К Гавриле он повернулся снова совсем другим человеком. На лице его не осталось почти никаких следов недавнего чревоугодия. Словно и не убавил он только что тесноты в четверти первача.
– Говоришь, силы не хватит? – Продолжил он, словно минуту назад заброшенный до ужина разговор.
Памятуя о горячности этого человека и учитывая употреблённый им продукт, Гаврил ответил уклончиво:
– На мою машину другая сила нужна. Твоя выдумка много пользы и тебе и людям принесёт. Только с ней поработать надо. Запрячь, по-хорошему, чтобы её сила даром не пропадала. А мне, что-то другое надо придумывать, чтобы от погоды не зависеть. Бывает, привезут срочное дело, а ветра нет. Что будешь делать? –
– Ну, если так, тогда, конечно… – протянул в ответ Степан и после недолгой паузы, спросил. – А, смысл в ней находишь? –
– Смысл в твоей затее большой, – без доли лукавства искренне проговорил кузнец. – Эту штуковину до ума довести, привод необходимый к ней придумать, да на каждый бы двор поставить; сколько бы рук для другого полезного дела высвободить можно было? Сколько мужицких спин разогнуть!
При этих его словах Степан посветлел лицом. Прасковья уважительно и с законной жениной гордостью, взглянула на мужа. Иванко ободрился и глянул на гостя: « И мы не лыком шиты. Не только силушкой наш род славен…»
– А и правду ты говоришь, помочь мужикам охота. Не одному, а многим… Ты знаешь, я тут на бумажку эту штуковину пробовал намалевать. Да инженерам в городе показать. Только боюсь, плохо у меня вышло, – сокрушённо закончил фразу, разогретый выпитым вином Степан.
Он полез в сундук и стал неумело перебирать там уложенную аккуратной рукой хозяйки утварь. Переложил свёрток, потом взял в руки небольшую книжонку, даже не взглянув на нее, переложил ее на стопу белья и стал свободной рукой рыться в остальных вещах.
Увидев в руке Степана эту книжку, Гаврил едва не охнул от удивления, но во время сдержался. В руке этого тёмного лесного мужика была зажата книга, за чтение которой Гаврил полтора года мыкался в ссылке. Покажи ему эту книгу из-за полевого овина, он, наверное, и за версту бы её узнал. Ну конечно же: « Доля. Воля и Земля». И мужик, согнутый над сохой и сивый мерин с такою же понурой головой, на обложке…
Наконец Степан нашёл то, что искал, и, сунув под холсты книжонку, захлопнул сундук.
– Ты на завод едешь, не покажешь ли там, кому следует? – произнёс он, подавая Гаврилу лист бумаги. – Может быть, чего толковое из этого бы получилось. А?
– Показать не трудно, приказать труднее, – рассеянно проговорил гость, рассматривая ещё более уродливый, чем он был на самом деле, "портрет ветродуя". А сам лихорадочно соображал: Как здесь, в глухом лесном углу могла оказаться эта книжка?
Какими путями она попала сюда. Холодок страха пробежал по спине, духота и вонь забытого арестантского вагона подступила к горлу, перехватила дыхание бывшего каторжника. Ему даже на миг показалось, что из-за занавески окна, у которого он сидел, сейчас выглянет скуластое лицо конвойного… –
Нехорошие мысли, одна темнее другой, зашевелились во встревоженной голове доморощенного политика. Завились змейкой. Заметались молниями нехороших догадок… Кто эти люди? Отчего хозяйка ходит по избе, как потерянная? Что её гложет? Не подвох ли ему тут уготовлен? И не кордоном ли жандармерии стоит на границе губернии этот острог? Не с умыслом ли отодвинут подальше от остальных домов?...
Когда схлынули волны оторопи, уже более рассудительно подумал: «Изба сто лет назад рублена». Да и ничего крамольного о своих убеждениях он за этот день ни здесь, ни в Содоме, никому не сказал. Успокоился. Ещё раз посмотрел на бумагу.
– Надо перечертить. – Сказал он, наконец, откладывая листок на стол. – Бумага найдётся? –
Степан снова полез в сундук. Гаврил снова впился глазами в его руки – не появится ли чего ещё?..
Не появилось.
Степан принёс наполовину истёртый о бумагу карандаш и ещё один лист.
Сели к столу.
« Всё-таки откуда у мужика эта опасная книга»? – не давала сосредоточиться, пульсировала беспокойная мысль. Мешала. Путала. Давила.
Гаврила водил карандашом по бумаге. Попросил принести лучину. Укоротил её, обстругал, как надо. И, прикладывая к листу вдоль его и поперёк, водил карандашом по краю лучины. Попросил пустую чашку. Опрокинул её на лист и обвёл по кругу. Потом очерчивал её, вырисовывая веером какие-то фигурки, похожие на дольки чеснока.
Снова приложил лучину и водил, водил по листу карандашом, пока на нём не обозначилось что-то совсем не понятное для хозяина. Он огорчённо посмотрел на рисунок в надежде найти на нём хоть какое-то подобие его детища и снова не найдя ничего стоящего, выразительно вздохнул.
Ванюша, подбодренный разочарованием отца, оказался более откровенным. Он перестал сопеть, и подшвыркивать обильную слюну и, разомкнув губы, выдохнул: « Не похожа»!
Прасковья Сидоровна ничего не умея понять в мужских затеях и видя назревающий разлад, махнув на них рукой, ушла в кухню и долго гремела там горшками и корчагами.
– Так это же схема, а не рисунок. – Успокаивающе проговорил, Гаврил, разглядывая листок, отодвинув его на расстояние вытянутой руки. – Схема никогда не похожа на естество.
– Но на естество-то хоть что-нибудь должно походить… Хоть какая-нибудь часть, – напомнил Степан, жалея, что гость так небрежно изобразил его задумку. – А это что же вышло? Уродина какая-то.
– А у тебя лучше? – набычиваясь, боднул хозяина Гаврил. Схема, какую он начертил на листе, была точна, правильна и понятна любому инженеру. Умению читать и писать чертежи он научился, когда устанавливал нефтяной двигатель на мукомольную мельницу Михаила Петрова. Машина была редкостная, английской работы и всё связанное с её установкой, делалось по чертежам. Из уезда приезжал немец-механик и одобрил работу Гаврилы. А этот…
Но сейчас распалял хозяина Гаврил вовсе не из чувства ущемлённого самолюбия. Он пользовался случаем раскачать его азарт для того, чтобы посмотреть, не выпадет ли из него чего-нибудь, глубоко упрятанного за душой, хоть как-то связанного со злополучной книжкой. Она, мелькнувшая в руках Степана, обязывала проверить в тайниках души хозяина каждый уголок.
– У меня лучше! – чикнул чижика на Гаврилову половину поля Степан.
– А кто это смотреть захочет!? – Напирая ударением на это, с осязаемым сарказмом, спросил Гаврил.
Лучше бы он этого не делал. Степан зашёлся в неудержимом хохоте, чем не на шутку обеспокоил гостя. Гаврил уже ругал себя за неуместные в его положении опыты:
« Дознаватель тоже мне выискался! Вот сгребут они тебя в две пары лапищ, да и покажут, где раки зимуют. Однако чего это он жеребцом заржал? Не истерика ли, которая впереди приступа падучей хвори ходит? »
Из кухни вышла обеспокоенная Прасковья.
Оказалось – не истерика. Степан перестал хохотать так же неожиданно, как и начал. Протёр кулаками прослезившиеся глаза и в который уже раз за этот вечер, осадил свой необузданный характер:
– А знаешь чего, свези им и твою и мою бумагу. Пусть обе поглядят, раз тут
про одно и то же обозначено. В какой лучше поймут, ту пусть и глядят.
– Давай. – Так же неожиданно для Степана, и для самого себя, согласился Гаврил. И добавил:
– Только, я её дорисую.
– Рисуй, а я схожу, лошадей проверю. – Охотно согласился изобретатель и, засветив керосиновый фонарь, отправился во дворы.
Сидоровна снова исчезла на кухне.
Гость, насторожённо глянув ему вслед, снова засел за работу. Перевернул схему вниз лицом и на тыльной стороне листа стал рисовать портрет ветродуя. Чашку не брал. Чесночинами рисунок не уродовал, и скоро он был готов.
Ванюша не отрывая глаз, смотрел на быстро порхающий в руках гостя карандаш, временами забывая сглатывать слюну и она едва не покидала его безвольные губы. Спохватываясь, он поспешно и смачно швыркал, чем немало досаждал увлечённому художнику. Но ему сейчас было не до этих мелочей.
Закончив чертить, Гаврила снова отстранил лист на вытянутую руку и удовлетворённо хмыкнув, передал его вошедшему в избу изобретателю.
Степан сначала рассматривал рисунок в руках, потом положил его на стол и любовался им на столе, заходя то с одной, то с другой стороны. Ванюша тихонько шепнул отцу: « Тять, он и лучину в руки не брал».
Налюбовавшись рисунком, он раздумчиво произнёс:
– Что голова у тебя редкая, я сразу понял, но что и руки такие же, только сейчас.
– В железе лучше бы получилось, – скучнеющим голосом вяло проговорил кузнец. Ничего из его затеи, прояснить про книжку и хотя бы что-то, связанное с нею, у него не получалось. Ни в разговоре Степана, ни в обиходе избы, не находилось ничего, что бы указывало на коварные замыслы хозяина. И повода приблизиться к этой теме не просматривалось. А злополучная книжка лежала в сундуке, куда её, как показалось Гавриле, небрежно сунул хозяин.