Профессор Сидоров
о серьезном отношении к жизни.
(миниатюра)
Наш преподаватель философии, а, точнее, диалектического материализма, профессор Павел Иванович часто говорил мне вне аудитории:
- Молодой человек, вы слишком серьезно относитесь к жизни.
Эту фразу я слышал теперь очень часто, так как «вне аудитории» мы встречались почти каждый день: с некоторых пор я стал личным шофером профессора и его инструктором по вождению транспортного средства под названием «Москвич — 407».
Как сказал мой друг Юрка Баскаев, профессору удалось приобрести этот автомобиль с большим трудом, подключив влияние всех своих знакомых в Совмине нашей автономной республики, дети которых учились в нашем университете.
Но прав на вождение автомобиля у него не было, и кто-то из моих друзей, я даже подозревал, что это был именно Баскаев, проболтался ему, что такие права есть у меня и что я даже работал шофером в Минсвязи, разъезжая после учебы по городу и опустошая почтовые ящики. За это я получал зарплату вдвое превышающую мою стипендию, чем очень гордился. Но перед летней сессией я увольнялся, так как не хотел быть отчисленным из университета за неуспеваемость.
Попросив меня задержаться в аудитории после его лекции, Палваныч спросил, сколько я получал за свою работу в Минсвязи и пообещал мне добавить к названной сумме еще пять рублей ( моя стипендия была 19 рублей), если я буду в будние дни возить его на работу и с работы, а дважды в неделю, по субботам и воскресеньям, обучать практическим навыкам езды на автомобиле. Правила уличного движения он обещал осилить сам. (Тогда они назывались именно так, сокращенно: ПУД).
Я согласился, хотя этот разговор состоялся в мае, как раз перед началом летней экзаменационной сессии. Но поразмыслив, я пришел к выводу, что профессор, благодарный мне за услуги, которые я ему окажу, вряд ли допустит, чтобы меня исключили из универа по его вине, и рьяно принялся за исполнение своих непрямых обязанностей. Новенький «Москвич» жуткого оранжевого цвета был всегда вычищен и заправлен, утром я отвозил профессора в университет, вечером — домой, а по выходным учил его водить машину.
Это была самая трудная часть моей работы, так как здесь Палваныч был совершенным тупицей и неумехой. Наверное, с полмесяца я потратил только на то, чтобы научить его отличать педаль сцепления от тормоза. Только через месяц он мог, наконец, тронуться с места, после чего мы чудом не врезались в дерево, которое находилось от нас на расстоянии двухсот метров и было единственным на поляне, где мы проводили наши практические занятия. Я с ужасом ожидал дня, когда нам придется выехать на дорогу, а тем паче на улицу города.
Я становился раздражительным и нервным, переживая наши неудачи, и вот именно тогда я услышал от него эту жизнеутверждающую фразу:
- Молодой человек, вы слишком серьезно относитесь к жизни. Неужели вы думаете, что если я не освою эту железяку, жизнь перестанет быть интересной и самодовлеющей?
Я немного подумал и мысленно согласился с ним. И как не странно, наши дела после этого пошли веселее и вскоре после летней сессии профессор получил права. Как ему удалось это сделать, для меня до сих пор остается загадкой, ибо, если я еще научил его расходиться со встречными автомобилями и тормозить перед светофором, то правил уличного движения, которые профессор обязался изучить самостоятельно, он не знал совершенно.
Когда я высказал свое удивление по поводу получения профессором прав моему другу Юрке Баскаеву, тот по-мефистофельски улыбнулся и сказал, что Сидорова только что назначили деканом вновь организованного в нашем университете юридического факультета.
- А какой работник ГАИ, — с пафосом спросил меня Юрка, - не мечтает, чтобы его ребенок стал юристом?
А в первых числах июля Сидоров торжественно сообщил мне, что через три дня в аэропорт Минводы прилетает из Саратова его мама и мы поедем ее встречать на профессорском автомобиле.
Сначала я хотел отказаться от этой поездки, мотивируя это наличием у Палваныча собственных прав, но потом вспомнил, что вслед за диаматом следует истмат, то есть, исторический материализм, и вести его будет все тот же профессор Сидоров.
Мы выехали ранним утром, когда порозовели вершины гор и продавец маццони пронзительно прокричал о необыкновенном качестве его кисломолочного продукта, а в полдень были в Минводах, претерпев по дороге несколько неприятностей, как то: проезд под красный свет в городе Нальчике и и тяжелый разговор с пятигорскими гаишниками по поводу не замеченного профессором «кирпича».
Мама профессора оказалась маленькой круглолицей женщиной, которая, подойдя к машине, тут же улыбнулась мне и сказала, страшно окая:
- Как хорошо, что вы с Пашенькой приехали! Одному-то в такую дорогу, чай, страшно ехать. Ведь он-то и править как следует еще не научился, а в такую даль отправился...
Потом она накормила нас пирожками, испеченными ею сегодня утром, то есть, как я понял, ночью, и мы тронулись в обратный путь.
Я хотел сесть за руль, но профессор посмотрел на меня снисходительно-насмешливо и сказал, что он совсем не устал. Почти до самого нашего города мы доехали без происшествий под мелодичный и ласковый лепет профессорской мамы на заднем сидении.
И когда до конечного пункта нашего путешествия оставалось двенадцать километров, на нашу беду впереди показался голубенький «Запорожец», следующий в одном с нами направлении. И ничего бы не случилось, если бы обгоняя его с особым шиком, Палваныч не заметил, что за рулем этого жалкого автомобиля сидит его коллега и друг, преподаватель латинского языка, доцент Катюхин.
Сидоров даже помахал ему рукой, но латинист так был занят процессом управления, что не заметил этого жеста и не взглянул на нас.
Тогда Палваныч притормозил и позволил «Запорожцу» совершить обгон, в процессе которого он снова яростно жестикулировал и даже что-то кричал, но и на сей раз остался без внимания.
Раздосадованный профессор пошел на второй обгон и решил это сделать как можно ближе к машине своего приятеля, за что и поплатился: мы одновременно услышали жуткий треск, скрежет металла об асфальт и крик мамы.
И тут профессор проявил себя крайне неблагородно и даже, я бы сказал, трусливо: он стал убегать. Но «Запорожец», будучи разъяренным таким обхождением, тоже может проявить себя настоящей машиной: на огромной скорости он обошел нас и стал посреди дороги.
Доцент Катюхин с палочкой в руке неторопливо подошел к нашему автомобилю, за рулем которого заторможенно сидел опозоренный и трусливый профессор, и сказал с печальной укоризной:
- Что же ты делаешь, Павел Иванович? Всего месяц назад права получил, а уже лихачишь...
- Я заплачу, я заплачу за ремонт, - забормотал профессор, пряча глаза где-то в районе педалей тормоза и сцепления.
- Платить мне не надо, - спокойно ответил Катюхин. - А вот крыло и бампер будь добр завтра мне домой привезти... Ты же знаешь, что машина у меня не для роскоши, я без нее как без ног.
Он ушел, сильно хромая, его «Запорожец» сердито фыркнул черным дымом, подпрыгнул и заковылял по дороге, а профессор все также неподвижно сидел за рулем в глубокой задумчивости.
Потом повернулся ко мне и спросил:
- Ты не знаешь, где мы можем купить эти запчасти?
- Понимаете, Павел Иванович, автозапчасти являются сейчас таким дефицитом, что навряд ли вы сможете их достать в срок, указанный Александром Михайловичем.
Мне очень понравилась изящно выстроенная мною фраза, которой, как мне показалось, я ущемил самолюбие самоуверенного профессора.
- Так что же делать? - безнадежно спросил он неизвестно кого и вновь застыл в молчании.
Я подождал минут десять, надеясь, что он все-таки выйдет из транса и заведет машину, но, когда этого не случилось, сказал:
- Впрочем, у меня есть знакомый барыга, который спекулирует запчастями... Можно обратиться к нему, но тогда придется переплатить почти в два раза.
- Это не важно!! - вскричал профессор. - Я заплачу, сколько он скажет. Где он живет?
- Он живет в нашем дворе. Но если нам удастся застать его дома, то считайте, что нам крупно повезло.
Профессор хорошо знал, где я живу, и через полчаса мы были у моего дома, а еще через пятнадцать минут мой сосед Коля Шляпин вынес нам вожделенные запчасти.
Профессор был так рад, что даже забыл поблагодарить меня за спасение его чести и достоинства. За него это сделала его мама.
- Спасибо Вам, молодой человек, - взволнованно сказала она и отдала мне все оставшиеся пирожки.
Я так устал от дальней дороги и всех этих треволнений , что тут решил завалиться спать. Но едва я смежил глаза, как в дверь постучали. Открыв ее я увидел на пороге профессора Сидорова. Он снова был не в себе и смотрел на меня жалобно.
- Ты знаешь, - сказал он, заикаясь от волнения, - оказывается, мы разбили у Катюхина еще и фару...
В этой фразе мне особенно не понравилось местоимение «мы», и я ответил ему очень грубо:
- Ну, и что?
- Я тебя очень прошу: обратись еще раз к этому … барыге. Может, она у него есть?
И тут я вспомнил, как профессор учил меня воспринимать жизненные неурядицы легко и беззаботно, и повел себя совсем уже нагло.
- Павел Иванович, - сказал я его же тоном, тоном непогрешимого ментора, - не относитесь к жизни так серьезно... Достанем мы эту фару, никуда она от нас не денется..
… На экзамене по историческому материализму я получил твердую пятерку, хотя эта дисциплина так и осталась для меня тайной за семью печатями...