Дед Гаврил кузню поставил ещё в молодые годы, после женитьбы. Работал усердно, с редкой настойчивостью и сноровкой выколачивая из поковок всё лишнее. А когда выкладывал на наковальню готовую воротную петлю или простую навесину для сарая, на неё любо было посмотреть.
Плотный шарнир продолжался крепкой, ровной полосой, выглаженной и выграненной по всем нужным местам. Заканчивалась поделка аккуратным наконечником-маковкой, красивой как башенка терема.
В нужных местах полосы просвечивали аккуратные круглые пробои для крепёжных штырей. Хочешь на болты сади, хочешь – на винты приворачивай, а лень приворачивать – пришивай глухарями, не сорвётся. И куда бы её ни повесили, везде она придётся к месту, а всяк человек, глянув на неё, сразу скажет, что сработана она Гаврилой-мастером. Среди кузнецов округи Гаврил был на хорошем счету.
Нравом Гаврил крут, но отходчив. Справедлив. Семью держал строго, но никого понапрасну не обижал. Каждый человек в его доме знал своё дело и место. Мужики и подростки были под его началом, а женщины и недоросли – под крылом супруги его, Ольги. Обедать за стол в разные времена садилось разное число едоков но всегда это совершалось по заведенному предками порядку.
Дед брал со стола каравай и, прислонив его ребром к груди, срезал горбушку. Бережно укладывал её рядом со своей деревянной ложкой. Следующие ломти шли по кругу стола всем взрослым и заканчивалась эта очередь детьми. Когда самый младший получал свой ломоть, дед брал в руки ложку и вся семья принималась хлебать квас.
Поскольку застолье было большое, квасу добавляли ещё. Ложки снова дружно сновали между вместительным блюдом и вытянутыми сковородником губами. Капать на столешницу считалось дурным признаком. Подставляй под ложку кусочек хлеба, если не научился аккуратно себя накормить. К отрочеству уже каждый несмышлёныш умел правильно себя вести за столом.
Детям баловаться за трапезой не полагалось. Шалун тут же получал дедовой ложкой ощутимый урок. И ёщё благодари Бога, чтобы точёная деревяшка вытерпела. А бывало и ломалась. Треск испорченной поделки раздавался ружейным выстрелом в гнетущей тишине, какая обволакивала всё застолье.
Обломки ложки улетали под порог, а женщины приносили с кухни новую. Дед брал её, не переставая свинцовым взглядом давить озорника. Давил до тех пор, пока тот не вставал и не выходил из-за стола. Хорошо, если бабушка до ужина сунет ему чего-нибудь украдкой, а то и натощак шалопаю уповод коротать.
Наконец и второй подлив кваса был выхлебан почти полностью и все ждали когда старший звякнет ложкой по блюду. Вот теперь можно и мяса отведать. Мясо каждый сотрапезник вычерпывал очесливо – крупные куски никто первым не брал, мелочь крошеную подметали старательно.
А если прозеваешь, обижайся только на себя. Наступала очередь второго блюда. Трапеза продолжалась так же аккуратно, по давно установленным правилам. Какого бы возраста ни был человек, а, выходя из-за стола, спасибо старшим говорить не забывал. И делать это нужно было вежливо.
В церковь молиться богу мужики, почему-то, не ходили. Но женщинам не запрещали: «Сходите, сходите, потолките лоб, покланяйтесь…». Хотя к иконостасу, висевшему в красном углу горницы, относились с почтением. В горнице и по лесному не бранились.
Табаку за всю жизнь дед во рту не держал. Вино пить не любил, но в праздник употреблял до трёх шкаликов чистой водки. Самогон не признавал. Или душа не принимала, или форс держал перед сородичами – угадать трудно. Но вся деревня знала, на угощении Гаврила, брюхо надо настраивать на чистую лавочную водку.
И сенокос прозвенит. И жнивьё прошуршит под ухватистыми серпами. И обмолот отбухает ядрёными цепами. И всё минет в год уходящий. Солёный пот засахарится на крестьянских исподах. Долго и обстоятельно до самого покрова будут отмывать мужики и парни, бабы и девки эту испарину, разжаривая бани до выламывающего кости пара.
А потом упадут снега. Покроют землю первозданной белизной. Куда ни погляди – везде чисто. И люди слово младенцами себя чувствуют. И радость безмятежная по душе стелется. И воздух такой чистый и вкусный делается, что и сам надышишься, и другого человека им бы угостил.