31. Ледовая переправа

Александр Васильевич Стародубцев
 К обеду следующего дня лошади дотащили обоз до реки. Река и дорога были в порядке. Никаких изменений на них не произошло, разве что лёд и колея за неделю ещё больше промёрзли и стали ещё надёжнее, а вот мешки с песком – исчезли. Колья стояли на своём месте, а мешков не было.
   Гаврил обыскал все кусты вокруг дороги.

  Сходил на другой берег.  Но все его поиски ни к чему не привели. Возле дерева, на котором он оставлял мешки, не появилось ни одного лишнего следа. Его же следы были припорошены инеем и ступал ли кто по ним след в след, утверждать было трудно. Но и следов лап зверей он тоже не нашёл. Как не нашёл и объяснения содеянному.
  – Леший унёс, – в сердцах выругался  Гаврил по лесному, потеряв всякую надежду найти мешки и выбраться из безвыходного положения.

  Леший, отдыхая неподалёку, в гуще можжевельника, услышал   разоблачение и не мало сконфузился. Он только что закончил посыпать песком глухую,  только ему одному ведомую тропинку, скользящую по косогору к реке и присел отдохнуть.
           Ещё недавно он  добрым словом помянул этого заботливого человека, подарившего ему два мешка сушёной земли, так пригодившиеся ему сегодня. И вот, извольте слышать, едва успел подарить, уже попрекает…
  – Ну, погоди, скупердяй… – мстительно пообещал он и стал наблюдать за скрягой.

  Решение посетило Гаврила неожиданно. Как молния прорезает тяжёлую пелену густых туч, так и это решение, столь же неожиданно прорезало и осветило густые сумерки его пасмурных мыслей. Осветило и ослепило. Он испугался его, как всякий человек пугается близкого разряда молнии.
   Здравый смысл отскочил от этого решения прочь. Замер, оцепенел. Затаился, осторожно пытаясь оценить риск. Засомневался. Оглянулся ещё раз на опасное. Послушал. На цыпочках, усмиряя дыхание, приблизился снова. Опять подождал. И… согласился.

  Взяв в руки топор, Гаврил принялся рубить ветки. Заплёл в большую метлу и стал наметать на укатанную колею переправы свежий снег. Вернулся к возу и подвёл его к самому спуску ледовой переправы. Для страховки привязал задние сани длинной верёвкой к ёлке. Топором закруглил концы полозьев обеих саней.
   Затем, взяв лошадей за узду, подтянул воз к спуску до той поры, пока он не запросился скатиться вниз и натянул привязанную к дереву верёвку. Выпряг лошадей. Отвёл их в сторону от дороги, привязал. Вынул оглобли из проушин саней. Снял с воза ружьё и всё дорожное имущество, оставив в санях только самый дорогой предмет. Посмотрел на творение рук своих.

  Осиротевший без лошадей и оглобель воз, одиноко и обречённо, уже отвергнутый всем миром, с накинутой на шею петлёй –  висел над кручей.
  «Не ради ли этой минуты мыкался ты, Гаврила, целую неделю, истратив на эту затею все свои сбережения? Не ставишь ли ты сейчас на кон  все свои старания»? – спросила и переспросила его, расчётливость.
  – Ставлю! – С вызовом обреченного человека произнес Гаврил. 
  И взмахнул топором.
  – Ой…  – 
  Простонала верёвка и корчась от боли, свивая хвостик змейкой, шмыгнула за куст, зашуршала промороженным до капустного скрипа снегом.
  – Как?  –

  Простуженным голосом проскрипели передние сани и почувствовав дозволенное, ещё ничему не веря, а только удивляясь, нерешительно подвинулись в сторону свободы. А сзади уже напирали подсанки:
  – Давай, давай. Шевелись, тихони! Можно-о-о-о… --
  Кони удивлённо подняли головы, недоумевая, зачем их заставили так далеко тащить эту тяжесть, чтобы сейчас утопить ее в реке?
  Воз двинулся под гору. Он набирал ход. Теперь не было никакой силы, способной остановить его или хотя бы замедлить его движение. Он был настолько тяжёл, что полозья саней, набегая на дорожные бугры, не подскакивали на них, а прорезали их толщу, выдавливая в стороны струйки ледяной пыли.

  Сани разгонялись всё быстрее. На половине горы Гаврилу показалось, что они летят со скоростью артиллерийского снаряда, грозя разнести в пыль и себя и ёлки, оцепеневшие от страха на самой обочине перевоза. К ужасу своему, он заметил, что правый полоз передних саней всё больше врезается в обочину спуска, затягивая сани вправо. Что за этим последует, ему не надо было объяснять…
   От волнения потемнело в глазах. Ноги сделались ватными. Он судорожно ухватился за руку совсем ещё молоденькой берёзки, неведомо как оказавшейся рядом с ним и устоял.
  Леший в последний момент сжалился над скрягой и подсунул под полоз саней, необходимую в эту критическую секунду, некрутую наледь.

  И сани, прочертив стальной накладкой полоза очень к месту попавшийся на пути холмик, выровнялись на ходу, понеслись дальше торопясь выскочить на лёд реки.
  – Отпусти. Больно… – откуда-то донеслось, словно эхо. Он очнулся и разжал побелевшие от напряжения пальцы руки.
  – Спасибо. – Скорее почувствовал, чем услышал, он благодарность хрупкого деревца.
  Сани уже мчались по льду реки. Теперь они не набирали скорость, а тратили её в наметенных Гаврилой насыпях снега, но шли ещё угрожающе быстро. Воз, истратив крутизну ската очутился на ровном месте и словно растерялся не зная, куда ему броситься ещё. Рыхлый снег делал своё вредное для беглеца дело, гася разгон. Только теперь Гаврил сорвался с места и кинулся догонять сани.

  Воз доскочил до другого берега и одолев плёс, пытался вымахнуть на его крутизну. Но, куда там... Скорости уже явно не хватало. Сани набежали на откос берега, упёрлись в него и остановились. Остановился и Гаврил. Сани замерли на мгновение, недовольно скрипнули, нехотя попятились и сползли назад, на лёд русла реки. Замерли. Смолкли последние всхлипы полозьев.
  На реке вновь стало тихо и пусто. Только одинокая сорока, опоздав к самому интересному, надсадно верещала на вершине ближней березы.

  Тяжесть пережитого навалилась на него разом. Он стоял посредине реки, смотрел на пойманный берегом воз и не знал – можно ли уже поверить в благополучный исход содеянного. Решив наконец, что ещё не пора, скинул шапку, отёр ладонью взмокший от волнения лоб. Постоял. Обошел вокруг воза, время от времени нагибаясь и внимательно осматривая полозьяи раму саней. Уцелели ли? Не подломились? Не треснули?  Уцелели! Не треснули Спаслись. Спасли машину.
А кузнец еще долго не двигался с места. Привыкал, соглашался с мыслью, что уже можно не переживать, не опасаться самого страшного. Потом, словно только что, вспомнив о забыто деле, устало побрёл к лошадям.

  Спуск был пройден. Оставалось одолеть подъём. Что окажется труднее и какие принесёт сюрпризы, было покрыто пеленой неизвестности. Перетащив имущество на другой берег, он привёл лошадей. Своего мерина запряг в сани, похлопал по спине и проговорил:
  – Ну, Чалый, не подкачай… –
  Затем смастерил из двух молодых берёз подобие крепкой волокуши и запряг в неё битюга. Вывел его на кручу берега и остановил в том месте, где подъём уже перешел в ровную дорогу. Затем длинной верёвкой сцепил волокушу и сани. Получилась сцепка. Но преимущество её было в том, что сильная лошадь будет тянуть воз по ровной дороге, а другая будет управлять им на подъёме и тоже помогать втащить его в гору. Сложность такого способа заключалась в том, что второй лошадью управлять было не кому.

  А будет ли Булан на расстоянии окрика слушаться случайного погонялу, Гаврил не знал? Поэтому, ослабив повод на Чалом, поднялся к битюгу и подобрав вожжи, натянул верёвку. Чалый из-под горы наблюдал за их вознёй и не понимал как ему быть. Гаврил пустил битюга в натяг и повелительно прокричал:
  – Но-о-о, Чалый!    
  Старательный мерин, приученный слушать и понимать многое без посвиста кнута, с готовностью и старанием налёг на хомут.

  – Но, милые! – энергично подгонял лошадей Гаврил, понукая Булана и тут же оборачиваясь к Чалому. Метался между ними. Стоило одному из них ослабить тягу и непосильный груз одолеет другую лошадь. Что будет потом – рассказывать не надо. Лошади, чувствуя крайнее беспокойство хозяина, тянули воз упорно и старательно.
  Полозья саней снова густо скрипели, срезали горбушки бугорков, но снежная пыль из-под них на этот раз не вылетала.    На удивление Гаврилы и против его худших опасений лошади одолели подъём легче, чем он ожидал. Миновав гору он остановил лошадей и укоротил до нужного предела буксир.
  Достал из дорожной сумки каравай хлеба, скормил добросовестным конягам. Они брали куски хлеба с ладони, ласково и нетерпеливо похлопывая по ним мягкой верхней губой. Прожёвывая вкусное, косились на Гаврилу – не даст ли ещё?

  Возня на переправе отняла много времени. Вечер уже подкрадывался к путникам, сумрак копился в густоте деревьев, сосны теснее обступали дорогу.  Обоз тронулся в сторону Осинников. Кони чувствовали приближение ночи и приближение таящихся в ней опасностей, тянули воз дружно и податливо.

  Гаврил, успевший перевести дух и передохнуть от запарки на переправе, снова терялся в догадках – куда могли исчезнуть мешки с песком? Никому из редких проезжающих, они не могли понадобиться. Если бы кто-то, подобно ему, спускал тяжёлый воз по косогору, оставил бы следы не менее значимые, какие остались сейчас на реке после его проезда. Но никаких следов не было. Если допустить, что кто-то просто прихватил их с собой, так зачем? Так и не разгадав этой загадки, он отмахнулся от неё.

  Мысли его, в который уже раз, вернулись к драме семьи Степана. Ослаб ли хотя немного узел беды, так безжалостно затянувшийся на их судьбе? Что случилось с Борисом? Как он?  Чем можно будет помочь этим добродушным и искренним людям?
  Он был обязан и благодарен Степану, выручившему его сильной лошадью. На переправе Булан хорошо потрудился, вытягивая воз из  подгорья. Гаврил не мог представить, что было бы с лошадьми на переправе, если бы их не выпрягать?

  Было совсем темно, когда впереди, в редине деревьев, мелькнула искорка какого-то светлячка.
   – Не зверь ли? – колыхнулась тревожная мысль.
   – Кони бы почуяли, – опередила её  догадка.
   – Деревня, – не спеша промолвил опыт.