«Неслужащий монах»
(переложение известного сочинения)
(1)
И было это давно, еще во времена рабства. Когда воины брали и уводили в плен и женщин и детей. До сих пор мы можем увидеть развалины того старого монастыря. Обрушенные столбы ворот и разрушенные башни, и свод купола, едва стоящий, старой церкви. Под ним сегодня уже не курится благовонный дым кадильниц. И не слышно уже молитвы, которую пели в поздний час монахи, молящиеся за весь мир.
Сейчас один старик все ходит, как охранник. Он выглядит полуживой среди развалин, все ходит и сдувает пыль с могильных плит, забытый всеми – и людьми и смертью. А на этих плитах надписи рассказывают о прошлой славе этих стен. Написано, что в такой-то год такой-то царь воспринял Веру. И всему его народу послал господь Небесный – благодать. И вся страна его цвела с тех пор тенистыми садами и не опасалась нападения врагов, охраняемая христианскими штыками крестоносцев.
(2)
Однажды, начальник войска крестоносцев возвращался с похода после битвы. Он вез пленного ребенка, дикого мальчика из далекого варварского племени. Тот мальчик заболел, не перенес он трудностей. Он стал слабый и гибкий, как тростник. Но эта мучительная болезнь развила в нем могучий дух предков его рода. Он переносил болезнь без жалоб и как бы сильно не томился, даже слабый стон не слетал с его детских губ. Он молча, знаком отказывался от пищи и тихо и гордо умирал.
Проезжая монастырь тот полководец оставил пленного мальчика монахам. И из жалости один монах призрел больного и стал ухаживать за ним. Так мальчик ожил и поправлялся. Он начал жить в стенах этой обители. Спасся искусством дружбы, полюбив монаха пожилого, что ухаживал за ним в болезни. Но живя в монастыре, он чужд остался от ребяческих утех. Сначала он чурался, бегал от всех. Бродил всегда безмолвный, тихий, одинокий. У стены монастыря стоял, вздыхая на восток, тоскуя в горести по родине своей.
Но время шло, и он привык к плену, и понемногу выучил чужой язык. Святой отец, монах тот же, который стал ему как друг, крестил пленника в свою веру. И так как он не знал грехов шумного света, уже в расцвете сил своих, хотел тот пленник принять постриг и дать монашеский обет и сделаться монахом. Но вдруг, однажды он сбежал осенней ночью. Не явился на службу: вот был послушник и исчез. Пропал.
Его долго искали все монахи, и люди из окрестного села. Вокруг монастыря был темный лес, а дальше шли поля. И нашли его в поле. В степи лежащего без чувств нашли его местные крестьяне, монахи перенесли назад в монастырь.
Он выглядел сильно изможденным. Был страшно бледным и худым и слабым, как будто испытал большой тяжелый труд или болезнь тяжелую.
А так как он был пленным, по закону стали его допрашивать, но он молчал, замкнулся. И закрыли его в темницу, и там, в сыром подвале он с каждым днем все таял, погибал. Не брал он пищу и делался все хуже и слабее, и близок, стал его конец. Тогда пришел к нему его давнишний друг – монах-чернец. Он начал по-церковному предсмертное увещевание и даже просил не умирать по-дружески. Но пленник, возмужавший из маленького мальчика, гордо выслушал все увещевания и мольбы.
И больной, лежа в постели, пленник собрал остаток сил, так, что привстал и начал долго говорить в ответ монаху:
(3)
«Вот, ты пришел исполнить долг по вере, послушать исповедь мою. За это я тебя благодарю. Все будет лучше перед кем-нибудь облегчить душу мне словами.
Но исповедаться не буду, я не делал людям зла. И все дела мои известны, жил я на виду. Не много будет пользы вам узнать, что делал я сбежав отсюда, а тайны из своей души рассказывать невозможно – это в чувствах.
Я мало жил на этом свете и то прожил в плену. И эту жизнь я мог бы променять на жизнь другую, если б смог. Пусть будет полная тревог другая жизнь на воле, да, если б смог, я отдал бы и две свои. Ведь я познал одну лишь страсть – раздумья и мечты. Она как червь жила во мне. Всю душу мне изгрызла и сожгла.
Во всех своих мечтах, в той страсти, хотел я только одного – от этих душных келий убежать. В тот чудный мир, где битвы и тревоги, где в тучах скалы прячутся. Где люди вольные, как птицы, как орлы, я только их и видел.
Свою мечту и страсть раздумья по ночам лелеял я слезами и тоской. И я готов признать свой грех такой мечтанья и перед Небом и перед землей. Но я не жду прощенья и не молю об этом.
(4)
Что ж, старик-чернец! Я слышал ото всех всегда, что ты мне спас жизнь. Но зачем ты это сделал. Я вырос в плену угрюмый и одинокий в этих сумрачных монастырских стенах. Душой же я остался как дитя, а по судьбе послушник и монах. Я никому не мог сказать священные слова – «отец» и «мать», и ласки детские не видел. Конечно ты, старик, хотел, чтоб вырос я в обители монахом и чтоб не знал грехов и сладостных тех слов – но все напрасно. Когда еще родился я и те слова родились вместе. Я знал отца и маму. Я видел у других людей и здесь – отчизну, дом, родных. А у меня их не было. Не только не было их милых душ, но не было и их могил, чтоб помолиться. И я давно без всяких слез, в душе своей поклялся сам себе: хотя бы на миг, найти когда-нибудь родную землю и найти кого-нибудь который будет с родины моей.
Но теперь, увы! Теперь все мои мечты погибли в полной своей красоте. И теперь я, как жил в чужой земле, так и умру рабом и сиротой.
(5)
Меня могила не страшит: там, говорят, нет страданья. Там души спят в холодной вечной тишине. Но мне жалко расставаться с молодой жизнью. А знал ли ты, старик, мечты разгульной юности? Или забыл или не знал – как юноши любят и как ненавидят. Как сердце молодое бьется все сильней, при виде солнца и полей весной чудесной.
Я наблюдал за жизнью с башни угловой, где свежий воздух ветер навевает и запахи весны несет. И прятался я там в расщелине стены. Сидел как голубь испуганный грозой. И все смотрел будто из неведомой страны на ясный мир людей за грозною стеной. Пускай тебе, старик, сейчас постылым стал весь свет. И ты уже седой и слабый и от желаний всех отвык. Но все это не важно. Ты же жил, старик! Тебе есть что забыть в этом мире. Вот, как ты жил и я бы мог так жить!
(6)
- Ты хочешь знать, что я видел, когда сбежал на волю? – Пышные поля и холмы, покрытые высоким лесом, который шумел под ветром. Я видел скалы, груды темных гор и речку между ними как поток. Поток тот разделяет скалы. И я узнал их думы – это было как прозренье, как будто свыше мне было дано – я угадал. Объятия их каменные стремились друг ко другу, сойтись мечтали, но бежали дни и шли года – и не сойтись им было никогда. Еще я видел горные хребты, они курились в отблесках зари. И облака шли караваном над горами. И видел я Кавказ, он весь сиял высокий, яркий, как алмаз. И он бы точно спас меня от плена вашего и дал бы мне свободу. И в памяти моей все стало мне ясней, ясней….
(7)
И вспомнил я отцовский дом. Все всплыло – и ущелье наше и аул в горах. Услышал, в памяти, я гул коней бегущих табуны и лай собак знакомый с детства…. Я вспомнил смуглых стариков. Против отцовского крыльца они всегда сидели. И блеск кинжалов в памяти возник. И мой отец в сознании моем стоял как будто бы живой.
И звон кольчуги, и блеск оружия, все это память вспомнила моя. И молодых моих сестер – глаза их яркие лучистые пришли на память мне и голос песен их над колыбелью ясно вспомнил я.
В ущелье там бежал ручей, какой приток, какой реки не знаю. Он шумным был, но неглубокий и я ходил с сестренками к нему играть. И ласточки летали над водою, касаясь крыльями воды перед дождем. И вспомнил я, как перед очагом рассказы говорила мать, о том, как жили люди раньше, сказки….
(8)
Ты хочешь знать, старик, что я на воле делал. Я жил все эти дни в воспоминаниях своих и рад тому. И если б не было тех дней – вся жизнь моя бы ничего не стоила.
Давно задумал я побег, чтобы взглянуть на дальние поля. Узнать, прекрасна ли земля. И для чего родимся мы – для воли или для тюрьмы, для рабства.
И в час ночной молитвы, когда гроза вас испугала. Пока вы ниц лежали перед алтарем, я убежал в тот час. И рад был буре, что освободила.
Скажи мне, что вы могли мне дать взамен, среди этих мрачных стен. А буря мне дала свободу!
(9)
Бежал тогда я долго – где, куда – не знаю. На небе черном не было просвета и ни одной звезды, которая могла бы осветить мой путь. Но было весело мне воздуху вдохнуть свободы во всю мою измученную грудь. Вдыхал я свежесть тех лесов, в которых я бежал. И все поля мне подарили аромат цветов.
Лишь добежав до горных круч, я лег на землю, когда совсем устал. Гроза давно утихла. И лунный свет тянулся белой полосой меж темным небом и умытою землей.
Лежал я долго неподвижно, молча наблюдая за «свободой». В ущелии шакал кричал, как маленький ребенок плачет. А рядом, меж камней ползла змея. Но я не испугался. Сам как зверь, я чужд был людям, полз и прятался, как эти змеи.
(10)
Дошел я за день до высоких гор. Внизу текла река. Потоки вод усилились дождем, и слышен мне был шумный рокот. Глухой тот шум похож на ропот, как сотня голосов сердито говорили. Хотя без слов, но вроде бы понятный разговор. Как будто спорил он с камнями в вечном споре, - то, вдруг, стихал, а то сильней роптал.
И вот, в туманной вышине запели птички, и восток озолотился. И тут же ветерок сырые листья шевельнул, вздохнули сонные цветы, подняли к солнцу головы…. И я поднялся, осмотрелся. Тогда, признаться не тая, мне стало страшно. Я пришел сюда по темноте и только на заре увидел, что я стоял на краю глубокой бездны. Там внизу выл и крутился валами сердитый поток. К нему вели ступени из кусков огромных скал. По таким ступеням только в ад спускаться может дух нечистый, которому назначено ввергнуться в бездну. Оттуда быстро я ушел, из этой страшной ночи.
(11)
И, вдруг, попал я как в цветущий божий сад. Растения все были в радужных нарядах, на листьях блестели и сверкали, как слезы радуги дождинки. В то утро был так чист небесный свод, что Ангела полеты мог отличить мой взгляд в прозрачной и глубокой синеве. Упал я в травы с радостью и взирал на мир. Я в нем тонул глазами и душой. Но полуденное солнце так напекло, что я от жажды разогнал свой сон.
(12)
Вернулся я к реке, к обрыву. Я стал спускаться по ступеням скальным, цеплялся за кусты и слез к потоку. Пока я лез, чуть не срываясь, из под ног срывались камни. И участь тяжкая была, сорвись я со скалы.
Лишь только я спустился – свежесть горных вод повеяла навстречу, я начал пить из этой горной речки. Вдруг, я услышал голос – легкий шум шагов спускался по тропинке рядом. Мгновенно спрятался я за скалу, невольно трепеща от страха. Когда я посмотрел из своего укрытия и жадно стал прислушиваться, - услыхал я звуки песни. Их пела молодая девушка, легко так живо и безыскусственно. Ее голос был, вслух мой, сладко вольный, будто он мог только добрые слова и говорить. И песенка была простая, и залегла мне она в душу. И до сих пор, как только ночь настанет, незримый дух мне эту песенку в душе моей поет.
(13)
Держа кувшин над головой, молоденькая девушка сходила по узенькой тропинке к речке. Порой она скользила между камней, споткнувшись, весело смеялась над своей неловкостью. И шла она легко открыто, свою чадру из длинных и черных волос откинувши назад. Под солнцем и жарой, сияла золотом, блестела кожа на ее лице веселом и на шее, открытой в вырезе перед грудью напряженной. И на губах алел весь летний зной, и розовели щеки. А черные глаза так были глубоки, и так наполнены тайнами любви, что мысли в голове моей смутились. От вида юной девушки впервые, я потерял счет времени. Я слышал звон воды вливающейся в медный кувшин, а видел только девушку, наклонившуюся над потоком. Я слышал шорох платья и потерял сознание на время….
Когда я вновь очнулся, и отлила от сердца кровь – та девушка была уж далеко, вверху тропинки. И видел я, как она шагала стройно, под тяжестью кувшина. На голове поддерживая одной рукой, она несла кувшин с водой, но хоть медленно, но легко она ступала плавно грациозно.
Конечно, я пошел за ней не в силах оторваться взглядом, проследил за ней. Недалеко от кручи стояло несколько домов, из камня сложенных, высоких. Над плоской крышей одного струился голубой дымок.
Я вспоминаю, вижу как сейчас: как дверь тихонько проскрипя открылась и девушка вошла, закрыв ее опять.
Тебе старик, я знаю не понять. Мою тоску, мою печаль – печаль любви и молодой влюбленности тоску. И если бы я мог, - но не могу! Так пусть уж все воспоминанья – со мной уйдут в могилу и со мной умрут!
(14)
Я снова в путь пошел тогда, неся печаль любви с собою. И в возбуждении бежал сквозь лес всю ночь. Луна светила мне, союзница любви, бежать мне помогая. Я продирался сквозь, кусты терновник вырывая с корнем, от отчаянья и лез на сопки и в овраги – бежал, не разбирая где дороги. В конец устав, свалился на лесной поляне и уснул.
И снова видел во сне образ молодой девушки. На сердце боль заставила меня проснуться. И в темной тишине услышал я в кустах крадущиеся шаги. Луна из-за тучки выплыла вновь и осветила передо мной поляну. Тогда увидел я зверя. Это был огромный тигр. Он прыгнул со свету в кусты. Но я увидел, как сверкнула блеском его шерсть серебристыми полосками под лунным светом. И схватил я сук, лежавший рядом приготовившись к смертельной битве. Зверь таился до поры, и сердце мое билось в груди в ожидании. Да, может быть, судьба не была мне в пути благосклонна. Но я готов был к битве, и жаждал крови от всей удрученности миром. Теперь я понимаю, что был бы я на родине не из последних удальцов, как я шагнул без страха смело навстречу дикому зверю.
Издав протяжный рык, зверь прыгнул на меня, наметившись клыками в шею, но промахнулся. Удар же мой был на удачу точный. Сучек вонзил я зверю в грудь, и мы упали, кувыркаясь в схватке. Из раны зверя вытекала кровь мне на руку, но, не смотря на это, зверь сопротивлялся. Успел я сук, в возне, перехватить и в две руки вонзил его поглубже. При этом я кричал как зверь, и звучно крикнул, объявив победу, как будто с детства я так привык кричать о победе в бою. А зверь поверженный затих не шевелился.
(15)
Ты видишь, старец, на груди моей следы от когтей, они не заживают с той поры. А я тогда потерял много крови, окрасив на поляне всю траву. Но поднялся и по лесу шел я из последних сил. И вышел из него под утро.
В лучах зари ожил, заговорил туманный лес. А теплый ветерок принес мне звуки. Такой знакомый оказался звук. Удары колокола, зовущего к молитве, вдруг, услышал я. И понял – я напрасно шел по кругу. Проделав круг, и вновь вернулся к тем полям, в которых сам трудился с братией из монастыря.
От этого сознание мое совсем помутилось, и я упал на землю и рыдал. Все мои мечты потеряны были в этот миг. Рыдал я в исступлении и грыз сырую грудь земли. И слезы потекли в нее горючею росой.
Ты помнишь, старец, мои детские года – я никогда не плакал. Даже стон не слетал с моих губ во всю жизнь. Но тут я плакал без стыда. Кто мог видеть – только лес и небо.
И понял я тогда, что мне на родину не попасть никогда. Тут и покинули меня все мои силы.
Быть может, заслужил я этот жребий судьбы! Путь домой находит зверь и птица – орел всегда видит дорогу к дому. Куда мне против них тягаться, если я не знаю и стороны, в которую надо бежать.
Когда очнулся я и хотел встать, передо мной все закружилось. Хотел кричать – язык сухой был беззвучен и недвижим. Я умирал. Меня уже томил предсмертный бред. Тут я забылся и найден.
(16)
Так я опять оказался в плену. А остальное ты знаешь. Поверь, старик, моим словам. А не поверишь все равно: меня печалит лишь одно: мой труп не будет на родной земле. Прощай, отец… дай мне руку. Ты чувствуешь, моя рука в огне…. Знай это пламень моей юной души. Он жил в моем сердце, в моей груди. Но ныне покинул свою тюрьму и выходит. Он возвращается к тому, кто всем дает страданье и покой…. Но что мне в этом? За годы те, – в которые ребенком я играл, за родину свою, - я б Рай и вечность променял….
Когда умру я, верь, недолго ждать осталось, прошу тебя, ты схорони мой труп под белою акацией. Она мила мне с детства, помнишь, я сидел под нею часто. Оттуда виден край Кавказа. И ветер принесет мне на могилу прохладу гор со стороны родной земли. Он мне расскажет про милую мою страну…. И с этой мыслью я умру и никого не прокляну!».
Конец.
Мы прочитали хороший рассказ, но это не рассказ, а поэма. И проза, наверное, не смогла до конца передать так же красочно события этого поэтического произведения. Кто узнал, о каком произведении речь может и сам сделать «контрольную работу» по предмету школьной программы. Раньше при советской системе образования школьники старших классов писали сочинения, как контрольные работы. Темы были разные, а не только: как я провел лето. Сейчас это, кажется, тоже переименовали: реферат, кажется, это называется. Но изложение не сочинение, утрачено как работа для школьников. А жаль. Вот и посмотрели бы, как справится наш старшеклассник с изложением.
Ничего нового я не изобрел. А только выполнил работу по школьной программе: написал изложение. Читатель сам может поставить оценку – хорошо ли я написал контрольную работу на заданную тему.
Конец.