– Это клятое озеро, – прокашлявшись после очередной затяжки, осевшим голосом проговорил Степан, – я бы засыпал. Мешками бы землю таскал, пока бы гору не насыпал на его месте. Да и озером-то его не назовёшь. Трясина, без берегов и дна.
– Чего же Бориса на него манит? – осторожно, боясь разбередить его раненую душу, спросил Гаврил.
– Дурь… его туда манит. – Беззлобно, с горьким осуждением, едва ли не отчаяньем, воскликнул Степан. – Выслушал в кабаках, что на озере спрятан сундук с золотом Стеньки Разина, вот и словно помешанный стал. Втемяшил себе в голову, что с деньгами его к себе в компанию настоящие борцы пустят. «Давай, говорит, тятя наплетём верёвок покрепче, да поедем туда. Я, говорит, примечал под островом тот сундук подвешен.
– Как знаешь, спрашиваю?
– А там, на средине озера, говорит, остров есть. Две берёзы на нём растут. Одна - побольше, другая - поменьше. Только не остров это, говорит, а поплавок.
– Как, поплавок?
– А потому, что он на ветру по воде двигается.
– Не может того быть, не поверил я.
– Может, настаивает Борька, – я, говорит, не один раз смотрел - куда ветер дует, туда он и шатится.
– Не бывает так, – говорю ему, – чтобы берёзы по воде торчком плавали, показалось тебе.
А он божится, – не показалось тятенька. Истину говорю, плавает. –
– Так и что с того, если и плавает, – спрашиваю.
– А под тем островом, на цепи, тот сундук-то и висит. Давай съездим туда. Проверим. Никому вреда не содеем. Не красть поедем. А нет, так и нет. Зато знать будем…»
Заветная мечта у него есть, настоящего борца встретить, да к нему хоть слугой прибиться. А с деньгами-то, говорит, и выслуживаться не надо, так возьмут. Очень уж он у нас охоч до борьбы. И хотя порок в нём невеликий есть, а бороться он ловок.
– Не секрет? – Участливо спросил Гаврил.
– Какой же это секрет, – равнодушно проговорил Степан, – плоскостопие у него на призывной комиссии обнаружилось. Потому и на войну не взяли. С деревенскими-то парнями он бороться не снимается, чего ему с ними делать? Ещё отроком когда был, всей деревней от него озорники бегали, если обидят кого. Один раз девку не поделили,… пришли всей ватагой к нему. А он в бане мылся. Колья выломили и по углу бани вдарили:
« Выходи», – орут!
« Сейчас выйду, отвечает», – а сам щёлок из башки выполаскивает.
Не дотерпели, второй раз вдарили.
« Ужо, я вам приду»! – Грозит.
Третий раз вдарили.
Вышел. Огляделся. Выхватил из угла сруба сутунок и на шалопаев пошёл… Парни убежали, а баню чинить пришлось.
– В Яранске свиделся Борька с одним очень уважаемым борцом. На ярмарке. Пьяный из кабака вывалился, а тот борец с гастролями был. Видимо зашёл на торжище, яиц купить. Перед борьбой он ничего варёного и жареного не ел. Выпьет десяток яиц – и в схватку. Кто-то, видимо, ему Борьку пьяного-то и показал.
Подошёл к нему атлет, сам руку подал. А как поздоровался, понял его силу, да и говорит… Досадливо так говорит: « Хорош ты, детинушка. Не плохой из тебя борец мог бы выйти. Да только удаль свою и гордость ты, похоже, в вине утопил. Да и девок гулящих, смотрю, не обегаешь»… Повернулся и прочь зашагал.
С той поры, словно подменили парня. Вина, кроме больших праздников, в рот не берёт.
Работа в лесной жизни не легка. За день наломаемся, а он на гумно, да и давай там кряхтеть с гирями. Так напластается, что и вечёрку иной раз пропустит. Не скрою, поколебало меня тогда его упрямство. Решил помочь парню. Ему я согласия не дал, а сам всё же припасся. Нашумел, что на следующее лето через Пижму ясень плавить буду. Багров да крючьев в Высокораменье, Илье Скурихину – сковать заказал. Верёвок наготовил… собирался до Масленицы, как лёд окрепнет, съездить с ним туда.
Проверить, что да как. А если болото надёжно промёрзло, можно бы и дыбу соорудить. И ворот к дереву пристегнуть. Или назад вернуться, если чего опасное или бесполезное откроется. Помочь ему, дурню, хотел. Если в эти годы тяга к земле в человеке не проснулась, а другое, не менее важное призвание он в себе слышит, неволить его – пустая затея.
– Так ведь он меня опередил! – неожиданно чуть не вскричал Степан. – Не дотерпел!... Один сунулся. А куда!? Ума-то у него, разве с моё? А осторожки – ещё меньше! --
– А не рано самое-то худое думаешь? – Осторожно напомнил собеседник.
– Правильный ты человек, Гаврил, и за сочувствие тебе спасибо, да только я в клети багры и верёвки проверил. Нет багров и верёвок нет… Слышишь!? – вдруг прервал он себя на полуслове, – Петух не к поре – голосит…
Сказав это, Степан надолго замолчал, вслушиваясь в стылую тишину ночи. Затянулся в очередной раз. Разгорающийся уголёк цигарки осветил лицо. Гаврилу показалось, что оно стало ещё бледнее и твёрже.
Они сидели молча, не мешая друг другу переживать случившееся. Гаврил напряжённо обдумывал услышанное и стараясь найти какой-нибудь удачный совет или подобрать подходящие слова утешения. Ему стало неудобно перед собой за подозрения, какие он только что питал к этому распахнутому настежь человеку.
Выпустив клуб белого на морозе, дыма, Степан заговорил снова:
– Завтра нам вместе выезжать. Ты – на завод, а я – за Борисом, – впервые при госте назвал сына казенным именем Степан.
– Через Козловку и Комлиху, на село Петровское к сестре Настасье доберусь, а там – чего судьба велит…
– Бери и меня с собой, – как о чём-то, давно решённом, проговорил Гаврил.
– Что ты, не нужно. У Павла, зятя нашего, в Петровском два брата живут, да ещё племяшей выводок. За мной из Петровского, если понадобится, большая ватага двинется. Борю там любят, потешает он село силушкой каждый раз, как приезжает. И соседи дома не усидят.
– А далеко до озера?
– Далеко, – вздохнул Степан. – Пожалуй, ты на завод раньше меня доберёшься. Озеро это в костромских лесах лежит. Ездовую – то лошадь, Борис запряг. А битюг, разве ему с Мартой сравнится, он в половину тише пойдёт.
– Меня не берёшь, так хоть кобылу мою возьми. Она на ногу легка. До Петровского скоро добежит. А мне торопиться некуда, я и на битюге успею. Да и сильная лошадь в моей дороге полезнее. А тебе скорая нужна, вот и поменяемся.
– Что ты? – Изумился Степан такому неожиданному и удачному повороту разговора. – Хотя... Я хотел к Никите обратиться, да у него кобыла больно уросливая, – вслух размышлял над предложением Степан. – Спасибо, уважил. – Прочувствованно произнёс Степан.
– Это тебе спасибо, за тяжеловоза, – вернул благодарность Гаврил.
Они признательно взглянули друг на друга.
– На обратной дороге, если дело выгорит, у Пижмы мерина своего выпряги. Битюг один сани спустит. Он упористее твоего мерина, надёжнее сани держать будет. А парой поставишь, в тесноте на скате могут лошади друг другу помешать, да, не дай бог, завалится какая.
И два кола ядрёных выруби. Завтра выруби, как на тот берег переедешь. Там у переправы на берегу молодые ясени стоят, их и секи, пусть замрут, пока ездишь, отвердеют. А как к реке воротишься, сани на колы повесь, на колах спускай. Колья дорогу скрести станут, сани тормозить. Дам я тебе два мешка песку. Спуск и лед посыплешь.
На песке-то сани лучше успокоятся. Только мешки на дерево сволоки, а то твари лесные порвать могут. А уж в гору, как придумаешь, хоть парой, хоть на постромки мерина пристегнёшь. Ну, а если ещё чего на реке случится, сани оставь, никто в лесу твою машину не тронет, а сам к нам езжай. Битюга можешь и вольно отпустить, домой прибежит. Если мы с Борисом не вернёмся, так Иванко дома будет. Подсобит. Или мужиков позовет. – Заботливо наказывал Гаврилу каждую мелочь Степан.
– Спасибо. – Коротко поблагодарил Гаврил.
Степан докурил самокрутку, бросил в снег всхлипнувший окурок и встал, собираясь уходить в избу. Встал и Гаврил.
– Ты, это, вот чего… – переминаясь со слова на слово, в спину ему проговорил гость, – Книжку-то ту, надёжнее куда положи… –
– Какую книжку? – не понял Степан.
– Ну, ту самую… Какую в сундуке перекладывал. Доля. Воля…
– … И земля. – Досказал за него Степан.
– Да. Земля… Я за неё два года узбекскую землю мотыжил… – наконец признался Гаврил и, решившись на такой опрометчивый в его положении шаг, напряжённо смотрел в спину Степана, понимая что сейчас и решится самое главное в их, столь коротких, отношениях.
Степан резко повернулся к Гаврилу и пытливо посмотрев в глаза проезжего, крепко пожал ему руку.
– Спасибо, товарищ. – Тихо, но твёрдо проговорил он редкое в те времена и в тех местах, слово.