Словно в подтверждение его опасений, резкий рывок встряхнул сани... Кобыла-Зорька, рванулась в хомуте. Разом с ней метнулся и мерин - Булан. Гаврил вскинулся в санях, подхватил лежащее рядом ружьё и, выхватив из кармана коробку с капсюлями, взвёл молоточек курка. На дороге было пусто, но кони, косясь на опушку леса, откуда натягивал ветерок, сорвались в галоп.
Они скакали по дороге во весь опор, стараясь поскорее и подальше убежать от этого леденящего душу, опасного запаха. Сани прыгали по ухабам, бились полозьями в края раскатов. Угрожали выбросить возницу, расшибить лоб о ствол близкого дерева. Ветви придорожных кустов нещадно хлестали по лицу. Ружьё завалилось куда-то в поклажу саней. Какие там капсюли и молоточки, вознице едва удавалось удержаться в санях, не потерять вожжи…
Путник ничего не видел ни впереди, ни в стороне от себя. Ему некогда было обернуться назад, он едва умудрялся удержаться в санях и хоть как-то управляться с лошадьми.
Но если бы он мог без помех смотреть в чащу придорожного леса, всё равно, в этой бешено проносящейся мимо крутоверти стволов и ветвей, ему ничего бы рассмотреть не удалось.
Наконец из глубины леса, с глухой поляны, донеслось протяжными и тоскливыми переливами: « У у-у у-у-у-у уу ». Через малое время леденящий душу вопль зверя повторился. Матёрый вожак запоздало скликал стаю на кровавый разбой…
Кони разом захрапели и понесли ещё быстрее. Полозья саней стонали на гребнях ухаб. Сани не успевали оседать в пустоту провалов, скакали по горбам просёлка, кособочились на раскатах, задирали свободный полоз до такой высоты, что едва не заваливались в придорожный сугроб.
Гаврил всё туже натягивал вожжи. Удила всё безжалостнее впивались в губы взбеленившихся лошадей, нестерпимой болью возвращая животных к повиновению. Но испуганные лошади, объятые животным страхом, несли всё дальше и дальше. Задирали набок оскаленныё тугими удилами морды. Роняли на дорогу хлопья горячей пены; храпели, хрипели и скакали прочь от страшного.
Не скоро ему удалось осадить их на рысь. Но и выплясывая рысью, уже немного пришедшие в себя, они то и дело оглядывались в ту сторону, откуда почуяли смертельно опасный дух и леденящий душу вой.
Лошади уморились до такой степени, что путнику удалось пустить их лёгкой иноходью, а через небольшое время успокоить на шаг. На боках лошадей выступила испарина, шерсть потемнела, а по верху всё гуще покрывалась серебристым инеем. На черном бархате пахов обрисовались кружева белой пены.
Наконец повозка выбралась на опушку леса. Впереди её и по сторонам теперь простиралось пустынное снежное поле. А вдали, на пригорке выглядывали из сугробов крыши деревенских изб. Над некоторыми из них уже стояли стеариновые свечи дымов. Бабы снимали с квашёнок холстяные накидки, налаживались печь хлеб.
Гаврил наконец остановил сани и протёр полой кошмы горячие спины и бока лошадей.
– Куда вы кинулись, глупые. Волк далеко. Пугает только… – проговорил он присмиревшим уже лошадям. Внимательно оглядев в обе стороны дорогу и омрачив придорожный сугроб, полез в сани.
– Но, милые, – повелительно понукнул лошадей и уложив на место ружьё, запахнув плотнее полу тулупа, подобрал вожжи.