По рекам Харута – Сыня. Из сборника «Туристские очерки».
На фото: Через заросли полярной берёзки и ивы.
Л.Широкова, А.Петров, Н.Хайрутдинов.
В минувшем году, мы осилили довольно нудный, вернее, тяжёлый маршрут с бечевником, волоком через перевал и сложным сплавом.
Красота Приполярного Урала, его скупая на краски природа, лиственничное редколесье на склонах горных долин, заросли карликовой берёзки и ивняка на подходах к перевалам, покрытые лишайниками россыпи камней на вершинах гор и хребтов – всё настолько нас заворожило, что уже на обратном пути, в поезде, началось планирование маршрута следующего года.
Подготовкой похода занялись ещё зимой. Карту района, ленты рек готовили, по административной карте Тюменской области. Увеличили на копировальном аппарате нужный нам район до масштаба километровки. Дорисовывалось и дополнялось всем, что можно было выудить из схем и описаний в туристской литературе. Получились неплохие ленты рек и обзорная карта района.
Снаряжение, в основном, изготавливали сами – был уже опыт прошлых походов, когда мы мокли в стареньких, добытых по-случаю, штормовках и палатках без тентов. Сшили брезентовые добротные костюмы, прорезиненные куртки, изготовили непромокаемую упаковку под продукты и снаряжение, достали полиэтиленовые тенты на палатки – всего этого в торговле не было. Бурный рост спортивного туризма базировался на самоделках.
Авиабилеты куплены до Сыктывкара. Чтобы не доплачивать за багаж, часть тяжелого снаряжения взяли с собой в салон, забив ручные «авоськи», карманы и даже ботфорты сапог, всеми мелкими тяжестями; набитые патронташи и патроны в пачках, консервы, фляги и многое другое прошло мимо весов. Даже ружья (в чехлах) пронесли в кабину. Вольные были времена, ГВФ терроризма ещё не знал.
Позже подсчитали, что дополнительно, минуя взвешивание, каждый провёз по 10-15кг. И одну упаковку с байдаркой умудрились провезти по чужим билетам – отпускники из Ухты возвращались домой без багажа. Сэкономили свой скудный бюджет за счёт государства! Стыдно, но в те времена это не считалось преступлением перед совестью. Все в глубине души понимали, что и государство нам где-то что-то недоплачивает.
В Сыктывкаре пересели на самолёт местной авиалинии, и родилось восклицание: «Ух, ты! – долетели до Ухты!» Затем в обшарпанных вагончиках состава «Пинюг – Лабытнанги» добрались до ст. Абезь, конечного пункта похода прошлого года.
На берегу уже не было лагеря геологов сейсмологов, бараки же сохранились, такие же запущенные. Впрочем, сейчас мы разглядели барачный полуразрушенный посёлок и поняли, что это не поселение геологов, что бараки стоят уже не один десяток лет и вокруг ещё сохранились столбы с обрывками колючей проволоки. Значит, здесь был лагерь, возможно, ещё со времён освоения воркутинских углей.
В прошлом году мы ночевали в обжитом геологами бараке, но сейчас решили ставить свои палатки на песчаном берегу Усы, – очень уж мрачно выглядело место бывшего лагеря. Я поздравил участников с ночёвкой на Полярном круге. Это было неверно, круг проходит на несколько километров севернее. Эта маленькая ложь могла быть и не ложью – картография тоже допускает ошибки. Главное, что мы одной ногой в Заполярье, вышел из палатки и ты уже полярник.
Утром на самоходной барже плывём до устья Лемвы. На барже едет бригада доярок: в посёлке Катравож расположена молочная ферма, и они дважды в день совершают вояж на дойку. Пожилые тётки, расположившись на палубе, принялись за вязку носков. Вяжут они не так, как в России: я впервые вижу, что петли набирают, не орудуя спицей, а надевают их рукой на зажатую спицу. Возможно, что и в других местах вяжут также, но я такого нигде не видел и принял этот способ за местный. Расспрашивать я не стал – уж очень замкнуто они держатся.
Только позже пришло в голову, что они могут быть и никакие не коми, а оставшиеся здесь после лагерей и ссылок уроженцы Закарпатья, Буковины, Полесья или Прибалтики. Многие, потеряв всех близких, остались в местах ссылки. Таковой оказалась и пожилая фельдшерица в посёлке ЕПА на Лемве, открывшая нам глаза на заселение этого края. Как мало мы знаем о недавнем прошлом мест наших туристских маршрутов!
Жители Севера (не городов) признают единственный головной убор – плотный платок, завязанный под подбородком и заправленный под ворот рубах. Так они спасаются от гнуса. Отличить мужика от дамы можно только по наличию брюк, женщины – коми брюк не носят. А может просто прячут их под длинными юбками. На ногах резиновые и кирзовые сапоги или глубокие галоши-чуни, надетые на толстые шерстяные носки. Поверх рубах телогрейка или бушлат, но летом ходят и в одних рубахах, впрочем, телогрейка всегда под рукой. Ханты на Оби и манси в приобской тайге все носят брюки, только у женщин, поверх брюк, подобие сарафана. Сверху совик, – свободного покроя суконная куртка с капюшоном и пришитыми рукавицами. На реке уважают плащи из толстого брезента и сапоги – бродни. У оленеводов в тундре обычны кожаные штаны, бродни и совик, зимой и летом меховой с пришитыми меховыми варежками. Хорошо изучить хотя бы одежду северян, можно только прожив какое-то время рядом с ними; туристы всегда в движении, наблюдения – мимоходом. А уж изучение быта доступно только многолетним экспедициям. Впрочем, всё это уже давно изучено и описано в толстых книгах, я же восстанавливаю краткие записи дневника.
В Катравоже нам повезло: можем довезти снаряжение на попутной телеге километров на двадцать вдоль Лемвы. Этот дар был полностью оценен, когда мы увидели множество проток и островов, их заросшие тальником берега с упавшими в воду деревьями. Бечевник сложен, а на вёслах идти вверх не позволит скорость течения; на преодоление этих километров могли затратить два-три дня.
Наш возница пронюхал, что у нас есть спирт и под всяким предлогом просил очередную чарку в оплату извоза. Как завхоз ни жмотничал, в конце пути возчик лежал в телеге в бредовом состоянии, и управлять лошадью приходится мне. Дорога приводит к посёлку из трёх изб, нескольких сараев и конюшни, дальше вдоль берега идёт неторная тропа.
Здесь и сгрузили снаряжение, а я привёз возницу к дому, сдав с лошадью и телегой его прокопчённой, безразличной ко всему жене. И едва сбегаю от его соседей – невзрачных мужичков, взалкавших хлебнуть из подвешенной у меня на ремне фляжки.
Вечером я переделал свою экипировку на местный манер: пришил к берету кусок толстой ткани. Заправленная под ворот ковбойки, она защищает шею, уши и щёки от укусов гнуса. Комар может сесть только спереди и уничтожается шлепками рукавиц. Поэтому их наладонники от стирки до стирки бурые от крови. Никакие мази от гнуса не спасают: при напряжённой работе мазь смывается потом.
Бечевник идёт успешно до «Косого» переката, где мы с Федулом умудряемся перевернуть свою байдарку, – груз поплыл по мелководному перекату. Как умудрились эти шалопаи, то бишь мы, не привязать груз – уму непостижимо! Всё выловили, но подмочили. Пришлось встать на сушку.
Вот тут нас и настиг рыбнадзор, вежливые, но настырные ребята. Их лёгкий катер под двумя «вихрями» выскочил из-за переката и ткнулся в песок рядом с нашим разбросанным и развешенным скарбом. Выскочили трое с карабинами и кобурами наганов на портупеях. Наганы у рыбоохраны? Такого мы ещё не встречали!
Разговор начался на высоких тонах: «Где лицензия? Кто разрешил заходить в рыбоохранную зону? Где снасти?» – двое прицелились к лежащим спиннингам, глаза сверлят байдарки и разбросанный груз. Нас, безусловно, принимают за добытчиков. В Абези, видите ли, нас заприметили, давних браконьеров!
«Какие снасти? Какая лицензия? Мы туристы, идём по Лемве и Харуте через перевал в Сыню! Вот маршрутная книжка!» – подсовываю книжку с печатями поссовета Абези. «А спиннинги и ружья зачем?» – выпытывают как в застенке. Я тоже перехожу на крик: «А вы утащите через перевал столько груза? У нас жратвы только на пешую часть, на сплаве перейдём на подножный корм, как раз охота откроется!»
Понемногу обстановка разряжается. Поясняют: начался ход сёмги на нерест, все нерестовые притоки Печёры закрыты для лова, но группы добытчиков проникают в верховья рек и там без боязни губят рыбу. Вот рыбнадзор и ловит их ещё в низовьях, на подходе. Нас приняли за такую группу.
Вопрос уже по существу: «А какой вес понесете через перевал?» – Отвечаю, что расчётный вес по 40-45 кг на каждого, из них продуктов по 5кг – мука, сахар, соль, масло.– «Ладно, разрешаем поймать в Харуте пару сёмг, чтоб не отощали на хребте».
Так завершился налёт стражей богатства Родины. Сёмгу в Харуте мы, конечно, не ловили, даже хариусом заняться не хватило ни сил, ни времени. Сложный бечевник и волок нас измотал.
Посёлок ЕПА. Именно так он пишется во всех документах, три заглавных буквы. Основал его некий землепроходец и назвал своими инициалами. Так поведали в прошлом году местные мужики, предлагавшие нам с Беней возглавить облаву на повадившегося в овсы медведя. Приняли тогда нас за маститых охотников. Мы, естественно, не стали их разочаровывать, но вежливо отказались, сославшись на недостаток времени.
Сейчас посёлок малолюден, народ, где-то на заработках. Удалось договориться с механиком катера, по случаю оказавшегося здесь. Обещает доставить нас по Лемве до Харуты и несколько километров вверх по ней. В оплату просит спирт. Сошлись на паре бутылок водки из местного магазина. На бутылку раскошелила нас и местная фельдшерица, проводившая эти переговоры.
Утром грузимся. Катер оказался жалкой посудиной, весь трюм которой занимает огромный дизель. Места на палубе мало – две загруженные байдарки ведём за кормой на коротком фале. В путь «дредноут» провожает стайка голопузой детворы и подвыпившая фельдшерица, оказавшаяся в этих краях с 40-х годов и нашедшая здесь последнее пристанище. Скоро пенсионный возраст, а стажа не хватает – лагерные годы не зачитываются.
С середины реки горизонт раздвинулся, невысокий пойменный лес уже не заслоняет дальние виды. Туман, плотно лежавший на воде, тает, открывая берега реки. Правый – низкий, болотистый, с уходящими в воду кустами, левый (по ходу) – подмытый, с чёрными торфяными обрывами. Впечатление такое, будто река проложила путь через многометровые залежи торфа. День нарождается солнечный, но на реке свежо, свитера и штормовки не сбрасываем. Горы на востоке и юге просматриваются тёмной ломаной грядой, и довольно быстрый подъём катера против течения приближает нас к ним.
Нам не терпится вступить в темнеющую впереди горную страну. А пока любуемся пейзажами, вырывая друг у друга бинокль, и радуемся быстрому способу передвижения. Иногда ход замедляется, капитан маневрирует среди обширных мелей, а лежащий на носу Коля Ха тыкает шестом в воду и, полный важности от порученного ему дела, кричит о результатах замера. Всё же несколько раз садимся на песчаные мели, но довольно легко снимаемся шестами. Проскочили, не заметив, как и год назад на сплаве, устье реки Пага, скоро Харута. По описаниям она узкая, но глубокая, значит, поднимемся немного и по ней.
Надежды наши не сбылись. Уже в ста метрах от устья капитан-механик садит катер на, невесть откуда взявшуюся, каменную плиту. Бьёмся целый час, переправив груз и часть команды на берег, но сняться так и не можем.
Капитан, успевший уже ополовинить одну из бутылок, заявил, что выше не пойдёт, у него и мотор что-то забарахлил. На вопрос, как же его оставлять одного, заверил, что после такого солнечного дня вечером с гор подойдёт вода, – там тают снежники, и катер сам снимется. И прилёг в рубке отдохнуть, – видимо прикончил бутылку.
Мы отобедали и впряглись в бечеву. В конце прямого участка оглянулись: катера в устье уже нет. Или, проспав часок, капитан нашел способ сняться с камня, или действительно в реке прибыла вода. Обошелся без нашей помощи. Мы не обиделись, спасибо и за это.
Бечевник по Харуте тяжкий: подмытые деревья, густой тальник, отсутствие берегового галечника. Уходящие от основного русла протоки, распадаются на более узкие, множество неуказанных на схеме притоков. Не то, что в прошлом году по галечниковым берегам обмелевшего Кожима.
Бурлачим в одиночку, «корабликом». Второй «бурлак» сопровождает, приходя по необходимости на помощь. Ведём две байдарки, третья, лежит упакованная в одной из них. Свободные от бечевы идут налегке впереди и стреляют иногда боровую дичь. Не забавы ради, а ради «хлеба насущного».
На входе в предгорья нас догоняет группа пешеходов из Владимира. Возглавляет главный инженер тракторного завода, мужик лет пятидесяти. На ночёвку встаём рядом, знакомимся. Главинж практик, имеет даже не высшее, а среднетехническое образование. Сомневаюсь, что он техник, думаю – просто рисуется. Считает, что инженерные кадры надо растить просто из способных ребят и не смотреть на дипломы. Ребята подтверждают, что свои идеи он проводит на практике, отчего на заводе сложился дружный и деятельный состав инженерной братии. Свой НИИ решает все заводские проблемы, отчего на них косо смотрят во всех главковских и министерских структурах. Ещё бы! Не допускают нахлебников вкусить заводского пирога! Мне всё это знакомо по взаимоотношениям цеха с нашим НИИРПом.
Пешеходы идут быстрее нас, поэтому утром расстаёмся. Но мы ещё встретимся на Мокрой Сыне, где они будут вязать плот и, обогнав, дождёмся их в Тильтиме. Байдарка не ровня плоту – на Сыне мы будем пролетать по 40 – 60 км в день даже не торопясь.
Переходим на правый (по ходу) берег. Здесь Харута течёт у подножия невысокого кряжа, берег высокий, осыпной, но у воды приличный галечник. Идём ходко несколько километров, минуем устье Колокольни – левого притока Хулги и через километр входим в ручей Нянь-Ворга-Вож. Здесь уже приходится вести байдарки, шагая по ручью, протаскивая их по сливам среди мелей.
Лиственный и еловый лес остался внизу в долине Харуты, кругом только заросли карликовой берёзки и низкорослые лиственницы, изогнутые ветрами и зимними стужами. Пологие склоны подступивших гор покрыты зарослями багульника и бурого мха с белыми пятнами ягеля. Выше – камни осыпных склонов и разрушенных скал – обросли только лишайниками и, в зависимости от положения солнца, отсвечивают то белизной, то розовыми оттенками. Мы идём по самому короткому пути к перевалу в истоки Сыни.
Ещё на Харуте нам попались геодезисты, по карте которых мы уточнили места перевалов через хребёт. Выбрали подъём не по Колокольне или Сев. Харуте, а по этому ручью. Здесь ворга оленеводов, а аборигены выбирают всегда лучший вариант. Жаль, не было времени переснять карту, изыскатели улетали и мы проводили их на ближайшую голую горушку, где сел Ми-4. Но кое-что я в своих картах уточнил и на перевал шёл уверенно. Впрочем, в правильности выбираемого мною пути сомневающихся нет: в картах разбирается только Петров, но он и готовил вместе со мной наши рисованные картосхемы.
Через пару километров подъема байдарки разбираем. Отсюда до хорошей воды на Сыне весь груз будем тащить на плечах. Ворга, указанная на карте геодезистов, бродит где-то под склонами, но наша попытка выйти на неё неудачна – там лежат жидкие моховые болота, истерзанные нартами оленьих упряжек. Вечная высотная мерзлота подтаяла на полметра, и пройти по ворге сложно. Пришлось вернуться в ручей и топать по его твёрдому галечному дну.
Зарубил себе на будущее: пологие склоны гор и их подножья – всегда болота, крутые – всегда осыпи. В горной тундре ходить можно или по ручьям, или по гребням хребтов и увалов. По ворге ездят на нартах, но не ходят пешком. Впрочем, местами и ворга может идти по мелким осыпям, особенно в районах перевалов. Последний отрезок пути мы идём по ней.
Перевал встречает прохладой и густейшим вечерним туманом. На его седловине обозначился бугорок сухой земли с растущей на нём низенькой лиственницей и кустом багульника. Есть и припасенный кем-то ворох сухих веток. Впрочем, такое топливо для кухонного очага мы уже научились собирать по заросшим полярной берёзкой и ивняком впадинам и даже оставлять после себя на стоянке излишки. Тундра не гола.
Ночёвка на перевале не планировалась, но идти дальше нет времени, надвигается ночь. Видимо какая-то высшая сила руководит нашими поступками: пройди ещё километр и, неизвестно, как бы мы устраивались с ночёвкой! А здесь, на сухом пятачке установлены палатки и над сложенным из плитняка очажком булькает в котелках нехитрое варево. Завхоз расщедрился и выдал «последнюю» тушенку. Сухари ещё есть по норме. Впрочем, у Володи всё всегда последнее, такого жмота-завхоза свет не видывал! У него всё на учёте, всё разложено по полочкам, то есть по рюкзакам. Порой забываешь, что в твоём рюкзаке, а он-то знает! И как мы были счастливы, когда, измученные отсутствием курева, вдруг получали «затерявшуюся» пачку махры или сигарет!
Володя прирождённый походный завхозом. Когда его не было в походе, любой, даже добросовестно выполняющий обязанности завхоза, казался мне профаном, путающим меню и раскладки. Так вовремя «обнаружить» сверхплановую банку консервов или мешочек крупы больше никто не мог. Федул был Завхоз среди завхозов. Жаль, что после сплава по Каа-Хему он перестал ходить в походы, как я его не уговаривал.
С куревом в походах всегда бардак, его всегда не хватает. Или кто-то решит, что в походе бросает курить и не запасается, или, если что и подмокает, то в первую очередь сигареты. Хуже всего, когда «бросает» сразу несколько человек – половину похода будешь страдать!
В наступающих сумерках видим, прыгающую по соседним кочкам, птичку с длинным изогнутым клювом и на длинных ногах. Пока обсуждаем, что это за представитель пернатого мира, Алик определяет её как вальдшнепа и начинает скрадывать с моим ружьём. Женя заявил, что для охоты на подобную дичь нужен спаниель. Мы согласились, хотя представляем такую охоту только по творчеству Тургенева.
Наши литературные воспоминания прерываются грохнувшим неподалеку выстрелом, и торжествующий штурман выкладывает перед костром дичь – тушку несчастной курочки, развороченную дробью №3. На наш недоуменный молчаливый вопрос объясняет, что стойку за спаниеля делал сам. Сам же ощипывает и бросает «вальдшнепа-табака» в наш жиденький «змеиный супчик» из бумажных пакетиков.
Эти супы в пакетиках только появились в продаже, были в большом дефиците и оказались в нашем рационе только из-за малого веса. Основным продуктом в походах были развесные крупы, реже – прессованные концентраты, перловые и пшённые. Мясные консервы как дефицит (да и тяжесть) брались в поход из расчёта одна банка на котелок супа, «для запаха». Скудно питались в те времена туристы, вес имевшихся в продаже продуктов вступал в противоречие со сложностью и дальностью маршрута. Пополняли рацион охотой, рыбалкой и сбором даров леса. О сухих смесях, пемикане и сублимированных продуктах туристы слышали, но иметь их можно было только в мечтах.
Утром покидаем перевал; идём по широкой долине по галечнику почти сухого ручья. Поворачиваем на восток и останавливаемся в изумлении: перед нами громадное ледяное поле, наполовину освещенное ещё не поднявшимся над горой солнцем! Оно несколько ниже нас и просматривается всё целиком до суживающегося перехода в следующую долину. Чёрной извилистой ленточкой разрезает его наш ручей. Наледь! Образовавшаяся зимой, она сохранилась до конца августа и возможно так и уйдёт в следующую зиму. Освещённая солнцем часть сверкает белизной с непонятными радужными оттенками, будто радуга опустилась на эту белоснежную поверхность. Неосвещённая половина представляет голубое зеркало, отражающее нависшую над долиной гору, закрывающую это зеркало от солнца. Такой красотой можно любоваться часами! Но не в походе.
Переход по наледи оказался непростым: она прорезана поперечными промоинами, их надо как то преодолевать, обходить или искать мостики. Толщина льда достигает полутора метров, вертикальные борта промоин делает их непреодолимыми. Мы уходим к краям наледи, где лёд тоньше. По приблизительным расчётам длина наледи около полутора километров, ширина вдвое меньше. Пятьсот тысяч кубометров льда! Впечатляющая цифра.
За поворотом долины на юг ещё чудо! Сохранившиеся снежники! Один из них вершиной айсберга торчит над землёй на нашем пути. Делаем привал на обед и обследуем это очередное чудо северной природы. Высота снежника около шести метров, оплавленные края вертикальные; в одном из бортов зияет промоина (или проталина) в виде туннеля. Какой глубины сугроб наметает здесь зимой дующий с перевала ветер? Метров до десяти? Или снежник многолетний? Нет, не похоже, нет резких летних полос на его срезе. Делаю несколько снимков. Слайды получаются изумительные, фото тусклые.
Перевалы в пеше-водных походах преодолеваются разными способами. Особенно популярен «челночный». Он хорош, когда переход однодневный, в противном случае бивачное снаряжение надо таскать с собой взад-вперёд. Впрочем, «челнок» можно организовать и короткими переходами, сосредотачивая весь груз к концу дня на месте ночного бивака. Я это понимал и предполагал применять в этот раз. Но, по непонятным до сих пор причинам, «челночное» движение было отвергнуто: мы тащили весь груз сразу, в одной поклаже. Всем казалось нелепым повторять один путь трижды; лучше нести по 45-55 кг, но не возвращаться.
Спустя годы я понял главное: изматывает не ходьба, изматывает тяжесть за спиной. При кажущейся большей затрате времени, дневные переходы вряд ли стали бы короче: с малым грузом и идти можно без привалов, а назад, налегке, и бежать, как говорится, вприпрыжку. На этот почти сорокакилометровый переход ушло более трёх дней. Думаю, «челноком» уложились бы в два.
После слияния нескольких ручьёв определяем, что байдарки можно поставить на плав, где-то проводить, где-то перетаскивать через мели, а где-то и плыть. Собираем все три, поведут Женя, Алик и я, остальные по берегу пешком. Пешеходы получают инструктаж, в котором главное: от реки не удаляться, следить за нами, за час до сумерек встаём вместе на ночёвку. До вечера ещё пять часов, планируем переход в 15-ть километров; если вода позволит, возьмем пешеходов на байды ещё раньше.
Получилось всё совсем иначе: и сплав оказался сложней, чем предполагали, и пешеходы не смогли выполнить инструктаж.
Сразу же от места сборки байдарок тропа отошла от берега, срезая многокилометровую излучину. Пешеходы проскочили перешеек за час и, видя быстробегущую воду, решили, что мы уже где-то впереди. Срезав по ворге ещё одну излучину, решили идти без тропы вдоль реки – предположили, что на такой воде мы уже должны их подобрать. И протопали ещё пяток километров, пока не увидели на реке людей. Это оказались не мы, а владимирцы, строящие два салика.
Они и задержали бег нашей группы, заверив, что байды не проходили и что выше река непроходима ни для каких сплавных средств и мы там, вероятно, застряли. Повезло, что плотовики промахнулись с постройкой плота, вернее, стали разбирать его на два салика – впереди разведали непроходимую для плота шиверу. Отчаль они после обеда, как планировали, куда бы умчались наши пешеходы, возглавляемые целеустремлённым Иваном Рогалёвым? А сейчас его терзает вопрос: как помочь застрявшим вверху байдарочникам?
Для байдарочников испытания начались через пару сотен метров после разделения группы. За поворотом начались шиверы с крутым падением. Много раз мы застреваем на мели, садимся на подводные плиты, заклиниваемся между камней. За пять часов одолели не более пяти километров. Останавливаемся в сумерках, когда уже неразличимы подводные камни.
Об этом сплаве Альберт будет в дальнейшем вспоминать: «Как не увёртывался от камней, как не нацеливался в сливы – все плиты и обливные камни были мои. Рассказал про этот феномен Митричу. Он и посоветовал целиться именно в камни. Помогло: камни стали пролетать мимо».
Я не помню этого эпизода – меня тогда более всего тревожил вопрос: где пешеходы? Как они будут ночевать? – всё снаряжение у нас. Но «утро вечера мудрее».
Утром участки быстрин стали продолжительнее, хотя река ещё изобилует каменистыми грядами и небольшими порогами, продолжая катиться в крутых берегах. Периодически причаливаем и лезем на обрыв посмотреть пойменную долину. Где же искать потерянную группу? На очередном повороте, выйдя на берег, видим далеко впереди что-то движущееся: то встаёт, то опускается в заросли тундрового кустарника, и встаёт уже поодаль. Разглядеть в утреннем мареве трудно, а бинокль у пешеходов. Женя утверждает: это медведь лакомится голубикой, а встаёт на задние лапы, чтобы осмотреться. Всё может быть, голубики здесь – море, и край медвежий. Решаем подойти ближе – река подворачивает в ту сторону.
Женя заряжает свою пушку жаканом, прыгаем в байдарки. За излучиной причаливаем, лезем на берег и видим не медведя, а потерянных нами пешеходов. Они действительно лакомятся ягодами, ползая между кустами; иногда встают, чтобы высмотреть обильный кустик. Встреча радостная, искать никого не надо! Невдалеке их ночной бивак: у кострища навес из веток с подстилкой изо мха. Признаются: спать, да ещё на пустой желудок, было холодно.
Готовим ранний обед, хотя для наших друзей он и вчерашний ужин, и поздний завтрак. Варим и жарим выловленного накануне в сумерках хариуса, заодно обжариваем на противне добычу пешеходов – боровики и подосиновики. Вечером их дожарим. Грибов в тундре много – на сухих песчаных участках они видны издалека, возвышаясь шляпками над кустиками полярной берёзки. «Грибы – выше леса!»
С началом сплава главной задачей стала добыча пропитания. Продуктов у нас было только на пешую часть – сколько смогли унести. На сплав оставались крупы для жидких супчиков (каши ели на бечевнике), сахар, мука, бидон масла и соль. Сохранилась часть сухарей – до волока ели купленный в посёлке хлеб. Белки должна была предоставить природа. Но самое плохое – не было соли для засолки хариуса впрок. Её в магазине не оказалось: зимний санный завоз был раскуплен, летнего ещё не было. Достали только для приготовления пищи.
Завхоз провёл ревизию и распределил продукты по дням сплава. На каждый день двухкилограммовый мешочек. Это на семь ртов! Соль, специи, чай и масло в трёхлитровой канистре – отдельно, это он выдаёт дежурному лично, из своего рюкзака. Но едим «от пуза» – дичи и рыбы хватает.
Мы не рискуем, идя на маршрут с малым количеством продуктов, мы умеем рыбачить и охотиться. Полную раскладку я брал только в лыжные походы, но там всегда другой ассортимент: копчёности, сало, сухие сливки, халва, печенье – всё на перекусы, вместо обедов.
После слияния с правым притоком – Колокольней река вырвалась на таёжную равнину. Главный хребёт и предгорья остались сзади, удаляясь с каждым днём. Замедлилось течение, взамен быстрому потоку пришли широкие плёсы с песчаными мелями. От слияния Мокрой Сыни и реки Лаптапай начинается собственно Сыня, впадающая в Обь южнее райцентра Мужи. Это уже большая река, до среднего течения судоходная.
Плотовиков мы обгоняем задолго до Тильтима – единственного посёлка в верховьях реки. Другие, указанные на адмкарте 57-го года, были, надо думать, временные стойбища аборигенов – хантов и манси. Да и в Тильтиме живёт только одна семья, старик со старухой. Здесь сделали дневку, надеясь наловить тайменей на широком плёсе. Надежды не оправдались, таймень не идёт ни на блесну, ни на «мышку».
А ещё год назад Иван с приятелями «дорожили» здесь тайменей десятками. Первоначально их маршрут был на малоизвестную реку Надым, но делом случая, забрались в Тильтим из Мужей на моторке. Их соблазнили москвичи, обещая хорошую рыбалку. Обещания оправдались, пойманных тайменей не смогли не только вывезти, но и засолить.. А я-то готовил их поход на Надым, как спортивное первопрохождение. Какой тут спорт? Типичный браконьерский вояж. Не те люди.
Иван стыдится участия в том варварстве и сейчас противодействует нашим попыткам ловить тайменя. Тщетны и его противодействия и наши попытки поймать: видимо массового тайменя уже извели. За весь сплав мне удаётся поймать только одного. Он схватил блесну так вяло, что я подумал, что зацепил корягу. Стал аккуратно подтягивать, боясь оборвать лесу, и понял своё заблуждение, когда таймень всплыл, и его пасть показалась над водой. Мы его засолили, завялили и привезли домой.
Съели тайменя торжественно в ресторане, где отмечали успешный ноябрьский поход на гору Юрма. «Отметить» поход в ресторане была инициатива Жоры Б. Он любил «красиво» жить. Походы, где он не участвовал, мы если и отмечали, то только в двухдневных вылазках, на природе. А зимние – у кого-нибудь дома, когда были готовы слайды и фотографии.
Овгорт – небольшой посёлок с пристанью и сараями-складами возле неё. Не знаю, какое назначение он имел раньше, но существует он издревле. Это видно по почерневшим за десятилетия (или столетия) строениям, разрушающимся и гниющим. А ведь это северная лиственница, твёрдая и смолистая, стоящая столетия даже в свайных плотинах.
Свежестью выделяются типовые «финские» домики на две семьи. Живут в них аборигены – ханты, или манси – для нас они неразличимы, а в разговоре отвечают только утвердительно. «Ханты? – да, да. Манси? – да, да» тоже. Мужчин в посёлке мало, зато множество ребятни. Мужчины на Оби в рыболовецких бригадах, возможно и в горах со стадами оленей. Хотя оленеводы, как правило, кочуют семьями. Живут в лёгких разборных чумах. Чумы стоят и здесь. В маленьких, огороженных низким штакетником двориках с типовым навесом для дров, стоит свой чум. Остовы их покрыты или оленьими шкурами или берестой, или тем и другим вперемежку.
Я заглянул в два или три щитовых домика. Внутри – нищенская пустота, ни стола, ни стульев или хотя бы скамьи, ни, тем более, кроватей или лежанок. Живут в одной, большей комнате, меньшую используют как кладовую для продуктов и разного хлама. Углы большой комнаты застелены шкурами оленей – это места для отдыха и сна. Полы, крашенные ещё строителями, видимо, никогда не моются, хотя уличную обувь снимают в коридоре, дома ходят в носках или меховых бурках (как они называются по-местному?). И никаких полочек на стенах, никаких занавесок на окнах.
Разговорил одного малыша лет 12-ти. Учится в интернате в поселке Мужи. Занятия с октября, сентябрь – заезд школяров со всего района. Оказывается, в посёлке и взрослые и малые дети проводят время и ночуют в чумах, только в морозы перебираются в дом. Живут здесь недавно, ещё не привыкли. Раньше жили в другом месте выше по реке. – «Тильтим? – ещё дальше. Мугорт? – да». Проплывали мы мимо этого, обозначенного на старой карте места: торчат из осоки шесты нескольких бывших жилищ. Стойбище трёх-четырёх семей, пусть даже одного рода, обозначено на карте Тюменской области 1957-го года издания как населённый пункт. Здорово! Сколько таких «населённых пунктов» втолкали в эти полтора десятка щитовых бараков? Сколько их названий осталось только на старых картах? Здесь не «укрупнение колхозов и совхозов», здесь старая и бесперспективная попытка лишить коренные народности их естественного образа жизни, их древнего уклада, обычаев и верований. Согнать всех в кучу, сделать поднадзорными. А заодно лишить, вечно им принадлежавших, жизненных благ: оленей, охоты, рыбалки. Как тогда смотреть на резервации и гетто? Издержки цивилизации, или что?
Причалили мы за посёлком и разбили лагерь в небольшом лесочке в пяти минутах ходьбы от пристани и центра посёлка. К нам сразу же наведалась пожилая хантыйка с предложением купить щуку. Пьяная «в стельку», пыталась шантажировать: «Не купите, всем расскажу, что туристы людей убивают!» Щука была огромная, килограмм на пятнадцать, старушка едва её тащила. Просила три рубля, на бутылку. Мы были склонны к благотворительности, но спаивать аборигенов не собирались. Затем наведался пьяненький мужичок, предложил шкурку оленёнка. Женя купил, хотя шкурка была невзрачная. «Пыжик», «пешка», «наблюй», в терминологии оленьих шкурок я так и не разобрался. Знаю, что все названия определяют возраст. В Свердловске Женя сшил из «наблюя» шапку и её носил его брат. Хорошая шапка, вот какие шкурки нам нужно было покупать! А мы взяли обычные шкурки взрослых оленей для походных ковриков. Коврики хорошо послужили в ноябрьском походе на гору Юрма, а затем их слопала моль.
Пытались здесь всучить нам и шкуру лося, но она была подпорчена, нещадно лезла и мы отказались. Зато я взял в другом месте две пары бурок, сшитых из оленьего «камоса» – шкуры с ног и морды. Мне их заказывали.
Через день мы грузимся на баржу-самоходку. Алика не хочет отпускать на баржу здоровенный кобель, сопровождавший его целый день – привязался. Приласкал и подкормил Петров бездомного бродягу – помесь северной лайки и громадной псины неизвестной породы. Тот и определил Алика в хозяина, хотел сопровождать и на барже. На баржу пса не пустили и он не желает пропускать туда и хозяина – сталкивает с трапа. На барже в интернат уплывают и школьники посёлка. Река обмелела, до ледостава других рейсов не предвидится.
На дебаркадере в Мужах собралось множество туристов и бродяг-добытчиков, все рвутся в Салехард и лезут на любой транспорт, не надеясь на теплоход. Нам выгоднее плыть теплоходом на Тобольск, но первой подвернулась баржа вниз и через сутки мы уже садимся в поезд на ст. Лабытнанги.