Отрывок из ненаписанного сценария о жизни современной деревни. Все персонажи не имеют ничего общего с реальными людьми, в основном, это собирательные образы. Некоторые эпизоды, описанные мной, тоже никогда на самом деле не происходили, т. е. имеют художественный вымысел.
Ольгин день.
Июльский день находился в самом разгаре, чуть перевалив за полдень. Солнце беззастенчиво сияло в поднебесье, опаляя всё вокруг своей мощью. Не было слышно ни птичьего гомона, ни трелей цикад, ни даже лёгкого дуновения ветра, заставляющего шелестеть каждый лист, каждую травинку. В звенящей тишине, наполненной дрожащим маревом прогретого воздуха, отчётливо различалось только жужжание шмеля, перелетающего с одного цветка на другой. Мохнатое создание только что уселось на бордовую шишечку клевера и начало обследовать его со всех сторон, быстро перебирая чёрными лапками. В это мгновенье, где-то сбоку ярким “зайчиком” блеснул на солнце металл косы, и с шипящим свистом резанул по земле, подхватив в изогнутое лежбище, сжатые друг с другом стебли разнотравья. Завершив движение, лезвие скинуло с себя тяжесть сочных трав и вновь сверкнуло, отражая солнечные лучи. Шмель испуганно взмыл вверх, завис на короткое мгновенье и рассерженно жужжа, устремился, куда подальше.
Небольшая поляна на окраине маленькой деревни, была гладко выкошена, почти полностью. На самом краю этого пространства большой грузный мужчина лет шестидесяти степенно водил косой. Рубаха в голубую клетку с коротким рукавом была расстёгнута, по загорелому барабанному животу струилась ленточка пота, добавляя мокрого оттенка выбеленным льняным брюкам. Босые крепкие ноги косаря, торчащие из закатанных штанин, крепко цеплялись за землю, делая короткие характерные шаги по мягкому “ворсу”. На стриженной, под новобранца, большой голове, каким-то чудесным образом “прилепилась” маленькая детская панамка с радостными, летающими по ней розовыми слониками. Мужчина шумно дышал, приоткрыв рот, изредка слегка вытягивал вверх нижнюю губу и сильно дул себе на кончик носа, где периодически повисала огромная прозрачная капля пота. Вдруг вдалеке послышался голос. Мужчина остановился, обтёр полой рубашки лицо, перевернул косу, и повернувшись на зов, поставил инструмент на древко.
-Лёшик! Всё, хватит, сокол мой! – перебежав узкую полоску деревенской дороги, и выскочив на поляну, к косарю торопливо приближалась высокая, статная, крепко-сбитая женщина. Опершись на ручку косы, мужчина залюбовался на свою жену. Кожаные мягкие сандалии, крепкие загорелые икры, лёгкая колыхающаяся юбка, белая блузка с рукавом – фонариком и глубоким круглым вырезом. Её светлые волосы были уложены в венок и скрыты под тонкой косынкой, завязанной сзади маленьким узелком. В ушах раскачивались серёжки в такт быстрой походке, по загорелому декольте весело подпрыгивала нитка бус.
-Хватит, дорогой! достаточно места, - женщина протянула косарю большую металлическую кружку с водой, взяла у него косу, зачерпнула рукой пучок травы и обтёрла им лезвие, - Я управилась с пирогами, сейчас парни подъедут – вынесут столы. Пойдём, сокол мой! Сейчас ополоснёшься, полежишь – отдохнёшь. Скоро уже гости начнут собираться.
Мужчина с жадностью осушил, поданную женой кружку полную холодной колодезной воды, перевернул её, потряс и даже заглянул внутрь, будто хотел удостовериться, что более там ничего не осталось, выдохнул, надув щёки, - Уф-ф, и то верно - пойдём, Катюша! Умаялся…
Пара медленно потянулась к дому, видневшемуся на той стороне деревенской дороги. Женщина закинула себе на плечо косу, мужчина устало помахивал кружкой. Подойдя к грунтовке, он оглянулся и посмотрел на свои труды. “Хорошо!”
Одуряющий аромат скошенных трав успел заполнить всё пространство поляны, ровным квадратом, выделяющейся на фоне заросших садов. В центре площадки высилось сооружение из сухих витиеватых сучьев и огромных полутораметровых брёвен, сложенных пирамидой и обжимающих ветки со всех сторон. На самом краю лужайки, почти у самой дороги, чернела старыми брёвнами маленькая часовенка, с сияющим золотом крестом на крыше. Вязкая, приправленная маревом жара, словно плотный предрассветный туман, окутала всё и вся вокруг, заглушая звуки. Поэтому, не было слышно, шума приближающейся машины, тянущей за собой огромный шлейф дорожной пыли. Только при въезде в деревню стало различимо шуршание колёс по гравию.
Белая Нива резко остановилась напротив дома, куда только что вошёл косарь со своей женой. Хлопнули одна за другой дверцы автомобиля и из оседающего, выпадающего в осадок пыльного облака появились четыре парня, худые, высушенные и выморенные солнцем и работой; одетые, далеко, не по-деревенски, в довольно странно-скроенные одежды ярких расцветок. Причёски их также являлись явным вызовом не только деревне, но и всему обществу в целом. Один из парней был лыс, другой - с завязанной в высокую кичку копной густых волос. Два других молодца были носителями традиционной причёски ямайских растафари - дредов. Парни, смеясь и переговариваясь, зашли во двор. Из дома им на встречу выпорхнула улыбающаяся Катерина. Открыв двери огромного сарая, и показав поле деятельности, она торопливо удалилась обратно, на ходу вытирая руки о передник. За женщиной тянулся шлейф смешанных ароматов пирога с капустой, и отварной, молодой картошки. Парни повели по воздуху носами, как это делает стая молодых голодных волков, почуяв запах добычи. Они почти синхронно сглотнули подкатившую слюну, и играя мускулами из под дырявых маек и мятых несвежих футболок, принялись вытаскивать из сумрачной темноты бывшей конюшни длинные лавки и столы.
Деревня неожиданно ожила: вдруг - с одного хлопка двери. Четверо молодых людей, взвалив себе на плечи лавки, носили их на выкошенную поляну. То и дело на дороге образовывался пыльный клубок, и подъезжала очередная машина. Узкая обочина деревенской дороги быстро заполнялась иномарками и “марками” родного Автопрома всевозможных мастей, цветов и годов выпуска. Мужчины и женщины здоровались: обнимались, целовались, всплёскивали руками при виде друг друга, кивали друг другу издалека, кланялись, улыбались… На лицах отражались радость и сожаление, сочувствие и досада, гордость и сопереживание – весь спектр человеческих эмоций, сопровождающих долгожданную встречу давно не видевшихся людей и делящихся друг с другом последними новостями.
Стариков бережно усаживали на лавки, поставленные под ветви яблонь. Молоденькие мамаши с гордостью поглядывали на своих чад, резвившихся под ногами, “рассыпанных” по поляне гостей. В тень принесённых из сарая столов, прямо на траву гости опускали свёртки и пакеты, сумки и корзинки, скрытые салфетками “посудины” всевозможных размеров и форм, издающие из своих недр умопомрачительные ароматы. Выщербленные временем, поеденные местами жуком – древоточцем, дощатые столы, выстроенные во всю длину поляны, застилались скатертями. Катерина “колдовала” над белоснежным, цветастым и клетчатым хлопком, разводя руками складки, расставляя и раскладывая приборы – салфетки, рюмки, вилки и тарелки. Между преобразившимся столом и домом Екатерины, сновали несколько молодух, нагруженных тарелками со снедью.
Дверь часовни уже была прижата большим гранитным булыжником, распахнутая настежь. В образовавшемся проёме виднелась покрытая белоснежной кружевной салфеткой деревянная полка, прибитая к стене. На кружеве, “облокотившись ” о брёвна разместилось несколько бумажных икон, составляющих скромный иконостас. На широких ступенях часовни, вытесанных из полу брёвен, образовались две небольшие, стеклянные вазочки с полевыми цветами. В нескольких метрах от двери мужчины поставили маленький раскладной столик, застелили его клеёнкой, и водрузили на него ведро с колодезной водой. На жёлтой эмали ведёрка тут же выступили капли холодной испарины и заскользили вниз редкими струйками, образуя на столешнице лужицу.
На дороге появилось ещё одно пыльное облако. В деревню вкатился лоснящийся чёрный джип приходского священника. Вслед за батюшкой, из высокой машины неуклюже выбрались на обочину дороги три его помощницы - местные певчие. Тётушки, в прозрачных газовых, радужно переливающихся на солнце, косынках, цветастых ацетатных платьях, белых носочках, скованных тонкими ремешками босоножек и тёмных твидовых пиджаках, пыхтели и тяжело отдувались. Плотные пиджаки, явно, были лишними в их туалетах. Но “модницы” мужественно терпели и лишь утирали носовыми платками свои раскрасневшиеся лица. Среднего роста, возраста, и упитанности слуга божий степенно двинулся к часовне, на ходу здороваясь со знакомцами. Подойдя к открытой двери часовни, батюшка перекрестился на выглядывающие в дверной проём образа, поставил рядом с “запотевшим” ведром чёрный кожаный портфель, начал вынимать и раскладывать на столике всевозможные принадлежности, необходимые для службы. Певчие “выудили” из своих сумочек потрепанные ученические тетрадки и чинно выстроились короткой шеренгой сбоку от священнослужителя.
С другой стороны часовни высокий седовласый мужчина манипулировал с деревянной конструкцией и колоколами. На две небольшие перекладины, втиснутые одна над другой в ножки опоры, он аккуратно заводил колокола, зажав их языки пальцами рук. Как только очередной колокол свободно повисал в уключинах и отпущенный мастером “язык” касался края “юбки”, в воздух прорывался приглушённый “бронзовый” голос. Наконец, небольшая звонница была собрана воедино, и человек опробовал её звучание. Колокола весело ответили, распеваясь.
Народ стал постепенно собираться у часовни. Кто-то пристроился в тени яблонь, усевшись на траве, большинство встало полукругом позади чёрной спины священнослужителя. Батюшка, закончил приготовления и кивнул. Колокольный мастер нажал ногой на педаль и в жаркое марево ушёл первый полный звук басового колокола – низкий и тугой, чуть приотстав, к нему присоединились более высокие голоса, далее весело затрепетали - запели “зазвонные”….
По моему телу побежала волна и зависла в районе лопаток. Задержавшись там ненадолго, она обрушилась вниз. Затем медленно стала возвращаться вверх по спине, вздымая кожу мелкими мурашками. Добралась до шеи, очертила голову, прокатившись мелкой рябью по волосам, скатилась на плечи, и потекла по оцепенелым рукам до кистей. Я сильно сжимала скрещенные пальцы и
смотрела на спины, стоящих впереди гостей. Спины напряглись, выпрямились, замерли. Радостный трезвон пронзал каждого присутствующего насквозь, затем ударялся о преграду деревьев, рикошетом бился по поляне и устремлялся вверх, прорывая марь июльского дня. Последний, заключительный звук долго и протяжно испарялся, смешиваясь с застывшим воздухом.
Священник перекрестился, открыл молитвенник и начал службу, выпевая псалмы усыпительно минорно, словно настроившись на только что растворившийся голос колокола. Местные певчие тут же начали вторить ему, тихо, заунывно и нестройно.
Некоторые, из стоящих вокруг священника людей, внимательно слушали, склонив голову. Большинство переминались с ноги на ногу. Два мужских баритона, сведённых до полушёпота, рокотали у меня за спиной. Периодически их прерывало “женское”, неодобрительное, - Тссс, Тихо! И лишь единицы осеняли себя, следуя за рукой человека в рясе. Сквозь узкую щель дороги, забитой припаркованными машинами, время от времени медленно и осторожно протискивался очередной пыльный автомобиль, из глубины салона которого выглядывали любопытствующие пассажиры. То и дело поляну пересекала стряпуха, выносящая на стол закуски, или вновь прибывшие гости. И тогда большинство “молящихся “ поворачивалось, и с любопытством следило за передвижениями на лужайке.
Марина Алексеевна, словно солдат по плацу, размашисто шагала по вытоптанной десятками ног траве. При этом сильно прихрамывала и кособоко подпрыгивала при каждом движении. В наигранном приветствии, она сняла кепку со своей стриженной под мальчика седой старушечьей головы и помахала ею в воздухе. За ней, нагруженный пакетами, опустив голову, тяжело ступал Павел. Женщина устремилась в тень яблоневого сада, и рухнула на свободный конец лавки рядом с улыбающейся краснощёкой Анной Николаевной, пышность юбки и тела которой заняли собой почти всю длину сиденья. Ровесницы тут же о чём-то зашептались. Марина Алексеевна с гримасой боли на лице, потирала руками свою ногу, а Анна Николаевна обмахивалась косынкой.
- Ну, как ты? – задала вопрос Марина Алексеевна будничным тоном, оглядывая исподлобья поляну.
- Да, ничего. Живу пока, - радостно залепетала соседка, - Коленька, вот обещает приехать. Но ему всё некогда, да некогда. Уж и не знаю, сможет ли этим летом вырваться? - Анна Николаевна обтёрла платком лицо, и с гордостью прошептала, склонившись к плечу соседки,
- Ещё один ресторан открыл. Когда же ему? - женщина выпрямилась и пожаловалась,
- И ноги у меня уже почти не ходят, давление скачет…
- Да-а, - Марина Алексеевна скривилась в ухмылке, - ноги, ноги.. Слышала, собралась хутор продавать? Куда сама – то подашься?
- В районе квартирку хочу купить, - Анна Николаевна сощурилась в сторону палящего солнца, пробивающегося сквозь яблоневый лист, - только хочу, и могу, сама понимаешь, разные вещи. Квартир за такую цену, сколько стоит мой хутор в природе не существует. А так бы хорошо, – мечтательно проговорила краснощёкая женщина, - газ, вода из крана, тёплый туалет…Всё - выдохлась я в деревне. Сил нет, - женщина замолчала, обтёрла лицо своим цветастым платком, - Ох, как жарко! Но, ничего, живу пока, - заулыбалась она, с удовольствием разглядывая играющих детей на краю поляны, - В августе в Париж поеду. Надеюсь, что жары такой уже не будет.
Марина Алексеевна подняла в удивлении брови на соседку, словно увидела её впервые, но ничего не сказала.
- А ты - то как? – лениво спросила, млеющая на прореженном листвой солнце, Анна Николаевна.
- Крышу собрались красить, да ремонт на кухне надо сделать, - сухо сказала Марина Алексеевна. Она неотрывно следила глазами за Павлом, который пристраивал пакеты под столом, - Ну, вот, куда он ставит? Побьёт, ведь, всё! Сколько ни учи, всё ни впрок! – раздражённо зашипела она.
- Да хватит тебе, всё ругаешь его, - зашептала, разморённая Анна Николаевна, - Молодец ведь парень! Если бы не он, - она осеклась, бросила короткий взгляд на собеседницу. Но Марина Алексеевна ни как не отреагировала на последнее замечание. И розовощёкая женщина продолжила, пытаясь отвлечь собеседницу - у тебя ведь кухня в порядке? Что ты там ещё придумала?
- Плиту переложили – потрещала за столько лет, там пол пошёл, линолеум старый, одно за другое. А дальше посмотрела, вроде, шкафы надоели?! А что сидеть-то? Ничего не высидишь! – резко ответила Марина Алексеевна и нахмурившись, вслед уходящему Павлу, ревниво заметила, - Опять к этой намылился - дурья башка!
Паша поставил пакеты в глубокую тень стола и торопливо пошёл к дороге. Так торопливо и резво уходил он с поляны, что с его ноги соскочил резиновый пляжный тапочек – любимая обувь на все времена года. Приземистый, широкоплечий, крепкий и мощный, словно кряжистый пень, он ловко запрыгал на одной ноге, весело по-детски рассмеявшись конфузу.
Стоящие за спиной священника люди, наблюдавшие эту сцену, тоже заулыбались. Служба затягивалась, жара не спадала, стрижи в раскалённом воздухе нарезали фигуры высшего пилотажа, дети играли на дальнем краю поляны под присмотром двух растаманов. Екатерина неслышно скользила между гостями, собирая поминальные записки, затем аккуратно положила их перед священником. Он подхватил листки и перешёл к заключительной части действа. Начав за здравие высших церковных чинов, спустился по иерархической лестнице до самых низов и перечислил имена простых смертных, упомянутых близкими и родными в тощенькой стопке бумажек, которую держал в руках. Далее осенив себя несколько раз, замолк. Постоял немного в задумчивости, глядя на лики святых, выглядывающих из-за открытой двери часовни, повернулся к слушателям, и заговорил. Проповедь его была короткой и ёмкой.
- Братья и сестры! Уже который год собираемся мы здесь, что бы отдать дань Святой Ольге, Великой Русской Княгине, помолиться о здравии ныне живущих и вспомнить усопших. И вы все, живущие постоянно и отдыхающие на этой земле, находите время, что бы приехать, отложив свои дела. Многие из вас давно не виделись и с удовольствием общаются здесь вновь и вновь. Меня радует, что именно эта часовня, выстроенная здесь много лет назад, даёт возможность собираться вам всем вместе под сенью её креста, общаться, чувствовать себя едиными, хотя бы так, пускай и на короткое время. Нужно быть сплочёнными в такое трудное время, когда нас старательно разъединяют Запад и Америка!
Ещё хочу напомнить: не забывайте жить по Закону Божьему. Господь не вмешивается в нашу бренную жизнь – не карает, не наказывает, не одаривает благами и подарками. Он всего лишь любит нас. Каждый же из нас спасается сам. Господь дал нам заповеди - чёткую инструкцию техники безопасности жизни человеческой, выражаясь современным языком. И если совершает зло человек, не Господь наказывает его - живущего, а Зло начинает разрушать человека изнутри, его душу. И зачем Господу такая испорченная, заражённая «вирусами» душа, спрашиваю я вас. Он сотрёт её, как мы стираем заражённые программы на своём компьютере... Иначе, перестанет работать вся система?! В огромной, колоссальной матричной системе Господа только праведные души, которые…. - «продвинутый» священник остановился и далее продолжать свою мысль не стал…
- Господь, каким бы не представлял его себе каждый из нас, есть нечто совсем иное, чем мы думаем. Но он есть Начало всего сущего. И он есть Разум. Не забывайте этого – живите по заповедям, читайте Библию. Спаси вас всех, Господь!- закончил он. Далее он трижды опустил в ведро большой серебряный крест, еле слышно “приправив” процедуру бормотаньем. Встал рядом с ёмкостью, и резко окуная в неё короткую кисть, стал обрызгивать каждого, приложившегося губами к кресту, который держал в руке.
Небольшая очередь быстро двигалась мимо священнослужителя. Люди благодатно принимали на себя прохладу воды. С дальнего конца поляны один из растаманов привел детей, и те по очереди подставили свои улыбающиеся физиономии под перекрёстное омовение. Затем сам приложился губами к кресту, размашисто перекрестился и выставил перед священником распаренное лицо. Получив порцию брызг, он взял кружку со стола, зачерпнул воды из ведра и стал поить детей. Напившись сам, передал кружку стоящей за ним Катерине. Она жадно осушила содержимое, и утерев губы ладонью, деловито показала на лавки:
- Давай, Серёжа, ставьте все под яблони.
Потом женщина повысила голос и над зашумевшей, загудевшей людьми, поляной разнеслись слова:
- Мы благодарим отца Павла, что не забывает нас, и каждый год приезжает, что бы провести службу. Спасибо Вам большое!
Катерина слегка поклонилась священнику.
- А теперь, дорогие друзья, по нашей устоявшейся традиции небольшой концерт. Прошу, рассаживайтесь. Мужчины могут помочь парням расставить лавки в тень! А нашим артистам сегодня придётся выступать в полутени.
Екатерина рассмеялась, указывая рукой на небольшое ватное облачко, лениво наплывающее на солнечный диск.
- К нам приехали наши дорогие гости – местный народный коллектив. Поприветствуем их.
Священник, собрав свой портфель, не оглядываясь – сутулясь, поспешил к своему авто. Следом засеменили певчие. Мастер принялся разбирать свою звонницу и уносить колокола в машину.
В этот же момент из-за часовни показался гармонист – мужичок, лет шестидесяти, обряженный в яркую голубую атласную косоворотку и залихватски заломленном на бок картузе, украшенным искусственным бумажным цветком. Следом за ним выплыли “лебёдушки” в длинных атласных же сарафанах красного и фиолетового оттенков. Женщины были приблизительно одного возраста со своим аккомпаниатором. Люди захлопали, рассаживаясь. Удалой гармонист ловко растягивал меха инструмента и скользил пальцами по клавишам, выводя мелодию, в которую нет – нет, да и вкраплялся одиночный, короткий звон, снимаемого колокола.
Женские голоса взлетели над поляной, сплетаясь в старинной протяжной песне. Закончив одну, они начинали другую, сменяя и убыстряя ритм. Гости уже, во всю, притопывали и подпевали. На лавках остались сидеть только несколько женщин и старики, остальные окружили гармониста и женщин в сарафанах, включившись в игру. Огромный людской хоровод кружил по поляне, разворачиваясь то в одну, то в другую сторону, останавливался, рвался… Под подсказки затейниц в центр выходили пары, кланялись, целовались, менялись местами, выпевали незнакомые строчки. Затем, возвратившись на место, тут же брались за руки и двигались в общем большом и извивающемся действе.
Набежавшие барашки облаков притушили солнечный диск, который уже покинул своё центральное место на небосводе и склонился к западной гряде деревьев – своей опочивальне. Долгожданная прохлада едва заметным тонким ручейком потекла по земле, струясь между травами, в которых “зацвыркали” цикады.
Екатерина с Надей сновали вокруг стола, высвобождая тарелки, салатницы, пластиковые контейнеры, наполненные снедью, из пакетов, сумок и корзин, в которых они до сей поры задыхались в тени. Длинный “помост” ломился. Блинчики, свёрнутые в трубочки и квадратики, выложенные высокими пирамидками, таили в себе сюрпризы начинки. Жареная рыба, обтекала соком сквозь белое слоистое мясо, просвечивающее под золотистой корочкой. Всевозможные салаты, напоминали детский калейдоскоп своей цветовой гаммой. Отварная, молодая картошка, белая, розовая и жёлтая, источала аромат постного масла и укропа. Нарезанные дольками, “мясистые” помидоры и перцы, манили своим натуральным вкусом. Копчёная домашняя колбаса, сверкала глянцем своей шкурки и прозрачностью сала, оплывающего из каждого кусочка. Тут же были блюда с ровными сочными кусками пирогов с яблоками, капустой, черникой и закрытыми румяными пирожками – улитками, калитками, ватрушками и маленькими сахарными слойками. Стояли открытые банки с зимними салатами, с воткнутыми в них ложками. На большом плоском блюде тёмно- зелёной горкой поблёскивали малосольные огурцы.
Женщины выискивали крохотный “пятачок” свободного места, сдвигая плотнее яства, что бы втиснуть, воткнуть очередную бутылку с вином, водкой, наливкой или настойкой. По столу, словно очерчивая хребет какого-нибудь гигантского позвоночного, изогнутой линией тянулась вереница стеклянных горлышек. Приятельницы попутно беседовали, поглядывая в сторону хоровода, и улыбались зрелищу: как веселятся и отплясывают взрослые дяди и тёти. Надя, вошедшая в “ягодную” пору высокая осанистая красавица, бодрилась, стараясь выглядеть уверенно. Но следы глубокой усталости и попытки сосредоточиться делали её движения резкими, а саму женщину – угловатой. Она пыталась рассказать хозяйке последние новости,
- Ты знаешь, сил больше нет. Вот сколько уже живу в деревне, сколько мы бьёмся, что бы прокормить себя, всё больше убеждаюсь, что выше головы не прыгнуть. То ли руки не из того места растут, то ли голова. А ведь работаем! С утра до вечера – не разгибаясь: огород, скотина…Когда, заводили кроликов, да птицу, я ещё грелась иллюзиями, что если много и упорно трудиться, то нарастим поголовье – станем фермерами, будем жить не хуже других. А теперь думаю, что это – не хуже других? Домину “отгрохать” новую? Трактор купить? Рабочих нанять? И, в конце концов, самому не работать? Построить мини капитализм на отдельно взятом хуторе? А зачем? – Надя посмотрела в сторону хоровода, отыскала глазами своего мужа Костю, который отплясывал, обнявшись с молоденькой дачницей, и вздохнула.
Катерина, молча, слушала свою соседку, деловито переставляя на столе блюда и тарелки, и время от времени также оглядываясь на танцующих. Надя стояла, опершись на край столешницы узловатыми выработанными руками, стараясь успокоиться,
- Самое обидное то, что теперь, когда мы уже не хотим быть фермерами-капиталистами, но так же вкалываем, всё равно с трудом себя обеспечиваем. Может, я чего-то не понимаю?! Может деревня в принципе предполагает такую жизнь?! Работай, откажись от материального, созерцай, ищи радости в другом. Измени себя полностью. Возможно, я усложняю. Другие же могут. И коров держат и землю пашут. Но там дети, вот и масштаб другой. У нас – то детей нет. Но, с другой стороны какое это имеет значение?! Похоже, мы всё-таки другие. Мы вечные дачники, хотя живем здесь уже пятнадцать лет. Дачниками и останемся, - Надя усмехнулась горько.
- И скорее - всего, придётся мне в школу вернуться…., продолжала Надя размышления, но Катерина перебила её, указывая на лужайку перед часовней.
-Извини!
Музыка стихла. Люди топтались в нерешительности, ожидая хозяйку. Надя замахала двумя руками,
- Ой, беги, беги!
Катерина тут же подхватилась и скорым шагом направилась к центру поляны.
-Гости дорогие! Вот и стол поспел! Прошу всех садиться! – Катерина развела руками, приглашая всех к столу. Народ зашумел, заволновался. Проголодавшиеся гости суетливо и возбуждённо начали занимать места за длинным “помостом”, разбирать приборы, накладывать закуски. Мужчины вскрывали нагретые бутылки и разливали вина и водки. Над столом то и дело проплывала, передаваемая по рукам, чья-то пустая тарелка, а вдогонку неслось,
- Галя, положи мне вот того салатику!
- Маша, это твои пироги?! Да, да, и с капустой и с яблоками! У тебя, что, яблоки уже поспели?!
- Сергей, налей девушкам вина!
- Катя, тут приборы не тронутые! Возьми, кому не хватило!
-Таня, иди сюда! Здесь местечко есть свободное!
-Мария, Александр, а вы что стоите?
Я растерянно пожала плечами. Пока я наблюдала за всей этой суматохой, и стояла в ожидании, когда все рассядутся, не осталось ни одного свободного места. И вот теперь, “маячила”, привлекая к себе внимание. Сотня глаз, устроившихся за длинным столом людей, были устремлены в мою сторону. Оглянувшись, увидела спокойное лицо колокольного мастера, по которому блуждала улыбка. Александр недавно появился в наших краях. Приехал откуда-то с Волги, купил хутор в лесу и жил там, в полном одиночестве. Ходило множество слухов, которыми, как водится, обрастает человек, не часто бывающий на людях и ведущий замкнутый образ жизни. Облачённый таинственным ареалом этот уверенный в себе человек излучал силу, ум и благородство, от чего женская часть общества вела активную “перестрелку” в его направлении, а мужчины подбирались, приосанивались и посматривали с явным вызовом.
“Он ещё и скорый, как “Красная Стрела”! Когда успел обернуться?!” мелькнула у меня мысль.
Но раздумывать дальше не пришлось. Оказавшись в роли экспоната, на который только что указал экскурсовод, да ещё в компании загадочного мастера, мне хотелось провалиться сквозь землю. Выручила Надежда. Изыскав на заставленном пространстве стола две свободные тарелки, она нагрузила их всякими вкусностями, толкнула под бок своего Костика. Тот с готовностью наполнил до краёв пару рюмок и широко улыбаясь, развернулся ко мне и Александру,
- Я здесь, друзья мои! – протянул нам рюмки, сам при этом был уже явно “навеселе”.
Надя, привстав с лавки, по – хозяйски выглядывала закуски,
- Маш, что ещё положить? Хочешь вот этого салатику? А тебе, Саша?
Мы оба замотали головами,
-Хватит, хватит! – взяли в руки тарелки и замерли в ожидании.
За столом, наконец, воцарилась тишина. Все взоры были направлены на хозяйку – Екатерину. Она так же стояла без места, но с противоположной стороны стола. Держа в руке маленькую стеклянную рюмочку, наполненную золотистой наливкой, она оглядела собравшихся гостей, и громко сказала,
- Друзья мои, спасибо всем, что приехали, что помогли накрыть этот прекрасный стол. Будем продолжать веселиться. И первый тост у нас по традиции – за Ольгу!
“Пир” откликнулся зычно: “За Ольгу!” и загудел, затренькал, зазвякал, задребезжал от голосов, чоканий, соприкосновений вилок и ложек с фаянсом тарелок и стеклом салатниц. То и дело Катерина призывала внимание срывающимся голосом и декламировала очередной тост: “За Иванькино!”, “За Ефимково!”, озвучивая названия деревень, из которых приехали на это празднество гости. Попутно представляла собранию новеньких, после чего лужайка взрывалась очередным “Ура-а!” и начинала гудеть с удвоенной силой. Мужчины лихо опрокидывали рюмки с содержимым и наполняли их вновь, уже не отслеживая канву происходящего. Женщины плотно “заправлялись” снедью, пробуя всё подряд, попутно интересуясь рецептами того или иного понравившегося блюда и нахваливая стряпуху. Всеобщее застолье разбилось на междусобойчики.
Всё чаще сквозь гудение прорывалась песня, Катерина тут же подхватывала её своим сильным хрипловатым голосом и над поляной разливалась “Застольная”. Не успевала закончиться одна, как начиналась другая. Люди уже не теснились за столом. Многие приникали к “поющим”, и можно было слышать параллельно две разные мелодии. Одна группа начинала вытягивать чуть задорнее и ярче, другая - поупиравшись, сдавалась на милость победителя, и тогда общая громогласная “Раздольная” оглашала окрестности.
Праздник ещё только набирался, явно ощущалось желание полёта, танца, удали. На поляне возник какой-то рваный, худой полукруг, где и топнула, первая, ножкой полнёхонькая и румяная, от выпитой рюмочки, Анна Николаевна, и дребезжащим старушечьим голоском, зачала первую частушку.
- Приезжали меня сватать
с позолоченной дугой.
Пока, пудрилась, румянилась,
уехали к другой.
Гармонист оторвался от стола, предварительно вылив в себя нагруженную водкой стопку. С большим сожалением и тоской посмотрел на кусок домашней колбасы, одиноко лежащей, на краю своей тарелки, махнул досадливо рукой, хлебнул пару раз сока из высокого стакана, растянул абсолютно беззубый рот в блаженной улыбке и рванул меха. И затопотали женские ноги по примятой траве, упёрлись в бёдра руки, пустилась “Семёновна” на разные голоса рассказывать о своём житие – бытие.
-Ты, Семёновна, баба русская!
Грудь высокая, кофта узкая.
- Эх, огурчики, да помидорчики.
Деда бабу жмёт в коридорчике.
Худой людской круг тут же сомкнулся, заполнившись гостями. Народ подбадривал, хлопал, смеялся, смущённо охал на ядрёность частушек, отпускаемых соперницами, которые по очереди наступали друг на друга.
- Пойду плясать,
Натяну баретки.
Стану ноги задирать
Выше табуретки.
- Я купила колбасу
и в карман положила.
А она такая крепкая
меня растревожила.
Над дальней грядой деревьев небо было рассечено надвое. Изумрудная трава поля плавно переходила в оттенки зелени берёз на горизонте, затем следовала полоса ультрамарина, и сверху над всем этим нависал предгрозовой небосвод, который нажимал на “апельсин” солнца. Сдавливал, давил на него, опуская “пожар” всё глубже в кроны деревьев.
По уже еле видимой ультрамариновой полосе плавно и неспешно скользила пара журавлей, двигаясь по направлению к багряно – оранжевому зареву.
Над деревенской поляной потянулся дымок. Вокруг огромной копны сучьев суетился один из растаманов, поджигая её с нескольких сторон. У него за спиной радостно носились дети, повизгивая и выкрикивая: “ Запятнал! Запятнал!” Тут же неподалёку на огромных кругляках, лежащих на траве вокруг кострища, пристроилась компания молодёжи. Двое парней, зажав между колен расписанные африканскими узорами там-тамы, “взмешивали” ладонями тугую барабанную кожу, которая гулко отдавалась убыстряющемуся ритму.
Не выдержав этого напора, я начала раскачиваться в такт зовущей мелодии, вплетая в неё “Ой, то не вечер, то не вечер…” Барабанный ритм подстроился под мой голос, останавливаясь, прерываясь на фразах песни, и возвращался, когда я отступала, упиваясь танцем.
Там-тамы вдруг изменили свой ритм, я остановилась и увидела четыре ярких пучка огня, вращающихся в руках высокого худого парня. Его покачивало, и огни то и дело вываливались из его рук на землю и затухали. Тут же воздух заполнялся зловонием серы. Я отошла в сторону, тем более что на передний план выступил один из собратьев “пиромана”, который с периодичностью маятника “мотался” из стороны в сторону, и заваливался в траву не выдерживая амплитуды движения, тем не менее, не выпуская, из рук початую бутылку водки. К товарищу тут же кинулись девушки - подружки, и нашептав ему что-то в уши, украшенные разнокалиберными серьгами, увели со “сцены” в окружающую темноту.
Костёр вошёл в полную свою силу, потрескивая и освещая лужайку, на которой уже поубавилось гостей. Народ, не прощаясь, исчезал с пиршества и растворялся за пределами поляны, подобно призракам. Жёны уводили своих потрёпанных благоверных, отрывая от “тёплых” компаний, созерцающих гаснущий вечер по разным концам лужайки. Екатерина и несколько женщин убирали со стола остатки праздника. Я подошла к захмелевшей Наде,
- Привет, подруга!
- Привет! Слушай, даже и не поговорили. Ты ливер брать будешь? Мы поедем на днях к своим фермерам. Где же этот Костик? – Надя оглянулась в поисках мужа, - Костик!!! Ну, давай, уже поехали!
Костик неподалёку раскланивался с молоденькой дачницей, вжавшись губами в её оголённый локоть. Он целеустремлённо продвигался своими “чмоками” вверх по руке к шее хихикающей хмельной девицы.
Надя, никак не отреагировав, на эту сцену прощанья, продолжала,
- Похоже, водка палёная была. Так что, будешь мясо брать своему псу?
- Не знаю. Нужно морозилку посмотреть. У меня уже ягод наморожено. Нужно ещё для грибов место оставить. Но килограмм пять точно “втисну”. Я позвоню тебе завтра. Как вы добираться - то будете? Костик же уже готов!?
- А мы с соседом приехали. Он у нас не пьёт. Вот и расслабились на радостях. В гости, да не за рулём! Только, похоже, водка палёная была. Ладно, звони мне завтра. Пойду забирать красавца, - Надя направилась к мужу.
Я тоже почувствовала дурноту и подступающую головную боль от нескольких выпитых рюмок. Пора было двигаться к дому.
- Катя, спасибо большое за праздник! Как всегда удался, - я улыбнулась, подойдя к хозяйке,
- Пойду, пожалуй. Да и гроза, похоже, будет. Пойду.
Катерина, держа в руках стопку тарелок, кивнула мне,
- Жаль, Маша, не удалось и словом перемолвиться. Ну, увидимся!- Катерина была бодра, будто и не было за спиной этого изнуряющего июльского дня.
Я кивнула её мужу – Лёшику, появившемуся под занавес и загадочному новичку Александру. Мужчины устроились на лавке, и негромко о чём-то разговаривали. Помахала рукой оставшимся соседям и вышла на деревенскую дорогу.
Темнота уже спустилась на деревню, высвечивая только короткие островки дворов перед освещёнными окнами. Вместо дневной тягостной мари воздух наполнился предгрозовой, тягучей испариной. Включив фонарик, который нащупала у себя в рюкзачке, я медленно шла по грунтовке, направляясь к своему хутору. Под подошвами мокасин шуршал гравий, отовсюду слышались “скрипки ” цикад, в густой траве некошеных полей монотонно рюмил зяблик. Далеко за спиной я услышала голос Катерины, через мгновенье к ней присоединился Лёшик: “ Ой, то не вечер, то не вечер…”
Два голоса слились в прилепившейся к языку песне и постепенно растаяли в уходящем дне.
А я размышляла, уткнувшись взглядом в “светлячок” фонарика, пляшущего у меня под ногами, прокручивая эпизоды сегодняшнего праздника.
” Почему в который раз этот деревенский “сабантуй ” оставляет во мне двоякое впечатление? Почему почти достигнув своей высшей точки полёта, гуляние не развернулось, обнажая душу? А, напротив, быстро скомкалось, словно заткнули пробкой бутылку шампанского, из опаски выпустить наружу весь перебродивший “восторг”. Почему каждый остаётся сам по себе?
Какая же молодец - Екатерина, взвалившая на плечи всю ношу организации и проведения этого дня. Ведь только благодаря её усилиям, у людей есть возможность собраться раз в год вместе, да ещё и повеселиться. А ценит ли это кто-нибудь? Или все привыкли и воспринимают, как должное? И почему не ощущается того самого единения, о котором упоминал священник?
Или только я его не ощущаю? Может быть, дело во мне и я чужая на этом “празднике жизни”?”
Я услышала за спиной быстро приближающиеся шаги и насторожилась.
“Кабанам и прочим млекопитающим догонять меня нет резона. Значит – человек ” - подосадовала я мысленно. Не хотелось ни с кем больше общаться. Хотелось просто идти себе домой, размышлять о всякой чепухе и не чепухе, слушать зябликов, призывающих долгожданный дождь, мечтать о всякой ерунде – шоколадке, например, или сливочном полене….
Луч моего фонарика высветил лицо таинственного Александра, и я услышала.
- Разрешите Вас проводить!