Я - другое дерево
«Человек не умирает до тех пор, пока с этим не согласится»
(Томас Манн)
Я смирно лежал в гробу и ждал, когда начнут говорить речи перед тем, как заселить мною тесную однокомнатную кладбищенскую квартиру. Где-то я читал, или анекдот такой был, не помню. Но сейчас это происходит со мной: тело умерло, его хоронят по всем правилам, а мозг работает. Или это не мозг, а остатки неведомой субстанции? Словом, что-то во мне не соглашается умирать. Хочет послушать о себе, любимом, в последний миг, когда тебя вычеркивают из жизни простым «тире» и приговаривают к вечности датой смерти.
Ну вот, батюшка отпел, свечки потушили. Чего молчат? Тишина, как на кладбище. Шучу. Может, в последний раз.
Вот, началось…
- Он был… Невосполнимая утрата…. Прощай, друг…
Друг? А-а…. Это вы, «генералы песчаных карьеров» крымского пошиба. Говорите, не стесняйтесь. Я же понимаю, что себя, беспечно веселых, бесстрашно авантюрных, вы оставили в далекой юности. Где, впрочем, остался бы и я, если бы….
Кстати, бьюсь о крышку гроба, как об заклад, мы все сейчас подумали об одном и том же! Вернее, об одной. О той, которая отняла меня у вас и могла бы стоять сейчас у моего изголовья.
Правда, я не представляю её в черном. Она всегда ходила в белом, эта кисейная барышня из Коктебеля…
…Мой Коктебель семидесятых – это скромный домик на окраине, где мы с матерью остановились на лето. После тяжелой операции врачи настоятельно рекомендовали ей отправиться к морю. А меня, семнадцатилетнего шалопая и безотцовщину, она просто побоялась оставить одного в разнузданном мегаполисе.
Море! Я быстро и без страха научился прыгать с крутых скал Кара-Дага в пенистую бездну и ловко орудовать трезубцем на подводной охоте в его прозрачных глубинах.
В первые же дни местная шпана сделала мне «промывку мозгов», прилепив кличку «москвич». И уже через неделю я наловчился «шманать». Днем - отдыхающих на пляже, разыгрывая кражи («дяденька, это не вы потеряли кошелек?»), а ночью - сады у зловредных соседей, на чьих заборах с ехидством писали: «Бесплатные фрукты!».
Так что, вскоре без особых усилий я приобрел себе славу навроде гайдаровского Мишки Квакина.
Знала бы мама…
Однажды утром спешил я к дружку Саньке и, заметив тропинку, ныряющую в заброшенный сад, решил сократить путь. И вдруг услышал где-то в стороне звуки рояля. Сквозь хаос одичавших деревьев прорывалась волнующая мелодия удивительной чистоты. Я задержал дыхание и неожиданно для себя свернул с тропы. Шел, как во сне, не обращая внимания на хлесткие ветки. Когда же деревья расступились, понял, что забрел в чью-то усадьбу.
И пропал…
Вернее, попал прямо в прошлый век. Старинный двухэтажный деревянный дом с широкими окнами утопал в курчавой зелени кустарников. На просторной веранде в плетеных креслах уютно сидели дамы в шляпках и распивали чай. На изумрудном газоне перед мольбертом стоял импозантный художник в длинной хламиде, эдакая глыба с вьющейся шевелюрой, и увлеченно рисовал. Я проследил за его взглядом и обомлел.
В тени деревьев, в гамаке темно-серого цвета спала она. Рядом стоял субтильный очкарик - паучок и слегка покачивал ее. Боясь обнаружить себя, я сначала прилип к дереву, но, не выдержав, пошел вперед. Без смущения стал разглядывать миниатюрное создание лет шестнадцати, так не похожее на распальцованных девчонок моего окружения.
Легкое белое платье свободно облегало ее худенькую фигурку до самых пят, а кружевные носочки на маленьких ступнях мило дополняли образ дворянской барышни.
Спящая красавица? Не сказал бы. Лицо довольно простовато. Уши, как два вареника, слегка оттопырены. Длинные прямые волосы схвачены узкой атласной лентой.
Беззащитный бледный мотылек в коварной паутине гамака.
Красивее видели…
А пропал я в тот момент, когда она открыла глаза. Огромные серые озера в бархате длинных темных ресниц.
- Ты кто?
- Мишка Квакин.
Ни тени улыбки или испуга. Она спустила ноги, сделала знак очкарику, и тот послушно удалился.
- А я Заряна.
- Впервые слышу такое имя.
- А второго и нет. Я родилась на заре, закричала вместе с соседским петухом. Все засмеялись, а мама сказала: «Заря-заряница родила девицу. В честь зари румяной назовём Заряной». Так и назвали. Садись рядом, рассказывай. Как ты попал сюда?
- Заблудился.
- Приезжий?
- Из столицы.
- И я из Москвы.
- А петух жил на балконе роддома?
- Какой петух? А-а…. Нет, мама меня здесь рожала, в доме своих родителей. Дед у меня - писатель, бабушка - киновед, мама - учитель музыки. Отца нет…
- Понятно. Творческая богема. Это мама играет?
- Да. А насчет богемы ты не прав. Просто это их жизненный выбор, далеко нелегкий и не всегда сразу успешный. Тебе интересно это?
- Думаю, теперь «да»…
Как оказалось, здесь летом часто жили поэты и писатели, художники и музыканты. Чаще приезжали за вдохновением, нежели лечиться.
Они разговаривали не всегда понятно. Но уж точно не о том, кто кому в драке подбил глаз, и к кому под забор на этот раз свалился мертвецки пьяный муж соседки тети Клавы…
Здесь говорили приятно и мило: «Душечка, не сочтите за труд, принесите мою корзинку с шитьем».
Вдохновенно и азартно: «Нет, вы только послушайте, какие стихи сочинил наш скромница Сорин! А ведь еще недавно не мог ямба от хорея отличить».
Предупредительно вежливо: «Будьте любезны, Родион, в третьей части… ля бемоль… Нежнее».
Чудики!
Но каждое утро тянуло почему-то именно сюда, в размеренно спокойный, музыкально вдохновенный уголок «другого» Коктебеля.
Нравилось удивляться.
Как-то, поджидая Заряну, увидел на веранде книгу. Рядом никого. Взял томик и пошел почитать в гамаке. Через некоторое время слышу: все шумно ищут именно ее. Поразился: ведь книга, а не жареная утка. И тут домработница Груша сообщает, что из кухни пропала утка. Реакция нулевая: ни криков, ни беготни. Громада Самсон, случайно глянув во двор и заметив меня с книгой, извинился, хмуро предположил худшее, а уже через минуту бережно вел меня за ухо в притихшую гостиную.
- Это не он. – Спокойно сказала Заряна, у плеча которой солдатиком стоял скрипач Родик. - У этого ум голодный, а не желудок. Санька с соседней улицы мог.
Я в шоке. Слабая с виду девчонка, не моргнув глазом, твердо и сразу отсекла напраслину. И Самсон ей поверил, отпустил мое ухо, аккуратно повернул меня к выходу и мысленно наладил легкого пинка. Главное, книга нашлась, а утка – так, мелочь. Ибо духовная пища - на всю жизнь, а утка – еда одного дня.
Интеллигенция…
Она вышла вслед за мной, одна, без Родика, и мы направились в тенистый сад, дразнящий ароматом созревающей айвы.
- Ты не переживай. Они еще не знают тебя.
- А ты?
- Я знаю. Ты - другой. Санька утку украл. А ты – книгу. Ты – другое дерево.
- Это как?
- Посмотри: вокруг разные деревья растут. Люди, как деревья: всякий находит свое место под солнцем. Только надо понять себя. Ты еще не понял, что ты – другое дерево.
- У меня есть шанс?
- Еще какой! Ты за эти дни даже не вспомнил про своих приятелей. Значит, это не твое. И еще. Я видела, как вчера у моря ты наблюдал за работой Самсона. Глазами ты писал свой закат. Дай только кисть в руки….
А когда я читала тебе стихи Волошина на его могиле, ты взял камень, что принес из долины, и все время держал его в ладонях, как талисман.
А как ты рассматривал в музее акварели поэта? Ты сиял, словно перламутровая раковина, нарисованная на его миниатюре.
И читаешь вдумчиво, задаешь вопросы. Знаешь, как мой дед говорил? «Литература – это не просто школьный предмет, это воспитание души».
- Я не уверен…
- А я уверена. Ну-ка, пошли в дом. Не бойся, все разошлись по своим делам.
И, крепко держа за руку, потащила в гостиную. В ящике стола нашла голубую гибкую пластинку из журнала «Кругозор», поставила на штырь проигрывателя.
- Это Микаэл Таривердиев.
Я услышал низкий, немного гнусавый голос, который кого-то настойчиво уверял: «Но я другое дерево, другое дерево»...
Заряна улыбнулась:
- Его поначалу крепко критиковали. Песни - не песни. Романсы – не романсы. Так, монологи от первого лица. Но он так чувствовал музыку и сочинял по-своему. Признание пришло позже, и все же он остался верен себе. Хочешь, подарю?
- Как знаешь…
- А завтра мы почитаем о тебе в гороскопе друидов. Ты когда родился?..
Я чувствовал себя неудобно оттого, что она тратит время на меня,
уличного голодранца. И тут же сказал об этом. И снова удивился. Ей, оказывается, это даже приятно, потому что, как говорила ее бабушка, « чем больше людей откроет для себя мир литературы и искусства, тем больше будет в мире Гармонии и Добра».
Уже не сомневаюсь.
Дни летели, ночи становились длиннее, и я стал замечать, что просыпаюсь с одной и той же мыслью увидеть ее. Кисейная барышня не от мира сего притягивала какой-то необъяснимой внутренней силой. Я злился на себя: «Не хватало еще влюбиться в привидение». А она продолжала держаться, как и дышала, ровно и как с равным. Но я не смел перейти черту.
Что я мог ей дать?
Однажды лунной ночью она пригласила меня на залив и предложила не просто искупаться, а проплыть по лунной дорожке голышом, наперегонки, загадав перед этим очень серьезное желание.
Я сначала глупо уставился на нее, а потом смутился, увидев, как медленно, белыми струями, стекает на рыжий песок кисея девичьего платья. Густо покраснел и неожиданно согласился. Еще подумает, что я трус.
И отчаянно загадал невероятно наглое желание: поступить в литературный институт и жениться на Заряне. Дал себе слово стать достойным ее. Что ли зря она, словно ученый-ботаник, возилась со мной, превращая сорняк в благородное растение?
От такой наглости у меня случился необычный прилив сил, и я на счет «три» рванул брасом по лунной дорожке, упрямо повторяя при каждом взлете головы над водой: «Я - другое дерево… Я - другое дерево»
Заряна, наоборот, мягко вручила свое хрупкое тело лунно-масляным, теплым водам залива и поплыла легко и свободно, даже не пытаясь догнать меня, ошалевшего от предчувствия открытия некоей трепетной тайны.
Уже через минуту я обогнул взбесившийся на волне красный буек, перевернулся на спину и спокойно направился к берегу, осознав вдруг, что она отстала нарочно. Чтобы сбылось именно мое желание.
Ночь была волшебная. Мы качались на легких волнах, жадно впитывая в себя магию ночного светила и благодарно улыбаясь мигающим звездным россыпям. И все случилось сразу: первый робкий поцелуй, первые жаркие признания и восторг первой близости…
Когда Заряна, сияющая от счастья, представила меня родным, как своего парня, их лица вытянулись в недоумении. Моя глупая улыбка мгновенно исчезла: «Увы, не вашего круга». Я крепче сжал руку девушки и повернулся к выходу, услышав за спиной испуганный шепот:
- Неужели влюбилась?
- Как бы не увлеклась серьезно.
- Уж лучше Родион. Тот в курсе…
«Родион? Как бы не так!»
Два месяца пролетели незаметно. Пришло время возвращаться в Москву. Быстрее ветра я бежал к Заряне, чтобы вместе попрощаться с нашим морем. Заслышав издали игру на скрипке, с досады рубанул воздух: «Ну уж дудки, Родик! Сегодня ты - третий лишний».
И скрипка вдруг замолчала. Я открыл калитку: Родик и все обитатели усадьбы стояли возле гамака, в котором лежала Заряна..
- Что случилось, Родион?
- Она умерла. У нее была лейкемия. Последняя стадия.
- Ты знал?!
- Да. Все знали. Кроме нее. По просьбе матери я ухаживал за нею, как настоящий жених. Но она выбрала тебя. Полюбила…
Потрясенный, я опустился на колени, чуть задев веревку. Замерший в паучьем гамаке белокрылый мотылек качнулся, и мне показалось, что Заряна просто спит безмятежным сном заколдованной принцессы из сказки. Стоит поцеловать её, и она пробудится от сна, мило улыбнется и раскроет объятия гибких нежных рук.
Родик тронул меня за плечо и протянул записку. Я очнулся от наваждения и прочел: «Прости. И я прощаю всех. Я все знала, но я успела познать счастье любви. Спасибо за этот бесценный дар».
Кто-то сказал: первая любовь, как последняя страница детства.
Все, что в моей жизни было потом – было больше и значительнее жареной утки в кислом соусе. И писателем я стал.
Магия лунной дорожки?
…Комья земли грубо застучали о крышку гроба.
Как? Уже всё? Так и не услышал других. Хотя… Что мне теперь другие? Живите с миром. А я…
Я иду к тебе, мой кисейный ангел.