Богемная женщина на крыше старого дома, в историческом центре города, пускала мыльные пузыри.
Она была воздушна, как эти самые пузыри, также безмятежна и никогда не думала о завтрашнем дне.
И если ей чего-то хотелось, она просто это делала, несмотря на косые взгляды окружающих ее обычных, не богемных людей.
Ее считали за местную дурочку.
Она не возражала.
Вобще-то, по правде говоря, ей было все равно.
Она просто жила в своем мире, пуская на крыше мыльные пузыри или декламируя любимых поэтов белыми ночами или разговаривая со звездами.
Она иногда забывала поесть, не помнила, какой сегодня день и понятия не имела, что делается в мире.
Выходя на улицу, она часто забывала надеть обувь, но всегда ходила в кружевной широкополой шляпе, а на шее у нее развивался длинный шарф, как у Айседоры Дункан.
У нее не было друзей, да и родных тоже не было.
Жила она в маленькой квартирке, доставшейся ей от бабушки, которая закончила в свое время Смольный институт и воспитывала внучку в вольности.
Потом бабушка умерла и существование оставшейся одной богемной женщины, поддерживала сердобольная бабушка Клава, которая жалела ее и называла (про себя, конечно) "полудурошной".
Баба Клава варила не хитрую еду и носила богемной женщине.
Иногда, приходя, она заставала в гостях у нее кота.
Кот сидел на столе, как хозяин, и часто ел то, что готовила баба Клава.
Бабуля его не гоняла, у самой на шее висело четыре кошачьих морды.
Просто вздыхала и убирала в квартире, пока богемная женщина спала или задумчиво смотрела в окно.
После смерти бабушки жизнь ее текла спокойно, размеренно, не нарушенная ничем.
Она гладила кота, невпопад отвечая бабе Клаве, хлопала ресницами и дни проходили незаметно.
А потом ее не стало.
Истаяла она быстро, как свечка.
Баба Клава похоронила ее рядом с ее бабушкой, и по болезни своей не могла часто ходить на кладбище.
Могилка зарастала травой, и только кот жил рядом с той, которая любила пускать мыльные пузыри на крыше старого дома.
Такая вот кошачья преданность.
Такая вот странная жизнь.