна зато грибов дала, вторая – хлеба. А на водку-то нам всегда хватает, - он смеется. – Ешь, я уже ел.
Пока Конька наслаждается бомжеским ужином, Карп, аккуратно надев фартук, лепит на своем рабочем столике фигурки: детей, танцующих вокруг разукрашенной елки.
- Этих буду красить, - говорит он со знанием дела. – А потом – эмалью. Елочка-то сверкать должна. Я, видишь, что придумал: внутрь лампочку вставлю, тут зафигарю выключатель, на самой подставке, - и елка тебе загорится, когда хочешь. Глина тонкая, сквозь нее свет ясно пойдет. А ты ко мне с ночевкой, или как?
- Да нет… я так, в гости, - Конька аккуратно убирает остатки ужина со стола. Потом он снимает куртку и, повесив ее на крюк, садится на табурет рядом с Карпом. Он благоговейно наблюдает за его работой. У каждого из малышей вокруг елки – своя мордашка; одни смеются, другие что-то поют…
- Карп, ну, ты мастер! – вырывается у него восхищенное.
- Ты вон на полке глянь, - говорит Карп. - Там новые, ты их еще не видел.
Конька идет к полке с керосиновой лампой в руке и при ее свете разглядывает фигурки – раскрашенные и не раскрашенные, покрытые эмалью статуэтки людей и животных. Это зрелище очаровывает, зачаровывает его – как всегда.
- Если в четверг хорошая погода будет, - слышит он голос Карпа, - вечером рыбачить выйду на Пересвет.
- Меня возьмешь? – быстро спрашивает Конька.
- Что ж, давай. Я у Базарникова лодку выклянчил со всей снастью. А тебя отпустят?
- Мгм, - отвечает Конька. Никто бы его, конечно, не отпустил, но он скажет, что будет ночевать у Димки Дымова, своего приятеля, чтобы, якобы, вечером спокойно посмотреть хоккей.
- А я завтра с утра за грибами пойду, - Карп потягивается. – Ведро принесу, продам; сразу штуку заработаю. Поставь-ка чайник на угли – кофейку попьем…
ХХХХ
В воскресенье форд дяди Володи Лунакова уже везет вас за Еловиху – одну из ближайших к городу деревушек, за которой раскинулся большой густой лес, место паломничества НАСТОЯЩИХ грибников. Тетя Валя, супруга дяди Володи, сидит впереди, рядом с ним. Вы, все трое (ты, Люба и Данька) – на заднем сиденье.
Вы едете весело, под хорошую музыку. Дяде Володе и тете Вале нравится «Роллинг стоунз», «Скорпионс», Лоза, Цой, Высоцкий… Ты их тоже любишь. Вообще, ты убежден, что родился не в свое время. Ты просто обязан был родиться в семидесятых, когда никто не говорил о деньгах, и они у всех были в количестве вполне достаточном, чтобы не ломать голову над тем, где их достать. Дед говорил, что народ тогда был веселее, все чаще ходили друг к другу в гости, а во множестве общественных столовых, которых сейчас нет, можно было отлично пообедать на восемьдесят копеек… Правда, были и минусы, но, судя по дедовым рассказам, плюсы их перевешивали.
Вы с Любой то говорите о чем-нибудь, то задумчиво замолкаете. Данька прилип к окну и не сводит глаз разноцветных, хотя, в основном, еще зеленых деревьев и перелесков. Он взял с собой небольшую корзинку. Бабушка и тебе предлагала взять корзину – у нее их было множество, и все красивые – но ты счел это для себя несолидным и выбрал красное пластмассовое ведро с мягкой каучуковой ручкой, вставленной поверх железной проволоки. В глубине души ты сознавал, что корзина приятней, и грибам в ней как бы удобней, но всё-таки ты выбрал ведро. Теперь ты утешаешь себя тем, что дядя Володя тоже выбрал ведро.
Вы переезжаете один из мостов через Порог, несущий свои воды на северо-восток, и сворачиваете на большую лесную дорогу. «Гуд бай, Америка, о, где я не буду никогда, - поет Наутилус, - прощай навсегда, возьми банджо, сыграй нам на прощанье…» Тебе весело. Погода сегодня пасмурная, но теплая и не дождливая; белесые облака затянули небо, и всё-таки ты не можешь без радости смотреть на могучие деревья, мимо которых летит сливового цвета форд.
Вы едете еще около получаса, сворачивая с одной лесной дороги на другую. Наконец форд замедляет ход на большой поляне посреди леса.
Вы покидаете машину. Дядя Володя надевает за спину рюкзак, тетя Валя с Любой и Данька берут корзины, а ты свое красное ведро, и все вместе вы отправляетесь собирать грибы.
Лес похож на парк: такие тут аккуратные, словно нарочно сделанные тропинки. Сначала всё твое внимание занято Данькой: чтобы он не отстал и не заблудился. Но Данька ведет себя, как заправский грибник, - идет параллельно с тобой за кустами и то и дело тебя окликает. Ты убеждаешься в том, что он не потеряется, и ищешь глазами Любину голубую куртку. Вон она, чуть впереди, мелькает среди деревьев.
Повсюду вокруг негромко, но бойко щебечут птицы, терпко, пряно пахнет опавшей листвой, а огромные, выступающие из-под земли узловатые корни деревьев похожи на сказочные крепости каких-нибудь древних гномов.
А вот и первый гриб. Большой чистенький подосиновик с бархатистой шляпкой: настоящий герцог среди грибов. Ты бережно кладешь его в ведро. Тут же к тебе подбегает возбужденный Данька с грибом в руках:
- Конь, это не поганка? У него губки нет.
- Это черный груздь, - объясняешь ты. – Они в одиночку редко растут; посмотри еще, там, где нашел вот этот.
Данька поспешно бежит смотреть.
Вскоре ты находишь подберезовик, чуть червивый, но, в общем, отличный. Червивое место на ножке ты вырезаешь ножиком. Твой взгляд становится всё более зорким. Ты находишь грибы всё чаще и чаще. Красное ведро наполнено грибами уже до половины, когда тетя Валя зовет вас всех обедать.
На траве расстилается походная клеенчатая скатерть. На нее кладут салфетки, малосольные и свежие огурцы, бутерброды с тонкими ломтиками сала и с ломтиками потолще – колбасЫ, помидоры, вареные яйца, соль, зеленый лук, хлеб, ставят кружки и большой термос с чаем.. Термос старый. От воды, которая налита в него, чудесно, особенно пахнет пробкой-затычкой, и чай от этого кажется вкуснее.
Больше всего грибов набрал дядя Володя. У него почти полное ведро, и половина его «улова» - красавцы-белые, короли грибного народа. Даньке больше везет на грузди, волнушки, серые и коричневые «соляшки». Поэтому ты забираешь у него несколько моховиков, опят и лисичек и отдаешь ему взамен свои волнушки и грузди.
- Пап, а куда ты будешь собирать, когда ведро наполнится? – спрашивает Люба, похрустывая малосольным огурчиком.
- А у меня в рюкзаке второе ведро, - дядя Володя подмигивает ей. Он совсем не похож на вашего с Даней отца – хорошо сложенный, но невысокий. В его светло-серых глазах поблескивает спокойный юмор. Волосы у него короткие, густые, темные. Как и отцу, ему сорок три года. Люба на него совсем не похожа, думаешь ты, запивая бутерброд ароматным чаем. Она вся в тетю Валю, только у тети Вали волосы гораздо светлее.
Окончив трапезу, вы убираете за собой, следуя строгому правилу туристов: не мусорить! И снова отправляетесь за грибами.
К машине вы возвращаетесь уже ближе к вечеру. Твое ведро полно – и так тяжело, что оттягивает руку; да еще за плечами у тебя детский Любкин ранец, врученный тебе дядей Володей в помощь: он тоже набит до отказа грибами всех сортов. Под конец ты даже не брал сыроежек. Данькина корзинка набита груздями и волнушками, у Любы с тетей Валей тоже полные корзины. Ты замечаешь, что Люба устала, и рыцарски берешь на себя ее ношу.
Дядя Володя аккуратно размещает грибы в багажнике машины, чтобы ничья тара не помялась и не перевернулась. Вы доедаете остатки бутербродов, допиваете чай – и едете обратно домой.
Дядя Володя довозит вас с Данькой до дома бабы Зины. Он каменный, двухэтажный, и в нем есть русская печка; по крайней мере, в квартире у бабы Зины. Вы прощаетесь, и форд уезжает на улицу Пушкина, туда, где живут Лунаковы.
Баба Зина, кругленькая, бойкая, бодрая хвалит ваши грибы и одобрительно говорит:
- Ну, теперь я с вашей добычей кадушку доверху досолю. На тушеные грибы завтра придете, а родителям я пирог с грибами испеку и банку грибной икры дам – отнесете им.
Потом она кормит внуков пловом с крольчатиной, а к чаю подает пирожки с малиновым вареньем.
Довольные и сытые, вы возвращаетесь домой. Ты думаешь: вот бы все дни были такие – лес, грибы, птицы… что еще нужно человеку? И улыбаешься: сегодня ты провел с Любой целый день.
ХХХХ
- Одиннадцатый «А», ну-ка, тишина! – строгий стук карандаша по столу. – Я сказала: ти-ши-на! Бойченко, Свистунова! Вы так хорошо знаете литературу? Между прочим, не мне в конце года сдавать экзамены. Гаврилов, убери «Геометрию»…
Конька лениво слушает, как Джакузя восстанавливает дисциплину в классе. Маленькая, с красными щечками, она похожа на худощавую матрешку. Горят лампы дневного света, а за окнами, по карнизу, уютно стучит дождь. Рядом с Конькой белобрысый Лёха Дягилев неторопливо рисует гелевой ручкой очередной шарж на Анну Артуровну: она летит на метле, скрытая одними длинными густыми волосами, а за ней на прицепе летит джакузи; вокруг луна и звезды…
- Ребята, - доносится до Коньки медоточивый голос Анны Артуровны. – Все мы с вами пленены блестящим произведением Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Я лично считаю это произведение лучшим в творчестве нашего знаменитого писателя. Надеюсь, что все вы его прочли. И вот я хочу вас спросить: с помощью каких художественных средств Булгаков показывает нам образ абсолютного зла – сатану Воланда? Михальчук!
Лена Михальчук нерешительно встает. Она читала книгу, но ей, как всегда, трудно выразить свои мысли относительно прочитанного. Она неуверенно начинает:
- Ну, Булгаков проводит параллель между своим героем и Мефистофелем Гете. Булгаков показывает нам, что Воланд не жалеет тех, кто врет… то есть, лжет… тех, кто жадный или думает, что много знает, а на самом деле ничего не знает… он голову Берлиозу оторвал… то есть, предсказал, что ему отрежет голову трамваем… потому что Берлиоз был атеист… а Ивана Бездомного он только сделал шизофреником, потому что… ну, Иван… он был не до конца атеист…
По классу проносится струя веселья.
- Хорошо. Садись, Лена, - Анна Артуровна постукивает карандашом. – Тише! Миляшин, ты кого там в окно высматриваешь? Если меня, то я не у окна, а у доски. И хотела бы знать твое мнение по поводу прочитанного тобой романа.
Конька неохотно поднимается из-за стола и вдруг неожиданно произносит:
- Лично меня «Мастер и Маргарита» совсем не пленяет. Там есть немало красивых, лирических моментов, последняя глава мне очень понравилась. И то, что Булгаков пишет о современной ему Москве, тоже понравилось. Но зачем он полез в православие, я вообще не понимаю. Во-первых, не следовало нести отсебятину о Сыне Божьем и об Иуде. Они у него не получились. Иисус Христос у него непонятный и слабый какой-то, а на самом деле он был совсем другой, власть имеющий, сильный Человек. С Иудой вообще ничего не ясно; он тоже был совершенно другим… За Иешуа ни одна собака бы не пошла, не то что целый народ! И никакой тайны в нем нет. Ясно только, что он беззлобен и умеет исцелять головную боль; ну, и что дальше? Никакой фарисей не взъелся бы на него только за одно это. Да его бы и не заметили – такого. Словом, Булгаков нам Сына Божия не показал. И абсолютное зло он нам тоже не показал. Мефистофель у Гете действительно служитель зла, но Гете подчеркивает, что Мефистофель не сам сатана, а только его прислужник, «ЧАСТЬ той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо». А Лена правильно сказала: Воланд у Булгакова наказывает только злых, а сам – обаятельный, сильный человек. Какое же это «абсолютное зло»? Зло вредит добрым, а добрых Воланд не трогает, так что, зла в нем я не вижу. Это не сатана, это ангел какой-то наказующий. Светлый ангел, а не ангел тьмы. И вообще, если ты читал Библию и в церковь ходишь, этот роман уже невозможно читать. Там больше всего удались только Маргарита и Пилат. Про Пилата хорошо написано; в такого прокуратора Я ВЕРЮ. А остальной роман Мастера притянут за уши, хотя написан красивым языком. Поэтому я считаю лучшими произведениями Булгакова «Белую гвардию» и «Бег». Всё.
Он умолкает.
- Интересная точка зрения, - цедит сквозь зубы Анна Артуровна. – Садись, Миляшин. Ставлю тебе «отлично», хотя в корне с тобой не согласна. Ваше дело, друзья мои, пока что анализировать, а не критиковать…
- Какой же анализ без критики, - пожав плечами, Конька садится на свое место.
- Ты, Никон, еще юношески максималистичен, - выпаливает Джакузя.
- Не думаю, - княжеским голосом роняет Конька. - В сорок лет я буду говорить то же самое.
- Ладно, ладно, - она хмурится. – Продолжим наш урок.
И снова начинает вещать какие-то банальности медоточивым голосом. А Коньке приходит записка от Любы: «Конька, ты молодец!»
Он рад записке, но сердится на школьную программу. «Скоро «Гарри Поттера» будем АНАЛИЗИРОВАТЬ, - едко думает он. – С Булгаковым, конечно, не сравнить, но вот весело-то будет. Тема сочинения: «Как сильно Гарри Поттер ненавидел своих опекунов». Они его, правда, тоже терпеть не могли. Но за что его было любить? За что?..»
ХХХХ
Вечером, переписываясь с приятелями в контакте, Конька вдруг слышит в гостиной неприятно звенящий голос Ирины Ивановны:
- Даниил! Ну, кто же так пишет прописи?! Вкривь и вкось, вот как это называется! Не пойдешь сегодня гулять!
Конька сжимает зубы: ну, чего ей там снова надо от Даньки? Он решительно выходит из своей комнаты и входит в гостиную.
- Ирина Ивановна, - он с трудом сдерживается. – Вы что, лучше писали прописи в первом классе?
- А, защитник пришел, - не удерживается она. – Да ты посмотри, какой он лес нагородил!
- Вижу. Я начинал не лучше, чем он. А Юлия Васильевна говорит: он старается.
- Слушай-ка, у меня своих дел полно, а тут еще с этим неслухом заниматься и с тобой сражаться, - вздыхает тетя Ира. – Словом, я отступаюсь. Занимайся с ним сам, если ты у нас такой прирожденный педагог.
- И буду, - серьезно отвечает Конька. – Да и вообще, пусть он у меня в комнате живет.
Это предложение тете Ире очень по душе. В ее глазах появляется приятный блеск, и она любезно отвечает:
- Сделай милость, забирай его. Ты меня этим весьма обяжешь.
В тот же вечер Данькин уголок (раскладушку, стол с лампой, стул, ящик с игрушками и все школьные принадлежности) переносят к Коньке. Лицо отца слегка темнеет, когда он замечает, с какой нескрываемой радостью Ирина Ивановна передает воспитание Даньки своему старшему пасынку. Но отец ничего не говорит, пока Конька не забирается в ванну. Тогда Григорий Степанович заходит к нему.
- Ты уже взрослый, Коня, - говорит он. – А если к тебе придет какая-нибудь девушка? А у тебя Даня…
Конька смеется, сидя в мыльной воде.
- Тогда, пап, ты пустишь нас в гостиную. Ничего не пропишешь.
- С Даней я сам буду уроки готовить, - решительно заявляет отец. – Когда смогу. Тебе самому учиться надо.
- Как хочешь, - улыбается Конька и вдруг с удивлением замечает в голубых глаза отца слезы.
- Пап, ты что? – робко спрашивает он.
- Я думал… она его любит… - отрывисто говорит отец, глядя в сторону. – Ирина… А теперь вижу: нет, не любит. И тебя не любит. Но тебя любит мать. А Данечку…
Его голос осекается.
- Пап, - голос у Коньки спокойный и ясный. – Успокойся. Я люблю Даньку, ты любишь Даньку, а баба Зина просто от него тащится. Этого ведь достаточно, чтобы человек рос счастливым!
Отец смаргивает слезы и овладевает собой.
- Ты прав, - он проводит большой рукой по влажным волосам сына. – Ты у меня молодец, Конька.
- А знаешь, - добавляет он вдруг. - Мы ведь с Ириной машину хотим купить.
Конька едва не выпрыгивает из ванны.
- Папа! Правда?
- Правда, - отец смеется. – Пойдешь с нами – выбирать?
- Еще бы!
- Ну, мойся, - и отец, улыбаясь, выходит из ванной.