– Девочки, не засиживаться! Ходим, ходим!
В распахнутом окне ординаторской грузная фигура дежурной медсестры появляется через каждые полчаса. Нина Семеновна из тех, кто неравнодушен к своим подопечным. Женщины не должны сидеть, если уж вылезли на свежий воздух. А они все норовят приземлиться!
Их пятеро – «девочек» с большими животами: Любаша, Оксанка, Аня, Фира и Оля. Они донашивают свою нелегкую беременность на больничной койке роддома.
Вот «девочки» тяжело оторвались от скамеек, пошли гуськом, смотреть смешно. Переваливаются с ноги на ногу, эдакие «красавицы» – у всех, кроме Оксанки, живот выше носа, лица пятнистые, губы расползлись. Оксанка похожа на стебелёк с небольшой припухлостью по центру. Топают старательно, поддерживая животы руками.
Нина Семеновна смотрит на них с любовью. На дворе конец шестидесятых, и пока еще всех бесплатно лечат и спасают, не заглядывая в карман больного...
Роддом этот непростой, принадлежит областной больнице, и везут сюда со всех сельских районов только тех, с кем в районных больницах не могут справиться или опасаются осложнений. Роддом патологии. Но все знают – тут лучшие врачи города, тут кафедра мединститута, сюда горожанке попасть можно только по блату. Хоть в этом сельским жителям повезло!
Конечно, в каждой палате есть «блатные», но они не вызывают раздражения у врачей или сестричек – у каждого проблемы, все с осложнениями. Кто перенашивает, кто не может доносить, кто имеет тяжелую болячку и даже рискует умереть во время родов, да только не знает об этом...
Так что Нина Семеновна никого не выделяет. Но пятую палату любит больше остальных – ведь лежат дольше всех в отделении, чуть ли не родными стали. И всех жалко. Оксанку – потому что девочка вообще не должна рожать с больным сердцем. Ей бы успеть доносить хотя бы до семи месяцев. Кесарево ей делать нельзя – опасно.
И Фиру жалко. Славная такая женщина, всем норовит помочь. Она учительница в сельской школе, незамужняя, хоть и тридцать семь лет уже прожила. Да еще красотой не блещет. Кто ж такую в деревне замуж возьмет, даже если она хорошая и умная? А вот, нашелся кто-то приголубить, раз носит ребеночка. Только чем это обернется, если роды первые, поздние, и плод какой-то подозрительно кволый?
Любаша – самая старшая в палате и во всем отделении. Мать-героиня, семь дочек. Сорок пять лет. Муж-болван так хотел сына, что однажды под пьяную руку затребовал, когда оказалось, что жена понесла:
– Хлопца хочу, рожай!
– Люди засмеют! У нас внуки уже есть!
Любаша рассказывала об этом Нине Семеновне ночью, во время ее дежурства. Очередная была тревога: опять матка в тонусе – будем рожать! Вот они и отвлекались вроде бы разговорами, ждали, пока безработная акушерка мирно посапывала на кушетке за стенкой предродовой палаты.
– А щастя мое – мои дивчатка. Тильки чоловик – злыдень, – откровенничала Любаша.
– Злодей? – удивлялась Нина Семеновна, за десять лет жизни в этих краях все еще путающая украинский язык с русским.
– Та не злОдий, а злыдень! – поправляла Любаша, тут же переводя на русский. – Нищий!
– Откуда в селе нищие? Там же все колхозники!
– Не все. Он на железной дороге працював. Выгнали.
Любаша то и дело переходит с одного языка на другой, как все в этих краях.
Выяснилось, что супруг Любаши пьяница. А вообще он у нее второй «чоловик». Девочки от первого. Она уже успела побывать и вдовой несколько лет, прежде чем пригрела «оцэ опудало».
– Огородное чучело, – поясняет Любаша, с удовольствием подмечая вопрос в глазах Нины Семеновны.
Ей нравится роль переводчицы, она чувствует некоторое превосходство над непонятливой горожанкой. Но всеобщая любимица медсестра покоряет искренним вниманием, и Любаша продолжает уже тоном подружки:
– Мужик работящий в селе – на вес золота. Вот как я была сама за мужика в доме – легче было.
– А прогнать?
– А куда?
Словом, счастливой Любашу назвать трудно. И надежды на нормального мужика в хозяйстве лопнули. Получилось, что она приобрела вместо помощника лишний рот. Но в ней жила та внутренняя энергия, что не давала падать духом. Любаша не жаловалась – она просто озвучивала факты своей судьбы.
Еще одной несчастливой, по мнению Нины Семеновны, в палате была Аня – будущая мать-одиночка, придумавшая мужа, который не вылезал из командировок.
– Витька снова к папаше своему укатил в Москву. Так чего-то его звал, так часто звонил... Я ему говорю: езжай уже! Как-нибудь без тебя перебьюсь! А он только из командировки вернулся.
Нина Семеновна сама не раз слышала про Витьку: Аня старалась в свой миф втянуть побольше народу. Ну, артистка!
Про Витю все давно догадались. Но помалкивали, понимая: стервец либо в бегах, либо придуманный персонаж, фантом.
Аня тоже проблемная – лежит «с угрозой». Ей двадцать четыре года, работает тут же, в областной больнице, лаборантом. Закончила биофак. Нина Семеновна помнит, как первый раз ее привели под руки сотрудницы – прямо с работы. Людмила Николаевна, заведующая, не хотела принимать, норовила вызвать «скорую», чтобы отправить в городской роддом. Но тут Аня сказала волшебную фразу – и все засуетились, забегали.
– Как огорчится Нинель Михайловна, когда узнает, что меня не хотели сюда взять!
Нинель Михайловна – не такое уж распространенное имя, чтобы отмахнуться. Нинель Михайловна полвека, до самой пенсии пребывала в больших медицинских начальницах.
– Вы ей – кто? – спросили осторожно.
– Близкая родственница. Да она вам позвонит.
Звонить сами не посмели, а потом просто забыли. Главное – приняли, подлечили. Веселая девочка всех очаровала.
Недавно Нина Семеновна спросила Аню:
– Как там поживает наша Нинель Михайловна? Здорова?
– Хорошо поживает. Привет вам передавала.
– Мне? – удивилась медсестра. – Она меня же не знает!
– Да всех она тут знает, – бойко сказала Аня. – Она вообще такая: знает всех, кто пашет не понарошку.
«Ах, ты ж брехуха, – добродушно подумала Нина Семеновна. – Да эта корова склерозом страдала с детства!»
Поневоле вспомнилось, как однажды приехала в роддом серьезная комиссия – по жалобе. Тучная Нинель Михайловна, обнаружив лестницу на второй этаж, властно остановила свою свиту:
– Пройдемся, товарищи, по первому.
Полюбовались через стекло на недоношенных малюток в инкубаторах. Мазнули пальцем по чистому подоконнику – «на предмет наличия пыли», как объяснили сопровождающей комиссию Нине Семеновне.
И вдруг Нинель схватилась за сердце:
– Ой, у меня утюг не выключен! Срочно вызываем такси! Деточка, вас как зовут? Нина Семеновна? Распорядитесь о такси. Товарищи, здесь полный порядок. Я надеюсь, сами разберетесь со всем остальным. Я позвоню. Привет заведующей...
Имени той Нинель, конечно, не помнила. Усаживаясь в такси, она кинула Нине Семеновне:
– Все в порядке, Вера Семеновна, Идите к моим. И передайте там (тут она наморщила лоб, тужась вспомнить чье-то имя) – пусть отчет сегодня же напишет и – к главному на стол!
– Кто пусть напишет? – робко спросила Нина Семеновна, которая работала в роддоме не так давно и пока не знала анекдотов про склероз Нинельки.
– Какая разница? – удивилась большая чиновница. – Вы, Нина Васильевна, и проследите за этим.
Пришла очередь изумляться медсестре, на которую возложили столь важную миссию.
Аня нравится Нине Семеновне легким характером и смазливым личиком веселого клоуна: бровки круглые, рот до ушей, а в серых глазах лукавство. Хотя причин для особого оптимизма у девочки маловато.
Конечно, самой счастливой в палате оказалась Оля, у которой и муж имелся, и мама с папой, и дочка семилетняя, Лариска. Девочку отправили на лето к бабушке в Евпаторию. Даже здесь Оле повезло – иметь ежегодное евпаторийское море, куда можно сплавлять ребенка на бесплатный отдых.
Оля тоже из «блатных» – чья-то родственница, Нина Семеновна так и не поняла, чья, но у этой молодой женщины свои проблемы – перенашивает. А вообще она просто нравится медсестре. Красивая девочка, интеллигентная. Правда, с нею не посекретничаешь. Другая бы давно рассказала о неудачном первом браке. Эта – помалкивает. Не любит жаловаться. О том, что Оля второй раз замужем, Нина Семеновна узнала случайно – от Светланы Красовской, которая подружилась с Олей, пока лежала в пятой палате.
Вот кого жалко до невозможности, так это Светлану. Она по придуманному для посторонних сценарию якобы благополучно родила. Думать о Красовской Нина Семеновна себе запрещала, а потому переводила мысли на привычные обязанности дневной медсестры. Жизнь научила. А вернее – профессия. В таком месте работать и не свихнуться – трудно. Это тебе не обычный роддом, где орут здоровые младенцы, то ли приветствуя новую жизнь, то ли заранее оплакивая ее. Тут орущий младенец – радость, чудо, удача. Тут замерший плод, или живой, но с явной патологией, или полуживой, которого надо срочно в инкубатор, – явление повседневное, и привыкнуть к этому нельзя. Можно только силком заставлять себя.
Надо идти в палату – пора делать уколы. Нина Семеновна последний раз выглядывает в окно, кричит:
– Девочки, домо-ой!
Девочки тянутся гуськом за высокой и широкоплечей Любашей. Строй замыкает самая мелкая – Оксанка. У нее вид подростка. Тяжелая темная коса ниже пояса на таком хрупком теле смотрится чужой, словно приплёт.
Как хорошо, что лето, и тепло, и тихо. В этом больничном городке роддом – в самом тупике, поближе к Днепру, и весь утопает в акациях и кленах. Правда, акация отцвела, зато повсюду насажены цветы, и сложный их аромат – от сладкого до терпкого – всю ночь, пробираясь через открытые окна в палаты, кружит голову надеждой. Хоть в этом всем повезло – на лето и хорошую погоду...
продолжение http://www.proza.ru/2012/11/16/210