Предисловие: В рассказе нет ни одного выдуманного эпизода. Все его события происходили в конце семидесятых годов. Имена персонажей изменены.
На снимке: Горлаг в Норильске. Фото Андрея Радченко. http://nordroden.livejournal.com/66087.html
Весёлый, улыбчивый, но почему-то всегда с грустными глазами, Виктор Николаевич Крутилин летал по отделам управления легкой танцующей походкой. Пора заявочной кампании заставила отдел снабжения, которым он руководил, трудиться допоздна, не считаясь даже с выходными. Сроки поджимали. Наконец, все материалы сдали в машбюро.
За полчаса до окончания обеденного перерыва Виктор Николаевич понёс на подпись генеральному сводные ведомости. Приёмная пустовала, и он быстро вошёл в кабинет.
Иван Васильевич Ларин, генеральный директор объединения беседовал с посетителем, бритый затылок которого, казалось, почти врос в крутые плечи. Генеральный нетерпеливо потянулся к поданным заявкам, но в этот миг посетитель повернулся, и Крутилин неожиданно встретился с ним глазами.
Выронив бумаги, Крутилин отшатнулся. Лицо его вдруг побледнело, став пепельно-землистого оттенка.
Виктор Николаевич начал медленно оседать в кресло возле стола.
- Что с вами? - воскликнул генеральный, - вам плохо?
И обращаясь в сторону приёмной:
- Людмила Сергеевна! Вызывайте скорую! И воды, воды принесите!
Но Виктор Николаевич остановил его рукой:
- Спасибо, не надо…- прошептал он посиневшими губами, держась за сердце - мне уже лучше, подпишите, пожалуйста, заявки… я пойду. Поднялся, по-стариковски сгорбился и, шаркая ногами, вышел из кабинета.
На следующий день Крутилин пришёл подписывать командировку в Москву, в министерство. Ларин внимательно посмотрел на него:
- Как вы себя чувствуете? – спросил он Крутилина, - может, отправим вашего зама?
- Нет, нет, я поеду сам. А скажите, Иван Васильевич, что за человек у вас вчера сидел, когда я заходил?
- А этот, квадратный? - поморщился генеральный, - не понравился он мне. Глазки маленькие, пронзительные, колкие, и бегают всё время. Весь лощёный, видимо, бывший военный. Его заведующий промышленно-транспортным отделом обкома направил: гостиная с «Хельгой» понадобилась*.
- А фамилия этого типа не Сахаров?
- Да… - удивлённо произнес генеральный, - Сахаров Иван Наумович. Тёзка мой.
- Упаси вас бог Иван Васильевич от такого тёзки! – тихо произнёс Крутилин, - и вдруг сорвался, голос взвился до несвойственного ему фальцета, - изверг! Страшный человек, да и не человек он вовсе. Палач, зверь, сволочь! Пытал меня, всего изуродовал фашист!
Лицо его покраснело, движения стали суетливыми, неуверенными. Генеральный усадил Крутилина и налил ему минералки.
- Успокойтесь, Виктор Николаевич, да кто же он?
- Кто? Следователь энкэвэдэшный, негодяй! Пытал меня в сорок пятом! Думал, умру от побоев! Мастер! Ох, и мастер! Кровью на двор ходил! Почку потом потерял… Мерзавец, карандашом мне пальцы сломал! Гад! Зубы выбил. Хотел ему в глотку вцепиться! Да сердце прихватило.
Растолстел, сволочь, но я его сразу узнал, такие свинячьи глаза не спрячешь! Напишу на него, куда надо! Пусть получит сполна, гад! Хуже фашиста! Он ещё и удовольствие получал от пыток. По морде видно было!
- Расскажите, Виктор Николаевич, - попросил Ларин.
- Длинная это история, Иван Васильевич, мне в командировку надо собираться, при случае расскажу.
В Ростове-на-Дону стояли жаркие дни начала сентября. И если бы не школьники, деловито вышагивающие с ранцами за плечами, никому бы и в голову не пришло, что уже осень. Плоды шелковицы - перезревшего чёрного тутовника устилали тротуары возле центрального рынка. Из густых крон деревьев свисали гусеницы шелкопряда. Прохожие и посетители рынка, осторожно ступали, стараясь не поскользнуться.
Зелёная листва деревьев и кустарников, дурманящие запахи цветов в парках и шум многолюдного городского пляжа за Ворошиловским мостом,- всё говорило о том, что лето не собиралось сдаваться. В центральном парке Горького работали аттракционы, пожилые сосредоточенно сражались в шахматы, а молодежь у кинотеатра и дети с упоением поглощали мороженое. Город наслаждался теплом и покоем.
Иван Васильевич встретился с Крутилиным через неделю, в субботу на базе отдыха. Мебельное объединение имело две базы на левом берегу Дона. Одна выглядела попроще, с фанерными лёгкими домиками и верандой – там отдыхало большинство рабочих, вторая была возведена более капитально. Руководство объединения обитало именно тут. Здесь же обычно устраивали приёмы и торжества. У генерального на этой базе стоял персональный коттедж из красного кирпича с палисадником. Он любил приезжать сюда с семьёй под конец дня в субботу.
Вечером Иван Васильевич пригласил Крутилина на шашлыки.
- Нет, Иван Васильевич, - ответил Крутилин на предложение выпить коньяку, - налейте, пожалуйста, водки. Она мне ближе и по духу, и по закуске. Я вижу, вам не терпится узнать мою историю – не люблю я вспоминать! Ну, раз обещал…
- Виктор Николаевич, я спрашивал зав. отделом обкома про Сахарова. Петров никогда не встречался с ним. За него ходатайствовал зам. начальника УКГБ и он, естественно, не мог ему отказать.
- Да дело не в этом. Этот Сахаров – страшный человек. Он должен понести возмездие за свои дела. Я написал письмо в КГБ и обком. Раскрыл всю его сущность. Всплыл, гад! И, судя по морде, весь в шоколаде! Посмотрю, как оно всё обернётся. Такие люди не должны остаться безнаказанными!
Воспоминания давались ему нелегко:
- Мы с мамой в Нахичивани жили, за рынком. Зима тяжёлая выдалась, голодная. Когда Ростов освободили…в феврале сорок третьего на отца похоронка пришла.
Я твёрдо решил уйти в Красную армию. До призывного возраста не хватало четырёх месяцев. Упросил военкома. Сначала запасной полк, а оттуда на Миусский фронт. Повоевать толком не успел, освободили Матвеев-Курган, Самбек, Троицкое, а под Покровским взрывом гранаты контузило. Так и попал в плен. Ещё долго тошнило, голова кружилась и болела. Заикался и ничего не слышал.
Держали нас в овраге, за колючей проволокой, кругом сторожевые вышки. Собаки. Кормили бурдой раз в день. Голодали.
Потом Польша, отобрали молодых, покрепче и на грузовые пароходы, в трюмы, как скот. Еды почти не было. Через несколько жутких дней с болтанкой – Норвегия. Сначала трудовой сборный лагерь Сталаг, а оттуда в концлагерь Салтфьеллет вблизи города Му.**
Колючка, полукруглые бараки с печкой, вроде наших парников, но высоко поднятые на основания из камней и трёхэтажные нары. Кормили плохо, одёжка никакая и холодрыга!
- Виктор Николаевич, - спросил Ларин, - скажите, а в концлагерях Норвегии тоже уничтожались пленные, как в Восточной Европе? Все эти ужасы газовых камер, крематории?
- Да нет, Иван Васильевич, никаких газовых камер. Это же вам не Освенцим! Нас в Норвегию работать привезли, как рабов! Зачем же им нас уничтожать. Сами дохли, как мухи!
Там, кроме военнопленных, много трудилось остарбайтеров – мирного населения, угнанного в Германию.
Строили железную дорогу Нурландсбанен,*** ведущую к городу и порту Киркенес. А сколько пленных в каменоломнях работало?! Условия ужасные. Многие умирали от голода, холода, болезней и непомерного тяжёлого труда. Дисциплина, чёрт бы их драл, немцев этих! За нарушения режима часто избивали, плетью! За уклонение от работы можно было получить десять ударов, а за кражу до двадцати пяти. За побег – пятьдесят!
Куда бежали? В сторону шведской границы; в горы к партизанам.
У нас было несколько побегов. Местное население помогало. Их за это самих в лагеря сажали.
Кормили плохо: брюква, хлеб – полагалось в день 750 грамм, но давали меньше - и немного рыбы - два-три раза в неделю.
Смерть от голода при тяжёлой работе на холоде была обычным явлением. В камнях на работе мы часто находили свертки с едой, иногда с одеждой. Хлеб, картофель, пюре из трески. Всё это помогало выжить. Забота простых норвежцев придавала силы, надежду! Однако многие остались там, лежать в братских могилах.
Наконец настал долгожданный день победы! Сколько радости! Девятого мая мы, как обычно, построились для работы, а конвоиров нет!
Ворота в лагерь раскрыты! Все в недоумении, а потом по радио сообщили, что война закончилась!
Фашисты разбиты! А главное – мы свободны!
Радость была неописуемой! Общее ликование, все обнимались!
Немецкую администрацию заменили норвежцами, но охрана ещё с неделю оставалась немецкой. Позже её заменили. Главное, что мы были свободны, некоторые даже рыбалили! Удочки брали у местных – они к нам хорошо относились.
Наконец, обеспечили нормальной едой и одеждой с немецких складов, разрешили переписку, газеты. Поставили радиоприёмник, и мы впервые услышали Англию и голос Родины.
Развернули госпиталь, куда потянулись вереницы больных. Никто не работал. Все ждали, что дальше?
Большую часть пленных во второй половине июня отправили морем в Мурманск, а нас, оставшихся, привезли на железнодорожную станцию и погрузили в вагоны.
Так я попал в Осло. Дальше нам предстоял путь через Швецию и Финляндию на Родину. Нашей отправкой занимались шведы и англичане****.
- Все были к нам доброжелательны. Но ходили слухи, что нас не ждут на родине и считают предателями. Что привезут, мол, и за сдачу в плен расстреляют по приказу Сталина, как злостных дезертиров, а если не расстреляют, то всех отправят в советские лагеря.
Большинство этим слухам не верило, но на душе было тревожно. Надежду вселяли только листовки, которые ходили по лагерю, с интервью Уполномоченного СНК СССР по делам репатриации Ф.И. Голикова. Там мы прочли, что «Советская страна помнит и заботится о своих гражданах, попавших в немецкое рабство. Они будут приняты дома, как сыны Родины». Мы смотрели на этот документ, как на свое спасение, прятали у себя эти листовки и не хотели с ними расстаться…
В Швеции нас тепло и радостно встречали на всех остановках, угощали шоколадом!
Мой земляк из Боковской станицы и товарищ по лагерю Валя Загоруйко как-то спросил:
- А что, если мы с тобой, Витёк, тут сойдём? Кто знает, что на Родине нас ждёт? Приедем со всеми, а там вдруг… Сами доберёмся! Никто же не охраняет! Сколько народу возвращается, ты сам видел: идут себе и в одиночку и кучами. Без документов! Доходяги мужчины, женщины, дети! Мы еще ничего в сравнении с ними! Полуодетые… в лохмотьях! Много босых! Они тоже, как и мы, чужого языка не знают, а идут… с ними и затеряемся. Сухой паёк есть, хватит на первое время! Заодно Европу поглядим!
Молодые были! Победа кружила головы. Жизнь без войны нам казалась сказкой!
Добрались до Хельсинборга. Из него в Копенгаген. Везде нас хорошо принимали и помогали. Европа ликовала. Проблемы начались в Германии, в Западной зоне. В Киле повстречали патруль – еле выпутались, наконец, добрались через Гамбург до Щецина.
В Польше уже была советская зона, а там и Брест. В Ростов я попал через два месяца. Мать меня уже оплакала: ей ещё в январе сорок четвёртого пришло извещение, что я пропал без вести.
Сколько счастья! Рассказы, слёзы, встречи! Купили самогонки и два дня праздновали моё возвращение всем двором, а поутру за мной пришли…
Кто-то из своих «стукнул», куда надо! Впрочем, чужих у нас не было.
Очухался уже в битком набитой камере. Хотел бы узнать, кому обязан? Впрочем, по тем временам донос - явление повседневное, бытовое. Я часто думал, откуда появилась целая армия сексотов – стукачей? Кто их воспитал? Почему доносительство так расцвело махровым цветом? Невероятное количество людей, взбаламученных временем, созрело доносить, предавать, уведомлять…
Неужели всё это потихоньку гнило, копилось в душе народной, а потом лопнуло, вырвалось в нужный час? А, может, и народ здесь не при чём? Всё проще - как учили нас: бытие определяет сознание…
Не везёт России с этим бытием! Да и с сознанием тоже!
Виктор Николаевич усмехнулся, хлопнул себя по карману, в поисках пачки сигарет. Генеральный чиркнул спичкой, и с минуту оба молчали размышляя, каждый - о своём.
Тёплый вечер наплывал, от мангала горьковато тянуло запахом дыма и сладко – жареным мясом. Каким-то нереально мирным и тихим казалось всё вокруг, не вяжущимся с тяжёлым рассказом и скорбным, будто навек застывшим взглядом Крутилина.
Иван Васильевич не выдержал давящей тишины и протянул:
- А потом лагеря?
- Потом месяц неизвестности, тревог и первый допрос, - отозвался Крутилин, - вот тут-то я и познакомился впервые с Сахаровым. Омерзительный тип! Полуграмотный! В протоколах куча ошибок! Поначалу сладеньким показался, сахарным! Заставлял писать одно и то же:
- Когда и при каких обстоятельствах попал в плен? С кем содержался в лагерях, кто подтвердит? Почему сбежал с поезда, который вёз пленных на Родину? Как добрался до дому через всю Европу? С какой целью?
Ну, а потом началось: был ли агентом немецкой разведки? Кто и когда завербовал? Англичане, американцы? Сахарову попеременно помогали ещё двое следователей. Тоже сволочи порядочные. Избивали. Допрашивали конвейером. А Сахаров куражился. Он, прямо, удовольствие получал от пыток. Платочком руки вытирал! Гад! Не забуду до смерти! Обвинение всегда сильнее оправдания! Да меня никто и не слушал. Им нужно только признание!
Полтора года я там продержался! А тут ещё Валька Загоруйко сломался – его, оказалось, тоже замели. Наверное, и о нём в доносе было – я же не думал, когда выпивши, на радостях, рассказывал о своих приключениях. Вот на его выбитых показаниях и строилось моё обвинение.
Крутилин вдруг резко махнул рукой и нервно бросил:
- Иван Васильевич! Да оставьте вы эти рюмки! Налейте мне в стакан, пожалуйста!
Допил минералку и сам пододвинул гранёный стакан. Выпил, не закусывая, только занюхал тыльной стороной ладони.
Помолчали. Смеркалось. Загорелись городские огни на правом берегу Дона. Вспыхнули фейерверком гирлянды на пассажирских пароходах, стоящих у причала в порту, на базу отдыха спускалась вечерняя прохлада. Крутилин с Иваном Васильевичем встали из-за стола под навесом у мангала, и перешли на веранду, где удобно уселись в креслах-качалках. Супруга хозяина предложила кофе. Крутилин закурил и, покачиваясь в кресле, произнес:
- Хорошо тут у вас, комфортно! Не вяжется всё это с моей историей.
- А дальше что, Виктор Николаевич? - спросил Ларин.
- Дальше? Да как у всех. Когда следствие застопорилось, и никакие побои уже ничего не добавляли, меня в ускоренном порядке Особым совещанием при НКВД СССР приговорили за шпионаж к двадцати годам каторжных работ и пяти годам поражения в правах с конфискацией имущества! А какое у меня имущество? И у матери тоже… она …до моего освобождения … не дожила…
Крутилин зажмурился на секунду, как от резкого света, сглотнул и, словно извиняясь, пояснил:
- Ни с кем я раньше не делился воспоминаниями. Наше поколение привыкло молчать, многое носим в себе. Прорвало... Да что рассказывать? Что был осужден за шпионаж в пользу американской разведки! Кто-то всё понимает, а кто… Мол, дыма без огня не бывает.
А арестовали меня, как вернувшегося из американской зоны оккупации Германии. Не случись доноса – всё равно бы арестовали. Не сегодня – так завтра! Тогда «шпионов» было пруд пруди. Плюнь – и в шпиона попадешь!
В обвинительном заключении написали про какие-то сказочные контакты с организациями оккупационных зон Запада – они-то и расценивались следствием, как шпионаж и агентурная деятельность. В итоге причислили меня к шпионам, диверсантам, троцкистам, белоэмигрантам и прочим лицам, «представляющим опасность по своим антисоветским связям и вражеской деятельности». Никаких адвокатов. Даже моего присутствия не потребовалось! А в конце написали: "вещественных доказательств по делу нет". Вот тебе, бабушка, и юркни в дверь…
Потом, уже при Хрущёве, всех в массовом порядке реабилитировали за отсутствием состава преступления.
Последнюю встречу с Сахаровым помню прекрасно. Я ему всё сказал… Сказал, что и на моей улице будет праздник, а его покарают! Не сегодня - завтра разберутся, какой я шпион, меня выпустят! А его посадят!
- Не будет у тебя завтра! – крикнул он, - сгниёшь, мразь!
Я эти его слова не забыл…
- Врёшь, сволочь, - твердил я себе. Ещё встретимся! Вот и встретились, и что?
Крутилин замолчал и только сосредоточенно курил сигарету за сигаретой.
- А чего вы собственно ждали, Виктор Николаевич? –Ларин помолчал, - что Сахаровых будут карать?
Революция создала огромный репрессивный аппарат, которому было позволено всё. Кадры НКВД прошли через гражданскую войну, политические преследования, расстрелы. Огромное количество людей было готово просто убивать! Чекисты уверовали, что именно они есть «обнаженный меч в руках рабочего класса», который катком прошёлся по России! Действовал принцип, что «лучше засудить 100 безвинных, чем пропустить одного врага»!
- Так вы, Иван Васильевич, хотите сказать, что я случайно оказался в этих ста безвинных? Нет, времена революции давно прошли. Мы победили в страшной войне не для того, чтобы сгинуть в Гулаге! Я честно воевал и немцам добровольно не сдавался, а этот Сахаров… Убеждён, что в органах не знают, что он из себя представляет. Уверен, что его будут судить! Я уж постараюсь… Сообщу куда следует! – гость потушил сигарету, встал с кресла и, обращаясь к супруге хозяина, сказал: - вы уж извините, хозяюшка, засиделся у вас. Спасибо за угощение и терпение, пора к себе.
- Погодите, Виктор Николаевич, что же было дальше?
- Что дальше? Да ничего хорошего. Сначала был в Красноярске, потом на барже по Енисею, узкоколейка от Дудинки и - здравствуй Норильлаг!
В разных отделениях его побывал, а в 1948 г. перевели в лагерь строгого режима Горный – или, как его называли, Горлаг для содержания особо опасных государственных преступников. Вот так-то, Иван Васильевич! Немцы держали у Полярного круга, а наши задвинули - дальше некуда!
До свидания, поздно уже, завтра на пляже встретимся. Мы домой собрались после обеда...
Наутро, позавтракав, Иван Васильевич пошёл к Дону. Рассказанное не выходило из головы. Он устроился на солнышке и, закрутил головой в поисках Крутилина. Рядом плюхнулся на песок грузный заместитель генерального по строительству Стриж Владимир Семёнович. А когда, наконец, подошёл Виктор Николаевич с дочерью, Стриж уже бубнил в ухо Ларина о делах. Это было обычным явлением: обсуждать на отдыхе проблемы производства, которые никому, кроме них, были не интересны. Выполнение плана, новая техника, строительство, - ответственность за всё и вся покоя не давала. Иван Васильевич любил повторять услышанную где-то фразу, что ответственность – не штаны, на ночь не снимается!
Поэтому родственники образовывали свой круг общения. Играли в бадминтон, готовили еду, сплетничали и, конечно, купались.
Стриж был доволен собой. Он открыл в пятницу краткосрочную ссуду на реконструкцию склада и бахвалился генеральному, как ему это удалось. Но Иван Васильевич не слушал. Всё поглядывал на Крутилина, но тот, похоже, и не думал продолжать вчерашние откровения.
- Виктор Николаевич, - вопросительно спросил генеральный, - а не сходить ли нам отобедать в «Казачий хутор»?
- Я угощаю, - угодливо подхватил Стриж.
- А как же наши?
- Да они все загорают, и мы ненадолго!
Они быстренько оделись и двинулись по берегу через две соседние базы в ресторан, стилизованный под казачье подворье, находившийся выше по течению Дона. Прошли мимо колодца-журавля и заняли место подальше в углу. На стенах висели красочные плакаты с казачьими пословицами. Вверху на стене красовался джигитующий казак с надписью: «Не тот казак, что на коне, а тот казак, что под конём!»
А перед ними на противоположной стене изображение пьяного казака с надписью: «Не тот казак пьян, что двое его ведут, а третий ему ноги переставляет, а тот казак пьян, что в луже лежит, собака ему нос лижет, а он ей «цыц» сказать не может!».
Сделали заказ. Стриж опять попытался завести разговор о ссуде, но Ларин оборвал его. Тот обиженно надулся.
- Виктор Николаевич! – обратился он к Крутилину, - вы уж извините, но очень хочется узнать окончание вашей истории.
- Да я практически всё уже и рассказал. Разве, что некоторые мелочи, которые врезались в память, да Владимиру Семёновичу будет неинтересно: он же не в курсе…
- Продолжайте, Виктор Николаевич, - отозвался Стриж, - я пока вдогонку жаркое по-казачьи закажу под старочку, да чуток со своим прорабом побеседую – вон, бездельник, расселся у окна!
Стриж поднялся и направился к соседнему столу, где за частоколом бутылок восседал здоровый детина в распахнутой цветной рубахе.
Иван Васильевич вопросительно посмотрел на Крутилина.
- Ну, хорошо, раз обещал… Вот сейчас почему-то вспомнил. Когда попал я в Горлаг, начальник учетно-распределительного отдела спросил:
– За что?
- Ни за что, товарищ - ответил я по инерции.
- Брянский волк тебе товарищ! Брешешь, сволочь! У нас ни за что червонец дают! А тебе… Статью называй, срок?
– Пятьдесят восьмая, пункт шестой, десятый и одиннадцатый. Двадцать лет!
- Вот, вот… Ни за что! Видали его? Нахватал, как псина блох!
А дальше как у всех, Иван Васильевич. Написано про это много! Читали, наверняка, Шаламова, Снегова… да и других. Чего же мне…
Одно скажу: кормёжка похуже была, чем в плену у немцев, а работа потяжелей! Номера на одежде! Мороз за пятьдесят, ветер, пурга, тучи свинцовые! Страшные. Еды всегда мало. Как и в Норвегии, люди подкармливали. Там местные, а тут вольняшки. Дай им бог здоровья! Больничка тоже спасала. Врачи были свои, зэковские, первоклассные! Академики!
Самое тяжёлое разочарование пережили после смерти Сталина. В лагерях-то ждали свободы, ослабления режима, сокращения рабочего дня, но Берия выпустил по амнистии лишь уголовников и зэков, со сроками до пяти лет. Кстати, народ почему-то решение об этой амнистии приписывает то Ворошилову, то Хрущёву. Попадающих под освобождение у нас в бригаде оказалось лишь два человека.
Ничего, кроме гнева и обиды, эта амнистия не вызвала. Все ждали главного: пересмотра дел невинно осуждённых.
А в конце мая вспыхнуло восстание. Его спровоцировали охранники, без причин стрелявшие в зэков.
Сначала в одном из лагерей начали бастовать, требуя комиссии из центра. Забастовка была поддержана многими отделениями. Подавили её силой. Многих людей постреляли, но сразу после этого прибыла комиссия из Москвы и начался пересмотр дел, лагерь закрыли. Меня освободили, а в марте 1956 года реабилитировали. В общей сложности отсидел двенадцать с половиной лет и одиннадцать из них провёл в ГУЛАГе!
В ноябре к Ивану Васильевичу в кабинет заглянул Крутилин. В руках он держал конверт. По лицу было видно, что он очень взволнован.
Генеральный попросил войти.
- Иван Васильевич, раз уж вы заинтересовались моей историей, наверное, вас не оставит равнодушным её конец, - и Крутилин глазами указал на почтовый конверт.
- На мое сообщение о Сахарове УКГБ по Ростовской области прислало ответ. Что же вы думаете? Оказывается, он выполнял решения партии и правительства! Вот прочтите «соответственно политической обстановке в стране, находящейся во враждебном окружении»!
Генеральный директор неторопливо прочитал:
«В беспощадной борьбе, которую СССР вёл после окончания ВОВ с изменниками Родины, шпионами, подрывниками-диверсантами, террористами, заброшенными в СССР после войны были допущены определённые ошибки, которые Партия открыто признала, и сурово осудила.
Именно такая ошибка произошла и с вами. Ваше дело пересмотрено, и вы реабилитированы. Было бы ошибкой открыть новое преследование сотрудников карательных органов, которые в большинстве случаев честно выполняли свой долг. Майор запаса комитета государственной безопасности СССР т. Сахаров И.Н. в 1945 г, судя по вашему сообщению, допустил определенное превышение своих полномочий, но за давностью лет не подлежит преследованию».
Ниже стояли аккуратно тиснутая печать и подпись: «зам. начальника по кадрам и быту УКГБ Ростовской области тов. Иванов Н.Ф».
Вместо послесловия привожу комментарий российского историка, доктора исторических наук В.Н. Земскова
Отсутствие объективной информации о судьбе военнопленных репатриантов породило на Западе и у нас в стране много мифов. Вплоть до конца 1980-х годов документация по этому вопросу в нашей стране была засекречена.
Общее количество советских граждан, оказавшихся за пределами СССР в годы войны (включая умерших и погибших на чужбине) оценивалось в 6,8 млн. человек. В это число входили военнопленные и гражданские лица. К концу войны осталось в живых около 5 млн советских граждан, из них свыше 3 млн находились в зоне действия союзников (Западная Германия, Франция, Италия и др.) и менее 2 млн. – в зоне действия Красной Армии за границей (Восточная Германия, Польша, Чехословакия и другие страны). Большинство из них составляли "восточные рабочие” ("остарбайтеры”), т.е. советское гражданское население, угнанное на принудительные работы в Германию и другие страны. Из этой массы людей, которых принято называть «перемещёнными лицами» 1.7 млн. чел. составляли военнопленные.
Основная масса репатриантов проходила проверку и фильтрацию во фронтовых и армейских лагерях и сборно-пересыльных пунктах (СПП), после чего решалась их судьба. В таблице приведены сведения результатов этой проверки и фильтрации по состоянию на 1 марта 1946 г:
Категории Гражданские % Военнопленные %
Репатриантов
Направлено к 2146126 80,68 281780 18,31
К месту житель
ства
Призвано в армию 141962 5,34 659190 42,82
Зачислено в раб. 263647 9,91 344448 22,37
Батальоны НКО
т.е. принуд. раб.
Передано в 46740 1,76 226127 14,69
Распоряжение
НКВД (лагеря)
Находились на 61538 2,31 27930 1,81
Пересыльных
Пунктах, на работах
В частях и учрежд.
За границей
Кроме того, расстреляны несколько тысяч человек из Русской освободительной армии под командованием генерал-лейтенанта А.А. Власова, сотрудничавшего с фашистами, такая же участь постигла казаков атамана Краснова.
Репатрианты, запятнавшие себя прямым сотрудничеством с немцами, получили после войны 6-летнее спецпоселение в Сибири и Казахстане, и не привлекались к уголовной ответственности. Исключение составляли руководящий состав полиции и полицейские, принимавшие участие в карательных экспедициях, бургомистры, сотрудники гестапо и другие активные пособники.
(Есть и другие источники сведений о количестве военнопленных переданных НКВД, но и согласно ним, эта цифра не превышает 15% общей численности пленных репатриантов).
Примечания от автора:
* «Хельга» - модный в 70-х годах комбинированный шкаф, производившемуся по немецкому аналогу.
**Город Му-и-Рана расположен в устье Ранфьорда, в лесной долине, к югу от гор Салтфьеллет.
*** В некоторых источниках ж.д. дорогу обозначают не по названию города и местности Нурланн, а по её северному направлению: Нордландсбаден.
****В публикаци http://tmp.pomorsu.ru/_doc/sin/autoref/autoref_00072.pdf
отмечалось, что репатриация русских военнопленных осуществлялась союзниками в принудительном порядке на основе Ялтинских договорённостей. Принудительная миграция была в то время частью европейской политики. Во-первых, западные политики и дипломаты хотели, чтобы СССР вступил на их стороне в войну с Японией, во-вторых, было необходимо обеспечить надежность возвращения на родину собственных граждан. Кроме того, западные страны хотели показать стремление к сотрудничеству с Советским Союзом. Однако оплата расходов по репатриации возлагалась на советскую сторону, которая обязалась оплатить расходы шведской стороне в течение 30 суток после получения счетов.
Автор благодарит за помощь в работе над текстом Н. Ковалёву и С. Шрамко.