Уголь был хорош. Угаром не томил и жар давал отменный. Правда, далековато было за ним ездить. До Огородовской путь был не близок, но дальняя дорога себя оправдывала. Дед Никодим был углежогом известным. Да и берёза в тех местах росла удачная.
Нарежет старик тройников неподалёку от невеликой полянки, свозит их к месту жога и устанавливает торчком, притискивая плотно один к другому. Тройники не длинны, едва больше роста человека. Первые болваны поставит шалашиком, оставив внизу место для запала. А потом к этому шалашику, обходя по кругу, ставит крутым наклоном другие тройники.
Так и устанавливает все, сколько есть, пока последний не поставит. В самой средине штабля дыру оставит, чтобы запал зажечь.
Потом режет дёрн на лужайке и обкладывает берёзу по краям и сверху. Пласты укладывает плотно, чтобы с воли к огню воздух не попадал. Только на самом верху, над костром, отдушину оставит.
Когда всё готово, зажигает факел и лезет на средину шатра запалить костёр. Совершив подпал, повременит, пока костёр жар не наживёт и не займутся огнём первые от костра ряды тройников. А как они полыхнут полным жаром, лезет наверх глушить отдушину.
Теперь огонь пойман. Он уже не ярится жарким потоком, а таится в углях погребённого костра, в надежде найти щель и вырваться на волю.
Жар в кургане прибывает медленно. Копится в ядре, томит соседние ряды и, опаляя их, выпаривает из тройников живую влагу. Истомив ближние ряды, пробирается к следующим. К исходу дня уже многие болваны тлеют и пар от сырого дерева сочится через обмуровку, обволакивает курган. Тяжёлым облаком оседает на поляну.
Берёза, будет тлеть без воздуха. А ты не зевай, где огонь между пластов щель найдёт и язык высунет, глуши его припасёнными загодя пластами. А не досмотришь, дашь огню свежего воздуха насосаться - вволю разгуляется злыдень. Пропадёт уголёк и все труды, немалые, пропадут. Сгорит весь курган, словно обрядный костёр на языческом капище.
За ночь тления сырость из берёзы уходит и пласты дерна начинают подсыхать. Земля на них белеет и начинает осыпаться. Теперь самое время – не прозевать выброс огня. Дед Никодим в эту пору от кургана не отойдёт. Ходит поодаль приглядываясь и принюхиваясь, загодя чувствуя всякий подвох огня. Так и будет он его сторожить и успокаивать, пока дерево в кургане окончательно не истомится, не потемнеет до искристой черноты.
Тогда уголь будет крепким и жарким. Возьми в руки два куска, придави друг к другу – заскрипят, по краям обкрошатся, а не рассыплются. Сила в нём вызреет большая, всякое железо разогреет, сделает податливым в руках кузнеца.
На дороге и при дороге деревни в этом месте встречались часто:– Колеваты. Тимёнки. Татары. Содом. Какуши. Дёминская. От Содома до Какуш было более трёх вёрст. Но солнце было уже высоко и волки в такую пору – не гроза. А Дёминская была уже на въезде в село Высокораменье, половина версты – не более. А там и Осинники не за горами. В Осинниках придётся ночевать.
Гаврил выпростал отлежалый бок и повернулся на другой.
Впереди, под пологим скатом гряды, упирались в небо столбики дымов следующей деревеньки. Издали они походили на первые сосульки, какие в конце марта появлялись на тесовой крыше его кузницы. На крыше сосульки росли сверху вниз, а дымы росли, снизу вверх. Поднимались незаметно всё выше и выше; тонкой струёй вставали над избой а на верху размазывались, таяли в мареве морозного утра.
За Колеватыми дорога нырнула в лес и пошла по ровному месту. Её не тесно обступили старые ели и густая поросль подлесков. Вершины старых ёлок острыми пиками высились над другими деревьями, купались в свежих лучах утреннего солнца, короткие верхние ветки серебрились разноцветными искорками. Иней не таял, а густел. Ещё больше играл на солнце переливами зимней радуги.
На больших нижних ветвях снег висел тяжёлыми пластами ещё с сочельника, примёрз и тянул ветви к земле. И они, словно руки усталого человека, свисали вдоль тела. Превращали ельник в частокол громадных сосулек. Сколько лет стерегут дорогу эти великаны? Скольких путников встретили и проводили они на своём веку? Кто расскажет…
Поросль молодая стояла густо. Теснилась друг к другу, копила силы для броска вверх на недосягаемую пока высоту. Ближе к солнцу, ветру, жизни. На густых ветвях её снегопады хранили снега едва ли не больше, чем под деревьями.
Мысли Гаврила одна за другой неспешно всплывали в его памяти, словно эти придорожные ели, надвигались на него, занимали внимание. Поведав все о себе, отступали назад, отставали, гасли позади саней, терялись в неторопливом скрипе полозьев. На смену им набредали новые.
На этой неторопливой дороге ему, укутанному в тёплый тулуп, покрытому поверх треуха суконным башлыком, вспомнилось многое…