Глава 16
ЖЖ. Записки записного краеведа. 2 января.
«…Долго не писал. 31 декабря провёл, не выходя из своего нумера. В последнее время новогодние праздники ничего, кроме упадка духа, у меня не вызывают. Я посмотрел фрагмент «Иронии судьбы», съел безвкусный ресторанный оливье и не скоро уснул под взрывы хлопушек и вой петард.
Упадок духа продолжается по сей день.
Сердце пошаливает, давление с вечера было 200/130. Суставы выкручивает зудящая боль. Кажется, насморк. Газеты и новостные ленты пестрят аршинными заголовками: в Зорком – случаи тараканьего гриппа. Какое-то наваждение: обычная простуда кажется мне опасной болезнью. Звонил сын, они там волнуются, упрашивают вернуться поскорее. Как мог, успокоил. Наврал, что нет билетов на ближайшие дни.
Почему же я не уезжаю?
Почему не делаю ничего из того, что сам себе обещал?
Любезный пан Вацлав, очередной постоялец четвёртого нумера, оказался успешным коммивояжёром. Всегда одет с иголочки, каждая морщинка чисто промыта душистым мыльцем. Ясновельможный пан должен прожить в Крестьянском доме не менее двух недель, с тем чтобы бизнес его – нечто фармакологическое – был окончательно и бесповоротно налажен.
Я сразу же нашёл повод представиться.
Хотя это и не в моих правилах.
Надо сказать, с приездом в родной город, во мне многое изменилось. Обычно я никогда не тороплюсь знакомиться. Я прожил длинную, хотя и не изобиловавшую внешними событиями жизнь, и сейчас, как Джоконда из анекдота Раневской, вполне могу выбирать – с кем и как общаться. Нет-нет, я не страдаю унылой пенсионной мизантропией. Характер мой, по словам покойницы-супруги, ровный, как доска, и спокойный, как болото, никогда не понуждал меня к обидчивости, эксцентричности или, паче чаяния, бурным ссорам либо назойливым поучениям. Конечно, на старости лет случается всякое… Однако, хочется надеяться, что мне не суждено будет впасть в грех гордыни и занудства.
Просто я предпочитаю при знакомстве соблюдать некий принцип осторожности. Всегда неприятно думать, что с тобой, одиноким пенсионером (пусть даже и немецкого качества), разговаривают лишь из вежливости. Незаметно поглядывают на часы, нервно переступают ножками, нетерпеливо оправляют одежду или теребят сотовый телефон.
Лицемерие и политкорректность – вот те Сцилла и Харибда, меж которыми бесславно тонут вежливость и искренний интерес к собеседнику. Многажды наступив на эти грабли, я при знакомстве стараюсь быть невероятно внимательным. И чуть только замечаю, что на лицо собеседника ложится тень… – нет, пластмассовая имитация улыбки – просто кланяюсь, улыбаюсь и иду своей дорогой.
Здесь же, за короткое время я буквально навязался и Лидии Григорьевне, и пану Вацлаву. Разумеется, назойливость я проявляю неспроста, учитывая те особые обстоятельства – обстоятельства, странные сверх всякой меры, которые, с одной стороны, торопят, с другой – как бы и сдерживают…
Но что же это за обстоятельства? Могу ли я откровенно обсудить их хотя бы с самим собой? Признать, что в соседнем нумере провинциальной гостиницы провинциального городка страны «третьего мира» происходят некие мистические события? Сколько можно прятаться за гладкими формулировками и трусливыми предположениями?
Быть может, это всего лишь мой возрастной бред? Последствия жалкой деменции?.. Или других мерзких недугов, разъедающих мой мозг? Паркинсон? Рассеянный...»
Ася очнулась вечером, мокрая, как мышь. Дрожащей рукой потрогала лоб – жара нет. Голова ясная, горло немного побаливает, слабость, но в целом – терпимо. Держась за стенку, побрела на кухню. Так холодно… Почему такой холод стоит в квартире? Отопление, что ли, выключили? Пойти, пощупать батарею. Или не щупать? А, всё равно… Обветшалый мамин платок пригибал к полу.
Гриппозные симптомы преобразились в какой-то затяжной дискретный кошмар. В бреду Ася бесконечно обсуждала с покойной тёткой Ириной рецепт королевского варенья из крыжовника. Тётка умерла лет двадцать назад, Асе запомнились только её усы. У тётки были проблемы с гормонами... И дача. Крыжовник, зелёно-полосатый, сочный, твёрдый – целое решето маленьких арбузиков – рассыпался, раскатился по чисто вымытому горячему ярко-рыжему дачному полу… Маленькая Ася хохочет, тянет ручки к маме – мама, мамочка, мамусечка, я тебя па-ца-лую… На ючки, возьми меня на ючки… Бедная тётя Ирина… Опухшая, отёчная, страшная… Жалкие мокрые усы… Не хочу варенья, нету у меня варенья, слышишь?.. Крыжовенное варенье варится сложным способом: вначале надо взять арбуз, срезать шкурку, продолбить в ягоде дырочку и слить в унитаз всю кровь… Блин, опять накатывает…
Чтение любимых авторов напоминало Олегу прободение желудка под наркотиками. Конечно, сам он этого никогда, боже упаси, не испытывал, но впечатление, раз сложившись в словесную формулу, не отпускало.
Все книги были на английском – чтобы и удовольствие получить, и язык освежить. После ему не раз приходило в голову, что чудовищное состояние, в которое он впал на этом райском острове, вероятно, можно было бы объяснить метафизической местью этих книг, вероятно, не самым лучшим образом перепёртых на инглиш.
Случилось же вот что. Воспаленные глаза слаженно скользили по строчкам, привычно стимулируя и пополняя внутренний словарик-резервуар, который вскоре раздулся и разросся, распирая своды черепа, как водяной матрац. Мысли же, призванные стреножить это безобразие, витали где-то далеко, были бесплотны и неосязаемы. И печальны, невероятно печальны… Что-то странное, требовавшее ударной дозы нервно-наивной русской классики, шевелилось и стонало в его душе. Но под гнётом проклятого тупого матраца, залитого европейской хернёй о трансцедентной тоске мастурбирующего индивидуума и восточными корчами самосознания в капкане философствующего онанизма, русский язык в ужасе сморщился и уполз куда-то в подсознание, изредка попискивая оттуда «на рыбалочку бы…», «пивка бы попил…», «позвони ей, дурак…», «маму хоть поздравь…» и проч.
Он не выходил из бунгало, ни разу не окунулся в океан, забывал обедать и ужинать, без устали истязая себя механическим пожиранием текстов. Болела голова-водяной матрац, желудок, в котором, казалось, застыли, болезненно упёршись в стенки, глыбы, слепленные из разлагающихся английских неправильных глаголов. Глаза, к ужасу Олега, начали проворачиваться в глазницах какими-то мерзкими головокружительными рывками…
А тридцать первого приехала Машка.
Ася шла по коридору на дрожащих от слабости ногах. Чаю бы. Или просто – воды горячей. Как солдатам из старых фильмов, бегающим по шпалам с чайниками – кипяточку бы… Из комнаты Влада послышался слаженный молодой хохот, следом что-то (или кого-то) уронили, снова обвал смеха. Его значительный голос заговорил, забормотал – неразборчиво, то ли «Юдофобы всех стран…», то ли «Дураки вы все…» Ася, передохнув, пошла дальше. Лишь бы никто в коридор не вышел. Стыдно – волосы сосульками, халат. Впрочем, всё равно.
На кухне грязь. По сальным тарелкам ползали наглые тараканы, похожие на разжиревших Д’Артаньянов, на полу поблёскивали клейкие лужи, даже не хотелось знать – чего. Впрочем, Ася уже такого в туалете насмотрелась – её никакими лужами не удивишь.
Она включила чайник и потянула залапанную дверцу холодильника. Пакет прокисшего молока, плесневелый хлеб, литровая «Финляндия» на клюковке и селёдочные хвосты в ассортименте. В ящике для овощей пустил корни пучок салата. В морозилке, правда, нашлась початая пачка пельменей.
Пока варились пельмени, тянула спитой чай, бездумно пересчитывая кафельные плитки. От холодильника до двери. От шкафа до плиты. От стола до холодильника и снова до двери.
Скоро Новый год…
Машка, ничего не замечая, прыгала по номеру, как птичка, вычирикивала свои новости, как попало раскидывая эфемерные пляжные пожитки. Оказывается, она звонила вчера, они якобы договорились, что Машка приедет встретить с ним Новый год.
Ни черта не помню.
Вот, что значит настоящий книжный запой.
Олег честно попытался подстроиться под её новогодний драйв: захлопнул томик Мураками, с трудом вылез из гамака, нехотя побрился.
– И дайвинг! Олли, дайвинг!! Хочу! Хочу! Олли-и-и…
– Ага…
– Гля! Кокосовая пальмочка! Кривая, бедная, как берёзка… Некому кокоса залома-ати… Олли! Хочу кокос! Хочу!
– Ага…
– Ай! Рыбки! Посмотри, чудо моё, разноцветные! Толстенькие, как мой шеф! И глазки такие же надутенькие! Хочу рыбок, Олли!
– Ага…
– Олли! С Новым годом! Ур-ра!!! Айда на пляж!
– Ага…
А ночью, когда пухлый полог звёздного неба улёгся на шелестящие листья островных пальм и отсвистали положенные новогодние фейерверки, прогремело финальное:
– Ка-акие плавочки! Олли! Я тебя хочу! Хочу-хочу-хочу-хочу!
И… ничего не получилось.
– Олли, – удивилась Маша. – Ты не заболел?
Что тут скажешь? Ну, иногда так случается. Не то чтобы импотенция, просто нет куража. У женщин тоже ведь так бывает, правда? Конечно, их настроения сильно зависят от лунных фаз… Но ведь бывает и у них – Олег не слишком-то придерживался теории физиологических объяснений людских поступков, оставляя место и непредсказуемым бзикам человеческой натуры, – так вот, бывает, что просто не хочется. Да? Или нет?..
Машка была настроена серьёзно. Разумеется, она решила, что у Олега депрессия. Конечно, сидит в этой жопе, Зорком, там, небось, даже ТВ нормального нет. Бидняжечко… Ну потерпи немножко… Будет чудно… Дай, я тебя… Нет, не так… А так?.. Олли, заяц, попробуй еще… Ах… Блин.
Хотя Машка этого не любила, пришлось включить порноканал. Сначала в грустном молчании просмотрели 20-минутную итальянскую драму про пышнотелую блондинку, в квартиру которой проник маньяк-грабитель почему-то с перебинтованной головой. Или это был представитель «Красной бригады»? Блондинка в прозрачном пеньюаре с перьями (создавалось впечатление, что её только что хорошенько в них вываляли), грациозно вошла в спальню, и тут на неё набросился этот урод. «Аюту! Аюту!», – взвизгнула девица, и понеслось… Фильм, к счастью, не был заточен под садо-мазо, и робкая попытка негодяя связать жертве руки мгновенно переросла в затяжную прелюдию. Тьфу ты, до чего же противное слово… Из пеньюара блондинки полезли, как булки, белые груди нечеловеческой величины. Краснобригадник под их напором то зверем выл, то плакал, как дитя. Его идиотские бинты наводили на ассоциацию с командиром полка, у которого «голова повя-азана, кровь на рукаве...» Олег истерично фыркнул.
Следующая картина лирического содержания была создана на тему первой брачной ночи. Взволнованные гости, радостные крики, мельтешащий в воздухе рис, пластиковые букеты, молодые страстно целуются в машине, к бамперу которой прикручено жестяное сердечко «married». Олег исподтишка глянул на Машу. Очень злободневно. Та-ак, что там дальше?
А дальше… Жених с невестой прибыли в отель, он внёс ее в номер на руках, сорвал фату с флердоранжем. У невесты оказались рыжеватые волнистые волосы... У Олега перехватило дыхание.
– Олли, ты что?
– Пода… Подавил.. ся… Все… нор… мально, – пробормотал Олег, не отрывая взгляд от экрана.
– Слушай… Я спать хочу. К тому же эта порнуха просто чушь. Дали бы обычное порево, жесткач, групповуху там – это я ещё понимаю. А мягкое порно… Дрянь. Давай выключим?
– Нет! – вскричал Олег, – Машенька, я, кажется… Не выключай!
Ася нашарила на кухонном столе пульт, включила телик. Старые фильмы, новогодний музон… Мультики… Снова клипы… Новости… Что?! Второе января? Ну ни фига себе! Что ж такое? И доктора никто не вызвал? Ну, спасибо, Владик… Тараканий грипп в Зорком?!!
Не может быть!.. Вспышка… 19 смертельных случаев по области… Турист из Австралии… Господи! Гулька в автобусе болтала – её сестрица познакомилась по Интернету с мужиком из Мельбурна, тот обещал приехать в гости – встречать Рождество…
Она позвонила Майре.
Точно, тараканий грипп.
Из фондовских никто больше не заболел. Кроме самой Гульки, конечно. Австралиец Лесли, бедный, помер в больнице. Гулька при первых симптомах кинулась в Красный Полумесяц и до сих пор торчала в карантине вместе с зарёванной сестрицей, упустившей своё семейное счастье. Идут на поправку.
Вот тебе и корпоративочка.
А что с Верой Ивановной?!
Ася добрела до комнаты свекрови, заглянула. Старуха сидела в кресле перед телевизором, аккуратно одетая и причёсанная, вдумчиво складывала детский паззл. Голубые, как у Мальвины, волосы солидно поблескивали в зыбком свете торшера. На чайном столике – блюдо с фруктами, печеньице, молоко в хрустальном бокале.
А Влад?
В кабинете было тихо. Она тихонько приоткрыла дверь, заглянула в щёлочку. Никого. Видно, только что ушли? Страшный кавардак, всё вверх дном, штора сорвана, разбитая машинка валяется на ковре, жалобно поблёскивают штырьки с буковками, куча изорванной бумаги. На столе, в недопитой пивной кружке, плавает трогательный кораблик из долларовой купюры.
Ася бездумно вынула доллар и отнесла кружку в кухню.
Хлопнула дверь. Через минуту вошёл Влад с озабоченным лицом, не глядя на Асю, принялся выкладывать из пакетов продукты.
– Влад… Ты как себя чувствуешь? – Ася удивилась, какой у нее квакающий голос.
– Чудесно! – рявкнул Влад, швыряя в холодильник пачку масла. – Просто замечательно! Сначала шляешься неизвестно где и неизвестно с кем, а потом являешься домой с заразой. Молодец! Просто молодец! Что тебе мать, что тебе я – нет, мы будем голодать, болеть, сдыхать, пока ты развлекаешься!
– Зачем ты такой злой? – услышала Ася свой по-прежнему квакающий, но на удивление спокойный голос. – Зачем, как собака?
– Чё? – Влад замер, прижимая к груди куриную тушку.
Он всегда ненавидел советские комедии. А это милое зоркинское «чё»!
– Чё, чё… Капчё! – с мрачным наслаждением припечатала его Ася.
Оставшиеся пляжные деньки прошли удовлетворительно. Были и дайвинг, и рыбалка, и экскурсии, и бездумное валянье на пляже. Уже перед отъездом, соскучившись по печатному слову, Олег потихоньку выудил из машкиного баула затрёпанную книжку. «Любовница французского лейтенанта». Фаулза Олег почему-то никогда не читал. Взялся – и поплыл душой. Или, может, по русскому языку (перевод был отличный) соскучился?
Сухой, как брют, даже не иронический, а, скорее, сочувствующий голос автора за кадром, метания придурковатого героя-викторианца между долгом и страстями – все эти бесконечно далёкие и малопонятные обстоятельства воспитания и оболванивания людей обществом каким-то необъяснимым образом, тихонько, постепенно приблизились, обрели объём и угрожающую плотность.
Уже в зале ожидания, сидя рядом с щебечущей Машкой, он дочитал до слов «…мне кажется... я чувствую себя как человек, одержимый чем-то вопреки своей воле, вопреки всем лучшим качествам своей натуры. Даже сейчас лицо её стоит передо мной, опровергая все ваши слова…», – и вдруг всё понял.