Разве молодые могут понять такое. Лёг спать рано, а не засну теперь ни за что. Дочка два раза заходила: «Что тебе принести, папа? Ты же любишь молоко пить перед сном, у нас и печенье есть».
– Какое молоко, какое печенье, доченька моя? Я не засну теперь, пока не вспомню.
– Но я же знаю, что ты ни за что не скажешь мне, что ты хочешь вспомнить. Я бы тебе точно подсказала.
– Но и ты знаешь, что я должен вспомнить сам. Только сам. И никто за меня это не сделает. Иди, отдыхай. Если я вспомню, я тебя позову… с молочком.
«До чего же я несчастный человек? Ну, чего ещё мне надо, казалось бы. Всё есть, поел, попил, лёг спать, дочка дома, никуда не убегает, но я не могу вспомнить этого актёра. Я же знаю его, как самого себя. Вот он в кино играет «Кавказская пленница», у него ещё на ухе, вернее, за ухом красная гвоздика поломанная висит. Там где-то буква «ш», ш-ш-ш… не могу. Ну, что это за жизнь, ведь я не человек. «Знаю, но не скажу», – как говорила моя мама, когда состарилась. Я давно уже старше её, но это не значит, что обязательно надо быть идиотом! Позвать Ирочку, она тут же сказала бы мне фамилию этого актёра… Но я не могу, и не засну, пока не вспомню. Как же это можно, забыть такого популярного актёра, как Этуш. Этуш! Этуш! Этуш! Слава богу!
– Ирочка! Я вспомнил, неси молоко мне, и с печеньем.
– Бегу, бегу, вот сейчас придвину твой столик поближе. Ну, и кто твой мучитель, которого никак не мог вспомнить.
– Этуш, Ирочка, Этуш, – с видимым удовольствием и со слезами радости на глазах говорил Давид. Да, дочка, он такой симпатичный человек, я теперь больше не забуду, глаза такие чёрные, и немного навыкате! Этуш. Давай сюда молоко, какая хорошая тёплая чашка. Ты просто замечательная дочь, когда ты успела нагреть молоко? Ах! «Блажен, кто выдумал корову», – так говорил мой дядя… И ведь помню всё, кто что говорил, кто как рассказывал, какую книгу любил перечитывать мой брат.
Заснул я крепко-крепко, почти счастливым. Конечно, не помню, что мне снилось, но это хорошо, давно перестали сниться развалины и огонь, давно не вязнет в ушах музыка. Я как-то перестал слушать пластинки в последнее время. Плохой звук. И вот опять утро, как каждый день. Утро, здравствуй! Я живой и счастливый. Забежала дочка перед работой, она теперь работает в своей конторе только полдня.
– Папа, вот я ставлю на твой столик овсянку твою любимую и сыр. Ты чего сияешь, как новая монета? Всё благодаря Этушу?
– Не только, не только. Тут целых пять компонентов – во-первых, я дожил до утра, видел в окно розовые утренние облака, во-вторых, у меня был стул, ты же знаешь, что это важно, в-третьих, ты сама сказала – Этуш, представляешь, я всё вспоминал фамилию, которая на «ш», а там эта буква в конце фамилии!
– Давай скорее, папа, на работу опоздаю. Что в-четвёртых?
– В-четвёртых, я сидел утром спиной к часам, но услышал, как они тикают. Представляешь? Я давно не слышал, как часы идут, постукивают. Это так замечательно. Ну, и наконец, в-пятых, у меня такая прекрасная дочь. Не смейся, не всем так везёт! Беги, беги…
Ну, вот я один остался, кашка моя овсяночка, любимая моя. Как она чудесно готовит, эта малышка. Раньше-то при матери ничего не умела, мать и обеды, и пироги, и мытьё посуды, и уборка в доме, а Ирочка туда-сюда на свидание, в институт, на работу. Всё некогда детям! Но ведь научилась делать всё. Сама. Как? Не знаю. Когда? Ушла наша мама, и дочка всё на себя взвалила. А я, старая калоша, тоже нагрузка. Ей же хочется и к друзьям забежать, и на концерт пойти. А тут папка старый с дурной головой. Ладно. Так устроено, ничего не поделаешь! Ей, конечно, пора и свою семью заводить, хоть мы сами-то поздно поженились и никуда не опоздали. Дочку вырастили, выучили. А теперь пора бы мне и честь знать, но не получается. Сейчас донесу до кухни грязную тарелку и налью в неё водички, чтоб не присохло там, а вечером Иришка скажет: «Зачем тарелку сам понёс? А если бы упал, что тогда?» А я вот возьму и не упаду. Не такой уж я старый, но инсульт не красит человека. Это человек красит инсульт. Смешно!
Дошёл до кухни благополучно, вернулся, притом, без палки, не люблю палку, никакого смысла в ней нет. Нужно просто всё рассчитать. Вот там я взялся за ручку двери левой рукой, в правой же тарелка… А вон там я присел на стул в гостиной, ещё немного и уже дверь в кухню. Посмотрел и подумал: "молодец, дочка, чистая раковина. Или не успела поесть сама? Ах, беда. Спрошу, когда прибежит с работы. Замотал я её совсем".
Да, чуть не забыл, мне же говорили, что нужно вернуться к тому, с чего начал, восстановить весь путь. Почему я вдруг стал вспоминать фамилию Этуша? С чего началось? Я должен вспомнить и это. Тогда голова будет работать, как следует. Обратный ход… Я держал в руках книгу. Какую? Она где-то возле кровати. Нет, не буду искать, нужно вспомнить. Итак, читал я книгу, как это читал, просто перелистывал, и очки куда-то засунул. Кстати, а где мои очки? Уж это я должен отыскать…
На столике нет, в постели нет, конечно, а вот твёрдое под подушкой! Ну, надо же! Нашёл. Что я хотел сделать? Целый день впереди. Нужно же что-то делать, иначе превратишься в животное. Попробую заняться пальцами рук. Сжать-разжать, сжать- разжать. Трудно, но нужно. Давай-давай! А теперь правой рукой помассируй левую кисть. Так, так, теперь наоборот – левой рукой – правую кисть…
Как она смотрит на меня насмешливо, моя жена, Аннушка, с портрета. Смешно? А мне не смешно. Глаза вот слезятся, читать не могу. Где-то был носовой платок, слёзы вытереть…
Помнишь, Аннушка, как я говорил тебе: «У верблюда два горба, потому что, жизнь – борьба…» Мы ещё повоюем!