КЛАСС ТРЕТИЙ
Блажен, кто сойдет с пути временного и пойдет путями праведными.
Книга тайн Еноха.
Собственно, вопросов у меня не было — присутствовало чувство благодарности. Уже не смущало наличие параллельных классов и школ, но все же где-то в глубине осталась горечь о погибших товарищах, тем более, что Максима я сам втянул в свой круг задач. Об этом и спросил я у Януса:
— Люций, ты уже многое понимаешь и совсем не тот, кем был при первой встрече. Частичный ответ дал тебе Зосим. Я же могу лишь добавить, что ты помог обеим выполнить некое предназначение и компенсировать события прошлых жизней. Сожалений быть не должно — никто не может быть убит и сам не может никого убить. Но такие рассуждения очень опасны, потому что могут послужить оправданием самых отвратительных преступлений. Кстати, с этим связан твой следующий класс. Работать будешь со смертью. Ты уже устроен в морг санитаром, но там специфика такая, что периодически станешь помогать в организации похорон. Жилье снято для тебя рядом с работой, так что наслаждайся в полную силу. Условия те же. Особо не светись, потому что легализовали тебя только на ограниченном участке пространства.
После нищенства и траты миллиона, казалось, я готов ко всему, но сказанное в первый момент ошеломило. Затем пришло чувство интереса, а как я выдержу подобное? К смерти я всегда относился с неким суеверным страхом, старался по мере возможности избегать ее картин, а тут предстояло с головой окунуться. Ну что ж — смерть, так смерть. Добро пожаловать в преисподнюю, Люций!
Очевидно, все эти эмоции отразились у меня на лице, потому что Янус раздвоился — одной половиной лица до невозможности правдоподобно изобразил траур, тогда как вторая хохотала до слез. Полностью насладившись моментом, он вдруг вполне серьезно заговорил:
— Не будем забегать вперед, но имей в виду, что школа у нас трехклассная, затем — университеты…
Это не вызвало у меня особого энтузиазма — если школа такая, то чего ожидать от универа? Тем не менее, нужно было двигаться. Янус помахал на прощание рукой, на секунду все затуманилось, а очнулся в “убитой” квартире, причем знал я ее довольно хорошо. Судя по многим приметам, было раннее утро. Залеживаться в постели некогда, потому что на работе ожидают клиенты… При мысли “работа” меня чуть не вырвало — я знал, что идти придется в морг, но вот воспоминаний о нем не было. Очевидно, ожидает меня масса открытий, и далеко не самых приятных. Наскоро позавтракав, я отправился к месту отбывания нового урока. Я понимал все значение смерти как явления, но не мог себе представить, что можно извлечь из близости к ней. Решил на досуге почитать, что пишут о смерти.
Морг встретил меня удушливым запахом, неприглядной картиной трех трупов на каталках и довольным лицом шефа — патологоанатома Семеныча. Очевидно, предстоял удачный по его мнению день — кто-то из покойников должен был принести доход. Я знал свои обязанности, умел делать все необходимое, но вот ощущений, связанных с этим, у меня не было, и это вызывало почти животный ужас. Пришлось сослаться на недомогание, чтобы не вызвать подозрений собственной нерешительностью.
Вид смерти оказался довольно отвратительным. Я прислушивался к собственным ощущениям и старался найти источник захватившего меня отвращения. Скорее всего, оно связано с неизбежными мыслями о собственной смерти, которые в обычной обстановке человек старается гнать от себя. Здесь же все было очевидно и максимально открыто во всей своей неприглядности. Ведь когда-то и мои бренные останки будут вот так же лежать на столе…
Первый день прошел на автомате — я даже толком не замечал, что делал, часто выходил на свежий воздух. Кульминацией стало предложение Семеныча перекусить в его кабинете, находившемся тут же. Сама мысль о еде в таких условиях была кошмарной, и пришлось прибегнуть все к тому же спасительному недомоганию. Выйдя на улицу, я задумался над этим феноменом. Несомненно, было время, когда Семеныч также испытывал отвращение ко всему, связанному со смертью, как это сейчас происходит со мной. Значит, все дело не в цинизме, а в обычном привыкании. Это удивительное свойство человека — привыкать ко всему, даже самому кошмарному и отвратительному. Мой вид, наверное, действительно внушал опасения, потому что Семеныч решил отпустить меня раньше, сунув в руку какие-то деньги, составлявшие, видимо, мою долю за прошедший день.
Я еле добрел домой. Мысль, что завтра предстоит то же самое, была невыносимой. Каково же было мое удивление, когда, открыв ключом дверь, увидел я в прихожей… огромные уши Туза и услышал немое урчание. Эта картина после всех дневных событий растрогала меня до слез; я взял повзрослевшего котенка на руки и начал с ним разговор, произнося ничего не значащие фразы, но для нас они были наполнены глубочайшим смыслом. В отличие от дневных “клиентов”, Туз был до безобразия живым, и это помогло мне справиться с, казалось, безвыходным положением.
Практически весь остаток времени до утра я проспал, причем это был один из самых кошмарных снов в моей жизни. В голове бродил какой-то микс из всех прошедших событий, щедро сдобренный впечатлениями последнего дня. Не буду его описывать, но проснулся я с разбитой головой и отсутствием даже малейшего желания идти на работу. Неожиданно ко мне подошел Туз, и, усевшись возле ног, замурлыкал что-то свое, но очень успокаивающее. Постепенно ход моих мыслей принял более оптимистическую направленность. Раз я уже здесь, и урока не миновать, нужно не потакать своим слабостям, а собраться и заняться исследованием. Редко кому выпадает возможность так близко столкнуться с самым интимным событием в жизни человека — смертью. Из глубин памяти всплыло что-то о том, как Будда посылал своих учеников на места похоронных церемоний для медитации на смерть. Вот и свой урок необходимо использовать по полной программе, а не впадать в транс от запахов и вида коченеющих тел.
Постепенно проснулся интерес, а вместе с ним и желание идти на работу. Я смутно помнил, что сегодня предстояло что-то денежное, но вот что — не знаю. Итак, в путь. Казалось, Туз одобрил мое состояние и проводил до порога.
Семеныч встретил вопросом о здоровье, и я с чистой совестью ответил, что в порядке и готов к работе. Удовлетворенно хмыкнув, шеф напомнил, что сегодня в обед забирают тело крупного руководителя, бесславно умершего от разложения печени. Мне предстояло подготовить покойника в последний путь и передать родственникам. Не мешкая, я приступил к операциям, которые хорошо знали руки, и при этом внимательно следил за собственным состоянием. Как ни странно, отвращения не было, но хотелось побольше узнать о смерти. Так как пришлось иметь дело с уже остывшим трупом, о самой смерти речь не шла, но зато явно были видны последствия ее разрушительного действия. Глядя на жалкие останки, еще несколько дней назад бывшие живым человеком, которого боялись, мечтали попасть на прием, я думал — неужели это все, что остается от человека после смерти? Всякие великие дела или творческое наследие не в счет — они забудутся раньше или позже. Отговорка о продолжении в детях тоже роли не играла — то, что лежало передо мной, ни о каких детях не знало. И вместе с тем, предположение о том, что человек — это и есть бренное тело, было, очевидно, несостоятельным. Чтобы как-то продвинуться в ответах на возникшие вопросы, я решил любыми способами приблизиться к непосредственному умиранию. Выдав приготовленное тело родственникам и получив довольно приличную сумму от Семеныча, я, пользуясь его хорошим расположением и подкрепив его бутылкой водки и закуской, сам не участвуя в распитии, начал осуществлять свой план. Скоро выяснилось, что он не так уж фантастичен — если смерть прогнозируема и не требует реанимационных мероприятий — смотри, сколько хочешь, только близких не раздражай.
Теперь у меня появилась цель. От медсестры, приходившей к нам за документами, я узнал, что в одной из палат лежит странный пациент. Ни родных, ни близких у него нет, умереть он должен со дня на день — но, несмотря на жуткие боли, сопровождавшие его болезнь, он держался очень спокойно. На следующий день, купив фруктов, в свободную минуту я навестил загадочного пациента. Им оказался Любомир — тихий старик с благообразными сединами. Он довольно радушно принял меня, и мы разговорились.