Тропа хошимина

тропа хошимина

Олег Разумовский

Содержание

 


Вместо предисловия. Юлия Климавичюте (Смоленск). ПУСТЬ БУДЕТ БУНТ! 9
ПСИХОЗ 13
ИБАТЬ И РЕЗАТЬ 19
КАТАСТРОФА 25
КОНЕЦ СВЕТА 33
ДЕВОЧКИ 41
СЁСТРЫ 49
ТРУП 53
МЕСТЬ ФЕДИ 67
ПРОГУЛКА 81
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ШЛЮХИ 91
ИДЁМ ДАЛЬШЕ 99
ВЕСЁЛЫЕ КАРТИНКИ 111
ПИКОВАЯ ДАМА 117
ПОМИНКИ 123
ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ 129
ПРИКИНЬ 135
ДЕВОЧКА НАДЯ 147
ЭЛЕОНОРА 155
СЫЧЁВКА 167
ДВОРНЯ 173
МАРИНА 179
Ы 187
НОВЫЙ ГОД 193
УПОКОЙ 199
МАЙМЕСЯЦ 203
ДОМИК НА БОЛОТЕ 207
 ****И 215
КАК-ТО ЛЕТОМ 219
Геннадий Кацов (Нью-Йорк). ГЕРОЙ БЕЗ СТРАХА И МОРАЛИ 225




 
Вместо предисловия


 Пусть будет бунт!


«Тропа Хошимина» представляет собой сборник рассказов – жестких, бескомпромиссных историй, вырванных из не менее жесткой и бескомпромиссной действительности. Герои Разумовского – разномастные маргиналы – «птеродактили», ненавидящие «буржуев» и «систему», потребляющие любую спиртосодержащую жидкость, захваченные бешеным круго-воротом поножовщины, разврата и бесконечного пьянства. В центре повествования – всегда фигура самого автора, неот-делимого от своих персонажей. Гротеск, фантасмагория? Нет, реальность – мерзкое и страшное существование рос-сийской провинции. И какой провинции: вот же он – наш Смоленск с узнаваемыми географическими подробностями – скверик у «оленя», Большая Советская, «Тропа Хошимина», Запольная, площадь Ленина… В этом мире смешиваются сны и реальность (неизвестно еще, что хуже), а герои мечтают о потрясениях. Тема бунта, исконная для русской литературы, смешивается у Разумовского с бунтарской эстетикой битников. Описано все без прикрас – этакий «репортаж из андеграунда», а от этого еще жутче. …Но все не так плохо. В конце концов, автор – оптимист. Циничность, нигилизм, ирония – все сплавлено в одно, несколько утрировано. Героизированная маргинальность – почти романтично. Общинные идеалы, взаимопомощь среди «своих» - почти трогательно. Олег Разумовский, обозревая описанную им вселенную изнутри и понимая ее лучше, чем кто-либо, не теряет надежды на справедливость: «Да, мы отбросы… Но, что смешно, лучшие люди в этом поганом обществе… Пусть будет бунт!»


Юлия Климавичюте,
журналистка
(Смоленск)
 






Друзьям
 по Тропе Хошимина
 
 

 

 


ПСИХОЗ


 Суки, падлы, мрази. Ебланы конченые, козлы вонючие, черти задроченные, твари пастозные, скоты атстойные, пидоры ебучие и гнойные.
Сны какие-то мрачные пошли мне сниться, будто наступает всеобщий, якобы ****ец. Достают рассеян цены на жильё, мизерные зарплаты, дорогая жрачка, сходящие сума от недоёба бабы, спившиеся и дохнувшие не дожив до тридцат-ника мужики. Куриный ****ый грипп, азоновая ****ская дыра и угроза потепления, грозящее библейским потопом, охуевшие от вседозволенности позорные волки ментовские, уебаны беспредельные жирные, засевшие в рублёвке, как в крепости, чиновники, тупое правительство, пробки на доро-гах, рушащиеся то там, то тут дома, (и устои: парнуха, педе-растия, педофилия, тотальное лесбиянство, молодёжный похуизм, ползучий фашизм, воровство, беспредел и прочая ***ня), ебучие бюрократы, сосущие кровь бедных люди-шек… Вот такая поебень, камраты, кажную ночь снится, хоть я уже и газет давно не читаю и телик не зырю. Мне это всё нахуй ненада, а, тем не менее, кошмары достают. Противно всё это ужаснахкак.

Утром просыпаюсь от громкого стука в дверь. Первая мысль – тока бы блять не менты. Иду открывать, спрашиваю: кто там нахуй припёрся в такую ****скую рань? Слышу маловразумительное мычание в ответ и понимаю, что никто иной пришёл как Архитектор. Его уже окончательно загнали в угол Пришельцы, зелёные ****аврот человечки, и он лишь иногда вырывается от них и бежит, куда глаза глядят. То ко мне, то к Дуче, соседу моему по Ленина, то… да у еблана точек навалом и на Бакунина, Коммунистической, Октябрьской, Парижской коммуны… Ну его нахуй идиота. Он в последний раз, когда залетал сюда, птеродактель ****ый, всё меня учил. Не пей, кричит охрипшим голосом, патамушта тихо разговаривать не умеет, (у них на Бакунина все так орут) не пей ты, мне сцука советует, паленую водку, от неё, сам знаешь, сколько щас народу мрёт, а пей лучше сэм, вот смотри на меня – двадцать лет уже самогон ***рю и хоть бы ***. Посмотрел я на Архитектора – опухшая, заросшая, почерневшая, побитая морда. А он продолжает, типо тут на Запольной две чёткие точки знает с отличным самогнётом, от которого ещё никто не отравился. Да нахуй мне ты, блять, и твоё вонючее пойло упёрлись, думаю, и открываю дверь. Стоит – тёртая столетняя кожанка, рваные штаны, разбитые сапоги. Про морду вабще молчу. И баклажка с самогоном под мышкой. Ах ты тварь, думаю и хватаю топор. Он у меня завсегда за дверью от непрошенных посетителей. Хрясь ему по черепу – готов парнишка. Один отпился.
Тут ещё полное лунное затмение случилось, а оно так про-сто не проходит. Люди охуевать и беситься начинают шопиз-дец. Попенгаген восстал против уродливой власти, запрещающей и рушащей всё живое, и её шестёрок свиней копов. Отожгли поцаны не по поцки. Молодца. Дания рулит нах. Вперёд за прынца датского! Ну, и Питер подписался, тожа отжёг нехуёва (они теперь с попенгагенам города побратимы на века), врезали пацаны по матвиенкам, которые замондражали и, может быть, задумались о жизни своей скорбной. Фошизм не пройдёт палюбому, но пассарать!
 
Да заебали черти, сколько ж можно. Тут ещё соседка с первого этажа, ****ая Настя, закиряла по-чёрному. Непросыхает нихуя пелотка блять… Родители её уже домой не пускают, она в дверь часами бьётся, орёт, грозится всех замочить. То просит: папочка, пусти, пожалуйста, ты ж гово-рил, что меня любишь. Потом куда-то исчезает (раз видел её спящую на ступенях высокого крыльца популярной забегаловки с железной дверью «Закусочная» на Докучаева, где постоянно похмеляется Тарасик), и вдруг опять является, обычно с какой-нибудь бичёвкой или приблатнённым ебла-ном. Шум на весь подъезд, угрозы… ****а врот, неругам-шись. Насорят обычно своим пивом, сёмками и балканкой… У меня постоянно сигареты стреляет и просит деньги. Раз препирается уже поздно вечером и говорит, что, мол, пашла в аптеку за лекарством (оказывается, эта ёбаная Настя ещё и беременная) и там у неё какие-то отморозки отняли пять-десят рублей. Просит выручить, ато её папка домой не пускает. Не дал, канешна, знаю, что не отдаст никогда, шалава приблудная.

Тут ещё Наташка распоясалась тоже совсем. Угостил её опять воткой… Сколько раз себе говорил: нельзя давать, сцучке ни грамма. Выпила почти всю бутылку и потянула меня погулять. На улице, говорит, хорошо, погода, вроде, наладилась. Установилось затишье перед бурей. (Эта как раз накануне лунного затмения). Сама весёлая такая, всё приколы, смехуёчки, то в чатах по мобильнику с любителями садо-мазо пропадает, то мне чота интересное рассказывает. Как не вылезала пять суток из штапквариры молодых лес-биянок в Колодне. Блять, мне это уже надоело слухать и давно неинтересна нихуя, а лоховка не понимает. Идём эта по площади Ленина, вдруг Наташка останавливается прям у памятника и начинает снимать с себя штаны, прямо уже и ****а волосатая показалась. (Не бреет нихуя пелотку, зараза, хоть убей). А ещё не поздно, народ кругом лазиет. Кричит, ****а, что я круче даже чем Ленин. Ну, это согласи-тесь уже перебор. Я много могут стерпеть, а тут… Как начал её ****ить. Вабще эту площадь Ленина кровью залил. Не знаю, может, убил даже девку. С тех пор не видел одним-словом.

Короче возвращаюсь домой – ****ая Настя сидит на лест-нице и тупо листает телефонную книгу. Отвлекается, шкура, от бухла и наркотиков. Опять начала курить у меня стрелять и просить десятку. Ну, говорю, пошли. Привожу к себе, включаю музыку, Агностик фронт, кажись, и резко ставлю дешёвку раком… Нет, ****ь не стал. ***еёзнает с кем она там шарится. Грязная довольна сучка, хотя и беременная. Взял старый солдатский ремень с хорошей бляхой, который остался ещё от деда, который прошёл всю финскую и погиб в первый день на отечественной, и отходил эту свинью за всю ***ню по большой жопе. Потом прогнал пинками тварь вонючую. Шоб она сдохла паскуда!

Суки. Падлы. Мрази. Скоты. Ебланы. ****и продажные. Пидоры конченые. Заебали все нахуй, достали конкретно, чтобы вы все ****улись апстенку и утонули в параше. Немножко только отпустила, на время. Потом опять как нахлынет яибу. Всё это лунное, блять, затмение. Тогда хватаю винтовку, и начал блять из окна палить куда попала.


 
 
 

ИБАТЬ И РЕЗАТЬ


 Повалил снег. Заебись в конце зимы. Эта радует шо****ец. Щас как раз перевожу детектив, в котором один безумный чел ибёт и режет (ему похую мужиков или баб) в римском Пантеоне или постройках типа такова, а потом вырезает у них на спинах витрувианского человека. Этот рисунок Давинча называется священное сечение и считается каким-то там идеалом. Так этот чел паходу идеалист и стремиться к некому совершенству. Дело в том, что в Риме как раз тожа пошёл сильный снегопад (редкость большая для вечного города) во время последнего убийства, совершённого мань-яком-идеалистом, канающим под монаха.
Тут я проснулся и оказался блять опять в трактире «Ы», который уже заебал внатуре. Всё надо линять отсюда. Это я просто крикнул на весь тихий зал с выключенной кораоки. (Ох, как заебали эти челы со своим владимирским центра-лом, этаж просто ****ец!). Один раз только тут нормальный музон был, когда пришли ребята из группы «Карамазов Драмз». Вот тогда все оторвались не по децки. Там у ребят чувствуется идеология, а беспартийная ***та заебала понатуре.
Поехал на вокзал, купил билет, жду поезда. Куда, блять, еду, сам нихуя не знаю. А курить ахота спасу нет. Смотрю, на крыльце стоит чел, курит и улыбается. В небо смотрит радостно, откуда всё падает снег, не перестаёт никак. Это надолго, пацаны. У нас как – то холодина не в меру, то жара, то слякоть заябывает, то снега нет вабще, то он идёт пятые сутки подряд и никакая техника уже нахуй не справляется. А если общество впадает в спячку, то разбудить его может только гром канонады. Ибать и резать. Подхожу к мужику, прошу закурить. Тот радостно достаёт пачку и предлагает неожиданно: а выпить не хочешь? Вабще это уже не первый раз, я привык. Так обратишься к челу по мелкому делу, а он обязательно предложит выпить. Ну, и понеслась. А тут тоже – ****ули эту вотку из горла, невзирая на ментов, которые щас очень тщательно зачищают вокзалы от нормальных людей, и мужик полез ко мне с тюремными откровениями. Я, говорит, тока откинулся, пятнадцать лет отсидел во влади-мирской зоне. Ну, как обычно у нас, не за ***. И пошёл и пошёл. Как там щас ***во, какой ментовский беспредел и так далее. Аж уши вянут. Но приходится слушать, так как экс-зек вынимает из своего мешка вторую вотку, и предлагает: давай, земляк, за встречу. За твоё второе рождение, говорю. Ибать и резать. Пили, закусывали, а тут мой поезд подошёл. Так этот мужик берёт билет по своей справке об освобожде-нии и садится в мой вагон вместе со мной. Однако дальше тамбура не проходит, кричит: давай здесь пить будем. Мне тут больше нравится. И приземляется прямо на пол. Пока ехали до самого Яйцева, всё ****ел про свою ****ую зону, и прочую хуйню, что типа ему деваться щас некуда, жить негде и всё такое прочее. Но чел, прикиньте, пятнашку оттянул, а вёл себя очень даже прилично, ни одного матерного слова не сказал и всё угощал меня водярой, которая паходу у него там, в зековском мешке не кончалась.
На обратном пути тоже ****ато ехал. Напротив сидят ба-тюшка и матушка, ****ят всю дорогу о своём божественном и по мабиле с какими-то челами добазариваются и всяких ритуальных делах. Матушка ахуенно умная по ходу, всё про чертей больше внушает. Типо они щас так приспособились или адоптировались к среде, что их редко какая молитва берёт. Батюшка больше слушает, соглашается. Я читаю книгу плуцера-сарно – "***". Второй том называется "Пиз-да".Вдруг по коридору шкерится пьяный весь растерзанный мужик. Идёт, матерится на весь вагон, пристаёт к челам с разной ***нёй. Говорит, что с Севера едет в бабруйск хоро-нить отца. Тут проводница белоруска, такая светленькая и в теле (но хорошем) делает ему замечание, чтоб он потише ругался. А у того, блять, реакция началась – к батюшке кидается и просит, чтоб тот его защитил, ибо щас за ним менты приканают точняк, и тода ему ****ец. Он живым не дастстся им, будет с ними насмерть ****иться. И на колени прям падает, умоляет штоб отмазали. Короче, повеселился я и срочно набухался в жало, потому что в этом ****ом поезде ехали куда-то одни задроченные фрики.
Ибать и резать. Очухиваюсь – смотрю передо мной Алинка. Девка 21 год, стройная, в мини, с отличной выпуклой, как у покойной ****и Николь, которая вышла за старого миллиар-дера и отравилась недавно гамбургером, грудкой и кричит на весь трактир Ы: хочу травы! Ну, пошли ко мне. У Лёхи, соседа, там барбулятор – анаша в воде, курится как кальян и вставляет прилично. Подкурили. Алинка говорит: а у тебя тут чертей много, пойду, погоняю. Ушла и пропала. Проходит неделя, я сплю, два часа ночи. Просыпаюсь от крика: Алик, открывай. Подхожу к окну – стоит белая, как привидение, Алинка и улыбается во весь рот. Посылаю её на *** и ло-жусь спать.
Утром просыпаюсь – на кухне разбитое окно и бутылка спод вотки вдребезги. Это Алинка, сцука, мне ***нула управляемый снаряд за то, что ночью дверь не открыл. Она тут у меня ещё не всех чертей, видно, разогнала, блять отмароженая. Выхожу на лестницу, думаю: поймаю – ибать и резать – башку отвинчу, а там, вижу, на стене нарисована свастика и под ней выцарапано моё имя. Далее написано – винт это вещь.
Ибать и резать. Но я тоже, сцука, идеалист вроде того рим-ского маньяка. Мне нравится, например, что новые красные бригады в Италии чуть не замочили гада Барлускони. А жаль – одним негодяем стало бы меньше. Люблю без меры, когда где-нибудь в Париже гавроши ****ятся с ментами, или те же итальянские тифози дают оторваться позорным копам. Лучше всего, когда нацболы лихо ебут некрофильскую систему. А эту малолетнюю наркоту, беспредельных шлюх, гламурные рыла, осто****евших всем клоунов-политиканов - я бы лично истребил, не думая, как тараканов. И так нахуй идёшь по улице, шприцы на голову падают, а с телеэкранов сплошная трупная вонь. Не, заебали отморозки. Я уже и стенку для них кирпичную присмотрел недалеко от дома с их же беспонтовыми надписями, типо: Женя не петух или Гудрон – угрюмый педарас. В расход нахуй, беспартийную ***ту. Ибать и резать!
 
 

КАТАСТРОФА


 Год начался катастрофически. Хотя сам Новый год прошёл тихо мирно и по-свински. Не задолго до праздничного боя курантов мы с другом (он поругался с женой и не знал куда деться) бродили по городу, переходя из заведения в заведе-ния. Выпивали, мирно беседовали. Друг, правда, заябывал своей нудностью. Он нудист ещё тот, но я по случаю праздника ему прощал. Погода стояла раком. Слякоть, сырость, грязь, лужи. Мрак и уныние. Вдруг где-то в районе Кирова резко похолодало и повалил снег. Это часов в десять. Вмиг всё побелело и похорошело. Казалось, кто-то наверху решил: нате, сцуки, порадуйтесь. Мы с другом тоже захорошели, ёбнули ещё Перцовки и поехали к Наташке, где нас ждал стол, большой телевизор и толстая Марго (свинья) с Украины. Я говорю, что встретили Новый год спокойно. Выпили, поговорили, телика практически не помню, и это к лучшему. Я что-то быстро уснул. Утром, когда пошли с другом хмельнуться в трактир «Ы», (на улице опять другая страна – голый асфальт, лужи и тд) он рассказал, что На-ташка с Марго в итоге начали заниматься лесбосом, он смотрел-смотрел, утомился и тоже заснул.
Сейчас Наташка конкретно связалась с юными лесбиянка-ми и не вылезает из их штапквартиры в Колодне. Бросила работу, забила на семью. До этого она частенько ездила в маскво, где её подружка Марго работает в секс-шопе. Они вместе посещали садо-мазо клуб где-то в районе дмитровской промзоны. Всё меня туда тащила, да мне это нахуй не надо. Выпили мы с другом в трактире «Ы», поприкаловались над барменшей Ирой, которая разрешала трогать себя за шоколадку, и слегка заскучали. Вдруг вижу, к стойке подходят знакомые беззубые, небритые, смешные лица – Джагер, Клюв и Убийца. Ну, блять какая встреча в Новый год. Клюва я уже лет пять не видел. Прошёл даже слух, что он умер, а, оказывается, просто живёт в Гнёздово и пасёт там коров. Все просто охуели от такой встречи. Они рады видеть меня, я охуенно счастлив встрече с центровыми птеродактилями, с которыми конкретно охуевал в конце бурных девяностых. Что мы творили. ****ь мой ***! Многих уже нет, конечно. Ушли Боб, Тимофей, Андреич, Дядя. Последний относительно недавно. Он любил выпить с незнакомыми, вот и нарвался на уродов где-то возле Холодильника. Напились, канешна. Джагер (он редко пить стал и после кажного запоя кодируется) отстегнул мне полтос при расставании без отдачи, так как у нас с другом бабло скончалось к тому времени. Это где-то около двенадцати дня было. Пошли втроём – я, друг и Клюв – ко мне на Ленина угал Реввоенсовета. И опять всё, вроде, нормально. Взяли вотки, выпили у меня, слуханули спецом для Клюва (он ретроманьяк) какой-то там диппёрпл, Клюв всё повторял, что страшно рад меня видеть, пока не отрубился и упал на пол.
На следующий день бадун уже **** прилично. Надо было что-то делать. Иду по направлению к «Ы» и встречаю как на грех барабанщика Юденича. Он уже давно не стучит и рабо-тает на радио Шансон. Стоит возле филармонии и плачет. В чём дело, интересуюсь. Оказывается, на Шансоне его опять наебали: дали денег меньше, чем обещали. И он решил всю эту зряплату со мной пропить. Как нехуй нахуй. Засели в «Старом Мельнике», добавили в трактире «Ы», где уже хвосты начали падать – Тоша, Андрей из РТС, Студент, Светка с большими сиськами и ещё какие-то маломнезнако-мые личности. Все меня хвалят, сцуки, говорят, что я могу типо Шекспира перевести на русский, а потом опять на английский, но будет уже лучше, чем у Шекспира. Ну их ебланов нахуй. Ну, мы решили оттуда резко переместиться в дешёвую забегаловку на Октябрьской «чепок», где особо нет знакомых халявщиков, и только сели за столик, рисуется, блять, к нам дефчонка. И с такой словесной агрессией ко мне, что я даже поначалу малость опешил. Типо, я такой надменный, непреступный, пальцы веером (её слова), и что у меня мания величия. Я говорю: перестань, дефчонка, нет у меня ни мани, ни величия. Мы прозаики вабще спокойные люди, это поэты нах, вроде кулёмина, психопаты. Я прост как правда, хоть жизнь меня постоянно усложняет. И только потом, после нескольких соток я признал, что дефчонка-то никто иная как Анка Катастрофа, которую я пять лет не видел. Как изменилась, аднака. Слышал, что сначала жила с одним крутым байкером, потом с известным гитаристом, после ***еёзнает с кем родила пацана… С неё всё и началось. Кстати, мне понравилось несколько лет тому назад, как Катастрофа на одной свадьбе, куда мы попали случайно, собирается вдруг линять и прихватывает с собой шесть бутылок вотки, по три в каждую клешню. На выходе её тормозят и интересуются, куда она тащит водяру. Та же с невинной непосредственностью и лёгкой улыбкой на хитрой роже объясняет, что её ребята, мол, тоже хотят выпить. Все опешили и отпустили дефчонку с миром.

Через несколько дней, под Рождество, приехали к нам ле-вые демоны из Резани и Твери. Мы неслабо повеселились в трактире «Ы», на Тропе Хошемина (молодёш называет её тропой Ким Чен Ира, да и ***сними), а потом у меня дома на Ленина угал Реввоенсовета. Поэт-мракобес Кулёмин отва-лил, пошёл отходить от пьянки. Да мы и без него хорошо посидели. Пили за бунт и восстание. Заебись. ***во то, что ровно в двенадцать на Рождество в этом старом купеческом доме, где мне иногда ночью встречается призрак бородатого купца, который всё ищет какие-то деньги (иногда я стреляю у него полтинник, и уебан даёт современными купюрами) случился страшный перепад напряжения. Сгорели нахуй все телики, компы и прочие дивидюхи. Хуже всего, что погорели фаллоимитаторы. Бабы, кончавшие на Петросяна по телику, просто озверели и чуть не разнесли этот крепкий домишко, в котором стены по метру с хуем. Вабще бапский бунт от недоёба он самый бессмысленный и беспощадный. Если б вот так по всей маскво перепад вдруг напряжения, то бабы, не кончив на Петросяна, разнесли бы белокаменную нахер. Стопудово. И к бапке не ходи.
  Ну, и панеслось кароче. Всё Катастрофа, блять, нагадала. Чево она на меня так рассердилась, не понимаю. Сижу без компа и диблятора, хоть я его вабще редко смотрел, будто в каком-то двадцатом веке. В туалет со свечкой хожу. Разбил нахер лбом стеклянную дверь да и ***бы с ней. Всё как-то стало медленно, вяло, лентяво. Начал книжки читать, нашёл где-то старый транзистор, стал ловить станции. Такая по всему миру параша яибу. Слушать нечего. Тоска. Пробовал писать от руки – не могу и ****ец. Без ноута даже сочинять не получается. Дома сидеть тошно, надо куда-то двигать. А тут ураган Кирилл, который уже погубил немало людей в Европе, долетел и до наших краёв. Думаю, нуегонахуй (то есть, Ураган) и пошёл всёж на улицу. А там прям мне навстречу прётся-калдыряет сосед по Ленина, Дуча, бывший артист, друх Никулина, с которым частенько выпивал. И начинает меня грузить. Типо, вчера пошёл он за воткой. Взял пару бутылок и жрачки, Раждество всёж, надо с Машкой отметить. Идёт так по Козлова и проходит мимо ментовской машины. Вдруг из неё выскакивают два мента, бьют Дучу по голове, печени, почкам, лёгким и отбирают вотку. Последнее что слышал мой сосед перед тем как вырубиться был весё-лый ментовский смех и крик: ну, теперь нам водяры хватит!
Прихожу в «Ы». Опа – все знакомые лица: Тоша, Клюгер, Торчок, Студент, старший Долос… Присаживаюсь. Долос мне сразу наливает, а Клюгер рассказывает новость. Оказы-вается Лёха-футболист, который за Кристалл играл (то-то я его давно не видел, а ведь бухали круто в начале лето, даже фоты остались на компе, который сгорел нахуй) умер перед Новым годом во дворах за трактиром, там, где вовсю торгуют сэмом. Лёху притом как неопознанный труп похоронили в мешке на Силифоновском кладбище в безымянной могиле. Там таких дохуя. Ну, надо поминать товарища. Взяли шесть бутылок вотки и пивоса много. Бухаем насмерть. Лысый Долос (старший) всё меня подбивает: поехали ко мне, ляжем на тахту (мы не ахтунги), посмотрим DVD, если фильм хороший, будем кричать: О, ****ец, а если плохой – тихо промолчим. Тут ещё один смутно знакомый подходит в красной куртке с капюшоном (прямо «красная свитка» по гоголю) и мне резко предлагает: пошли, Алик, в Пушкинский супермакерт, охрану положим нахуй, наберём вотки хорошей и погуляем хоть нормально. Еле от него отвязался и сел за сисястую Светку, чтоб никого не видеть. Лёху-футболиста помянуть нормально не дают, ебланы ***вы.
И только успокоился немного, приняв сотку, вдруг резко входит в «Ы» Наташка Смерть. Тоже с лета её не видел. В чёрной куртке, сама тёмная, гатичная шо****ец. И сразу ко мне, тянет за руку и говорит: Пошли к тебе, Алик, брось ты этих лохов, пойдём, выпьем поговорим, давно с тобой не виделись. Пошли ко мне на Ленина угал Реввоенсовета. Выпили, вспоминать стали. Смерть мне сообщила, что Симона, дочка Петровны, девчонка лет шестнадцати, разби-лась недавно насмерть на мотоцикле с каким-то парнем. Да она совсем безбашенная была дефчонка, насколько я её знал. Машка Батискаф, жена Паши Рыжего, которого дома застрелили, умерла тоже недавно от цероза печени.
Так мы говорили, вспоминали при свечке. Ни телека, ни компа. Утром просыпаемся – на улице черным черно, гатично так, и дождь идёт. Смерть говорит: пошли, выпьем. Идём канешна по лужам к Дому специалистов, там у Смерти какие-то друзья. Входим во двор, где мусорные контейнеры и мелькают какие-то тени. Смерть подходит к двум и начинает говорить, как там насчёт четвертинки. Я смотрю – одна тень, вроде, женского рода с отсутствием, правда, лица, а вторая – довольно дерзкий пацан в тёртой кожанке. И вдруг мне это всё смертельно надоело. Говорю Смерти: всё, хватит бухать. Пошли все нахуй! И двинул домой по лужам.


 
 

КОНЕЦ СВЕТА


 И, конечно же, тринадцатое число. Ноябрь месяц. Депресу-ха присутствует. Я с крутого бадуна гуляю по парку. Из всех репродукторов звучит мелодия Апокалипсиса. Вспоминаю по случаю страшного гололеда, из-за которого холмистый город стал просто непроходимым, сплошные ледяные горки, как намедни зашел в гости к одной знакомой старушке, купив ей в подарок шоколад гвардейский. Это была вполне героиче-ская бабушка. Бывшая партизанка. В настоящее время голосовала понятно за КПРФ. Где-нибудь на сходняке клеймила дермократов, призывала собирать ополчение для освободительного похода на Москву. Она неплохо сохранилась и еще могла завести мужчину. К тому же, там можно и выпить и закусить на халяву.
Да, гололед это большое несчастье. Люди катятся с горок. Ломают ноги, руки, шеи. В дикой злобе на погоду рисуют на стенах свастики и клянут все на свете. В любой пивнухе вы услышите, что скоро наступит ****ец всему. Но у меня ботинки на отличной твердой подошве типа трактор, ещё советского производства. Мне все по херу. Шел поэтому через горки вполне уверенно. Да и въебать мог любому за всю ***ню.
Короче, баба Вера несла свою обычную ахинею и голимую ***ню, зачитывала длинные отрывки из довольно пухлого романа про партизанщину. Я же лично их всех и это всё видел на хую. Она хотела воспламенить меня и подготовить к новым схваткам. Это я понимал, но ее ****ский пафос меня просто достал. Я присел на ковер и пил водку из стака-на у ног хозяйки. Кстати, она носила толстые шерстяные чулки. В квартире все такое древнее - кожаный диван с высокой деревянной спинкой пятидесятых годов, большой письменный стол с зеленым матерчатым верхом, картина "Три охотника" на стене, потертое пианино, портрет Сталина. Хотелось все это раздолбать и уничтожить. Баба Вера описывала радости жизни при советской власти. Веселые праздники, низкие цены, доступные дома отдыха, единство народа, стремление его к великой цели... Я уснул под ее монотонный лепет и во сне Россия виделась мне шлюхой, которую я **** как хотел, но никак не мог кончить. Проснул-ся и схватил бабулю за холодную руку. Потянул ее на ковер. Она поддалась, игриво улыбаясь морщинистой желтой харей, смешно называла меня «любвиобильный мальчик». На ковре, возбужденный до предела, я делал с престарелой все, что хотел. Она стонала, хрипела, выла, как ветер в трубе. От нее пахло мертвечиной. Было ощущение, что я ебусь с трупом. Это меня еще больше возбудило. Я кончил, встал и посмотрел на себя в зеркало. Один к одному Мак-дауэл в фильме "Заводной апельсин". Прихватил в прихожей кожаную куртку старой патриотки и свалил оттуда на ***.
 ***
Утром меня разбудила соседка, пришедшая позвонить по телефону. В нашей пятиэтажной хрущебе красного пастозно-го цвета всего два телефона на весь дом. Поэтому ко мне часто припираются звонить с утра пораньше всякие хамоватые человекообразные. Соседка в поношенном спортивном костюме увидела мою окровавленную бритву, но ничего не сказала. У нее самой недавно мужа убили в котельной. Привязали к трубе отопления, выкололи глаза напильником, отрезали яйца гильотинными ножницами и выебали сварочным аппаратом. Я включил телик, чтобы посмотреть камлания на дальнем Севере. Шаман пил какой-то дурманящий напиток, курил дурь, заряженную в Беломор. Потом вонзал себе в бок железный прут, протыкая тело насквозь. Танцевал и камлал с этим предметом во внутрях. А после извлекал его из себя, обливался кровью и расслаблялся.
- Пускай не лезет не в свои дела, урод, - кричала моя ебну-тая соседка по телефону, - я с Вовкой разговариваю, он подлетает. Скажи ты ему тоже, что он совсем офанарел на ***, уебище. Да, офанарел. Ебнулся. Ахуел напрочь. Крыш-няк у него сука снесло конкретна. Да, да, да. Если он будет лезть, когда у меня невроз и понос, то я ему тоже могу кое-что сделать! Так и передай прямым текстом. Пусть учтет, уебок. Ага. А больше он ничего не хочет? ***в ему тачку. У нас все нормально. Только квартиру сломали позавчера. Да! Хуй его знает кто. Ковер не взяли, а только деньги, радио-приемник транзисторный и пистолет за пять тысяч настоя-щий. И куча говна. Пацаны, конечно. Еще и поебались там, сразу видно. Отморозки ****ые! Конченые. Я овчарку вчера купила за десять тысяч. Мужчина просил пятнадцать. Я говорю, давай за десять. Отдал.

Я выпил чашку отличного цейлонского чая и пошел прогу-ляться по парку. Гололед продолжался. Весь транспорт практически стал. Люди катились с горок и разбивались кто насмерть, кто частично. Однако на легком морозце дыша-лось хорошо и свободно. Повсюду звучал Апокалипсис. Это бодрило, ****ь буду. Я вошел в бесплатный сортир, на котором там, где буква М, нарисованы яйца, а где Ж, кем-то очень талантливо изображена женская половая щель. А между этими двумя основными буквами русского языка стояла большая жирная свастика. Сидя на очке, я вспомнил в какой-то связи как однажды ко мне подошел белый брат - такой чухан в светлой одежде и с большим кошелем на поясе. Он гнал дуру о конце света. Типа всем надо срочно покаяться, иначе якобы ****ец. Меня вся эта ***ня тогда крайне раздражала. Я дал ему три раза по дурной башке и забрал эту сумку. Там оказалось немало денег. Посидел в какой-то забегаловке за милую душу.
Выйдя из уборной, я прямо нос в нос столкнулся со знако-мой скрипачкой из филармонии. Она канала с репетиции. Они там срочно разучивали Апокалипсис в новой версии нацио-нального гимна. Зашли с ней в бистро выпить по стакану белой. Но кончилось все портвешком "Золотая осень". Недо-умеваю, как эта гадость могла сохраниться со старых времен. Винишко уже пили из горла на морозце. Наверное, его ****и где-то придерживали до сих пор, чтоб народ пробило на ностальгию. Я слышал, кстати, от барабанщика Зуя, что сейчас в дорогих кабаках богатые клиенты заказывают самый паршивые самогон за огромные бабки. У Лоры большая грудь и своя, хоть и крошечная, квартирка. Досталась от мужа, которого она отравила, после того как он ее достал смертельно своим алкоголизмом. Нигде не работал, придурок, и вынес из дома все вещи.
- Наебалась от души нынче летом в Германии, - рассказы-вала Лора. Далее шли ее впечатления - в каких там позах и прочая поебень. Она быстро пьянела, и у нее начинало сносить башню. Это мне в бабах очень нравится, когда они абсолютно безбашенные. По дороге к Лоре зацепили какого-то парня, который щедро угостил нас сигаретами. Хотелось отблагодарить человека. Он представился Юрой с телевиде-ния. Такой в коричневой кожаной куртке, а сам усатый. Побывал недавно в Японии, так он там из туалета не выхо-дил, все изучал электронику. Забавный типус попался. Трындил без конца. Говорит, что так и не разобрался толком, как там в японском сортире всеми делами пользоваться. Мол, *** проссышь. Инструкции есть на тридцати языках, кроме русского. После того как мы прилично выпили у Лоры, усатый раскололся. Признался, что он никакой не телевизи-онщик, а классный вор. Промышляет, в основном, на рынке. Показал нам выкидняк и пистолет в кобуре под курткой. Сидит довольный нашим шоком, ухмыляется, гаденыш. Еще наставления читает.
  - Будете знать, ребята, как в следующий раз незнакомых людей к себе приглашать. Наука вам на всю жизнь. Мне просто жалко вас стало. Хорошие вы люди. Нормальные, простые. А то б я вам устроил. Забрал бы, что есть в кварти-ре, а вас бы грохнул. Легко.
Когда этот жлоб уходил от нас, не переставая смеяться над лохами, я дал ему сзади по затылку утюгом и проткнул шею вилкой. Пистолет мне, конечно, вскоре пригодится. Точняк. Раз пошёл такой Апокалипсис повсеместный.

Мы долго не могли уснуть с Лорой той ночью. Я все трогал ее огромную потную мягкую грудь. Она совала мне палец в жопу и с наслаждением облизывала его. Тяжело дышала от возбуждения, что-то тарахтела попой, хрипела, рычала и пела немецкие песни. Один раз в экстазе ударила меня своей большой ногой. Я дал ей в табло, чтоб успокоить и тут же удалился в ванную. Там целая кипа лориного грязного белья. Я обожаю трогать его, нюхать, прикладывать к половым органам. Кончил три раза.
Уже под утро предложил девушке зайти в гости к бабе Вере. Знал, что Лора обожает знаменитостей. Был уверен, что пойдет, несмотря на страшный гололед. На некоторых участках, правда, пришлось нести ее на руках. Но игра стоила свеч. А она такая тяжелая, между прочим, со всеми своими сиськами и жопами. Хорошо, что мои ботинки на подошве трактор практически не скользят. Лора к тому же несла с собой скрипку в чехле, чтоб сыграть писательнице модный нынче отходняк. По дороге напали на инвалида в коляске. Лора била его по голове скрипкой, а я старался въебать ему половчей с ноги, чтоб самому не упасть, и при этом всячески оскорблял беднягу убогого. В оконцовке пустили его вниз с ледяной горки.
  Мы страшно весело провели время у бабы Веры. Она, как я и предполагал, находилась старом месте. Там, где я ее и оставил. То есть, на ковре. Для Лоры это было, разумеется, легким шоком, но она быстро аклималась и стала веселиться от души. Мы с ней выпили по стакану водки, которая в избыт-ке имелась у покойницы. А потом уже развлекались, как хотели. В итоге отрезали у мертвой бабки голову, сварили ее и с удовольствием съели с лучком, перцем и кетчупом. Честно говоря, мы ужасно проголодались к этому времени.
 
И вот вам финал рассказа. ****ый случай! Чуть живой после крутого загула приползаю домой в эту мерзкую вонючую хрущебу. Уже где-то под вечер. Не до чего мне - только б рухнуть и уснуть. **** я все на свете. Влезаю в квартиру и вижу, что в первой комнате сильно накурено, не продохнуть просто от едкого табачного дыма. Видно курили не что-то приличное, а явно Приму или Астру. На полу батарея пустых бутылок из-под портвейна Кавказ. Чурки штоль здесь ебались? Припахивает, чую, также газом. Стаканы валяются, окурки, женские грязные трусы и бюстгальтеры. Ну, точняк местные азеры наших притащили на порево. Консервы Висках и ливерная колбаса повсюду. А, может, они собак тут пёрли, как хотели. Животные блять. Мне стало страшно, как в плохом ужаснике. ****ец какой-то. Предчувствие, ****ь, нехорошее у меня возникло. Вхожу в другую комнату и вижу картинку в духе Репина. Лужа крови, а в ней валяется расчлененный труп.

 

ДЕВОЧКИ
 

А какие это были девочки! Например, Наташа. Я познако-мился с ней на улице вечером, когда в Шахновске безлюдно и мрачновато. Шныряют какие-то непонятные типы с уголовными рожами да спешат по домам мерзкие обыватели. Но я все это в гробу видал тем вечером. Я был пьян, как фортепьян, и только что выебал одну повариху, которая подкармливала меня время от времени. Да и подпаивала неслабо. Я приходил к ней в столовку. Она улыбалась, видя меня, и вытирала потный лоб рукавом грязно-белого халата. Под ним никакой одежды. Только большие сиськи, порядоч-ный живот, классная жопа и густопоросший растительностью девичий лобок. Я прижимал ее где-нибудь среди горячих плит, черных противней, белых бачков, больших кастрюль и ящиков с картошкой. Пахло всякой парашей. Я ставил девчонку раком и спрашивал, что там у нас на первое. Как правило, был борщ или суп гороховый, а на второе - каша или пюре с котлетой. Очень часто к обеду прилагался поварихин презент - бутылка дешевого вина.

В тот вечер, как мне повстречаться с Наташкой, мы не хило посидели с поварихой Ленкой в баре Антресоль, который находился над рестораном Шахна. Туда наверх ведет до-вольно крутая лестница, на которой ближе к закрытию кабака происходят бои, как в диком вестерне. Пьяные мужики очень красиво ****ятся между собой, выясняя отношения. Я помню один центровой чувак Шахновска, Гена Скородум, выпив три или четыре бутылки вина, прыгал по этой лестнице и наеб-нулся так, что сломал ноги и руки. Он был бывший спортсмен, фехтовальщик, а занимался тем, что раскручивал в кабаках шкур. Особенно любил приезжих. Он сначала вешал им на уши неслабую лапшу, обещая познакомить с большими, известными людьми города и сделать хорошие подарки, а если бабы велись на эту ***ню и покупали вы-пивку, Скородум напивался и кидал их через болт. Да еще любил перед уходом поиздеваться над лаховками. Мол, как эти жалкие крысы могут находиться в его обществе. Лажал их Гена очень круто. Чтоб знали, курвы.
  С Ленкой на этот раз мы пили Вермут. Она как раз получи-ла получку. Деньги имелись в наличии. Пока все не пропили я, конечно, *** успокоился. Уже под приличным кайфом повариха рассказывала мне, что каждый день к концу рабо-чей смены к их окну подходит какой-то мудак, вынимает елду и начинает демонстративно дрочить. Все девчонки тогда сбегаются посмотреть на спектакль. Смеются, не могут, просто уссываются. А придурок старается изо всех сил.
После бара я отвел девку на близлежащий долгострой. Там лет пять уже строили "пожарку", а мы пили бормотуху и ****и баб. Я решил забить на все и выебать телку за всю ***ню. Драл ее часа три, наверное. Наконец, она перестала смеяться, уронила сигаретку и начала орать, как ебнутая психопатка. После совсем уже обмякла, неслабо одетая на мой железный член. Я кончил, наконец, и сразу же пинками прогнал овцу ****ую. Надоела она мне страшно. Видеть просто не мог эту крысу. Но знал, что один *** завтра при-дется с ней мириться в столовой. Ведь я уже практически бичивал, а жрать хотелось каждый день.
 
Потом я гулял по мрачному темному шахновскому центру, мимо сквера Блонь, где стоит бронзовый олень. Здесь уже несколько десятков лет собираются всякие маргиналы. Выпивают, подкуривают, обмениваются новостями. Тасуют-ся, резвятся, знакомятся. Тут наша заповедная зона в оккупированном чертями городе. Иногда менты устраивают облавы и забирают нас всей кодлой в клоповник. Там изде-ваются и держат до утра. Потом у тех, кто учится или рабо-тает, бывают неприятности. Мне то по херу. Я давно забил на систему и жил в сарайчике. Но это к слову. В тот памятный вечер я находился в отличном настроении и приподнятом состоянии духа. Вспоминал с наслаждением, как приподнял эту жирную тяжелую Ленку на своем члене и держал так минут десять. Эрекция была просто класс. Шкура заторчала наглухо. Надо думать, завтра мне обеспечен отличный обед и банка краснухи. Сто пудов. Тут-то я и повстречал Наташку, которая изменила всю мою жизнь. Она шла мне навстречу и была печальная. Наверное, от недоеба, решил я, долго не думая. На самом деле, как потом выяснилось, у нее произошел конфликт с ее парнем, артистом шахновского театра. Я стал у девушки на пути, положил руку на плечо, посмотрел внимательно прямо в глаза и сказал: "пойдешь со мной, ясно?" Так учил основной чувак Шахновска, Гена Скородум, которому бабы, впрочем, в плане секса не нужны были. Он их раскручивал на бухло и посылал на ***. Одно-значно.
Наташка покорно кивнула мне и попыталась улыбнуться. Я обнял ее (ну, настоящий кот в загуле), и мы пошли по скверу, где пахло гнилыми листьями и птичьем пометом. Недавно прошел дождь, а вскоре опять закапало.
  - Пойдем в беседку возле музучилища, - предложила На-ташка. Мы двинули туда. Оказалось, что она сама училась в "музыкалке", играла на флейте. (Кстати, она классно брала в рот). Там все девки сексуальные и ****атые. У Наташки тоже и фигурка была, и ножки, и сиськи аккуратные. Не то что у этой дуры Ленки. Одета новая моя подружка в узкие джинсы и разноцветный свитерок в облипку. Мы покурили и по****или о разной ***не какое-то время. Она рассказала мне, что ее артист собирался засадить ей, но так возбудился, что кончил раньше времени себе в штаны.

  Мы конкретно подружились с Наташкой и стали встречать-ся очень часто. На Ленку я вообще забил, несмотря на ее щи и бухалово. Что поделаешь. Просто видеть ее не мог почему-то. Наташка приходила ко мне в сарайчик с самого раннего утра, пропуская занятия в своей "музыкалке", и сразу падала на мое лежбище из старых тряпок и соломы. Потом мы курили, жрали ее бутерброды, пили пиво. Где-то в полдень выдвигались к оленю, чтоб пообщаться с друзьями в свободной зоне. Тут обязательно кто-нибудь угощал нас портвейном или шмалью. Сидели, болтали, расслаблялись. Вечером я вел Наташку к музучилищу, где специально для ебли стояли две сдвинутые вместе скамейки. Здесь я доводил девку практически до экстаза. Она охуевала под огромными звездами и орала на весь центр.
Впрочем, Наташка мне тоже довольно быстро надоела. Я с одной вообще не могу быть долго. Разве что у них есть чем приманить меня, типа как щами, котлетами или бухлом. Ленка прилично держала меня на крючке, но, в конце концов, и повариха опостылела. Послал ее конкретно на ***. Лучше с голода сдохнуть, чем видеть это прыщавое лицо, огромную жопу и тяжелые сиськи. Ну ее в ****у вместе с ее вонючей жратвой. Ленка, кстати, вскоре вышла замуж за уголовника, который ****ил ее по черному и, в оконцовке, вообще заре-зал. Да и хер с ней, шалавой.

  Круче всех у меня, безусловно, была Жанка. Я познакомился с ней уже по осени, когда с Наташкой было полностью покончено. Она однажды, уже после разрыва, как-то накрыла меня в баре Антресоль. Мне было очень ***во. Я сидел за грязным, залитым вином и заваленном окурками столиком с остатками бутеров и всякой жратвы. Было уже где-то под занавес, когда бухая публика практически вся слиняла. Наташка подошла ко мне вся такая подтянутая, энергичная, в то время как я совсем расквасился. Она рассказала, что с артистом у нее не очень ладится. У него большие трудности с эрекцией, и она сильно подозревает, что он голубой. (Кстати, так оно и оказалось. Народный артист Евсеев совратил этого наташкиного актера. Она очень переживала и в итоге повесилась.)
А теперь строго про Жанку. Я с ней познакомился на дне рожденья у Пифа. Это мой знакомый хирург с большим животом и золотыми руками. Однако Пиф конченый алкоголик и однажды обоссался у меня в сарае. С тех пор я его избегаю. Суть не в этом. На рожу Жанка была не очень, зато в рот брала классно. И еще голос у нее был незабываемый. Разговаривая с ней по телефону, я обычно кончал раз пять. Прямо сейчас этот голосок слышу, хотя чувихи уже давно нет на свете.
 ****ься она училась в Прибалтике. Специально ездила туда к одному моряку, который был просто помешан на ебле. Если у него под рукой другой раз не было женщины, он дрючил резиновую бабу. Короче, маньяк полный. Ну, она сама научилась и меня кой чему научила за то время, что мы с ней общались. Особенно она любила "вертолетиком". Так редко кто умеет. Надо иметь способности или даже талант. Я уже говорил, что минетила Жанка супер. Никаких там зубок и прочих дефектов. И обожала, чтоб ей потом на грудь конча-ли. Но, несмотря на это, я бросил бы девчонку через пару недель, если бы она не приучила меня по ходу к ширеву. Ей где-то эта беда легко доставалась. Практически бесплатно. И в основном "чистяк". Супер. Под хороший музон идет вообще ****ец всему. Мы улетали с ней почти каждый вечер в моем сарайчике. Уже даже ****ься не хотелось. Только оральный секс иногда. Потом ко мне стал приходить мой карифан Мотя, который вскоре взял Жанку в оборот. Они очень сблизились и даже поженились. Мотя запал на то, что жанкин батя был полковник ФСБ. (Очевидно, она ****ила наркотики у отца). Но Мотя один *** подсел за наркоту, а Жанка наглухо сторчалась. Молодая девка стала похожа на старуху, конкретно похудела и лет в двадцать склеила ласты на чужой даче.

Вот такие это были девчонки.
 
 
 
 
СЁСТРЫ


 Здесь на улице Докучаева стоит один полукруглый жёлтый дом сталинских ещё, кажись, времён, в котором я никогда не был. Чем-то он всегда привлекал и манил меня. Чудилось, будто ждёт меня там нечто неожиданное и романтическое.
  И вот гуляю как-то по центру и встречаю Лясина. Он сей-час исключительно боярышник пьёт и месяца по четыре не выходит из запоя. Предлагает мне: давай пообщаемся, всё равно делать нехуй. Берёт пузырёк в аптеке на тухачевке и говорит: эх, стакана нет, надо к сёстрам-батарейкам зайти. Как раз оказалось в этом жёлтом доме живут. Подходим, кричим у окна. Там какая-то небритая чёрная рожа маячит и на нас подозрительно зырит.
Блять, входим, оказался Дрон эта рожа. Я его сто лет не видел, но немного слышал от Лясина, шо тот уже Б.Советскую сам перейти не может, машин боится. А работает в погребальной конторе, гробы делает. Он потом ещё нам вопрос задал, када мы уже четыре портвайна одели с надписью внизу «Эрик». А без такой надписи, падонки, портвешёк не покупайте в Дырке, что на комнистической, иначе вам ****ец, ибо в таком варьянте, без эрика, он идёт исключительно поддельный. Так учил меня мудрый Дрон. Травануться можно ай за всю ***ню. А Дрон, когда мы определились, где пить канкретна, спросил нас: для кого-вабще делают голубые гробы? Оказывается не для пидоров, *** вы угадали падонки, а для девстениц.
Шта характерно обе сестры-батарейки – Светка и Ленка – очень сисястые, беззубые, грязноватые, хотя умные, начитанные, насмотренные продвинутыми фильмами (Ленка нам потом Апокалипсис поставила и комментировала его паходу типо мистически интерпретировала), хотя и не очень наслушанные музоном. В смысле поставили на всю громкость эсидусю и тащатся, как две идитки. Орут, танцуют, словно ашалелые и в экран тычут – этот мой, а этот чур мой. Прыгают по комнате и дуркуют, как ёбнатые насмерть.
Ленка после восьмой бутылки портвайна начала философ-ствовать. Залезла, блять, в такую нахуй чёрную мистику, что я ебу. Кричит: я путену верю и больше никому. Кругом нево тёмные силы, а им самим руководят сверху. Кроме него никого больше нет, никто нас не спасёт нах, а Буш пидорас готовит последнюю бойню, чтоб расхуячить в****у Россию и всех русских изнечтожить на корню. Караче грядёт апокалип-сис и надёжа тока на путена иначе всем кирдык. Чтота в таком ****ском роде ****ела, как щас помню, эта сисястая тварь.
А рядом на грязном диване лежал двенадцатилетний маль-чик, сын, кажется, Светкин, а, может, и Ленкин. *** их бата-реек разберёшь. Он так лежит, не вставая, уже все эти двенадцать лет с тех пор как его родили и ещё не сказал ни слова. Он только ссысться, срётся, кричит порой что-то нечленораздельное и дрочит. Так вот как только Ленка про путена упоминает, мальчонка, Макс, издаёт, блять, радост-ные звуки и начинает, сцука, яростна дрочить. И чем больше она заводится насчёт тёмных сил и светлого путена, тем сильнее дрочит малец. Понимает знать мамку. Намальное значит у нас растёт пакаление.
Между тем, Дрон уже не вставал с койки. Только дрожал, блевал и боялся перейти Б. Советскую, просил слёзна штоб ктота помог ему. Да пшол он нахуй, еблан, разве эта мужик – улицу сцука перейти не может. Лясин пропел весь свой репертуар под гитару, начиная с Дорсов и съебался нахуй. Светка разговаривала с двумя лысыми панками, зашедшими взять сиамскую кошку на случку. Кстати, потом выяснилось, что по дороге они её захавали где-то около шестой школы. Светка, как узнала, плакала навзрыт яибу и хотела вскрыть вены или прыгнуть из окна (мы как рас сленкой после случки пива пили).
А Ленка, которая полтора года за наркоту сидела, с****ила у матери, которая в свои почти восемьдесят ещё работает уборщицей в Доме офицеров, пятихатку и послала меня в Дырку за портвейном с Эриком, сказала брать на все и пачку чипсов.
Распили мы с ней эти бутылки, по****или за жизнь, полити-ку и мистику. Потом она села мне на колени. Это уж када Апокалипсис шёл в полный рост, и майи преследовали ацтеков или наоборот. *** их разберёт вымершие нации. Хотя Ленка по своей мистики просекла и утверждает, что они съебались по-тихому через какую то чёрную дурку в какое-то там ***евознаетизмерение. Типа того. Продвинутые падонки, каторые секут кинофишку меня нах поправят. (Макс дрочил в полный рост). Дрон уже не вставал, мычал, блевал, ссал прям на пол, но пока не дрочил. Лясин на Блони у Оленя пытался разговаривать с ментами, но они быстро отхуярили его дубинками по дурной башке и кинули в машину. Светка (у неё тож большие сиськи, как и у сестры) разобралась с панками, прогнала их нахуй пинками и теперь орала нечто запредельное.

 

ТРУП


 Труп выпал из окна второго этажа, выходившего на ожив-ленную, по случаю только что открывшегося винного магази-на, улицу. Лежал он ничком, и лица не видно было. Никто, впрочем, его не рассматривал и особого внимания не обра-щал, принимая за пьяного. Упал-то он возле самого магазина. А поднимать его тоже никто не собирался, потому что ничей он не товарищ и никто с ним не бухал. Вот приедет уборочная из вытрезвителя, пускай они и убирают.
Меня этот труп тоже как-то не заинтересовал, потому что день у меня был жаркий и запойный.
Странно, однако, что никто не видел, как он падал. Но и то правда, что некому и глядеть было, так как все спешили поскорей взять свои пузыри и опохмелиться срочно, чтоб самим, не дай Бог, трупами не стать.
Я, как и прочие, чуть жив с похмелья, а тут еще эта жарища. Смешнее всего, что даже Стаса, того самого друга трупова, с которым он пару дней назад распил банку спирта, совсем не интересовал этот труп.
Вы представляете, конечно, очередь в винный отдел. Духо-тища, вонища, и все чуть живые, колотятся, вот-вот рухнут. Все лезут скорей взять свои бутылки и выпить срочно-срочно, чтоб, не дай Бог, мотор не остановился. Стас - среди прочих. Ему еще повезло, что я уже на подходе стоял, когда он явился. Это уж потом, когда мы на скороту наш вермут распили из горла на какой-то забытой стройке, когда у нас прижилось, у меня сразу проскочила, а у него не пошла, зараза, и когда мою "Приму" закурили, сидя на корточках, как старые зэки, когда отошли мы с ним малость, вот тогда он и стал рассказывать про свой труп.
Оказывается, Стас с трупом выпили третьего дня вечером две вина, одну белую и эту банку (литровую) спирта, после чего Стас ничего не помнит. Проснулся сегодня утром. Чувствует, запах какой-то неприятный в комнате, не поймет никак с похмела, чем дело. Видит, друг спит еще. Ну, он к нему расталкивать, на предмет опохмелиться срочно. А тот - как труп.
У меня ж во время рассказа Стаса все мысли о том, где б нам еще два рубля достать, еще на одну. Но я не перебиваю, делаю вид, что слушаю внимательно, и даже поощряю - "ну-ну", "и что дальше?" - когда у него замыкает по пьяни, хотя мне вся эта история до фени.
- Ну вот, чувствую я, ты понял, что мой друг смердит, и думаю я: ах ты, падаль, сдох, что ль, ты, тут без тебя тошно, мутит всего, кишки выворачивает... Короче, взял я его и понес к окну выбрасывать - сам несу и думаю: а что это я делаю?..
Тут я, кажется, придумал, где нам денег перехватить, и прерываю Стаса осторожно, чтоб не обидеть человека, потому что он мужик обидчивый, может и врезать ни за что. Говорю я ему все-таки, чтоб не забыть:
- Стас, извини, что перебиваю, но я, кажись, знаю, где нам еще на одну занять можно.
Стас сразу про свой труп забыл и спрашивает с явно заин-тересованным видом:
- Ну, а где? - а когда я объясняю, говорит: - Ты, слушай, бери, а через два дня я отдам точняк, потому что у нас в пятницу аванс - много я не получу, потому что, сам видишь, в загуле уже не первый день, но пару-то рублей найду худо-бедно
 Мы встаем, разминаем затекшие ноги и бежим в одно ме-сто, где мне, возможно, поверят в долг. Когда мы пробегаем мимо винного, трупа там уже нет.
Нам со Стасом крупно повезло, потому что моя знакомая кассирша поверила мне все-таки на два дня. Вообще-то мне редко где уже давали, так как я капитально кругом выходил из доверия по причине утраты престижа: мог взять и не отдать, например.

Короче, взяли мы со Стасом вина, и он говорит:
- Слушай, а чего мы будем опять на этой стройке сидеть, пока нас там не забрали? Пошли лучше ко мне. Я свою крысу прогнал на той неделе, так что никому наливать не надо.
- А точно у тебя никого нет на хате? - спросил я на всякий случай, потому что жалко мне было этот вермут с кем-то еще делить.
- Не-е, точняк, ты что, не веришь мне, что ли? - заверил меня Стас.
Ну, поднялись мы к нему на второй этаж. Стал он дверь открывать и никак не мог, потому что напрочь забыл, как это делается. Замкнуло у него где-то там по пьяни. Я ж ему в ту минуту никак не помощник был, так как меня уже начинал трясти отходняк по страшной силе.
- Ты как хочешь, Стас, - говорю я тогда ему как можно спо-койнее, чтобы не обидеть человека, - а я свою долю прямо сейчас из горла выпью, потому что не могу терпеть, гадом буду.
- Подожди ты! - говорит Стас. - Не горячись, там у меня заторнуть есть чем, минтай еще, помню, оставался с позавче-рашнего. Сядем, в натуре, как люди, выпьем, закусим, теле-визор посмотрим.
Открыл он все-таки свою дверь вскорости, и мы оказались в его берлоге. Бардак там был страшный. Сразу видно, что человек в запое и с бабой поругамшись. Пол грязный, неме-тённый, повсюду пустые бутылки, окурки, стулья валяются на полу, а на столе стоят немытые стаканы, сковорода с остатками яичницы, повсюду минтай этот вонючий разбро-сан, - на диване же, среди вороха всякого постельного тря-пья... труп.
Стас, однако, мало удивился, увидев своего мертвого това-рища в исходной позиции.
- Смотри, лежит, - только и сказал он, озабоченно открывая бутылку, которая так и прыгала в его руках.
- А ты вроде говорил, что выкинул его, чтоб не вонял, - сказал я осторожно, пытаясь изо всех сил не раздражать человека, у которого и так уже все нервы на пределе были.
- Да-а, - протянул глубокомысленно Стас, - видно, чего-то я тут напутал с похмела. А, ладно, давай-ка лучше вмажем! - Слушай, - сказал тут я по причине сомнений, взявших меня на почве жлобства, разыгравшегося от явного недопития, - а он не попросит налить ему?
- Ты что! - возмутился Стас. - Он же смердит, ханурик. Не веришь, подойди понюхай.
- Тут у тебя так накурено, что фиг чего пронюхаешь. Может, все-таки на кухню уйдем, а?
- Не гони ты дуру! - вспылил Стас. - Садись и пей. Разлил он бутылку ровно по стакану с краями, и только мы хотели дернуть этой гадости, как вдруг вижу я - труп приподнимает-ся и руку тянет.
- Видишь, - говорю я, - сказал же я тебе, пошли отсюда. Стас, который уже начал пить, поперхнулся и поставил стакан.
- У, зараза, жмурик страшный, умри, падла, черт нерусский! - и замахал руками на труп. И что же - тот подчинился коман-де и вмиг затих.
- Я с ними, чертями, обращаться умею, - стал хвалиться Стас, не впервой мне их гонять.
Выпили мы, наконец, по стакану. Прижилась у нас как надо. После чего заторнули за чуток минтаем этим и закурили мою "Приму", которую я предварительно небрежным жестом на стол кинул. Задумались мы на некоторое время, придя обоюдно и одновременно, но абсолютно независимо друг от друга, к счастливой мысли об относительности вещей в природе.
- Да, - сказал потом Стас, - вот позавчера сидели мы так же с этим товарищем, - жест в сторону дивана, - выпивали потихоньку - бухнуть, слава Богу, было чего навалом - и разговаривали о вселенной. Всю ее к хрену по полочкам разложили, вплоть до строения молекул и прочей канители. Ты не думай, что этот жмурик алкаш какой-нибудь простой. Это был мужик башковитый и сильный математик. В институ-те учился и мог бы стать большим человеком, но сгубила парня водочка. Так вот, все мы в этой вселенной вроде как надо объяснили с ним научно, а потом и наехали. Кто ж ее, мать ее за ногу, создал? Допустим, Бог. Тогда кто создал Бога? Соображаешь? Вот вопрос, об который мы с ним оба чуть не ёбнулись, - и, если бы был у нас еще ум, то лиши-лись бы мы его точно на этой почве.
- Хорошо, да мало, - сказал я, потому что чувствовал: вот-вот отходняк опять начнется.
- Не знаю, - сказал Стас, включая телевизор и настраива-ясь на мирный кайф перед экраном, - я б еще выпил, конечно, но здесь никто из соседей мне в долг не даст, у всех из доверия вышел капитально. Бесполезно и просить идти, перед всеми тут бабками провинился, не верят больше. А ты, если хочешь, давай, сбегай куда-нибудь, может, достанешь чего. Я дома буду. Только стучи громче, а то я заснуть могу. Приходи с вином.
Выходя от Стаса, я совершенно не знал и не представлял даже, куда идти, чтоб добавить срочно и довести себя, наконец, до нормальной кондиции. Однако поволочился туда, куда повлек меня мой верный автопилот. А он же, правильно, повлек меня прямо в центр, потому что дело к вечеру и можно было встретить там знакомых при башлях. Однако, как назло, никто не попадался, а если и попадались, то такие, которые сами первые старались меня на мелочь колонуть. На меня уже опять стал наваливаться отходняк, когда в одном очень винном подвальчике наткнулся я на интересную чувиху. Она была пьяная в дупль, вся в слезах, соплях и деньгами набита как сволочь. Кроме всего прочего, при ней был томик Достоевского, который она трепетно прижимала к впалой груди. Мы разговорились, и через минуту она уже угощала меня НАШИМ.

- Кстати, - сказал я, капитально придя в себя, опрокинув стакан и закусив твердой, как камень, конфеткой, - я знаю, тут недалеко живет один парень - тоже большой любитель Достоевского. - Это я про Стаса вспомнил - пора было уже его, бедолагу, похмелять. Достоевского он если и знал, то давно забыл за пьянкой, но какая разница, главное чтоб она вина купила!
- А у вашего друга есть портрет Достоевского? - спросила чувиха, крепко прижимая к себе томик.
- Даже несколько! - сказал я не задумываясь, потому что мои мысли были не об этом. - Пошли скорее, а то он уйти может. Там у него и побеседуем в уютной обстановочке, как интеллигентные люди. Вот только б вина надо с собой взять, а то товарищ там болеет, наверное.
- Дело в том, сказала чувиха, размазывая сопли и слезы, - что я никогда его лица не видела. Но как пишет! Я вот начи-талась, потом напилась и весь вечер плачу.
Стас был дома. Видно, только что проспался и находился в агрессивном настроении. Он ходил по комнате, опрокидывал стулья, грозил кому-то невидимому и даже бил кого-то, размахивая своими здоровенными кулаками. Не хотел бы я под кулак его попасть. Поэтому, чтоб не обидеть как-нибудь невзначай человека, я осторожно предложил ему выпить - и он сразу же согласился. И только после того, как мы приняли по стакану, я спросил его, на кого это он такой зуб отрастил. Он отвечал, что это он сейчас свою крысу гонял, потому что хоть без нее и тише, и вони меньше, а скучнее, так как пого-нять некого.
- А вот, смотри, - сказал я, - тут девушка Достоевским инте-ресуется. Ты как, уважаешь?
  Стас посерьезнел, взял у девушки книжку, которую она все прижимала к тщедушной груди своей, перевернул ее и ска-зал, глянув на цену:
- Ого, неслабо хмельнуться можно.

Под яичницу мы распили две бутылки "Агдама", а потом Стас за вином побежал, потому что эта подруга ещё денег отстегнула. Пока он бегал, я посадил девчонку на диван и начал целовать. Она капитально уже забалдела и никакого сопротивления не оказывала, но потом как встряхнется вся, будто со сна, и говорит, показывая пальцем на труп:
- А кто это?
- Да это, - объясняю я, - один тут друг Стасов в отрубоне спит.
- Надо его разбудить, - говорит жалостливая девушка. - Надо ему выпить дать, он, наверное, уже хочет.
Тут я немного испугался и говорю:
- Не надо его трогать, он и так уже банку спирта хапнул литровую. Хорош с него.
Тут Стас пришел с вином.
- Фу, - говорит, - чуть жив. Народу в магазине - туши свет. Бьются. Короче, "Альменская" и вермут скончались уже, вот взял я три "Стрельца".
Сели мы, только по стакану ёбнули - девушка наша как рухнет со стула - и все, лежит трупом.
- Ну, не хватает мне здесь второго покойника, - говорит Стас. - Давай ее на диван перенесем, может, проспится еще. Положили мы ее к трупу, а сами заторнули зачуток яичницей и еще по стакану дернули. Забалдели оба наглухо. Я еще ничего был, держался, я Стас начал отвязываться совсем. Говорил- говорил чего-то, все крысу свою вспоминал - то добрым словом, то наоборот - пока не отключился прямо за столом мордой в сковородку, толком не успевшую остыть. Что до меня, то я был далек от подобной стадии и готов еще только для новых подвигов.
Короче, не помню как, но попал я в кабак, а там вижу, сидит один друг Стасов, Колька, и свою шкуру водкой накачивает, чтоб, до известной кондиции накачав, отвести ее к себе на хату.
Ну, я, само собой, к нему на хвост падаю, больше там не к кому было. Пили мы, пили, Колька еще два раза по бутылке заказывал. У него деньги были - наверное, загнал что-нибудь, как обычно. Потом у меня что-то замкнуло по пьяни. Беру я бутылку со стола, она пустая совсем была, и разбил ее на голове у этого жлоба Кольки. Мелкие осколки осыпали его всего, а он как сидел, так сидеть и остался, только взгляд остекленел. Потом я его кошке говорю:
- Ну что ты, овца, смотришь?
А она сидит, курит, кривит презрительно губы, с понтом не обращает внимания.
Мне скучно стало. Вышел я из кабака на улицу, а там сразу Леха Сиплый откуда-то нарисовался и начал меня с ходу на одеколон раскалывать. Давай, кричит, скорее, там в галанте-рее тройной дают и очередь еще небольшая пока.- Но после понял, что бесполезно меня колоть, и говорит:
- Дай хоть закурить тогда.
Но у меня к этому времени "Прима" почти вся кончилась, а я как чувствовал, что в ментовке буду. Поэтому я Сиплому закурить не дал, а сказал, что пяточку оставлю.
  - У тебя в хате, - говорю я, - один паркет, небось, остался.
- Насчет паркета ты, Алик, опоздал малость, - отвечает Сиплый, слегка оживившись. - Я его позавчера ведь соседу продал. Где ты был, не знаю - тут вся улица гудела!.. А сегодня, по закону подлости, ни одного гада не попадается, чтоб похмелили.Просыпаюсь щас на кладбище - трясет всего, колотит.
Потом Леха исчез, пошел сшибать копейки на свой одеко-лон любимый. Меня ж - как доказательство того, что я, наконец, в нормальной кондиции и естественном состоянии, - начали одолевать всякие мысли о вселенной: откуда она взялась, где ее начало и где конец, кто создал - и в таком же духе. Последнюю свою мысль помню отчетливо. Была она о том, что все приходит и уходит, но мент (как раз я его перед собой увидел, и рация при нем, как положено) остается вечно. Далее действие разыгрывалось в вытрезвителе, куда я был доставлен, будучи невменяемым, но где, как это часто со мной бывает. вмиг протрезвел от мрачной перспективы провести ночь в вонючей комнате, забитой разными придур-ками, которые будут блажить до утра, и не заснешь из-за них толком, а закурить и, тем более, похмелиться там хрен когда найдешь.
В предбаннике ж тем временем бардак стоял неимоверный - наверное, день получки был, алкашей набилось море. Кто спал в глубоком ауте, кто орал какой-то матерый бред, кто молчал, покорный судьбе, ожидая своей горькой участи, кто пытался уговорить милиционеров отпустить, обещая через час любые бабки пригнать... словом, писателей бы сюда, изучать русский характер. И над всем этим базаром преобла-дал корчившийся и дергавшийся в своем желтом смиритель-ном кресле огромного роста и физической силы мужик с кляпом во рту.
Честно говоря, надежды вырваться оттуда у меня не было никакой, а весь кайф, как назло, испарился, и снова отход подступил. Мрак. Вдруг - что такое? Оказывается, этот русский богатырь в смирительном кресле умудрился как-то броситься на милиционеров, полон гнева и желания отом-стить. Менты же все там уступали ему как в росте, так и в силе, пока не собрались все вместе, кто там был, человек десять, и ну его опять вязать.
Понял я тут, что этот случай - мой звездный час, и, спокой-но закурив свою последнюю "примину", пошел неспеша на выход. И только выйдя в лунную красивую ночь, рванул изо всех ног дворами, так что только в подъезде у Стаса очнулся и перевел дух. Радостно было у меня на душе - не часто так везет нашему брату алкашу, ох не часто!..
У Стаса все было точно так же, как в момент моего ухода. Сам Стас спал за столом, мордой в сковороду, а девица на диване, рядом с трупом. Я попробовал растолкать Стаса, потому что очень хотел с кем-нибудь своей радостью поде-литься, рассказать, то есть, о чудесном избавлении. Но тот был в глубочайшем наркозе и только мычал что-то, не отрывая головы от родной сковороды. Девица тоже не пожелала проснуться, как я ее ни будил. Ну а труп я не стал беспокоить, опасаясь за содержание "Стрельца", который хоть и не полный, но стоял таки на столе, вселяя в меня оптимизм. Решил я ёбнуть один и спать залечь.
Выпил стакан, подождал, пока приживется. Нашел какой-то окурок, закурил и тотчас отключился. Сон мой был страшен. Снился черный ворон, прилетевший клевать мою печень длинным железным клювом. Боль была адская, а вид ворона в мокрых черных перьях - омерзителен. Хорошо, что я скоро проснулся. Резко дернувшись, я скинул с себя кошмарное видение и увидел, что прямо передо мной, на том самом месте, где спал Стас, сидит труп и в упор на меня смотрит.
- Тебе чего? - спрашиваю я, еще не опомнясь толком от кошмара.
- Налей, - говорит труп.
- Да тут пить нечего, ерунда осталась, - говорю я.
- Не жмись ты, - упрашивает труп, - дай в последний раз хапнуть, а то сегодня в морг же отнесут.
Пришлось-таки, значит, со жмуриком поделиться. Плеснул ему зачуток. Он выпил с жадностью. Нашел себе нехилый бычок, затянулся с явным удовольствием.
- Хороша все-таки жизнь! - протянул труп, мечтательно улыбаясь. - Жаль, что мы, дураки, другой раз меры не зна-ем...
Я от нечего делать рассказал ему свой случай про вытрез-вон. Он от души за меня порадовался. Посмеялся и говорит:
- Как подумаешь, что никогда больше не придется ни в клоповнике, ни в вытрезвителе отметиться, такая, друг, тоска берет, гадом буду... Скука там, кореш, извини, не знаю, как тебя звать. Тихо, правда, чисто, никаких забот, но девать себя некуда, как в перерывах между запоями, знаешь...
Я не сразу понял, что он имеет в виду загробную жизнь.
- Я тут так привык в последнее время, когда уже не просы-хал, - тусовки всякие, башли там, достаешь, потом бухаешь, ну, нарежешь кому-нибудь по пьяни, потом сам нарежешься, ну, менты заберут, отдохнешь в клоповнике, утром выкинут, пошел копейку доставать на опохмел, друга какого встретишь по несчастию - ну и опять гудеж, скучать не приходится... Ни единого дня не было в последнее время, чтобы я не выпил, бля буду, клянусь своей могилой. Эх, если бы не этот спирт... Не, он точно какой-то метиловый был! Я удивляюсь на Стаса, как его, быка, не берет!
- Ничего, возьмет, встретитесь вы скоро, не переживай, - сказал я тихо, чтоб не разбудить Стаса, который вдруг опять оказался за столом, мордой в сковороде.
На улице же совсем светло стало, и уже кричал кто-то невидимый, но близкий по духу кому-то такому же, что пошли скорей, щас пивнуха откроется, а то чуть живой... И надо было будить тех, кто еще мог проснуться и думать-соображать на предмет опохмелиться срочно.

 
 
 
 
МЕСТЬ ФЕДИ


 Дрожали огоньки, как светляки или гнилушки, и жались сбоку-припеку неказистые избушки, из ушей которых шел густой дым. За ними рвы, рытые еще во время последней войны, выжженный лес и, наконец, железная дорога. По бокам-то, как сказал поэт, все косточки русские. А по рельсам шуршат поезда в темноте зимней ночи.
Мало чем примечательные люди, скажем прямо, подвяза-лись жить в этих глухих и отдаленных местах по чьей-то злой воли. Сами по себе они довольно грубо скроены, а тут еще ватные штаны совершенно безразмерные, огромные, растоптанные до предела валенки да драные, оставшиеся от предков фуфайки и смешные шапки-ушанки делают их вообще крайне неказистыми и бесформенными. Однако ничего, улыбались и даже порой смеялись не хуже других граждан необъятной страны.
  Грубые лица, угловатые фигуры, старая одежда да в го-лове постоянный шум от проходящих мимо поездов, зачастую длинных тяжелых товарников. Детишки их с измыльства бегали на железную дорогу и в силу детской наивности думали лишь о том, как бы устроить крушение. Однако на решительные акции редко дергались в силу своей крайней запуганности и забитости.
Женщины тут были также грубы, как и мужчины. Они пахли углем, щами, дегтем, керосином, самогоном и едким потом. Ругались все матом по-черному. Пили спиртные напитки в больших количествах и пели матерные песни.

Я и брательник мой Федя жили тогда на этой самой Банной и заросли грязью просто страшно. При нас была одна баба, которую потом некие странники жестоко замочил (видел собственными глазами) в углу возле старой этажерки. Вален-тина эта была нам, как сестра родная. Готовила жрать в награду за приют и убиралалась в хате. А ведь по сути сущая бичевка. Помню, дал ей пол булки, и она живо задрала юбку. Но относилась к своему делу Валя предельно честно. Не выебывалась ни разу. Благодарно обвила меня своими грязными руками и все пыталась почесать за ухом. Крепко прижалась ко мне своей пятнистой рожей. Застонала, заоха-ла. Я держал ее на весу, стоя покалено в воде, и чуть не ржал. Честное слово. Ведь от вида этой лахудры ужаснулся даже мой брательник Федя, который по жизни навидался всякого. Он как раз очнулся от забытья, бедолага, и попро-сил попить, не в силах встать.
  - Да налей-ка ты ему, братишка, самогнета похмелиться, - сказала тогда Валька, а Федор лишь одним глазом на нее глянул, с трудом разлепив веки, и начал материться так, будто его специально отравили нервнопаралитическим газом.
Однако постепенно и он привык к ней. Хотя поначалу разго-вор у них не клеился. На его вопрос, откудава родом сама будет, Валентина нахмурилась и ответила, что жить ей осталось очень мало. Накаркала на свою голову.
  Мужики эти, странники, которые ее грохнули, были какие-то залетные фраера. Нет, не местные точно. Они долго избивали ее, плевали ей в рожу, размазывали по обнажен-ному телу сопли и говно. Мы с брательником сидели за занавеской и не дергались, так как боялись, что и нам будет ****ец. Прибьют запросто эти дураки, отставшие от эшело-на. Они же возили ее мертвую по полу, матерились и все больше возбуждались. Надругались по очереди над теплым еще трупом. Потом унесли бабу на помойку.
  - Ничего, братушка, - утешал меня после Федя, - отольются им девкины слезы.
Долго скучали мы по Валюхе, пока не познакомились с Оксаной и стали забывать с ней все на свете.

  Исключая презренный быт, какого на любом полустанке вы увидите, как грязи, собственно жизнь у нас протекала в шалмане "Мутный глаз", где постоянно рисовался и царил наш друг Фалей. В его компании пол литры легко переходили в литры и кубы. А сам он в рот не брал. У него в районе живота имелась маленькая железная трубочка. Вот туда-то Фалей наш и заливал спиртное. И моментально пьянел. Все, кто это видел по первости, конечно, охуевали сразу. А ведь народ там у нас тусовался разнообразный и очень бывалый: пьяницы, воры, бичи и дураки, сбежавшие из дурдома. Их, кажется, ничем уже не удивишь в этой жизни.
  Мы с брательником Федей прочно обосновались тогда жить в котельной. Работали кочегарами, а в свободное время играли на баяне до одури или рубились в карты до полного о****енения. Федя уже почти не спал в ту пору. Он очень почернел рожей, зарос и стал похож на черта. Подурнел и отупел от этой беспросветной жизни. Но, казалось, все ему было до фени. К его чести надо отметить, что братуха делил-ся со мной последним: сахарком, булочкой, пирожком с картошкой, кусочком сала. Рожа-то сажа у человека, но душа широкая и сердце открытое. Поверх волосатой груди верный ватник постоянно зимой и летом. Точный признак, что это наш человек. Без булды, патриоты. У моего Феди, когда он не бредил, были свои просветы, хотя имелись и просчеты. Это один Фалей не ошибается в шалмане "Мутный глаз" сколько ему залить спиртного в свою знаменитую трубочку. А хоть и море в самом деле. Ему все норма. Стоит он там, у грязного стола в вечно исходной позиции: всегда готов принять дозу. Хорошо засветился в этом замызганном заведении наш увечный. Как бы бьет постоянно на жалость, но при этом имеет и гордость. Мужик он нормальный, никто не спорит. Никогда ни у кого ничего не просит, а коли нальет кто, тотчас благодарит улыбкой, сквозь которую видна пара желтых клыков. И никому притом не друг - ни ментам, ни ворам. Чрезвычайно независимая личность. Так и надо, патриоты, в этой ****ой жизни.

Впрочем, расскажу я вам лучше про Оксану. Пахло резиной и елями, когда я ехал на дрезине не помню сейчас уже с какой целью. И пел любимую песню: "Я вышел на палубу, палубы нет..." Рассуждал: на мокрой земле тают снежинки, а, следовательно, скоро Новый год и месть моего брательника Феди приурочена именно к этой знаменательной дате. Ничего не поделаешь, никуда от этого не деться. Он ведь негодяев где угодно вычислит, раз поклялся могилой матери.
- Всех замочу, - мычит Федя, шуруя уголек в котельной. И я лично почему-то ему охотно верю.

Временами я сам его боюсь, честное слово. Как-то неуве-ренно мне становится с ним рядом и чертовски зябко. Ладно, *** с ним. Раз уж начал про Оксану, то буду рассказывать дальше. Она работала парикмахершей при станции. Как сейчас вижу ее робкие плечи, согнутую спину, перхоть в волосах, узкие бедра. Слышу приглушенный смех и незлоб-ный матерок. Но опять почему-то срезаюсь на Федора. "Есть идея",- шепчу ему как-то раз полупьяному, - " когда это все кончится, поставить тебе бюст на родине." "Бронзы не напа-сешься, братишка", - отвечает он на мои странные слова, -" для меня ведь вся Россия родная страна, а где меня родили, гадом буду, не помню. Не знаю и даже не вникаю. Какая на *** разница. Так же, братка? Зато потом поскитался я по нашей необъятной. Повозило меня на машинах, на поездах. Поболтало в трюмах. Просветило капитально в зонах. Потра-тило изрядно в разных населенных пунктах, пока не кинуло окончательно сюда. Думаю, навечно. Вот теперь отомщу только уродам и помирать можно. Но до той поры не успоко-юсь, братушка". Я сижу, прислонившись спиной к теплой батарее, и шепчу ему: "наша жизнь лотерея, Федя, и чем помирать от скуки, лучше действовать и бить паскуд". Он согласно кивает на это, щурясь, как прожженный жулик. Да ладно, ништяк. Я давно уже остепенился. Все, кранты на хер. Прилег на топчан и раскрыл замусоленный томик писателя Диккенса. Роман назывался "Большие надежды". Оксана читала его еще тогда, когда у нее была короткая стрижка, и она называла меня "зайка". Уссаться можно, как вспомню. А ходила она, кстати, в узких зеленых штанах и курила исклю-чительно Приму. Пила только самогон. Голос у нее был такой довольно грубый. Как я уже сказал, работала девушка в парикмахерской, но также подрабатывала на линии, где ее однажды и грохнули. Но это уже другая песня. Да вот еще деталь: пахла она постоянно самыми лучшими духами "Красная Москва". Это к слову. Что мне в ней нравилось, так это то, что она экономила на всем, но не забывала с получки купить какую-нибудь хорошую книжку. Этот роман мне тоже от нее достался. Читаю вот теперь постоянно и чуть ли не плачу. Сама Оксана не раз признавалась мне попьяни, что просто рыдает над судьбой героя, маленького Пипа. "Да, от своей судьбы, видно, не уйдешь",- неоднократно повторяла девушка в глубокой задумчивости. А потом резко заявляла: "да пошли они все на хуй!" Федя в это время шуровал свой уголек, прислушиваясь в пол уха к нашей просвещенной беседе. Он-то не грамотный у меня, но всю Сибирь прошел вдоль и поперек. Хлебнул горя человек, зато к закату дней имеет и брата и верную подругу жизни, так как я просто не мог не поделиться с ним женщиной, которая любила нас обоих, как сестра. Хорошая была девчонка. Жаль, замочили ее не по делу. Эх, ****ская наша жизнь. Умная же была Оксанка, ****ец всему. Мы с брательником это сразу про-секли, когда она одним пальчиком вскрыла тот шкафчик, а в нем две бутылочки Клюквенной и литр почти керосина. Лафа. "Ну, ты даешь, курносая, " - прохрипел тогда Федя, сам очень опытный мужик в таких делах. Оксана улыбнулась, очень польщенная, и даже зарделась, так как похвала Федора в районе Банной чего-то да значила.

Итак, я лежал на этой ****ой лежанке и вспоминал от нехуй делать свою первую свиданку с Оксанкой. Запала она чего-то мне в душу. Девка помню, мусолила страницы, читая мне вслух про мрачную обстановку в доме одной дамы, которую кинул ее жених, съебавшись от нее с концами в день свадьбы. Она после этого типа ебнулась. С потолка у нас притом капало, утробно урчали трубы, где-то отдаленно бухало и охоло да, как обычно, стучали по рельсам составы. А Федя все подбрасывал угольку, вытирая пот с влажного лица, будто снимал слой за слоем обгоревшей кожи. Да бормотал время от времени: "всех уродов урою".
Потом Оксана повела меня к себе в парикмахерскую. Как сейчас вижу себя в большом тусклом треснутом и загажен-ном мухами зеркале, рядом с которым приколоты несколько голов с модными прическами. Худая уборщица с бледным лицом баптистки медленно, словно объелась демидрола, сметала на полу мои волосы. Рядом в кресле душили полного мужчину. Тройным, что ли?
Потом я ждал Оксанку возле парикмахерской, и в моей сумке радостно бились друг о дружку две бутылочки Вермута. Огнетушители. Черные, как смола. Наконец, все кончилось, и она сняла с себя грязный халат. Как только девушка вышла, я не сдержался и сразу же обнял ее за сутулые плечи и поцеловал в холодные щеки. Мы заспешили к ее домику, где Оксана жила совершенно одна и топила печку два раза в день. В комнате я сразу выставил мои пузыри на стол, покрытый рваной клеенкой, по которой мальчики играли с мячиками, а девочки с собачками. Она включила радио. Пел Утесов. Я вырубил на хер свет: нам вполне хватало огня от плитки. Налил два грибатых стакана с краями, как учили в детстве. Поднял тост за Полину Семеновну, почему-то вспомнил свою первую учительницу, которая пророчила мне дальнюю дорогу. Говорила, что я далеко пойду, если только милиция не остановит. В те годы я в натуре хотел стать капитаном дальнего плавания, но не получилось. Знать не судьба. Да по хую.
Выпили мы с Оксанкой и сразу захорошели обои, потому что вино это пришлось на старые дрожжи. Как она там только терпит в своей парикмахерской, не опохмеляясь ни ***? Железный характер. Забалдели мы быстро еще и потому, что ничего не жрали с самого утра. Тотчас повторили, чтоб догнаться, и уже после только разговорились.
Оксана веселая оказалась гражданка, и начала было раздеваться после третьего стакана. Сняла кофточку всю в бабочках, коротенькую голубенькую юбочку и осталась лишь в черных местами рваных колготках.
  - Дальше не надо, - сказал я тут строго и налил поновой. Выпили за Родину, патриоты. Пошли танцевать. Я сам пригласил девушку, немного стесняясь, уловив по черному репродуктору, что висел на стенке как память о прежних жильцах, муже и жене Купцовых, что умерли тут недавно ночью от угара, знойное аргентинское танго.
Мы танцевали. Она в черных колготках и белом бюстгаль-тере, я в синих трико и рваной майке. Отличная пара. Нам было хорошо. Ведь до этого мы лишь мимолетно встреча-лись, наночь глядя, в беседке при станции, где люди курят, пьют и гадят. Мы лапали друг друга, залезая под одежду руками, целовались на скороту, да вот, пожалуй, и все дела. Ну, еще говорили о всякой ***не. Не стоит даже вспоминать. Оксанка, помню, рассказывала мне последние новости. Про Поводыреву, например, Катьку, одноглазую, которая возвра-щалась раз ночью с гулянки, нажрамшись самогона, да присела на рельсы покурить и оправиться и не услыхала, идиотка, как сзади подъехал товарняк...

Теперь расскажу я вам чуть ли не о главном. Среди непуте-вого пристанционного народа путался у нас с некоторых пор один приблудный мальчонка. Звали Петькой. У нас его путем никто не знал: кто таков и откудова взялся. Думали, что беспризорник, а он, лопух, оказывается, утек из колонии для малолетних и прижился у нас в этом чертовом краю. Никто его тут не обижал, потому что люди все понимающие. А мы с брательником Федей даже пригрели пацана у себя в котель-ной. Брату моему малый вообще сильно приглянулся, так как сам он торчал неоднократно, ходок немерено у человека. А этот Петруха был шустрый. Бегал нам за самогоном на другой конец Банной и возвращался просто моментально. За это мы его ценили. Иногда Федя по настроению рассказывал хлопцу поучительные истории из жизни урок, я просвещал его по своему, ну а Оксана, та позволяла себя лапать, когда напивалась пьяной. Вскоре она пригласила всех нас к себе на день рождения. Откровенно говоря, я не хотел идти. Ого, волочиться туда не ближний свет. Да лучше, ****ь, лежать на топчане и думать о хорошем. Нет, уговорили все ж меня. Мол, там водки - море. Пришлось усесться за стол с разными придурками, кричать поздравления, слушать всякие дикие истории и пить стакан за стаканом.
Оксана была приодета по случаю своего праздника. При-пудрена, накрашена, даже, по моему, подрумянена. А причес-ка у нее была абсолютно новая и очень модная - вшивый домик. Смотрелась девка классно. Я же, как закон подлости, чувствовал себя не уверенно. Еще в правом боку чего-то кололо. Печень что ли? Короче, не мой день точно. Оксанка это заметила и начала меня успокаивать, гладить по плечу и подливать мне водки. Ну, и напросилась на свою голову. Я дал ей такой ****ы, что самому потом стало стыдно. Ходил извиняться, а *** поделаешь. Что характерно, этот щенок Петька полез ее защищать. Чуть не убил ублюдка и выкинул его из хаты на *** на мороз. Вот тоже пригрели с брательни-ком урода, такой замочет и не задумается.
Когда драка кончилась, мы опять пили за именинницу и целовали ее по очереди. Вскоре все гости пустились в пляс, как сумасшедшие, спущенные с цепи. Только брат мой Федор что-то загрустил и смотрел в одну точку. Рожа вся черная, грудь волосатая, фуфайка замасленная... Угрюмый, страш-ный. О чем-то братушка обратно крепко задумался. А гости танцевали так, что в итоге лопнула лампочка.
 
  После первой нашей конкретной встречи с Оксанкой я стал часто приходить к ней домой. Её скромный скарб - старень-кий весь в трещинах стол, некрашеная лавка, мутное зеркало в черной раме и календарь на стенке - я изучил досконально. А тут еще несчастье: померла оксанкина соседка Варька, которая работала в шалмане "Мутный глаз". Выпила какой-то не той водки и моментально крякнула. Петька, наш заморыш, как назло, научился рисовать срамные картинки, на которых мужики ****и баб разными способами. Мы с Федей ****или его за это нещадно и неоднократно, только *** толку. От судьбы не уйдешь, патриоты. Мог бы парнишка стать непло-хим художником. Даже Федор понимал, что у него явный дар. Однако гены были очень плохие, и пацана всю дорогу тянуло на криминал. И вот народ идет проститься с покойницей, а он, уебок, показывает всем эту порнографию. Хорошо, что большинство были уже пьяные. Но по комнате, где стоял гроб, ходили тихо, остерегаясь даже харкнуть. Труп был белее снега, желтее говна или чернее паровоза. Смотря кому с каких пьяных глаз он мог как показаться. Плюшевые синие шторы задернуты. Одна брюхатая и горбатая бабка так и села вдруг на пол, не осилив долгого стояния. Ей дали ****ы и выкинули на мороз.
  - Доживем ли мы, граждане, до глубокой старости, - рассу-ждал путеец Гаврила, - при нынешнем-то испорченном климате и таком поганом режиме?
Его не слушали. Все старались как-то отвлекаться от мрач-ной темы. Кто повторял стакан за стаканом, кто курил, как не в себя, кто болтал и нес ахинею. Те же, кого вообще развезло после ядреного оксанкиного самогона, сидели у печки да размышляли, чья очередь следующая. Оксанка тогда еще не знала, что ее скоро грохнут. Возле самого гроба сопел недовольно Петька. Дело в том, что он хотел прибить этого петуха с большим гребнем, надыбав его в сарае, да вмешался Федор. Он-то кочета и зарезал. Ощипал, как надо, сварил и съел в одно рыло. Петюха в отместку набросился на рыжего варькиного кота. Выгнал его на улицу, загнал в сарай. И долго бил котяру кочергой. Потом выколол глаза ржавой вилкой. Вырезал у него на грудке звездочку и повесил над входом.
А на поминках уже рекой лился оксанкин добрый и задири-стый самогон. Люди пили, оживленно разговаривали, пели песни. Один только Федор стоял во дворе, держа в руке большой нож, и шептал хриплым голом:

  - Из-под земли достану уродов и замочу на хер. Урою. Сукой буду. Век воли не видать.
 
 


 


ПРОГУЛКА


 Ну, я, короче, сидел-сидел, ****ь, дома, а потом заебало всё на свете, и я решил выйти из моей тухлой квартиры в этот ****ый мир. Хотелось, честно говоря, отвлечься от смурных мыслей и чисто попить холодного пивка. Никакого левака, само собой.
Сразу, как только вышел на улицу в это адское пекло, встретил художника Ван-Гога, своего соседа. Он такой рыжий тощий маленький плохоодетый мужичонка. Всё плачется, что жизнь у него ***ватая, никто его не ценит, картинки не поку-паются. Не нужна, мол, быдлу его гениальная живопись. Не востребован ни *** Ван-Гог в потребительском обществе. Однако улыбается творец и идёт твёрдым, целеустремлён-ным шагом в белую девятиэтажку за сэмычем. Значит, зашиб намедни какую-то копейку. Говорит мне радостным голосом на прощанье, что за четыре месяца впервые зубы почистил. Ну. это просто кайф! Сияет весь рыжебородой мордой лица. Я тоже радуюсь за него: всё ж неплохой художник, хоть и непродажный. Да кто сейчас нормально продаётся в наше смутное время? Какая-нибудь попса задроченая, вроде Шилова-мылова, Глахунова-Грызлого, вот и вся вам совре-менная живопись. А настоящий арт как был никому не нужен, так и остался гнить в грязных маленьких квартирках. Подлин-ные творцы, постепенно опускаются, спиваются, жрут ****ое грызло и пропадают в безвестности. Вымирают, бля, на корню. У них кругом цирозы, прободные язвы, гипотиты, сифоны, туберкулёзы. Они становятся социально-опасны. Быдло них ненавидит и старается при случае уничтожить. Они вешаются от безысходности, дохнут от паленой водки или сверхдоз герани, их убивают ночные бомбисты, принимая за жалких бичей, которые загрязняют окружающую среду.
Благо пивняков сейчас до ****и матери. До *** и больше. Я знаю один очень хороший в теньку, на отшибе, почти на природе. Там не так уж много страшных рож. Правда, канать туда довольно далеко через весь город, но не париться же на солнце. Пошёл потихоньку. На мелком базарчике встретил Пашу Рыжего в драной трековине. Безумные глаза, фиолето-вые губы, бледное лицо, седые патлы. Он хоть и олдовый, но остаётся верный до упора идеалам хиповой молодости. Постоянно на кайфе - от винта до пресловутого грызла. Не брезгует чувак и сэмом. К тому же давно уже с.о., социально-опасен, что в его кругу считается за доблесть. Дома творит форменный беспредел. Устраивает еженощные хэппининги: рубит мебель, поджигает хату. ****ит жену свою Машку Батискаф. Она периодически сдаёт его в дурку, но Паша там долго не задерживается. Благополучно оттуда дёргает, благо нравы там сейчас либеральные: санитары за деньги подгоня-ют и пойло и кайф. Рыжий дуркует по полной программе. Лазит по помойкам, где кормится и одевается. А Батискаф стала до противности правильной. Она завязала с кирами. Закодировалась. Не пьёт ни грамма и поёт в церковном хоре. Мечтает тупая овца любыми путями избавится от Паши. Вплоть до физического устранения.
По ассоциации я вспомнил по ходу наших самых известных баб. Крутые они всё-таки чувихи. Основные, конечно, это Анка Катастрофа, Ольга Викинг и Наташка Смерть.
Олька такая высокая светловолосая белокожая и вся скан-динавская фактура. И так же, как все эти финны, датчане и прочие шведы, склонна к садо-мазо. Сначала она жила с художником Мазилой, который весьма быстро сторчался и умер молодым. Потом у неё был туберкулёзный азер, кидала с базара, после смерти которого Олька связалась надолго с негром Улешем из Уганды. Она быстро посадила студента-медика на местный сэм, так что бедолга бросил свой ВУЗ, устроился грузчиком в приёмный пункт цветных металлов и забил своё чёрный болт на родную Африку. Следующий у Ольки был какой-то вечный зек, хриплый "синяк" в наколках. Он заразил её сифоном, прежде чем окончательно погряз в своих зонах. Ко мне Викинг приходила вся истерзанная чувством вины и просила, чтоб я связал её покрепче и как следует отходил армейским ремнём с бляхой. А то вела меня к ближайшей помойке и требовала ****ь исключительно в жопу.
Анька Катастрофа была ещё круче. Она вообще с мужика-ми долго не жила. Пару дней максимум. А если ей надо было срочно поебаться, она нажиралась в хлам и снимала обычно двух-трёх мужиков. В последний раз эта ****а заскочила ко мне с этюдником с утра пораньше срочно хмельнуться, а потом и на пленер, чтоб не пропускать такую невъебенную погоду. Анка рассказала про то, как накануне сняла двух чуваков и даже рожи их не запомнила. Один был в длинном пальто, а другой такой невзрачный. Вот и все впечатления.

Наташка Смерть, однако, отличалась какой-то необыкно-венной упёртостью. Как-то, выпив пива со спиртом и закусив грызлом с нарко-грибами, она стала с энтузиазмом клясться мне, что всю жизнь была, есть и будет ****ью, и в рот она **** весь белый свет.

Понятно, что когда эти три ****ые девки собирались вме-сте, то творили нечто экстремальное. Как-то в начале мая установилась у нас необыкновенно жаркая погода, и наши девочки забухали не по децски у известного пейзажиста Депутата, который отвергал начисто всё современное искус-ство, начиная от Малевича, и молился на Шышкина, Мышки-на, Поленова, Дубинина и других из этой могучей кучки. Он, кстати, начитался однажды Кастанеды, братишка, и пропил за бесценок всё, что имел в квартире, включая телик и видак. Остались только голые стены. Сам Депутат ходит в рванине, как какой-то ископаемый митёк. Бухает он со всяким быдлом абсолютно без разбора и пропивает сразу все бабки, если ему удаётся сдать какую-нибудь картинку.
Короче, они проссывали очередной гениальный депутатов-ский пейзаж, и наши три ****и просто охуели. Вспомнили хиповую молодость и совершенно спонтанно кинулись стопом на юга. Как были в одних шортах и футболках. Думали подработать там на пляже, рисуя на скороту богатых отдыхающих. Мечтали оттопыриться на море в полный рост. Но где-то в районе курской аномалии погода резко изменилась. Сразу зверски похолодало. Температура упала до минус градусов. Пошёл снег. Наши отчаянные оторвы замёрзли все, как цуцики. Туда ехали с песней, а обратно пришлось добираться, подобно замученным фрицам. В дороге притом их ****и, избивали и унижали, как хотели, уроды-дальнобойщики. Не то что во времена расцвета хипизма, когда добродушные водилы подвозили девок бесплатно да ещё ****ели с ними на всякие хиповые темы. Но добрались таки до родных пенатов.

Однако всем им даст фору, ****ь буду, наша гениальная слепая ****а Анжелка Олимпиева, прозванная Бамжелкой за то, что редко ночует дома. Она то у одного мужика позависа-ет, то у другого. Паходу причём переебала пол-города, включая всех родственников. При встрече со мной Бамжелка сразу заявляет: "давай отсосу".
Однажды художник Ван-Гог упился с ней сэмом и так вдох-новился гениальной бабы, что вырезал у себя на руке кухон-ным ножом её инициалы и выпрыгнул из окна шестого этажа. Но, к счастью, не разбился, так как от вечного голода почти ничего не весил. Легко спланировал в мягкий сугроб и ос-тался жить на радость людям.

Шёл я дальше и видел, как вдоль по Б.Советской колды-ряет наш когда-то неслабо преуспевавший художник Жилет. У него был талант рисовать плакаты и портреты вождей к праздникам красного календаря, поэтому он был весьма востребован в то время и делал на этом неплохую копейку. Неоднократно Жилет поил нас, бедолаг, коньяком в своей просторной мастерской на центральной улице города. Но в новые буржуазные экономические отношения человек явно не вписался и поэтому проссал свою шикарную мастерскую да прицепом и трёхкомнатную хату. Практически за ящик палёной водяры. Поселился в сыром бараке где-то в чёртовом рву. В районе старой Таракановки. Мрачное вообще место, где обитают исключительно страшные хари. Наш брат художник попадает сюда только в самых крайних случаях, опустившись и упав на самое дно ****ого оврага. Жилет тут крепко подсел на местный термоядерный сэмыч, да на верное грызло, которым, грешным делом, увлекаются все творческие люди. ****ь буду!

Теперь у него болят почки и ноги. Он едва колдыбает вверх по улице и, похоже, не сегодня-завтра двинет кони. В руках же у придурка допотопная сетка с полным собранием сочи-нений Солженицына. Надеется сдать книжки в бук по дешёв-ке, чтоб срочно похмелиться. Ох, трудно ему придётся. Сейчас эти архипелаги на *** никому не упали. Своих ужасов хватает.

Я тут взгрустнул немного, подумав о нашей горькой судьбе и плачевной участи. Никому мы не нужны тоже. Живёт было и без нас прекрасно обходится. Смотрит свои телики-видики, катается на тачках, слушает попсу, пьёт, ****ется между собой.

Но вдруг меня порадовал один друг, Беспалый. Он пюздю-хал по Октябрьской пьяненький в раскатень и как только меня увидел, сразу заорал на всю улицу, домогаясь, есть ли у меня свободная девка, которой можно засадить на халяву. Я тотчас послал его к нашим трём замечательным ****ям и он, кажется, меня понял. Попёрся, вроде бы, в правильном направлении.

Однако вскоре я снова расстроился, встретив у бани модного на данный момент мазилу Попсова, который намертво завязал с пьянкой и тем окончательно погубил себя. Начал писать картинки с явной религиозной тематикой и сблизился с попами. А это считай ****а валет. Кранты. Вилы. Сливай воду на ***. Ацтой. Деградация и смерть при жизни. А ведь раньше, вспомнить, Поп пил по-чёрному и подавал большие надежды, но сгубила человека трезвость. Я прекрасно помню, какие конкретные вещи он выдавал порой, переходя на одеколон. Особенно "Тройной" вдохновлял его почему-то. Но всё коту под хвост. Погиб человек для искусства. Я даже не стал просить у ****юка денег: всё равно не даст иблан ***в. Не хочу слушать его проповедь о вреде пьянства и предложения устроить по блату полечиться от алкоголизма. Мразь одним словом. На хуй и в ****у одновременно. Да пойми, мудила, хотелось заявить хуесосу, что это ж полная катастрофа творческой личности и ****ец вдохновению. Однако я понимал, не дурак, что ****оболить с извращенцем бестолку, так как Попсов стал упёртый и не наш абсолютно человек. Ну, его свинью на хуй. Канаю дальше.

Шёл я по Бакунина мимо дома одного очень традиционного художника, вспоминая как раз забурился к нему по чёрному киру с Анкой Катастрофой. Она явно напрашивалась в тот день на хорошую ****юлину. Оба мы были практически в раскатень, а этот художник очень серьёзный семейный человек и не пьющий. Анка вообще охуела там, чума. Разде-лась наголо среди этих достойных картинок и стала метаться по комнате, как ёбнутая напрочь, круша по ходу всю нетленку. Напала в итоге на живопись и стала грызть её зубами. Смех и грех. И такое было. Мы же, художники, богема ****утая. Нам всё позволено, ****ый случай.

Я, впрочем, давно забил болт на всю эту живопись и живу строго своей жизнью. Не пизжу ни грамма. ****ь буду, как любит повторять Наташа Смерть. Что мне до всей этой ****ой ***ни. Да в ****у! Заебало на ***. Пусть кто хочет ****ся и разъёбывается. Делов куча. Кисти им в руки, а мне нассать на ебучие мольберты. Отъебитесь от меня все на хуй.
 

 

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ШЛЮХИ


 Местные латрыги, ханыги и бичюги звали эту женщину Макаревна. Ей было уже под пятьдесят, когда муж ее, Ксено-фонт, тоже врач, как и она, внезапно умер. Только вчера возился в гараже с новой тачкой, я сам видел, а сегодня Коля Бич сообщает мне последнюю новость, что, мол, Ксеня крякнул. А после этого ханыга сразу же выпивает мою полную кружку пива одним залпом и мгновенно линяет из этого шалмана "Мутный глаз". Как и не было его тут, гада паршивого.
Этот латрыга, между прочим, перед тем как опуститься, учился в институте и подавал большие надежды, но на каком-то этапе забил на все, объясняя свое поведение тем, что учение не для умных людей. К тому же, он очень ценил свободу. Колян стал жить и прятаться в погребе, где его не могли достать менты. Днями же терся возле пивняков. Там его однажды и замочили за какую-то подлянку. Били зверски за крысятничество, пока он не затих на грязном мокром полу, залитом пивом и загаженном рыбными костями.
Но дело не в этом придурке, разумеется. Он нас интересует постольку поскольку. Речь идет о Макаревне. Итак, она осталась вдовой и не дурой выпить да гульнуть чисто по-женски. Если раньше Ксенофонт ее как-то сдерживал и ****ил ремнем, привязав к койке, то после смерти мужа она распустилась, распоясалась и пустилась во все тяжкие. Одним словом, пошла в разнос. Ее блондинистую голову стали видеть все чаще и чаще в самых неожиданных для врачихи местах, то на одной мерзкой блатхате, то на другой еще хуже первой. Не раз ей отваливали таких ****юлей, что на бабу смотреть было страшно. Она жаловалась мне как соседу на каких-то блатных с погонялами Рысь, Склизень, Топа. Просила меня разобраться с ними и наказать беспре-дельщиков. Я обещал сходить к ним обязательно на разбор-ки, но все кончалось, конечно, двумя водками за счет Макаревны, после чего я линял от нее с концами. На хер мне, если разобраться, чужой базар, рассуждал я на следущее утро, соображая, где б хмельнуться поскорей.

До какого-то момента у меня с ней никаких половых дел не было. Клянусь. Я ж и моложе намного. Баб мне хватало. Хотя она довольно привлекательная была до того как спилась окончательно. ****ануть она, кажется, всегда была не прочь, но Ксенофонт при жизни пресекал в корне эти ее поползновения. Он притом ревновал ее страшно и собствен-норучно ****ил ногами по малейшему подозрению. Он здоровый был бык, занимался тяжелой атлетикой всю жизнь. Непонятно вообще, отчего он склеил ласты. Однажды я лично видел, зайдя к ним за какой-то ***ней, как Ксенофонт нещадно ****ил Макаревну ремнем, привязав абсолютно голую к батарее. Тогда я в первый раз подумал, что неплохо бы засадить ей как-нибудь. Нечего и говорить, что одевалась она в те времена отлично, так как Ксенофонт был мужик очень состоятельный. Его родители в свое время где-то неслабо хапнули чужого добра. Эх, *****, жить бы им да жить до самой старости. Но случилось все иначе.

Врачиха, кстати, сексуальная была, как кошка. Я из первых рук знаю. Мне один дружок ее детства рассказывал. Погоня-ло у него Фидель. Такой смуглый худой мудила, склонный к меланхолии. Впоследствии он повесился на чердаке старого мрачного дома, который у нас называли "бетонный". Во время войны на него упала немецкая бомба, но он устоял и не рухнул. Однажды мы выпивали с Фиделем в подвале, и он рассказал мне откровенно, что Макаревна в юности просто маньячка была в плане секса. Еще когда они в школе учились, она повела один раз Фиделя в свой сарай. И там, став на ящик, начала медленно перед ним раздеваться. Сняла школьную форму, потом лифчик и трусики. Просила одноклассника трогать ее за интимные места и тащилась, как сучка. Сама при этом за сосок себя дергает и лезет пальчи-ком в ****у. Фидель смотрел-смотрел, терпел-терпел, а потом схватил полено да как начал гонять ее голую по этому сараю. Так отходил по всем местам, что тело у нее стало синее. С неделю, наверное, не ходила в школу ****ина. После Фидель еще долго казнил ее по-своему. Регулярно загонял девку в сарай и мудохал до беспамятства. Но ей, казалось, это даже нравилось. Фидель после смерти Ксено-фонта, перед тем как ему самому повеситься, говорил как-то раз, помню, когда выпивали у Макаревны, что поддать с ней он не прочь, если угощает баба, это ему не в падлу, а вот ****ь ее он не станет ни за какие бабки. Даже если пригово-рят его по решению суда к этому делу, он подаст кассацион-ную жалобу. Он утверждал прилюдно, что она грязная и от нее всякую заразу можно подцепить. Легко. Точняк. Сто пудов. И к бабке не ходи.

Уже после смерти этого смуглого худого высокого Фиделя с бородой, я начал частенько выпивать с Макаревной в домике одного одинокого мужика по кличке Пончик. Это был такой пенсионер-доходяга, пропивавший свою жалкую пенсию за один буквально день. Чем он питался потом весь месяц уму непостижимо. Разве что пирожками, плавлеными сырками да консервами в томате, что приносили к нему разные латрыги типа меня. Всякие бухарики, я говорю, в последнее время повадились выпивать там у Пончика. В его полуразвалившемся домишке.

Раньше Пончик работал бухгалтером при том же дурдоме, где Макаревна трудилась врачихой. Он уважал женщину еще по старой памяти, когда она была вполне приличная дама. Она к нему теперь была вхожа в любое время суток. Если затяжелеет трохи, то и ночевать оставалась. Ее тогда ****и все кому не лень. У кого еще стоял более-менее. У Пончика с Макаревной накопилось много всяческих воспоминаний, и они часто предавались им, приняв несколько стопарей. Раньше-то у них все было, как у людей, даже лучше. Пончик ведь в конторе подворовывал еще как. Гуляли люди на всю катушку. Устраивали себе банкеты, праздники, голубые огоньки и прочие пикники на обочине. Пили и жрали в волю. Есть что вспомнить.

Пончик, пока жена была жива, еще держался. Пил довольно умеренно. Но однажды эта габаритная и неуклюжая особа попала под машину, возвращаясь вечером с работы. Что характерно, шоссе было практически пустое, ни машин, ни пешеходов. Убило, однако, женщину насмерть. Пончик запил после этого по черному. Опустился, потерял работу, продал все из дома. В его квартире было теперь хоть шаром покати. Кое-где только какой-то грязный хлам валялся. Дочка его жила в Калуге и неплохо жила. Она несколько раз делала попытки увезти отца к себе, но тот никак не давался. Что-то крепко держало его на родине. Пусть тут грязно, сыро и воняет какой-то гадостью. Нравится ему тут жить и кранты, хоть убей.

Пончик был такой маленький кругленький экземпляр, когда-то румяненький. Теперь он сильно осунулся, похудел и побледнел. После двух-трех стопарей он обычно начинал грустить и вспоминать замечательное прошлое, когда все у него было - и деньги, и жена, и здоровье. Теперь же полный голяк. Макаревна та тоже после смерти мужа быстренько спустила все имущество, которое они долго наживали с мужем, подворовывая и беря взятки у психов и их родных. Она где-то за полгода проссала Жигуль, гараж, двухэтажную дачу и практически всю мебель из квартиры. Потом в ход пошли сервизы, хрусталь, золото, серебро, украшения. Было продано все вплоть до постельного белья. - Вот это платье, - рассказывала она, едва шевеля языком, - мы с мужем купили в Австрии. Что за прелесть город Вена. Вы бы знали. Просто сказка. Чистота кругом невообразимая. Все такое ухоженное. Плюнуть стыдно. Мы русские, конечно, варвары по сравнению с ними. А опера там, что за диво. Вы бы слышали. Мы с мужем посетили. Давали Моцарта "Волшебную флейту".

Так вспоминала пьяная, вконец опустившаяся распутная женщина с паклей свалявшихся белых волос на голове и красными пятнами по всей опухшей роже. Когда-то яркая блондинка. Закончив рассказ, Макаревна, почти отвязанная, стала пытаться напевать какую-то арию своим пропитым хриплым голосом. При этом она делала такие ужимки, что уссаться можно. Комедия, ****ь. А Пончик, преданный по старой памяти пес, подпевал ей своим пидарастическим фальцетом голубого воришки. Да, неслабо он в свое время хапнул в этом дурдоме. Только что толку. Один *** все пропито и проебано. А здоровье такое гнилое, что вот-вот крякнет уебок. Да и *** с ним. Когда их самодеятельность закончилась, и они полные воспоминаниями о своих золотых денечках успокоились, сидя на грязном и рваном диване, я отвел что-то тихо бормотавшую Макаревну в темный закуток и бросил на раздолбанную койку в какое-то рваное и почер-невшее от грязи тряпье. Она рухнула плашмя, как ****ый сноп. При этом задралось ее старенькое бледно-розовое австрийское платье и обнажились красно-синие худые ноги. Так и подмывало от****ить шалаву, что я и сделал. Уж очень она располагала к этому своим задроченым видом. Макарев-на один хуй ничего после не помнила. Однако, побив ее, я не выдержал и, каюсь, выебал ****ину в жопу.
- У меня, кстати, менстр, Алик, - вдруг произнесла она впол-не членораздельно, думая, очевидно, что находится в Авст-рии, - ты не против?
- По херу, - крикнул я, одевая ее в очко.

Я довольно долго долбил эту опустившуюся сволочь, погружаясь все глубже своим железным членом в ее мягкую разъебанную гнилую мещанскую плоть. "Так им и надо сукам", мелькала время от времени в мозгу правильная мысль. Однако, надо отметить, что тельце у нее еще ничего сохранилось, было довольно сносное. Короче, ****ь старушку можно. Она потом благодарная мне была и ближе к ночи потащила меня на свою квартиру, практически уже чистую от презренного быта. Порылась в шкафу и вытащила черные брюки устаревшего фасона, а к ним туфли с немодным мысом, но сделанные из отличной кожи.
  - Это вещи покойного мужа, - говорила она со слезами на глазах, - за границей покупали, ты обрати внимание на качество. Я никому, Алик, их отдавать не хотела, но ты мне очень понравился. - И шлюха прижималась ко мне всем телом.
Я вещи взял, конечно, чтобы скинуть их какому-нибудь лоху. Будет хоть на что опохмелиться. А Макаревну вдруг пробило. Кричит, что у нее бабки есть в заначке и предлагает еще выпить. Я не отказываюсь, глупо было бы. После этого тупорылая тетка дает мне деньги на пару красных, и я канаю до винного. Но по дороге у меня зреет коварный план кинуть овцу ****ую и смотаться с деньгами в центр. Там ведь гораздо интересней, чем сидеть с этим пьяным уебищем. Задумано, сделано. Сажусь на автобус и еду в кабак "Бал-деющая лошадь", наше любимое заведение. Вхожу - там корешки и девчонки уже все под приличным кайфом, а кое-кто и навзничь. Привет, кричу, чуваки. Братки обнимают меня, сестренки целуют и липнут, как сраные мухи. Все так рады меня видеть, просто ****ец. Пропил я все башли, продал буфетчице Аньке подаренные мне вещи за бесценок и опять по нулям остался, как обычно. Да так оно и лучше, ****ь, как-то спокойней себя чувствуешь.
 
 

ИДЁМ ДАЛЬШЕ


 Поезд прибыл. Я вышел на перрон. Меня встречали верные друзья и боевая подруга, Защёкина Маша. Мы сразу выпили за встречу водки, которой бутылок шесть притащил Засадим-ский Антоша. Покурили, побазарили за жизнь эту ****ую. Порассказали друг другу, что нового на этом ****ском свете. Весёлые, хмельные сели в тачку, крича и доказывая малопонятное нам самим, тем более стороннему человеку, водителю такси. Орали среди прочего, что не лыком шиты и знаем почём фунт лиха.
 
Мы были слегка чокнутые, изрядно под балдой. Машка первая, кажется, дала Володе Минетову пустой бутылкой по лысому черепу, а тот изловчился и ткнул её локтем в нос. Пошла кровь. Испачкался Антоша и рассерчал почему-то на Зацепина Павла. Чуть на повал его не свалили ударом в бок чем попало. Чуть ли не кирпичом, что таскал с собой постоянно на всякий случай. Володя же молотил, несмотря на тесноту и необиду, обратно Антона по кумполу. Пудовым кулаком своим. А тот в свою очередь ****ит бедную Защёкину. С неё что-то капает и стекает на толстую шею шофёра и на его красную морду. Оказывается - сопли и кровь. В итоге он остановил машину и сказал нам довольно грубо, что, мол, выходите, ребята, дальше он не повезёт нас, раз мы так безобразим. А сам, видим, весь дрожит от негодования. Выволокли мы тогда мудака из тачки и отмудохали как надо по роже, печени и почкам, чтоб знал своё место, подонок. Он валялся потом в грязи весь перепачканный, заплаканный, вспоминая свою жизнь не-путёвую, неудавшуюся, по уши измазанный притом говном, потому что обосрался моментально от страха.
Мы же всей дружной весёлой гурьбой поднимаемся на пятый этаж к нашему кенту, который уже ждёт нас на лестничной площадке с полным ящиком чешского пива. Протягивает нам его по натуре добрый. Улыбается. Прямо рекламная картинка. Вдруг ящик раскрывается внизу, и пивные красивые бутылки падают все разом, разбиваясь о цементный пол. Все до единой. Мы цепенеем, но только на мгновение. Тут же набрасываемся на растяпу. Разрываем его, недоделка, на части. Режем остатками бутылок его руки, ноги, живот и прочие причиндалы. Вырезаем себе каждый кусок побольше и послаще. Мы пьём его слегка солоноватую кровь, пахнущую воблой и лакаем пиво прямо с грязного пола. Пахнет кошками, мочёй ихней, дешёвым вином и живым говном. Доедаем бывшего товарища очень быстро с большой голодухи. Заворачиваем остатки в половой коврик, чтоб было чем заторнуть при случае. Пососать, может быть, сладкую косточку. С удовольствием поковыряться в почти не тронутом черепе. А после выкинуть, что осталось, на помойку.
Мы спускаемся вниз, выходим на улицу, где идёт сильный дождь и темно, как в могиле. Навстречу нам, видим. Стари-чок-профессор канает потихоньку с толстой книжкой под мышкой. Называется МОЗГОЁБСТВО, том третий. Одет старомодно - в галошах, плаще до пят, с большим чёрным зонтом в руках.
  - Ага, - говорим ему, - постой-ка, папаша. Не интеллигент ли ты гнилой, случаем?
Он бледнеет, явная контра, ёжится, уходит головой в пле-чи. Трясётся, брызгает слюной, пытается объяснить что-то, но не может толком от обиды и возмущения. Он ведь, и такие, как он, хотели, как лучше. Чтоб всему народу избавление от рабства и хорошая жизнь... Моргает красными, как у кролика глазами и морщится. Мы, не долго думая, вырываем у него из рук эту противную книгу, разрываем её на части и пускаем листочки по вольному ветру. А корешками бьём по голове учёному ублюдку. Обзываем его при этом последними словами: политической проституткой, гадом, козлом, псом, гондоном, мразью... Плюём в харю, вспоминая все грехи русской интеллигенции перед народом - всякие там заговоры, обманы, перевороты, бездумные проекты и прямые наёбки. Бьём по яйцам ногами. Под дых. В челюсть. По лысому черепу совершенно безмозглому. Пока мудак не падает лицом в грязь. Он стонет, просит прощения, клянётся, что угомонится, завяжет окончательно с грязным прошлым. Мы добиваем притворщика из боязни, что донесёт проклятый контрик. Жалеем очень, что не повстречали какого-нибудь попа задроченого. Поиздевались бы вдоволь над дол-гогривым.
 
Мы шагаем дальше. На нас широкие клешаты, бескозырки лихо сбиты на бок. Из-под них боевые чубы. Бушлаты нараспашку. Отлично видны тельняшки. Мы потные, весёлые, пьяные, разгорячённые, твёрдо верящие в торжество разума и справедливости. Вот только бы уничтожить побольше всякой гнили. В экстазе бьём витрины магазинов, грабя награбленное. Больше всего мы ненавидим гнусные рожи торгашей. Жирная буржуазия приятна нам только в мёртвом виде. Гоняемся заодно за перепуганными ментами. Загоняем одного в тёмную подворотню и делаем ему, гаду. Пятый угол. Казним, как хотим петуха ****ого. Заставляем делать его себе харакири тупой отвёрткой. Тот корчится, ковыряясь у себя в кишках. Никак не может закончить дела. А мы, терпеливые, ждём хладнокровно, смоля самокрутки из свежих газет, в которых экстренные сообщения о запрещении собираться больше трёх в одном месте. С чувством глубокого омерзения смотрим на усатого гнусного мусора со вспоротым брюхом. Подыхай здесь, козёл ****ый.
 
Идём дальше. Защёкина наша Маша горько плачет. Хочет по страшной силе играть на рояле. Говорит, что соскучилась по нотам. Мы понимаем естественное стремление затюкан-ной с детства женщины из народа к высокой культуре, а также ко всякой изысканной парфюмерии. В утешение отдаём ей последний флакон "Шипра", которого не купить просто так без насилия. Мы, например, отбили пузырёк в кровавой схватке с тремя бичами, которым, как известно, терять нечего. Они давили эту прелесть в общественном туалете рядом с памятником Ленину. Там тепло и можно запивать ржавой водичкой из крана. А по всему вонючему помещению на радость посетителей благоухает густой аромат дефицитного продукта. Маша садится тут же на асфальт и наливает себе чашку с краями. Пьёт до дна, не отрываясь, за Красную армию, чей праздник уже не за горами. Поправившись маленько и опростившись. Ничуть причём не остепенившись. Кричит хриплым голосом продавщицы из винного, выгнанной, причём, за беспробудное пьянство и крутое ****ство: "Да здравствует советская власть!" Мы отвечаем ей хором простуженных в классовых боях глоток, что умрём, как один. Словно пароль и ответ прозвучало это в приморском парке, где увядшие от сплошного дождя цветики, запах тухлых яиц да проститутки с глазами кроликов.
  - Они тут в кустах прячутся, твари, - молвит умный вообще-то Зацепин Павел. (Он лилипут полный, но это строго между нами).
  - А ну, покаж хоть одну, - провоцирует насмешник Минетов Вова, весь лысый, но весёлый, как пионер.
- Вот, смотри в оба, - настаивает Паша и показывает мок-рым кустам своего незаурядного "петю". - Жди одну минуту ровно.
  И точно. Откуда только взялись две штуки. Разодетые в яркое ненаше. Накрашенные, наглые, как танки. Орленко и Соколенко сразу преставились крылатыми фамилиями. Обе брюнетки притом, в теле и прилично поддатые. Берут нас с ходу под руки и поют в два хриплых голоса: "Забей косяк ты по натуре этой дуре, да по натуре". Согласные идти куда угодно. Защёкину нашу штормит неслабо. Ведет, как следует после одеколона. Знаменитого ещё с царских времён. К тому ж, пила она его на старые дрожжи. Чувствуя, что вот-вот блеванёт женщина орёт на весь притихший участок суши: "Мир ващему дому, товарищи, война особнякам!"
 
Мы идём куда-то на хату, это ясно. Пробираемся по самые яйца в стрёкатной кропиве. Мерзкие колючки лезут нам прямо в харю. Стрёмно как-то, но и сладостно. Поёт второй петух: время расплаты за предательство. Эх, ****ь, поста-вить бы щас кого-нибудь к стенке. Мы лезем в форточку и все проскакиваем более менее удачно, только Машка, сучка, застревает мощным задом нашей женщины-труженицы, которых всегда рядом с нами как грязи, стоит только разуть глаза по сторонам. И тут, будто в насмешку, некто длинный да ещё на ходулях, по-видимому, инопланетянин, пришедший сюда из только что приземлившегося НЛО, с руками отрезанными по локти, как бы за воровство, берёт нашу бабу сзади. Очень даже нежно он это делает и деликатно. Не то, что наши мужики отечественные, которые набрасываются на чувих грубо, будто только из тюрьмы отпущенные. Она задыхается и кричит нам оттуда сверху не своим голосом: "Как мне прекрасно, хлопцы, как радостно!" Да, привалило ей, наконец, счастье. Мы хлопаем в ладоши, приветствуя гостя с другой планеты. Надеемся, что с дружественной, а там кто её знает. Может, воевать ещё придётся.
  А через минуту, один ***, забываем обо всём на свете и забиваем на всё исключительно. Лопаем сало, пьём розовый портвейн, что не забыл притащить с собой целый рюкзак спец по этой части Антоша Засадимский. Смотрим телевизор. Там наступают во всю красные, а белые пятятся и рас-творяются, наконец, в тумане истории. Кто смотрит, ****ь, а кто уже и долбится на скрипучих койках. Вдруг сверху падает с грохотом эта падла Машка. И сразу к чёрному роялю играть нам Чайковского. У неё руки дрожат просто: сколь она ждала в этой жизни прикоснуться к заветному инструменту. Раньше-то, при старом режиме, такое могли позволить себе только господа. Она подпрыгивает на стульчике, как заядлая пиани-стка при каком-нибудь ДК, и бешено колотит по клавишам. Откуда столько энергии? Она плачет и смеётся одновремен-но. Близка к истерике, а, может быть, и к полному помеша-тельству. Лезет перецеловать нас всех. Пока не нарывается на дядю Фёдора, который до поры до времени прячется в закутке. Он уже третьи сутки блуждает по деревне, переходя из дома в дом, с целью перестрелять как можно больше негодяев. Защёкина остолбенела и лишилась на какое-то мгновение дара речи, увидев мужика за печкой, на которой уже вторые сутки умирает старая Маланья, объевшись аккурат в воскресенье, когда пришли комсомольцы раскула-чивать всю семью, ложных опят. Как знала старая, что не выдержит долгого пути, голодухи и издевательств конвоя. Не доканает до снежной Сибири.
  - Коммунисты в хате имеются? - кричит старый охуевший хрен нам всем без исключения из своей засады, - становись зараз перед иконой Николы и руки ложи на стол.
  Мы с ребятами на счастье беспартийными оказались, а вот шлюхи наши, Орленко да Соколенко, как вышло, были обкомовскими. Стали они перед стариком практически голые, прикрываясь партбилетами.
  - Отрекайтесь, - говорит им ёбнутый дед твёрдо, - а то порешу враз из винтаря, змеиное племя безбожное.
  Да они храбрые попались девчата. Кричат:
  - Стреляй, гад, кулацкое семя. Не боимся тебя, мироед чёртов. Всё равно за нас отомстят скоро. Вон пришла теле-грамма, что отряд чоновцев из города сюда уже послан.
  И дал по ним тогда злой старик из обреза. За всё - за ото-бранный скот, чуть живую жену свою и двух сыновей, Стёпку да Власа, угнанных в неволю.
 
Утром, только успели мы позавтракать чем Бог послал, кутаясь от холода в красноармейские шинели, постанывая от ран, дрожа в этом сыром погребе и поправляясь натурально самогоном, приходят, слушайте, немцы. На мотоциклах жалуют, сволочи, и на грузовиках. Располагаются на цен-тральной усадьбе в здание сельсовета, в школе и около. Вывешивают свой красный флаг с чёрной свастикой. Палят костры, воруют во всю свиней, гоняются за курами. Кричат гортанно: "Эй, матка, давай яйки, маслеко!" И оправляются без стыда прямо на глазах у мирного населения, включая женский пол.
  Дядя Фёдор, мужик ещё крепкий, покидает нас в виду окку-пации на произвол судьбы. Мол, выкручивайтесь, как знает, хлопцы. Сам же идёт к палачам русского народа наниматься в предатели. Если повезёт, хочет быть назначенным старостой. Мы же затаиваемся до поры до времени в подполье. Думаем о восстании и о связи с партизанами. Наша связная Маша уже во всю крутит любовь с офицериком из штаба. Как бы на полном серьёзе. Вплоть до финальной схватки на сеновале где немец этот, хоть и не в больших чинах, доводит девку просто до бешенства матки. Она кричит, машет руками, как в кино, широко открытым ртом хватает воздух. Вот-вот остановится сердце. Изловчившись, наконец, бьёт гада по роже его же сапогом. Маша прямо в отчаянье: хотела всего лишь играть им Бетховена в комен-датуре и одновременно следить за пертурбациями подразделений. Может быть, секретной документации из сейфа быть похитительницей. А тут такие вульгарности. Фриц заставлял её делать неприличные вещи на правах завоевателя и поработителя. Смирилась всё ж наша женщина патриотка ради любимой родины и пошла на все тяжкие. А когда это мерзкое дело кончилось, говорит ему совершенно спокойно, слегка только запыхавшись, будто после красивого вальса на вечере в школе: "Дай закурить что ли". Но только он за сигаретой полез ненашей в снятый мундир, она хвать вилы, да ему прямо в ненавистную харю. Получи. Острым таким и навозным. После волосатую грудь пронзила и пригвоздила таким макаром намертво к полу. Офицерик дёргается, прыгает, как кузнечик, ругается по своему, требует пощады, а Машка знай глубже нажимает и приговаривает: "Будешь знать, проклятый фашист, как ходить в другой раз нах Русланд". Вот такой подвиг совер-шила наша простая женщина. Тогда немцы, узнав про это, согнали в один большой амбар всех баб, детишек и стариков и подожгли его на хер. Стоят, сволочи. Любуются на дело рук своих. Наслаждаются видом пожара, как там наши мечутся. Слушают с удовольствием крики и стоны. Пьяные возбуждённые фрицы пустили нашу Защёкину по кругу. В итоге вогнали ей в пасть рожёк от автомата и погнали голую по деревне под дикий гогот. Хотели загнать в самый огонь.
  Но тут все мы увидели долгожданных партизан. Верхом, на тачанке с пулемётом и просто бегом они врывались в дерев-ню, как вихрь. Немцы от неожиданности не смогли оказать должного сопротивления. Разбежались во все стороны, побросав оружие. Многих наши постреляли, однако некоторых удалось отловить в поле и взять в плен. Ох, и потешились же потом над ними вволю. Выкалывали им глазки, сукам ненашенским, отрезали уши и тут же солили их в бочке на зиму.
  Тут и мы осмелели и вылезли из подполья, чтоб присоеди-ниться к освободителям. Перецеловались, конечно, с нашими небритыми избавителями. Дали Маше нашей Защёкиной похмелиться срочно. Пострадала всё-таки женщина. Она натурально вся в истерике. Рыдает и ничего, ****ь, не понимает. Вся в соплях и просит отомстить. Мы ей: да очнись ты, дура, нет врагов твоих больше. Только думаем каждый про себя и хором в одну точку, что один ***, наверное, вальтанулась боевая подруга от стрессовой ситуации. Разве что литровая банка самогнёта могла бы привести её несколько в чувства. Тогда пошли по совету местных к старой карге Архаровне, что обитала на самой окраине и гнала нехуёвый продукт. Вошли в хату и сразу без лишних слов дали ей по жбану молотком, припасённым для такого случая Антошей Засадимским. Забрали всё пойло в наличие и пошли дальше.
 
 

 

ВЕСЁЛЫЕ КАРТИНКИ


 Настроение было ***вое. Россия опять вступила в полосу реакции. Уже в который раз. Тупорылая Дума принимала внаглую антинародные законы. Жирели чиновники, борзели менты. Контора опять впала в крайнюю паранойю. Все живые силы в стране объявлялись экстремистами и преследовались за всякую ***ню. Лихо давились последние свободы. Уровень дозволенного абсурда был явно превышен. Короче, всё было довольно мрачно.

Но вечер выдался хороший тёплый майский. Я присел на лавочку возле сараев, недалеко от помойки, и, чтобы как-то отвлечься от нехороших мыслей, стал наблюдать всякие забавные эпизоды.

Какой-то абсолютно обдолбанный наркот совершал прыжки с шестого этажа. Четыре раз нормально приземлился, преж-де чем разбился насмерть. Пожилой небритый *** с почерневшей рожей, в рваной куртке и штопаных милицейских штанах загнал в сарай пятнадцать женщин и грозился поджечь их, если они срочно не дадут ему десятку на опохмел. Пьяная девка, страдая от недоёба, орала у входа в общагу: разорвите меня на части, ребята! Нашлись вскоре два барбоса. Подошли, понюхали и разодрали её пополам. Дети гнали грязную жалкую бичиху. Орали, обзывали, бросали в неё камни. Сбили, наконец, с ног, стали добивать у помойки.

Эти сценки меня слегка взбодрили и даже навеяли прият-ные воспоминания. Как-то раз я возвращался с Югов практи-чески по нулям. Кажется, рубль был в кармане, когда садился в поезд до Москвы. Проводница хорошо попалась молодая и слегка поддатая. Договорились с ней без билета. Дам, мол, денег. Которых, разумеется, не было. Что делать? Отходняк притом **** довольно сурово. Прошёл в кабак, надеясь крутануть какого-нибудь нанайского лоха. Вижу, мужик сидит весёлый, улыбка добрая, прямо гагаринская. Изрядно притом датый. Подсел к нему, и он сразу пошёл на контакт. Оказался действительно добродушный общитель-ный. Налил мне сходу полный фужер винища и полез в разговор. Начал открывать душу, как это водится в поездах. Стал рассказывать, как однажды попал в гости к буржуям. У них элитная квартира. Огромная кухня со всеми прибамбасами, на стенке телевизор огромный «Плазма», компьютер с Интернетом, жакузи-хуюзи…Сами, муж и жена, пьяные, противные. Болтают про заграничные курорты. Она получает сообщения на мобильник от своих египетских хахалей, которые её целуют во все места, он – по Интернету одну парнуху смотрит. Отвратительные рожи. Сидят, нажрались своей дорогой жрачки, напились виски и ругаются. Всё им, падлам, мало. Подавай новые тачки, шубы по пять штук баксов. Круизы-***зы… Тут люди с голода помирают, а они в своём элитном доме забаррикадировались и все наши беды им по хую. Дурят простой народ и наживаются. Собеседник мой смотрел на них, смотрел, потом не выдержал. Хватает стакан, как заебёт в этот экран во всю стенку. Кричит: **** я ваше виски! Схватил нож, порезал всю кожаную мебель. Бизнесмена этого замочил прямо в джакузи, наполнил её кровью. Жену, тёлку сисястую, выебал и выбросил в окно. Насрал там им по всей квартире и съебался оттуда.

Мужик рассказывал и сам смеялся в полный рот. Я ещё один фужер ****ул, стал, вроде, в себя приходить. Сейчас, думаю, раскумарюсь. Но тут, ****ь, полный облом. Залетает в кабак жена этого лоха и начинает орать на него. Обзывает пьянью, мразью, пидарасом и конченным гондоном. Короче, снимает его и уводит в купе. Что делать? Опять я в тоске, но надежды не теряю. Ни ***! Стою в тамбуре, курю. Колочусь слегка и матерюсь про себя. Проехали Джанкой. И тут мне опять начинает везти. Рядом стал покурить пожилой хрен. Разговорились. Оказывается этот мудила местный, но послал фуру с фруктами в Москву и сам догоняет поездом. Спрашивает у меня: из каких я краёв. Я отвечаю Мужик тут просто ***ет. «Да что ты!» - орёт. – «Не может быть на хуЙ!» Бросился меня обнимать, как родного. Оказывается, он родом из наших мест, но лет двадцать уже там не был. Очень обрадовался, что встретил земляка. И тащит меня в кабак, чтобы обмыть такую встречу.

В итоге пили всю ночь. Напоили и выебали проводницу. Она полностью удовлетворилась, забыла, что я ей должен за проезд и мертвецки спала до самой столицы. Утром пошли с дедом в пивняк «Жигули» на Арбате. Взяли много пива и рыбы. Я завёлся, но тут у старого чёрта переклинило. Он начал тормозить и зажимать бабки. Послал меня даже на ***. Пришлось набить торгашу ****ьник. Но опять я остался без копейки. А ведь планировал взять у мудака башлей, чтоб добраться до дома. Но не унываю ни ***. Хуйня! Надо только срочно выпить. Прусь в бар и заказываю стакан водяры. Бармен куда-то отлучается на минуту, а я тем временем залпом одеваю стакан и линяю из бара. Бегу по Тверской. Через подземный переход на другую сторону. Только мотор стучит. Хуй догонишь! Прыгаю в троллейбус на ходу и еду до вокзала.

Да поебать! До дома добираюсь на перекладных. Сначала меня выкидывают из поезда в Можайске. Не теряя самообла-дания, тотчас пересаживаюсь на электричку и доезжаю до Гагарина. Тут меня опять ссаживают. Думаю: надо бухнуть и осмотреться. Снимаю у станции местную девку и говорю ей, что мне надо выпить, пожрать и посмотреть город. Попалась добрая шкура. Купила огнетушитель «Вермута» и принесла из дома термос с борщом. Повела сразу на кладбище, типа больше смотреть в этом городке нечего. Сели на какой-то безымянной могиле. Выпили. Последнее, что помню, она взяла у меня в рот. Просыпаюсь… Не *** себе! Глубокая ночь, веночки позвякивают, кресты, могилки… Ни девки, ни моей куртки. Вот почему меня так колотит. Не унываю, однако, ни ***. Бегу на станцию и прыгаю в проходящий поезд.

Эти воспоминания меня даже развеселили. Захотелось жить, совершать поступки. Прошла, кажется, ****ая депресуха. Вижу, тащится мимо тёлка с низкой толстой жопой и жирной тупой харей. Сосёт по ходу пивко. Торможу её и веду в ближайший подъезд. Там, как обычно, пахнет мочёй, говном, дешевым вином и спермой. Тут люди пьют, срут и ебутся. Прижал эту большую жопу к горячей батарее и начал ****ь. Всё было ништяк. Заебись. Россия не пропадёт. Вырулим. В процессе выяснилось, что девушка недавно вскрывалась мойкой и провела три месяца в дурке. Теперь ей всё по херу. Мне тоже. Ебись оно всё в рот! Сверху по лестнице спускался какой-то пенсионер очень похожий на ветерана. Сделал нам замечание. Мол, что это скотство. Я, не думая и не прекращая ебать шкуру, въебал ему ногой так, что он полетел вниз по ступеням. На *** тут в сраном подъезде мораль разводить. Эти победители заебали все мозги с самого детства.
Потом я опять сидел на лавке, но уже совсем в другом настроении. Пришла полная уверенность, что Россия всё же разберётся с реакцией. Ментов обуздают. Контору опять разгонят. Чиновников пересажают и частично расстреляют. Тупорылую Думу распустят. Наступит революционная ситуа-ция. Вот тогда и погуляем. Держитесь, суки! Въебём за всю ***ню!
 
 

ПИКОВАЯ ДАМА
 

Я сижу в баре кафе «Пиковая дама» и пытаюсь ни о чём не думать, однако всякие дерзкие мыслишки и поганые воспоминания постоянно возникают в тупой пустой башке конченого идиота. Барменша Танька давит на меня неслабого косяка, прикидывая, не нажрался ли я до такой степени, что меня пора сдавать ментам. Сколько раз она уже это делала. Даже мне самому надоело отмечаться в клоповнике. Как-нибудь надо не полениться, вырезать ей клитор и натянуть на футбольный мяч.
Сейчас в заведении тихо и почти безлюдно, потому что ещё утро. (Я блаженно потянулся). Но к вечеру набежит толпа народу. Пацаны, девки. Присесть просто негде, хоть все и знакомые в принципе. Но все одуревшие: кто на маке, кто на геране, кто на грибах, кто конкретно на винте, остальные на пошлом грызле. В основном, конечно, мужики ударяют чисто по синьке. Глумят, базарят, охуевают, ****ятся. Кровь течёт по столам. Менты винтян кого-нибудь постоянно. Нет, точняк, лучше бухать и оттягиваться на Тропе Хошимина, в лесистом овраге, неподалёку от центра города. Там, ****ь, куда спокойней. Это культовое наше место. В худшие годы общественного маразма мы скрываемся на тропе. Ну, а сейчас разве не пидерсия? Сплошной онанизм. Город воняет, он похож на гнусную помойку, смердит, как запущенное стойло, сто лет не чищенное. Люди кругом похожи на ходячие трупы. Напиваются, падают мордами в телевизоры и отключаются под эту парашу. Или читают гнусные таблоиды. Им всё по хую. Дебильные ***сосы. Да пошли вы все на ***! Зомби поганые.
Всё вокруг, у меня такое впечатление, будто замерло, за-тормозилось, застопорилось намертво. Только ментовка и ФСБушка работают с удвоенной шизоидной энергией. Да обогащаются всякие свиньи.
Даже к нам на Тропу Хошимина, в святое место, проникают чуждые элементы. Какой-то дурак вдруг появился на горочке, вынул огромный член и начал дрочить у нас на виду, нагло при этом лыбясь. Символ ****ого времени и позорной систе-мы. Нарезали, конечно. Но всех же не пере****ишь. Обратно приходится сесть на ломаный ящик из-под вина, под которым ещё нехилая куча свежего говна, и продолжать бухать, как ни в чём не бывало.

Вспоминаю вчерашний день, как я с одним друганом пошёл в медобщагу к девкам. Только там присели в одной комнате, где живёт пять баб, вваливаются ихнии мужики пьяные враскатень. И без слов кидаются на нас. Коляна куда-то свинтили, а меня двое быков загнали в умывальник, но были настолько датые, что *** один раз попали по роже мне. Стучали в основном в стенку и куда попало. В итоге я от них свинтил, а когда пробегал по лестнице, увидел другана. Он висел в пролёте, зацепившись за какую-то ***ню и вот-вот готов был упасть. Руки у него слабели уже. Я вытянул его кое-как. Потом он хмелил меня в нашем любимом заведении. Пьём-пьём, вдруг в «Пиковую даму» входит Пингвин. Этот тип в своё время подсел по-глупому. Он был модный такой и хотел купить себя какие-то невъебенные там сапоги, но денег не было. И он взял кассу в 30-м магазине. Только выходит, а как раз идёт ментовский патруль. Его, идиота, и повязали. В зоне Пингвина опустили. Потом в начале девяностых он по голубым каналам съебался в Голландию, назанимав тут перед отъездом кучу денег с концами. Братела Киса, когда поднялся и уже имел две бригады, ездил в Амстердам ловить Пингвина, но голубая мафия не выдала своего опекаемого. Теперь вот этот хуй голландский приезжает регулярно раз в год к нам сюда и ходит по городу, выставив вперёд живот, с охуенным призрением ко всему русскому на наглой тупой роже.. Ну, Колян, как увидел Пингвина, сразу кричит: «Ты ведь, козёл, опущенный. Хуй ты сюда лезешь, где нормальные пацаны сидят? Уябывай на хуй в свою Голландию». И начал ****ить мудака на смерть. Залил всю «Пиковую даму» кровью. После этого пришлось, конечно, бутылку водки сразу брать, чтоб расслабиться. Колян всё у меня спрашивал: «Ну, правильно я его от****ил?» Заебался другану отвечать, что да, всё нормально, по делу, не хер тут презирать, а то ему, пидору, наш воздух не нравится, у него голландские белые рубашки сразу чернеют. Ну, и вали отсюда, не показывайся здесь больше никогда. Дыши халявской свободой. Халуй, ****ь! Пили мы пили, потом Колян вдруг вскакивает и с диким криком «да заебали вы на хуй, пидорасы!» кидается прямо в большое окно. Оно и сейчас ещё заделано фанерой. А на улице друган попадает прямо в объятия Омоновцев, которые как раз ****ят мирную демонстрацию.
 
Тут в кафе припёрлась одна знакомая девка, Анька Катаст-рофа, которую я давно хотел выебать. Она ничего такая, русоволосая, коренастая, при хорошей жопе и сиськах. Правда, ноги кривоваты, но рожа очень ****ская. А сама Катастрофа постоянно отвязанная. Абсолютно безбашенная чувиха. И всегда попадает в какие-нибудь истории, когда её в оконцовке ****ят. Короче, ёбнули с ней водки грамм триста, и я повёл её в ближайший подъезд. Там рядом с «Пиковой дамой» стоит красная древняя хрущёба. Заходим в подъезд – там вонь, валяются пустые бутылки, кругом всё обоссано, на подоконнике ***ва туча бычков. Я сразу прикинул, как буду ****ь шкуру. Сдёрнул с неё джинсы. Она обмякла и сказала: хочу в жопу, Алик. Прямо угадала моё желание. Я боялся только одного, чтоб не появились менты. Они здесь частенько лазют. У этой ****ы жопа классная. Узкая такая. В русском стиле. **** её пол часа, наверное, а потом кончил и въебал ногой, одетой в тяжёлый армейский ботинок, под ту же выебаную жопу.

Вернулся я в «Пиковую даму», присел за столик и вспоми-наю, как неделю примерно назад познакомился тут с одним пацаном на свою голову. Он вроде ничего показался. Стри-женный на голо, в чёрной рубахе. Пригласил к себе в гости, там, мол, бухла море. Приезжаем на окраину – *** там. В хате бродят какие-то конкретно охуевшие от пьянки типы и среди них одна чувиха роется в домашней аптечке с целью нарыть себе успокоительных колёс, а другая, помоложе, сосредоточенно читает телефонную книгу с целью отвлечься от этой ***ни. Выпить повторяю – ноль. А тут ещё этого пацана клинит, и он предъявляет мне, будто я с моим другом, от****или его вчера в «Пиковой даме». И они втроём тащат меня к этому фиктивному другу. Хорошо, ****ь, хоть на улице бить начали, а то в комнате точно убить могли бы. Ещё в подъезде охуевшие рожи (их было трое) дали так, что я залил подоконник своей кровью. Ладно, как бы веду их куда-то. А ночь уже глухая, народу никого. Эти мрази кричат, что если я начну машины останавливать, они меня зарежут и показывают неслабую штырину. И периодически ****ят. Я весь в крови, губа порвана, нос сломан… ЧТО ДЕЛАТЬ? Потом двое что-то начали отставать, затяжелели гандоны, а я прибавляю шагу. Протрезвел, конечно, от такого прикола. Один за мной спешит всё же, такой небольшого роста кре-пыш, кривоногий. Наглая кровожадная рожа. Я ходу. Он догоняет меня, тут я резко торможусь и бью ему встречного. Он падает и временно отключается. Я, что есть сил, дёргаю оттуда и отрываюсь от ёбнутых козлов. Иначе они меня точно грохнули бы, нет сомнений. Иду, и тут ещё по дороге из-за какого-то забора на меня бросается огромная овчарка и готовится сделать прыжок. Тогда я, уже тоже полностью охуевший от этих стрессов, ору на неё матом: «пошла ты на хуй, сука!». И она убегает, поджав хвост. Зассала мразь ****ая. Но пилить далеко ещё до дома. По дороге попалась ментовка. Захожу, говорю: «менты, дайте переночевать в камере». Они меня выгнали, волки позорные. Как мне хоте-лось тогда расстрелять их из автомата.

Иногда мне самому кажется, особенно после третьей бутылки, что мы с пацанами тоже давно умерли и находимся на том свете, который примерно так и выглядит, как Тропа Хошимина: глинистый овраг, узкая тропинка, жалкие кустики, в отдалении убогие домики с задрочеными садиками и огородиками, из которых выглядывают ёбнутые обитатели. Людишки. Моральные и физические уроды. ****анутые твари. Животные. Хуже – млекопитающиеся.
Да, мы отбросы, шваль, говно. Но, что смешно, лучшие люди в этом поганом обществе. И пошли все на ***! Да здравствует Тропа Хошимина!

 

ПОМИНКИ


 Пили мы раз у Стаса всю ночь и часа в три еще за вином к Верке бегали, которая, сучка, и по ночам подторговывает, не спится ей, заразе, - а за бутылку того же "Агдама" уже четыре рубля просит. Ладно, деньги у нас были, не помню, откуда - что-то загнали, наверное. Короче, пили-пили и только под утро заснули мертвым сном. Мне страшный сон снился, как будто я с трупом разговаривал. Не помню, о чем, врать не буду, но что-то страшное такое, спасу нет.
В общем, проснулся я резко, как толкнул меня кто... Встал с пола, где я на коврике примостился, и на балкон вышел покурить. Смотрю, внизу, около песочницы, два мужика сидят и красную давят. Кричу им хриплым от ночного пьянства голосом:
- Эй, мужики, оставьте пять капель похмелиться, а то поды-хаю, гадом буду.
Ну, они показывают, что на самом дне есть. Я мигом спус-тился и это вино допил. Хорошо мне стало. А на улице тоже тихо так, никто не шумит, не гонит, чертовыми пьяницами не обзывает, потому что все трудящиеся спят - день-то, я вспомнил, воскресный был.
Спрашиваю я у мужичков:
- Вы откуда, ребята?
- Мы, - отвечают, - из вытрезвителя тока-тока, вместе нас выгоняли. - И начинают вспоминать, где кого забрали. Одно-го возле пивнухи, вроде, когда он выходил уже, а другого, убей его бог, не помнит, где прихватили. Помнит только, что они еще на работе пить начали - выпили на троих полведра клея БФ, а после у него все как в тумане, если не хуже.
Потом они говорят:
- Слушай, ты ж здесь живешь, может, придумаешь, чего через грузчиков взять в винном. - У одного из них треха в носке была припрятана - он как знал, что в вытрезвителе будет.
Пошел я в восьмерку. Уламывал, уламывал грузчиов, они все не в духе, не опохмелились еще, черти, злые, кричат, что заведующая не дает. Пришлось без сдачи брать, целый рваный почти пропал.
Короче, вернулся я с этим вермутом розовым. Только мы его начали давить, подходит какой-то бич, чуть живой, коло-тится весь и говорит:
- Мужики, не дайте помереть.
Ну, там на четверых делить нечего, вижу я, что все с этими друзьями, полный облом, и пошел к Лехе.
Прихожу к Сиплому: звоню, стучу - не открывает. Думаю, помер он там, что ли. Потом соседка выходит - злая на меня, как падла, потому что я Людку уже месяц как выгнал. Гово-рит:
- Забрали твоего Леху - вчера участковый увел. Сказал, что в ЛТП оформлять будет, и ты тоже допьешься скоро!
Ну, я Леху пожалел от всей души, потому что он мужик неплохой был и немало мы с ним вместе выпили, а потом у соседки пятерку все-таки выпросил. Она повыпендривалась немного, но дала, потому что надеялась, что я с Людкой помирюсь.
Пошел я обратно к Стасу - больше некуда было, - а по дороге в магазин заскочил и взял пару бутылок вермута. Поднимаюся к Стасу на второй этаж. Звоню, стучу, не открывает, как обычно, - думает, что менты. Потом все-таки слышу:
- Кто там?
- Да это я, - кричу, потому что выпить хочется - не могу терпеть, - открывай скорее, похмеляться будем.
Открыл он, я вошел. В комнате бардак, как обычно, и труп в исходной позиции на диване. Неизвестно, когда он встанет и выпить попросит.
- А я открывать не хотел, - оправдывается Стас, - тут менты повадились ходить, все труп этот ищут, а я прячусь пока.
Сели мы, выпили по стакану, - отошли малость. "Примку" мою закурили. Дернули еще по стакану, вроде нормально стало. Включил Стас телевизор. Сидим мы с ним, кайф ловим и все подряд, как обычно, смотрим. Потом Стас гово-рит:
- Слыхал ты, что Колька, дружок мой, сгорел?
- Нет, - говорю, - не слыхал. А как это он?
- Да ты понял, пили они у него на хате. Потом заснули все, а телевизор не выключили, ну он и загорелся, а они не почувст-вовали и сгорели.
- Слушай, - говорю я тут Стасу, - давай и мы уйдем, а теле-визор выключать не будем. Пусть этот труп тут горит.
Стас сначала ничего не сказал, но потом еще стакан ёбнул и согласился. Встали мы и ушли, а дверь за собой хорошень-ко закрыли, чтоб труп этот не сдернул.
Вышли во двор. Там никого нету, чтоб с кем выпить на халяву, все куда-то по закону подлости запропастились, бывает такое - а потом вдруг все как соберутся разом, вот тогда другой раз и перехватишь стакан-другой. Сидим на лавочке, курим. Отход начинается, дрожь во всем теле, а в голове мрак. Вдруг Стас как крикнет:
- Стоп, вспомнил я, где мы сейчас хапнуть сможем - Кольку-то сегодня хоронят.
Пошли мы к Кольке, а там уже гроб выносить начали. Еле-еле мы у каких-то мужиков крышку отобрали, халявщиков-то много кругом - они, может, и Кольку-то толком не знали, а туда же, на поминки норовят попасть. Нам со Стасом вообще-то везет, всегда нам, как хороним кого, крышка достается - крышку гораздо легче нести, чем гроб. Особенно как у Кольки был пятый этаж. Хоть и легкая, а все равно еле несли, потому что на отходняке оба страшном - вот-вот, думаем, рухнем и весь кайф себе поломаем. Да еще на кладбище это ехать надо было на седьмой километр. Не ближний свет.
Наконец приехали. Там еще могилу закапывать пришлось - и все на жаре, подыхали просто. Закопали все-таки кое-как Кольку. Мы со Стасом все время на виду держались, нам первым и водки налили. У меня проскочила благополучно, а у Стаса не пошла, зараза, кинул харч прямо на свежую мо-гилку.
Потом, уже на поминках, Стас с каким-то мужиком забаза-рил за Колькину бывшую жену. Мужик говорил, что она старше Кольки была, а Стас настаивал, что наоборот, он-то Кольку отлично знал. Кончилось дракой. Хорошо еще, на лестничную клетку их вывели. После, когда Стас этому мужику как надо врезал, я говорю ему:
- Пошли отсюда, я со стола бутылку увел, выпьем где-нибудь вдвоем.
Зашли мы в ближайший подъезд, начали этот самогон пить. Тут у меня не пошла, падла. Блевать-то нечем, потому что не жрал ничего, только пил весь день, как обычно, - а только этот самогон обратно полился, и кишки стало выворачивать до самой печени. Отблевался я кое-как и говорю:
- Пошли посмотрим, может, загорелся уже телевизор.
Пришли к Стасу. Заходим, а там телевизор выключен и никакого пожара не намечается. Труп же - в исходной пози-ции, как обычно. Что ж делать, легли мы спать, чуть живые оба.
 
 
 

ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ


 Это был длинноногий, сутуловатый, остроносый, хищнова-тый на вид средних лет мужчина, одетый в обязательную кирзу и фуфайку. С рюкзачком за плечами. Там хлебушек, который возил регулярно из города в свою родную деревню Кощино, чтоб кормить скотину.
Ходил быстро, руками махал энергично, говорил охотно. Не матерился. Не курил, почти не пил. Из рассказов его на станции становилось ясно, что мужик он положительный и справный. Хороший хозяин, чуть ли не мастер на все руки. Косу набить, забить борова. По плотницкому делу все мог, да и по столярному. Землю знал, как свои пять пальцев. Умел обращаться с домашними животными. А больше всего на свете любил порядок.
  - Вот случай вам для примера, - говорил он двум старуш-кам, пока ждали дизель, - щас этих грабителей развелось, страшное дело. И вот идут раз парень с девушкой, гуляют вечером, а навстречу им двое - мол, снимайте одежду. Ага. Только у мальца оказалась с собой рация. Понятно? Он и сообщает быстренько в милицию. Те говорят ему: задержи бандитов минут на десять, мы подъедем. Ну, он отвлекает негодяев разговором. Тут, бац, машина подъезжает. Грабите-ли ходу эти, а милиционеры по им с пистолетов: бах-бах. Одного положили наповал прямо, другого тяжело ранили. Умер, гад, в больнице. Только так и надо с ними, подлецами, бабаньки, обнаглели ж, твари, вконец.
Старушки вздыхали, охали, поддакивали, вздыхали. При-помнили сами поучительный случай про школьницу, которую раздели намедни среди бела дня чуть ли не в центре города. Сняли куртку, свитер, джинсы, кроссовки. Не говоря о часах, украшениях и прочей ерунде. Пустили домой голую.
  Или вот еще спекулянты эти на базаре надоели всем, воз-мущались старушки. Пусть бы свое продавали - огурчики там, помидорчики, яички - никто б им слова не сказал, так яны ж по деревням ездят, скупают все дешевле, а продают в три раза дороже.
  - Вооружаться надо, вот что, и наводить порядок, - реко-мендовал Положительный, - громить их, зверей.
  - Так-так, - соглашались старухи, - правильно, так-так.
  - Я тут как-то пошел к одному - стоит такой молодой, здоровый, красная морда. Пахать бы такому в деревне, а он, слышь, жевательной резинкой торгует, сволочь. Я ему и говорю: вот запихать бы тебе эту жвачку в твою глотку, падла, в пасть прямо, весь твой поганый ящик, чтоб ты навек подавился этой дрянью. Или вот еще пьяницы обнаглели вконец, гады. Например, Чик, Хамлеев сын. Ну, каждый вечер пьяный ко мне лезет и лезет в хату. Я ему говорю: нет у меня ничего, что ты сюда ходишь? А он не понимает, скотина, все прется и прется внаглую. Ну, я его предупредил раз и два, мол, придешь еще - сильно пожалеешь. Не понимает человек. Хоть бы что. Налил бельмы и обратно лезет. Тогда беру я лом и по горбу ему - хряп, он - брык с копыт. Готов. Переломал негодяю хребтину.
  Старые поддакивали: правда, спьянствовались, засИди-лись, сблюдовались, теперь зубами об стенку. Одобряли действия Положительного. Чик, Хамлеев сын, им самим надоел впритык.
  - И представляете, бабаньки, как померла моя женка, Нас-тя, он, пьяная морда, на поминки приперся. Ну не хам ли? Беру это я оглоблю - как дал ему - он у меня с крыльца так и загремел вместе с костылями, паразит. А матка его, Дуня, тоже, ох, стерва. Вы ж ее прекрасно знаете. Вот слушайте. Сплю это я однажды на сеновале с собакой моим Жуком и чую, он чего-то забеспокоился. Я выглянул - вижу, Дуня с мешком крадется к моей поленнице дров. Вороват, значит. Ах, думаю, тварюга! Беру палку (это в четыре часа утра, учтите), подхожу незаметно сзади - как дал ей, падле, по голове изо всех сил. Она - брык и валяется. Днем встречаю ее - за голову держится. Спрашиваю: что ты, Дуня? Отвечает: это я шла за водой к колодцу, поскользнулась, упала и ушиблась. Не поскользнулась ты, объясняю ей, а моей палки попробовала. Еще будешь дрова у меня таскать, не так получишь.
  И что вы думаете, бабаньки? Не прошло и недели, обратно сплю это я с моим собаком Жуком на сеновале и чую, что он тревожится. Вылазию - так и есть. Снова Дуня крадется с мешком к моей поленнице. Думает поживиться. Но у меня там уже хитрая вещь от воров придумана была. Называется "Насторожка". Только дернешь одно полено - на тебя сразу несколько дровин падает. Дуня дернула, тут на нее и посыпа-лось. Лежит, встать не может. Много ль ей надо в 78 лет, а?
  В общем, валяется она, а я иду мимо, когда уже давно рассвело. Спрашиваю: что ты здесь отдыхаешь, Дуня? Та мне: да вот шла, милый, за водой в колодец, поскользнулась, упала, встать не могу, подсоби, мол.
  Эх, говорю, Дуня, не к колодцу ты шла. За водой ночью с мешком не ходят. И не поскользнулась ты, а дровы из моей поленницы воровать полезла и получила за это по голове. Попробовала мой "Насторожки". Смотри, еще раз сунешься, хуже будет.
  И что вы думаете, бабаньки? Послушалась она меня? Куда там. Сплю я это с Жуком на сеновале и чую, собака мой неспокойный стал. Выхожу, а Дуня возле моих дров опять со своим мешком драным. Думает поживиться. Чик же, Хамлеев сын, за пьянкой не может снабдить матку дровами. Идиот! У меня ж на этот случай сильное средство приготовлено было. Называется "Давилка". Только Дуня одно поленнице дернула - вся поленница, как есть на старую так и рухнула. При-давило, конечно, ворюгу насмерть. А пусть не лезет. Урок ей и подобным тварям.
  Старушки слушали Положительного, охали, ахали, вздыхали. Не знали, что и сказать по такому случаю. С дровами у всех них было не очень.
  - А есть еще штука одна, тоже очень замечательная, - со-общал Положительный напоследок, когда грязно-красный дизель уже приближался к станции, - меня один мужик из Сибири научил, у нас тут до такого еще не доперли. Называ-ется "Дробилка". Ставится возле хлева и бьет исключитель-но по ногам. Я однажды трех цыганов-скотокрадов ею разом уложил. Так и рухнули, только сунулись, волки противные. Раздробил чертям нерусским все кости. Вызвал милицию. Они приехали и взяли их прямо тепленькими за жопу, - заканчивал положительный мужик свои нравоучительные истории.
 
 ***
  А вскоре Положительный вообще прославился. О нем даже в газете написали и сообщили по радио. Он что сделал? Когда воры и всякая сволочь совсем обнаглели в связи с разрухой, голодом, бесхозяйственностью, обнищанием масс, беззаконием, параличом власти, резким подорожанием продуктов питания, он заминировал свой огород, и, когда однажды два негодяя полезли воровать у него картошку да лук с морковкой, рвануло там, что от ублюдков остались лишь жалкие клочки.
 
 
 
 
 

ПРИКИНЬ

 
Расскажу я тебе, друг, всё по порядку. Отмечали мы вчера день рождения, да не кому-то, а самому Полю Макартни. Прикинь. Святое дело. Шестьдесят человеку, прикинь. Летит же время. За столом нас собралось человек десять ярых поклонников группы "Битлз". Пили "Распутинскую", "Амаре-то", вино "Агдам" наше любимое, (пятнадцать бутылок), пива тоже было немерено. "Хорошо сидите, прямо как в Израиле", - помню, заметил по ходу еврей Зельцер, который уехал туда, а теперь приезжает регулярно делать совместный бизнес и надирается тут в кафе "Зорька", как свинья. Совсем недавно по-пьяни снёс на машине киоск "Роспечати", и после этого там газет уже не продавали, только водку, вино и пиво. Прикидываешь?
Жрали, брат, тоже много, и всё такое отличное, я тебе ска-жу. Пиццу, гамбургеры эти, грибочки всякие, мясные салаты, шницеля... Я блевал сегодня, ты ж, наверное, сам видел. Солидный харч кинул, не так ли? За что боролись? Короче, земляк, пили мы за Поля. Это ж такая фигура, даже страшно. Не верится, хоть убей, что ему шестьдесят ёбнуло. Печка, старый битломан, который начал собирать их диски, когда за Битлов ещё сажали, рассказал один случай про то, как Поль однажды приезжал в наш город. Не веришь? Абсолютно точно. Сто пудов. Прикинь. Только инкогнито, никто не знал про это. Просто частная поездка под другим именем посмот-реть памятники древней архитектуры. У нас же собор, напри-мер, самый лучший в мире. Так же? И битломан Печка как-то случайно на Макартни вышел. Закиряли они в баре "Русский чай". Сидят, разговаривают. Вдруг входит Сказочник. Этот чувак, прикинь, собрал классную библиотеку сказок народов мира, сотни томов, все в отличном состоянии, с красочными иллюстрациями, а потом в два дня пропил всё это богатство. Наши люди. Ничтяк. Прикидываешь? Короче, Сказочник только Битлов и слушал, а всю остальную музыку презирал и игнорировал напрочь. Фанатик был, молился на своих куми-ров. А тут входит в "Русский чай" выпить сотку и видит, ****ь, живого Макартни. Родной перед ним в полный рост. Ёбнулся чувак, прикинь. Крыша у него поехала капитально. Думал, что допился уже до глюков. Живьём самого нашего Пашу увидать это тебе не ****ый в рот. Правильно? После этого закирял Сказочник по-чёрному и сейчас тормознуться не может.
И вот мы сидим в этой ****ой "Зорьке", отмечаем день рождения Поля, поём "Хэппи бёздей", вспоминаем его песни, а Сказочник выпил пару рюмок и наехал на еврея Зельцера, что тот не сечёт в музоне ни грамма. Прикинь, они задрались прямо в зале. Думаю: сейчас менты нагрянут, официантки-падлы их моментом вызывают в таких случаях, знаю прекрасно, а те гребут всех подряд без разбора. Решил я, брат, линять оттуда пока не поздно.
 
 ***
Свалил я, короче, друг, из этой Зорьки, где прошли лучшие годы, и только вышел, встречаю, веришь, одного знакомого мужика по имени Лоций. Прикинь. Сто лет его не видел. Он с западной Украины сам, западынец по-ихнему, и не любитель вмазать за всю беду. При нём причём батл водки, а выпить не с кем. У него такая натура, братан, он один пить не может. Как и я, ****ь, дело прошлое. Аналогично. Тащит короче меня с собой бухать. Но не в подъезде же, там менты могут хлопнуть. Легко. А нам это надо, друг? Вот именно. Скажем дружно... Лоций тогда говорит, что пошли, мол, к одной его знакомой, тут недалеко живёт и тоже западынка. Прикинь.
Приходим к ней прямо на хату, земляк. Прикидываешь? Баба нормальная, средних лет зовут Катерина. Только вся чем-то измученная на вид. Задроченая такая. Суетится на кухне. Выпила с нами, впрочем, довольно охотно. Сечёшь фишку? Жалуется после: такая жизнь проклятая началась, хочется напиться и забыть всё на свете. Короче, уговорили мы эту бутылку довольно быстро. Лоций, друг, колется ещё на одну, а Катя, молодец, добавляет. Не жлобиха оказалась. Лоций тот вообще, вижу, завёлся, хоть у него и давление. Тянет меня в гараж, где у него стоит "Москвич". Хочет срочно ехать на базар за водярой. Он, учти брат, мужик такой плот-ный, коренастый, тёртый, с толстой красной шеей (типа пивко потягивает), в пятнистый камуфляж одетый. Пока ехали, всё хвастался мне, что у него теперь земля есть, прикупил недавно гектар несколько. Сейчас нужно землю брать обязательно, говорит, иначе сдохнем все от голода. Прикинь. Приподнимает вдруг свой камуфляж на полной скорости, а у него там на животе куски кожи прямо в тугой узел завязаны. Кошмар. Прикидываешь? Ранение, земляк, осколочное. Тоже поучаствовал, говорит мне с гордостью, имея в виду то ли Афган, то ли Приднестровье, то ли Чечню, а, может, вообще какую-нибудь далёкую Боснию с Герцоговиной.
На базаре же, друг, куда домчались моментом, потому что пьяный Лоций гнал, как сумасшедший, полный бардак оказы-вается. Лотки опрокинуты, всё разбросано, раскидано, повсю-ду валяются давленые овощи-фрукты и видны лужи крови. Ты, возможно, брат, слышал про это побоище. Настоящая бойня была на рынке. Чеченцы, знаешь да, убили таксиста с целью ограбления. Угнали тачку. А дружки покойничка после похорон товарища решили отомстить чёрным. Прикинь, что там было. Громили все их лотки, а дорогие фрукты раздавали бедным гражданам. В результате драки, однако, чеченцы зарезали ещё одного таксиста. Такие дела. Прикидываешь?
Короче, купили мы пару бутылок паленой водяры у левых бабок. Катя всё вздыхала, жаловалась на жизнь, когда выпивали поновой у неё на кухне. Одна она осталась с двумя детьми - мальчик и девочка. Степан Иваныч, её хороший знакомый, помогает, правда, но у него ведь своя семья, много ли он может дать.
Лоций, друг, прикинь, прилично уже под кайфом, как уста-вится вдруг на меня, слушай. Смотрит в упор и как заорёт. Просто дико: я экстрасенс, понял, лечить тебя буду от алкоголизма! Прикидываешь. Какой мудак. Провёл у меня ладонью над головой и спрашивает, как я себя чувствую. Пошло ли тепло Я, вроде, почувствовал. Там не поймёшь, если по честному. Башка и так горит после этого левака. А Лоций объясняет мне, сука, что я пить больше не буду. ****абол! Кого он лечит? Ну так же, земляк? И тут же, прикинь, выпивает в наглую всю водку, что там на столе оставалась. Ну не змей ли? Как ты считаешь? Правильно. Мудазвон херов. И после этого встаёт экстрасенс ***в практически готовый и бубнит, что ему надо срочно ехать. В таком состоянии практически нестояния. Прикидываешь? Мы с Катериной, конечно, отговариваем его, как можем, пытаемся удержать и положить спать. Куда там. Пьяная скотина. Рвётся за руль, как бык, никак его не сдержишь. Замкнуло, в общем, у человека. Конкретно. Я стою у машины, друг, прошу его, гада, как родного, чтоб не ехал, а он, чёрт, сидит в тачке - плотный, морда налитая до блеска аж лоснится, самодовольный такой, издевается над нами и ловит свой кайф от того, что его двое умоляют. Упёртая свинья! Просто тащится от этого. И вот, прикинь, он хочет зажигание включит, но тут ключ у него, бац, и ломается на две части. Лоций как закричит на меня, что это, мол, мои штучки, я ему колдую якобы. На меня, то есть, грешит, падла.
Ну, мы его с Катькой затащили всё-таки в комнату, бросили на полу, а то ведь обоссаться может на кровати. Хозяйка знает по опыту.
Кстати, земляк, я тут среди ночи проснулся и попросился в туалет. Ты то спал, я видел. Вывели меня. Сходил я в убор-ную, а потом попил. И кружка у них, прикинь, вся одеколоном провоняла. Это что ж, менты тут одеколон ***рят что ли?
Ладно, слушай дальше. Катерина легла с дочкой, а меня положила на диване с сыном. Парнишка гляжу лет четырна-дцати. Усатый уже такой, бабки сам зарабатывает. Моёт на базаре машины да, может, и чистит их по возможности. Он ещё долго не спал, смотрел телевизор. Какой-то детектив показывали с эротикой. Я глянул немного одним глазом, потом уже не мог больше. Быстро отрубился. Просыпаюсь среди ночи, брат, во рту сушняк страшный. Вижу: Катя на меня в упор смотрит с соседней койки. Лежит практически голая. Я к ней, друг - шасть. Прикидываешь? Чего теряться, так же? Баба она нормальная. Такая чёрненькая, смуглая. Тоже с западной Украины, как и Лоций, волк позорный, но уже давно забыла украинский язык. Вся горячая притом, как печка. Шепчет мне, что Степан Иваныч хороший человек, даже очень, но ему уже пятьдесят три года. Я понимать должен. Как не понять мне женщину. Мне её тело понравилось, кстати, всё упругое такое, хотя бабе уже хорошо за сороковник. Отличная, между прочим, грудь. Короче, все дела. И хочет, как из дула сучка драная. Прикидываешь? А когда я ей уже почти вставил, шепчет, ****ь, что у неё менструация. Как бы виновата она. Но это всё ***ня. Меня не остановишь, брат, раз я настроился. Впёр ей по самые помидоры, несмотря, на месячные. После всё там в крови, разумеется, - простынь, одеяло, её ночная рубашка, мои трусы.
Катька вскочила, побежала в ванную мыться. Я лежу, при-кинь, довольный. Понравилось мне очень, как баба ****ся. Разошлась, ****юга, видно, у её Степана Иваныча не очень получается. Со мной отвела душу, наконец, оттопырилась в полный рост. Может настроение у неё, думаю, теперь улуч-шится, поднимется жизненный тонус, жить опять захочется вопреки трудностям.
И тут, друг, начал я чего-то бояться. Хер его знает. Пред-ставился мне этот Степан Иванович. Что за жлоб? Может, какой агрессор. Вдруг полезет драться, а мне этого не надо?. Почему-то испугался страшно, пошла кошмарная шугань и чудилось мне, брат, что вот-вот должен придти этот мрачный тип. Дело-то к утру шло. Решаю тогда однозначно: надо дёргать от греха подальше. Иначе будет плохо. Оделся моментом и выскочил на улицу, пока Катерина подмывалась там в ванной.
 
Короче, я на этом не успокоился, конечно… ни ***. Требо-вала душа продолжения праздника. Шёл пешком через весь город, который уже просыпался, напевая битловские песни. Между тем уже практически рассвело, транспорт начал функционировать. Сам знаешь, как у нас автобусы ходят. Правильно. Херово даже очень. Прикинь, пришлось часа два ждать, пока появился наконец. Люди похмелялись по ходу, но у меня не было ни копейки. По нулям полностью. Мрак. А тут ещё начался штурм. Лезли в автобус, бились, толкались, пинали и лупили друг друга по чём попало.
Одна толстая такая баба, прикинь, в чёрном плаще, как сейчас её суку, вижу, застряла, зажатая толпой в дверях. Ни туда, ни сюда. Намертво её прижало. И орала просто истери-чески Скоты! Животные! Твари! Мрази! Звери! Придурки, что же вы делаете?
На неё напирали. Её били, пинали, лягали со всех сторон. Особенно усердствовал один усатый чёрт своим большим зонтиком. И по голове ей, и в спину тыкал. Неистово крича при этом, чтоб проходила, тварюга. Торчит тут, мол, как пробка, паскуда грязная.
Это вообще оказался нервный, хотя и интеллигентный, судя по разговору, тип в старомодном прикиде. Выступал потом всю дорогу насчёт того, что где-нибудь за границей давно бы уже сожгли такой автобус к чёрту. Тогда сразу стали бы подавать на линию через каждые пять минут.
 "Это в какой же стране так делают?" - спросил в конце кон-цов, не выдержав, с почтением и живым интересом в голосе фитильной работяга в сильно поношенной куртке.
 "Как в какой? В Америке, конечно. Нас же с вами американ-цам продали, не так ли?"- живо объяснил интеллигент гнилой в белом парусиновом картузе, колотя время от времени своим старорежимным зонтом тех, кто тёрся и толкался рядом, особенно часто попадая по худенькой девочке в рваных джинсах, нервно жующей жевательную резинку и старающуюся изо всех сил не обращать внимания на непри-ятного дядю.
 "А коли Америке продали, надо и делать, как в Америке", - заключил мужчина.
И всё нёс и нёс свою ахинею в подобном же духе и дрался большим зонтом, пока эта маленькая совсем девчонка вдруг как не даст ему прямо по ****ьнику, как не закричит дико на весь переполненный салон: "ах, ты, козёл вонючий!"
Тут мне, слава богу, выходить надо было. Вовремя я сли-нял, а то там уже драка начиналась. Кто за гражданина с зонтом, кто за дерзкую девчонку начинали махаться. А мне это нужно, друг? Вот именно. Прикинь. Свалил я оттуда пока не поздно.
Я соскочил, чтобы забежать в общагу к одному другу. Он в "физах" учится на последнем курсе. Заканчивает. Футболист, мастер спорта. Фамилия у него Корчагин. Может, слыхал ты.
Захожу, прикинь - он лежит на койке под красным флагом с серпом и молотом. Такой флаг поменяли, кстати, на полоса-тую тряпку. Так же, друг? Корчагин мой вижу чуть живой. Оттягивается пивком из трёхлитровой банки. Рассказывает, что обмывали вчера экзамен. Он и две бабы-гимнастки. Одну я, мол, должен знать. Это Жанка с необъятной грудью из серии "неужели это всё моё" А другая такая плоская шкура. Короче, взяли они для начала ящик пива. Прикидываешь? Пили потихоньку, слушали музон. У Корчагина, кстати, неплохие записи. Цой, ДДТ, Аквариум, Сектор Газа. Но и Битлов тоже уважает человек. Про Поля Макартни они тоже вспомнили. Кирнули за его бёздей.
Ладно, допили они это пиво надо ещё чего-то хапнуть. Ну, поехали на базар за левой водкой. Потом ещё по ходу купили три банановых ликёра в ночном магазине. И уже под утро гоняли на тачке за шампанским. Намешали, в общем, всякого, поэтому и отходняк такой тяжёлый.
Ночью пошёл гулять по общаге мой дружок Корчагин. Стал стучаться к первокурсникам на девятом этаже. Никто не открывает. Прикинь. Что за дела? Он дверь ногой выбил на хер, входит - они там все пьяные сидят.
Прикидываешь, говорит мне Корчагин, какая борзость? Да мы на первом курсе вообще спиртного в рот не брали. Боя-лись. А тут такая наглость. Полный беспредел. Все сидят вумат просто. Положил он их в итоге там всех штабелями и ушёл спать. А утром его встречает декан Тимофеич. Он страшный бухарик, между прочим, вечно едва живой на лекциях лыка не вяжет, бормочем что-то непонятное. Студен-ты его спать посылают, но не идёт, падла. Итак, встречает этот мудак. Корчагина в коридоре и спрашивает, зачем он сбросил ночью из окна первокурсника Бутылкина.
Прикол, бля. Прикинь. Он помнит прекрасно, что выбросил из окна пустую бутылку, это было, но что б студента Бутылкина, да никогда в жизни.
 "Хоть бы и бутылку", - говорит пидор Тимофеич - у него, кстати, есть одна шутка железная, коронный прикол, все уже надоел давно, а он постоянно на лекциях прикалывается. Говорит; чтоб детей не рожать, надо чай пить. А когда дев-чонки интересуются наивные, мол, до того или после, то старый пердун говорит, что вместо того, и смеётся потом полный час, не может просто, долбоёб. Корчагину же, моему дружку, делает замечание: а хоть бы и бутылку ты выкинул из окна, разве можно, вдруг кому-нибудь на голову?
 "А пусть не ходят, гады, в три часа ночи около общаги",- говорит ему Корчагин
 В общем, друг, пообщался я с Корчагиным за всю ***ню. Он меня пивком похмелил. Уже сбегал с утра пораньше на точку. Что значит футбалёр. Не поленился с банкой до шалмана "Мутный глаз" добежать. Его, сам знаешь, закрывали, а недавно открыли по новой, и пиво там всегда свежее.
Потом ещё дружбан мой где-то на водку нашёл. Масть пошла. Выпили белую, купили два "Агдама", наше любимое вино. После бутылочного пива штук пять. Кто-то ещё зашёл и угостил самогоном. В итоге, прикинь, Корчагин вырубается на хер, а я иду слоняться по общаге. Забрёл на какой-то этаж, сам, ****ь, не помню и попал к девчонкам-гимнасткам. Попросился полежать у них полчасика, так как подустал малость, а комнату друга уже найти не в состоянии.
Прилёг, а они в койке рядом лежат и слышу, разговаривают, перетирают между собой.
 "Меня Корчагин вчера ****-****, часа три, наверное,".-одна подруга говорит, - "потом устал, не стоит у него ни *** боль-ше, тогда я беру его за жабры - опять встал ***, как желез-ный, долго ещё после этого ебались".
 "Да зачем нам твой Корчагин",- говорит тут вторая, "мы и без него обойтись можем, правда?
И вижу, прикинь, ложится одна на другую сверху, и начина-ют трахаться весьма энергично. Прикидываешь? Тут, ****ь, я не выдержал, земляк, собрал остатки сил, вскочил, штаны на ходу скинул. За что боролись, брат!? А на *** за Поля, за его бёздей. Кинулся к девкам, пристроился сзади к той, что была сверху. Засадил ей, друг, в жопу. Потом первая, прикинь, лизала второй и дрочила ей одновременно, а я тремя пальцами мастурбировал первой и **** вторую, после чего первая взяла у меня в рот, а я лизал ****у второй, а потом выебал первую, в то время как вторая лизала мне яйца и зад, а я дрочил ей двумя пальцами... И так продолжалось, друг, ох, долго. Прикинь.
Прикидываешь теперь, в каком состоянии нестояния я был, когда вышел из этой ****ой общаги? Зачем я только её покинул и на улицу попёрся на свою жопу? Ахда, вспомнил, девки дали мне денег и послали за вином "Агдам". Ну и там, только вышел, как закон подлости, прямо в объятия к мен-там. Вяжут меня, козлы, моментом и везут сюда. От судьбы, видно, не уйдёшь, сколько не дёргайся, такая наша, брат, участь. Прикинь. Ладно, тут до утра чуть-чуть осталось. Продержимся как-нибудь
 
 
 
 
ДЕВОЧКА НАДЯ


 Судьба ни в чем не обидела Надю. Все у нее было: и красо-та, и фигура, да и тряпок ей в жизни хватало, потому что денег у ее родителей было как грязи. Я познакомился с ней в кафе, где она с подружкой пила самое дешевое вино - то самое, которое впоследствии стали называть бормотуха. Подружка была так себе и вскоре спилась совсем и из дурки почти не вылезала. Но Надя мне очень тогда понравилась, врать не буду. В конце нашего пребывания в кафе мы все напились вдребадан, но я кое-что еще соображал, потому что из двух подружек выбрал все-таки Надю, с которой и поехал на дачу. Нормально провели ночку, и я хотел было продол-жить наше знакомство, но Надя, губа не дура, потребовала презент в виде джинсов, а этого я никак не мог. Так и расста-лись. Погрустил я немного, но делать нечего, пришлось забыть девочку.
А Надя между тем все хорошела, пока наконец не вышла замуж за одного парня, который одно время все поступал на иняз, испытывая неодолимое влечение к французскому языку, а также к автомобилю марки «Рено», который соби-рался себе взять по окончании вуза. Сам же был такой худой и звонкий, как французы бывают.
Короче, не поступил он в свой институт и стал работать шофером, что не мешало ему пить почти каждый день. Сначала он все пижонил и исключительно «Камю» принимал и прочие наполеоны, но потом резко сдал, дошел до портвеш-ка, до червивки, - а Надя давно уже была к этой гадости приучена. Так и стали на пару бухать, кто кого перепьет. Случалось, Надя перепивала мужа, а бывало, что он ее - кто из них потрезвее был, тот другого домой тащил.
Надя несколько работ поменяла, все ей не нравилось, не могла никак себе по душе найти и по деньгам, а вылетала исключительно по статье за пьянку. Муж ее стал из вытрезвителя не вылезать, и участковый грозил ЛТПухой. Тогда этот мужик круто завязал с поддачами и - так как она пить не прекращала - решил уйти от Нади к другой женщине и начать сначала. Так и сделал.
Наде, однако, одной было скучно бухать. Она разыскала мужа у его сожительницы и ворвалась в ее дом как фурия.
- Ну ты дурак! - закричала она прямо с порога. Ты ж сравни ее фигуру с моей и посмотри, что ты на что променял!
Надо сказать, что сожительница была худовата, а если прямо говорить, без обиняков, то это была совсем высохшая стерва, - которая, впрочем, наверное, отвечала французским вкусам Надиного мужа. Но к моменту пришествия Нади эта подруга ему уже прилично поднадоела, да и запой тянул со страшной силой.
Вернувшись к Наде, он, однако, начал очень быстро спи-ваться. Шофером уже работать не мог, а кое-как пристроился грузчиком в винном магазине, где пил по-черному. Дошло до того, что он перестал интересовать Надю как мужчина. А она еще ничего себе баба была, в самом соку, да и одета прилич-но, потому что родители не переставали ей материально помогать. Стала она мужиков в дом водить при живом муже. А ему что, он тут же в отрубоне вечно спит. Только однажды проснулся он попить и видит жену с каким-то мужиком на той же самой кровати, на которой и сам спал. Разозлился он тут чего-то, схватил оружие алкаша - пустую, то есть, бутылку - и дал ей по башке, курве, изо всех сил. Но силы-то у него какие, у забулдыги, - пропил уже давно здоровье свое все. Оклемалась Надя и выгнала мужа из хаты вон, потому что это квартира ее была, предки в свое время купили. Вскорости дошло до Нади, что муж ее хапнул лишку - то ли ханьки для чистки примусов, то ли бло для мытья окон, - заснул и не проснулся. Надя поплакала, не чужой все-таки человек, но не очень, потому что некогда особенно-то убиваться было, а надо было думать, соображать, где б напиться и, проспавшись, опохмелиться срочно, чтоб не подохнуть самой. Хахалей она меняла часто, но все были какие- то несерьезные - в том плане, что нищета и голь страшная: сами норовили нахалявину кирнуть, а кроили по страшной силе.
Я о Наде практически не вспоминал никогда в течение этих десяти лет, что промелькнули после нашего знакомства, и не знаю, чего это она вспомнилась мне в день Стасова аванса, когда мы, основательно затарившись молдавским, решали, где б его ловчее уговорить. Стас предложил:
- Поехали за город, а то тут меня милиция вконец достала из-за этого трупа. Чувствую, если у меня на хате пить будем, заберут точняк.
Я сразу же принял предложение Стаса, потому что, во- первых, в моем состоянии, когда я еще не опохмелился даже, все равно было где пить, а во-вторых, там все ж природа и не такая жара, как в городе. Короче, поехали мы. Автобус, конечно, битком от массы желающих на природе отдохнуть, среди которых немало и близких нам со Стасом по духу. Дышат прямо в лицо перегаром, а тут еще меня самого всего сплюснули, сжали, и я, неопохмелившийся, даже прямо подыхать начал и рухнул бы точняк, если бы не поддержка со всех сторон народа. Так и доехали до нужной нам остановки. А как только вывалились из автобуса этого, я сразу почувствовал, что блевану вот-вот, и кричу Стасу, что, давай, мол, выпьем скорей, а то сейчас прямо рыгать начну.
Хотели мы в рощице уединиться, да там народу масса оказалась - хорошо еще, что в основном такие же, как мы, бухарики. Мы около двух старушек тормознулись, которые на пне пили, имея при себе стаканчик. Мы его одолжили у них, потому я в тот момент из горла никак не мог - чувствовал, что харч кину, - а не хотелось бы добро зря переводить.
Дернули, значит, по стакану. Еле-еле у меня прижилась, зараза, но сдержался из последних сил, - а все равно, чувст-вую, чего-то не хватает. Потом понял: сигареты мне не хватает, конечно же. Говорю Стасу:
- Слышь, а курить у нас, что - ничего, что ль, нету?
- Нету, - отвечает Стас. - Дураки мы с тобой, взять не дога-дались, придется теперь в гастроном топать.
- Ладно, - говорю, - давай еще по одному вмажем, да пойду я схожу, чего же делать теперь. А заодно и прогуляюсь.
Вмазали мы по второму. Вижу, старушки чего-то в нашу сторону посматривают все и улыбаются. Одна совсем дрях-лая была, а вторая более-менее.
- Что, бабки, - говорю, - на молоденьких потянуло?
Дряхлая которая руками замахала, застеснялась вся, скаля беззубую пасть, засмеялась смущенно, - а та, что более-менее, ничего, дает понять, что вроде не против. Только, думаю, нет уж, ни за какие бабки.
Короче, пошел я в гастроном. А забалдел, между тем, капи-тально, потому что молдавский этот на старые дрожжи пришелся и на пустой желудок: мы ж со Стасом, чем деньги на жратву тратить, на все бухалово набрали. Правда, и получил-то он слезы из-за своих прогулов. Ну, долги там роздал на работе, а все-таки на пять штук вина вышло нам неслабо опохмелиться. Настроение у меня было классное оттого, что весь день можно в лесу здесь потихонечку пить. Ничего, если и вырубишься, менты тут забирали редкий случай. Иду я, а до магазина неблизко, курить хочется - страшное дело. Вижу, парень сидит под кустиком в теньку, принимает из горла, и рядом на пиджаке у него «Беломор» лежит. Попросил я у него закурить, тот мне пачку пододвинул, я на корточки присел, чтоб прикурить у него, а он и говорит:
- Извини, старик, ты местный, что ли?
- Ну, - отвечаю я с готовностью, если что помочь, потому что после двух стаканов энергии у меня появилось море, а также любви к ближнему вагон.
- Я-то приезжий, - продолжает парень, - ничего здесь у вас не знаю, а с бабой местной познакомиться хочу, спасу нет. Ты как, не поможешь? Я отблагодарю, гадом буду.
Я задумался на минуту, как бы его горю срочно пособить, и вдруг бью себя по лбу, как будто меня озарило:
- Есть тебе, друг, баба. Давай вставай, пошли, сейчас сам увидишь.
Он мне говорит:
- Постой, на вот - допей, тут осталось.
И дает мне бутылку, в которой на полпальца вина было.
Ну и веду его я к нашему пню, где Стас мирно со старушка-ми беседует, пребывая в превосходном расположении духа, опосля двух-то стопарей. Только мы подошли, говорю я парню без всякой задней мысли, клянусь:
- Вот, смотри, друг, выбирай любую, я тебе советую вон ту, что более-менее, на тебя смотрит и улыбается.
Ну, пьяный я дурак, конечно, что с меня возьмешь. А делал все на полном серьезе. Парень только искоса на меня глянул и мне хриплым голосом:
- Ну, сука, щас ты у меня штырину получишь. - И рукой в свой карман полез. Хорошо, я не особо пьян был. Момен-тально среагировал и врезал ему с правой как надо. Сбил с ног. А тут Стас это дело засек, подлетает и ногой ему доба-вил, чтоб он не сразу поднялся. Пришлось нам оттуда ноги делать к автобусной остановке, чтоб не продолжать этот дешевый базар и не портить свое настроение на весь день.
Ждем мы автобуса. Меня мандраж слегка колотит, потому что не люблю я с детства, когда ножи в ход идут. Вдруг видим - к нам одна из старушек наших поспешает, а именно та, что более- менее, и прямо ко мне, старая курва. Говорит:
- Ты что ж это старых подруг не узнаешь? - улыбается при этом гадливой улыбочкой. Ну, уродина натуральная, и морда аж почернела от водки.
- Иди, ладно, отсюда, - говорю я ей довольно нервно, - дер-гай, короче, а то я сейчас злой.
И Стас тоже на нее надвигается и, вижу, кулачищи свои пудовые сжимает. А старушка и говорит мне:
- Эх ты, не узнал. Я - Надька, забыл, что ль? Я как стоял, чуть не рухнул, в натуре.
- Что, изменилась? - спрашивает, а сама улыбается, аж мороз по коже. Не то слово, хотел сказать я, но сдержался. Ей- то, по идее, и тридцати не было, а смотрелась она на все шестьдесят, если не больше.

 
 

ЭЛЕОНОРА


 Леша пришел ко мне как- то осенью, когда жрать было уже практически нечего, и, не переступая порога, как бы забив на все неприятности по примете, опросил: "как ты насчет поре-ва?"
  Он такой задроченый, худой, выгнанный из армии за пьян-ку. На вид просто доходяга, а туда же- дай ему девочек. Лет тридцати пяти. В желтой старой болоневой куртке красной шапочке.
  Я отказался, конечно, ехать снимать шкур, потому что, во-первых, не было денег, а ведь водка стоит четвертной не меньше, а во-вторых, от того что нечего было есть напала какая-то апатия, из дома не хотелось выходить.
  Дней через несколько я повстречал Лешу возле помойки, где наш смурной народ, записанный в очередь толстой бабой в фуфайке и застиранном синем больничном халате (она работала санитаркой при дурдоме) ждали уже не первый час машину с капустой.
  Идиоты ругались между собой, кляня чертову перестройку, вспоминали добрым словом Брежнева.
  Стоял октябрь в середине, ожидалось резкое похолодание, но пока на солнце было тепло и приятно. Поэтому разговари-вали Лешой сугубо об эротике. По ходу вспомнили несколько фильмов с интересными сюжетами. Какой-то мужик и старых джинсах и ватнике, тот самый, который потом хапнул себе восемь мешков с капустой, так что мне, бедному, чья очередь была прямо за ним, вообще ничего не досталось, говорил тетке в больничной куртке, что ему лично масло совсем не нужно; чай он не пьет, в суп масло не ложит. Была б водка, так вот и на нее ж талоны ввели - две штуки в месяц, разве не ****ство.
  Болтали, что зима должна быть по всем признакам холод-ная, а голод будет настоящий, как в старые времена,
  - Моих ста пятидесяти да ее ста, думаешь, хватит нам с женой и двумя детьми? спрашивал меня Леша, и я ему ответил напрямую, чего темнить в атмосфере гласности, что, конечно же, нет, и что обязательно загнутся к весне. Детишки первыми кончатся, понятное дело - сперва младшенький, после старшенькая. Мать обезумеет, кинется на теплый еще трупик, начнет его терзать и грызть... Тут Леша и даст ей по голове камнем, достав его слабеющей рукой из бочки с квашеной капустою, которую они съели еще до Нового года. Ну, 31 декабря еще было чем заторнуть водяру, всего бутыл-ка и была, между прочим, какая там пьянка, одна тоска, а остальную водку. полагающуюся по талонам, супруги распи-ли, не утерпев с горя от такой жизни, еще раньше,
Чтоб среди прочего заглушить хоть как то страшный голод, даже детушкам наливали по чуть-чуть, а что делать: ведь плачут сутками, бедненькие. Сначала хоть картошечка была, выручала, не говоря уже о мясе, которого не было с того октября, когда мы сошлись с Лешей в ожидании машины с капустой.
  - А помнишь Эмануэль?- вспомнил он видео-хит про фран-цузскую эротоманку.
Как же я не помнил. Мы живо обсосали особенно смачные сцены из популярного сериала, который смотрели, когда пожрать еще было более-менее вволю. У меня, например, некоторые вкусные эпизоды женского онанизма, лесбоса, или совращения малолетних девочек взрослыми женщинами навеки ассоциировались теперь с мясом по-еврейски… цыплятами гриль, котлетами по-киевски, люля-кебаб... И все это под хорошее марочное вино и водку. О, мы часами смотрели эти секс-фильмы и жрали, жрали, чревоугодники, до икоты, поноса или наоборот запора. Вот теперь и пришла пора расплачиваться.
- Помнишь Сад радости в третьей серии? Эти групповушки, когда можно брать любую бабу, какую схватишь и драть ее драть, сучку. Жалко, что у нас нет борделей,- расстраивался Леша.
- Ничего, - утешал я его, как мог, - скинут большевиков, все будет нормально с сексом, вот увидишь, как в Венгрии. Да и с мясом тоже, кстати. У них там, знаешь, сейчас есть услуги, например, в такси включают счетчик и пошел ее катать, шлюху, как хочешь, а она должна исполнять любое твое желание. А в перерывах какая угодно фирменная жратва - пицца, гамбургеры, хот-доги всякие.
  Леша мечтательно улыбался усатой половиной рожи из-под натянутой чуть не до носа красной шапочки. На солныш-ке приятно расслабится и совсем не хочется думать о зиме и ее ужасных последствиях - прямом людоедстве в ряде случаев.
  Курили Астру, которую теперь покупали у цыган за два пятьдесят пачка. Был случай недавно в нашем подъезде вечером. Мальчишка ПТУшник попросил у пенсионера и ветерана дяди Коли, который курил перед сном на воздухе, сигаретку, а дед по привычки послал пацана на ***. Тот и пошел, вернее, побежал да же вверх по лестнице к себе домой и скоро вернулся уже с молоточком. да так дал старому жлобу, с его точки зрения, по темечку, что тот тут же умер на месте, не приходя в сознание.
  - Помнишь мою первую жену? - спросил Леша задумчиво, в то время как младшенький, Ленина копия, не подозревая о своей горькой участи в проклятое зим нее время, весело катал тачку, в которую потом при распределении, увы, не попало большое количество кочанов. Как обычно у нас, победили самые наглые, крикливые и тупые. Здоровое большинство, так сказать. Не говоря о депутатах, конечно, которые как начальство хапнули себе львиную долю. Ну, а мы с Лехой, размягченные сексуальными воспоминаниями недалекого прошлого, пролетели мимо кассы. Ему еще достались несколько кочанов, а мне вообще ноль.
  - Красивая у тебя баба была, я отлично помню, - сказал я, имея в виду его первую жену, припоминая с трудом сквозь винный дурман шапочного знакомства ее чувственное личи-ко, черные как смоль волосы, упругий высокий зад и весь вообще жантильный, слегка жеманный вид в отличном по тем временах прикиде - кожаный плащ и высокие итальянские сапоги. Вот все, что я запомнил. Она куда- то тащила Лешу, который хотел продолжить: вина то было море и очень дешевого, но не умел сопротивляться, не мог как следует показать перед шкурой мужской характер. А еще офицер. Я ж был тогда неслабо парализован убойной бормотушной дозой и не смог задержать товарища, отбить его от агрессивной женщины. Да и *** с ним, самому больше досталось.
  - Она, между прочим, очень любила, когда кто-то третий присутствовал, когда мы трахались, - объяснял Леша,- поэтому любила этим делом в гостях заниматься или, если к нам кто приходил с визитом. Даже при родителях у нее дома. И обнажаться обожала, ходить практически голой перед отцом-матерью. Ну, там накинет какой-нибудь легенький пеньюар, а все сиськи-письки просвечиваются очень отчет-ливо. И при всяком удобном случае тянет меня на кровать, хотя знает прекрасно, что мамаша или батя постоянно заходят в комнату по хозяйским делам: ну, там варенье варят, катят помидоры, маринуют грибы. Ты помнишь, время то было, лет десять назад, когда жрали еще прилично. А у нее старики только тем и занимались, что запасались. Но предкам ее, я тебе скажу, кажется, абсолютно по хую было, что мы при них ****ись.
  А если у нас вообще никого под рукой не было, кто б видел наш с ней половой акт, тянула меня на улицу Элеонора, так ее звали, ты помнишь, в подъезд или на автобусную останов-ку, что б только люди нас видели. Она от этого просто торча-ла, а иначе ей трудно было кончить.
Однажды в гостях у одного лейтенанта я ей говорю: "Элео-нора" - это после того как перепихнулись с ней, а он лежит на койке рядом, говорю ей с понтом, - "а ты не против, если я его позову к нам в постель?" Она так говорит, как бы между прочим, знаешь, как хочешь, мол, Леша, это от тебя зависит, а сама, вижу, прямо трясется вся от желания. Но я тогда конечно этого ****ства не позволил. Молодой был, не понимал многого и имел этом смысле определенные принципы жена все-таки. Дурак! Теперь бы все по- другому само собой устроил. Специально мужиков приглашал бы, да еще брал бы с них деньги за приятный вечер, Представля-ешь, как пригодилась бы она сейчас, когда жрать практически нечего, цены растут катастрофически, да и выпить стоит у цыган двадцать пять рваных, хошь бери, хошь нет, а наша натура такая - одна бутылка мало, две не хватает, сам знаешь, цыгане же, *****, за годы этой перестройки на нашей беде озолотились просто и отроят себе такие дома, дворцы прямо, ездят на ладах, ходят в самой модной одежде, все в золоте... Слыхал, говорят, что еще пять таких вот лет, и они ихним коням золотые зубы вставят.
  - Да ты мог бы ее такую озабоченную, - сочувствовал я человеку, - иностранцам сдавать. Сейчас за валюту можно любую жратву покупать и отличное фирменное пойло.
  - Да-а, - мечтательно протянул Леша, аккуратно докуривая бычок, обжигая пальцы, щурясь на солнышке, - я очень надеюсь все-таки, что она вернется. Не приживется, думаю, у этого черного в его ****ом Баку. Там же у них о бабами строго, а она ****ануть любит, как следует. Азербайджане за это убить могут, не так ли? Плюс эти погромы там и русских гонят вон на хер. Я знаю, она на деньги польстилась, только вряд ли у нее что получится. Не выдержит Элеонора при ее характере, Как считаешь?
  - А сколько она уже там?
  - Пять лет уже, однако.
  - Скоро приедет, - поддержал я человека в его предполо-жениях, - к весне, если сам жив будешь.
  - Когда в Монголии жили, она с этим азербайджанцем спу-талась. Тоже мне друг называется. Жили в одной квартире. Ну, знаешь как в армии - трехкомнатная хата и три семьи в ней - кухня общая. А Элеонора наденет коротенькую руба-шечку и готовит чего-нибудь без трусов. Готовила она, между прочим, классно. Жрали там неплохо, потому что с продукта-ми было отлично, особенно мяса завались, страна то ското-водческая. Пельмени она обожала делать, мы их жрали потом под водочку. Как вспомню... Вот, а у Элеоноры, когда она у плиты, все из-под рубашки видно, если нагинается, вся ****а, как говорится, наружу. Мужикам-то нравилось, а бабы, их жены, были, разумеется, против. Рычали на нее. А ей хоть бы ***, улыбается только. Ну, а этот черножопый возбудимый оказался чрезвычайно. К тому ж она, представь, когда душ принимала, никогда не закрывала дверь в ванную, спецом, что б мужики могли войти случайно и увидеть. Там было на что посмотреть, я тебе отвечаю.
  - А скажи, - спросил я, заинтересованный такой клевой чувихой, - сколько ей лет было, когда вы поженились?
  - Восемнадцать. Уже не целка, конечно. Первый раз ее мужик старше ее отца трахнул, ей и шестнадцати не было. Он из Москвы сам, какой-то там воротила теневой экономики, а отдыхал в нашем городе в доме отдыха. Элеонора там рядом была в спортлагере. Она рассказывала: он стал ее расхваливать, какая у нее классная грудь, фигура, попка, ей очень нравилось, ну, и раз затащил к себе в комнату и потом две недели, что там пробыл, драл ее каждый день. Вообще то, между нами. ей надо было в день три раза, это я по собственному опыту сужу- утром после завтрака, дальше после обеда как штык и на ночь перед сном обязательно, очень плотно подъев перед этим делом. Иногда приходишь с дежурства, особенно в этой Монголии ****ой, где служба вообще не подарок, а она - давай, мол, и все, ее не интере-сует, ****ь, что я измотан до крайности.
  А у этого мафиози, который ее дефлорировал, выражаясь по научному, мы потом с ней несколько раз в Москве оста-навливались, и он ее там постоянно трахал. Я то не знал, не догадывался даже, он же старше ее намного. Говорила, что хороший знакомый ее отца, но потом перед разводом все рассказала. Когда ж вы успевали, спращиваю. А помнишь, говорит, ты в гастроном за водкой бегал. Или отрубался пьяный, а мы с ним до утра тешились.
  Я теперь, знаешь, иногда думаю, ну, и хер с ней, если она такая заводная. Даже интересно, правда? А тогда пытался ее как - то сдерживать. Но она меня все равно постоянно обма-нывала. После то, как разводились, все рассказала.
  Тут Леха отвлекся от сладостных воспоминаний, потому что его ребеночек, младшенький, который к весне, когда начнет ядовито таить снег, обнажая там и здесь разложив-шиеся трупы стариков и детишек в первую очередь, мучи-тельно скончается, до самой смерти вопя истошным охрипшим голосом, умоляя бедную мамку дать ему чего-нибудь пожевать, а та, бессильная помочь станет заламы-вать руки, кусать локти, рвать на себе ночнушку и т. д. Так вот этот Лешин мальчонка куда то исчез, и Леха отправился на поиски. Нашел его неподалеку, на помойке, где маленький надыбал какой-то корм и жрал все подряд. Слава Богу, ранней осенью еще было чем поживиться. Но было опасно там находится, потому что крысы, чуя голодуху, перебира-лись поближе к людским жилищам и спокойно могли захавать малыша, не дав ему как надо умереть своей смертью.
  - Этот у меня уже от второй жены, от Ритки, - объяснял Леша, - эта баба полная противоположность первой. Ей секс нужен раз в две недели и то не обязательно. Я уже ей и литературку давал почитать по половой жизни. Говорю, ты ж понимаешь, что для меня вредна эта фригидность. Хоть имитируй тогда, что тебе приятно, делай вид. Она вроде начала стараться, только это ж совсем не тот кайф. Согла-сен? И что характерно, к еде Ритка. совершенно безразлична. Я с ней просто опустился во всех отношениях.
  А Элеонора, та помешена была на эротике. И подрочить себе ****у обожала очень. В перерывах между поревом лезла туда двумя руками и просила при этом, что б я ей рассказывал всякие сексуальные истории. Я ей иногда помогал мастурбировать. Однажды были в гостях у одного лейтенанта. Жратвы было навалом отличной. Борщ помню, был классный, очень жирный, и тушеное мясо, потом еще блины, на масленицу что ли, пироги с картошкой, много сала и вволю водки. И хозяйка как на грех дала посмотреть шведский журнальчик, а в нем ничего особенного - одни голые телки и все, а Элеонора так возбудилась, слушай, смотрит и вижу - тащится, не мажет, прикрылась журнальчиком, положила на коленки и лезет рукой под юбку. Тут я ей говорю: дай я. И стал дрочить ей. На свою голову только, потому что, когда кончала, она заорала так, что и хозяева и гости просто приторчали, были, конечно, шокированы, пришлось дергать оттуда поскорей. А жаль, еды и бухалова там оставалось еще очень много.
  А теперь случай как она меня обманула. Тут вообще-то не совсем ясно кто кого, но слушай. Помнишь, мы с тобой ночевали у одного знакомого с четырьмя чувихами. Еще официант был с нами, Сашка. Припоминай, ну. Вот. Так, когда вы все заснули, я всех четырех шкур по очереди оттрахал. На свою, кстати, жопу. У тебя-то ничего после той ночи, все нормально? Видишь. А у меня с конца закапало. Элеонора в это время в больнице была, поэтому я и загулял, ты понял, но уже выздоравливала и надо было ее навестить обязательно. И там где-то в темном углу она меня прижала. Пришлось засадить. А что сделаешь, жена все-таки. Потом уже в части, в Монголии этой ****ой, думаю: вое, кранты, теперь жди письма о разводе. Однако нет, пишет - жди, еду. Только когда разводились, рассказала. Оказывается, да точно, подцепила она трипак, но подумала не на меня, а на одного из трех своих хахалей, с которыми она в больнице трахалась - врача-анастезиолога, медбрата при кухне, который ее подкармливал, и парнишку совсем молоденького из больных, Как тебе нравится это?"
  Мы беседовали, а день был в разгаре. Субботний, неспеш-ный, прохладный в тени, но на солнце теплый. Полный всяческих мелких забот о хлебе насущном и злобы на сук, которые лишают нас последней радости в жизни, хаванины, то есть. Наши людишки, мужики и бабы, базарили за жизнь, что становилась все хуже.
  - А то знаешь еще чего предлагала,- вспомнил Леша новый прикол и улыбнулся щепоткой усов, - говорит, давай пригла-сим фотографа, пусть поснимает нас во время акта в разных интересных позах. Ну, я ни в какую. Глупый тогда, принципи-альный. Сейчас бы конечно - полный вперед... Но она в итоге своего добилась все-таки. Присылает мне в эту Монголию ****ую фотокарточки перед самым своим приездом. Это незадолго уже до развода было, запомни, когда Элеонора с этим черным спуталась. Ну, и там на фото она абсолютно голая, в разных ракурсах. Я потом спрашиваю: кто снимал то тебя хоть? Отвечает: Подружка, Светка. Была у нее такая, верно. По музучилищу. Еще покруче, может быть, чем моя Элеонора в плане секса. Я вообще заметил там у них в "музыкалке" все девки какие-то насчет эротики сдвинутые. А Светланка любила, например, свою грудь неожиданно обна-жать, когда смотрели вечером телевизор и жрали при этом голубцы. Они очень их любили и та и другая. Красивые сиськи, ничего не скажешь. Просила Элеонору, что б та их ей гладила. Да они, наверно, и спали вместе неоднократно. И не наверно, а точно. К лесбосу моя тяготела явно, только я тогда не понимал этих дел. Темный был, необразованный. Теперь- то мы видиков насмотрелись, просветились, не так ли?
  Ну, а как фотки эти увидел, где она голая, думаю: ага, подружка тебя фотографировала - с большим болтом.
  И все же я очень надеюсь, что она вернется скоро, сбежит из этого позорного Баку, испугается погромов, резни, немоти-вированных убийств, самосуда, гонений на русских и всех притеснений, какие выпадают на долю женщины в мусуль-манской стране... наплюет на большие бабки своего азера и приедет сюда к нам. К весне, может быть? Так ты считаешь?
  Я заверил товарища, что обязательно приедет, будет здесь весною.
  - Тут- то я ее и возьму ее в оборот, - закончил Леша на такой мажорной ноте.

СЫЧЁВКА


 Вот говорят – не верь приметам. А я убедился, что приметы не врут. И вот рассказ на эту тему. Еду я как-то раз на автобусе из Москвы с Володей Марковым. Он автор книги стихов «Тринадцать сексуальных маньяков», общался когда-то с Осмаловским и теми девочками, которые давным-давно выложили своими телами на Красной площади короткое и ёмкое слово ***. Под Гагариным, где написано слово Гжать и есть несколько чудных чурецких заведений и пахнет ихней мясной жратвой, автобус обычно останавливается, чтобы люди могли поссать, покурить и размять ноги. Ну, и поссали. А Володя купил литровую баклажку пива.
Автобус тронулся. Мы пьём, болтаем, вспоминаем, как я в ЦДХ на обсуждении премии за радикальные тексты послал всех на *** и в ****у, за что меня охранники вынесли из зала, как Льва Троцкого из Советской России. И тут меня опять припёрло поссать. А ведь зима, скользко и у автобуса, как закон подлости, херовое сцепление – если станет *** потом заведётся. Я это понимаю, Володя понимает, пасса-жиры (все бухие) тоже понимают и очень понимают два водилы. Однако мне терпеть больше невмочь. Иду к водилам и объясняю ситуацию. Те мне резонно отвечают, что, мол, ты же видишь, как автобус идёт еле-еле. Понимаю, говорю, но что делать, жизнь-то одна. А вы так всегда, один из водил меня укоряет, нажрётесь, а потом вам останавливай, где попало, вам-то похуй, а что если мы вабще станем. Ты представляешь, что будет? Я прикинул. Тоже правильно, но что ж мне делать. И тут я увидел указатель на Сычёвку и меня озарило. Говорю водилам: видите впереди горочка? Тормозите на ней, а потом автобус легко пойдёт вниз. Тормознули всё ж. Я поссал покалено в снегу. И автобус благополучно покатился вниз. Катится дальше и моя история.

И что ж вы думаете? Это я по поводу Сычёвки. Приезжаю к себе на улицу Ленина, где снимаю комнату у медбрата Лёшки, а там сидит рыжая злая девушка и в ходе короткой беседы выясняется, что она сама из Сычёвки, бросила своего парня, который нихуя не зарабатывает и вот снимает тут на Ленина.
  Но это ещё не всё. Нихуя. Забухал я, конечно, на этой улице по привычке. Сначала весело было, дружков всяких встречал, типо Вакуни, Бати, Юденича, Коломина… Послед-ний всё ж допрыгался. У него мания как подопьёт, начинает к людям приставать и провоцировать. Узкий круг-то его пони-мает и не очень обращает внимания, только отмахивается, просит не трындить, называет нудистом и посылает зануду нахуй, а вот дальние люди, если он к ним приёбывается, особливо гопота и всякие лоховки, всё воспринимают очень сёрьёзно и конкретно. Не раз уж получал Коломин по дурной башке. А тут пристал к девушке в трактире «Ы» и начал ей вешать, что он, мол, сексуальный маньяк. Та слушала, слушала, да и сдала его ментам. Посидел Коломин в ментовке, понатерпелся всякого, ходил потом два дня, как поёбаный, однако выводов не сделал и продолжает свою провокационную деятельность.
Друг Коломина, Молотов, такой же мудак, как его товарищ, поступил правильней: понял, что нехуй ему в Смоленске нарываться и уехал жить под Ельню. Только и там его доста-ла белочка. Молотов рассказывал мне, когда курили с ним возле Тёркина, что трое суток бродил в бреду по ельненским лесам и видел такое… под такую музыку… Теперь вот хочет найти где-то недорого пишущую машинку и описать свой опыт.
А я пришёл домой и пару дней не пил, собирался обратно в Москву. Но не судьба. К этой рыжей злой девчонке из Сычёв-ки вдруг приехали две подружки оттянуться в Смоленске. Для них этот город ваще ****ец. Здесь в квартире есть горячая вода, можно в парк сходить или там фастфуд «Русский двор». Мальчики прикинутые по городу гуляют, рядом с домом воинская часть – можно из окна на солдатиков позырить. А что у них в Сычёвке? Одна длинная Пролетарская улица, по которой колдыряют всякие ёбнутые пожилые уроды, несколько старых двухэтажных домов, да большой частный сектор, где в каждом дворе продаётся сэмыч. Да ещё бар «Каравелла», который они именую «Корова», где можно крутануть на бобло залётных богатеньких лохов. Ну, конечно, там есть дурка для зеков знаменитая на весь мир, так как раньше там держали всяких известных политических. В ней, кстати, если не ****ят девчонки, дураки-зеки недавно съели санитарку. И ещё в Сычёвке в своё время жил и работал врачом известный писатель Булгаков, который от тоски зелёной подсел там плотно на морфин.
Потом девки купили пива – пять баклажек – чипсы, сигарет, уселись тёплой компанией под включённую газовую плиту на кухне у разбитого окна и стали делиться с рыжей, которая давно уже на родине не была, последними новостями. Оказы-вается, Мотя лежит и не встаёт уже пятые сутки, как трава-нулся левой водкой, Аллигатор задолжал кому-то пять штук и на этой почве повесился, Кинолога убили, Штуцер упал пьяный с крыши и сломал позвоночник, Хорёк сдох от передоза… Короче, пацанов почти вообще не осталось в Сычёвке.

Девки пива попили, по****ели между собой и по телефо-нам, послушали последние хиты из ФМ и пошли смотреть телик. Хорошо Лёха, хозяин квартиры, как знал, сколотил незадолго до этого из досок широкий сексодром. На нём-то мы и устроились. Девки голодные, как сучки. Дотронешься до сиськи там или до письки – аж дрожат все. Ну, и понеслась нахуй под Дом-2. Шуру я первую трахнул. В это время Розана (чёрненькая) отдалась всё ж Наде (рыженькой) и под их стоны и чмоки моя Шура (светленькая) вдруг страшно заорала и кончила.
Не хочу даже описывать эту оргию, в смысле, что там дальше было. Переебались все, как могли и невозможным образом в этой комнате, где большой стол, спизженный из больницы, ломаный шкаф с древними книжками, некрашеная и вся разбитая табуретка. Всё это гудело, гремело и визжа-ло, когда дико стонали и орали сто лет неёбанные девки из далёкой Сычёвки.

 
 

ДВОРНЯ


 В последнее время чепок на Октябрьской стал самым попу-лярным местом, типа выпить и поговорить по душам. Там дешевле, чем где-то, включая трактир «Ы». А мелкое заведе-ние на Докучаева убрали и на его месте открыли относитель-но дорогое Кафе. Вот поэтому все нормальные люди и переместились на Октябрьскую.
А рядом там, на лавках, напротив Дома учителя, вечно сидят сильно пьющие мужики с кривыми красными, белыми, синими или совсем уже чёрными мордами. Это место у них называется «дворня». Чужих тут не любят, сразу гонят прочь или, если попадаются упёртые, особенно кто хлестается сколь у него ходок и в каких крутых зонах он чалился, ****ят прямо на месте. Зато своим завсегда помогут и не дадут умереть от жажды. И среди них частенько мелькает Наташка Смерть. Готичная и резкая, как всегда. «Смерть не страша, с ней встречались не раз мы в степи, вот и теперь она надо мной кружится», - напевает для храбрости Володя Граф, который в своё время отторчал двенадцать лет за убийство, увидев Наташку издалека. Она не идёт по Октябрьской, а прямо летит. Налетает на пацанов и начинает их бомбить. Даже бывшие зеки её побаиваются. Она же моментально начинает кого-то из старых урок раскручивать для начала на портвешок.
Там ещё Макс рисуется, на Октябрьской, в чепке и на лав-ках. Я ж не знал, что он такой дурак. Раз приглашаю его к себе домой выпить вотки. Он сам покупает две бутылки правильной и какую-то там закусь. Апельсины даже и бана-ны, как щас помню. Ну, идём, всё ништяк. Приходим. Только половину бутылки выпили, Макс как заорёт: «Мне, Алик, выйти надо!» Ну, выходи, говорю, дверь открыта. А он не в дверь, а в окно кинулся. Ладно, не высоко, второй этаж. Все потом говорили, что пусть бы прыгал, не *** б ему не было, тем более пьяный, а бухим везёт в таких случаях. Только ну её нахуй, я потом Греку и Смерти объясняю, когда мы по Заполке набегались, а спирта так нигде и не купили. Да и *** с ним, и хорошо, потому что от него потом отход я ****, летом, сука, чуть не сдох. Наташка ещё в арафатке, как шахидка в натуре. Ей похую, у неё ж цероз печени, всё равно помирать через пол года. Надо было этим пидарасам, кото-рые таким спиртом торгуют, от которого люди мрут, тратилу хуйнуть зачуток. Да и всю эту Заполку надо вабще уничтожить из огнемёта с её бараками и теми уродами, которые там проживают.
Я им объясняю, когда мы всё ж выпили нормальной вотки за Грекову сотню, которую ему пришлось дома у мамки ****ить. Ну, вмазали, и я им говорю: на *** мне это надо? Макс стоит на скользком карнизе, внизу голимый лёд, а над ним огромная сосулька. А он растопырил ноги и замер. Да ещё лыбится, придурок. Я кричу: не двигайся! Тут ещё соседка прибежала пьяная, кричит: да пусть он прыгает, урод! Он пьяный, ему ничего не будет. Бухим вабще везёт. Но мне это не нужно, говорю, вдруг убьётся, объясняй потом тупорылым ментам, что к чему. Мне этих проблем не надо нихуя. Я щас хочу тихо попить и поговорить о хорошем с нормальными людьми. Только где они есть нормальные?
Вот Клюгер раз тоже пришёл с портвешком «Эрик» из мага-зина для бедных «Дырка». Ну, выпили восемь штук, закуски нихуя нет. Я отрубился, а этот барбос… Короче, просыпаюсь ночью поссать, вижу, как в кино, Клюгер сидит на полу и кидает нож в стенку над моей головой. Вот же еблан ***в. А если б…
Или Тоша тоже молодец. Тот, наоборот, в отличие от Мак-са, нет чтоб в дверь входить, так он постоянно в окно лезет через козырёк над крыльцом и обязательно чегонить на кухне расхуярит. Сцука! Скалолаз ****ый. Вон иди на Заполку, ёбни денатурата и по крепости лазий, может, ёба-нёшься када с концами.

Короче, Смерть с Греком поебались, я поспал, Грек как-то утром свалил по-тихому, я лёг к Смерти. А, да, она уже встать не могла, потому что когда пошла ночью поссать, на неё в темноте что-то ёбнулось типа шкафа и перебило ногу. То есть, ступня у неё или как там эта часть ноги называется внизу, вся распухла: Смерть, блять, встать, не может. У неё, конечно, паходу измена и прочая ***ня. Кричит… Вернее, хрипит, кричать уже не может, что батя (он у неё полковник и врач психиатр при тюрьме) теперь точно в дурку упрячет надолго. Вабще ей очень ***во. Она скоро сдохнет от цирро-за. Ей хочется кифира, томатного сока, пива Жигулёвского три литра и семечек.
Да у неё судьбина такая: Смерть постоянно то с разбитым еблищем, то со сломанными конечностями. И один *** на дворне рисуется и бухает на халяву. Мужики там добрые, поют пока. Последнее время стала к Убийце захаживать ночью. Он там заебись рядышком в Чуриловском тупике живёт. Убийца, если кто знает, любил когда-то одну девку. Звали Графиня, потому что она любила, как подопьёт, пиз-деть про своих титулованных предков. И вот эта чувиха (царство ей небесное) Убийце как-то раз изменила (это ещё до того как она начала путанить в мотеле). А тот приехал к ней в Ельню и поджог её дом. Она его посадила, канешна. Только братан убийцын из Кёнига продал свою "тайоту", Убийцу из тюрьмы выкупил и сделал ему шизофрению. Теперь Убийце заебись: он нигде не работает и пенсию получает. Да ещё брат из Кёнига десять штук присылает в месяц Убийце на проституток строго. Так Смерть, сучка, повадилась к нему ночью заходить, когда он при бабле. И не прогонишь её никак. Кричит: у меня цероз печени, мне ****ец скоро. Бьёт на жалость, и Убийца тратит на неё всю свою жалкую пенсию.

Да ладно, *** бы с ней. Я про Макса начал рассказывать. Мы с ним в чепке посидели сперва. У него бабло было. Он щас с Греком в Москве подрабатывает. Не слабо там капусту рубят. Короче, не помню, что там за ***ня произошла на ****ой Октябрьской. Сначала мы со Стасом сидели, музы-кантом, (он теперь уже покойник, когда наши с голландцами играли умер) и его дружком каким-то. Такой бледный в чёрном пальто. ****ели всё про музон, буддизм и похуизм. Потом эта старушка, бывшая поэтесса, подошла, которая там между столов ходит. Станет так у стола и молчит, только улыбается. Ну, мужики не поймут сначала. Думают, может, ей денег надо. Некоторые подают. А она ждёт, пока они отвлекутся своими разговорами, и – раз, хватает, что у них там недопито. Ну, не ****ить же её. Гонят, конечно, только она один хуй возвращается и стоит с идиотской улыбкой на сморщенной роже.
А да, вспомнил. Потом этот придурок Митяй нарисовался. Я его не знал раньше. Стасов дружок. Стоит на другой стороне стола и на меня голимо зырит. Потом начинает наезжать: мол, я тут лишний. Я сижу спокойно, только улыбаюсь. Мне такие лохи похуй. Пусть попробует только тронуть, тут же в этом грязном чепке ляжет. А Митяй покричал, покричал и брык навзничь. Сам, без моей помощи. Лежит и лежит. Да тут такое часто случается. Люди уже не обращают внимания, проходят, стараются только по возможности не наступить. Лежат мужики трупами, да и *** с ними. Потом всё-таки кто-то Митяя домой потащил.
Да *** с ним, с Максом, он после, как мы с соседкой его с карниза сняли, раздейтый, похую мороз, побежал куда-то. (Потом я его встречаю на дворне, он говорит, что к своей тёлке в одной рубашке заскочил). А вот что со Смертью делать? На телефоне денег ноль, бате её никак не позво-нишь. И бабла нет вабще. Смерть лежит, даже поссать сходить не может. Принёс ей тазик. Думаю: может, пока она встать не может приглашать сюда с улицы прохожих мужиков, чтоб они за какие-то деньги её ****и. Быстро наварили бы на бутылку того же спирта на Заполке, чтоб она пропала с концами. А потом и домой бы Смерть отправили на тачке в лучшем виде родакам сдаваться.

 

МАРИНА


 Девушку звали Марина, и линия ее руки была очень даже загадочная. По крайней мере, никто еще не расшифровал ее толком, хотя многие пытались. Сейчас вот тоже перед ней сидел в кресле америкос ****ый и пытался ей что-то гово-рить, гадая по руке. Только она ничего не понимала, да и по фигу ей. "Откудава ж к нам приехал, гад?"- только и свербело у нее в мозгу. Языкам она, к сожалению, не обучена была. Да, это, конечно, большой ей минус. Ленивая вся в мать. Та вечно не работала, а как Маринка пошла путанить по Инту-ристу, стала просить, чтоб та ей шмотки фирменные прино-сила почаще. Абсолютно без понятий, ****ь, женщина. Ну, деревенская, конечно, баба. Иностранец между тем дал ей стакан виски и с удивлением смотрел, как она залпом его ***нула. Ей этот самогон не впервой пить. Он противный, но крепкий. Пробивает. Турист начал что-то спрашивать. Она замахала руками и закричала на него, чтоб он понял ее лучше. Но он ни *** не мог понять. Ладно, это и не важно совсем. В номере приятно пахнет хорошими сигаретами и французской туалетной водой. Этого у иностранцев не отнимешь. Они чистые. Этот тип загорелый стройный красивый. Ухоженный весь такой и очень упитанный. Ноги накаченные, как у спортсмена, и волосатые. Он драл ее довольно долго. Видно, что давно без бабы. Пу-тешественник. Потом долго мылся в ванной. Она пока листала какой-то глянцевый журнальчик. Турист вернулся, подошел к Марине, пристально посмотрел на нее и ударил прямо в нос. Пошла кровь. Она вскрикнула. За что, падла? Какая пошлость. Вот она хваленая цивилизация. Наверное, теперь синяк будет. Вынужденные прогулы. Придется нака-зать гада. У, америкосы проклятые. Весь мир хотят хапнуть. Марина решила обязательно что-нибудь украсть у туриста. Когда он заехал ей второй раз, она ебнулась головой о стенку. Но не заплакала, чтоб не опозорить родину. Вспомни-ла непроизвольно как терпели наши герои типа молодогвар-дейцы и другие. Турист поставил ее раком и стал ****ь прямо зверски. Вихрь воспоминаний в ее тупой башке, пока он не вынул хуя из жопы.
Десять ровно красных, вполне номенклатурных рож на той хате в лесу, где она одна женского пола, а подружка Жанка сбежала, сучка. Слиняла тварь немытая. Но ей еще будет за это хорошей ****ы. Мужики, ****ь, делали с ней все что хотели, топтали ногами, ссали на нее сверху, всячески оскорбляли. Наконец, вообще охуели, дошли, уроды, до крайности - принесли ржавую опасную бритву и стали вырезать матерные слова на ее теле. Животные!
Она лежала на холодном полу, связанная колючей проволокой, проклинала все на свете, но пощады не просила, потому что была уверена - кто-нибудь обязательно придет на помощь. Так оно и случилось в итоге. Пришли два лесника. В ушанках с торчащими в разные стороны ушами, в ватных штанах, полушубках овчинных, огромных валенках и с одной на двоих двустволкой. Они гоняли по лесу волков и нечаянно набрели на это похабное зимовище. Зашли с мыслью по-греться и увидели такое, что не дай бог каждому присниться. Но не растерялись мужики наши, проявили солдатскую смекалку. По закону совести поставили всех уродов к стенке и расстреляли их без всякой жалости. Всю эту горячую десятку вспотевших, разошедшихся не на шутку жирных харь. Марину развязали, обогрели, дали хлебнуть спирта из фляжки. Отошла малость девка. Заулыбалась помаленьку, захотела жить и заниматься оральным сексом. Благодарна была, конечно, своим спасителям без меры. Жарко целовала некрасивых колючих мужиков. Обжимала их, как родных. Ведь убили бы ее те оборотни обязательно. Стопудово. Но, оказывается, есть еще в нашей стране настоящие люди. Не все, ****ь, окончательно скурвились.
Маринка сама спод Курска была родом, но давно уже из дома сбежала в поисках лучшей бабьей доли. Поработала плечевой на трассе, где ее раз чуть не грохнули. Пожила в общагах, переезжая с места на место. Бедствовала, голода-ла, пьянствовала, торчала, тяжело болела. Все было на самом деле. В рот брала у кого попала за жалкие деньги. Случалось на станциях отдавалась за банку тушенки. Жрать то хочется. А потом познакомилась с Серегой возле вокзала в большом городе. Она ходила там, как чумная, и просила закурить у граждан мужского пола. Он за ней долго наблю-дал и в итоге предложил выпить. Марина не отказалась. Она не спала двое суток и вмазать просто мечтала. Ей надо было срочно забыться и отключиться от всего на свете. Иначе ****ец. Пока шли до барака Серегина, рассказывала пацану свою краткую биографию, приукрашивая, конечно, некоторые факты. Кое-что вообще пропускала из скромности. По сути она лживая была девка, хоть и симпатичная. И прикид вполне современный.
  - Я как прикинулась, Сережа, - она ему рассказывала, ко-гда курили на крылечке барака, решив уговорить одну бу-тылку прямо из горла, чтоб не делиться с Серегиным батей, который до водки был страшно жаден, - мы с Жанкой одну овцу малолетнюю ночью встрели в районе пляжа. Чего-то она там прогуливалась совсем одна так поздно. Да нам по хую. Не наше дело. Может, из дома сбежала мокрощелка. Мы ей закурить дали и поговорили с ней немного. Потом вижу, ****ь, на ней тапки клевые и говорю, мол, снимай шузню, чувиха. Та беспрекословно подчинилась. Выступать не стала. Дальше и с джинсами точно так же рассталась и с рубашкой. Мы ее с Жанкой вообще наголо раздели и связа-ли. Жанка говорит ей, что, мол, сейчас мы тебя убивать будем, крыса. А та молчит, как в рот воды набрала. Не скулит даже. И широко открытыми глазами на нас, *****, смотрит. Короче, не знаю что на нас нашло Сережа, только били ее на смерть. Пинали ногами, чулком пробовали душить. Ковыряли куда попало ножиком, который Жанка с собой постоянно носила. Она воровка, кстати. Сидела за это. А если с мужиком побудет, обязательно что-нибудь зацепит. Хоть какую-то мелочь. Короче, ****им мы эту сучку драную и никак кончить не можем. Прикидываешь? Тогда сообразили. Развели костер из сучьев и бумаги и бросили туда эту малолетку. А сами убежали. Вот и все. Только рано утром я решила из тех мест сдернуть. И вот видишь на свое счастье тебя встретила.
Она уже прибалдела прилично на пустой желудок и старые дрожжи. Обнимала нового дружка и целовала его в губы. То и дело благодарила за выпивку. Это у нее, овцы, заклинило. Вошли в барак, весело звеня посудой и смеясь громким смехом. Все по хую. Молодые они да ранние. Реготали над какой-то смешной шуткой так, что за стенкой стучаться начали. Потому что там покойник был в ту ночь. Батя Серегин спал после смены на койке и храпел на всю комнату. Тихо тикали часы Кукушка. Еле-еле тлела печка. Пахло керосином и навозом. В окно был виден кузов большого и грязного самосвала, который стоял здесь уже пятые пьяные сутки с запрокинутым кузовом. Водитель, Зубр Коля, находился в длительном запое. Маринка с Сережкой сели за стол крытый рваной клеенкой, выпили сразу две штуки вина быстро, чтоб моментально догнаться и не делиться с противным батькой. Забалдели капитально и от души развеселились. В оконцовке разделись наголо, врубили музон, игнорируя стуки в стенку. Очевидно полагая, что покойнику музыка не помешает. Плясали так, что со стен, оклеенных пожелтевшими обоями, попадали фотографии, на которых Серегин батя был изображен рядом с ихней матерью, которая умерла пять лет назад от водки. Развлекается, в общем, молодежь по-своему. В этот момент просыпается батька, садится на койку в одних трусах, прочищает глотку, тянется рукой за Примой на табуретке, громко кашляет. Вдруг видит перед собой, как в тумане, гнусную картинку. Двух прыгающих голышом падонков. Хоть стой, хоть падай. Разврат, думает, крутой, как в Шанхае. Понимает мужик, что так нельзя делать по всем понятиям. Ведь за стенкой лежит мертвый дружок Петька, который попал по пьяному делу под поезд. Встает работяга, которому отдыхать бы еще после тяжелой смены, и, покачиваясь, приближается к шпане. Пытается урезонить молодежь словами. А та ноль внимания. Ей все по хую. Еще пуще балдеет и смеется над паханом. Тогда батька хватает со стола нож, которым еще недавно резал сало, и хочет во-ткнуть его Сереге в бок, чтоб проучить ***вого сына на всю жизнь. Преподать щенку хороший урок. Да они только такое обращение и понимают, цацкаться с ними, отморозками, бесполезно. Но Сережка ушлый был парнишка, хоть и слегка забитый на вид. У него топор завсегда наготове лежал на всякий пожарный случай. Выхватил его мгновенно из похо-ронки и, не колеблясь ни минуты, раскроил агрессору череп. Марина обняла дружка крепко и повисла на нем, обожая его в тот миг дико за храбрость. Потом сказала негромким голо-сом:
- Давай уедем отсюда, милый.
Он враз согласился. Мальчонка в красной рубашонке, рва-ных джинсах, поношенных кроссовках. Довольно симпатич-ный. Кликуха Крокодил. Уже социально опасный, несмотря на малый возраст. Неслабо отметился в дурке. Не колебался ни минуты. А, бичивать так бичивать. Он налил ей вино прямо в чашку, а себе в кружку. Они, не чокаясь при покойнике, выпили за любовь и дружбу.
- Да играть на инструменте, девки, это вам не *** сосать, - заговорила Маринка скороговоркой со сна, непонятно к кому обращаясь, - тут талант нужен, а не одно только призвание.
Под утро, когда они оба окончательно проснулись, она стала рассказывать Сергею про то как по Интуристу путанила. Чтоб не журился хлопчик, как в Крыму говорят.
- Ну, и чем дело-то кончилось? - спросил, наконец, пацан, испытывая уважение к подруге, которая так много испытала в этой жизни.
- Да ***ней полной, - отвечала девушка. - В номер долго стучали. Мы не открывали. Думали, что уйдут звери на ***. Они ж, суки, сломали, ****ь, дверь на хуй и ввалились трое человек с автоматами. Мне сразу ****ы отвалили и увели. Держали в подвале, кормили плохо. Били часто, пытали. Настаивали, чтоб я в чем-то созналась. Дебилы ****ые! Но я молчала наглухо. Ушла в крутую несознанку. Держалась, твердо верила, что выберусь оттуда. Так оно и случилось. Вот я и встретилась с тобой, дорогой ты мой человек.


 
 

Ы


 Вышел на улицу – ну, бля****ец. Все стены домов расписаны: Виктор Савик педераст, деторастлитель, извращенец, педофил. Что за Савик такой? Вот же прославился чел на весь город. Потом видел такие надписи по всему городу, на крепостной стене и даже на дальней окраине в районе киселя. А потом этот самый пидор савик блять и замазывал свой чёрный пиар.
На переходе через Б.Советскую очень херово работает светофор. Приходится подолгу ждать зелёного. Рядом со мной стоит задроченый мужик и повторяет: сегодня ***во, очень ***во, а вот вчера было хорошо, отлично. Я думал это он про светофор. Оказывается: вчера вечером пришёл к нему кто-то с двумя бутылками вотки. Хорошо ему было, а сегодня - очень плохо.

Блять, иду дальше по Ленина, вижу, в подворотне стоит спившийся блатной Шугрей. Качается, тянет руку. Раньше он постоянно наезжал, требовал деньги. Бью его с ноги, он падает в лужу. Из своего дома выходит бандит – Баляса. Этот бухает редко, в основном своими бандитскими делишками занят. Предлагает мне выпить во дворе возле кирхи. Раньше эта улица Кирочная называлась. Чево ж здесь не кирнуть, правда? Купили в Пушкинском хорошей вотки, выпили, вспомнили Дядю. Помянули. Дядю недавно убили. Он тоже мудаг пил с кем попало, вот и нарвался, блять. Жаль мужика, канешна. Дядя он нармальный был чел. У него всего одна ходка за убийство по-малолетки. И он никогда, кстати, в отличие от многих, не жалел денег, если они у него появлялись. Баляса говорит, в соборе, когда отпевали, Дядя лежал в гробу и как бы улыбался даже, а на кладбище сильно помрачнел.
Ну, распили мы, сидя на каком-то ящике, бутылку Бахуса, поговорили о всякой отвлечённой поебени. Я малость акли-мался и осмотрелся. Что я замечаю в последнее время так это ахуенное количество челов мужеского и женского рода с испорченными серной кислотой рожами. Видно такие у нас нынче разборки. Даже одному члену партии Родина и депута-ту недавно плеснули в харю, чтобы не ****ел лишку. Об этом все местные СМИ сообщали.
Баляса, наконец, говорит, что ему уже захорошело, и он идёт спать.
А я ещё только раскумарился. Захожу, блять, в трактир «Ы», там Клюгер спит за столом, а перед ним стоят два полные бокала пива. Клюгера недавно менты сильно побили, и он теперь засыпает в самых неожиданных местах. Да это ***ня. Я вот вспомнил чисто визуально, как когда уезжал из маскво, зашёл в одно мелкое заведение и вижу картинку шо****ец. Сидит за столиком здоровенный такой амбал и спит, а в руке навытяжку держит полный бокал пива. Тут подлетает к нему пожилая алкашка с хомячковой рожей, резко выхватывает бокал и моментально выпивает всё пиво. Чел просыпается, видит пустой бокал, идёт к стойке, требует наполнить, потом возвращается на своё место и опять засыпает с полным бокалом в руке.
Ну, я Клюгера толкнул несколько раз в плечо – он ноль эмоций. Скучно стало, и в «Ы» совсем пусто. Караоке тоже молчит. Помнится, под Новый год тут весело было в послед-ний раз.
  Заскочила Кира Йабанутая и сразу к барменше с большими сиськами, звать Эльвира или Зифира, что-то в этом ****ском роде. Кричит: какая грудь! Эта****ец! Если б я была мужиком, я б тебя сразу выебала.
Ёбнула чего-то, присела к нашему столику, толкнула Клюгера так, что тот чуть не свалился со стула, и уснула. Ей снилось, что у неё вырос ***, и она по-быстрому переебала всех, кого давно хотела переебать в этом городе. Проснулась. Увидела по телику фильм про лесбиянок, подрочила, кончила и опять уснула.
Мне с этими спящими идиотами скучно стало сидеть. По-шёл пройтись. Встречаю Гену-юриста. Тот, как встречаемся с ним, (обычно раз в год стопудово по закону невероятности) угощает меня кофе и заводит разговор на культурологиче-ские темы. На этот раз среди прочего, когда пили кофе в парке по-над озером, Гена рассказал мне интересную феню. Оказывается, в зоне уголовнику считается в доблесть выебать кобла (то есть, активную лесбиянку), а той это большой позор. По понятиям она должна тотчас покончить жизнь самоубийством, а зеку наоборот от братвы уважуха. Потом мы ещё пили кофе по-восточному в бывшей «компотнице», на Ленина, на втором этаже кондитерской. Раньше это было очень модное место. Народу всегда битком. Все свои. Можно было легко напиться или подкурить дури. Теперь зал пустой, только в дальнем углу сидят пожилые писатели и поэтессы. ****ят что-то про литературу и поют романсы под гитару. Скука витает в воздухе. Но кофе по-прежнему (по-брежневу) очень ничего.
Чевота после кофе мне ещё больше захотелось вмазать. Возвращаюсь в трактир «Ы».

Захожу – там Кира Йапанутая сидит. Пьёт стаканами Пер-цовку и плачет. Морда вся красная, глаза, как обычно, выпученные и безумные. Говорит мне: давай пятихатку проссым. У неё блять горе. Мобильник с****или. Да и *** с ним, но в нём были эсмски от любимого человека, Юрки, который в начале лета утонул в Днепре попьяни, укурки или заширенный.

Пили мы с Кирой, пили, потом она вроде отошла от горя и начала мне один случай рассказывать. Идёт она как-то глубокой ночью под ж-д. мостом. Вдруг из кустов выскакивает страшный, грязный и вонючий чел. Она шуганалусь канешно, а урод так вежливо и по-интеллигентски к ней обращается: девушка, вы не возражаете, если я при вас подрочу. Ну, Кира не стала возражать. *** ево дурака знает, может ещё как ****ёт, если откажется. Потом ****ат говорит: а вы не могли бы меня постегать крапивой, я вам заплачу. Ну, Кире как раз деньги нужны были срочно, чтобы хмельнуться, понятное дело… Она придурка отстегала, как надо, и он заплатил ей семьдесят рублей.
Когда мы пятихатку Кирину пропили, я решил пойти разве-яться в сауну. Давно там не был. Зашёл и сказал этой тол-стой бабке, что дежурит у входа, чтоб пригнала мне пять шлюх. Пока ждал, разделся, поплавал и попил пива. Про-ститутки прибыли, и я начал ****ь их. ****, ебал, потом мне всё это надоело, вынимаю штырину и ну их ****ей кромсать. Я гений пера. Пописал их шо****ец и орал при этом, как сумасшедший идиот: «Твари! Мрази! Грязные вонючие продажные шкуры!» Ненавижу это крысиное племя! Залил кароче эту сауну кровью.
Возвращаюсь после этого опять в «Ы», там Клюгер всё спит, а Йобанутой уже нет, куда-то сдёрнула. Она, как выпьет, летает непредсказуемо. Оказалось, однако, что к ней подсел какой-то угрюмый амбалистый еблан. Сначала угостил, потом предложил пойти с ним. Кира отказалась, он потащил. Она упиралась, уебан стал избивать её. Потом никто не знает, что с Йабанутой стало. Да и *** с ней. Придёт в «Ы» расскажет.
Напротив Клюгера сидит Ганя. Перед ним запечатанная бутылка вотки. Ганя угрюмый почемута и мне сразу предлагает: Давай, наливай и пей.
Ну, я налил себе полный стакан, как нас учили мужики в детстве, и выпил. Запил, как положено, пивом. Ганя тоже ёбнул и начал рассказывать. Его батя с улицы Бакунина любит гулять ночами. И вот вчера, в два часа ночи оказыва-ется на окраине города, где-то в Садках. (Страшный вабще район, его ещё называют Паляна, там цыгане торгуют нарко-тиками и дахую шерется всяких ёбнутых придурков). Вдруг из темноты перед батей рисуется огромный амбал, типо уебан. Батя, канешна, обоссался натурально, а уёбище, типо зомби ему говорит: слушай мужик, отсоси у меня, дам пятихатку. Ну, батя, делать нечего, начал сосать, однако так перессал, что никак не мог довести уебана до оргазма. Тот, наконец, не выдержал, оттолкнул батю и кричит: вот тебе пятихатка, уябывай отсюда нахуй!
Одели мы с Ганей эту водку довольно быстро, а тут и стем-нело уже. Вышли покурить. Народу дахуя, смотрим, гуляет. Оказалось, праздник был, день ВДВ. К нам вдруг один датый десантник подходит, говорит: ребята, подскажите, где тут чёрного найти можно, я тока-тока из Чучни и хочу оторваться.
Мы не знаем с Ганей, а тут вдруг из «Ы» выползает Клюгер с почерневшей от бухла рожей. Ну, десантник на нём и оторвался. Мы не встреваем, а то нарваться можно. А нам это нужно?
Короче, потом Клюгер долго лежал возле трактира и бормо-тал: ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ.


НОВЫЙ ГОД


 Наконец наступил Новый год. Оксана Склянкина пригласила меня в гости, чтобы познакомить с родителями. Я очень волновался, даже заикаться слегка начал.
В углу у них стояла елка, обозначая праздник, а перед ней на полу сидела Оксанка, вся нарядная, словно игрушка из универмага.
- Ну, ты в порядке, слушай, - сказал я ей, не смея и поду-мать, чтоб присесть рядом. Рыжие волосы ее и решительный пробор отразились в зеркале, а за окном капало и капало.
- Какой нынче Новый год без оттепели, - мрачновато заме-тил ее папаша, сидя с газеткой в кресле, дымя папироской «Беломор». Он был чистокровный русский, спод Ярославля сам, и курил исключительно этот сорт папирос, ну, в крайнем случае «Север».
- Нет, раньше был порядок, которого теперь нету», - про-должал водитель грузовика, - при - Сталине я имею в виду.
Я признаться, не знал, то ли присоединиться к Оксане и украшать елку, то ли пройти на кухню, где уже наливали всем по стопке.
- Ты чего такой робкий, парень? – окликнула меня ихняя бабка, и я, как был в фуфайке и без шапки, взял в руки стакан, налитый с краями. Опрокинул, и вмиг меня покинула нечистая сила. Хорошо стало, радостно. Но и досадно немного на Оксанку: она обещала мне наслаждение наедине, а тут целый цыганский табор народу, не считая младшего братишки, идиота сопливого. И никуда от них не денешься.
Когда опьянел наглухо, я ей все, что думал, высказал с глазу на глаз, при суровом взгляде одного Деда-мороза огромного.
- Тихо ты, - прошептала она, наряженная, вся разодетая, наглаженная, - как напьются все, пойдем с тобой к Варьке. Знаешь буфетчицу при станции?
Ладно, поставили стол в центре комнаты, разложили ман-дарины, сало, наложили картошки горячей с консервами в томате. Налили всем по «грибатому» стакану «белой», а бате как ветерану дали большую алюминиевую кружку. Он рад, кричит «Виват!», пьет за великого полководца. Я все барак свой вспоминал почему-то и погасшую или нет перед моим уходом печку, поломанную накануне в пьяной драке лавку, да рассыпанную по всему полу редьку. Дикость какая-то в голову лезла. Честное слово.
Оксана, казалось, про одно только думала в такую чудес-ную ночь и чуть не рыдала от рвущих душу предчувствий.
- Смотри, - сколько раз повторяла, почти не закусывая, моя Оксанка, - если только обманешь меня, получишь так по кочерыжке, потом всю жизнь арбузными семечками плеваться будешь.
Я гладил ее по затылку, успокаивая.

Наконец встали из-за стола. Включил музыку. Раздали маски. Мне досталась комиссара с усами, а папаше – кулака с обрезом. Оксанка получила собачью, братишка ее, дегенерат сопливый, лисичку. Бабка ихняя с нами играть не стала, греясь на печке, да считая вполголоса годы, что провела в заточении – за язык свой поганый, понятное дело. Бормотала про какую-то нечисть. А что до мамаши, то она с утра лежала пьяная в хлам в чулане, и неизвестно было никому, когда она проснется и попросит опохмелиться.

В общем, граждане, надели мы маски на свои лица и стали друг другу классово чужды. Собака гналась за лисицей, и, загнав ее куда-то за кулисы, стала рвать на части. Я ж, охотник до развлечений, выхватил маузер и стал стрелять по люстре для пущего шика, попадая постоянно почему-то в желтый абажур. Батька палил из обреза, как ошалелый, без остановки и всякого толка, пока не попал в старушку на печке, которая перевернулась в воздухе три раза и растяну-лась пластом на полу, поломав семо собой хрупкие кости. Тогда я, рассвирепев на мироеда, не целясь, одним метким выстрелом почти в упор, выбил ему все мозги. Шоферюга, не успев матюгнуться в последний раз, свалился прямо на разобранную кровать и больше не дрыбался. А от Оксанкиного неразумного братишки остались лишь клочки по закоулочкам. Только попугай Кеша, синий и вредный, болтался в клетке, как полоумный. Единственный свидетель этих странных событий. Он баловался окурком «Беломори-ны», считая себя заядлым курякой и ябедником.
- Теперь вас посадят обоих, - крикнул он на всю комнату и поднес нам по стакану водки.
Мы выпили, не чокаясь, как и положено, когда пьют за по-койников. Склянкина включила радиоприемник на всю гром-кость: било полночь. Мы поцеловались. Пошли танцевать вальс. Мы кружились и хохотали, как выздоравливающие больные, сжимая друг друга в жарких объятиях. Подобно двум туберкулезникам, которых вот-вот выпишут из диспан-сера.
 
Ее белое платье шуршало, а одной рукой она уже залезла мне за ворот рубашки.
- Ну зачем тебе этот хомут? - спрашивал ее я, страшно волнуясь, имея в виду свадьбу, этот предрассудок темных людей, на котором она почему-то настаивала.
- Чтобы не было в сердце раны после очередного свидания без штампа в паспорте.
И захохотала, как безумная, а после нахмурилась. На меня уставилась.
- Помни, что я сказала, - прошептала тихо и хрипло, и не-ожиданно сорвала с головы парик.
- Господи! – только и воскликнул я, неверующий, увидев абсолютно голый череп, на котором были нарисованы две черные кости и стояли три кроваво-красные русские народные буквы.
В это время очнулась ее мамка в чулане и простонала голо-сом убитой бабки:
- Ты что ль там, Оксана?»
- Я, а кто ж ещё? - отвечала лихая девка.
- А с кем это ты, дочка?
- Да с Варькой, соседкой, спи ты на хер.
Я взял тогда Оксану Склянкину в охапку и понес на койку. Споткнулся о мертвую старуху, скинул на пол твердого, как гвоздь, батю. Она билась в моих объятиях и материлась, и проклинала погоду, что не позволяла нам пойти погулять по ночному поселку, покататься с ледяных горок, целоваться на морозе, который розавит щеки, а потом радостными вернуть-ся домой под самое утро. И только синий попка, во всем бараке, может быть, трезвый, вменяемый, пожелал нам спокойной ночи, когда мы устали от ласк и присели на крае-шек койки выпить вотки да выкурить по папироски.

 
 

УПОКОЙ


 Снял я однажды очень волосатую шкуру. И ****а у неё тоже не бритая оказалось, что радует ахуенно, патамушта надоели уже впритык бритые пелотки. Баба ****ься хочет, спасу нет, но тащить её некуда – ко мне далеко, а у неё дома родыки охуевать начнут. Короче, всю ночь на лавке у её дома на Ломоносова занимались любовью, и она ещё жрачки с хаты припёрла к нашей водке. Щас жара стоит невъебенная, даже ночи тёплые.
Утром решили за грибами поехать в деревню Упокой. Там по слухам их хоть жопой ешь. Хоть косой коси. Ну, двинули на великах за окружную, в сторону Самострелова. Дорога там яибу – рытвины да ухабы, но мы на колёсах ехали, и поэтому всё похуй.
При****или, а там, как закон подлости, дождь зарядил. И, по-видимому, надолго. Что делать? Тормознулись у местного директора школы имени Красина. Что за *** такой этот Красин? А *** его знает. У нас тут вабще многим мудагам памятников понаставили, хер проссышь. Дело не в етим. Забухали мы у Палыча канкретна, мама не горюй. Директор бывший матрос оказался. Как оденет пару стаканов водяры, сразу песню петь начинает:

За друга готов я хоть в море,
Но только с воды меня рвёт.

Пропоёт куплетик и брык с копыт. Долго потом отдыхает. Хуле, каникулы в школе и вротебать. А нам скучно. У него телек чёрно-белый еле чевотам показывает и больше нахуй заняться молодёжи нечем. Есть гитара, но я не играю. Буха-ем, короче, со шкурой в два жала и поебать на всё. Она походу раздевается, и тут я вижу, что всё тело у девки в синяках канкретна. Что с табой, блять, такое, спрашиваю у шалавы. Отвечает, что её, мол, контора прихватила, шьют, суки, экстрмимизм и брутальный секс. Ахуетьневстать. А синяя, потому что на мотоцикле с одним ****атом ехали и врезались прямо в Камаз, который пёр с горки на ахуенной скорости. Парня сразу в морг, а ей нихуя, только побилась сильно. Если б контора ****ая моск не ебала нащёт этога эксстрминизма, жить можно. Жизнь-то вабще прекрасна, особенно когда есть бухло, дурь и колёса.

Дождь всё ***рил, а мы бухали. Палыч иногда очухивался и тоже выпивал, а потом затягивал свою коронную:

За друга готов я хоть в море…

Ему, бедолаге, тоже не повезло в этой ****ской жизни. Жена из дома выгнала, когда они жили ещё в Туманово, вот и пошёл Палыч скитаться по всей нашей области. Каким-то образом попал сюды и осёл временно. А что, в Упокое за-ебись, тихо тут и выпить есть с кем. Учитель труда приходит, Петрович, и кочегар весь чумазый, Трифаныч. Компания тоже.
Дождь никак не прекращался хоть ты обосрись. Мы со шкурой аж заскучали. Бухать и ****ься тоже уже надоело, хотелось пойти грибков посбирать. Хорошо хоть карты нашли, начали играть в дурака на раздевание. Отвлеклись малость. А дождь ***рил яибу.
Пока бухали, там, в Упокое, происшествие случилось. Один дедок, сосед Палыча, психанул канкретна. Жена и дочка, обе алкоголички конченные, регулярно отбирали у него пенсию и тотчас пропивали вчистую. Он уже куда только деньги не прятал, даже в штаны ховал, и то эти стервы находили и забирали прям в наглую. Ну, он терпел, бля, терпел и не выдержал, психанул реальна. Схватил топор, и жену сразу порешил, а у дочки, Любочки, отрубил ухо. Приходит потом к другу свому, кузнецу Власу, и говорит:
- Ну, я ж своих засек всёжтаки, Влас.
Там ****ец что вабще творилось в этом ****ом Упокое, как нам порассказали местные забулдыги, только не хочется об этом даже ****еть.

Потом Палыч пропал. Нет и нет человека. Хотели уже идти в лес искать его в сапогах и куфайках, но тут объявился хозяин. Бледный такой, трясётся и молчит насмерть. Так и эдак пытали его со шкурой – не колется нихуя мариман бывший. Сидит и тупо смотрит свой чёрно-белый телик. Шкура моя, наконец, ему говорит:
- Палыч, настрой ты телевизор, ни *** же не видно, что там показывают.
А он молчал, молчал, да вдруг как закричит:
- А суки-****и, заебали ****ые буржуи!
И как кинется с молотком к телику. Расхуячил его весь моментально. И после этого начал каяться. Рассказал, что пропадал трое суток на железной дороге, и в оконцовке пустил-таки под откос скорый буржуйский поезд. А нехуй им ездить, пидорасам, раз тут вся деревня вымирает и уже скоро словом обмолвиться будет не с кем.
Ну, надо выпить, конечно. Что ещё делать раз дождь заря-дил, по-видимому, надолго. Я велики наши продал местному механику, Захырычу. Купили бутылок двенадцать вина и пили так, что Палыч опять ахуел и пошёл палить деревню эту Упокой, потому что всё равно тут жизни никакой нет. Но из-за сильного дождя поджечь ему удалось только один талалаивский древний домик с соломенной крышей. Старухи и колдыри, какие ещё там, в Упокое, жили, собрались поглазеть на пожар. Талалай среди них стоит убитый горем. И вдруг вспомнил мужик, что у него в хате полтос в диване спрятан. Метнулся в дом и уже больше оттуда не вышел.
Тут мы со шкурой решили, что этот дождь никогда не кон-чится, не судьба нам, значит, грибков собрать, и попёрли домой пешком через Самострелово по непролазной грязи.
 

МАЙМЕСЯЦ


 Май начинался просто катастрофически. Во-первых, закры-ли два наши культовые дешёвые заведения – трактир «Ы» возле Блони и «Чепок» на Октябрьской. Там всегда, если на мели, можно было выпить – центровые маргиналы-то пока не все вымерли, да и новое племя подрастает – Немой, Димид-рол, Митяй, Михна и др. А тут, блять, ****ая система всю тусу разрушила разом. Знают куда бить, черти. По самому больному. Теперь хоть подыхай с бадунища, некуда податься, чтоб хмельнуться наскороту.
Одновременно, правда, появился дешёвый портвешок в Лаваше и Дырке всего за 29 рублей. Но опять-таки пить его негде, только во дворах или на Тропе Хошимина. А это экстрим, русская рулетка, потому что менты могут появиться в любую минуту, а может и проскочить у нас, если повезёт. Ваще, думаю, система специально наши любимые заведения закрыла и выкинула в продажу этот блятский портвешок, от которого многих конкретно глючит. (К примеру, центровая девочка Саша намедни вмазала пять портвешков и на пнях за Чайником (конструктивисткой трущёбой) беседовала как бы с каким-то тёмным народом, который потом куда-то таинствен-но исчез). А ей, системе ****ской, двойная выхода, падле: вино быстро раскупается, и менты ловят пьющих на природе да берут с них штрафы. Двойной навар получается. Вот же, гады.
Ну, набрали мы портвешка да ещё две сосиски взяли на всю толпу, человек десять, и попёрли во двор всей эпопеей прямо на Б. Советской. Думаем, сегодня ж праздник как никак первомай, не должны урядники слишком уж борзеть. Пьём, смеёмся, прикалываемся, истории всякие рассказываем. Давно ж не виделись. Как плохая погода стоит, уже никуда не сходишь, все наши точки перекрыты. Вот же ****и!
Оказывается, Абдурашид сгорел у себя дома. (Потом оказалось, что это ****ёшь). Ну, как обычно, заснул с сигаретой и ****ец. Задохнулся угарным газом. А ведь не пил человек месяца два, всё в казино ходил, думал, что повезёт. Да только *** там. Савик утонул в Днепре обдолбанный. Там вабще в том месте, где мы купаемсяся всей эпопеей, куда сливают парашу по трубе, очень быстрое течение, виры какие-то нехорошие и ключевая вода, от которой сводит ноги и парализует мозг. Потом ещё Морячок рассказал, что Виноград совсем плохой после реанимации едва-едва до ближайшей от дома мурлычки доходит и в центре уже не рисуется. У него два или три инфаркта и желудка, считай, нет нихуя, всё вырезали. Как-то по осени ещё с ним на Тропе Хошимина бухали, он стакан выпил – как начило его чистить прямо жельчью жёлтой. А ведь сам Виноград бывший врач. Кажись, уролог. Помню, раньше, когда надо было хмельнуться все к нему пёрли всей эпопеей. Он лепила толковый был, ему больные часто бухло дарили. У него там, в шкапчике, дорогие напитки стояли – коньяк, виски, джин, даже текила. Он не жалел, если кто подыхал на отходняке. Виноград, он прикольный. Однажды, рассказывал, надумал он под капельницу нырнуть, потому что кумарило его яибу, и давление прыгало за всю беду. Ну, лежит у знакомого врача под капельнецей и так ему заебись стало, что решил он хлебануть. Тогда вылазит спод капельницы и бежит до ближайшего продовольственного. Покупает какое-то винишко, одевает бутылку из горла и опять прыгает под капельницу. И так ему стало ещё больше заимбись, что ваще****ец всему. У Винограда только одна привычка была плохая. Он когда мы выпивали, просил сразу ему полный стакан наливать. Некоторые пацаны обижались и чуть ли рожу ему не били, потому что нахуя же – все пьют по половинке, а Винограду надо сразу полный завинтить. Он же выпьет бывало тупо и на автопилоте канает прямо домой в своей Кисель.

Ещё кто-то рассказал, как Морской пошёл ночью за бухлом в ларёк и ево там грохнули какие-то отморозки. Типичный, кстати, случай. Морской он чувак известный был. Вечно в баре «Русский чай» за стойкой кого-нибудь раскручивал. Как щас блять ево помню. Сидит такой прикинутый и залётного клиента раскалывает на вотчонку, а нам, кентам, подмигивает и криво улыбается. А Клюв уже совсем никакой стал, Сашка Убийца говорит, тень от Клюва одна осталась и пьёт, не выходя из дома, напару со своей сеструхой, у которой уже цероз в последней стадии. Вот Лясин один, кажись, щас в завязке. Кто-то его даже на базаре видел, как он какую-то вещь себе покупал. Он, Лясин, всё ж мужик неплохой. Конечно, он постоянно, как увидит кого, деньги просит или хоть сигарету на крайняк, но однажды сижу я на Блони и чуть жив – вдруг рисуется относительно трезвый Лясин и говорит: Алик, ты болеешь что ль, так на тебе сотню. Я удивился: откуда у Лясина деньги? А он говорит: ну, я ж тоже иногда халтурю. Бывает.

Короче, посидели мы так во дворе на Б. Советской средь бела дня всей эпопеей на виду у всех жильцов и проходящих мимо чистых граждан, и никакие менты нас не тронули, а потом и пошли в разные стороны, кто как мог. Кто винтами, кто прямиком до хаты, кто нарогах, а кто и потихоньку. Еби систему, одним словом, как написано где-то на стенке.


 

ДОМИК НА БОЛОТЕ


 Расскажу я тебе, друг, историю. Всё равно ночь ведь глухая. Всё выпито, выкурено, съедино, денег совсем нет. Делать, Коля, нечего. Будем до утра выживать с тобой. Короче…Ты только не спи, Колян, озябнешь. Двигайся лучше к стенке. Я рядом, брат лихой, не ссы. Ну, вот слушай. Сижу я как-то в бане деревенской. Вдруг, глядь, вижу… Нет, ну её на ***. Давай лучше о хорошем. Плохое мне надоело насмерть. Ну его в баню. Так же, Коля? Ты только слушай внимательно, большая к тебе просьба. Я не вру ни грамма. Всё так и было. Точняк. В общем… О чём это я хотел? Сбил ты меня, Коля. Короче, дело к ночи. Глупо было бы, да? А почему так, Колян? Да не пизжу я, пойми ты меня правильно. Нет, нет и нет. Всё, брат, вспомнил. Наконец-то. Памяти-то совсем нет, столько пить, конечно. Так вот… Ты, ****ь, спишь что ли? Слушай сюда, мудак. Тут голая правда.
Жил я, значит, в домике на болоте. И решил однажды про-гуляться. Да нет. Ты не понял. Болота там давно уже не было никакого. Сухо совсем. Нет, нет и нет. Отказать. Только воздух остался неприятный и даже вредный. Люди там часто болели и умирали. А народ плохой совсем там жил, я тебе скажу, как другу. Одним словом, черти. Иду я это, иду. ****ую себе, куда глаза глядят. Вижу, вроде, поле, потом речка, дальше лесок, а за ним просёлочная пылится дорога. Опять скажешь вру, что ли? Да ты обнаглел, Колян. Какие на *** сказки? Смотри, не обоссысь только. Ладно, прости, брат лихой. Без обиды. Кстати, завтра утром встаём пораньше, собираемся… нет, нет, никакой водки. Исключено. Отказать. И прямо раненько за клюквой. Да какое там болото. А, ****а, вспомнил. Вот, значит, иду я. Курю пока. Смотрю… Эй, Колян, ты чего у меня такой холодный? Двигайся, ёб твою полуёб. Охуел, что ли, с горя? Только не спи, братан, пожалуйста. Рассказ страшно интересный. Подхожу я, короче, ближе, глядь стоят люди. Ну, человек, скажем, чтоб не с****еть, двадцать. Мужики, бабы, девки. Детей тоже штук несколько. Да зачем мне врать, братан? Смысл есть? Достал ты меня, мудила. Не в обиду будет сказано. Ночь глухая у нас кругом. Никто нас не видит, не слышит. Какой понт ****еть? А вот почему так, Коля? Да ладно, проехали. Так, так и так. Без булды и ****тсва. Подхожу я к ним и спрашиваю: «Мужики, закурить у вас хоть есть? Дайте ради Бога, а то последний бычок добил. Водки ноль. Жрать нечего». Да не, Колян, у меня глюки были сколько раз. Однажды… да ну их в баню. Не сомневайся. И белочка тоже была. Проходили. Сам знаешь, в дурке не раз отметился. Только ***ня всё это. Не ссы, брат лихой, прорвёмся. Единственно прошу как человека, не обоссысь тут на койке.
 

 ***
Погнали, однако, дальше. Ништяк история? Нравится? Ну, спросил у этих чертей насчёт курева. Молчание с их стороны полное. Ноль на меня внимания. Никто даже в мою сторону не глянул. Огляделся: ментов вроде нету. Это уже хорошо. Туда нам не надо. Проходили. А гдей-то мы сейчас, Коля? В бане что ли? Не дай бог. Только не туда. А, вспомнил, блин. Нормально. Заебись. Классно. Мёд и мёд. Да двинься ты, рожа противная. Не наваливайся, придурок. А то ****у. Так вот. Ничего себе, сказал я себе. Стоят они и молчат наглухо, как обосрались все. Ни водки притом, слышь брат, ни курёхи. Но бабы были, врать не буду. И молодые и старухи. Смотрят строго вниз. Там гроб стоит. В нём лежит девушка. Не пере-бивай ты, падла. А, ты молчишь. Это правильно. За умного сойдёшь. ****ый случай! Прикинь, девка молодая совсем лежит в том гробе. Красивая, ****ец всему. Да не пьяная, идиот. Мёртвая. Сто пудов. Как ты примерно. Шучу я так, дурак. Короче. Слово за слово, ***м по столу. Она и гово-рит… Да не покойница, заебал ты, Колян, своей простотой тоже. Скажу тебе откровенно, брат лихой, с головой ты не дружишь точно. Ебанись ты с горя! Обормот. Шкура есть шкура, пойми простую вещь. В общем, ты как хочешь… Какое там спать. Уснёшь тут. Какие уж сутки пылают станицы? Притом ни выпить, ни курёхи, ни пожрать. Ладно, завтра утречком встаём с тобой, моемся, броемся обязательно, берём рюкзачки. У тебя, кстати, рюкзак есть или проссал давно? Ну, понял. А вода тут у нас где? Всё есть – только ни жрачки, ни пойла, ни курёхи, братан. Дожились. Да всё будет. Не ссы, прорвёмся. Какие наши годы, братишка. Слушай дальше историю, пацан.
А помнишь, Коля? Да что толку теперь вспоминать. Ты там дрочишь, что ли, придурок? Всё у нас было, только ***ня всё это.
Короче, разделся я и начал париться. Тьфу, ****ь, обратно про баню. Привяжется же такая поебень. Я говорю тебе в десятый раз… примерно. До тебя не доходит, наверное. Въехал ты, наконец, дебил? Кто чёрт задроченый? Да за такие слова бошку напрочь. Разорву, *****, как грелку. А, ты про этого козла. Ну, я понял. Глупо было бы. Между прочим, это всё ***ня.
Жил я жил в том домике на болоте. А баба у меня хорошая была. При чём тут Наташка? Ты соображаешь, в каком году это было? Наташку до этого на станции убили. Откуда я знаю кто. Черти. Нашли на рельсах изуродованный труп. Да не спи ты, брат лихой. Замёрзнешь. Вот. Ладно. Всё хорошо. Завтра только, учти, с самого ранья строго за клюквой. Я тебя сам разбужу. Восколько там у нас первая электричка? Ага, понял.
 
 ***
Стою я, значит. А курить охота, спасу нет. Помираю. Ну и выпить, конечно. Да и пожрать не мешало бы. Да не вру я сто пудов. Передо мной гроб, а в нём девка. Сказал же – моло-дая, красивая. Лежит. Рядом стоит её подруга. Высокая такая дылда. На морду лица очень страшная. Причём тут снять их? Дурак. Ты соображаешь вообще? Что мы на ****ки что ль собрались? Хотя да, да и да. Завтра обязательно хапнем. Сто пудов. Но только после клюквы. Там полазить нужно, как следует. А что ты хотел, брат лихой? Да дело не в этом. ****юк ты, Коля, если хочешь знать. Только не обижайся. Я знаю, что их в жопу ебут. Двигайся лучше. Развалился, как конь. Мудила. Ну – *** загну. Что рычишь там? Могу и ****уть. Запрасто. Да шучу я, придурок. Успокойся. Все мы тут, Колян, свои.
Прикинь, иду я – курю. Иду – курю. Это песня такая. Группа Ноль. Тёмный ты человек, Коля, пещерный. В музоне не рубишь, братан, ни грамма. Тебе бы только закинуть кило несколько водяры и тихо отъехать. Вот и вся твоя ****ая жизнь. Не так что ли? Ладно, ***плёт. Слушай. Что дальше было. Лежит там, короче, в гробу девчонка. Лет двадцать не больше. Сиськи, ножки там… Ей бы жить да жить. Радовать-ся. ****ый случай. Но почему так? Нет, только не в баню. Жуть какая-то. Во попался, блин.

Вспомнил всё-таки. Как же память иногда отшибает. Жил я тогда в том домике на болоте с Валькой. Вот была сучка. Профура. Тебе рассказать, *** поверишь. Мразь конченная. Ты её знал, что ль? Да ну? Правильно. Работала в столовой. Сначала, долбоёб. Поясняю. Потом перешла на спиртзавод, а уже потом на железку, где её и замочили. Кто? Ну, черти, ясное дело. Нет. Ты путаешь. Ту звали Ольга. Толстая такая. Из-за неё ещё Пепел сел за нож. Орала сильно. Приревновал на станции. Там столько людей поубивали – гаси свет. Ну да, сивая по натуре. Ясный член, тупорылая. Грязная шкура одним словом. Заебал ты тоже, товарищ. Откуда я знаю? А курить у нас совсем что ли нет? Катастрофа. Пойти блевануть что ли? Не поможет сто пудов. Нечем там блевать. Мы жуём разве, когда пьём? Желчью только если. Проезжали... А ты, Колян, между прочим, пролетаешь однозначно, как фанера. Потом расскажу. Шкура она есть шкура, как говорил Вовка Протез с Бакунина. ****ись ты с горя, ёб твою полуёб. Тоже друг. Тихо, не ругайся. Кругом нас подслушивают черти. Слышишь?

 ***
Давай лучше о хорошем, брат лихой. Вижу я, все стоят. Молчат. Прихуели малость. Вдруг эта длинная страшная как заорёт: батюшки, а чего ж её так прёт?! И тут все эти люди как одурели просто.

А ты, Коля… Да ****ь ту Люсю! В клюкву, я сказал, одно-значно. Делов не знаю. Отказать. После, говорю, оттопырим-ся. Оттянемся, брат, в полный рост. По всей программе. В баньку сходим… Тьфу, ****ь. Только хотел о хорошем. Не получается. Жизнь такая, Колян. Она сложная штука, если задуматься. Да. Ёбнуться можно наглухо. Слыхал ты, кстати, про один случай? Недавно. А ну его лучше на *** и в ****у одновременно. Давай песню, брат лихой, споём на прощанье, чтоб ни о чём плохом не думалось. Тополя, тополя…

***
Не спится что-то. Заснёшь тут. Пойла ноль, курёха давно скончалась. Во, вспомнил. Эта дылда, а на морду лица страшно противная, просто ужас, как заорёт: батюшки-светы, что ж с неё так прёт?! Все смотрят, а у покойницы живот начал расти. Это ж, кобыла ****ая, и говорит, тварь не умытая: а я знаю, с чего её так прёт, её Ленин ****. Колян, без приколов. Хватает ту мёртвую и ну её бросать, кидать, подкидывать и бить о землю. Туда-сюда. Люди, конечно, охуели капитально. Друг на друга бросаются. Кидаются. Кусаются и рвут на части. Пару мальцов прямо сожрали. Клянусь могилой. Ну, пойми конкретно. Ни вина, ни водки, ни курева. Хоть бы пива. Дак нет же – *** соси. С ума посходили все. Там, короче. Весь ****ец что твориться началось. Эта длинная тварь в оконцовке покойницей размахивает: то кому-то по роже долбанёт, то о землю ударит со всей дури. Я припух, если честно. Думаю: надо дёргать оттуда, а то пропаду. Но, представляешь, дружище, не могу сдвинуться с места. Ноги натурально отказали. Почки, сердце, лёгкие почти не работают. Какой там желудок. Давно вырезали. Два ребра только осталось, я тебе не говорил что ли? А уродина эта всё орёт: это её Ленин ебёт! И покойницей во все стороны размахивает. Народ же страшно между собой ****ится.
Я не понял, ты замёрз что ль, Колян, окончательно? Такой холодный. Давай споём напоследок: а ты такой холод-ный…Вот так и пожил я в том домике на болоте. И не ***во было.
 
 

 ****И


 Вот тоже заебали в последнее время своей тупостью. Лето, наконец, пришло. Не жаркое, но всё ж погода стоит (*** тоже), солнце светит, птички поют, листва зеленеет, цветочки пахнут. И ****и, ****и кругом - сиськи, жопы, голые животы так и мелькают. Джинсы ползут вниз, юбки поднимаются вверх. Сиськи рвутся наружу. Звучит сплошь и рядом женский громкий вызывающий завлекающий хрипловатый матерок. ****ец, *****, заебали, охуеть – только от девчушек и слышишь.
Пили на днях с другом, потом надоело. Он говорит: пошли в цирк что ль сходим, хоть посмеёмся. Ну, встали и пошли. Даже водку эту «Велис», самую дешёвую, которую можно в Лаваше купить, не допили. По дороге в цирк заходим в магазинчик «Максим», за куревом, а там небольшая очередь и в ней стоит нечевошная такая весёлая ****ища и лыбится в мою сторону. Я пьяный точно среэрагировал и приглашаю в гости. Живу-то рядом, ****ый случай. Дружок мой чего-то зассал, так как вокруг девки вились какие-то малолетки. Он их боится, потому что они непредсказуемые. Могут с тобой пить и разговаривать, а потом вдруг начинают ****ить. Они все сейчас на пиве и наркотиках. Причём дурь у них какая-та не та, что раньше, а действительно очень дурная. Сколько случаев кругом. Да и *** с ними.
Ну, ****ь эта повелась. Звать Валерия. Идём ко мне, там ещё пол бутылки водки Велис стоит. Наливаю, выпиваем. Лера сразу футболку поднимает, показывает мне грудь – ничего такая, небольшая, но очень хорошая по форме – и лезет целоваться. Потом сразу отстраняется и говорит, чтоб я её не трогал, потому что она этого нихуя не любит. Ну, я телик ей включил, музтиви по её просьбе. Тут её опять пробило. Что-то начала про то как она мастурбирует классно, будто б я такого никогда не видел, и уже готова была продемонстрировать, но тут показали Билана.
Что там началось. Валерия вскочила, замахала крыльями, заорала: ну, скажи, что Билан классный, правда он супер? Ведь ****атый же пацан, ну скажи… Пидерос говорю, что по-гречески значит великолепный, кто не знает.

Вообще, по моему мнению, патриотизм сейчас в России принял попсово-футбольную форму. На днях ведь наши футболёры одели голландцев, так потом всю ночь под моим окном ходили толпы и дико орали: Россия вперёд! Трещали ракеты и питарды, и где-то в отдалении, никак на площади Ленина, утробно и уже невнятно что-то орали. Представляю, что будет, если наши станут чемпионами. А если проиграют? Полное ****ство.
А вот ****и они истерически ведутся на попсу и прямо фанатеют от всяких пидеросов. Валерия как накричалась за Билана, и, по-видимому, кончила раз пять, совсем одурела. Показывает мне свою нехилую трубу и говорит: давай прос-сым. Еле отговорил. А она опять вместо того чтоб поебаться по-человечьи, предлагает: пошли ко мне, я у мамки Пятихатку спизжу. Не пошёл, конечно. И Валерию эту выгнал нахуй, потому что надоели тупые пелотки, с которыми и поговорить толком не о чем.
 
 

КАК-ТО ЛЕТОМ


 Помню, лето стояло вот такое же, как сейчас. Не очень жаркое, с дождями, но и с хорошими порой тёплыми деньками, когда можно отлично посидеть с ребятами во дворе, в теньку, и попить водочки.
Накануне я со своей лоховкой жрал считай всю ночь, а утром она, как обычно, ушла на работу устраиваться. Кажный день ходит и всё бестолку. Ну, а если и устроится куда, то дня на три не больше. Уж лучше б дома сидела, сучка драная, и готовила чего-нить пожрать.
Ладно, она ушла, я сразу к ребятам. Как раз на камешке под своим окном Ширяй сидел (он уже покойник) и похмелялся с одним бандюком, который к нему иногда приходил попить чисто левака. Забыл его погоняло, на языке крутится, а вспомнить не могу. Да и *** с ним.
Такая же отвратная у него кликуха, кстати, как и сам этот толстый, лысый и выёбистый потц в пастозном спортивном костюме. Ну, они меня уважают одинхуй, и мне сразу стакан налили. Левой, конечно. Я выпил и их тотчас покинул, так как против Ширяя ничего не имею (не имел), а этого бандюка недолюбливал из-за его дешёвых и отстойных понтов. Тупой был крендель, как тот камешек, на котором они любили выпивать. Ширяй его чего-то уважал как крутого бандита и даже закусон нехуёвый из дома тащил, хоть его лоховка, Маринка, кричала на него за это, а мне он был просто проти-вен. Вот, вспомнил, нах, Гера у него было погоняла. Может, и щас ещё жив, хотя вряд ли, потому что мочили их тогда, бандюков, регулярно и стабильно. Как из дома выйдешь – гляди где-то у подъезда веночек лежит.
Короче, бросил я Ширяя с Герой беседовать о всякой от-стойной поебени и пошёл на лавки. Там уже Кандрат и Плащ во всю выпивают. А погодка между тем нормальная установилась. Безветренная, абсолютно тихая и с солнышком не жарким. Во дворе у нас вообще хорошо между девятиэтажек. Тенёк и прохлада. Кто-то пару кресел припёр с помойки и старый телик. Матрас даже валяется для тех, кто уже сидеть не может. Челы попьют-попьют, потом брык с копыт и лежат навзныч, а после проснуться и сразу похмеляются.
Ну, Кондрат, он меня уважает. Сразу наливает стакан без вопросов. Я выпил, конфеткой чьей-то заторнул или, может, печенинкой, не помню уже нихуя. Накрыло меня слегка. Сижу так о своём думаю. Мыслей в башке навалом и все о хоро-шем. Раскумарился в натуре. Братва не даст подохнуть. На крайняк один член выручат.

Мечтал я мечтал, потом поднимаю глаза и вижу, блять, на меня идут штук пять баб в красных форменных куртках дворничьих и с большими мётлами в руках. Такой убить можно враз. А впереди них со здоровенной метёлкой моя лоховка ****ует. Ого, думаю, чётко, неужели уже устроилась. Да так быстро. Круто. И уже форму с метлой ей доверили. Ну, блять-лоховка. ****ец. Респект-уважуха. Только рожа у неё красная и очень злая. Она не любит, падла, когда я с пацанами во дворе бухаю. И даже страшновато, помню, мне стало. Шугань внатуре началась. Вдруг начнёт ****ить меня метлой при ребятах. Позор. А я трохи ослаб в тот момент, если честно, потому что пил уже месяц считай день в день.
Но собрался худо-бедно. Думаю, надо её сразу с одного удара вырубить, а потом будь что будет. Она, конечно, кобыла здоровая и сучка, психованная. Да и *** с ней. Я захорошел капитально после двух стаканов палёной и мне уже было как-то до ****ы.
Встал я так, тряхнул башкой, чтоб не бояться нихуя, и вдруг вижу, что это вовсе не моя лоховка, а какая-то вообще непохожая на неё баба. Ну, соображаю, допился, блять, до глюков.
Но полегчало сразу, врать не буду. Аж с сердца какая-то тяжесть упала. И предчувствие появилось, что мы ещё с ребятами хапнем. Правда, водяра к тому времени уже скон-чалась, и ни у кого больше денег нет нихуя. Плащ предлагает идти к остановке, и вотку у левых бабок ****ить. Кандрат клонит к тому, чтоб своровать немного проводов и сдать на металл. Кого слушать, я не знаю. Тут, блять, Велис ещё рисуется, анархист-язычник, в рваном тельнике. Кричит, что если он выпьет щас сразу пять пузырей чисто левака из горла и начнёт агитировать, то народ сходу пойдёт брать мэрию, выкидывать в окно всяких там мэров-перов и прочую беспредельную ***ту, а потом будем громить винные. Ну, мы послушали мудака, видим, что ****ит не по делу и даже зачуток расстроились.
Но тут на наше счастье Телефон нарисовался, Мишка, и уже в раскатень с утра пораньше. Он меня уважает, как подопьём, тащит к себе на хату, если его лоховки Алины или Альбины, точно не помню да и *** с ней, дома нету, музон слушать, тогда мы садимся на пол, пьём, бля, чисто левак и охуеваем, как хочем. Телефон меня засёк на лавках и кричит: Алик, ты выпить не желаешь? Говори, сильно вмазать хо-чешь? Издевается мудак пьяный и смеётся, как идиот аж не может. Приседает и чуть с ног не падает. Ему смешно, придурку. Я отвечаю, что конечно хочу, сто пудов. Кто ж не хочет в такую ****ую рань.

Ну, и понеслась. У него ж тогда безлимитный кредит был открыт в общаге у одной подментованой шкуры. Она ему левак давала без денег под вексель двадцать четыре часа в сутки сколько хочешь. Пили сначала на лавках до упора. Помню, очухиваюсь временно: в креслах напротив какие-то два залётные пацана сидят и выясняют отношения, кто там среди них на зоне полу пидором был. Я не влезаю, не мой базар. Кончилось понятно поножовщиной, но я как раз при-снул. Мне снилась моя лоховка, которую я ****ил нещадно, а она вызвала ментов, и меня повязали. Паходу я ещё и козлам нарезал, а дальше не помню.
  Потом пошёл дождь, и мы куда-то переместились под крышу. Вспоминаю ещё и ночью за леваком бегали два раза к подментованной твари. Утром просыпаюсь на хате, а на чьей, хоть убей не пойму. Я на диване, слава богу, рядом какая-то голая шкура – Ольга что ль? На полу пацаны валяются в разных позах, кто как отключился. Телефон, Плащ, Кандрат, Ширяй и Гера. А этого чмошника на *** мы с собой брали? Не пойму. Сопит только вечно, толстый боров и понты свои отстойные кидает. А щас храпит, как старый пидорас. Возле дивана пятьдесят пустых бутылок паленой насчитал. Это мы всё одели за ночь? Ахуеть. Как ещё живы только.
Думаю, надо отсюда сваливать по-быстрому, а то так и кони двинуть можно. Нихуя столько выпито. Кое-как до хаты дошёл. Уже светало и обратно день, вроде, неплохой наступал. Солнышко пригревало. Думаю: надо отходить и идти на озеро в лесопитомник. На лавках, смотрю, никого пока нет. Ну, ясно. Основная-то бригада убита.

Прихожу домой - там моя лоховка вся охуевшая и пьяная. Рожа ахуенно красная и даже пятнами пошла. Бросается сразу без предупреждения на меня с топором. Я рукой защи-тился. Весь в крови топор вырываю и бросаю его в окно. Стекло разбилось. Звон, крики, истерика. Бью ****ую мразь в торец. Она падает. На время отключается. Я врубаю музон на всю громкость. Соседи начинают ахуевать и барабанить в стенку. Я с балкона посылаю их всех нахуй, закуриваю и начинаю думать, где бы блять срочно хмельнуться.

 

ГЕРОЙ БЕЗ СТРАХА И МОРАЛИ


 Одно из фундаментальнейших положений теорий игр звучит примерно так: можно делать все, что угодно, лишь бы было интересно. В спортивных играх и политических, в деловых и военных (а всякая военная кампания — прежде всего игра), играющие преследуют свой интерес, им интересно. Теоретически мораль к играм никакого отношения не имеет: библейская игра между Каином и Авелем закончилась со счетом 1:0 в пользу старшего брата. Остальное — проблемы души и педагогики.
С этой точки зрения все, что творится сегодня в России, — не более, чем тренировочные состязания. Основной и дубли-рующий составы играют пока в одной команде, попеременно выступая то «своими», то «противником». Разыгрываются предполагаемые комбинации: в ситуации экономического коллапса; в условиях, приближенных к гражданской войне; на случай истинно демократических выборов и т.д. Правила будущих игр исторически в общих чертах определены, но возможны варианты.
Прозаик из Смоленска Олег Разумовский никаких футурологических задач перед собой не ставит. В духе оруэлловского высказывания: «Кто управляет прошлым — тот управляет будущим, а кто управляет настоящим, тот управляет прошлым» («1984»), Разумовский предлагает читателю настоящее.
Предложение это никак соблазнительным не назовешь. Действие рассказов разворачивается на удручающе озлоб-ленном фоне, который с равным успехом можно представить как в историческом прошлом, так и в обозримом будущем. Все рассказы объединены общей темой: действие происходит на территории нынешнего Советского государства, а действующие лица — воспитанные на лучших его идеалах наши современники.
Фон такой: «Работать не хотели, все скучали, большую часть времени гуляли по селению, воровали, что плохо положено, базарили промеж собою, пели похабные песни, вспоминали распрекрасное былое, когда на каждом углу продавилось дешевое спиртное и голова болела только с похмела
 Под стать фону и герои: «...Если бы не всякие случаи, во-обще делать нечего. Случались, однако, смертоубийства на почве ссор и взаимных оскорблений. Возле пивной из-за кружки пива штырину в бок воткнуть или вечером погонять кого с отверткой, загнать его, волка, в угол и пырять, пырять в животину.»
Пожалуй, такое видение русской провинции не внове для читателя: классики русского реализма прошлого и нынешнего столетия нередко давали описания приблизительно в таком же ключе. Что нового добавляет Разумовский в уже существующую в русской литературе картинку? Во-первых, его герои играются. Выбора нет: или сойти с ума от смертной скуки и прогрессирующего вокруг идиотизма, или развлекаться, поигрывая себе в меру интеллекта, физических и нравственных возможностей.
Герои прозы Разумовского выбирают игры по вкусу: убийства (беспричинные или причина крайне незначительна: кружка пива), издевательства над слабым на манер развлечения «всей кодлой на одного», злобное пародирова-ние всего и всех, но не на уровне экзистенциального протеста, а в виде все той же игры внутри пародийно-реального социума. Как в рассказах Амброза Бирса всегда найдется место для трупа, так и в прозе Разумовского неизменно обнаружишь совершаемые людьми нечеловече-ские поступки. Но объяснить их одним желанием наиграться мало.
И здесь обозначу вторую отличительную черту: Разумов-ский не ищет своих героев-монстров, не подает их как исклю-чение. Его герои — сплошь и рядом, поскольку в их среде обитания иначе не выжить. Эти чудовища с вполне привыч-ными именами Тоня, Маша, Антоша, дядя Федор, конечно же, утрированы, пока все еще гротескны и сюрреалистичны, но уже вовсю знакомы.
Надеюсь то, что происходит сегодня в российской действи-тельности, не так бесчеловечно. Хотя озлобленность, нена-висть, бессмысленные и осмысленные убийства, межнациональные вендетты и постоянное разочарование — ежедневные реалии нынешнего общества. Оттого рассказы Олега Разумовского не кажутся мне фантазиями поднаторев-шего в описаниях всяких зверств прозаика. Если завтра игры в демократию закончатся и перейдут в другие игры по прави-лу «лишь бы пустить кровь», то уже сегодня состав игроков может быть назван. Их тысячи тысяч, долгие десятилетия их тренировали в чудовищных условиях для именно таких соревнований — и не только качестве литературных персрна-жей. Никаких моральных принципов придерживаться они не намерены: по простой причине — не обучены.
Проза Разумовского — это проза чересчур: как по художественным качествам (натуралистические описания, местами явный перебор в эстетических средствах), так и по коллизиям, в угоду оригинальности. Однако, при таком тотально описываемом беспределе легко угадываются крайности сегодняшнего дня, вполне жизнеспособные и становящиеся все более будничными. Собственно, в этом — одна из примет литературы антиутопий, классически представленной Замятиным и Оруэллом. Олег Разумовский продолжает, на мой взляд, именно эту традицию.


Геннадий КАЦОВ,
«Новое русское слово»
Нью-Йорк


 



Другие книги автора

Razumbunt
Веселые картинки

 


Другие авторы издательства


 БАВИЛЬСКИЙ, БОВ (БОБОВНИКОФФ), БОКОВ, ВОЛЫН-СКИЙ, ГАНОПОЛЬСКАЯ, ГЕОРГИЕВСКАЯ, ГУДАВА, ДАНИ-ЛОВ, ДРАГОМОЩЕНКО, ЗАГРЕБА, ИВАНЧЕНКО, ИЛИЧЕВСКИЙ, КОНДРОТАС, КОРТИ, КУЗЬМЕНКОВ, КУР-ЧАТКИН, МАРТЫНОВ, МЕКЛИНА, МИЛЬШТЕЙН, НАЗАРОВ, ОГАРКОВА, СЕЛИН, СЕН-СЕНЬКОВ, СЛЕПУХИН, СОЛОУХ, РАЗУМОВСКИЙ, УСЫСКИН, ФОХТ, ЮРЬЕВ...


http://stores.lulu.com/store.php?fAcctID=1769088


 




© Copyright: Олег Разумовский, 2010
Свидетельство о публикации №210020700310   

Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Редактировать / Удалить

 

Рецензии

Написать рецензию

нельзя не признать,что хоть работа эта тяжелая,но все же сильная.создает настроение,хоть и не очень то и позитивное,вызывает бурю эмоций,заставляет задуматься,что редкость,давайте признаем.честно говоря,на одной истории мне стало физически плохо,прямо затошнило,но я решила все же дочитать.страшные вещи описываются.после прочтения так захотелось замкнуться в своем уютном мирке,где ничего такого нет,ну или