Серые

Серые
Сколько я себя помню, стрелки на моих часах всегда верой и правдой нарезали круги по циферблату, надо было только иногда подкручивать колесико завода. Но вот именно сейчас что-то там внутри заклинило или отвалилось, или стерлось, и привычное тиканье смолкло. Я прикладывал часы к уху, стучал ногтем по стеклу, но стрелки все равно остались на двенадцати минутах пятого. Самое паршивое было то, что неизвестно, как давно случилось это несчастье, и теперь никак не узнать, сколько мне до конца караула. Можно бы попытаться определить время по солнцу, но, наверное, точнее будет, если сделать это по моему гвоздомету или сухпайку: разобраться, где конкретно находится солнце в сером месиве над головой абсолютно невозможно. Скорее всего, дело в удачном расположении нашего форта относительно климатических зон – муть над головой не рассеивается ни днем, ни ночью, чему конечно способствует полнейший штиль, хотя, может, и наоборот. Серое небо намертво срослось с разбитыми серыми стенами, серыми плитами под ногами и отчаянно серой водой под мостом.
Надо сказать, что моя серая форма отлично сочетается с окружающей обстановкой. Пожалуй, черные кожаные ботинки выбивались бы из ансамбля, но они давно покрылись пылью и в глаза не бросаются. Единственное, что портит идиллию – флаг синих, висящий смехотворной тряпкой над вражеским фортом на другой стороне. Конечно, наш красный флаг тоже несколько выделяется, но он хотя бы не болтается, а гордо реет, благодаря приставленному к нему мощному вентилятору. Что еще важнее, реет он за спиной, вне поля зрения.
– Есть, чем гордится, – подумал я и застегнул ремешок на шлеме. Надо было сменить место дислокации, а то что-то конечности затекли. Я повесил гвоздомет на плечо, и, волоча за собой ящик с боеприпасами, пополз к краю укрепления. Вообще-то многие считают меня перестраховщиком, потому что я обычно таскаю с собой в караул ящик гвоздей, но, по-моему, гвоздей много не бывает. К тому же не такой уж он и большой, ну и привык я как-то к нему, да и вообще на переднем краю такие вещи не возбраняются.
Я аккуратно высунулся из-за кучи камней, за которой сидел. За мостом все вроде спокойно, форт синих никуда не делся, хотя выглядел не очень внушительно, нашими стараниями. Особенно после того, как пулеметчик Хэви написал пулями неприличное слово над «парадным входом». Конечно, после того как в букву «х» угодили две ракеты, а половина «й» отвалилась вместе с куском бетонной плиты, читается оно уже не так хорошо, как раньше, но нам, простым солдатам, все равно очень приятно. Правда Стратег, наш командир, насовал Хэвику хренов за то, что он извел чуть не три сотни патронов на неприличное слово и отобрал у него пулемет на четыре дня, дав взамен саперную лопатку и сигнальную ракетницу на всякий случай.
– Ну ничего, оно того стоило, – размышлял я, подползая на карачках к ДОТу, мирно торчавшему по соседству. За ним, у дальнего угла, уже сидел разведчик Пионер.
Тут могут возникнуть вопросы, почему он сидел за ДОТом, а не в нем: дело в том, что так уж вышло, что наш форт и форт синих, будь они неладны, изначально принадлежали одной из воюющих сторон. Правда никто не помнит, какой, но, судя по тому, насколько все сооружения были квадратные и неудобные, это дело рук наших. Так или иначе, это два рубежа одной линии защиты. В ходе ожесточенных сражений, то ли красные продрались через первую линию защиты, то ли синие неожиданно оказались в тылу у красных и отбросили их на нынешние позиции – уже никто не помнит. В общем, трудно сказать, как, но так уж получилось, что наш форт стоял наоборот. Непреступная стена была сзади, откуда на нас могли напасть конвои с едой, припасами или подписными изданиями «Вестник солдата» и «Бденья караульного». С той стороны, где зевали обленившиеся синие, грозно ощетинились бойницами и турелями хоз. постройки, казармы, склады и нужник. Так или иначе, передний край был передним ровно настолько же, насколько землянки, в которых мы жили, были пятизвездочными отелями, а наш любимый ДОТ пялился амбразурами на нас же.
Но это вовсе не было трагедией, мы освоились и так, даже несмотря на то, что хоз. постройки со временем превратились в кучи кирпичной крошки, арматурин и разного строительного мусора (только нужник остался цел – на него синие не тратили ракеты и мины – все равно там никто никогда не засядет). Я, к примеру, знаю эти завалы как свои пять пальцев. Знаю, где пригнуться, где проползти, где можно встать в полный рост и ни одна синяя сволочь тебя не увидит, знаю, где простреливается любимая позиция вражеского снайпера, откуда видно «тайный лаз», ведущий под мост, и знаю, что там - нычка нашего сапера Ахтунга. Кстати, его храбрости мог бы позавидовать сам бог войны: ночью, в кромешной темноте, не включая фонарика, чтоб не поймать пулю или, чего доброго, ракету, рискуя подорваться на собственных растяжках, отважный сапер просачивался туда, чтоб в спокойной обстановке пожрать тушенки и фруктовых леденцов.
Помимо упомянутых ухищрений, на позициях имелись и другие полезные вещи: комфортабельные окопы, мешки с песком, колючая проволока и три противотанковых ежа. Зачем требовались последние, а тем более, откуда они взялись, никто не знал, но это не помешало им занять заметное место в нашей отлаженной системе обороны. Выше упомянутый ДОТ, как и все остальное, из стратегических соображений использовался не совсем по инструкции –из-за него просто выглядывали. Именно этим, при помощи палки с приделанным к ней куском зеркала, занимался Пионер.
– Ну, как там синяки? – поинтересовался я, устраиваясь у противоположного угла. ¬¬¬¬¬
– Держат глухую оборону.
Разведчика прозвали Пионером не зря. Сначала, когда он только прибыл, – просто из-за внешности: вечно румяная холеная рожа, значки отличия на отутюженной форме, начищенные до блеска пуговицы, бляшка ну и, конечно, ботинки в которых можно было увидеть собственную физиономию. Потом, когда он, как и все мы, покрылся пылью и стал равномерно серым, – его стали называть Пионером уже исключительно за личные качества. Ну кто еще мог сказать про синих мудил, что они держат глухую оборону? Даже дохлым рыбам под мостом понятно, что они подпустили в штаны и стесняются теперь высунуться. С другой стороны, никто кроме Пионера не додумался бы приделать зеркало к палке и высовывать его из-за укрытия, вместо, того, чтобы высовывать собственную голову.
– Стратег сказал, что надо выявить огневые позиции противника, - комментировал Пионер.
– Ну и как, выявляются?
– По бойницам маячит кто-то. Дозор вышел, по левому флангу на своей стороне шарит.
– Когда нас сменят?
Пионер собрался что-то ответить, но вдруг зеркало звякнуло и разлетелось вдребезги, палка отлетела в сторону, а через секунду раздался гулкий хлопок со стороны синих. Ну началось… Раньше Пионер начал бы дергаться, верещать что-нибудь в рацию, докладывать обстановку и заниматься прочей фигней, но, поторчав немного в форте, он, к счастью, стал почти таким же, как все мы. Что-то прошипел сквозь зубы, взялся за стоящий рядом автомат. Я только воздел глаза к серому небу. «Ну вот какого..? Караул, наверняка, вот-вот должен был закончиться». Серое небо не ответило. Я вздохнул, перекинул ремень гвоздомета через плечо, свободной рукой взялся за ручку ящика и, пригнувшись, пошел к противоположной стороне ДОТа.
– Насухую побежим? – пробухтел я находу.
– Давай с шашкой.
– Угум.. Я ему поднакидаю, а ты давай к кишке. Как засядешь – поддержишь – поползу к мешкам.
– А ящик?
– Ящик при мне, не ссы.
– Я говорю, с ящиком добежишь?
Я только цокнул языком. Я тут с этим ящиком в обнимку гонял, когда он еще… Да какая разница, в общем-то. Зато у него есть дымовая шашка, а у меня вместо неё в сумке банка с тушенкой. К тому же до укрепления из мешков недалеко, открытых мест немного, но придется ползти. До траншеи, в народе – кишки, бежать подольше. И надо именно бежать, чтоб не схлопотать свинца в ягодицу. У Пионера больше шансов добежать, а у меня – доползти. Мы оба это знаем.
– Он в третьей бойнице… Я готов, - услышал я из-за спины.
Пионер всегда готов.
– Погоди.
Я присел на корточки и плечом прижался к ДОТу. Гвоздомет наизготовку, приклад в плечо, палец на крючке.
– Готов.
Пионер дернул чеку и бросил шашку. Щелчок, потом шипенье, как будто спустило колесо. Вот и дымовая завеса для отступления. Вдалеке снова раздался выстрел. Бьет в дым наугад, совсем гад оборзел, видно, патронов много. Я вывалился из-за ДОТа с гвоздометом наперевес, плюхнулся на колено и нажал на спусковой крючок. Одновременно под прикрытием дыма Пионер прямо с места преодолел звуковой барьер и помчался к траншее.
Каждый выстрел из гвоздомета – это как вбивать гвоздь в танк – звук, по крайней мере, такой. Как описать очередь из гвоздомета еще обоих стволов? Могу только сказать, что это прекрасно. На такое расстояние стрелять надо навесом – так что целюсь «по гвоздям». Бью по бойницам, сначала немного в третью, что чуть правее «парадного входа», а потом – в четвертую, крайнюю. Снайпер, как пить дать, перебежал туда. Откуда я знаю? Интуиция? Может. А может, потому что он всегда так делает. Жаль, некому ему об этом сказать. Если я когда-нибудь попаду в засранца, пришлют нового. Он, скорее всего, будет бегать хаотично, что крайне неприятно. Хотя убить взрослого мужика в каске и хотя бы в верхней одежде с такого расстояния из гвоздомета крайне маловероятно. Может, только какого-нибудь енота или там бобра, я не знаю. И то если в глаз попадешь.
Гвозди щелкают о края бойницы, о серые стены, что-то залетает внутрь форта наших синих друзей. Это мой вклад. Надеюсь, хоть стены им внутри поцарапаю. Или кто-нибудь наступит на мой гвоздь и испортит сапог. Нельзя только, чтоб ногу кто-нибудь проткнул. А то отправят в лазарет, рожу разъедать. А на его место пришлют – да-да, все правильно – какого-нибудь нового и непредсказуемого сукиного сына.
Сзади донеслось хилое пуканье автомата Пионера. Значит он на месте, и уже прикрывает моё отступление. Гвоздомет за плечо, на ходу хватаю боезапас и, согнувшись, ломлюсь к развалинам здания кухни. Их уже почти сравняли с землей, теперь это укрепление для тех, кому не лень долго протирать пузо, надо только добежать...
– Пионе-ер! – ору я во всю глотку, – Он сейчас в первую побежииит! Бей в первую!
И почему я думаю, что он меня услышит? Оглядываюсь на бегу: Пионер поливает из своей сикалки четвертую бойницу, в которую стрелял я.
– Огонь на первую бойницу!
Рядом с ухом прожужжало. Я тут же плюхнулся на бетонные плиты, пододвинул поближе ящик; жаль он мне только по колено, а то свернулся бы калачиком и совсем спрятался. Так или иначе, в такие моменты, все понимают на кой черт мне ящик с гвоздями на передней линии.
– Живой? – крякнул Пионер по рации.
– Стреляй давай, – проорал я, – теперь в третью стреляй!
– Говори в рацию, хватит орать.
– Пошел в жопу! – проорал я еще громче. – Огонь на третью бойницу!
Когда слышишь, как пуля прожужжала под ухом, уже поздно волноваться. Она же уже пролетела, уже прожужжала. Уже разрезала воздух в паре сантиметров от твоей башки, значит – не твоя. Но почему-то все равно кажется, что именно это был твой личный кирдык. И он все еще витает в воздухе рядом с тобой, и хочется как-нибудь подтянуть коленки к животу, стать в четыре раза меньше, спрятаться за ящиком с гвоздями и лежать так, пока эта синяя сволочь не ослепнет от старости и не потеряет способность целиться даже при помощи толстых очков и оптического прицела.
Я отогнал от себя упаднические настроения, вцепился в ящик и геройски пополз к развалинам, оставляя в пыли и каменном крошеве волнообразный след, как будто проползла гигантская змея с одной ногой.
Откуда-то сверху с нашей стороны ухнул ракетомет.  Не переставая ползти, я посмотрел вверх. На стене стоял Сол и совал новую ракету в свою адскую трубу. Конечно, он не попал во вражеского снайпера, и, в общем-то, хорошо, что хотя бы попал во вражеский форт. Но все мы, в том числе и снайпер, знаем, что ракетой вполне можно убить не только енота или бобра. И для этого вовсе не обязательно попадать в глаз. Так что теперь синий снайпер, скорее всего, решит передохнуть. Присядет под бойницу, прислонит винтовку к стене, и, быть может, даже закурит на посту. А я поползу дальше, доберусь до укрепления из мешков и займу там глухую-преглухую оборону. В глухой обороне я спокойно и досижу до конца караула. Как говориться, до следующей встречи.
***
Раньше после караула мы отчитывались лично Стратегу. Это была отдельная отлаженная и бессмысленная процедура.
Сначала мы заходили в «оружейную», вернее в землянку, которая заменяла оружейную, чистили там свое грозное оружие, и оставляли его на хранение. Потом ставили свои росписи в каком-то большом журнале и в отдельной колонке указывали, сколько боеприпасов за время вахты мы извели на всякую ерунду. Отчитываться за отстрелянные гвозди – самое похабное и абсурдное занятие, которое только можно придумать, но таков приказ Стратега. Во имя сохранения дисциплины в наших не самых стройных рядах. Со временем, я научился стучать магазином по чьей-нибудь каске и на звук определять, сколько гвоздей осталось. Еще чуть позже я научился забывать про записи в журнале, все остальные нормальные люди – тоже. Несмотря на это, журнал всё-таки закончился. Я выяснил это, когда однажды после вахты мне срочно понадобились пару листов нежесткой бумаги. Последние страниц двести были исписаны подробными отчетами Пионера.
К счастью, Стратега отпустило, за дисциплину он стал бороться другими способами и про журнал забыл. Так или иначе, другого журнала в форте все равно не нашлось бы.
Далее после посещения «оружейной» надлежало зайти в «казарму», чтобы оправиться. Затем, без лишней волокиты, жертва шла лично на доклад в «штаб» Стратега. Двухкомнатная халупа для караульных на КПП, оборудованная настоящими окном и дверью, была самым полноценным жилым строением в форте, и, конечно, её занимал наш командир. Простая солдатня – то есть, все остальные – прекрасно проводили время в упомянутой «казарме» – большой и довольно глубокой квадратной яме, накрытой сверху остатками строений, оставшихся по ту сторону стены. Чтобы их добыть, Стратег лично разработал хитроумную операцию с отвлекающими маневрами, а простая солдатня под плотным вражеским огнем на своем горбу таскала пригодные к повторному применению стройматериалы.
Когда экзекуция у командира заканчивалась, жертва могла одупляться до следующего караула любыми доступными способами: спать, есть, справлять нужду, читать уставные издания, повторно чистить оружие, чистить ботинки, чистить форму, заниматься на спортплощадке. Последней, кстати, могла быть любая территория вне «казармы» и «штаба» кроме выгребной ямы и отхожего места. Спортплощадка была оснащена качественной землей, от которой можно отжиматься, на ней же делать приседания и качать мышцы пресса.
Все это, однако, было в прошлом. Теперь на доклад к Стратегу надо было ходить только в экстренных случаях. Оно и не мудрено. Каждый божий день по несколько раз слушать одну и ту же ересь, про то, что все штатно, только нужно разнообразие в пище и досуге – это само по себе неслабое испытание для психики. Отдушиной мог стать все тот же Пионер. Но ему тоже не нравилась эта занудная бюрократия. Поэтому он её хоть и выполнял до последней запятой, но как-то без души, что бросалось в глаза начальству гораздо сильнее среднестатистической тупизны подчиненных.
После неприятного инцидента с общей тревогой и обвалившимся входом в «оружейную», оружие на хранение мы тоже перестали сдавать. Кто как, а я заходил туда только, чтобы почистить гвоздомет, освежить запас гвоздей и оставить ящик. Впрочем, последнее время, ощущение дискомфорта от отсутствия боезапаса достаточного, чтобы положить человек пятьдесят, перевешивало нежелание таскать с собой лишний груз, и ящик я всё-таки забирал с собой в казарму. Тем более, всегда есть, куда присесть. В условиях повышенной комфортабельности нашего форта, это тоже немаловажно.
Сам рапорт Стратегу заменился шпионской миссией, проскочить незаметно мимо его апартаментов. Правда, что-то и это стало совсем просто. Уже довольно давно командир был занят общением с рацией. К сожалению, это был монолог: Стратег увещевал Гранит, чтобы тот ответил Холму. Гранит хранил молчание, не сообщал стратегическое положение, не говорил, куда делись конвои с провиантом, не обнадеживал хорошими новостями. Плохими, впрочем, тоже не расстраивал. Командир волновался сильно и за всех нас. Мне было все равно, потому что пока всего хватало. Невкусной, но питательной еды еще было много, ящик был до упора забит гвоздями, и в оружейной были еще. Плохо только то, что мой рапорт Стратег явно никому не передал. Просто потому, что некому. Я просил командование выписать в наше распоряжение кое-какое свежее снаряжение. Да что греха таить, я уже давно грезил о перфораторе «Василек 3М». Последняя выдумка наших мозгорей с большой земли – модернизированный гвоздомет с тремя вращающимися стволами. «Вестник солдата» в красках описал восторги счастливых обладателей «Василька». Небывалая убойная сила, сумасшедшая скорострельность – и, главное, совершенно оглушительный грохот во время стрельбы. Что тут говорить – мечта поэта, да и только. Но – увы – мечта остается мечтой, а журнал, поведавший мне об этом чуде, уже пожелтел, выцвел и начал потихоньку рассыпаться в пыль. И ничего не изменится пока Гранит не выйдет из спячки. Ну и еще после этого неопределенное количество времени.
Проходя мимо штаба, я не только не стал пригибаться, чтоб проскочить под окном и не попасться на глаза Стратегу, но и набрался наглости, заглянуть внутрь. Богатое убранство комнаты по-прежнему состояло из серых стен, украшенных трещинами, идеально заправленной солдатской койки, маленькой солдатской табуретки и тумбочки, стоявших рядом, а также – покосившегося стола с рацией, за которым восседал командир на стуле с самой настоящей спинкой. Сегодня Стратег был особенно поникшим. За годы службы я научился с легкостью распознавать настроение начальства даже по затылку. Седой ежик торчит как-то неуверенно, плечи опущены, нет твердости в мышцах шеи. Это значит одно – старику взгрустнулось, и нам всем – хана.
Когда командиру грустно, он развлекается тактическими играми с синяками. В почете – борзые вылазки на передний край, бестолковая беготня под пулями и стрельба во все стороны. Самое приятное, что целью всего действа будет что-нибудь несуществующее и абсурдное, но зато прекрасно подходящее для рапорта. «Рекогносцировка местности»– отличный вариант. «Разведка боем» – тоже неплохо звучит. Или наше любимое: «пассивно-агрессивное наступление».
***
– Вот скажи мне, Гвоздь: ты вообще что-нибудь видишь? – Сол лежал на пузе и выглядывал в пролом в стене. Ничерта не видно, но он все равно будет пялиться в темноту, потому что такой приказ. Сол всегда делает, что ему приказывают, он прямой и надежный, как его ракетомет. Покрупнее меня, но не такой буйвол как Хэвик, сильный и выносливый, резкий, как диарея после просроченной тушенки, Сол – идеальный солдат. Машина для запуска ракет в противника – вот кто он.  С высоким запасом прочности, не склонный к сантиментам и обсуждению приказов. Именно поэтому Стратег его сует на самые ответственные места. А заодно и меня, потому что мы, видите ли, сработались.
– Я, Сол, не вижу вообще нихрена, – ответил я сонно.
Как ответственно заявил Стратег на инструктаже, у нас самая, что ни на есть, ключевая позиция: мы держим казарму. Не ту казарму, в которой сейчас живет наш личный состав, а ту, которая осталась между нами и синими. Как и все остальное, что было между нами, казарма представляла из себя насквозь дырявое и полуразрушенное взрывами здание. Зато в ней чудесным образом сохранился один лестничный марш и половина второго этажа, где мы и залегли, чтоб контролировать обстановку. Так что нам с Солом доверили почетную и невыполнимую задачу: мы держим центр и прикрываем сапера Ахтунга с Пионером.
–  А все потому, Гвоздь, что ты там, по-моему, вообще спишь.
– Возможно, – честно ответил я.
Мы залегли на расстоянии друг от друга, чтобы нас, если что, не накрыло одной ракетой. Поэтому я не могу ткнуть Сола гвоздометом в бок, чтобы он отвалил.
– А вот, скажи мне Сол, ты вот не спишь, и где там Пионер с Ахтунгом? 
– Э-мм. Да вон они… У ежей корячатся. Хотя нет… Вон у… нет…
– Благодарю за службу, боец Сол. Не теряйте бдительность.
Рациями мы старались не пользоваться: плохая примета. Среди солдат есть легенда, что синяки нас прослушивают. Само собой, какого-то приспособления для прослушки у синих никто никогда не видел, пленного поэтому поводу не допрашивал, потому что ни разу никто не ловил никаких пленных, да и сокрушительных поражений из-за утечки важной информации по радиоканалам, мы, кажется, не терпели. Последнее – наиболее сомнительный аргумент, потому что никакой важной информации у нас и в помине не было. В общем, подтверждений этой байке не имелось, как и опровержений. Так что мы с Солом предпочитали перешептываться. Благо, ночь, как и всегда, была тихая и безветренная.
Полный штиль, небо затянуто облаками. Единственный из наших, кто хоть что-то сейчас видит и хоть чуть-чуть понимает, что происходит – это Пионер: ему выдали последний работающий прибор ночного видения. Когда Пионер доведет Ахтунга до моста, прибор ночного видения перейдет к нему. И тогда уже Пионер будет жмурить глазки, чтоб поскорей привыкнуть к темноте, а сапер Ахтунг начнет ставить свои чертовы машинки.
– Со-ол, - позвал я.
– А? – Сол продолжал пялиться в темноту.
– Слушай, а ты сколько уже здесь?
– Ты че, Гвоздь, совсем охренел? Столько же сколько и ты. Минут сорок уже пузо протираем.
– Да нет. Не здесь, в казарме. Вообще в форте.
Сол задумался.
– Когда я пришел, ты ведь уже тут был?  - я подкинул наводящий вопрос, чтоб у Сола под каской закрутились шестеренки.
– Ну да. Кажется. А когда ты пришел?
Я уже открыл рот, чтобы сказать, что хрен его знает, как квакнула рация и начала трещать голосом Пионера:
– Подходим к точке Центр. Смотрите внимательно. Как поняли?
На меня словно ящик гвоздей вывалили, я даже вздрогнул. Пионер, только Пионер способен на такое. Но зато никто не расшифрует его послание, даже если подслушает. Тот факт, что как только кто-то начинает базланить по рации, тут же происходит какое-нибудь незапланированное дерьмо, его вообще никак не волнует. Суеверия совершенно чужды засранцу.
– Мы у точки «Центр», – не унимался Пионер, – Как поняли? Идем на «Минус первый этаж».
– Ай, да чтоб тебя! – не выдержал Сол, и схватился за рацию, – Понял тебя отлично! Продолжай движение.
Сол выговаривал слова очень четко и ясно. Он всегда так делал, когда хотел кому-нибудь продемонстрировать, что говорит с ним как с дебилом.
Я подтянул ремешок на каске, пододвинул ящик поближе, так чтоб прикрыть дырку в стене чуть правее от меня и начал нервно поглаживать гвоздомет. Сейчас начнется.
У кого как, а у меня паника живет где-то в желудке, наружу показывается и идет дальше по организму, когда чует запах нехорошего предчувствия. В результате появляется учащенное дыхание, легкое дрожание пальцев и слабость в коленках. Наверное, со мной первый раз такое было, когда… не помню, когда. Точно могу сказать, что потом это надолго прекратилось, и началось опять совсем недавно. Знать бы еще почему. Раньше эта моя сверхсила – чуять неприятности – шла только на пользу: я всегда вовремя покидал места, куда собиралось прилететь что-нибудь свинцовое или взрывоопасное. Но теперь все изменилось. Баланс сил нарушен. Как только меня осеняет, что пора дергать, мозг тут же выстреливает ответный импульс, что каюк наверняка ждет меня там, куда я собрался дернуть, поэтому самое главное для нас мозгом – это остаться на месте и втянуть голову в плечи посильнее. В результате, я постоянно дергаюсь, плохо стреляю и туплю почем зря. На переднем краю с такими удивительными личными качествами долго продержаться не получится.
Чтобы успокоиться, я начал делать глубокие вдохи и выдохи. Сол спросил, не собрался ли я, часом, рожать и сбил весь настрой, пришлось отвлечься разглядыванием темноты в поисках наших диверсантов.
Хоть я и плохо помнил, что такое точка «Центр», но решил, что было бы логично так называть мост, потому что он ровно посередине между нами и синими. Ну а «Минус первый этаж» - это, стало быть, ров под мостом. Значит, сейчас Пионер с Ахтунгом должны были уже перебраться через реку, и вылезать на той стороне. Значит, сидеть нам тут еще минут двадцать, пока сапер будет расставлять хлопушки-фейерверки. Именно такая дерзкая вылазка, по мнению Стратега, должна была встряхнуть синячьё и спровоцировать их на необдуманные действия вроде поспешного наступления, которое, само собой будет обречено рассыпаться в пыль под шквалом наших пуль, гвоздей, ракет, мин и гранат.
Я видел только одно слабое место в этом плане. Синие не делают необдуманных действий, а мы настолько хреново готовы хоть к какой-либо передряге, что, например, сейчас, если придется вдруг применить оружие, я даже не пойму в кого стрелять и, скорее всего, буду палить одинаково по всем, кого увижу. Справедливость моих слов подтверждает тот факт, что я даже не смог сразу сказать, что слабых мест в плане будет два, а не одно.
Рация снова квакнула.
– Сол, Гвоздь, нас … - рация замолчала, а через секунду вспыхнул прожектор на стене форта Синих. Луч выхватил улепетывающего Пионера и сидящего на корточках Ахтунга. Ахтунг, держа в одной руке мину, наверное, наполовину снаряженную, а в другой - раскрытый рюкзак, вскочил, и побежал враскоряку вслед за Пионером. На глазах у него прибор ночного видения, значит это только – одно: после того, как ему в морду посветили прожектором, он видит только размытое белое пятно перед глазами и бежит сейчас наугад. Пионер сначала оторвался от него, потом вернулся, схватил за рукав и потащил за собой. Настырный луч прожектора следил за ними и не отставал ни на секунду.
Сол среагировал первым и тут же выстрелил. Ракета угодила в стену, далеко в стороне и гораздо ниже прожектора. Вспышка на секунду осветила синяков. Я увидел минимум пятерых. Со стены начал палить пулеметчик, лупил не по нам – по Пионеру с Ахтунгом. На их счастье, мазал он безбожно.
– Откуда у них взялся этот сраный прожектор?! – заорал я возмущенно и дрожащим пальцем нажал на спусковой крючок. Гвоздомет радостно застучал, и раскаленный добела светящийся пунктир устремился туда, где я только что увидел фигуры.
Пулеметчик замолчал, зато тут же где-то рыгнул гранатомет. Но это было уже не так страшно. Гранатомечтик у синяков хоть и настоящий мастер закидывать непрошенных гостей всякой дрянью, но разгар вечеринки все-таки проспал: наши вовремя плюхнулись в воду и заползли под мост. Через секунду воздух в том месте, где они только что были, вздулся оранжевыми пузырями взрывов.
Я дал очередь по прожектору и откатился в укрытие.
– Сол! Надо двигать отсюда! – зашипел я, – Сейчас нас прижмут!
– А эти че? Там их оставим что ли?
Я не успел ответить, потому что снова загремел пулемет, и кругом начали щелкать пули. Фонтаны пыли вырывались из пола совсем рядом и, подбирались все ближе ко мне. Мне начало казаться, что казарма сейчас развалится прямо под нами. Это конец – понял я. Даже чертов ящик остался на другой стороне пробоины в стене, за которой я кое-как спрятался.
– Что у вас там? – рявкнула рация голосом Стратега! – Доложить обстановку!
Я дернулся и чуть не встал в полный рост по стойке смирно.
Матерясь и кашляя, Пионер орал по рации, что дела плохи, что их зажали под мостом и нужна срочная эвакуация. Пулеметчик продолжил лупить исключительно по нам с Солом, а Пионера с Ахтунгом, судя по звукам, охаживали из автоматов, иногда добавляя гранаты для разнообразия. Неожиданно все стихло и стало очень светло: прожектор перестал шарить по мосту, и переключился на нашу ключевую позицию. Сол забился в какой-то угол, а я подтянул ноги к животу и вжался в стену. Синие поняли, что мы даже от такого шума не ломанемся с полными штанами в уютные землянки, и перестали расходовать патроны. Сейчас пыль осядет, и начнет работать снайпер.
– Всем держать позицию и не дергаться! – орал Стратег. Я его не видел, но знал, что он сейчас стоит на самом высоком и простреливаемом месте в нашем форте, прямо под красным флагом. В одной руке Стратег держит бинокль, чтобы периодически обозревать театр боевых действий, второй – сжимает до треска рацию и орет в неё так громко, что в общем-то необходимость в этой рации как-то пропадает.
– Мы выступим и оттянем огонь на себя! Группа прикрытия поддерживает! Сначала диверсанты отходят, потом прикрытие! Ждать моей команды! Как поняли?
– Вас понял, - ответил Сол. – Как же хреново быть группой прикрытия, – добавил он в сторону.
– Вас понял, - Пионер откликнулся с промедлением. – Ахтунга зацепило. Повторяю, сапер ранен.
– Как тяжело ранен? Куда?
– В задницу, конечно. Куда ж еще?
***
Трудно знать кого-то «не очень близко», если торчишь с ним в одной землянке всю свою сознательную жизнь, бегаешь с ним вместе под пулями и преломляешь с ним сухпаёк. Трудно, но возможно. Наш инженер Тавот умудрился сохранить почти полное инкогнито, находясь в таком невероятно большом коллективе, как восемь человек нашего гарнизона. Достоверно про него было известно только одно: действующую автоматическую турель он может собрать даже из детского пластмассового конструктора, даже с завязанными за спиной руками.
Обычно от него требовалось следить за тем, чтобы наш флаг продолжал гордо реять – то бишь, за тем, чтобы вентилятор продолжал нагнетать воздух, – то бишь за тем, чтобы генератор продолжал работать; второй важной функцией Тавота было не дать форту рассыпаться под собственным весом. С тем и с другим он превосходно справлялся, несмотря на полное отсутствие новой техники, инструментов и хоть каких-то материалов. И вот именно его в тот момент мы с Солом хотели увидеть даже больше, чем конвой с тушенкой.
Уже начинало светать. Темно синий кисель, в котором ничего не было видно, медленно, но верно превращался в сплошную серую кашу, в которой ничего не было видно. Я по привычке взглянул на остановившиеся часы. И на кой я их с собой таскаю? Снайпер уже пас нас долго, очень долго. И сможет пасти еще столько же. За все время, что мы «держали» ключевую позицию, он выстрелил только один раз. И чуть не снес Солу пол башки. Пионер с Ахутнгом даже не пытались дергаться – так и сидели под мостом. Вернее, Пионер сидел, а Ахтунг, скорее всего, лежал. На животе.
После того, как Пионер разбудил лиха, все начали активно трепаться по рации. Хуже уже не будет. Стратег посвятил нас в детали новой операции, которая вызволит нас из старой операции. Оставалось только продолжать лежать в позе эмбриона, ерзать, выгребать мелкие камушки из-под боков и ждать условного сигнала.
– Ну что, мальчишки, начинаем, – наконец расхрабрился Стратег в радио эфире, – Гвоздь, давай!
Я сделал глубокий вдох. Паниковать я уже устал, но роль наживки приятных ощущений не вызывала. Еле шевеля затекшими конечностями, я снял каску, со второй попытки надел её на ствол гвоздомета.
– Давай, Гвоздь, не тяни, – подбадривал Сол, – мне по большому надо.
Еще один вдох, беру гвоздомет покрепче, двумя руками, начинаю медленно выставлять каску из-за укрытия. Даже раньше, чем я успел подумать, как мне всё это не нравится, выстрелил снайпер. Гвоздомет взбрыкнул в руках, каска обиженно звякнула и улетела в неизвестном направлении.
– Вот этот ..! – заорал Хэвик откуда-то снизу, кажется, от самого спуска в ров. Ругань, оканчивавшая фразу, утонула в оглушительном грохоте его шестиствольного пулемета. Он, конечно, должен был подобраться поближе, но чтоб, так близко… Я был приятно удивлен. Как и синий снайпер. Со стен вражеского форта ответили огнем. С нашей стороны на другом фланге тоже начали поливать из всего, что стреляло. Сол пустил ракету и, в кои-то веке куда-то попал. На стене что-то начало рушится – поднялся столб пыли.
Вот этот момент – ноги в руки и валить! Не знаю, как, но вместо этого, я заставил себя перебежать поближе к ящику с гвоздями, направить гвоздомет в нужную сторону и начать поливать синих смертельными железками.
Синяки сначала просто огрызались по всем подряд, а потом, как и ожидалось, взялись за Хэвика, который потихоньку приближался к мосту. Решив, что он героически прется туда вытаскивать товарищей, синие резко перенесли огонь на него. А потом, что тоже не было сюрпризом, из их форта выскочила группа из трех отважных засранцев, обойти и добить Хэвика, пока его прижимают огнем.
Однако не суждено было их планам сбыться. В суете Тавот пробрался к нам на второй этаж. За спиной у него болталась тренога, а в руках был комплект для сборки автономной турели – два камуфляжных чемодана. Как он её собирал, я не видел, но могу сказать, что не зря он жрал свою тушенку: через пять минут инженер нажал «вкл.» на уже собранной и установленной на треногу турели.
То, что она у нас вообще есть, не знал даже я, что уж говорить про синяков. Это был настоящий фурор. Со второго этажа казармы турель устроила форменный ураган. Свинец и огонь – вот, что накрыло наших малахольных врагов, вжало их в землю и не давало пошевельнуться. Теперь уже им надо было думать, как вытащить свою тактическую группу трех засранцев назад. Турель безостановочно била по всему не красному, что попадало в поле зрения. Иногда она замолкала и начинал хищно водить спаренными тремя стволами по сторонам в поисках цели. Воздух вокруг неё накалился и дрожал, весь пол был усыпан гильзами. От грохота я начисто оглох и немного потерялся. Страшно было подумать, в какую кашу она меня перемелет, если вдруг перестанет распознавать, где – чужие, где – свои.
Меня дернул за рукав Сол. Когда он подбежал, я, само собой, не заметил. Он беззвучно открывал рот и размахивал руками, потом схватил меня за броник и поволок за собой. «Можно отваливать» – догадался я. Значит, Хэвик, Пионер и Ахтунг уже вернулись. А значит, и мы идем домой. Еще одна блестящая операция на нашем счету.
***
Кто бы мог подумать, что это когда-нибудь произойдет. Было ли это скоро? Я не могу сказать. Календаря у нас с роду не было. Дни проходили отчаянно одинаково. Когда Стратег первый раз услышал тишину в эфире, пытаясь связаться с большой землей? Когда пришел последний конвой с провиантом? Когда у меня был последний караул, и когда следующий? Сколько я тут уже торчу? Когда я отдал Тавоту часы отремонтировать, и когда он обещал их вернуть? Когда мы перестали включать вентилятор под флагом?
– Гвоздь! Гво-оздь! Отзовись! –Док заботливо тыкал меня локтем в бок.
– А?
– Я говорю, ты не в курсе, какого хрена нам паек урезали?
– Что? Нет, не в курсе. Есть догадки, но они тебе не понравятся.
Доктор нахмурился. Догадки на этот счет у всех нас одинаковые, но никто не хочет обсуждать, что мы будем делать, когда закончится провиант. Это головная боль Стратега. Вроде как это нас напрямую касается, но этим должен заниматься командир. Мы должны общаться с синими на переднем краю, а Стратег должен найти нам, что есть, чем стрелять и где спать.
Мы сидели в «столовке» и созерцали то, что нам выдали вместо обеда – серая жидкая дрянь наполняла мятые жестяные тарелки только на треть. Легенда гласит, что раньше (я этого не застал) уровень дряни в мятых жестяных тарелках доходил до краев. Когда-то, невероятно давно, будто в другой жизни, но уже на моей памяти, дрянь наполняла посуду наполовину. И вот случилось неизбежное: уровень дряни в очередной раз понизился. Надо сказать, что нам еще повезло, что запасы были рассчитаны на полностью укомплектованный личным составом гарнизон, а не на восьмерых уцелевших калек.
Так или иначе, теперь прием пищи стал таким же условным, как и название помещения, где мы ели. «Столовка» –угол в землянке, в котором стоял стол (большой деревянный ящик) и два стула (деревянные ящики поменьше). Над всем этим убранством на проводе с потолка свисает одинокая лампочка.
Одновременно едят не больше двух человек, остальные – в карауле: трое торчат на стене, другие ползают в пыли и бетонно-кирпичном крошеве на переднем краю. Один, самый удачливый сукин сын, целые сутки занимается хоз. частью. Разводит и выдает серую жижу, иногда – тушенку, следит за генератором, выполняет мелкие поручения Стратега и так далее. В основном, конечно, спит на складе. Мы, по приказу Стратега, постоянно меняемся, так что, периодически, всем удается «сходить на выходной» – денек отсидеться в тишине и относительном покое с безопасной стороны стены.
– Слушай, Док, а сколько ты уже в форте?
– Давно, Гвоздь. Слишком давно…
– Когда ты пришел, Сол уже тут был?
– Сол? Вроде я помню, как их с инженером вместе прислали. Хотя, погоди, Тавот тут раньше меня был.
– А я?
– Ты вообще самый молодой.
–Пионер после меня пришел. Так что, он самый молодой.
– Гмм… давно… я здесь слишком давно. – я допустил ужасную ошибку: настроил Дока на романтический лад.
Медик, мне кажется, самый главный человек в нашем гарнизоне, не считая Стратега, конечно. Кто угодно сможет подставляться под пулями красных, ставить растяжки и мины, ну или, при большом желании, с помощью инструкции даже собрать турель, но вот залатать задницу Ахтунга так, чтобы он потом смог самостоятельно ходить, не смог бы никто кроме Доктора. Кроме того, только он носит очки, что, несомненно, добавляет ему главности. Несмотря на все эти положительные качества, когда он закатывает глаза и начинает говорить занудными непонятными фразами, хочется взять его в охапку и закинуть в форт к синим, как оружие массового поражения. Благо, веса в нем не так много.
Док заложил руки за голову, прислонился спиной к стене и начал что-то мне втирать. Стоило бы с первого дня делать какие-нибудь зарубки на деревянной подпорке рядом с койкой, но как-то меня, как и всех остальных, засосало в беспросветную, не имеющую ни начала, ни конца жизнь форта, и стало не до этих глупостей.
Губы Дока беззвучно шевелились, руки летали в воздухе, как будто он дирижировал оркестром. Наблюдая за этим действом, я вспомнил, как мы помогали держать Ахтунга, когда Доктор выковыривал у него пулю из задницы и зашивал рану. Надо было дать ему обезболивающее, но стоит ли говорить, что такого ценного препарата в наших аптечках катастрофически не хватало, и на невезучем Сапере решено было сэкономить. «Орет – значит, все нормально, – сказал тогда доктор, – держите крепче». Хэвик предложил вырубить пациента на время операции прицельным ударом между глаз, но решили, что сотрясение не очень поспособствует выздоровлению. Даже сам пациент на какое-то время притих и перестал дергаться.
На месте Ахтунга мог тогда оказаться и я, тем более, что мы с Солом уходили последними. Ну, не считая турель, конечно. Ей мы доверили суицидальную миссию стоять до последнего и не давать синим высунуться. Чтобы ценный агрегат не достался синякам, Тавот заранее её заминировал и самолично подорвал, как только закончились патроны. После этого долго ни с кем из нас не разговаривал и вроде бы старался даже ни на кого не смотреть, и что, самое тревожное, перестал таскать всякий мусор с переднего края, чтобы смастерить что-нибудь полезное в хозяйстве. Ну еще бы: столько сил вложить, чтобы собрать непонятно из чего такое чудо техники, и в одночасье лишиться его ради таких бездарей как мы.
Не знаю, кто, как, а я прекрасно понимал Тавота. Также как ему расхотелось ковыряться в шестеренках и микросхемах, мне как-то расхотелось выходить в караулы. Да что уж там, мне не просто расхотелось. Каждый раз, готовясь выйти за стену, я должен был с огромным трудом справляться с накатывающим приступом паники: сглатывать подступавший к горлу ком, глубоко дышать, обзывать себя ссыкуном, бить кулаком в стену и прочими способами заниматься самовнушением. Ведь находясь на переднем краю, шансов хватануть свинца у меня в разы больше, чем, например, нормально пообедать за стеной форта. В общем, так же как Тавот лишился ради нас своей любимой автоматической крошилки, я в любой момент мог лишиться какой-нибудь части тела ну или даже вообще всего тела ради… Ради…
– Слушай, а зачем, говоришь, мы тут вообще торчим?
Доктор остановился на полуслове, руки зависли в воздухе.
– Мудак ты, Гвоздь, – медики не любят, когда их перебивают, – вот и я думаю, зачем я тут с тобой торчу?
Доктор обиделся, встал и собрался демонстративно уходить, уже взял автомат и потянулся за каской с красным крестом, лежащей на полу. Я схватил его за рукав.
– Да нет. Не здесь конкретно…
– Гвоздь, тебе чего надо вообще?
– Ну ты вот сейчас всё это говорил, – выкручивался я, – Вот я и подумал, мы тут в форте вообще зачем сидим?
– Зачем?! Зачем, ты спрашиваешь меня? – Док уселся обратно, устроился поудобней, упер руки в колени и приготовился вещать, – Мы вообще-то, чтоб ты знал, держим стратегическую! Нет, я бы даже сказал ключевую позицию!
– И давно мы её держим?
– Давно, Гвоздь. Мы держим её уже слишком давно…

***
Я внимательно смотрел на Стратега и пытался понять, что у него на уме, но лицо его было непроницаемо. Наш командир вообще внешне больше всего напоминал кусок какой-нибудь особо твердой скалы. Скала при этом одета в отутюженную военную форму, на голове носит кепи, а ногах начищенные до блеска армейские ботинки; передвигается широкими уверенными шагами, и хоть ростом пониже некоторых из нас, всегда умудряется смотреть на подчиненных сверху вниз. Но не презрительно, а как-то по-отечески.
Честно говоря, сейчас на его месте я бы испытывал разочарование, жалость и, вероятно, безысходность. Устраивая общее построение, он хотел увидеть, может быть, слегка помятых, но бравых и гордых орлов, готовых сражаться и надирать синие задницы. Вместо этого перед ним предстали несколько усталых мужчин, которые, казалось, последние силы потратили на то, чтобы выйти на это построение и, уже чудом, на неожиданно открывшемся втором дыхании, продолжали стоять по стойке смирно, но как только услышали команду «вольно», расплылись, вывалили животы и превратились в бесформенные серые комки из тел, мятой и грязной одежды, оружия, бронежилетов и касок.
Стратег прошелся вдоль строя вперед и назад, затем остановился, широко расставил ноги, как будто хотел упереться понадежнее в землю, чтобы его не снесло отдачей от собственного командного голоса и рявкнул:
– Бойцы! – у меня внутри будто пружина выстрелила, я резко выпрямился, расправил плечи, втянул живот и сделал грудь колесом.
– Не буду скрывать, – продолжал командир, – Мы в крайне затруднительном положении. Я уже не помню, когда штаб последний раз выходил на связь. Стратегическое положение не ясно. Конвоев со снабжением не было уже очень давно, и будут ли они в будущем – неизвестно. Выбить противника с позиций и окончательно его устранить не представляется возможным из-за его численного превосходства. Поэтому, чтобы продолжить выполнять нашу задачу и удержать форт, будет сформирован отряд снабжения, который будет совершать вылазки за переделы форта и добывать провиант. Вопросы?
Я искал глазами линию горизонта на бесконечной равнине, расстилавшейся за спиной Стратега. Искал, куда кому-то из нас предстояло идти. Искал и не находил. Мы будто были в пузыре, где ошметки облаков сползали прямо на землю; если просто взять и пойти вперед, то скоро начнется очень крутой подъем, который постепенно станет отвесным, а потом завернется и неотвратимо превратиться в серое небо.
– Сколько людей пойдет? И кто? – спросил Доктор.
– Пойдут трое. Пионер, как разведчик – обязательно. Остальные – добровольцы. Кроме медика и Хэви. Вы нужны тут.
Пионера ждет хорошая новость. Сейчас он на стене вместе с Ахтунгом, бдит за тем, чтобы никто не отвлек нас торжественного парада.
– Как вчетвером удержать форт? – не унимался Доктор.
– Временно ограничим дозоры на переднем краю. Все дежурим на стене. И не четверо, а пятеро. Я тоже выйду на стену.
Это была новость дня. Раньше Стратег выползал на стену только чтобы «руководить ходом операций», а точнее, –просто наблюдать сверху, как нас надирают.
– Где возьмем транспорт? – это уже Сол.
– Нигде. Транспорта нет. По возможности, группа снабжения реквизирует его в ближайшем населенном пункте.
–  А если местные не захотят, чтоб мы у них что-то реквизировали? Они вообще на чьей стороне?
– Последний раз я видел местных, тогда же, когда и вы. Так что я понятия не имею, на чьей они стороне. На моей памяти они меняли стороны раза три. В любом случае, разрешаю действовать по обстановке.
На этом вопросы кончились. Мне хотелось спросить, что мы будем делать, если синие вылезут из своего форта с обратной стороны, обойдут нас и отрежут группу снабжения – им-то численность позволяет, но я решил промолчать: настроение и так ник черту.
Стратег подождал, будут ли ещё вопросы, и когда не услышал их, попросил добровольцев сделать шаг вперед. Стоит ли говорить, что Сол тут же вышел из строя. Разве можно упустить шанс подействовать по обстановке? Больше желающих не было. Сол стоял в одиночестве перед строем и косился на меня. Хренов Сол! Я шагнул вперед.
– Хвалю, сынки! Выступаете, как стемнеет! Разо-ойдись!

----------------- Конец отрывка. Полностью повесть читайте здесь:

https://ridero.ru/books/serye/