Как мы не стали героями
С самого начала учебного года мы предполагали, что Трак останется «на осень» по русскому языку и математике. И вот – сон в руку. Он остался на двойках еще и по чистописанию. Вообще-то говоря, его надо было давно оставить на второй год. Еще в середине первой четверти. Но тогда бы Марь Тимофевне влетело по самую макушку. Как же – молодая комсомолка, а не может научить единственного в классе балбеса. И ей тут же «пару» в характеристику. Поэтому Марь Тимофеевна схитрила. Она оставила дылду «на осень», а сама – ширк, и на Петергофские фонтаны умчалась на весь отпуск. Еще она ездила к Пушкину, ночевала у дома Чехова. Бродяжничала всю свою сознательную жизнь, став учительницей. Раньше-то у ней денег не было.
Честно говоря, учителя и другая интеллигенция – голь перекатная. Они ничего не копят. За душой ни огорода, ни мало-мальской скотины. На них глядеть страшно. Каждое утро в белой кофточке, наглаженные, напомаженные. Это же сколько надо стирать вещей, чтобы так жить? Ни рук, ни мыла не хватит, чтобы даже сушить такую прорву. А главное, не сдаются целыми годами: и ходят, и ходят в белом и чистом. С ума можно сойти.
Но вот за что я их уважаю, так это за порядочность. Будут, бедолаги, зимой мерзнуть без дров, а бутылку нашему завхозу никогда не поставят. А тот как бы забывает, что учительские души тоже требуют тепла по всему телу. Дрова-то лежат себе за школой, а он о них и не помнит начисто. А сам всегда поддатый, наверное, эти самые дрова и пропивает. Мы ему один раз устроили штуку: засунули оглобли сквозь плетень его дома, а потом впрягли в телегу лошадь. Наш разлюбезный прохвост Сема вышел из дома, сел в таратайку, глаза-то набекрень от зеленого змия, и погнал лошадь вместе с забором помаршировать на улицу. Все село потом над ним недели две покатывалось со смеху. Он даже с водкой завязал.
А был случай еще хуже. Стала наша первая любимая учительница прямо на глазах чахнуть. Кашляет без продыху. Первый догадался Линь. Он же башковитый, недаром хочет стать офицером. А за генералом тысячи бойцов и о каждом надо позаботиться. А здесь только одна несчастная по всем правилам Марь Тимофевна.
Мог бы догадаться даже и Трак, но первым был Ленька, мне даже стало обидно за свою глупость несусветную. Ленька и говорит: «Марь Тимофеевна до вечера в школе, и занимается с такими балбесами, как наш Трак. И не показывай мне свой кулак, я не боюсь, а говорю правду. Дом-то стынет. Она приходит вечером. Вся усталая, а дрова в сарае. Ей не до них. Ляжет в постель одна, она же не замужем, вот и мерзнет. Короче, ей надо топить дом. По очереди будем сбегать с уроков и к ней. Кто проболтается – убью». И мы стали настоящими тимуровцами, стали тайно топить ее дом, но всего одну неделю. Марь Тимофеевна потом сразу догадалась и запретила нам сбегать с уроков. Сама запрещает и плачет горючими слезами. Женщины они так, как им сделаешь нечаянно доброе дело, они сразу в слезы радости, а об интеллигентах и рассуждать не хочется. Они же все мягкие и культурные, им поплакать сам бог велел. Но мы с ней договорились, что после уроков будем делать это благородное дело для спасения нашего педагога. Еще и чай вскипятим, и на гнеток поставим. Теперь только попробуй простыть, это будет как саботаж перед знаниями.
Однако сколько раз не говори: «Халва, халва» а Трака все равно не переведут в четвертый класс. Так что пришлось этому дылде каждый день отмеривать семь километров на курорт «Красная поляна». Там работает другая учительница. Ей этот наш приварок – Трак пофигу. Она его как увидела, так сразу прозрела. Лучше Лермонтова почитать наизусть, чем возиться с этим. Трак дойдет исправно до школы, постучится в двери, а там закрыто. Он поворачивается, улыбается во все кривые зубы и радостно выдыхает: «Опять нету». И как ошпаренный от школы в поле.
Но мы же друзья. Значит, и нам пришлось тащиться туда и обратно. Дорога идет между оврагом и пшеничным полем. С каждой стороны метров по полсотни. Трактористы боятся запахивать поближе. Грохнутся вместе техникой под кручу, и поминай, как звали. А вообще у нас пашут всё, что под колеса лезет. Запахали даже солонцы, на которых и трава не растет. Дед Ион говорит, что земля дураков не рождает, они сами родятся. Дед у нас как революционер – он сразу различает: кто дурак, а кто против нас.
По дороге справа и слева расставляем капканы. Еще замечаем, где прячутся суслята и ставим вешки у капканов, чтобы не потерялись, вобщем на всех норах, из талов, которые ломаем в овраге. А обратно собираем добычу. Снимаем с раззяв шкурки, мясо отдаем Жульке, а самых аппетитных на шашлык под одиноким, страшно толстым деревом в чистом поле. Потом сушим на стенах шкурки и сдаем по пять копеек за штуку. Например, если сдать тысячи две шкурок, то можно и в Москву съездить и попить там морсу, денег хватит. Вот так и отдыхаем короткое школьное лето с этим неучем.
И уже кончалась наша каторга, как этот двоешный герой отличился. Вот, я заметил, что почти всегда умные люди слушаются и подчиняются дуракам, как в гипнозе. Так и было. Бредем по жаре – жить не хочется, а Трак и говорит: «Вон сколько ковыля намело, давайте подожжем». Главное – больше ничего не сказал. А мы как дураки воспрянули. Перья ковыля, прямо из гусиных ручек Пушкина или как страусовые, только поменьше. Мы их обычно кидали копьями друг в друга. Они впивались: и человек становился первобытным - лохматым и смешным. А в поле их намело маленькими белыми и пушистыми сугробами.
Мы спичками ширк – и пожар. Начали тушить, а ветер гонит. Ладно хоть со стороны оврага подожгли, а то бы могло и на хлебное поле расползтись. Били пламя всем, что под руки попадется. Прожгли рубашки, кепки и все остальное нижнее белье.
Почти уже все потушили. Как тут грянула молния с таким громом, что ни в сказке сказать …, в общем мы аж брякнулись там, где кто стоял. А Трак стоял на дороге. И стал светиться как боженька. Из него искры как колючки торчали. Он не дурак, сразу вспомнил, что надо прижаться к земле, чтобы молния ушла в землю. И залег в пыль поглубже. И ни капли дождя.
Тут смотрим, загорелась вдалеке от нас копна прошлогодней соломы, недалеко от пшеничного поля. А беркута, который сидел на ней, разнесло в клочья. Мы туда. Горит ковыль. И пламя к хлебу. Мы начали тушить, а ничего не получается. Я кричу: «В овраг. Ветками глушить». Мы в овраг, наломали веток и назад. А огонь в метре от поля. Мы стеной стали, и давай хлопать ветками по пламени. Только отобьем, как в другом месте вспыхивает. Тушили, тушили, а тут поле стало поворачивать прямо под огненный ветер. И жар на нас. Всё – терпенья нет. Мы похлопаем и наружу. Потом снова в дым. И начали просто пьянеть. Дым лезет везде. И никого кругом нет. Плачем и стали орать от страха. А никто не слышит. Кто в такую жару нос из села высунет, только мы, дураки, с этим гадом Траком.
И вот пришла божья милость, как говорит бабушка. Прямо на наши головы и на пламя свалился дождь. Идем в село и хлюпаем. Половину капканов не нашли, ведь вешки сгорели или попадали. А они нужны пацанам как воздух. Теперь кто-то найдет и будет над нами зубами скалить, над раззявами.
Дома нам каждому дали припарку, во-первых за уничтоженное детское имущество, а во-вторых, чтобы не врали. Побаловались у костра, так и отвечайте.
Вот так мы и не стали героями на пожаре.