Как же много в мире прекрасного…
Вот хотя бы эти строки:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Все будет так. Исхода нет.
Почему-то мне сейчас вспомнилось это красивое четверостишье. Стих со времен юности, беззаботного возраста, когда любые трудности и проблемы можно было решить, не доводя ситуацию до абсурда. Жизнь — это поэзия: у кого-то сложная поэма, насыщенная красками хороших и плохих событий, а у кого-то — в четыре строчки, сухая, и в два цвета: чёрно-белая, без смысла, начала и конца.
Люблю поэзию. Если расписать стихами мою жизнь, то получится как раз одно четверостишье. Без Блоковской глубины, идеи. Бессмысленный поэтический мусор, даже жалко тратить чернила и клочок бумаги. Вот так:
Он родился, жил, любил,
Но один встречал рассвет.
Он помрёт рано, как дебил,
Ведь любви ответной нет…
Мир много чем может удивить, а я вижу только одно…
Кому-то мой поступок, который я вскоре совершу, покажется глупым. Некоторые скажут, что я сумасшедший, другие просто посмеются над бессилием и злобой.
А во всём виновата любовь и то, что она создает. Любовь дарит счастье и горе. Два противоположных чувства неразлучны, а последнее заразно, подобно вирусу, древнему, как человечество.
Мысли хаотичны, то бегают от ненависти к радости. Я стою под большим фонарём. В баре на той стороне дороги мерцает тусклый свет, а рядом с забегаловкой — закрытая аптека с разбитыми ступенями. Ночь без звёзд и июньская жара наполняют атмосферу чем-то загадочным, но не хорошей сказкой, а рассказом с плохим концом. Мимо со свистом проносятся дорогие иномарки, стоит только прислушаться к рёву моторов: работают чисто и ревут, рычат, а их фирменные шины бесстрашной змеей шипят на меня — уходи!
Я молчу в ответ, мне больно. Душно, ощущаю себя в центре маленького магазинчика, забитого потными людьми. А всему виной краткий дождь, пролившийся слезами несколько часов назад. Наверное, это великое небо плакало по моей никчёмной жизни и концу существоваляния. Влага испарилась от нагретого асфальта, и душит горячим паром, словно хочет, чтобы я потерял сознание и не сделал то, что задумал.
Хитрое небо, коварный дождь.
Фонарь не работает, а бетонный столб, держащий бесполезный осветительный прибор, крошится от старости. Вижу его съеденный коррозией скелет из арматуры. Когда-то надёжный и крепкий, теперь — покосившийся и ржавый. Как я сам — заржавевший морально.
Бар на той стороне называется «Юпитер». Хорошее место. С друзьями часто там отдыхаем за бокалами пива. Они всегда с подругами, моё бесконечное одиночество — основная тема для бесед. Говорят: «Ты же не просто человек с руками и ногами, головой! И даже, блин, с носом и ушами. Так-то ты высокий, жилистый брюнет с голубыми глазами, сидишь, маешься, вечно один… почему?»
Они знают почему, но причина не обсуждается. Запрет! Только факт, я не против. Друзья же.
Только жаль, что дружба не всегда может вытащить из омута душевной слабости и страсти.
Страсть — вот что привело меня к «Юпитеру» в эту беззвёздную ночь после дождя.
Возле бара есть небольшой дворик под крышей. Маленькие фонарики в форме свечек освещают пьяные лица. У меня плохое зрение, я лишь различаю среди народа размытые фигуры, но одна из них особенная. Мне не надо соколиного зрения, чтобы узнать Катю Вишникину. Эту девушку я люблю ещё со школы, и вот, спустя три года после выпускного, — продолжаю любить. Безответно с её стороны и безумно с моей.
Она сидит ко мне спиной, на резном стуле под цвет дуба, за овальным столом такого же типа. С ней двое парней, я знаю только одного — это Гроб.
Гроб — её избранник. Вот кого она предпочла. Он старше нас с Катей на три года. Местный бандит, псих и выродок. Его отец Юрий Эдуардович Гробовский — большая шишка в администрации города, по совместительству крупный предприниматель, что даёт его сыну неприкосновенность со стороны закона и местных властей. После первой встречи с Гробом я пролежал в травматологии три месяца. Кости ещё болят, но не чувствую боли, даже оставил трость дома — я ведь так давно не видел Катю.
Передо мной её милое лицо. На плечи спадают густые волосы, чёрные, как вороньи крылья в ночи. Стройное тело гимнастки подобно молодой иве, когда смотришь, ощущаешь раннюю весну, прохладный ветер…
Жаль, не ласкает кудри…
Зеленые глаза — звёздочки, такие большие и глубокие. Катя — высокая девушка с пухленькими губками. Именно внешность привлекала к ней много парней в школе и уже после: когда драки с её ухажерами заканчивались не простыми синяками, а гематомами, и угрозы мои не забывались так быстро, как в школьные дни. Но я всегда добивался своего — с ней рядом не было никого, кроме меня. Пусть моя любовь и получала «нет». Мне доставалась только скрытая ненависть.
Красота и холод, только редкое тепло в глазах — это Катя.
Она одурманила Гроба, он объявил себя её мужчиной, и тут же многочисленные поклонники куда-то пропали. Больше никто не дарит букеты цветов, и ни один парень не смеет смотреть ей в глаза, потому что всё это не нравится лысому ублюдку — Гробу.
Вот что значит, когда папа — большая фигура в городе.
Разбежались все поклонники, кроме меня.
Я остался один и поэтому пропал из жизни Кати ровно на три месяца. Виною стали перелом запястья и травма позвоночника. Пусть это прозвучит как глупое вступление к фильму, но я вернулся и не сдамся! Я не могу позволить такому человеку, как Гроб, быть рядом с ней.
Он обнимает её за плечи.
Целует в нежную щёку.
Мои руки сжимают пластиковую бутылку. Пивная полторашка, почти полная.
В моем детстве такие бутылки уже производили. Мы с друзьями делали дырки в пробках гвоздями, заливали доверху водой и брызгали друг в друга. Цель игры: метко и как можно сильнее облить противника, скорее перезарядиться и снова вступить в бой. Пока ты заполняешься — в тебя могут стрелять, поэтому перезарядка проводилась в укрытиях — бункерах. По правилам — в бункер стрелять нельзя. Картонные коробки из-под большой техники служили хорошим укрытием-бункером.
В детстве всё просто.
Однажды вместо воды я помочился в бутылку и обстрелял Ваську. А он:
— Ой! Какая тёплая водичка. Давай ещё! Кайф-кайф!
В картонных коробках у каждого стояли вёдра с ледяной водой и специально натёртыми овощерезкой крошками льда. Я бросал лёд в противника и стрелял, враг обжигал холодом меня.
Восьмилетний Васька однажды сказал мне:
— Макс! Думай головой, и тогда пистолеты станут гранатомётами!
После чего он ударил по бутылке, и та разом выплеснула мне в лицо всё содержимое, сотнями льдинок в глаза. Когда откручиваешь крышку — бутылка в умелых руках стреляет именно так.
В армии Ваську убила рикошетная пуля из «Стечкина». Думай или нет, а если суждено погибнуть от пули — погибнешь. Суждено от огня, погибнешь от огня.
Гроб прижимает Катю к себе, обнимая за талию.
Трогает её упругое тело.
Что-то шепчет на ухо.
Мне не нужно хорошо видеть, чтобы это чётко представить. Пробирает дрожь, багровая иномарка проносится мимо, оставляя после себя запах новой машины и бензина. Руки невольно сжимают пластик, и я делаю шаг.
Пока иду походкой калеки к дворику «Юпитера», вспоминаю дядю Ваню. Это мой бывший начальник. Я работал в автосервисе помощником: вулканизация, ремонт и покраска. Но уже как три месяца на моём месте другой техник, а дядя Ваня, однажды позвонив, сказал:
— Макс! Ну, ты пока лежишь, ищи новую работу. У меня работать больше ты же не сможешь. Ищи такую, где нет физической нагрузки, тебе же нельзя теперь будет поднимать тяжести.
Дядя Ваня очень заботливый человек. А ещё он коллекционирует зажигалки. Сегодня в дождь заходил к нему в гости, в автомастерскую, и, пока он ходил по нужде, я украл из самодельной витрины для коллекции одну из самых, по его мнению, лучших. Когда-то он хвастал ею:
— Вот смотри! Ядерная! — говорил он.
Открыл, ровное пламя зашипело. Дал мне подержать — лёгкая, открывается плавно, и огонь у основания почему-то красный, играет с воздухом, выпуская жало. Она размером с половину ладони. «Нужно приложить усилие, чтобы задуть огонь», — сказал дядя Ваня. И начал дуть, а огонь как горел ровно, так и горел. Моя рука была в его слюнях, а он всё рассказывал об устройстве пускателя: что его держать не надо, почему не надо и как работает механизм автоматики, когда закрываешь колпачок, и как она выключается.
Эта зажигалка сейчас в кармане шорт, трется о ногу, пока иду до Кати.
Пока иду до Гроба.
Они не видят меня. На столе три пива по ноль пять, большая тарелка с подгорелым шашлыком. Запах плохой, кажется, баранина. В баре людей немного, шум голосов заглушает шлепанье сандалий о кафель, которым покрыт пол дворика. Вымытый и гладкий, с ромбическими узорами.
Наши с Катей взгляды пересекаются. Гроб держит её за талию, прижимает к себе и что-то шепчет на ушко с золотой сережкой с красным фианитом. Она, буквально растворившись в его объятии, не отводит холодных глаз от меня. Бритая голова Гроба блестит от света.
Меня от любимой отделяет только этот недочеловек.
Рыжий парень напротив пары замечает присутствие незваного гостя. Он сигналит Гробу щелчком пальцев. Улыбка с лица лысого спадает сию секунду, а я открываю бутылку, пластиковая пробка падает на кафель и стучит три раза.
Тук-тук — это я.
Гроб, подпитый, произносит удивлённо и с забавным интересом:
— О! Сопля!
Катя смотрит на меня, я читаю в глазах страх. А может, вижу в них опаску за моё здоровье.
Катя ведь добрая девушка.
— Макс, уходи, — говорит она мне.
Гроб подхватывает:
— Да ладно, Катюх. Вон, с пивом пришёл. Присаживайся, сопля, не бойся. Ты уже получил своё — бить не буду. Как я понимаю, ты всё усвоил, пришёл с бутылкой мира?
Я отвечаю:
— Встань.
— Что?
Его глаза выпучиваются, как у жабы. Лысина от пота ловит больше света, голова слепит уродством квадратной формы, покрытой складками кожи. Я знаю, что если он встанет, окажется на голову выше меня.
Катя высокая девушка, а я на полголовы выше её.
— Не понял?! Тебе мало было? Забыл? — спрашивает он.
Нет. Уводящий вопрос к воспоминаниям, с целью заразить страхом. Но я не боюсь, и тогда не боялся. Помню всё. Каждый момент той встречи. До того дня никогда не ломался. Это случилось в субботу, после Катиного выступления. Художественная гимнастика, первый тур областных соревнований во Дворце спорта. Она выступила потрясающе! В обтягивающем костюме с узором в виде золотого дракона демонстрировала совершенство тела, кошачью гибкость, лёгкость. Милое личико и завораживающая улыбка. Всегда первая и единственная.
Катя-Катя, что ты делаешь рядом с этим утырком?
Я ждал её в холле. Там, на большой стене, висели портреты чемпионов города по разным видам спорта. Среди них, как сейчас помню, Катин: третий ряд снизу, пятый слева. На момент фото она подстрижена под каре, в белой рубашке, а эта улыбка…
А эти глаза… взгляд.
Иногда холодит, как сейчас.
Иногда согревает.
Я ждал недолго. Она вышла из коридора уже одетой по-весеннему: лёгкое пальто цвета какао, сапожки на высоком каблуке, на плече замшевая сумка. Хотел пойти к ней навстречу, в руке три тёмно-красных розы без шипов. Она увидела меня, взгляд и выражение лица сказали: «Опять ты».
Опять я, Кать.
Я хотел проводить её домой — это так редко удавалось. Так нечасто она соглашалась на простую прогулку со мной. А вот раньше, когда она не знала о моих чувствах, мы дружили. Гуляли вместе, играли во что попало. Всё казалось простым, пока не признался.
Ведь любовь всегда убивает дружбу.
Я пробирался сквозь толпу людей, она замедлила шаг, и перед самым моим носом появилась фигура, не заметившая меня и закрывшая девушку огромной спиной. Гроб сунул ей в руки букет белых роз, Катя ему улыбнулась, взяла за руку и они пошли. Она просто меня оставила, выбросила из мыслей, будто и не видела вовсе.
Вот тогда меня и переклинило.
Вот тогда я стал таким, как сейчас — сумасшедшим от любви.
Говорят: ненависть может убить паранойю, но я не могу ненавидеть Катю, потому что люблю. Поэтому мой пси-пси-психоз бессмертен.
Психоз.
Я затеял драку первым. Ударил лысого сзади — кулаком по затылку. Вот так я сломал руку в запястье.
Катя крикнула, как сейчас помню, громко и так звонко, что все прохожие обратили внимание:
— Не бей его!
Гроб, на весь зал, разводя руками:
— Не понял! Ты чо!!!
Я стоял, держась за руку, боль слепила, хотелось застонать, заорать, закричать, а я сдерживал слёзы. Ком подкатил к горлу.
Просто однажды в школе Катя сказала, что любит сильных и спортивных парней.
Я стиснул зубы и бросился на громилу со всей яростью. Он подхватил меня, как пушинку. Я с высоты увидел лысую голову, а затем куда-то полетел. Долгое чувство невесомости, а потом тупой удар спиной о кафель. Темнота в глазах и нарастающая боль.
— Всё-всё, успокойся! — Катин голос. — Пошли!
Катины шаги, я слышал только их. Стук каблучков сапожек пульсацией у меня в висках. Я слушал, как она уходит вместе с ним. Щека на холодном кафеле зала, шумно, кто-то меня пытался привести в чувство, а я хотел встать и броситься вновь. Я желал убить лысого подонка! Но не смог даже пошевелиться, потому что не чувствовал ног. Когда зрение вернулось, мой взгляд остановился на стенде с портретами, и я увидел лицо Кати Вишникиной. Она смотрела на меня сверху: «Опять ты, Макс. Такой ненужный мне, жалкий».
Портрет в третьем ряду снизу, пятый слева.
Кто-то приподнял меня, и я потерял сознание.
Вот так получил травму спины.
Гроб приходил ко мне в больницу, поговорить:
— Слушай! — начал он тогда.
За окном шёл дождь, палата наполнилась недельным перегаром. А я, разбитый, лежу в постели в гипсовом панцире и слушаю:
— Ты сопля, и останешься соплей. Мне тебя даже жалко. Миром правит сила!
Суёт мне кулак в лицо и продолжает:
— Если дорого здоровье, забудь о ней, а нет — приходи. Буду ждать.
Теперь прошло три месяца, и я снова лицом к лицу с этим человеком. Он не ждал, а я пришёл. Потому что не забыл о Кате, пусть она меня ни разу даже не проведала.
Обидно.
Во дворе запахло шашлычным дымом, в закутке подпалили второй мангал, готовя новый заказ для клиентов. Люди за столиками о чём-то разговаривают. Я смотрю только на Катю, её взгляд холодит страхом.
Переживает за меня. Катя добрая.
Наслаждаюсь её очами, пока Гроб не закрывает Катю потной тушей. Он говорит:
— Ну, встал я! И что?
Делает шаг ко мне, я — шаг назад.
— Только не бей его! — просит Катя возлюбленного. Её голос звенит у меня в голове, эти нотки сливаются в песню с небес. Так приятно…
Таких людей, как я, нужно убивать, потому что они мешают жить в радость другим людям.
— Миром правит не сила, Гроб, — говорю я.
Он с интересом упирает руки в бока и спрашивает:
— А что? Любовь?
— Исход таких ситуаций, как эта.
Я направляю горлышко бутылки в сторону выродка. Только бы не попасть в Катю.
Как научил Васька — ладонью бью по основанию сосуда. Жидкость стрелой ударяет в грудь, я делаю ещё шаг назад и выплёскиваю остаток, стараясь попасть на лысую голову.
Понимание к Гробу приходит быстро. Запах бензина ударяет в нос, он не успевает сделать и шага. Катя не может крикнуть, её голос обрывается, а компания друзей не понимает серьезность ситуации, потому что они всё это время курили, а у курильщиков притуплённое обоняние.
Рыжий хохочет и не видит, как открытая зажигалка дяди Вани уже летит к цели.
Гроб воспламеняется, как спичка. Дико орёт в такт вырвавшегося крика Кати и нарастающих воплей друзей.
Гроб — свеча, лысая голова горит, как факел. С такой свечкой и звёзды не нужны, чтобы осветить мрак.
От смеха до слёз путь невелик.
Гроб рвёт одежду, падает на пол, катается по кафелю, а огонь беспощадно пожирает взбесившееся тело. Паника нарастает, кто-то выбегает за пределы двора. Рыжий срывает с себя рубашку и начинает сбивать пламя, но Гроб утих и уже не шевелится. Запахло горелым. Вот как пахнет поджаренный человек. Запах баранины гораздо приятнее запаха лысой свиньи.
Я знаю, что лысый выродок ещё жив, болевой шок отключил мозг. Он потерял сознание, но скоро умрёт, если огонь не затушат.
А его уже сейчас не узнать.
Парень с огнетушителем прибежал слишком поздно. Я слышу, как вырывается и плещет пена, уже идя по тротуару к аптеке. Сажусь на ступеньку. Теперь могу понаблюдать за трагедией со стороны.
Даже если Гроб и выживет, Катя больше с ним встречаться не будет. Однажды в школе она сказала мне, что любит сильных и спортивных парней, а ещё высоких и красивых.
Вижу, как Катю выводит из дворика бара рыжий парень. Она плачет, бедная.
Слышу звуки сирен. Мне дышится легко, я понимаю, что скоро стану свободным от безумной любви.
Смерть ведь уже рядом.
Сейчас приедут слуги Гробовского, меня будут долго бить. Потом сам отец Гроба пообщается со мной. Я умру и, скорее всего, стану пеплом. У них свой крематорий в посёлке недалеко от города. Наверное, так всё и будет. Это моя пуля, мой огонь.
Думаю: чего я добился? Убил человека? Может, он и заслужил нечто подобное, а я? А Катя? Что теперь будет с ней, кто будет рядом? Меня скоро не станет, и мне будет всё равно, как ей сейчас безразличен я.
Надеюсь на это. На взаимопонимание. Пусть и в разных мирах.
Подъезжает машина скорой помощи. Врачи в белых халатах, словно ангелы, влетают во двор «Юпитера». Следом ещё двое, с носилками.
Я вспоминаю конец:
Умрешь — начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
А ведь сколько до меня людей вот так сходили с ума от любви? Скольких пожирала ненависть, и многих ли ещё сожрёт подобное зло? Повторяется всё из века в век. Тысячи невинных душ гибнут от руки таких, как я. Любовных параноиков.
Катя плачет на плече у рыжего. Но это шок, а не слёзы жалости. Я-то знаю.
Но всё равно, Катя хорошая и добрая девушка. Просто где-то очень глубоко в душе. Очень-очень глубоко. Так, что только я вижу.
Любуюсь Катей даже сейчас, ничего не замечая вокруг, пока не обращаю внимания на ангелов, спокойно идущих обратно.
Следом ещё двое несут мёртвого Гроба к машине. Катя заводится ещё сильнее. Я знаю, что смерть она видит впервые. Бедная Катя.
Вот подъезжает чёрный джип — это за мной. Двое бритых мужчин выпрыгивают из автомобиля, а рыжий тут же показывает на меня пальцем. Катя удивленно поворачивается в мою сторону и замирает.
Этот взгляд греет.
Двое здоровяков бегут в мою сторону. Глаза у них дикие — не боятся убить.
Вот как выглядят слуги смерти.
Я смотрю на беззвездное небо и говорю:
— У вас там свой ад, на небе. Вы! Такие, как и я! Освобожденные. Скоро встретимся, и я с вами буду вместе наслаждаться свободой и понимать то, чего тут, на земле, никто не понимает.
Кричу:
— Прощай, Кать! Спасибо!
Огромный кулак нависает над головой.
Это моя пуля, мой огонь, мой кулак…