Каждое редакционное утро Ларисы Муравьевой начиналось с похода за письмами в приемную. Обычно их было три-четыре штуки, весной и осенью - до десяти писем в день. Коллеги ей не завидовали, даже наоборот: сочувствовали. Ни бесплатные походы на концерты гастролирующих в их городе звезд эстрады, ни ее почти модельная внешность (в свои 37 лет она выглядела лет на 10 моложе и была свободна) не могли скрасить ее нелегкую долю: она была редактором литературного отдела. На ней - интервью с певцами и актерами, а также - подготовка тематического приложения, где публиковались стихи и проза местных литераторов.
Из конверта выпал листок - сопроводительное письмо, в котором автор указывал реквизиты для перечисления гонорара за свое стихотворение:
"Взять бы черную Ромкину душу,
Засосать ее пылесосом,
Закопать ее в землю поглубже...
Иль утопить в океане бушующем...
А к башке твоей клеем "Моментом"
Прилепить ореол золотистый!
И ты станешь, мать твою, ангел.
Только на хрен ты мне такой нужен?!.."
Лариса улыбнулась неожиданному завершению, смирению автора с Ромкиной сущностью, убрала стихотворение в архивную папку, на обложке которой значилось: "Я люблю оба твоих глаза. Полюби и ты меня, зараза!".
Тут дверь ее кабинета распахнулась без стука:
- Лариса Михайловна, к вам посетитель! - секретарь пропустила вперед мужчину лет пятидесяти в овчинном тулупе и вязаной шапочке-"петушке" с надписью "SPORT".
- Лариса Михална, здравствуйте! Не узнаете? - и, не дожидаясь ответа, он продолжал: Ожогин-Залесской!
Так и произнес "ЗалесскОй" - как диктор Гостелерадио СССР, из тех самых времен, откуда и "петушок" на его голове. Лет 30 уже она не видела таких головных уборов. А сочетание его фамилии и этого раритета советствой текстильной промышленности являло собой когнитивный диссонанс в чистом виде. "А коньяк он закусывает бочковыми огурцами!" - мысленно усугубила впечатление Муравьева.
- Мы с вами, Лариса Михална, имели честь ужинать у Михеевых! Припоминаете? - с надеждой он заглянул ей в глаза.
- Ммм... нет - честно призналась Муравьева, - у Михеевых обычно много народа собирается, так что мы могли и не пересечься в беседе...
- Как же - как же! - изобличительно воскликнул посетитель, - Мы с вами общалис! (так и произнес "общалис"!) На тему автобусных маршрутов. Я узнал, что вы в редакции работаете и предложил вам написать о непродуманной схеме автобусов в нашем районе. А вы сказали, что это не ваш профиль, вы литературой заведуете.
- А... возможно. Вы по этом поводу пришли? Насчет автобусов?
- Нет! Я с романом! - радостно объявил Ожогин-Залесской. И, судя по выражению его лица, ожидал от Муравьевой что-то типа: "Да вы что?! Наконец-то!".
У нее мелькнула мысль: "Не с тем ли Романом, что с ореолом золотистым на башке?", но посетитель прихлопнул ее надежду толстой стопкой бумаг, извлеченной из... дипломата, с каким она когда-то ходила в школу - мода такая была.
Муравьева заерзала на стуле:
- А я как раз собиралась...
- Не опоздаете! - безапеляционно заявил посетитель, стягивая, наконец, "петушок" с потной головы. - Мне и самому некогда! - сказано это было таким тоном, что Муравьева должна была быть ему признательна за доверие, что он именно ЕЙ покажет свой шедевр. То, что каждое слово в его произведении талантливо и шедеврально, сомнений у него не вызывало. Об этом свидетельствовали даже его раздутые от гордости ноздри.
Ожогин-Залесской устроился в кресле напротив нее, между ними был ее рабочий стол, телефон и монитор компьютера. Тулуп остался на нем, что давало ей надежду на скорый уход посетителя. Он достал из дипломата футляр для очков и платок. Вынул из футляра очки, протер их, громко высморкался в этот же платок, водрузил очки на кончик носа:
- Глава первая, действие первое! - начал Ожогин-Залесской...
- Какое действие? Это роман или пьеса? - попыталась внести ясность Муравьева.
- Какая разница! Роман для театра! Не отвлекайтеС!
- Не отвлекаюС! - на автомате вторила она начинающему писателю. Продолжайте!
- Ну-с, начнем... "Эпопея странствующего одессита!" Глава первая, действие первое. На сцене - мужчина и женщина. Целуются, сидя на кушетке. Он: "И все же, Маргарита Бруновна, вы должны рассказать своему мужу о наших отношениях. Несправедливо поступать с ним так бесчестно!". Она: "Ах, если бы в наших отношениях было больше определенности, ясности, я бы не медлила ни секунды!"...
Муравьева с неприкрытой жалостью смотрела на Ожогина-Залесского и думала: "Нормальный ведь человек был... Об автобусах рассуждал. У Михеевых ужинал. Дернул его нечистый писательством заняться! И почему они у него на кушетке целуются, мест для этого больше нет?".
-... и тут заходит кастелянша! Маргарита Бруновна отпрянула от Максимова, как от прокаженного. "Бесстыдством занимаетесь?!" - закричала кастелянша и они бросились из прачечной, где пахло чистым накрахмаленным бельем... Глава первая, действие второе. В полумраке фотостудии едва угадывались силуэты мужчины и женщины. Их страстный шепот был едва слышим. Она: "Максимов, Максимов! к чему вы мучаете меня, к чему терзаете?", он: "Душа моя, Маргарита Бруновна! поедемте на Кавказ, бежим в Ялту!"... Но их страстные объятия прервал фотограф, войдя в помещение фотостудии, он включил софиты и спросил: "Вы на документы или художественное фото?", Максимов отпрянул от Маргариты Бруновны: "Мы передумали, простите!". Глава первая, действие третье...
Муравьева глубоко вздохнула, взглянула на его дипломат: "Отпрянула, отпрянул... Интересно, кожаный? В наше время все они были из кожзама. А защелки металлические на морозе замерзали. Ключиков ни у кого не было - теряли, поэтому дипломаты с замочком можно было просто так открыть".
- ... Маргарита Бруновна навзничь упала на гору стоптанной кожаной обуви, она лишилась чувств и...
- Умерла? - с надеждой выдохнула Муравьева.
- Сознание потеряла! - укоризненно ответил Ожогин-Залесской. Максимов упал перед ней на колени и стал хлопать ее по щекам...
"Прачечная, фотостудия, гора стоптанной обуви... Он что, любовников в Доме быта запер?.. Садист, не иначе..." - подумала Муравьева.
- Глава вторая, действие первое...
- А всего сколько?
- Девять глав по три действия в каждой.
"Точно, садист! - подумала Муравьева.
- Мне некогда, простите, не знаю, как вас зовут... - начала она оборону.
- Модест Карпович меня зовут!
- Модест Карпович, я вас очень уважаю, но...
- Ну так имейте уважение дослушать роман до конца!
- Это пьеса...
- Тем более!.. Маргарита Бруновна открыла глаза и произнесла: "Максимов! у нас будет ребенок!"...
Муравьева поняла, что пора задействовать план Б (планом А была просьба оставить шедевр для самостоятельного ознакомления). Но Модест Карпович небеспочвенно полагал, что роман (он же пьеса), может быть не удостоен такого внимания, на какое он вправе рассчитывать, поэтому продолжал пытку чтением. Лариса Михайловна взяла мышку компьютера, выключила звук динамиков, нажала вызов программы "Скайп", выбрала абонента "SOS" и нажала на "вызов". Отодвинула мышку, подперла щеку рукой и, приняв заинтересованный вид, внимала чтению.
Ожогин-Залесской, увидев перемену настроения Муравьевой, оживился:
- ... И тогда у Максимова не оставалось выхода, ведь он обесчестил их доброе имя...
Зазвонил телефон на столе. Муравьева подняла трубку:
- Редакция... Да, Валерия Павловна. Я чуть позже смогу - у меня автор... Да, талантливый...
Модест Карпович застенчиво улыбнулся, отер рукой потный лоб...
- Валерия Павловна, а попозже никак?.. Да, тут чуть-чуть осталось. Очень интересное произведение, роман... то есть пьеса. Девять глав, по три действия в каждой. Любовная, да... Как вы любите... - заулыбалась Муравьева, и, прикрыв трубку рукой, шепнула Модесту Карповичу: - Главный редактор звонит!.. Ага, главная героиня забеременела от любовника и они бегут в Ялту, на Кавказ. Ой, ну да, в Крым. В общем, как вам нравится, Валерия Павловна! Что вы говорите? Даже не знаю, согласится ли он... Хорошо, буду умолять. Да, унижаться... как вы любите, Валерия Павловна! - захохотала Муравьева и положила трубку. На мониторе высветилась надпись "Разговор с абонентом "SOS" закончен".
- Модест Карпович, вам несказанно повезло! Боги литературы к вам расположены, вы - любимец Фортуны! - сияла от удовольствия Муравьева. - Главный редактор так заинтересовалась вашим романом!
- Пьесой!
- Ну да, ею. Умоляет вас оставить ей экземпляр, нижайше просит, так сказать... Если ей понравится - выпустит тираж в несколько тысяч экземпляров, она такая!
- Даже не знаю, это всё так неожиданно... - замялся Ожогин-Залесской. - Там ошибки, правки, недочеты.
- У нас такие корректоры, все поправят, отредактируют... Я вам на днях позвоню и расскажу, как дальше будем действовать! - резюмировала Муравьева.
- Ну хорошо... - неуверенно согласился Модест Карпович, размышляя, сколько составит его гонорар. Он положил машинописный (отпечатанный на настоящей печатной машинке!) текст на стол Ларисы, натянул "петушок" на голову, застегнул тулуп и вышел из кабинета.
На крыльце редакции он увидел двух курящих женщин, одна из которых обратилась к другой: "Валерия Павловна, я этого военкома уже сутками караулю, не дают они информацию, говорят, что это - военная тайна!". Та, что была Валерией Павловной, выпустив струйку дыма, ответила: "Пустые отговорки. Где хочешь, найди мне эти данные", кинула окурок в урну и обратилась к Модесту Карповичу:
- Вы ко мне?
- Я на печать, конечно, согласен. Но только после договора, так и знайте! Там и сумму пропишем! Роман у Муравьевой! - и важно удалился.
Женщины недоуменно переглянулись, главный редактор сказала:
- Опять у Муравьевой план "Б"! Интересно, чем я на этот раз так сильно заинтересовалась!
И они дружно захохотали.