Как-то некоторое время назад мы с моим старинным товарищем отправились в баню. Пришли. Поднялись на 4-й этаж, прошествовали к шкафчикам для одежды и начали процедуру разоблачения. Перед тем, как пойти в парную, я по привычке сунул руку в полиэтиленовый мешок, в котором обычно храню все банные принадлежности, дабы убедиться, что всё необходимое наличествует, как ему и положено. Проверил скорее по привычке, чем из реального опасения. И оказалось - не зря. Мыла не было.
Пришлось долго и витиевато выругаться.
- Что забыл? - тут же отозвался приятель.
- Мыло, блин! - снова выругался я, не скрывая досады, и прибавил:
- Погоди, сейчас спущусь вниз, куплю.
- Да не надо, остынь! - ответил приятель, - у меня, кажется есть запас. Жена положила новое, а у меня ещё старое в мыльнице, смотри!
Я увидел оба куска.
- Держи! - приятель протянул мне новенький брусок в блестящей упаковке!. - Не переживай! Пошли париться!
Ещё через пару часов мы, красные и разомлевшие от приятной процедуры, закутанные в свежие накрахмаленные простыни, как настоящие римские патриции, уже с удовольствием потягивали холодное пиво на лестничной клетке, утирая со лбов мелкий и чистый банный пот.уже с удовольствием потягивали холодное пиво на лестничной клетке, утирая со лбов мелкий и чистый банный пот.
А потом медленно, вполне довольные собой побрели по домам, болтая по дороге о всякой чепухе.
Я ещё раз вспомнил, как забыл положить мыло в пакет, ещё раз мысленно поблагодарил приятеля, и вдруг увидел, именно увидел, как:
-----------
...Oднажды, славно отдохнув в банях и интересно пообщавшись с коллегами-единомышленниками по сенатским прениям, шёл домой, вполне доволный собой Марк Туллий Цицерон. Он чудесно провёл время в утончённой философской беседе с друзьями, потом, в волю попарившись, умылся с мылом, сделанным из отборного говяжьего жира, смешанного с золой, почистил зубы свежей смесью из толчёной яичной шелухи пополам с мелко измельчённым перламутром, извлечённым из устричных раковин, и с удовольствием облачился в свежую тогу, заботливо выстиранную рабыней в ванне из мочи самого Марка Цицерона, которую тот не забывал наполнять, помня о просьбах усердной рабыни.
Теперь, вполне довольный собой, Цицерон шёл домой, почти не замечая 45-ти градусной жары, не замечая, что он уже давно вспотел в своей тёплой тоге, ставшей тяжёлой и неудобной, аккуратно обходя стороной или легко перешагивая лёгкими деревянными сандалиями через бесчисленные кучи испражнений, устилавших бугристую мощёную мостовую.
Он спешил домой и втайне насмехался над упрямым, до наивности принципиальным Порцием Катоном Младшим, над его умеренностью, над его воздержанием и аскетической честностью.
Размышляя таким образом, Цицерон, начавший к этому времени уже изрядно изнемогать от полуденного зноя, раздражёинно оттолкнул в сторону зазевавшегося раба с мотыгой в руках, который тут же свалился в бурлящую грязную сточную канаву. Цицерон не услышал громкого, одобрительного, весёлого смеха, раздавшегося в этот момент за его спиной - как раз в эту минуту он с улыбкой отвечал на приветствия прохожих, немедленно узнавших знаменитого сенатора. Испуганный насмерть раб плюхнулся с головой в нечистоты, не смея вылезти наружу, пока не скроется за поворотом улицы знатный господин, по милости которого он сейчас плавал в грязной канаве. Раб не знал, что столкнувший его был выдающимся оратором и демократом, гуманистом и защитником Республики. А Цицерон понятия не имел, что думал или чувствовал случайно упавший в канаву нелепый раб с мотыгой. Он забыл о нём в ту же секунду, как увидел.
Цицерон торопился домой, где его ожидал вкусный и сытный ужин из куска плохо прожаренного мяса, кувшина старого доброго фалернского, свежих фруктов и доброй, всегда готовой на всё рабыни и её аппетитных дочерей-подростков 10 и 13 -ти лет, старшая из которых оказалась настоящей находкой, такой, что сам Цицерон давно забыл о тех жалких нескольких тысячах сестерций, которые он выложил за всю эту семью пару месяцев назад.
Пусть теперь мучается от зависти скряга и ханжа Катон! А Марк Туллий Цицерон, знаток и ценитель Эпикура - не позволит жизни утекать между пальцев, не принося при этом наслаждений и удовольствий!
Это будет сегодня. А завтра Цицерон придёт в Сенат. И произнесёт речь против ненавистного Катилины. И ему буду аплодировать стоя, как и всегда. И Катон назовёт его отцом нации и спасителем отечества.
Quo usque tandem abutere, Catilina, - скажет завтра Цицерон.
Он ещё не знает, что эта речь войдёт в учебники риторики и логики и будет изучаться в университетах и школах ораторского мастерства по всему миру в течение ближайших 2000 лет.
И что только через 2 тысячи лет человек отправится в баню с мылом, которое будет мыть и пениться.
И не знает лукавый и красноречивый защитник республики Цицерон, что тысячу лет спустя после того, как истлеют в земле его отрубленная голова и правая рука, в просвещённой Европе будут бродить по улицам изысканные дворяне, ловко перепрыгивая через те же самые кучи испражнений, через которые десять веков назад прыгал сам Цицерон.
Что ничего ровным счётом не изменится в мире ни в смысле нравов, ни в смысле гигиены. Что точно так же, как за тысячелетие перед тем, в Англии и Франции, Испании и Германии будут убивать и насиловать, воровать и покупать рабов на оживлённых невольничьих рынках, пропахших потом, слезами, кровью и отходами человеческой жизнедеятельности.
Что однажды в тёмных и грязных городах, утопающих в пороках и язвах, захлёбывающихся в уличной преступности, в произволе знати и королевской гвардии, священников и купцов напишут Сикстинскую Мадонну и Джоконду, "Гамлета" и "Тартюфа".
И что в обществе, где уже научились убивать без улик и свидетелей, казнить без оснований и предавать именем Бога, создавать беспримерные шедевры и являть миру выдающиеся образцы силы и величия духа, так и не научились и ещё долго не научатся делать обыкновенное мыло, которое моет и пенится и после которого выстиранная одежда не пахнет мочой...
A сам Цицерон, спустя всего 19 лет, будет зарублен мечом сурового центуриона по приказу вероломного Августа. И Великий Рим падёт через 400 лет, пропахший застарелой мочой и свежей кровью...
Рим, который научился воевать и слагать оды, дискутировать и наслаждаться жизнью, но который так и не научился мыться и сострадать..