В своей жизни мы с бабкой пережили два раза по-настоящему страшную вещь. Она называется капитальный ремонт в многоквартирном доме.
В первый раз это случилось, когда бабка была еще на ногах, но из квартиры уже не выходила - кое-как ковыляла по комнатам, а чаще сидела на своем диване или в коляске. Мы жили тогда в старой двухкомнатной хрущевке с картонными стенами, сводчатыми потолками и чрезвычайно интересными соседями. Дом наш в районе считался "веселым", носил неофициальное название "хи-хи" и кишел алкоголиками, кошками и старухами. Старики как-то в нем не заживались. Исключение составлял дедка Коля Брылан - одноногий инвалид, насквозь проспиртованный и прокуренный.
Слухи о капремонте ходили давно, но никто в него не верил. Капремонт был чем-то вроде войны с Америкой или возвращения населению сгоревших во время девяностых годов сбережений. И вдруг в один прекрасный день на всех четырех подъездах появились бумажки с объявлениями. Они трепетали на ветру, как вестники надежды, пытались оторваться и улететь в заморские дали, но их не пускали жэковские канцелярские кнопки.
Через неделю.
Сначала кухня.
Заменят раковину и трубы.
За сохранность стен и кафеля не отвечают.
В течение двух суток газом не пользоваться, воду брать в ванной, слесарям препятствий не чинить, лишние вещи из кухонь убрать.
Дом переполошился. Даже Нинка-пьяница вышла из состояния привычной апатии и вытащила из кухни на помойку пару здоровых картонных коробок и почему-то старый пуховик.
Бабка, узнав о капремонте, пожевала губами и насупилась. Она всегда любила покушать, и перспектива питаться два дня бутербродами и чаем из термоса ее не прельщала. В общем, она уже была предубеждена против этого чертового ремонта, и, когда в одно прекрасное утро к нам явились слесаря снимать раковину, они были встречены весьма неласково.
Злодеев было трое.
Они ввалились в коридор и потопали в кухню, но их остановил вопль, полный свирепого негодования:
- Куда в чунях претесь? Ходили везде по г..., коровы, а теперь к порядочным женчинам на кухню, не разувшись, приперлися! Разувайтесь, так не пушшу.
Бабка, опираясь на клюку, стояла в дверях кухни и сверлила злодеев недобрым синим глазом.
Слесаря обалдели.
Наверно, целую минуту они стояли и ели друг друга глазами: трое мужиков в действительно жутко грязных резиновых сапогах и старая бабка с клюкой в руке, плотно закупорившая собой вход в кухню. Наконец, один из них буркнул:
- Сроду мы ни у кого не разувались. Канай отсель, бабка, воняй в другом месте, а то вроде уже протухла.
Этой милой фразой слесарь подписал себе смертный приговор.
Бабка издала вопль такой силы, что с подоконника - не вру - свалился цветочный горшок с бальзамином. Кроме того, на ее вопль откуда ни возьмись прибежали соседки по подъезду, встали за спиной несчастных слесарей и начали всячески выражать свое одобрение: кивать, поддакивать и даже покрикивать. Бабку в доме уважали и опасались.
Слесаря оказались между двух огней, а если точнее, между огнем и сковородкой: перед ними, не умолкая ни на секунду, стояла старая вешалка и обзывала их ушкуйниками, бандюгами, байстрюками и шулятами, а в тылу ей поддакивали баба Ксеня и баба Настя-лягушка, Катерина Ивановна - учительша, Митрофановна и косая Римка. Но гордость, слесарская профессиональная гордость не позволяла злодеям снять или хотя бы обтереть жуткие опорки. Они попробовали отвечать, но их жалкие матьвашу и едритьтаквсехзаногу даже не было слышно.
Злодеи трусливо сбежали.
Бабка гордо проковыляла к дивану, плюхнулась и потребовала себе кофе и булочек.
Приготовив на неоскверненной кухне и принеся требуемое, я спросила:
- Ну, и дальше-то че? Все равно ведь пустить их придется.
Бабка откусила кусок булочки и хмыкнула:
- Дура ты, Верка, как есть дура. Недаром чуть из школы не выперли, потому как соображения в тебе ноль. Ума-то палата, а дури - саратовская степь. Вот обожди, увидишь: все по-моему будет.
Время шло. У соседей раковины поменяли. Надо было менять трубы. Как известно, трубы идут сквозь стены от квартиры к квартире. Миновать нашу квартиру было нельзя.
Работа злодеев встала. Они сделали попытку еще раз проникнуть в кухню в своих "чунях". Бабка встретила их в дверях. Она была на сей раз безмолвна и неподвижна. Одной рукой она опиралась на клюку, во второй была зажата острая чугунная сечка. Самый молодой слесарь икнул. Не говоря ни слова, троица развернулась и ретировалась.
Через три дня к нам пришел Большой начальник. Он был в костюме и с толстой папкой в руке. Не знаю, о чем они с бабкой беседовали, но на следующее утро к нам вновь явились три злодея. Молча, быстро сняли свои чуни. Так же молча и быстро открутили раковину. По-прежнему молча занялись протаскиванием труб.
Бабка все это время стояла у них за спиной, как Азраил, а, когда устала, села на табуретку. Только один раз молчание было нарушено: когда самый молодой слесарь нечаянно оперся о стол перепачканной рукой, раздался грозный рык:
- Куда пакли свои суешь?
Уличенный злодей быстро отдернул руку и даже вытер стол ветошью - правда, чище от этого не стало.
Работа была закончена в рекордно короткий срок. Уходя, самый старший слесарь обернулся на пороге, поманил меня пальцем и прошептал:
- А что вы сразу не сказали, что наш мэр города вам родня?
Я чуть не подавилась, но вовремя сообразила, что бабка опять что-то нашкодила, и решила ей подыграть.
- У нас не только мэр дядькой приходится. Так-то он ничего, да слабоват, мы больше с Арсением Тарковским знаемся. Он моей бабке внучатый племянник.
Слесарь понимающе кивнул и исчез в подъездной тьме. Примерно через час я услышала через балкон разговор наших злодеев, которые курили у своего строительного вагончика.
- Слышь, Вась, а кто этот Тарковский?
- Ну ты и темнота, Пашка. Про него по ящику все время говорят. Уралмаш-то он держит - не один, понятно, но в большом авторитете...
Первый этап ремонта был закончен, но впереди нас ждало испытание посерьезней - ремонт батарей и ванной комнаты.
А теперь - время старых тетрадей. Может, попадется что-нибудь из Тарковского:)
Не губите молодость, ребятушки,
Не влюбляйтесь в девок с ранних лет,
Слушайте советы добрых матушек,
Не теряйте свой авторитет.
Молодость я встретил не жалеючи,
Слишком рано девку полюбил,
А теперь я плачу сожалеючи,
Даже белый свет мне стал немил.
Как-то раз осенней теплой ночкою
С неба мелкий дождик моросил.
Шел я в кепке пьяною походочкой,
Тихо плакал и по ней грустил.
В переулке пара показалася,
Не поверил я своим глазам:
Шла она, к другому прижималася,
И уста придвинулись к устам.
Быстро хмель покинула головушку,
Из кармана вынул я наган,
Застрелил тогда свою зазнобушку,
Только слышно было - хулиган.
Ах, зачем тревожит это старое,
Ах, зачем моя так рвется грудь.
Плачь, гитара, пой, гитара пьяная -
Что ушло, того уж не вернуть.
Хорошенькое такое хулиганство, ничего не скажешь...