Razumbunt

Проза.ру
авторы / произведения / рецензии / поиск / о сервере / ваша страница / кабинет автора
 

Razumbunt

Олег Разумовский

.
олег Разумовский


RAZUMBUNT



Книга рассказов










2008
 Franc-tireur/Lulu
 USA
 








 Razumbunt
 A book of short stories


© 2008 Oleg Razumovsky

 All rights reserved.

 ISBN 978-0-557-01569-6

 Printed in the United States of America.

 
Игорь ЯРКЕВИЧ

 Добро пожаловать, или
 Вход воспрещён


 Россия, о которой пишет Олег Разумовский, уже давно исчезла. Исчезла из масс-медиа. Исчезла из гламурв. Исчезла с горизонта прогрессивного человечества. Она не исчезла только из самой России. Это Россия подвалов, полуподвалов, пятиэтажных домов с малогабаритными квартирами, Россия без дорог, воды, телефона, электричества, газа, Россия портянок, супа из картофельной шелухи, окурков, алкогольного надрыва, вонючего пота, тяжелой спермы, сифилиса, сонной скороговорки, когда уже давно не понятно. о чем идет речь, - то ли о том., что все-таки делать, то ли о том, как все-таки вылечиться от алкоголизма и сифилиса, Россия, где могут убить за глоток пива, за косой взгляд, за огрызок, за запах, за двадцать копеек, Россия, где сели в тюрьму раньше, чем родились. Россия, где шизофрения разлита в воздухе. Россия, где шизофрении больше, чем самого воздуха. Россия, где Сталин - последнее достижение прогресса, потому что до Сталина было еще хуже. Где время навсегда остановилось. Где есть время не в общепринятом понимании времени, а только в русском его понимании. То вечное русское время, когда далеко еще не только до электричества, но даже до христианства. Эта Россия везде и всюду, стоит только отъехать подальше от Москвы.
Этой России стесняются патриоты, потому что она слишком далека от сусально-православного имидже России. Этой России стесняются и западники, потому что эту Россию не могут изменить никакие реформы. Она может жить только в своем вечном русском времени и уйдет только тогда, когда закончится вечное русское время. Но Олег Разумовский этой России не стесняется. Он о ней пишет. Эту Россию описывали и Достоевский, и Максим Горький, и Мамлеев, и другие писатели. Но Олег Разумовский понял и описал эту Россию так объемно и так точно, как до него еще не описывал никто.
Добро пожаловать в Россию Олега Разумовского!

 


Содержание


Razumbunt (1-213)
Эдуард Кулёмин. Разум (214-219)


 





 RAZUMBUNT


 






Скука



 В
 ечером у меня зазвонил телефон. Уже давно никто не звонил. Я думал, что вымерли все. Такая скука. И вдруг…
Оказалось, старый друг меня вспомнил. Тыщу лет его не видел. С тех пор как он занялся бизнесом, наши пути разошлись. А тут приглашает в гости. Я чуть не ёбнулся – с какой стати?
Ладно, согласился приехать. Время хоть и позднее уже, но трамваи еще ходят. Надоело, честное слово, дома сидеть. Захотелось мне слегка развеяться.
Поехал один: моя каждый день на работе допоздна. Устроилась в зоомагазин и одновременно увлеклась не на шутку зоофилией. Её теперь от зверей *** оторвешь.

Я ехал в трамвае к товарищу, чья фамилия, между прочим, Заморочкин. Две тетки вцепились друг в дружку, орали что-то за политику, царапались, драли волосы.
На спинке моего сидения нацарапано «Ленин - жив» и нарисована большая звезда. Мужик, сидевший рядом со мной, такой же тип, как и многие прочие граждане- пассажиры, одетый в коричневую старенькую шубку и кроликовую шапку, сходу обратился ко мне запанибрата. Стал рассказывать эпизоды своей сложной жизни.
Только что оказывается с поминок едет. Хоронил мать-старушку. Она одна жила в покинутой деревне. Пришли два негодяя, забрали пенсию, ее убили, дом спалили.
На поминках были: сестра, дочка, зять… У зятя два отца. Один интересный такой мужик лет шестидесяти с большой бородой, веселый, прикольный. На голове ходит, смешит всех, истории разные рассказывает и постоянно матерится. Что характерно, ***, ****а, ёбтвоюмать – это от него только и слышно, не взирая на женщин. Короче, наш человек
 А второй отец зятя – большой начальник или бизнесмен. *** его знает, кто он на самом деле. Босс какой-то. Толстый такой, как боров, и всем вечно недовольный. Нажрался за столом и сидит, слюни пускает. Потом начинает хрюкать, после рычать.
Кому такое понравится? Тем более на поминках.
Я ему говорю, когда выпили уже прилично: «Ты кончай тут, слушай, ядом дышать. Люди сидят культурно поминают, а ты ***ней страдаешь – хрюкаешь, рычишь, слюни пускаешь. Неприятно на тебя глядеть даже со стороны. Вроде, солидный человек».
Не перестал, братан. Неа. Не доходит до животного. Тогда я подскакиваю – раз ему в ****ьник. Толстомордый такой, прикинь, угрюмый. Ну, скотина натуральная. Набычившись так сидит и тяжело дышит, падла. Только бубнит недовольно: бу-бу-бу…
Залил ему, братан, морду кровью. Он встать не может. Пузо-то огромное, и жопу оторвать не в силах. Я воспользовался. Еще ему по харе – бам-бам… ****ь ту Люсю! Он только му-му… Му-му ****, короче. И шуршит, как *** в коробке. Ах, ты, бутер, думаю, свинья ебаная, ты хер за мясо не считаешь! Все мы люди. У меня тоже батя был младший сержант Золотых. Он геройски погиб в бою под Яйцевым. Ему там *** оторвало. Брательника моего убили старшего. Его ребята-каратисты отоварили. Отбили печень, почки. Изо рта у него пахло гнилью перед смертью.

Теперь жизнь эта всё веселей. Раньше всё было дешево, а на *** мне эта свобода?
А этот боров, слушай, все шуршит что-то непонятное. Ну, думаю, мразь! Тут народ поминает, а он все портит, тварюга.
Так получи же! Хрясь! Тресь! После ещё бутылкой по кумполу. Короче, в итоге он отключился. Верке, моей сеструхе, было уже хорошо. Нинка, дочка, в ауте. Зятя искать негде. А первый отец зятя, Захарыч, наш человек, ходил на голове и ****ел исключительно матом. Пойла-то оставалось еще много, а со жратвой было плохо. Пожалели бабы денег.

 ***

Я приехал к Заморочкину, которого не видел сто лет. Мы выпили. Говорить собственно было не о чем. Скука. Выпили ещё. Заморочкин стал жаловаться: сыну пять лет, а он не сказал ещё ни слова.
Я утешил: ничего мол, композитор Даргомыжский тоже до шести лет молчал, все думали, что идиот растет, а первой его фразой было: «Эх, съел бы я сейчас грибочков». Поел и тут же начал сочинять гениальную музыку.
Друг мой скучал – дела шли плохо. Увлекся салутаном да эфедрином.
Посадил печень, сердце. Короче, получи, хресть-трясь. После бутылкой по кумпалу. Ах, ты, бутер, думаю, свинья ****ая.
Он довольно быстро напился и ушел спать на четвереньках.
Мы с женой друга допили эту водку «Звезда России». Она ничего, мягкая. По телику показывали какие-то мерзкие хари. Потом дрочились осто****евшие Леонтьев, Киркоров, Маккартни. Я одел бутылку пива из горла и думаю: «****ая Настя!». Что делать, если моя увлеклась серьезно зоофилией. Я не осуждаю, ни боже мой. Пусть. Ее дела. Бывает. У каждого свои убеждения.
Я осмотрелся. Увидел, что жена Заморочкина куда-то свалила. Пить больше было нечего. Скука. Тоска зеленая. Надо было линять пока еще трамваи ходили.

 


Русский бунт


 В День Независимости мы сидели с бывшим переводчиком Филей на Блони возле бронзового Оленя (советские солдаты привезли его с дачи Геринга и подарили детям) и мирно беседовали.
Филя после того как гавкнуло ****ой его издательство из-за ****ого дефолта (верхушка-то обогатилась, понастроили, суки, особняков, а мелкая сошка, как обычно, в пролете) ушел в сторожа, забил болт на английский, пил исключительно паленую водяру и поносил все на свете. Да и делом подкреплял свою независимость: мог поссать в открытую где угодно.
Сидим мы, короче, пьем и вдруг чуем какой-то чужой аромат дорогого парфюма. Отрываем глаза от левака на лавке и видим группу чиновников во главе с самим губернатором Похеровым. Они мимо канают и давят на нас неслабого косяка. И тут мы с другом непроизвольно начинаем вдруг блевать самым наглым образом. Она,«Свобода», хоть и ничего среди паленых, но тут ее оказалось слишком много.
А что же чиновники? Да все нормально. Быстрым шагом прошли мимо, брезгливо отвернув носы. Только солидный мент-полковник подбежал к нам и сделал замечание. Типа поаккуратней надо. Мы хором послали его на ***.

После того как мы с Филей харч кинули, «Свобода» у нас скончалась, и надо было брать еще пузырь. А когда возвращались от левых бабок, вижу вдруг, сидит у Оленя бывший майор КГБ. Он нас с Филей в свое время щемил за всякую ***ню. Сейчас этот товарищ комитетчик сбичевался вконец. Вид у него стал как у меня почти в былые годы – длинные патлы, рваные джинсы, грязные руки. Он здесь в сквере собирает бутылки, а потом покупает сэм и давит его из горла. Ишак помоечный.
Я подошел к ублюдку и, ни слова не говоря, въебал черту по постылой роже. Бич даже не дернулся, сжался только весь. Тут Филя подлетел и дал ему с ноги.
КГБ, где оно на ***? А мы – вот они. Пьем левую «свободу».
Какая-то баба с толстой жопой и хитрой мордой села посрать прямо у фонтана, грозя дать ****юлей начальству. Шел старик в обносках с ***м наружу. Так он протестовал по-своему против войны в Чечне. Молодые совсем девчонки пили баночное пиво и громко ругались матом, как бы открыто бросая вызов обществу.

Я выпил из горла полбутылки водки и прямо в одежде прыгнул в фонтан. Искупался с большим удовольствием, послал всех конкретно на ***, а потом снял по ходу поддатую худую шкуру. Вернее, она сама меня зацепила. Кричит: «Эй, ты, ***ла с Нижнего Тагила, соси сюда!» Я подошел, дал ей по голове, затащил в телефонную будку и стал ****ь в стояка. И пока занимался этим веселым делом, видел, что происходит в ****ой реальности.
Какой-то задроченный растерзанный уебок орал ****ским голосом: «****ая Россия!» Я заметил, кстати, что на смену пресловутому совку, который вовсю отсасывал у системы, пришел отстойный россиянин, который вечно недоволен властью.
Праздник продолжался и набирал силу.
Клево прикинутый пацан подошел к ларьку и, не желая ждать продавца, врезал в стекло кулаком. Взял бутылку пива и спокойно удалился. Высокая пьяная девушка-милиционер с длинной дубинкой у пояса и глупой улыбкой во весь ****ский рот тащила маленького плюгавенького и совершенно отвязанного мусора. Трое обдолбанных юнцов врезались на новой «Ауди» в бетонный столб. Вся троица прямо в морг. Возле гостиницы «Россия» киллер, не спеша, целился в бизнесмена, выходящего из забитого бабами и бабками джипа.
Я быстренько доебал шалаву и кинулся в толпу, которая к этому моменту, охуев от «Свободы», громила магазины, жгла машины и ****ила буржуев.

Праздник был в разгаре. Я сам разбил витрину модного бутика «Леди Гамильтон», хозяйка которого недавно унизила меня. Просто оскорбила. Эта кобыла в модном прикиде, с которой я учился в школе, считала меня неудачником, потому что я так и не сделал деньги. Сучара!
Какая-то молодая незнакомая поросль, называющая себя «Левые демоны», энергично скандировала: «Бей скинов, просто ****и! Свастика ***ня, спасай Россию!»
Чуть позже, ближе к вечеру я подловил в темной подворотне солидняка в дорогом костюме. Порезал его весь в лоскуты. Хотелось, не скрою, взорвать какой-нибудь особнячок, но не было с собой ни грамма тротила.

Очнулся утром на трамвайной остановке. Пришедшие в себя граждане хмуро спешили на работу, с трудом припоминая вчерашнее. Посмотрел на себя – ох, ни *** себе! Ни куртки, ни ботинок. Так босиком и пошел до дома.
 

 
Чума

 Она крепко схватила меня за яйца в подворотне возле модного пивняка «Кружка», где оттопыривались центровые маргиналы. Неглупые, порой талантливые молодые люди, выкинутые на обочину жизни проклятым сообществом злостных обывателей, карательных органов и нерезаных ещё буржуев.

Мы пили всё, что имелось в наличии в то чумное время: вечное вино «Анапка», роковой портвешок «777», крутую водку «Чёрная смерть» с черепом на баночке, предательский напиток «Макбет» и белорусскую отраву «Малина», после которой вас трясёт болотная лихорадка и конкретно глючит. Мы бухали в подъездах, в подвалах, на кладбище (иногда ночью), на всяких лавках, опасаясь ментов, в котельнях и на многочисленных запущенных хатах.

В «Кружке» Чума напилась в жопу и заснула прямо на столе. Никто ей там слова не сказал. Она уже однажды навела тут порядок, то есть разнесла всё помещение и наразбивала ***ву тучу посуды. ****ила бутылками и кружками обслугу, которая пыталась сделать ей замечание. Потом они поняли, что её лучше не трогать.
Да поебать! Кругом рушились устои, вымирала нация, борзели менты, жирели и наглели чиновники, глумились буржуи. Многие из нас выпали тогда в осадок, а тех, кто приподнимался, мочили в подъездах, взрывали в тачках. Такие, как мы, выродки, прозванные с чьей-то лёгкой руки птеродактили, плотно садились на стакан или иглу, спускали последнее или даже проссывали квартиры за ящик водки. Но нам всё было абсолютно по хую. Мы не хотели замечать ****ую реальность. Слушали Нирвану, Моторхед, Эксплойтид, Мэрлин Мэнсона… Тусовались в «Бешеной лошади» или «Пиковой даме». Опускались. Попадали в дурку. Бичивали. Умирали.

Когда Чума проснулась, я отвёз её к себе домой, в свою разъёбанную хрущёбу. Она выпила из горла бутылку паленой «Столичной», съела упаковку «Родедорма» и конкретно охуела. Что она творила! Это было нечто. Чума орала, как потерпевшая. Выла и причитала, будто буйнопомешанная. Разорвала на себе одежду и раздолбала вконец мою и так расхуяченную хату с жалкими остатками ещё советской мебели. Кричала «хайль Гитлер» и хотела сделать себе харакири кухонным ножом. Металась по комнате и с грохотом падала на пол. В своей буйной дикости была похожа на Валькирию, только гораздо круче, учитывая наши чумовые реалии. Я боялся, что она скинется с балкона, и поэтому дал ей хороших ****юлей и пинками спустил с лестницы.
Она мне это припомнила. Дождалась, сучка, когда я вышел на улицу и въебала сзади по башке приличной железкой. Я истекал кровью, но решил не сдаваться. Кое-как доканал до больнички. Голову мне зашили без всякой анестезии. Я стал действительно какой-то бесчувственный. Станешь тут при такой жизни. В палате съел чей-то лимон прямо с кожурой. Ребята пожалели меня, угостили водкой «Ни шагу назад» с портретом Сталина и салом. Я взбодрился и смылся из больницы через задний проход.

С окровавленной перевязанной башкой я носился по городу, как легендарный Щорс. Птеродактили меня неслабо поддержали и морально и пойлом. Да мне поебать! У меня крепкие гены. Дед мой прошёл всю финскую. Оба родителя воевали в Сталинграде, а отец ещё дошёл до Берлина. Дядька служил в НКВД… Потом защищал Брест и партизанил на Смоленщине. Тётка была снайпершей. Под Кенигсбергом в лесу вступила в поединок с немецким снайпером - ассом и победила. Я говорю, у меня та ещё родня. А вся моя жизненная дорога покрыта трупами безвременно рухнувших товарищей. Нас нещадно косила чума эпохи.

Несколько суток я охуевал в центре с пробитой башкой. Чистые граждане мной брезговали, зато бичи уважали и угощали последним сэмом. Случалось до меня доёбывалась всякая шпана, но всё кончалось как-то удачно для меня и ***во для них. Однажды напали менты. Пытались хлопнуть, как обычно, не за ***. Я вырубил двоих, конечно, но они вызвали подкрепление и дубинкой сломали мне руку. Отбили почки и на время испортили настроение.

Чума, как выяснилось позже, искала меня по всему городу. Странно, что мы не пересеклись, но бывает. Она носилась повсюду под своими чумовыми колёсами, как охуевшая ведьма. По ходу попала под машину, получила сотрясение, вскрылась мойкой, вызвала себе Шестую бригаду и отметилась в дурке, сдёрнула оттуда, ширнулась на халяву геранью, от****ила в трамвае какую-то пожилую гражданку совершенно не при делах и в оконцовке сломала ногу.

Когда она нарисовалась на пороге моей хаты на костылях, с бутылкой водки в руках и идиотской улыбкой на ****ской роже, я просто охуел от восторга. К тому же в гипсе у неё была занекана тыща рублей.
Мы трое суток не просыхали и поминали всех погибших товарищей. Хмелили и местных птеродактилей, которые в итоге обнаглели и стали припираться к нам глубокой ночью. Тогда мы с Чумой поймали тачку и поехали к бывшему панку Мартову. Там меня уважали. При моём появлении сразу же появились косячки и немецкая водка «В.И. Ленин», где на этикетке сам вождь в знаменитой кепке, и приличная закусь типа салями и ветчинки. Мы пили эту водяру и резко радикализировались. Хотелось со всей дури въебать по проклятой репрессивной системе. Выпили с хозяином за погибших, и он стал нам читать свои стихи. Сквозной темой в них канало разложение, разрушение, умирание. Чуму такая поэзия явно цепляла. Она просто торчала. Потом смотрели по видео «Апокалипсис наших дней», затем «Мертвеца», следом «Сто двадцать дней Садома», и вдогонку ещё «Окраину». После чего шла только крутая порнуха. Тут я не выдержал и отрубился. Нет, пизжу. Мы ещё выпили, о чём-то спорили, кричали. Потом я точно отъехал, потому что устал капитально.

Мне снились стройные ряды скелетов, поднимающиеся вверх по Б. Советской, выходящие на ул. Ленина, доходящие до пл. Восстания и строящиеся там в чёткие шеренги. Они несли красные флаги с чёрными черепами. Среди покойников я узнавал своих верных товарищей суровой юности. Что ж нас так смертельно выкосило? Чума, одетая в чёрное, неистово дирежировала с балкона Дома Советов. Звучала какая-то адская музыка. Скелеты орали ей славу и готовились к последнему штурму.
Тут она разбудила меня и резко приказала ****ь её в жопу. Я отказался. Говорю: устал, ****ь, смертельно
 Что потом было. Это страшная сказка. Она разнесла всё в квартире бедного Мартова, который забился в углу и крестился. (Кстати, потом я видел его несколько раз гуляющим по Блони в эсэсовской каске, длинном кожаном плаще и с немецкой овчаркой на поводке). Разгром был натуральный. Чума порезала ножом диван, ковёр, картину, изображавшую свастику. Перерезала горло большому персидскому коту с мордой почти человеческой.

 
Пришельцы

 Архитектор жил в коммуналке на ул. Бакунина. По всему подъезду запах помойки и обычные в наше время надписи на стенах: «на всё насрать!», «все козлы!», «всё на свете дерьмо!» Помню, раньше только в одном укромном месте города можно было прочитать, что весь мир бардак, а люди ****и. Теперь же анархия мысли стала практически повсеместной.

Я вошёл в маленькую комнатку Архитектора, где царили беспорядок, запущенность и полутьма. Везде пыль, грязь, паутина. Драные шторы наглухо задёрнуты. Чем-то противно воняет. На столе, заваленном каким-то хламом, стоит нерабочий телевизор. Я вспомнил слова Архитектора: «Я телик вообще не смотрю, даже морду лица последнего президента никогда не видел, да он мне и на *** не нужен, то есть она не нужна».
На полу валялись вещи мастера спорта по боксу Михалыча, который последнее время зависал тут на Бакунина и регулярно ****ил пригревшего его хозяина. У боксёра неслабо клинило. Он недавно умер на Заполке, в очень самогонном районе, сидя на лавке. Прямо как писатель Эдгар По, который, по протоколу полиции, выпил перед смертью стакан вина.
У Архитектора ещё сохранилась бутылка с мочёй Михалыча. Он ссал туда ночью, чтобы не бегать на дольняк в конце коридора. Однажды Архитектор забылся и хватанул из этого пузыря.

Собственно на *** я припёрся к товарищу? Ах, да, его ведь заебали зелёные человечки. Пришельцы из космоса. Инопланетяне ****ые в рот. Он жаловался мне, когда выпивали на природе, что, мол, задолбали вконец черти не русские. Фильтруют мысли, диктуют поступки. Только он устроится на работу, они делают так, что его тут же увольняют. Архитектор, который волокёт в конструктивизме и знает, кто такой Корбузье, обносился и весь покрылся перхотью. Он пьёт мерзкий самогон и общается со всякими уродами.

- Тут на Бакунина они недавно местного авторитета Федьку Протеза грохнули. Труп нашли в овраге за помойкой. Считается загадочное убийство, но я-то знаю чьих рук дело, - шепотом сообщил мне Архитектор.

Из окна сквозь дыры в шторах виднелось здание в стиле конструктивизма. Изначально оно предназначалось для коммунального житья передовых граждан города. В последние годы здесь проживали отбросы общества. Теперь здание пустует, однако, Архитектор утверждает, что там обитают зелёные человечки. Я высказал мысль, что неплохо бы отреставрировать эту конструкцию и превратить её в первоклассный отель. Потом разместить там депутатов, бизнесменов, попсу и прочую шушеру и в оконцовке взорвать их там на *** вместе с инопланетянами.

- Вышел тут прогуляться как-то вечером по Бакунина, - продолжал жаловаться Архитектор, - подваливает ко мне нормальная такая девушка и говорит: сопроводите меня, пожалуйста, поссать. Ну, я не смог отказать такой клевой тёлке. Веду её к оврагу и думаю, что заодно выебу овцу возле помойки исключительно раком. Только она села и мне улыбнулась, подлетают зелёные человечки и уволакивают её в конструктивистскую трущёбу делать эксперименты.

А начали ведь с того, гады, что вытатуировали у Архитектора на указательном пальце свастику. Он рассказывал по этому поводу, как едет однажды в троллейбусе, и его конкретно прижало к одной нечевошной жопе. А та крутая оказалась. Кричит: «Я тебе сейчас яйца оторву»! И тут, он даже сам от себя не ожидал, жестко ей говорит прямо в рожу: «Молчи, сука, я фашист». И тычет ей в нос свой палец со свастикой. Та сразу озябла, заткнулась, а он кончил ей прямо на белый плащ.
Чего они только с бедным Архитектором не творили. Обварили кипятком, уронили его вниз ****ьником на асфальт, сломали ногу, пробили голову, сколько раз сдавали в ментовку. Он признавался мне, что в последнее время его так и подмывает пойти в церковь, плевать в иконы и ругаться громко матом. Михалыча эти твари тоже, наверное, обработали. Он стал упёртым и явно сместился вправо. Свою правоту он доказывал, понятно, мордобоем. Не терпел он, например, аморальности, и если какая-то девка раздевалась в его присутствии наголо, чтобы потанцевать на столе, он пресекал это дело в корне прямым нокаутом. Забросил работу и бродил по городу, как натуральный зомби, одетый в жару в тёплую кожанку. Михалыч также крайне ненавидел вечно ноющих бюджетников. Особенно учителей и врачей, от которых простой народ страдает больше всего. Он доказывал на пальцах, что бюджетникам не только не стоит поднимать их жалкие зарплаты, но, наоборот, следует опустить в общую парашу, как самый вредный элемент.

Через какое-то время мы с Архитектором захотели отвлечься от мрачной темы и углубились в лингвистический спор. Нас крайне интересовал такой вопрос: почему выражение ***во означает плохо, а ****ато очень хорошо. Тут мы забрались в такие дебри, что ****ь мой ***. Но так и не нашли какого-нибудь удовлетворительного ответа. Пытались заговорить о литературе, но Архитектор вдруг как закричит не своим голосом: «**** я вашу литературу!» Я понял, что пришельцы его достали. Пришлось найти нейтральную тему. Речь зашла о пидорасах. Архитектор утверждал, что их до хуя среди попсы. Фактически в шоу-бизнес не прорваться, если тебя не выебут в жопу. Да и в Думе их хватает. Короче, развили тему.

Поговорили мы так с Архитектором, попили «Анапки», отвели душу. Ему, вроде, полегчало. Ну, я и пошёл домой спать.
 
 

На Радищева

 
В начале лета, в самую жару я, как нарочно, забухал и моя, как обычно, выгнала меня из дома. Мне деваться было абсолютно некуда, хоть ты, ****ь, под кустом ночуй. А это чревато: могут расчленить в элементе.
Некоторое время я кричал, как идиот, под окном, чтоб меня пустили, а потом вдруг вспомнил, что Батюшка на днях, как знал, дал мне номер своего нового «мобильника».
Батюшка по жизни мой последний шанс, он меня сколько раз выручал в критический момент. Прямо спаситель мой по жизни, ****ь буду. (Тут я перекрестился). Позвонил ему тотчас же. Ещё автоматы бесплатные были. Стояли последние халявские дни. Правда, найти нормальный телефон была проблема: местные вандалы повсюду поотрывали трубки, поопрокидывали будки, исписали их свастиками. Но нашёл всё-таки один рабочий аппарат и сразу же дозвонился. Батюшка на месте был, слава Аллаху, и в добродушном расположении духа. Чаще у него заёбы случаются, крышесъезд и ****ая паранойя. Но тут он, видимо, удачно похмелился самогоном от Крысы на ул. Радищева, где тогда обитал и чудил в компании аборигенов самого левого толка. Кричит мне в «трубу»: «Приезжай, разъебай ***в, будем тебя спасать»!

Ну, нажрались само собой в жопу на этой Радищева, чтоб она провалилась. Впрочем, это довольно милая и тихая окраинная улочка, состоящая из одно и двухэтажных домиков, сарайчиков, садиков и огородиков. Яблони, вишни, жасмин, цветы, укроп, лук, лопухи, кошки, собаки, петухи. Даже свиньи пробегают. Идиллия. Народ-то не дурак – чтоб не сдохнуть от голода, обзавёлся хозяйством.

Рядом параллельно и перпендикулярно проходят такие же уютные литературные улочки - Белинского, Пушкина, Лермонтова и очень короткая Льва Толстого, практически тупик. Самая большая и типа центральная у них улица Шолохова, где базар со своим смотрящим. Есть пивняк, игральные автоматы, ларьки. Здесь днем торгуют и обманывают, а вечером грабят и убивают. Кончается район не совсем в тему улицей Котовского, на которой у нормального мужика Петровича самый приличный в округе самогон. Абсолютно не вонючий и очень ядрёный. Но туда пилить далеко и не в любом состоянии доёдёшь в эти турлы, а Крыса живёт рядом, хотя у неё пойло хуже отравы. Сдохнуть можно легко. Да и сдыхают на Радищева до *** и больше народа. В основном молодые мужики и бабы.
У этой Крысы я однажды хлебанул такой заряженной дряни, что потом до утра не мог найти Батюшку, блуждая по всей Радишева кругами. Чуть не утонул в какой-то грязной луже, и был отпизжен ночными бомбистами. Весь мокрый, окровавленный и начисто расстроенный, я только когда уже во всю орали придурошные петухи, добрался до дома Полковника, где обитал Батюшка.

Хозяин ходил обычно по гражданке, а форму надевал только в случае если нужно было с кем-то конкретно разобраться или запирать в гараже свою сожительницу Машку - лысую абсолютно бабу с хомячковой рожей конченой алкашки. Он ****ил её армейским ремнём и держал несколько суток в гараже, где стоял мотоцикл «Урал», без жратвы и алкоголя. Так он учил суку, чтоб уважала и боялась. Так им и надо, а то вконец распустились, ****ь буду. (Тут я перекрестился).
Батюшка приехал к обеду на своей бело-грязной «Оке». Длинные чёрные волосы, блестящая лысина, клочковатая борода, бледное лицо, горящие безумные глаза, засаленная ряса. Пьяный в жопу. По трезвости он за руль *** когда садился. Кричит мне: «Садись, разъебай, в тачку, поедем к ****ям!»
Я сел в эту задроченную «Оку», и мы покатили к Танку. Раньше туда приезжали отметиться и сфотографироваться на долгую память новобрачные пары, а теперь там стоят минетчицы. Мы взяли, хоть и не очень молодую, но сисястую и жопастую шалаву весёлого нрава. Добрая была и общительная. Помню, однажды нам попалась одна очень молодая, но худая и страшно выёбистая тварь. Строила из себя крутую. Внаглую пила наше пиво, курила сигареты и ****ела, как работала на минетах в Голландии. (По-ихнему эта работа называется «ходить в ромашки») Батюшка слушал её ****ёшь, слушал, а потом и благословил кулаком по тупой башке.
Но эта грудастая нормально отсосала у нас по очереди с разными шутками и приколами. На что Батюшка долго не мог кончить, и то довела до кондиции. Он дал ей закурить и благословил крестным знамением, чтоб больше не грешила.
Полковник со своей Машкой в свободное от дикого пьянства время, в основном ночью, промышляли тем, что «рысачили» по огородам, а рано утром продавали напизженное бабкам на базаре. Чтоб зацепить какую-нибудь копейку, они также сдавали кровь, в составе которой преобладал алкоголь, собирали металл, бутылки, бумагу. Так жили почти все на Радищева.

Между прочим, Батюшку местные только в лицо любили и уважали, а за глаза унижали, оскорбляли и даже однажды ночью, когда он мало чего соображал, зверски избили, переломав все рёбра. Спихнули же это дело на ночных бомбистов, то есть малолеток, которые оттягиваются тем, что ****ят пьяных мужиков. Таким образом, они самоутверждаются в этой ****ой жизни.
В тот вечер Полковник, одетый по всей форме, ****ил свою бабу Машку и со злобы от недопития обзывал её последними словами. Типа овца ****ая, мразь пастозная и тварь ебливая. А та не возражала, так как была пожизненно благодарна мужику за то, что он в своё время нашёл её на помойке, куда сам лазил в поисках жрачки, и принял в дом рваную, грязную, босую и практически безволосую.
Батюшка сидел в углу, по видимому обдумывая что-то божественное, нам, дуракам, не ясное, косо поглядывая на Полковника и его жалкую половину, шепча мне время от времени, что кто-то из них скоро, он ****ь будет, (я крестился) непременно крякнет. Да тут на Радищева труповозки курсировали так же часто, как маршрутки по центральной улице Шолохова. Порой казалось, что люди здесь только и делают, что поминают, справляют сначала девять дней, потом сорок, после полгода, год, и так далее.
Батюшка, наконец, что-то надумал и исчез куда-то. Полковник слегка ожил. Достал из своего загашника целую сигаретку Прима, протянул мне и многозначительно поднял вверх палец. Это значило, что по идее и воле Аллаха мы должны скоро обязательно выпить.

А пока мы, чтобы поднять настроение, вспоминали как недавно от****или цыган на Котовского. Они там наехали на одну знакомую хромую девушку в кожаных штанах, которую мы с Батюшкой угостили ядрёным сэмом от Петровича. Выпили, и она пожаловалась нам на цыган, которые хотели отнять у неё квартиру. Пришлось Полковнику срочно надевать форму и брать с собой пушку. Разобрались с чертями нерусскими конкретно. По дороге уже на Шолохова попались нам мормоны в чёрных костюмах. Дали и им неслабых ****юлей, чтоб не ****и нашим людям мозги. На базарчике опрокинули несколько азеровских палаток и пригрозили чуркам поджечь их казино.
Я даже задремал под эти сладкие воспоминания, а когда проснулся, увидел весёлую рожу Батюшки. Он в высоких сапогах, кожаном пальто, из-под которого виднеется обтрёпанная ряса, и чёрной широкополой шляпе. Он бросает Полковнику пачку денег, а меня зовёт покататься, пока хозяева будут накрывать на стол. Мы садимся в разъёбанную «Оку», и Батюшка, бухой практически в жопу, давит на газ. Мимо летят стоящие, идущие, ползущие и лежащие жители Радищева. Те, кто ещё в состоянии, шумно приветствуют отца родного. Батюшка благодушно посылает их на *** и отпускает по ходу грехи. Они коварные, эти местные. Одних только «мобил» у Батюшки штук пять с****или и сдали азерам на базаре.
Мы мчались, счастливо минуя посты ГАИ, но тут у Батюшки опять заклинило. Он впал в пьяный ступор и стал наезжать на меня, как на самого крайнего. Я у него и подонок был, и рас****яй, и последний мудак. Я всё это слушал спокойно, зная по опыту, что возражать ему бесполезно. У него одно полушарие напрочь блокировано. Он и сам прекрасно понимал, что творит словесный беспредел, но ничего поделать с собой не мог. Всё дело в том, что при рождении он очень не хотел появляться на свет Божий, как знал, что ничего хорошего тут нет. Но злые тёти тянули его клещами и при этом повредили голову. Отсюда все эти заёбы.

У Полковника Батюшка был сначала угрюмый и никого не хотел благословлять. Даже дал Машке ногой под жопу, так что та ёбнулась об пол. Полковник при этом только ухмыльнулся в усы. Но после трёх стопарей сэма от Крысы Батюшка повеселел, потом вообще разошёлся. Начал служить типа чёрную мессу. Включил старенький хард – Дип Пёпл и Лед Зепелин. Задёргался в диком роке, растянулся в твисте. Затрясся в шейке и прошёлся в ирландском степе по всей хате. Потом схватил большой крест и кадило и стал благословлять всех подряд. Кого по голове, кого по жопе.

Утром, чтобы немного развеяться и малость отойти, мы покатили с Батюшкой на озеро Сказка. В красивые места. Пили пиво, базарили о всякой отвлечённой поебени. Ночью поставили сети. Было холодно, одолевали комары. Ближе к утру поймали кило три рыбы и двух водяных крыс. Рыбу обменяли у местных на самогон, а крысами заторнули, так как зверски пропёрло на жор.
Короче, раскумарились, поплескались в этой Сказке и погнали обратно на Радищева. А там новость. Полковник крякнул. Заснул и не проснулся. Труповозка уже приезжала. Крыса охуевает по всей улице: Полковник ей двадцать рублей остался должен. Машку трясти бесполезно. Она в глубоком трауре. Ничего не понимает. Плачет и курит одну за одной.

Батюшка нахмурился и задумался. Теперь эти похороны на него лягут. Больше это никому здесь не упёрлось. Он ведь за всю эту ****скую Радищева в ответе и вечно молится.
 
 


Ура, смерть!


В последнее время прошло несколько упорных слухов о моей якобы смерти. Звонили старые друзья, беспокоились. Причём, мочат меня конкретно и зверски. Все в шоке, но я нисколько не удивлён. Слухи обо мне сопровождают всю мою ****ую жизнь. Лет с четырнадцати обыватели стали сажать меня в тюрьму. Создали миф, что я наркоман. Потом болтали, что у меня притон, где царит крутой разврат. Награждали всякими венерическими заболеваниями от триппера до СПИДА. Утверждали, что я шпион. И вот теперь, наконец, хоронят. Их *** переубедишь, причём, идиотов.
На самом деле я живу пока у Дубины, потому что больше мне жить негде. Одно время я жил в гостиницах. Делал так: снимал самый дешёвый номер на сутки и оставался в нём минимум на неделю. Сейчас в отелях проживает очень мало народа, и администрация потеряла контроль за гостями. Я этим пользовался. Доставали, правда, проститутки, но я их посылал на ***. В этих девках есть что-то механическое и присутствует дух наживы. Я больше люблю честных ****ей. С ними куда интересней. В общем неплохо я пожил в номерах, но потом деньги кончились. Встретил случайно Дубину. Он ковылял со своей сломанной ногой к себе на Матросова. Договорились, что поживу у него какое-то время.

Дубина обитает в жёлтом двухэтажном доме барачного типа. Сам он то на винте, то на стакане. И вечно где-то пропадает. Иногда появлялся среди ночи или под утро, а потом вообще пропал. Я большей частью спал или дремал от не *** делать. Мне снился строго один и тот же смурной до безумия сон, будто я пошёл бродяжничать по стране. Попал в Питер. Жил на вокзалах, общался с ворами и бандитами. Нормально было, только пидарасы порой доставали на предмет отсосать. Приходилось их ****ить. Позже поселился на Красной Коннице у одного ханыги. Вечерами гулял с одним пацаном по Суворовскому. Случалось, мы грабили пьяных.

У Дубины, кстати, судьба не простая. Он бывший битник и диссидент. У него была красивая жена – блондинка и продавщица в продмаге. Тогда я к нему часто захаживал. Дубина от души поил меня Смирновской, угощал Парламентом и всякой клеевой жратвой. Но вскоре у него переклинило. Он страшно от****ил жену, переломал ей все ребра. Его забрали. Потом отвезли в дурдом, но он оттуда каким-то образом сдёрнул, хотя это было крытое отделение и охранялось ментами. Говорил, что его один псих научил, как это сделать. Дубина долго бегал, пока его не отловили. Посадили в Бутырки. Тут общественность за него поднялась. Были резкие статьи в газетах. В институте Сербского его признали вменяемым и отпустили. Он хотел в Америку сдёрнуть, но не получилось. Забухал на этой почве и увлёкся винтом. Вот теперь куда-то пропал. Да мне ещё и лучше, а то он, хроник, весь мой одеколон выпил.

Заходила соседка с бутылкой. Испитая рожа. Хотела, чтоб я ей засадил. Принесла сала. Но я проигнорировал её похоть. Послушал амурную болтовню съел всё сало и прогнал бабу на ***. Сын её говорит, что живёт в другом мире. Типа связан с бандюками. Хер с ним. Я не вникаю. Его дело. Жена у пацана явно ****ь. Кидает мужика, как хочет. Даже ночью за ней приезжают ребята на тачках. Шкура есть шкура, как говорил известный авторитет в преступном мире Федька Протез с Бакунина.

Жил я так жил, и не ***во, надо сказать. Больше, правда, спал. Потом пошёл прогуляться по Матросова и повстречал тигров Тамил илам. Они зимой учатся у нас в медакадемии, а летом уезжают воевать за свободу родины против оккупантов сингалов. Я им чем-то понравился. Своим свободомыслием, наверное. Давали мне деньги на пиво. Я посещал их собрания, слушал речи бойцов. Всё было строго партийно. Узнал о национальном герои Тамила капитане Миллере, который на грузовике со взрывчаткой въехал в казарму оккупантов. Слушал в записи речь вождя тамилов. Вот забыл его фамилию… Да не важно. Этот товарищ начал с того, что украл у родителей золото и купил себе пистолет. Однажды тигры угощали меня обедом по случаю победы у Слоновьего перевала. Им пришло сообщение по факсу из Парижа, где у них штаб-квартира. Тигры ели руками, в основном рыбные блюда и не пили спиртного, но для меня специально купили две бутылки Клюквенной. Нормально посидели.
Смотрели клипы, как девушки из элитного подразделения Чёрные тигры выслеживали в джунглях сингальские патрули и мочили их на глушняк. Клёво. Мне понравилось. Ещё музон был отличный тамильский. Я даже хотел поехать воевать туда. Может, ещё поеду. Хочу, как Байрон, умереть за чужую свободу. Но с сингалами я всё-таки успел подраться. Встретил их раз в холле медобщаги. Они как увидели у меня значок тигров, сразу охуели. Закричали: ты с ними, с террористами! ****ец что там началось! Я пятерых из них положил сразу. Они маленькие такие, но крепыши все. И рожи противные вызвали всё-таки ментов. Впоследствии оказалось, что в этот самый день девушка-смертница из элитных Чёрных тигров взорвалась в центре Коломбо.

Нет, пизжу. Да что я совсем без башки что ли? Сначала я снял эту девку в жёлтой куртке на остановке. Уже почти ночь была. Попили с ней пивка. Я прикидывал, может, у ней зиму перекантоваться мне бездомному. На Дубину я, честно говоря, мало надеялся, потому что эти битники долго не живут. Но оказалось, что чувиха только что из «дурки». У неё шизуха и, типа, эпилепсия на почве хронического алкоголизма и трудного детства. Плюс бродяжничество, наркомания, клептомания и подобная ***ня. Короче, полный комплект. К тому же, недавно она бухала с одним мужиком лет пятидесяти, он стал к ней приставать, а у неё пошла обратная реакция. Шкура схватила кухонный нож и завалила быка сразу наповал на ***. Ну, отвёл её на Берелёвское кладбище к могиле молодого поэта Висельника. Его последние строчки все знают: «И я тут жил, дрочил на Клару Цеткин, глупый хуй». Что тут с этой идиоткой началось, это просто пидерсия. Уродка стала кататься по могилке, жрать землю и, типа, биться в эпилептическом припадке. Орала при этом, что все мы хуета, вот только Висельник был единственный нормальный человек. Ну, пришлось, ****ь, въебать овце с ноги, чтоб немного привести в чувства. Под утро уже отвёл её к Хрому, но о том, что там было, рассказывать не буду. Скажу только, что этот Хэ (это его погоняло для своих) недавно откинулся, отторчав четыре хода за одну крысу, которая ломилась к нему в три часа ночи. И вот когда шёл от него, то и повстречал этих Тигров.

Дубина всё не появлялся. Я ждал-ждал. Делать у него на хате абсолютно нечего. Из мебели одно пианино осталось от предков. Как он его не проссал, я удивляюсь. Вдруг как-то ближе к ночи заходит сосед, который бандюк, и сообщает, что Дубина погиб. Как, что, где? Да выпивал с бичами. Они ему две штырины в горло воткнули. Раздели и упаковали в мусорный бак. Надо было брать бутылку и поминать друга.

 


 
Анархия в РФ


 Седьмого ноября я выпивал в одну харю в тесной рюмочной на первом этаже здания, где до революции была городская управа. В 1917 году сюда через сквер бежали революционные солдаты, стреляя на ходу. С башни по ним во всю ***рил пулемёт. Позднее здесь построили «пожарку». Пока её отстраивали, я водил сюда ****ь девок, которых снимал поблизости в ресторане Днепр, где сначала набирался крутым винишком «Рубин» по руб семнадцать. После него в стакане оставались несмываемые чёрные пятна. Пожарка, кстати, впоследствии сама сгорела, и на этом месте по сей день продают мерзкий самогон, от которого вымерло уже не одно поколение центровых маргиналов.
Рюмочная находилась на Коммунистической, бывшей Сталина. Недалеко отсюда на чердаке углового здания (угол Сталина и Б.Советской), стоящего напротив госбанка, установили пулемёт и под его прикрытием брали банк. Дело было после войны во времена знаменитой банды Чёрная кошка.
Неподалёку у памятника Ленину митинговали остатки левых сил. Поносили власти, защищали трудящихся и призывали к новой революции. Пьющий рядом со мной мужчина в камуфляже утверждал, что он афганец. Вспоминал, как они давали шороху в Кандагаре. Пел песни Розенбаума. Постанывал, покрикивал. Но оказалось, что он не настоящий интернационалист. Его расколол подлинный ветеран, который, по идее, должен был появиться для установления справедливости. Настоящий, как положено, разоблачил ложного. Потом они помирились, обнялись, выпили за дружбу, но тут у истинного заклинило, и он начал мочить самозванца уже наглушняк.
Я смотрел в окно и видел перед собой улицу Маяковского, на которой в двадцатые годы красный поэт читал свои стихи. Эта улица выходит на центральную Ленинскую, где в здании облпрофа в девяностые годы выступал Лимонов. Тут же поблизости в гостинице «Франция» останавливался проездом Ленин. Когда-то тут стоял уютный деревянный шалман, где я впервые попробовал водку. Это была Кубанская. Я выпил три граненых стакана и отъехал чуть было не с концами в свои четырнадцать. Еле откачали в городской больнице «Красный крест».

Позднее, лет через несколько, мы шли с друганом по Ленина, оба пьяные в раскатень. Пели блатные песни, орали матом, сшибали по ходу урны. Был солнечный тихий летний выходной день. Махровые обыватели лениво и самодовольно прогуливались туда-сюда по Броду. И тут мы с дружком внесли диссонанс. Мы, шатаясь, опрокинули коляску с младенцем. Ребёнок выпал на асфальт. Злобные обыватели накинулись на нас, чтобы разорвать на части… Как мы сдёрнули оттуда, не знаю.
На углу ул. Ленина есть кафе «Заря», где прошли лучшие годы. Тут мы пили, гуляли, отрывались и дебоширили. В ход шла водяра, винцо или шириво. Габаритная барменша Валька много раз сдавала меня в ментовку. Однажды я ей отомстил: с****ил со стойки бутылку коньяка и распил её на Тропе Хошимина с известным уголовником Васей Греком. О нём я ещё в пионерлагере слышал такую песенку: Когда фонарики качаются ночные, и вам дорогу переходит Вася Грек…

Но впервые меня хлопнули менты в гостинице «Центральная», что напротив «Зари». (Это стрёмное место у нас называется Вермутский треугольник). В холле отеля я вступил в бой с тремя ментами. Посрывал с них погоны. Они порвали на мне одежду и отвезли в клоповник. Но я и в камере не успокоился ни ***. В итоге козлы сделали мне ласточку.
Тут в рюмочную заскочил хмельнуться один центровой персонаж, некто Цыбулькин. Ёбнул сотку, но так и не пришёл в себя. У него опять обстреляли дверь. Это уже в третий раз. Что за ***ня у нас творится? Стоит человеку заняться мелким бизнесом, сразу начинается пидерсия.
За «Центральной» в овраге проходит знаменитая Тропа Хошимина, где в худшие времена тотального общественного маразма и полной некрофилии мы скрываемся, чтобы хоть как-то выжить. Город в такие реакционные периоды мертвеет и замирает, и только здесь, на Тропе, бурлит, кипит и бьёт струёй настоящая жизнь. Мы пьём дешёвое вино, курим анашу или Приму, обмениваемся идеями или девчонками. Всё здесь у нас общее. Я бывало в самый апогей прыгал на ящик из-под вина, под которым ещё неслабая куча свежего говна, и толкал зажигательную речь, подстрекая товарищей к бунту. Дружки постепенно впадали в эйфорию, начинали дико орать и всячески охуевать.

Ещё я вспомнил, выпивая 7-го Ноября, крепостную стену. Я любил залезть на неё, сесть, свесив вниз ноги, и одеть из горла бутылку винишка. Внизу обычно начинали собираться сонные обыватели, с нетерпением ожидая, когда же я, наконец, упаду и разобьюсь на хер. *** дождались, уроды ****ые! Я выжил назло врагам.
Вдруг в рюмочной резко нарисовалась Нулевая. Маленькая, худенькая и пьяненькая. Это, кстати, девушка трудной судьбы. В детстве её изнасиловал отчим, и с тех пор она плотно сидит на циклодоле и галоперидоле. Водяру тоже ***рит в полный рост. Бухает по чёрному. Мы раз с ней дали оторваться у меня на хате. Проссали по ходу телевизор, холодильник, пылесос и чайный сервиз. Всё, что осталось от родителей. Нулевая в оконцовке вообще охуела. Конкретно. Сдала свою косуху, джинсы и сапоги. За бесценок, понятно. У самогонщиков всем вещам цена – литр сэма. На Бакунина, в уютном дворике, присели мы возле помойки и стали пить мерзкое пойло, обсуждая проблемы анархизма. Пришли к всеобщему отрицанию и сверхнигилизму. Одним словом, ****ячить нужно было всю ****ую систему сверху до низу. Особенно въебать по обывателям, чтоб не отравляли атмосферу своим маразмом.
Мимо нас шли девчонки лет двенадцати. Человек шесть. Одетые в чёрные джинсы и футболки. Орали что-то нецензурное и опрокидывали по ходу контейнеры с мусором.
Сейчас у Нулевой опять проблемы. Недавно она выпивала с подругой, и разговор у них зашёл о смерти. Подруга показала Нулевой шрам на теле, и у той вдруг заклинило. Она схватила нож, ударила подругу сначала в бок, а потом в сердце. Теперь бегает по центру бухая в жопу и пьёт со всеми, кто наливает. Переживает дико. Я купил ей сотку. Разговорились. Расслабились. Развеселились.

 

Жить хорошо, а не жить еще лучше


 Танька Шкодина припёрлась ко мне рано утром, когда я ещё не отошёл от вчерашнего «мама не горюй». А если честно, неделю пробухали с этим Узбеком ****ым и пили исключительно левую водяру. От неё клинит, гаси свет. Конкретно. Реально. Пошли все на ***! Потом на стремаках весь, на проклятой измене. Думаешь, может, грохнул кого по пьяни: ведь провалы памяти полные, здесь помню, а здесь ни ***. У самого Узбека, по его словам, сорок трупов и подписка о невыезде. (Как подопьёт, кричит: будет сорок первый!) Его вот-вот должны менты хлопнуть, так что ему, придурку, терять нечего. Он где-то бегает, а у меня тут спазмы и кошмары. Только присну слегонца, начинаются цветные ужасники, один страшнее другого. Я уже плохо отличаю бред от реальности. Ещё бы, ****ь. Столько выпить! Как ещё живём только? А, может, сдохли уже давно, и вся эта хуйня нам только кажется? Типа: жить хорошо, а не жить ещё лучше. Хуй с нами тоже.
Вот Шкода эта ввалилась вся грязная, прямо как со сраной стройки, и вонючая, будто всю ночь ****ась на помойке. Чуть живая, хрипло шепчет, и лезет под батарею. Улеглась на пёстрое лоскутное одеяло времён хиповой молодости. Успела только сообщить мне, что вся на измене, домой идти боится: там Кошмаров её прибьёт точно, она же вчера с Кукушкиной своей напилась в лоскуты и домой припёрлась уже поздновато было. А Кошмаров не пьёт, гад, уже полгода, злой, как чёрт, всех дома построил, он как бы самый правильный, деловой, и чуть что ****ит. Шкодиной ещё повезло вчера, так как Кошмаров в ванне мылся. Выскочил, кинулся за ней, голый, вниз по лестнице и ещё по улице пробежал до аптеки, что напротив «Оптики», но Шкода рванула так резко, что очнулась только в ночном баре «Шириво», выпив триста грамм водки. Потом танцевала с какими-то крутыми пацанами дикие танцы, и в оконцовке подралась с одной тупорылой овцой, которая вечно трётся в этом ****ом баре и бухает там исключительно на халяву. Животное! Нет, просто пресмыкающееся. Кукушкина, ****а, однажды о морду этой ***соски сломала три пальца за то, что та с****ила у неё чекушку. Эта тварь крысятничает там в наглую. Шалава приблудная!
Дальше Шкода мало что помнила. Что-то бормотала себе под нос. Потом пригрелась под моей батареей и отключилась наглухо. Скорее всего, ночью она еблась всё же на помойке с бичами. *** с ней, идиоткой.

Я прилёг на свой раздолбанный, разорванный и прокуренный диван с отпиленными ножками и видом на обгоревшую стенку. Это когда мак варили, пожар здесь устроили. Ещё Можай был жив, покойник. Он ***нул девяносто таблеток «ношпы» и запил стаканом водки. Крякнул, конечно. Сколько же кентов, ****ь, уже помёрло, это ужас. Мы с Узбеком зашли к Цуре через балкон, потому что хозяин был в полном отрубоне, и кое-как его растолкали, а потом стали с Цурей вспоминать. Оказалось, что все уже дружки наши, считай, откинулись.
У Цури тогда зависала одна гражданка: мадам Брошкина. Цуря говорил, что поначалу она весёлая была, шубутная, всё танцевала, пела, прикалывалась, давала всем подряд мужикам, кто приходил к Цуре хмельнуться, а после что-то сникла. Сейчас всё больше лежит на полу с закрытыми глазами, а если открывает зенки, то сразу просит водки.
Мы то с Узбеком притащили несколько пузырей. Выпили все, ожили за чуток, побазарили за жизнь. Узбек предлагает идти ломать подвалы, потому что со жратвой у нас ***вато. Даже очень. Водяры-то можно ещё на****ить у левых бабок, а мяса – ***. Потому что на базаре такие амбалистые уродки мясом торгуют, что если увидят как наш брат чего ****ит, убьют на месте. Даже за крохотный кусочек. Я сам недавно видел, как одна баба, конь с яйцами, забила у всех на глазах вонючего бича. А у Узбека, между тем, талант пропадает: он же отличный повар. Такой бы, ****ь, плов мог сварганить. Крупу, что мамка принесла, Цуря ещё не всю успел проссать и сменять на сэм.
В подвалы мы идти отказались, потому что затяжелели трохи. Узбек он шустрый. Пусть бежит и ломает замки. И тут кому-то из нас в голову пришла замечательная мысль. Надо замочить эту бесполезную мадам Брошкину и сожрать её на хер. Долго не думали, зарезали её огромной штыриной, которую Цуря хранил за диваном на всякий пожарный случай. Это был, что называется, мессер. Разрубили её потом топором, который у Цури завсегда у дверей стоит для непрошенных гостей. Дальше дело, вернее тело, передали узбеку как классному повару. И, правда, получилось изумительное блюдо. С рисом, с перчиком, аджикой и прочими специями. Типа плова. Мясо нежное такое, особенно бедра. Мадам Брошкина ещё молодая была девка, из тех шкур, что ведутся на всякую ***ню и идут с мужиками куда угодно, была бы водяра. Вот и нарываются порой на расклад типа такого.
Вспоминал я эту и подобную ***тень довольно долго. Потом вижу – Шкодина встала на четвереньки, пёрнула три раза и проснулась окончательно. «Ни выпить, - говорит, - ни покурить. Это очень ***во. И домой идти страшно. Там Кошмаров убьёт на хуй».
Делать абсолютно нечего. Телика у меня уже давно нет, не знаю, ****ь, что в мире творится. Да и *** с ним! Тут ещё Шкодина сидит со своей ****ской рожей. Хочется въебать ей в табло ногой, потому что и так тошно.
Вспомнил, чтоб отвлечься от нехороших мыслей, как в том году поехал к ней в гости. К чёрту на кулички. Она жила на самом конце города. Дальше шёл овраг и маленькие домишки, в каждом из которых продавался сэмыч. Она обитала в мрачной общаге, внутри которой отвратно воняло, а по стенам шли идиотские надписи, типа: Нирвана – ***та! Рэп – кал! Всё на свете дерьмо! Интересно, что Шкода, когда её сильно кумарило, не боялась по ночам гулять в этом Чёртовом рву за общагой, где каждый день находили, как минимум, один расчленённый труп.

Ехал я к ней и колотился весь, как падла. Реально. А тут ещё кондукторша попалась базарная. Орёт: «Пассажиры. кто не обилетившись, обилетивайтесь!» Пристала, пидораска, к одной гражданке: «Девушка в кожаной куртке с волосами, берите билет сейчас же!» Потом до меня доебалась. Обычные их тупые приколы. Мол, на водку деньги нашёл, а на билет найти не можешь. Надоело уже. Показал ей пачку презервативов вместо проездного. Она прихуела малость. Тут хорошо один амбалистый мудак её отвлёк. Беспредельник ***в. Сначала он пристал к пожилому мужику в дорогой песцовой шапке. Оскорбил его по всякому, сорвал шапку и бросил её на грязный пол. Мужик возмутился понятно. Говорит, что он за таких, как этот наглый придурок, в Афгане кровь проливал. Но амбал на это не повёлся. Крутой попался чёрт. Как только автобус остановился и двери открылись, он пинком вышиб ветерана на улицу, после чего стал лаяться с кондукторшей. Та ему замечание сделала и лучше бы не трогала урода. Он ей как понёс в ответ. Типа, и собака у неё во рту, чтоб у неё ****а перевернулась, и якобы клитор ей надо на футбольный мяч натянуть… Короче, тут и так подыхаешь с бодуна, да ещё эти уебаны ядом дышат… Мрак. Чуть не блеванул, честное слово. Едва сдержался. Еле доехал в эти ****ые турлы
 Кошмаров тогда ещё бухал. Нормальный же был человек. Сам за сэмом в частный сектор побежал, а мы пока со Шкодой баловались. У неё ****а смешная, между прочим, спасу нет. Хорошо там время провёл.


Только я вспомнил об этих приятных мгновениях моей ****ой жизни, как врывается ко мне этот придурок Кошмаров. Представьте, абсолютный голый, красный, обросший шерстью, с длинными как у гориллы руками. Ну, конкретные глюки. Реально. Как он только свою, ****ь, Шкодину у меня вычислил? Видно, всю ночь по району бегал, все её точки проверял. Смотрю: глаза бешеные у животного. Схватил шкуру и утощил на хер. Очевидно, решил замочить бабу. Совсем озверел, волчина. Вот что значит долго не пить. От такого напряга люди просто шалеют и становятся реальными шатунами.
 
 .
 

Слава

 
Трамвай был пуст наполовину. Вернее, сначала он был, как обычно, битком. Пьяный подросток рядом со мной всё клевал носом в шинель чистенького майора и вдруг, когда вагон резко дёрнуло, блеванул военному прямо на погон. Майор взбесился просто. Может, он на дежурство ехал, куда ему теперь с этой блевотиной на плече. Он выкинул подростка на улицу на первой же остановке и стал ожесточённо, я видел, избивать его ногами в начищенных до блеска сапогах.
Итак, народ в трамвае по мере движения в сторону конечной потихоньку рассосался, стало просторнее, и тут я увидел его. Он сидел на отдельном сидении рядом с выходом. Спал как убитый, рожа почерневшая намертво от бухалова, губы синие, как у негра. Голова откинута назад, ноги широко растопырены, а в руках крепко-накрепко зажат красный паспорт гражданина СССР.
Что на меня нашло, не знаю. Захотелось вдруг помочь человеку. Ведь так проспит всё на свете: и остановку свою и всё остальное. Да и паспорт потеряет. Хотел даже вырвать документ у него из рук, переложить в карман его потертой куртки. Куда там. Зажат мертвой хваткой. Сумел только прочитать имя несчастного пассажира на пальцах - Слава.
Вот, оказывается, как тебя зовут, бедолага.
- Очнись, Слава! - стал я будить человека, Тормошил его, всё более повышая голос, хлопал ладонями по щекам, чёрным, как гуталин. Пустое дело. Мужик ноль эмоций. Губы плотно сжаты, глаза зажмурены. Я стал бить его сильнее: проснись же, чёрт. Скажи хоть, куда едешь. Нет, бесполезно. И почему, удивляюсь, стало мне до Славки этого дело? Своих, что ли, забот мало. Теперь ведь при такой жизни каждый озабочен только своим, не так ли? На хер ему ближний. А я начал проявлять сострадание. Тоже ещё апостол. Вот остальные люди в трамвае, ведь им совершенно безразлична судьба бедолаги: куда он, кто, откуда и зачем. Все правильно. Безмолвствует народ, угнетённый своими тягостными размышлениями на тему как бы выжить. У всякого свои проблемы: кого сократили, кого просто выгнали, кто сам ушёл из-за мизера зарплаты. Одни спились, другие заболели, третьи просто охуели, если откровенно. Сидели граждане, как пришибленные, довольные уже тем, что не надо стоять всю дорогу. Только две пожилые тётки оживлённо болтали, придумывая казнь Ельцину: то ли расстрелять, то ли повесить. Ясно одно - лишь физическое устранение может спасти Россию от этой мафии.
- Проснешься же ты или нет, чёрт? - я всё хлопал и хлопал Славу по щекам и злился на идиота. Ну, жалко ведь придурка. Разве можно так в наше трудное время. Кругом же грабят, убивает, насилуют. - Очнись, гад! - и я уже по-настоящему врезал по синим-синим губам. Бедняга трахнулся балдой о стенку, но не пришёл в себя.
Тут на одной остановке, как сейчас помню, возле детского садика, где во дворике две интересные фигурки---мальчик в бескозырке и с топориком в руке и два мишки, один из которых отсасывает у другого - как раз на этом самом месте нагрянули контролёры. Три здоровых лба в чёрных дублёнках. Резко проверили талоны и прижали в итоге одну бабенку, которая хотела проехать на халяву. Та начала кричать было, что нет у неё денег на штраф, откуда, если не работает уже два года. "Молчи, психопатка!" заткнули её контролёры. Резко изолировали гражданку от других пассажиров, кинули на сиденье. Дали по голове. "Поедешь с нами, сука, там заплатишь! "
Я несколько отвлекся этим примечательным эпизодом нашего непонятного времени, а потом снова занялся Славой.
- Проснись же, дурак, хуже будет, - кричал я ему в уши и уже зверски избивал мудака. По бошке, и ногами куда попало. Оторвал, в конце концов, болтающуюся и так ручку кресла и стал наносить удар за ударом по чёрной, как противень, роже.
- Слава! - орал я уже охрипшим голосом. - Я ж тебе добра желаю, земляк, пойми, пожалуйста, правильно, ведь попадёшь в историю, сейчас столько случаев, сам знаешь, просыпайся лучше, морда противная, ну я прошу тебя как родного, очнись, падла, а то хуже будет... Эх, что ж ты над собой творишь, бродяга?
Слава мой был весь в крови от моих мощных ударов железною палкой, но не моргнул даже ни разу и не произнёс ни единого слова. Что слово — ни стона я от него не услышал. Ни одного звука вообще. Вот же сука! Мразь! Дебил! Хуже - животное просто. Уёбище. То, что он вообще никак не реагировал, меня больше всего бесило. Ну, хоть бы промычал что-нибудь невнятное. Было б по-людски. Так нет - глушняк полный.
- На, попробуй его, брат, этой вещью, - сунул мне отвертку вошедший в вагон работяга, сразу же врубившийся в ситуацию.
- Спасибо, друг, - поблагодарил я сердечно человека и стал от души ковырять Славу. И в шею, и в щёки, и в глаза, пытаясь хоть приоткрыть их - куда там. Просто идол какой-то каменный.
Еще раз страшным ударом трахнул его ручкою от сиденья по дурной башке и пробил её на хер. Опять и опять прошёлся по тупым мозгам мерзкого подонка. Если не соображает, сволочь, что для его же пользы. Он был как бревно. Хуже. Как труп. Но краснокожий паспорт гражданина СССР - геройски зажат насмерть в мозолистых руках моего Славы.
Кто ты? Откуда? Куда и зачем?
Так и не дал ответа.
 


Сны и реальность

 Мне снился страшный сон, будто я схватил ружьё – застрелил жену и тещу, после чего выскочил на улицу полуодетый и открыл огонь наобум по прохожим, покрыл тротуар трупами…
Резко проснулся, как будто мне сильно дали в печень. Сердце колотилось по страшной силе. Я весь в поту. Испугался ужас. Потом припомнил, что никакой семьи у меня на самом деле нет, и несколько успокоился. Выкурил косяк, пошёл во двор. А там ребята вовсю гуляют - орут песни, стреляют из пистолетов. Я популярен в своём дворе. Меня приглашают в тёплый подвал, угощают самогоном с циклодолом. Я блаженно отключаюсь и начисто забываю обо всём на свете.
Долго после этого запоя отлёживался у своей знакомой Зиночки Поганкиной. Она отпаивала меня настойкой Омской и городила всякий вздор. Баба была явно сумасшедшая. Я знал про неё практически всё. Она мне сама рассказывала, как однажды укусила своего мужа на почве ревности. Рана у него потом долго не заживала, гноилась. А однажды ей сказали, что он пошёл в гости к одной женщине. Зиночка убежала с работы, всё бросила, и подожгла дом этой твари, с которой спутался её мужик. Они там только-только за стол сели, перед тем, как заняться любовью. В тот раз муж Зиночкин не сгорел, каким-то чудом спасся из пламени, но она всё равно его подстерегла. На каком-то празднике он пригласил на танец одну баба, а Зиночка тотчас схватила со стола порядочный нож и одним ударом прямо в сердце убила его наповал.
Кстати, её судили, но оправдали.
Вышел я от Поганкиной и снова в подвал. Там тепло, накурено, шумно, людно. Опять в ход идут колёса, ширево, косяки. Самогон… Короче, в итоге отключился. Просыпаюсь – рядом ни души. Темно и пусто. И, что самое страшное, не могу найти выхода. Долго лазил по грязному лабиринту, пока не нашёл решение - вылез в такую узкую щель, в какую нормальному человеку никак не пролезть. Аж жутко стало, когда на следующий день пришёл глянуть, куда я лез.
А тут нужно было срочно ехать в провинцию. И там, представляете, в первый же вечер встречаю в гостинице, по которой гуляю от не фиг делать, старую свою знакомую: учились вместе в школе. Она такая солидная дама стала. Учёная, богатая, хорошо прикинутая. Говорит, что часто ездит за границу, волокёт в искусстве, пишет диссертацию. Попытался её обнять по старой памяти - не даётся, сучка.
Тогда предложил ей выпить за встречу. Специально купил бутылку хорошего вина. Она согласилась, и, пока выпивали, всё рассказывала мне про заграничные города, галереи, концерты и прочее в таком же духе. А я незаметно подсыпал ей в фужер конского возбудителя. Что потом было… Прямо сказка. Сама разделась, и как бешеная, набросилась на меня. Чуть не затрахала до смерти. Я уж и не рад был своей затее. Еле-еле выкинул бабу из своего номера. А она потом всю ночь бродила по гостинице, как маньячка, и искала мужиков. В оконцовке попала на шабашников с Севера. Человек пять неслабых амбалов долбили её довольно долго, но и после этого она не удовлетворилась толком и хотела залезть в клетку к тигру из заезжего зверинца. Но тут её забрали в милицию.

Сам я тоже завёлся. Запьянствовал там в глуши. Ну и не жрёшь, понятное дело, когда киряешь не первые сутки. В конце концов, есть захотелось всё-таки. Такой аппетит прорезался, просто никаких сил не было терпеть. С голодухи вообще родную мать съешь, не так ли? Есть такая версия, что человек стал разумным благодаря людоедству. Разум и речь, якобы, появились от страха быть съеденным. Ещё бы, такой напряг. Тут запоёшь, не то, что заговоришь.
Один мужик со мной пил. Довольно крутой тип. Пятнадцать трупов расчленил лично и спустил в унитаз. Исключительно женщин. Он исповедовал, кстати, одно поверье, переросшее у него в крепкое убеждение, что вино и водка очень полезны от радиации. Тогда она будто не берёт человека. Бухал поэтому практически не просыхая и мычал время от времени про человеческий фарш, зверски возбуждая мой аппетит. А девушка с ним – такая чистенькая, свеженькая, беленькая, скромная, симпатичная – поллитру выпивает и ни в одном глазу. В конечном счете, этот тип завёл разговор строго о пулемётах. Настаивал на том, что самый надёжный – это «Максим». Стреляет, мол, безотказно, пока вода не закипит. Бах-бах, и поле чистое. Красота.
Я не вытерпел, наконец, украл в магазине пачку пельменей и съел их вместе с коробкой прямо сырыми. Так мне жрать хотелось, поверьте. Начались, однако, вскорости острые боли в животе. Водки выпью – полегчает вроде. После – опять прихватывает. Умирать начал на полном серьёзе. Слава Богу, кто-то вызвал «скорую». Отвезли в больницу. Врач сказал, что ещё несколько минут, и я бы умер на ***.


А Зиночка Поганкина, у которой отлёживался потом, выпила пару стаканов настойки «Омской» и полезла на меня всей своей мощной массой. Со всеми там сиськами, ляжками и так далее. Как бы игнорируя, падла, начисто свежий шов, который мог разойтись в любую минуту. Она корова ещё та, эта безумная гражданка. Кстати, клитор в её жирном влагалище – основательном и спокойном, как сама хозяйка – начисто отсутствовал. Сколько не искал его я – нету. Какое-то чудо природы. А, может, ей обрезание сделали в своё время, как это практикуется у некоторых народов Африки? Когда же я вставил ей, эта ****юшка ещё и хлюпала, что меня окончательно расстроило, и я, чтобы отвлечься от мрачной темы, стал вспоминать одну великолепную жопу. О, это был уникальный экземпляр, товарищи! Такая, ****ь, тонкая, подвижная, чувствительная, самостоятельная, добрая притом и весьма изящная, так чудесно играющая ягодицами, перекатывая их то вправо, то влево, поднимая их резко вверх и мигом опуская вниз. Такая, короче, супер, что я не мог не назвать эту жопу самым настоящим, независимым, разумным, мыслящим существом.
- Американцы, слыхал ты, - говорила Поганкина, пыхтя и задыхаясь, - распространяют всякие болезни через свои гамбургеры, которые делают из толчёных насекомых. Я недавно жвачкой отравилась. Видишь, сыпь какая по всей морде?
Тут я, чтобы избавиться от смурной бабы хоть на время, сказал, что мне надо срочно позвонить. Подошёл к телефону и снял трубку.
- Алло, это фирма «Уют»? - спросил я. - Тут в газете объявление, что вы продаёте гильотинные ножницы. Это правда? А сколько стоят? Не фига! Но они же у вас б/у, не так ли? Ладно, приеду посмотреть.
- В Москве сейчас 400 тысяч иностранных рабочих, - продолжала городить жирная прыщавая Поганкина, - а у нас самих, прикинь, безработица. Мы для американцев типа рабы третьего сорта.

Я устал, наконец, от неё смертельно. Пошёл прогуляться по вечернему городу и в тёмном переулке повстречал молодого человека приятной наружности. Представилась возможность поговорить о чём-нибудь умном и интересном, после того, как он попросил у меня прикурить. Мы обменялись несколькими фразами, после чего он, дружественно и призывно улыбаясь, сказал:
- Любите играть ***м, пока молоды.
И стал развивать эту тему: типа у него есть друг, которого он часто трахает в рот, и тот так классно заглатывает, лучше, чем любая женщина.
Кстати, представьте, друзья, я однажды предложил этой дуре Поганкиной взять у меня в рот. Другая сочла б за честь, а эта кобыла заявляет мне, что она не так дурно воспитана.
На всю жизнь запомнил при этом её холодные-холодные глаза и презрительную улыбку. Никогда не забуду это зверкски-тупое выражение лица. От этого взгляда, не иначе, мне приснился страшный сон, будто меня забирают в милицию вместе с чеченским генералом Дудаевым. Причём его вскоре отпускают, а меня сажают в камеру. Проснулся среди ночи весь в поту. Мотор скакал, как бешеный.
А этот молодой человек, что повстречался мне в тёмном переулке (на роже у парня написано: хочу трах, хочу сосать), он был так хорошо одет, товарищи дорогие, что я просто не мог не дать ему по голове кирпичём, а после снять с него весь модный прикид и пойти гулять дальше.

 

Звери

 В субботу утром я собрался в баню. Бросил в старую сумку измочаленную вконец мочалку, жалкий обмылок, рваные трусы и майку. Надел поношенные джинсы, вытертую куртку и туристские ботинки, купленные за червонец лет пятнадцать назад. На толстой ребристой подошве – трактор. Ими, если что, очень четко бить по морде.
Возле бани есть пивной шалман, возле которого постоянно трутся всякие ублюдки с поехавшей крышей. От этих сук можно ждать чего угодно в любую минуту.
Добитое радио хрипело свое обычное про надоевшую давно Чечню, ****ые теракты, опостылевшие захваты заложников. Да и ближе к дому было неспокойно – грабили, убивали, насиловали. А цены росли прямо катастрофически. Одно на уме – выжить бы.
На остановке, когда ждал автобус, что все не шел по обыкновению, вспомнил с удовольствием, как вчера обманул контролера – на конечной выпускали только через переднюю, и здоровый амбал со зверской рожей проверял талоны, а я показал ему свои старые. Носил специально, чтоб не разориться на этом транспорте. Ничего, проскочил на этот раз.
Какой-то потертого вида мужик лет хорошо за полтинник все терся рядом, и я уже хотел отойти в сторонку, потому что от него противно несло самогоном или еще другой какой-то вонючей дрянью, но он вдруг обратился ко мне с предложением:
- Слушай, друг, есть 35 модных пластинок и проигрыватель прицепом. Очень хорошие вещи. Не возьмешь случаем?
- Ничем не могу помочь, - ответил я довольно сурово, подразумевая, что разговор окончен. Но слегка поддатый и явно желающий пообщаться дядя в стареньком плащике защитного цвета и кепчонке фасона двадцатилетней давности не отходил от меня.
-Я тут близко живу, в пятерке, где молочный, - сообщал он о себе краткие сведения, - на подселении, понял. Соседи пенсионеры обои, врачи бывшие. А мне на работу необходимо устроиться. Да куда идти? Трудно сейчас с этим. А жить-то надо. Ну, предлагают сторожем, понял ты, только их грабят теперь постоянно. Да это ничего. Я говорю: ладно, буду устраиваться, только уговор – у меня огнестрельного оружия нету, значит, если сунется кто, бью сразу топором по черепу. Понял?
- Без предупреждения, - подсказал я.
- Само собой, без предупреждения, - усмехнулся дядя, охотно соглашаясь, - сразу так - хрясь! И мозги. Ловить нечего. Не зря ж я 38 лет отсидел, как считаешь?
Я подумал, что не напрасно.
- Слушай, а пластинки хорошие, модные, - настаивал на своем потертый, - последний крик. Брать не будешь? Ладно, я их на базар отвезу, ты понял, звери сразу возьмут. Без разговоров.
- Конечно, возьмут, - поддержал я человека, - глупо было бы не взять такой клевый товар.
- Там только в проигрывателе какая-то беда – не пашет. А так все нормально. Но это я забегу к ребятам в мастерскую, моментом исправят. Может, проводок какой отпаялся…
- Или лампа перегорела, - предположил я.
- Да, возможно, лампа», - согласился дядя и тут же сообщил без видимой связи:
- Пинжак умер, ты слыхал?
- Нет, меня здесь не было. А когда он?
- В пятницу, на той неделе. Весь город хоронил его. Такой человек! Я сто грамм выпил и не могу, ты понял – веришь, слезы из глаз, плачу и все тут. Да мы ж с ним в Буре… Не могу, понял. Два брата теперь их осталось, Пинжаков. Дал им стольник, себе последние пятнадцать рублей оставил. И на похороны не пошел. Не могу – слезы из глаз, плачу и все. Только вспомню, как мы с ним в Буре…
- Сколько ж лет ему было? – спросил я.
- Пинжаку то? Тридцать шесть или тридцать семь, не больше. На Новодевичьем хоронили. Весь город собрался. Такой человек.
- А отчего он? – поинтересовался я.
- Печень рассыпалась. Понял? Не могу. Как представлю, вижу живого. Дня за три, ты понял, говорит мне: что-то печень болит очень, привези мне клюквы, хочу кисленького. Я поехал. Пока нашел, достал, купил у зверей за бешеные деньги, привожу, а он уже мертвый…
Помолчали.
- Значит, решил от барахлишка лишнего избавиться, - сказал я, меняя мрачноватую тему на более веселую, - сдаешь всю эту музыку.
- Да не мое. Сошелся тут с одной старой. Стал тараканить ее, ей очень понравилось. Кричит просто, падла. Говорит: я всякие видала, но такой, как у тебя, встречаю впервые. А у меня там на члене, ты понял, семь шариков. Щас только откричалась, после говорит: бери все пластинки, 35 штук и проигрыватель отличный прицепом, не жалко, вези продавать зверям, они возьмут сразу, сто процентов.
- Возьмут, куда они, звери, денутся, - поддержал я опять человека.
- Кричит, понял, пропьем с тобой все на хер, только приходи ко мне почаще. Я ей отвечаю: буду приходить обязательно, но после одиннадцати вечера: у меня ж надзор, как менты проверят, я к тебе – ХОПА! – смеялся тертый мужик.
А тут и подошел, наконец, наш долгожданный, желтый, обрызганный грязью, битком набитый. Прозванный «гармошкой».
Дядя прихватил спрятанные под лавкой вещички, предназначенные на сдачу зверям. Такой потертый весь, коричневый маленький чемоданчик – проигрыватель, наверное, пятидесятых годов, а из холщовой, едва живой сумки торчали пластинки в простеньких голубоватых бумажных пакетиках. Такие уже сто лет как исчезли из всех магазинов.
- …модная ходовая музыка, хоть на дискотеку щас неси, - бормотал человек, штурмуя автобус.
В переполненном до отказа стойле, обносившийся, замученный и голодный народ базарил за жизнь. Ругали демократов, обзывали их фашистами. Горбачева, что развалил Россию, характеризовали как немецкого шпиона, Ельцина того хуже – как американского ставленника. Жаловались на геноцид истинно русского населения, засилье евреев во всех сферах. Особенно же клеймили «зверей» на базаре.
 

Тухлый


 Помню, когда еще работал грузчиком на железной дороге, регулярно пил пиво в шалмане при станции. Туда по утрам приезжало похмеляться пол города смурного народа. Этой, бля, кислятиной. Пиво обычно завозили старое и теплое. Вообще какое-то гнилое и вонючее. Однако, ничего, шло в полный рост. Никто не жаловался. Дай да дай. В шалмане было душно, накурено, потно и как-то человечно. Довольно весело. Но часам к девяти народ практически рассасывался. Кто сваливал на работу, кто по своим мелким делишкам. Некоторые шли до винного, чтобы пить уже напитки покрепче. Оставались самые никчемные бичи. Я в том числе.
Выпил я свои родные две бутылки, потом еще по столам прошелся и допил, что там оставалось. А находился при этом в каком-то полусонном, потустороннем состоянии, когда все тебе как бы по хую. Все неприятные мысли на время улетучились тоже.
Так я сидел за обильно политым желтым пойлом и заваленным окурками и рыбными костями столиком. Курил Приму и глядел в окно отнехуй делать. Настроение становилось все агрессивнее. Мимо проходили поезда. На Варшаву, Берлин и Париж. Красивые, модно одетые люди расслабленно улыбались друг другу, беседуя о чем-то приятном в своих мягких купе. Я их всех ненавидел классовой ненавистью в тот миг. Хотелось, ****ь буду, закидать этих уродов лимонками. Посмотреть, ****ый случай, на их искаженные диким ужасом лица. Напасть бы на этих ***сосов с ножом и шпалером, сорвать модные прикиды, порезать холеные лица, сбить надолго их хваленую заграничную спесь. Пострелять их в мягких купе. Короче, показать гадам нашу Кузькину мать.
Сам я уже давно не мог отъехать дальше этого грязного шалмана. Ну, в крайнем случае, гулял в "Бешеной лошади", куда меня уже тоже не пускали из-за внешнего вида и разнузданного поведения. Приходилось прорываться, вступая в схатку с дебильными ментами. Бывало по настроению я их ложил штабелями в предбаннике, но иногда они, козлы, винтили меня в клоповник и там издевались, как хотели, петухи ****ые. Нет, не дружил я, товарищи, с ****ой системой. И не собираюсь, сукой буду.
Вчера или, может, позавчера, а то и неделю назад - что-то с памятью моей стало - я конкретно закирял с одним корешем по кличке Шпиндель. Он друган мой по всяким крутым катавасиям. Мы начали с того, что нехило крутанули одного толстого эстонца, залетного фраера, отловив его где-то здесь возле станции. Эта свинья поначалу даже по-русски не шарила, но после четырех литров водяры вспомнил все и начал отлично ругаться нашим матом. Пел наши песни, смеялся до слез, хвалил наших девок и отстегивал бабло, как сумасшедший.
Мы сами со Шпинделем напились и подружек наших, Крысу и Мартышку, накиряли в жопу. Эти лахудры тоже выпить не любят из мелкой посуды - с понтом на хлеб водку намазывают. Уже в "Бешеной лошади" Крыса вообще охуела напрочь. Она стала ходить среди столиков и приставать к клиентам этого мрачного заведения. Оскорбляла их по всякому, а то и била по головам. Штормило ее при этом капитально. И тут я кричу ей на весь прихуевший зал: "Падай, шалава!" Чувиха сделал попытку оглянуться на мой голос и тотчас рухнула, как подкошенная, на чей-то столик. На пол полилось бухалово, посыпалась ****ая жрачка. Мы со Шпинделем смеялись, как два идиота. Потом мой друган подскочил к Крысе, поднял ее, принес за наш столик, усадил себе на колени и стал целовать и по ходу раздевать овцу задроченную. Он чуть не выебал нашу подружку в центре зала, да вмешалась барменша Танька, которая постоянно сдает нашего брата в ментовку. Она вечно орет нам из-за стойки, мразь конченая, что вызовет ментов, и все равно обслуживать не будет нас в таком виде и состоянии. Кричит, что мы, мол, сначала где-то ширнемся неслабо, а уже потом приходим сюда охуевать. Это точно. Мы со Шпинделем отлично двинулись маком в туалете, прежде чем сюда заявиться. Но ведь иначе тут можно умереть от скуки. Сто пудов, товарищи. И поэтому мы с карифаном послали кобылу ****ую конкретно на *** и переместились в дальний угол, чтобы не видеть ее противной хари. Там и занялись по-новой нашим эстонским пассажиром, у которого бабло по ходу не кончалось.
Но у Шпинделя скоро начался кумар, и он уже думал только об одном: как бы ему срочно догнаться мачком или другой какой-нибудь бедой. У него заклинило в тупой башке бывшего часового мастера. Только эта тема и маячила. Одно на уме - врезаться и тащиться потом весь вечер в этом тухлом баре. Здесь кругом такие рожи... просто тошно смотреть. А Шпиндель терпел-терпел, потом как скинет вдруг Крысу на пол и как заорет каким-то чужим голосом: "Да **** я вас всех в рот, гондоны ****ые! Умрите, мрази!"

Часам к одиннадцати в шалмане стало совсем скучно. Со столиков все убрали, и ****ая чистота стала меня как-то раздражать. Теперь это блатное заведение выглядело довольно прилично. Сюда забегали выпить кофе и съесть бутерброд лишь хорошо одетые граждане, которые *** тебя когда чем угостят. Хоть сдохни. Да они и хотят, черти, чтоб мы все вымерли. Я, кстати, тоже испытывал к ним острую классовую ненависть и готов был при случае дать сукам оторваться по полной. Нет, лучше спиться, сторчаться, сбичиваться в ноль, чем быть задроченным обывателем. Нет, товарищи, они не пройдут. Но пасаррать! Так любит выражаться Шпиндель.
Забежал на минутку нормальный пацан Кантик. Он вокзальный вор. Только что откинулся. Хорошо выглядит, достойно прикинут. Присел ко мне, угостил пивком и рассказ несколько смешных историй про свои приключения. Кантик зашелся смехом над своими рассказами, плеснул мне еще пива и побежал по своим делишкам - наматывать себе новый срок.

После ухода Кантика я еще долго сидел за чистым до отвращения столиком, покрытым скатертью в клеточку. Все тело у меня опухло от постоянного бухалова, в голове какая-то муть вместо мыслей. Вспоминалась почему-то Мартышка с большой грудью и широкой улыбкой на ****ской роже. От нее вечно воняет потом. Наверное, не моется никогда, шалава. Помню, я первый раз встретил ее у Шпинделя. Как раз там у него зависали грузинские наркомы Гурам и Нудар. Такие высокомерные, расслабленные, всегда при башлях. Выебистые чурки. Я решил этих лохов кинуть. Говорю им, что у меня дома чистяка, как грязи. Берите, мол, бухло, ловите тачку и погнали. Ну, они повелись, черти. Набрали вина какого-то. Приезжаем ко мне - там голяк. Ну, я им чего-то там навешал, не помню. Они съебались и про вино забыли. Я двое суток пил в одну харю. А потом подорвался и погнал к немкам. Их сотня училась в нашем универе русскому языку. Но не долго. Мы со Шпинделем быстро просекли момент. Посадили их на дешевый вермут. Немки повелись: все же экономная нация. Называли этот ударный напиток Вермахт. Вскоре они перестали ходить на занятия. Спустили все свои марки. Продали вещи. В итоге часть из них попала в больницу с диагназом "белочка", другая часть охуела и стала громить общагу. Их забрали менты. Несколько человек спрыгнуло с двенадцатого этажа. Единицы добрались как-то на перекладных до родной Германии. Что характерно, они по ходу забыли родной язык и выражались исключительно на нашей фене.
Только я выхожу от немок, встречаю Мартышку. Она, как безумная, на меня бросается и кричит, что обыскалась Тухлого по всему городу. куда я, мол, на *** пропал, подонок. У нее и деньги нашлись. Взяли пару больших пузырей и пошли на Тропу Хошимина за педунивер, где мы обычно бухаем, чтоб не связываться с дебильными ментами. Выпили среди горы пустых бутылок, массы окурков и кучек свежего говна. Закинулись какими-то колесами, которые Мартышка постоянно таскает в своей сумке защитного цвета. Я присел на пень и чуть было не раскис, но тотчас собрался. Вернулось ко мне мое обычное самообладание. Не гоже Тухлому терять голову в критический момент. Схватил я Мартышку за упругие ягодицы и прижал к дереву. Потом вставил так, что у овцы ябаной глазья на лоб полезли. Знай наших, пидораска. Она тащилась, как буйно помешанная. Орала на всю Тропу и кусалась, словно кошка на валокордине. Клялась постоянно через каждые три минуты, что очень по мне соскучилась. Остро пахла потом и своим чисто женским. Я уже молчу про перегар. А охуевала так, будто сто лет не трахалась. Сучка драная. Я драл ее капитально. Очень долго, так как в запое обычно никак не могу кончить. Мартышка поимела, наверное, с дюжину оргазмов, пока я удовлетворился, наконец. При том ****ая ****ь поцарапала мне всю грудь своими ярко накрашенными ногтями. Тут я опять ей засадил и на этот раз **** очень хладнокровно и отстраненно. По деловому как-то. Она уже не орала, только повизгивала, то приподнимаясь, то приседая. Потом как-то обмякла вся и впала в транс. Взгляд у нее стал мутный, а тело совсем вялое. Я же пилил и пилил падлу, не замечая, что наступила глубокая ночь, и на небе появилась полная луна кровавого цвета. Наконец, я вынул член из ее разъебанного всмятку влагалища и сбросил с себя ее руки. Смотрел так на уродку минуты две и вдруг на меня нашло. Поперла дикая ненависть. Одним ударом свалил чувиху и стал зверски избивать ногами, обутыми в тяжелые ботинки.

Отход был очень тяжелый. Я целый день отлеживался на хате. То засыпал урывками, то резко просыпался, словно кто-то толкал меня в бок. Мотор периодически бешено стучал, а потом вдруг затихал и фурычил еле-еле. Началась шугань. Я боялся, что ко мне нагрянут черные наркомы и зарежут на *** прямо здесь. Временами казалось, что я на глушняк замочил Мартышку и менты уже на подходе. Бросало то в жар, то в холодный пот. Выворачивало всего, а блевать-то нечем. И как закон подлости: ни колес, ни бухла, ни денег. Так можно было бы съездить на Поляну к цыганам, купить герани и сняться на ***. Выйти из ****ского кумара. Но нет же ничего, падла. Так можно, *****, и кони кинуть. Сто пудов. Выход один: ехать в центр и идти в Бешеную лошадь, где обязательно найдется кто-то из своих при башлях.
Только вошел - сразу, ****ь, наткнулся на Мартышку. Она вся побитая, с огромным фингалом. Но, молодец девчонка, зла на Тухлого не держит и тащит его к столику, где вижу сидят Шпиндель и Крыса. Нахуярились, конечно, водярой. Кто платил, не знаю. Какая на *** разница. Я сразу, как только сел, въебал подряд два фужера водки, а потом закусил яблочком. Отпустило капитально. Огни загорелись ярче, зазвучала хорошая музыка, карифан ****ил на ухо что-то приятное. Короче, как выражается Шпиндель - мирвана. Мартышка кричит, что соскучилась по Тухлому страшно. Сто лет, *****, не виделись. Думаю: давно ты, шалава, у меня ****юлей не получала. Последнее что помню, это ее жирные губы. Сукой буду. И отъехал с миром.

Очухиваюсь, ****ь, на лавке напротив кабака Днепр. И вижу перед собой две черные хари. Гурам и Нудар. А мне плохо, *****. Не то слово. ПОДЫХАЮ. Очень ***во. Они же начинают пугать и грозят меня зарезать и вынимают огромную штырину. Думали, что я заменьжуюсь. Уроды! Да мне все абсолютно по хую. Тухлому смерть не страшна. Говорю придуркам: нате режьте, суки, волки позорные, хари беспредельные. Они постояли, поглядели и ушли в эту ****ую темень. Зассали меня резать. Значит, поживу еще, товарищи, поебу мозги мирным гражданам и ****ой ментовской системе.
Когда эта ***та исчезла в поисках своего вонючего ширева, которое только и волновало их в этой ****ской жизни, появилась вдруг моя Мартышка. Она была бухая в говнище и вся какая-то растерзанная. Ясно, что ее только что ****и неслабой кодлой. Все кому не лень - и мужики и бабы. Этой твари, особенно как подопьет, безразлично, кто ее трахает. Я тоже, чтобы отвлечься от кошмаров, разложил сучку на скамейке, покрытой гнилыми листьями, и выебал ее с удовольствием. Аж полегчало. Типа отпустило на время. Потом, закуривая конфискованный у нее Уинстон, я видел как она удаляется куда-то во тьму, неслабо пошатываясь. Штормило ее не ***во. Один раз она чуть не упала, но каким-то чудом удержалась и обхватила двумя руками мокрое дерево. (Шел дождь, да и хуй с ним). Так она блукунялась еще некоторое время, блуждая в непонятке по скверу, пока не попала в объятие к ментам. Эти вечно голодные твари потом долго ****и ее всем своим петушиным хором в грязном клоповнике.
А я, как в тумане, созерцал двери ресторана напротив, пока мирно не забылся приятным пьяным сном.
 


Поле чудес


 Май стоял холодный и перед самой жарой мы, как чувствовали, забухали по-чёрному. Все, кто там был на Поле чудес из птеродактилей, слетелись во двор на лавки. С лавками тоже проблема: то бабки выходят посидеть, тогда приходится сгонять их (а они базарные у нас, сразу начинают вспоминать войну, голод, несправедливость властей и своих родных детей, которые послали их на ***, короче, всякую ***ню, и стоят, вернее, сидят насмерть), то, ****ь, молодняк усядется и часами пьёт своё ****ое пиво да сорит шприцами. Тут бойня. Они здоровые быки, ****ятся неслабо. Хорошо среди нас тоже бывшие десантники есть, пока держим лавки.
Собрались все нормальные пацаны: Ширяй, Котляр, Кондрат, Валера (совсем плохой стал, стакан выпьет и отъезжает, тащи его потом до подъезда), Оксанка (у неё, говорят, сифон, всё равно пьём с ней из одного стакана), Карла (бывший подводник), Баранкин (у этого вроде гепатит), один ещё парень хромой, забыл его погоняло, он с грязной собакой часто ходит по кличке Бакс. Кто там ещё? Да, Телефон, Лифтёр, Холодильщик (он, говорят, уже три месяца не просыхает). Ну, и я, ****ь, конечно, куда мне деваться. Все безработные на ***, хотя у всех профессии. Пьём чисто левак. Деньги откуда-то постоянно берутся. Нас много – то у одного, то у другого что-то появляется. Нет, так знакомых много мимо шастает. Там червонец. Здесь пятёрка. Вот и набирается искомая двадцатка. Пьём, базарим о всякой отвлечённой ***не. Вспоминаем, кто, где служил. Один на подводной лодке, другой в стройбате, третий в авиации с парашютом прыгал. Есть, конечно, и такие, которые вообще не были в армии, зато хорошо сидели в зоне. Тоже уважаем.
Первый сломался Маньяк, хотя он как раз с нами не бухал. Перед самым полнолунием его потянуло в питомник, ну, и там он, как обычно, **** и членил баб и мужиков. Ему без разницы. Обыватели зассали и совсем туда перестали ходить, отсиживались, в основном, дома. Кстати, они окончательно оборзели, падлы. Стакан воды тебе не подадут, если сильный сушняк после чистого спирта. Проходят другой раз мимо нас и злобствуют: мол, сидим мы цельными днями на лавке, нигде не работаем, только водку пьянствуем. Вы ответьте лучше, фуцманы, почему молодые в принципе пацаны вымирают, ****ь, как мамонты? Совсем страх забыли, черти. Придётся их всей толпой опять отметелить, пидормотов.
Потом Ширяй себе «скорую» вызвал, не выдержал пацан. У него сразу нашли больное сердце, двухстороннее воспаление лёгких и цирроз печени. Карла бегал по двору, собирал у нас по двадцатке Ширяю хоть бананов-апельсинов купить, порадовать человека. *** кто давал, конечно. Откуда? На левак едва набираем. А ведь бухаем сутками, когда спим, я не знаю. Так, отъезжаем на часок, и снова в бой. Карла нервничает (понятно, он же на подлодке служил) и наезжает почему-то на Баранкина. Чуть у них до драки не доходит. Ну, разнимаем, конечно. Только они потом один *** начинают ****иться и заливают лавки кровью.
Тут Котляр с пятого этажа поймал «белочку». Закрылся у себя в каморке и воюет несколько суток с ФСБ. Естественно, орёт, ошалевает и мешает мирным жителям спать. Те в итоге вызывают «шестую бригаду», и нашего карифана везут на Краснофлотскую, в «наркологичку», лажат в связки. Вот же мелкая буржуазная тварь, что над людями творят!
Ну, мы решили ****ых мещан наказать и с****или с крыши общую антенну. Сдали её тут же на металл. Бухали пару дней, врать не буду. Обыватели охуевать стали, они ж, падлы, без телика жить не могут. Подсели на эту беду. А мы веселились. Пели песни:

Броня крепка и танки наши быстры
 И наши люди мужества полны
 А если к нам полезет враг матёрый
 Он будет бит повсюду и везде

 Оксанка, ****ь, пропала. Оказывается, связалась с каким-то уголовным беспредельщиком. Он ей навешал ****юлей и из её же хаты выгнал. Пошла ночевать сдуру в питомник, а там Маньяк свирепствует. Короче, врать не буду, никто не знает, только девка что-то давненько на наших лавках не рисуется, что довольно странно.
Наконец, мне пить надоело, и решил отходить потихоньку в питомнике. Маньяк мне по херу, он своих не трогает, ну а если озвереет совсем, волчина, отмахнусь как-нибудь. Шёл туда и напевал по инерции:

Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде…

Только вхожу в лес – вижу, на поваленном дереве сидит красивая девушка с золотистыми длинными волосами. И горько плачет. Подхожу к ней, начинаю утешать. Постепенно узнаю причину горя. Оказывается, у неё две беды: пропал её парень, и она потеряла фигурное зеркальце. Поискали с ней вместе, но, ясный член, зеркала не нашли. Тут рядом ****ые молодые и ещё не пуганые обыватели, полные отморозки, которым даже Маньяк по херу, делали свои вонючие шашлыки. Наверное, они и взяли. А спрашивать у них бесполезно – *** когда признаются, тварюги. Девушка посидела немного и вдруг вынимает бутылку спирта. Протягивает мне: мол, похмелись, пацан. Хлебнул я из кружки, чувствую чистяк. Хорошо обжигает. Ништяк. Допил залпом и захорошел.
А она ёбнула и опять рыдать. Кричит типа, я жить не хочу и так далее. Потом вдруг замолкла и спрашивает серьёзно: «Ты думаешь это полный ****ец?» Я ей, не думавши, отвечаю, мол, ни *** подобного, пока что не полный. Ещё погуляем, повеселимся, в смысле дадим ****ы ****ой системе. Типа, говорю, не ссы, всё у нас впереди. Будет и бунт, и восстание и революция. Без булды. Она задумалась. Ещё спирта ****анули по кружке. Тут девушка повеселела и вытащила из-под куртки свои сиськи. Спрашивает: «Тебе нравится моя грудь?» Вот это другой разговор. На *** нам смуреть. Мы же в принципе оптимисты. Что не так? Отвечаю, что, мол, всё чётко, типа заебись. Она мне жопу показала и ****у. Всё такое классное. Чувствую, сейчас в рот возьмёт. Но она сначала начала мне по руке гадать. По её словам выходило, что у меня всё будет классно в ближайшее время. И даже какое-то бабло светит. Понимаю, что ****ит, шкура, в наглую, но, честное слово, я как-то повёлся. Даже настроение улучшилось. Тут-то чувиха и взяла за щеку. Когда я кончил ей в рот, эта ****а и говорит: «Больше всего люблю дрочить себе солёным огурцом».
После предлагает пойти к ней домой. Клянётся, что у неё дома всё хорошо, чистенько и заибись, только брат, мясник, может выступать. Я обрадовался. Хоть перекантуюсь и мяса пожру, а то мы когда бухаем, не жрём же ни ***. А мясника его же топором грохнуть можно, если будет базарить.
Однако до дома мы не дошли. Лариска (так её звали) затащила меня по ходу в какой-то мерзкий бар, где сидели отвратительные, злые хари. Полные беспредельщики. Таких надо мочить сразу в первый же день бунта, переходящего в восстание. По рожам видно, что мещанское быдло, старающееся обогатиться за счёт простого народа. Частники, таксисты, владельцы ларьков и прочие ****и. Быки, короче, ебучие. Лариска же там чувствовала себя, как дома. Отобрала у какого-то урода всё пойло и жрачку. Он даже не протестовал. Не дёрнулся, козёл, ни ***. Видно Ларика в этом заведении уважали. Мы выпили водки, заторнули блинами с мясом. Я с голодухи восемь блинов умял и капитально расслабился. Думаю: теперь бы к ней на хату попасть, и всё было бы путём.
Только ***. Чувиху пробило на подвиги. Она стала требовать у барменши бутерброды со спермой и большой солёный огурец для мастурбации, а когда та в наглую отказала, опрокинула стол и набила морду сидящему рядом злобному дебилу. Тот даже не дёрнулся. Я сильно зауважал Лариску после этого, потом вышел на крыльцо, жду пока чувиха там духарится. А она завела всё-таки народ. Там началось *** знает что. Короче, частники забазарили с таксистами. Начали ****иться между собой. Что творилось, ****ь! Весь ****ец! Я даже зааплодировал. Дрались насмерть. Несколько человек отвезли в реанимацию или прямо в морг. Наконец, приходит Лариска вся красная и говорит: «Слушай, я тебя покину, ты мне нравишься, но тут есть клёвый мужик, частник, давно хочу у него отсосать за деньги».
Ах, думаю, тварь, шалава конченая, овца задроченая. Повелась на мелкую буржуйскую ***ту. Поскуда. Ну, и *** с тобой. Да, не пруха. Пошёл к своему дому. Опять на ****ые лавки. Чего-нибудь с пацанами в итоге высидим. Дождутся волки позорные и твари ебливые. Вот такая получилась хуйня в начале холодного мая на ****ом Поле чудес.

 


Ягодка


 В ту ночь Академик просто достал меня телефонными звонками. Его иногда клинит, и он может, как говорит мой знакомый Мишка Телефон, "****ь мозга" до самого утра. Этот змей то пытался втянуть меня в умную беседу, то требовал телефоны знакомых шлюх, которых можно выебать на халяву. Я бросал трубку, весь взвинченный на пределе, но этот козёл тотчас перезванивал. Маньяк дебильный. А ещё учёный человек. У него дома книг немерено, и он их все перечитал. Железно. Сто пудов. Точняк. Я уже трижды или четырежды послал мудозвона на ***, и вдруг Академик является ко мне собственной персоной. Предстал в дверях всей своей академической внешностью в три часа ночи: бородка клинышком, длинные седеющие волосы, зелёный кожаный пиджак и высокие яловые сапоги. Злости на него у меня накопилось море, так бы и въебал ему прямо на пороге, но никак не мог себе такого позволить, потому что он мой лучший друг. Кент по воле, короче говоря. А вообще я когда-нибудь точно дам ему в табло. Очень уж подмывает начистить эту тупую учёную морду. Притом же, что Академик действительно уважаемый человек и имеет всякие там диссертации.
Молча, мы вышли из дома, сели в его чёрный громоздкий, как гроб, "Мерседес" выпуска 80-х годов и поехали, как обычно, в ночной бар "Ягодка". Как только добрались до заведения, я сразу вошёл и присел за стойкой, а друг мой остался в тачке. Сидел там, тупо уставясь в одну точку, думая о чём-то своём учёном, нам, простым людям, не понятном. Я же заказал сотку водки и сразу ёбнул, чтоб окончательно придти в себя. Снять эти стрессы. И они моментально снялись. Хорошо стало. Музон тоже звучал очень по кайфу.
В этом ночнике "Ягодка", кстати, недавно крякнул наш друган Шварик. Барменша Анька рассказывала, что он не удачно похмелился водкой и его хватил инфаркт. А злые языки шутили, мол, подавился в "Ягодке" косточкой. Этот пацан ещё при Андропове хотел слинять в Штаты и ради этого женился на еврейке Соньке, родственники которой жили в Чикаго. Она-то благополучно уехала, а Шварика тормознули на границе, потому что его батя, полковник советской армии, не мог допустить, чтоб сын стал изменником родины. Смурные стояли времена, даже вспоминать не хочется. После этого случая Шварик впал в депрессию и связался с блатными. Вскоре они погорели на гопстопе, и нашему карифану дали пять лет, хотя он там просто присутствовал и никого не грабил. Откинулся он уже при Горбачёве. Открыл свой мелкий бизнес, малость приподнялся. Съездил в Штаты, но ему там не понравилось. Вернулся и забухал по-чёрному. В итоге, подавился косточкой в нашей "Ягодке".
Между прочим, это отличное демократическое заведение, где обычно вечером набирается ***ва туча народа. Всякие маргиналы и, конечно же, ****и. Пьют пиво, дешевое вино, водчонку. Базарят о своём родном. Порой здесь вспыхивают драки, но не надолго. Вскоре опять все мирятся и бухают по новой. ****и клеются и снимаются влёгкую. На меня тут неоднократно наезжала всякая беспредельная гопота, но ведь и своих полно в "Ягодке": всегда кто-то писанётся за тебя и не даст пропасть. Выкинут уродов на *** на улицу и предупредят, что, мол, если ещё раз, то им ****ец. Стопудово. До дебилов сразу доходит, и они больше в нашу "Ягодку" не прутся.
Шварик просто не вылезал отсюда в последнее время. Даже сейчас его дух здесь как бы витает. Барменша Анька часто его вспоминает. Она постоянно пускала нашего другана в туалет за стойкой, который здесь только для своих. Там всегда найдётся какая-нибудь шалава, которая недорого у вас отсосёт. Иногда тут можно зажучить пьяную халдейку или повариху и по ходу засадить им в нужнике чисто на халяву. Короче, атмосфера царит самая непринужденная и располагает к активному отдыху.
Это вам не какое-нибудь "Чао Италия" или там буржуинский "Баскин Робин", где царит полная мертвечина. Я сколько раз проходил мимо этих модных мест и поражался. Тишина полная и за столами сидят как бы манекены. Практически без движений. Да на ***. **** я такой пассивный отдых. Прямо как на кладбище. Кстати, как раз на этом месте раньше находилась клёвая народная шашлычная. Каждый вечер туда, бывало, набивалась ***ва туча работяг. (Тогда ведь все работали, не было этого ****ства). Лилась рекой бармотуха, дым весел коромыслом. Жрали дешевые свиные шашлыки, базари про футбол, рыбалку и как погоняли своих жён. Все тут были типа родные. Царила атмосфера единения и общности. Душевное было заведение, теперь таких нет.
Короче, я сидел за стойкой, поджидая шлюх, и одевал сотку за соткой. Весёлая барменша Анька рассказывала всякие приколы. Хорошо здесь, уютно. Академик сурово ждал меня в своей колымаге. Несмотря на свою учёность этот мужик полный даун. Он пытался выйти из клинча, вспоминая одну нашу совместную поездку в Москву. Однажды мы с ним конкретно забухали в этой "Ягодке", да ещё по ходу подкурили плана. Меня частенько угощают дурью даже не знакомые пацаны. Сидим мы тут, и Академику вдруг ёбнуло в голову гениальная идея: угнать машину и поехать в Москву. А он мужик упёртый, и если чего надумает, то так тому и быть. Вышли мы на улицу, но ни одной путяной тачки вскрыть не смогли. Только какой-то сраный "Зэпар" стоял открытый, как будто поджидал нас. Ладно, думаем, покатит. Сели и поехали. Академик, он на то и учёный, завёл машину пальцем. Доехали до окраины столицы, бросили эту развалину и прошлись по московским кабакам. Погуляли ништяк. Денег-то ни копейки. Но пили, жрали и сдёргивали. Кидали, то есть, заведения. Кабаков двенадцать опрокинули. В гостинице "Россия" на третьем этаже чуть не погорели. Пьём коньяк "Метакса", жрём грибочки и вдруг официантка говорит, что ей надо сдавать смену, давайте, мол, расчетаемся, ребята. Это грозило нам ментовкой. Но Академику пришла в тупую башку гениальная идея. Кричит халдейке веселым голосом, чтоб притащила нам ещё грамм двести коньячка, после чего мы башляем и уходим на ***. Ну, лоховка повелась, побежала за выпивкой. Тут мы как рванули. Очухались только на Арбате где-то. Перепугались сначала, но потом смеялись часа три, не могли отойти.
Академик вспомнил этот прикол и, вроде, пришёл в норму. Даже улыбнулся учёный мудак. А то сидел весь в ступоре, как истукан. Я же оттягивался за стойкой. Эта "Ягодка" вообще невъебенное место. Однажды меня выкинули из ментовки в два часа ночи. Ментяры любят поиздеваться над нашим братом нарушителем. Знают же, козлы, что мне до дома ****юхать отсюда десять километров, нет, спецом до глубокой ночи держат. Но я не унываю и залетаю прямо в "Ягодку". Падаю за угловой столик и на какое-то время отключаюсь, чтобы снять напряги. Открываю потом глаза и вижу перед собой три ряда косяков. Ни *** себе. ****уться можно. Пацан напротив меня сидит и дружелюбно улыбается. Угощайся, мол, брат. Раскумарился я тогда неслабо и забыл на время всё плохое. После приснул.
Открываю глазья - передо мной сидит девушка. Ярко-красные волосы, зелёные тени, бледное лицо, чёрная косуха. Представляется: "Я Света с того света". И начинает читать свои стихи. Ну, ***ня, конечно, Бабы у нас пишут стихи типа ахматова-цветаева с каким-то ****ским пафосом. Однако сама по себе эта Светка неплохая оказалась мудачка. Только очень динамичная, потому что на циклодоле. Рвалась всё в мотель отсосать, почему-то у англичан. Чем её эта нация так прикалывает, я не понял до конца. Светка хотела подзаработать денег, чтоб нам хорошо бухнуть. Пела популярные песни. В оконцовке, стала танцевать и раздеваться. Тут её и повязали.
В общем, до *** в этой "Ягодке" можно чего вспомнить. Но я уже сижу здесь два часа и ни одной шкуры. Вышел на улицу. Рассвело, Академик в своём мерсе зевает и улыбается. Ладно, хорош, отошёл человек. Узнаю, наконец, старого друга. Пора домой ехать. "Ягодке" большой привет.

 


Военно-полевая нейрохирургия


 Совсем недавно я вследствие "асфальтита" (это когда асфальт резко идёт на вас, и вы бьётесь об него рожей) попал в нейрохирургическое отделение одной из больниц города. И, как спецом, угодил в чеховскую палату №6. Будучи хоть и с сотрясением мозга, я всё же там много чего интересного успел увидеть, понять и запомнить. А после и записал, чтоб кто-то прочитал этот бред.
Прежде всего, по тумбочкам там во всю бегали тараканы. Однако еда была сносная, врать не стану: сыт не будешь, но и с голода не помрёшь. Медперсонал относился к больным нарочито безразлично в лучшем случае, а в худшем бывал вызывающе груб. Как будто мы и правда виноваты, что сюда попали. Я сам ведь не по своей воле об асфальт ****анулся. Вертолётчик, гад, подсунул крутое колесо, когда пили с ним пиво. Он после Афгана ёбнулся капитально и почти не вылезает из дурки. А когда появляется в центре, вечно таскает с собой сильные колёса и предлагает всем знакомым. Вертолётчик то бритый наголо, то с большой чёрной бородой. Вечно закинутый, вмазанный или просто бухой. Короче, идиот и хорош о нём. Конечно, медиков понять можно: платят им ***ню. Наверное, поэтому они такие нервные и грубые. Сами как больные. Пошли они короче на ***.
Меня, когда я очухался, просто поразило количество пострадавших с черепно-мозговыми травмами. Можно было подумать, что в городе идут военные действия. Раненые поступали днём и ночью. В палате шла одна большая пьянка. Все резко опохмелялись, закуривали, базарили за всякую ***ню и конкретно отъезжали. Кого-то куда-то увозили, но тотчас поступали новые.
Молодого человека ударили чем-то железным, когда он выходил из офиса с папкой, в которой находились только документы. Мужик выпил с незнакомым (никогда не пейте с незнакомыми людьми), и в какой-то момент их общения неожиданно получил удар топориком по черепу. Его сосед по койке с бритой перевязанной головой признался мне в курилке, что ему пробил башку мент, но он не будет сообщать об этом участковому. Менты вообще борзеют, кстати, это многие раненые отмечают. Парнишка сидел на перилке балкона четвёртого этажа и курил. Влетает друган, протягивает ему стакан водяры. Тот хотел взять, не удержался и упал. Перелом позвоночника. Лежит теперь ничком.
Худой стриженный под ноль доходяга в больничном прикиде, который сейчас носят только самые бедные, после четырёх операций на черепе забыл напрочь своё имя и год рождения. Он не помнил также, сколько дней провалялся на улице, и кто, да и за что его так зверски избил. Брать-то у бедолаги было явно нечего. Теперь у него ещё мошонка распухла, так как на дворе уже далеко не май месяц.
От здорового мужика с тёмным лицом и остановившимся взглядом осталась тут в палате №6 только потёртая куртка. Убитая горем мать-старушка рассказывала всем, что сын после убийства брата "взял всё в голову". Вот уже месяц, если не больше, лежит без движения. После операции его к нам так и не вернули. Наверное, ****ец ему пришёл.
Лежал там ещё под капельницей один вонючий типус, который из всех слов великого и могучего русского языка мог вспомнить лишь одно: ****ь. А потом вдруг промолвил целое предложение. Подваливает раз к нему очень вежливая, как исключение, пожилая санитарка и спрашивает:
- Больной, вы по малой нужде будете?
Мужик ноль эмоций. Она опять домогается:
- Мочиться будем, мужчина? Мо-чить-ся?
Не реагирует человек, и баста.
- Облегчиться не хотите ли, товарищ?
В ответ опять молчание. Тут старушка уже не выдержала и как закричит:
- Ссать, мужик, хочешь, по-русски говоря?
И, о, чудо. Этот практически не говорящий типус вдруг чётко ей отвечает:
- Спасибо, я уже поссал.

Был там, в палате ещё один, идущий на поправку и поэтому пребывающий в оптимизме, мудазвон из бывших. В своё время он занимал очень ответственную должность: работал парторгом на большом заводе. Я у него постоянно стрелял закурить, и как-то раз он рассказал мне свою историю. Она очень в духе времени. В феврале на День советской армии сходил Петрович на коммунистический митинг, побыл там, как положено, послушал речи да выпил с товарищами. Пришёл домой и послал жену за бутылкой «Гвардейской», чтоб достойно поужинать в честь праздничка красного календаря. А сам прилёг на диван отдохнуть. Однако уснуть ему *** удалось. Сосед этажом выше, новый русский, день и ночь занимался евроремонтом, положив болт на остальных жильцов. Стучал, сверлил, буравил круглые сутки. Вообще покоя от него никакого. Парторг терпел-терпел, потом не выдержал, встал с дивана и не поленился подняться к соседу. Звонит, а когда тот выходит, парторг в вежливой деликатной форме просит его перестать стучать, хотя бы ради праздника. А тот, толстая морда, только это услышал про советский праздник, как заорёт прямо истерически: "Ах, ты комуняка недобитый! Сейчас ты у меня отпразднуешь!" Хватает молоток, да как даст Петровичу в лоб, а потом ещё четыре раза. Убил бы, но тут жена вернулась с бутылкой «Гвардейской». Отбила мужа каким-то образом.

Интересней всего рассказывали свежие больные, которые находились ещё как бы в шоке и под сильным впечатлением от случившегося с ними. Взять хоть Шашлычника, например, который на Тиграна с утра до ночи пашет без выходных. Получает он получку две штуки и идёт отметить это дело там же на базаре в какую-то забегаловку. Выпил две девятки "Балтики", потом ещё грамм триста водки «Гжелка». И уже часов в одиннадцать пошёл сдуру пешком через жэ-дэ мост. На нём же столько случаев: грабят постоянно, убивают и на пути сбрасывают... Вот и Шашлычника отоварили. Его видно ещё на базаре подпасли и на середине моста въебали сзади пустой бутылкой по тупой башке. Он часа четыре провалялся пока в себя не пришёл. Уже под утро. Забрали все деньги и документы. Самое обидное, что пенсионную справку прихватили. Пацану двадцать пять лет всего, но он уже инвалид по голове. В дурке год отлежал. Рассказывает, что брали они с подельником какой-то офис. Другана застрелили менты, а Шашлычнику светило лет пятнадцать. Но на тюрьме его научили закосить под дурака, и у него проканало. Полежал в психушке и вышел оттуда пенсионером. Стал бабки получать по инвалидности. Устроился ещё в шашлычную к Тиграну. Ему на базаре нравилось. Бабы там отсасывают всего за червонец. Он очень любил при этом держать их за уши.
Но были у Шашлычника и нормальные тёлки, с которыми можно даже в кино сходить. Одна из них приглашает раз его после сеанса в гости к сестре. Та жила с большим чёрным догом. Впрочём, насчёт пород Шашлычник особо не просекал, хотя мяса собачьего поел навалом. Да какого он только мяса не ел. От кошачьего до акульего. Последнее ему мариманы спецом с Севера подгоняли.
Короче, приходят они с этой подругой к её сеструхе. Поужинали, выпили прилично, и Шашлычник удалился со своей чувихой в спальню. Подолбились там с часок, а ночью пацан просыпается поссать и слышит в соседней комнате стоны. Приоткрыл слегка дверь и видит, как этот чёрный большой дог **** сеструху его знакомой. Он удивился, конечно, но как гость из вежливости вникать не стал. Лёг спать и мгновенно уснул, словно убитый.
Утром сели завтракать втроём и при доге. Выпили само собой. И тут Шашлычника дёрнуло погладить сестру своей чувихи по голове. Дог тут как бросится на него... Но не долетел, слава богу, так как чува пацановская не растерялась, схватила со стола большой нож и воткнула псу прямо в горло. Тот зарычал хрипло и сдох. Сестра начала рыдать и обнимать дога, как родного. Тогда Шашлычник хватает свою девку и дёргает по-бэрому с той хаты.
Шашлычник потом совсем с****овался. Была у него одна интересная индуска, которая любила грызть подоконник, когда он **** её в жопу. Так и не успокоилась, пока весь подоконник не сожрала эта азиатка.
Ещё три студентки из медучилища его чуть не заебали на смерть. Каким-то образом умудрились связать пьяного Шашлычника у него же на хате. После затянули яйца верёвочкой, чтоб член стоял колом, и начали трахать по очереди. Просто до одурения, как будто сто лет не еблись, твари. Шашлычнику каким-то чудом, как в крутом боевике, удалось развязаться всё-таки. Ну, тут он дал оторваться этим лахудрам. От****ил их за всю ***ню, потом отобрал у них всю косметику, забрал все деньги, одежду и сумочки, и ночью голыми пинками выгнал на улицу.

А ещё там, в палате один прикольный кадр лежал. Этот приколист три года молчал наглухо, после того как наебнулся со своего мотоблока, на котором вёз на пасеку улья. Ему в зад один пьяный мудила на "Москвиче" въехал. Приколист этот, кстати, был отставник, бывший офицер. Всю жизнь не курил и не пил. А тут такое ****ство случилось. Сидит теперь без всякого движения и тупо молчит. Задумчиво в одну точку смотрит. Жена всё его подкалывала: "О чём же ты, Вань, думаешь?" А тот молчал-молчал, а однажды и брякнул: "Да всё о ****ях думаю, Валя".

 

Окраина


 Летом накануне ****ого дефолта я поселился на окраине города. Центр к этому времени себя явно изжил. Все центровые маргиналы вымерли, остались лишь противные обыватели и зомбированный молодняк, который галлонами ***рит пиво, дует шмаль и забивает на все болт. Ничего там больше не происходит, поговорить не с кем. Скучно. По вечерам в дорогих заведениях сидят какие-то манекены. Раньше в кабаках было куда веселее. Лилось рекой дешевое вино, закипали споры, переходящие в драку. Люди конкретно выясняли отношения и хотели узнать истину. ****ились поэтому между собой очень реально. Теперь все погрязло в притворстве и наглой ****ёжи. Царит дешевый материализм. Раньше девки тебя сами снимали, теперь ты должен платить им сто баксов. А на ***? Такая у них, ****ей, идеология. Буржуины им, сукам, мозги промыли. Испортили наших чистых девушек, волки позорные. Ничего, скоро будет революция, тогда им всем, козлам, придет ****ец. Реально. Сто пудов. Конкретно. Короче, я уже не мог терпеть такого форменного ябалова и съебался на окраину в надежде, что хоть там еще сохранились хоть какие-то человеческие отношения.
        Живу там и вижу, что возле многих подъездов лежат траурные веночки. Оказывается, тут еще добивают криминальных авторитетов. По ночам часто слышатся выстрелы. Окна ресторанов изрешечены пулями. На Рылеева тут замочили недавно братэлу Кису. Я его еще по центру знал. Урод был полный. Он у нас, центровых маргиналов, в щенках ходил, а потом во времена пидерсии поднялся, сучара. Встречаю его в баре "Джангл", он мне рассказывает, что у него две бригады, мол, если что, обращайся. Да на *** ты мне нужен, думаю, отморозок ****ый. Придет твое время, не ссы. Да будет революция, вообще всем братэлам ****ец. Конкретно.
        На окраине у меня сразу появились знакомые. Я нормальных мужиков быстро вычисляю. Например, Андрюха Ширяй. Вопреки погонялу, он не ширялся, а ***рил уже лет двадцать исключительно левую водяру. Притом, что страдал пороком сердца. И хоть бы *** ему. Вот вам настоящий русский характер. Плюс ко всему Ширяй очень любил литературу и всегда на книгах отходил от водки. Начитается до охренения, и снова в запой. Реально. Наш человек. Тут некоторые пидорасы иногда ****ят по телику, что левая она опасная, и даже умирают, будто, от нее люди. Ни хуя им не верьте. ****ёшь чистой воды. Спросите у Ширяя, он вам скажет, что нужно пить. Мужик круглые сутки хуярит чисто левак и ничего ему, кабану, не делается.
        Среди нормальных пацанов на окраине еще был Вася Лифтер, который **** баб исключительно в лифтах. Кстати, девки в районе Поля чудес куда более покладистые, чем в центрах. Обычно, если дашь им сэма или той же паленой, они готовы идти с тобой куда угодно. Не выебываются ни ***. Нет, молодцы, девчонки, честное слово. Вижу: хоть какая-то жизнь здесь пока теплится. Еще там мужик нормальный был Мишка Телефон. Он имел в общаге открытый кредит на бухло. Одна ментовская женка давала ему на долг в любое время дня и ночи. Мишка когда-то работал телефонным мастером, но бросил это грязное дело, так как одно из двух: или бухать, играть в карты и ****ь нормальных телок, или торчать на ебаной работе и получать жалкие гроши. Телефон выбрал первый правильный вариант.
        Что касается женского пола, то к нам частенько забредала, особенно после трех часов ночи, Лерка Освенцим. Она жила на Индустриальной в своем доме. Это уже самая окраина. Дальше - только темный лес и чертов ров, где часто находят расчлененные трупы. У Лерки был муж, Петрович, который когда-то работал электриком. А в их домике, как закон подлости, все лето не было света. Отключили им пидорасы за долги. А откуда взять деньги? Петрович же, как подопьет, вечно лез покопаться в проводке, хотя по трезвости знал, что это крайне опасно. Но по пьяни у него замыкало, и ему все было по хую. Ну, однажды его и ебнуло смертельно током. После этого Лерка Освенцим забухала по-черному. Лазила вечно возле пивняков в районе Поля чудес. Кто нальет из жалости, с тем и пила. Ее часто ****или, или она сама билась об асфальт. Вся опухла к концу лета и вечно ходила с фингалами или следами "асфальтита" на лице. Что характерно, выпивать девка любила исключительно на самой жаре. Конкретно. Вот она настоящая русская баба, которая стойко переносит все страдания. Я сколько раз видел, как она сидит на солнце, хотя рядом вроде бы есть тень. Лицо у нее прямо шелушилось. Когда же наступала ночь, Освенцим припиралась к Ширяю. Он всех принимал. Ему по хую. Однажды к нему зашел какой-то пьяный поляк. Уже под утро. Пшек сначала выебывался, проявляя польский гонор. Но потом все нормально. Запел с нами песню про то как "били мы атаманов, били польских мы панов"... Еще Кот одно время повадился ходить. Это был странный пацан. У него несколько ходок и все за какую-нибудь ***ню. Первый раз Кот получил восьмерик за изнасилование, хотя даже не прикоснулся к бабе, так как его очередь не подошла. Потом поехал в Москву продавать сметану и взял паспорт одного карифана, в который грубо вклеил свою фотографию. Ну, менты проверили у него документы (там проверки постоянно, эти дебилы все доводят до абсурда, чтоб только трясти с людей башли), и в итоге посадили мужика на четыре года.
Еще тусовались у Ширяя: Редя, Холодильщик и Депутат. Этот последний однажды предлагает: давайте, мужики, снимемся, надоело уже край бухать. Все, конечно, одобрили. От этой паленой уже судороги у всех начались. Ширяя того прямо на улице тряхануло, чуть под машину не попал. Короче, взяли тачку и ночью поехали на Поляну к цыганам за "геранью". Приезжаем - там, ****ь, очередь, я ебу. Молодежи до ***ща. Мне кажется, их все-таки по телику зомбируют. Хорошо, мы с мужиками идиотский ящик практически не смотрим. Пришлось ждать часа два, пока взяли эту беду. Двинулись прямо в машине. И, правда, полегчало трохи на какое-то время, но потом опять отходняк начался. Пришлось Телефона в общагу засылать к этой ментовской вдовушке, потому что к этому времени ее муженька уже грохнули.
Тут, конечно, все собрались. И Лерка Освенцим приперлась со свежим относительно фингалом. Она, в общем, неплохая баба и сечет в музоне. Тотчас только заходит к Ширяю, сразу просит, поставит хорошую музыку и начинает танцевать. Тащит обычно с собой Редю, который уже особо не может. Он парень у нас модный, но его тут недавно отоварили малолетки в районе ТЭЦ. Чего он туда в турлы ночью поперся? А *** его знает. Эти бомбисты пробили ему череп, и Редя теперь с башкой не дружит. Иногда такие вещи творит, просто ужас. То в окно пытается прыгнуть, а то сядит и начинает гнать свое и чужое. Хорошо хоть в основном чужое, а то пришлось бы пацана ****ить.
        Обыватели окраины, которые неплохо наварились, суки, за последние годы на нашем несчастье, нашу компанию очень невзлюбили. Это понятно. Живут они скучно. Дом, работа, телевизор, уродливые жены, которые тянут из мужей все жилы и деньги. Вот и вся их ****ая жизнь. А тут мы под боком поем веселимся. Мы ночью частенько выходили на улицу, садились на камешек и орали нашу любимую песню: "Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут. В бой роковой мы вступили с врагами, нас еще судьбы безвестные ждут..." Обыватели пугались и просыпались. Им, падлам, это не нравилось. Они стали вызывать ментов по наши души. Но нам эти ментовки по хую. Мы к ним давно привыкли. А вот на пидорасов-обывателей задавили жабу. При случае решили, не дожидаясь революции, отметелить их, волков противных, всей кодлой. Наконец, этот самый случай представился.
Лерка Освенцим, конечно, доходила. Вообще худющая стала, еле передвигалась от одной пивнухи к другой. Горе у человека большое. Петровича она любила по-своему. Ее понять можно. Падала, билась. Всю дорогу попрошайничала. Ну, и дожилась. Однажды ближе к вечеру у нас там на Поле чудес горел секс-шоп, может, кто помнит. Окрестные бичи выхватывали из огня, кто фаллус, кто вагину. Одному доходяге крупно повезло: ему досталась целая резиновая женщина. Во везуха! Но в этот самый момент наши обыватели и подстерегли Лерку. Они схватили Освенцим и затащили ее в подвал. Стали держать там девку. Кормили очень плохо и давали ей тяжелую работу. Она им мыла, стирала, варила и так далее. А выпить при этом ни грамма. При том ****или каждый день, как хотели. Конкретно. Издевались по полной программе, уроды. Освенцим охуевала просто от такой жизни и часто выла по ночам. Слышно было по всему Полю чудес, только мы с ребятами не въезжали. Мало кто у нас на окраине воет. Заметили, конечно, что Лерка в последнее время не приходит, но думали, что залегла баба под корягу на своей Индустриальной. Бывает. Все мы порой делаем антракты. Да вон и Кот опять пропал. Должно быть, сел по новой за какую-нибудь ***ню. У Холодильщика белочка. Он целую ночь как бы с ментами воевал, и только к утру его Шестая бригада забрала на Краснофлотскую в связки. А тут вдруг такое выясняется...
Кто-то из мелких пацанят беспризорников нам про Лерку стукнул. Мы как узнали, приторчали просто. Ни *** себе, что творится на окраине. Полная пидерсия. Да за это вообще убивают на ***. Собрались мы всей кодлой и двинули в подвал. Сбили замок и туда проникли. Входим - а Лерка уже мертвая лежит. Ну, ****ь, суки, мрази, козлы вонючие! Вскоре еще выясняется, что обыватели, оказывается, ****и ее хором. ****ец им, думаем. Нечего тут революции ждать, надо кончать с уродами немедленно. Вооружились мы кто чем и кинулись на ****ых тварей. Человек десять, чтоб не с****еть, сразу положили. Остальным пригрозили, мол, если что, им всем кранты. Сожрем на хуй. И не дай бог они нас еще хоть раз в ментовку сдадут. Потом пошли мы к Ширяю помянуть Лерку Освенцим, как положено, по-человечески

 

 .
Писец всему

 По небу летел писец всему.

Из детского стишка

 Я встретил Зою под часами возле вокзала. Она была в шубке на голое тело, а золотистые волосы распущены по плечам. Вся стать независимой женщины, голос, как у малиновки поутру. Потом мы долго шли с ней вдоль забора, на котором были сплошь матерные надписи. Сверху чего-то капало, под ногами - хлюпало.
- Скорее повешусь на коромысле, чем вернусь в эту деревню Варваровщину, - шептала Зоя, остановившись и прислонившись спиной к недавно покрашенному в белый цвет дереву. - Пошли в подъезд, что ли? - предложила она совершенно неожиданно. А потом прижалась ко мне всей своей дрожащей плотью.
Я чувствовал себя, не скрою, как молодой жеребец при виде доброй кобылы.
- Я как в поезде ехала, - продолжала Зоя уже в моем бараке, - ни с кем старалась не разговаривать, чтоб не расстраиваться. Очень хочется, Алик, начать новую жизнь.
Я курил сигарету Прима и гладил девушку по большому мягкому животу. Она говорила и как бы присматривалась к обстановке, поглядывая время от времени в окно. На улице возле канавы стоял милиционер.
- Может, это он меня ищет? - спросила она, наконец. И зачем-то прикрыла грудь руками.
Я сказал, чтоб она не выдумывала, и предложил ей колбаски. Девушка поправила слезший с ноги черный чулок и не отказалась. Помазала кусочек горчицей и с удовольствием съела.
- Гнусно там, в деревне, - сказала Зоя, подкрепившись.
Мне хотелось спать. День выдался нелегкий. Набегался по разным делишкам и подустал капитально. Зоя тоже не прочь была отдохнуть. Легла и тотчас уснула, сунув в рот большой палец. Груди ее развалились в разные стороны, ноги слегка раздвинулись. Утопая в диване, она спала и ей снилась проклятая деревня Варваровщина. Домик ее небольшой, если брать от клуба, то налево мимо свинарника, где нынче летом повесился злодей Митрич, погубивший немало односельчан. Дальше шел большой сад, где собственно и началась ее жизнь как женщины. Парило, и над рекой поднимался туман. Степка, тогда еще здоровый парень, не увечный, задрал ей юбку и прижал к яблоне. Пахло клевером, штрифелем, навозом. Стучал где-то дятел. Кричал бригадир Палыч: хууууй-наааа! Бредил неподалеку в кустах пьяный мужик по кличке Нос. Он мычал, мучался, дергался, крутился, но никак не мог снять штаны. Так и обосрался. После чего сразу заснул.
Зоя вдруг проснулась и сразу же посмотрела в окно. Милиционер торчал на прежнем месте. Она хотела, что-то сказать, но увидела, что друг ее Алик, который сегодня утром продал у вокзала путяную зимнюю шапку по дешевке, чтоб срочно опохмелиться, крепко спит.
Я спал и видел сон про Масленицу. Я лез за призом по шесту, но вдруг сорвался и ебнулся мордой об лед. Крови было...
«Жрать, однако, хочется», - подумала Зоя и пошла на кухню к холодильнику. Нашла бутылку пива и какую-то сухую рыбину. Лизнула ее вдоль спины и вспомнила Степку. Он взял ее за жопу и затрясся весь. Жалко его, потому что сейчас лежит человек на лавке весь синий и молчит насмерть. Таким нашли его как-то вечером возле леса и все подумали, конечно, на тракториста Андрюху Кривого. Они со Степкой поехали на тракторе за водкой уже сами в лоскуты пьяные. Андрюшка вернулся и спал потом весь день, как не будил его бригадир Палыч, который даже бил каблуком сапога по наглой роже. Бесполезно.
Степку обнаружили бабы, когда пошли за опятами, и подумали сначала, что парень мертвый, но оказалось - дышит. Зоя тогда испугалась страшно, так как опасалась, что Степка может в бреду наговорить про их половые дела. Но тот молчал насмерть, не стонал даже. А в деревне все считали, что Андрюшка-тракторист парня снасильничал, после чего переехал трактором. Прибыла милиция и забрала парня. Но вскоре его отпустили за отсутствием улик.
Зоя так погрязла в этих воспоминаниях, что не заметила, как в комнату вошел мой дружок Карлуха. Он был смурен, как обычно. В руке зажат чинарик, в дурной башке несуразные мысли.
- Откуда сама будешь? - спросил он у Зои, присаживаясь к столу. Та ответила, что из Варваровщины. Оказывается, Карлуха сам из тех мест родом. Надо было срочно бежать за бутылкой.

В итоге этой дикой пьянки мы спали втроем. Причем эта ****ская пара, Карлуха и Зоя, лежали в обнимку, когда я проснулся. Я протянул руку, шаря в темноте окурок, но обнаружил на столе пол стакана водки и холодный пирожок с мясом. Вот, ****ь, удача! Не ***во проснулся. Причастился и, взбодрившись, причесался перед разбитым зеркалом.
А Зоя спала безмятежно и вновь видела во сне свою родную деревню. Ту самую хату, где она лежала на полатях и слушала, как медленно капает самогон. Она уже выпила два стакана и прилично захорошела. Кошка Машка царапала ей руку, а Зоя думала только про Степку. Ей очень хотелось, чтоб он ей опять засадил. Время же было такое, что на ум шли одни покойники.
- Все ж надо б, Палыч, старику Михеичу досток на гроб выделить, - обращался к бригадиру пьяница Нос, - всю жисть человек на это хозяйство положил.
Покойник уже неделю лежал в своей хате на краю деревни непогребенный. А начальство твердило, что у них якобы нет денег. Палыч по этому вопросу посылал всех на ***. Они и шли, опустив головы. Кто шел в лавку за водкой, кто к Зойке за самогоном. А та думала во сне, что поет песню про березу. Когда же она вышла на крыльцо полураздетая, несмотря на страшный холод, верный пес Жук так и рванулся к ней, гремя цепью.
- Жуча, мой верный, - горячо зашептала пьяная девка, лаская и гладя животное, а он облизал ее всю шершавым языком. - Нет, не могу больше! - в отчаянье воскликнула Зоя. Она рванулась вперед в темень и ****улась прямо в грязь.
А мой друг Карлуха видел во сне кривые сабли ярых янычар и себя, атакующего их во главе роты кирасир. Он был в белой, обагренной кровью, рубашке и в руке держал шпагу. Помилуй бог! Турки были в чалмах. Жестокие, страшные, злые. Если брали наших в плен, то сразу сажали на кол. Сдаваться поэтому не имело смысла. Вперед, россияне!
Зоя тут очнулась и попросила пить. Пришлось мне идти на кухню и разбить там как назло стакан. "Вот же ****юга", - подумал с раздражением, - от этой шкуры одни неприятности".
Зоя пила, стуча зубами о край алюминиевой кружки.
- Там еще водка осталась, - обратился я к ней, - не желаешь пять капель?
- Да что там пить? Это ж слону дробина, на один зуб положить. Надо думать, где достать еще денег.
А добрая деревенская девушка еще хотела поделиться с Карлухой. Толкнула его в бок. Тот хрюкнул, посаженный все-таки на кол беспощадными турками, но глаз не открыл. Черт с ним, решили мы, и допили, что там оставалось, без товарища.

Я пошел пожарить яичницу и у плиты вспомнил без всякой связи, как в самый разгар бунта ко мне в квартиру ворвалась рота курсантов. Беспредельники поломали всю мебель, разбили в дребезги унитаз, выкинули в окно чемодан, в котором я хранил письма от любимой женщины и дорогие мне фотографии. После этого без пяти минут офицеры стали ****ь на полу бедную Зойку. Она же, настоящая русская баба, терпела все просто стоически. Когда курсанты, наконец, свалили, Зоя попросила выпить слабым голосом. Помню возле помойного ведра валялись разорванные карты, в открытое окно дул злой ветер. "Козлы ****ые!" - в сердцах выругался я и стал шарить по карманам в поисках десятки.
Перекусив, Зойка немного повеселела и стала рассказывать про смурную деревенскую жизнь. Про волка, который повадился ходить на конюшню и вырывать у коней здоровые куски мяса из крупов. Упомянула Степку. Бабы гомонили на току, что не жилец он. Андрюха-тракторист приебался к Палычу. Говорит, мол, чтоб подумал все-таки бригадир насчет гроба Михеичу. Тот и парня послал на ***. Кривой, конечно, затаил обиду. Потом Зойка приходит к Палычу за какой-то ***ней, а тот сидит на табуретке посреди хаты и смотрит телевизор. Он сам без рук, бригадир ****ый, одни культи торчат. Пьяный в лоскуты. Торс обнаженный. Диктор бормотал что-то неразборчивое, а Палыч время от времени прикрикивал на жену свою Лизу, которая таскала картошку из погреба, чтоб не мелькала перед ним старая курва, а потом как заорет: ну ж, натуральную ****ь промеж них вижу! Имея в виду изображение на экране, где по-прежнему что-то ****ел одинокий диктор. Потом Палыч резко вскочил, подбежал к Лизе и ****ул ей лбом в затылок. Та молча упала в раскрытую яму.

В комнате было холодно, потому что курсанты, насиловавшие Зойку, выбили окно сапогами. Им, видите ли, стало жарко. В туалет теперь тоже приходилось бегать через дорогу в шалман "Шайба", где командовал азер Федя. Он не всем открывал уборную, делал исключение только некоторым.
Времена стояли смутные. Под моим окном постоянно маячил мент, но в подъезде были ограблены почти все квартиры. Зойка рассказывала, что в последнее время она почти в школу не ходила, а если и забегала туда редкий случай, то сразу же шла к кочегару Петрухе покурить и послушать рассказы про жизнь. Они чего хотят, рассуждал чумазый тип, то есть, чиновники, я имею в виду, да хапнуть поболе и свалить отсюда на ***, а мы тут, ****ь, расхлебывай эту кашу. Он гладил ее коленки, обнимал сиськи и наливал в стакан красного вина. Хорошо там было, тепло и душевно.
- У вас тут в городе события разные, - говорила мне Зойка, затягиваясь моим бычком, - бунты назревают, а у нас там, в Варваровщине такая, ****ь, скука. - Она морщилась и зевала. - Даже старика Михеича не могли похоронить толком. Бригадир Палыч уперся рогом, так и не дал досок.- Потом она вырубилась на *** и ей приснился страшный сон.
Степка стоял перед ней весь синий. Лицо чужое, злобное. Схватил ее и бросил на рваное одеяло, что валялось на полу. Дал сапогом в живот. Скинул ватник. При этом из кармана посыпались семечки. За стенкой захрюкал будто боров Филип. Тут она, к счастью, проснулась.

Андрюшка, деревенский, ехал по грязной улице на велосипеде без рамы. Он проклинал все на свете: службу в армии, где потерял глаз, свой любимый трактор, дружка лучшего Степку, который дышал на ладан, и всю эту ****ую деревню Варваровщину. Чтоб она вообще сгинула. На ***! Грязные коровы стояли по самое вымя в навозной жиже.
«Вот бы бригадира Палыча сюды загнать, чтоб постоял тута хоть часок, сука», - зло думал про себя Андрюха. Надо сказать, что парень был крепко поддатый. Заскочил прежде к Зойке и хлебнул самогнета. Тормознулся он и у медпункта, где ветеринар Мотя и фельдшерица Клавка только что ебнули по кружке валерьянки за покойника Михеича. Ни чокаясь и ни закусывая. Чисто по-русски. Весело потрескивали дрова в буржуйке, мужик и баба меж собой беседовали.
Кривой в окно обругал их матом и поехал было к своей хате, но увидел на топкой тропке, что вела к бане, шедшую из лавки продавщицу Дашку с двумя поллитрами белой и хорошей палкой колбаски. Он к ней подвалил по-доброму и попросил поделиться добычей. Та же, не вникая в суть проблемы, послала парня на ***. Она, Дашка, гордая была и избалованная начальством. Андрюха же сильно нервничал, потому что уже хотел опохмелиться. Ни слова более не говоря, он вставил бабе в толстое брюхо длинный нож. Та рухнула и застонала. Кривой одну белую сразу же выпил из горла, а другую сховал под ватник. Колбасную палку вставил Дашке в ****у, чтоб знала наших. И поехал дальше. Тормознулся только перед большим домом бригадира Палыча. Вошел в хату и выхватил из-за пояса наган. Бригадир все еще сидел на табуретке и жрал сало.
- Ну, что, Палыч, так и не дашь досок на гроб старику Михеичу? - спросил малый угрюмо.
Бригадир по привычке послал Андюшку на ***, продолжая жрать и пялиться на экран, где по-прежнему ****аболил одинокий диктор. «
- Натуральную ж ****ь промеж них вижу, - пробормотал Палыч. Тогда охуевший Кривой несколько раз выстрелил в урода. Одна пуля попала в голову, две или три в разные участки тела. Бригадир рухнул на пол.
Андрюха поджег хату и поехал дальше.

 

Ненормандия


 Мы тогда все тусились на Нормандии-Неман, которую поэт-мракобес Кулёмин очень в точку прозвал Ненормандией. У Воробья с Воробьихой. Помню, первый раз туда попал и чуть не охуел. Прихожу, ****ь, там темно и пахнет гнилью. На стенах паутина, грязь непролазная. Да и *** с ней. Ну, сели с Джагером, ёбнули по стакану, вроде, посветлело. Тут Воробьиха, блять, подсела рядышком, стал её поглаживать, захорошело даже. У неё сиськи большие и красивые кривые ноги. Только харя очень немытая, испитая и говорит чувиха как-то с причмоком. И вдруг вижу по-одному откуда-то из тьмы выходят зомби – художник-расписдос Мельник, барабанщик ***в Зуй, поэт мракобес Кулёмин. И начинают меня запугивать: мол, лучше уходи отсюда, здесь тебя убьют. Но меня хуй запугаешь. Остался, конешна.
Уже ****ец наступал, и от отсутствия водки перекрывало кислород. Дышать просто нечем. И пахнет трупами.
Тут Графиня пришла на наше счастье с водярой и с Вертушкиным. У этой дамы, которая когда-то отсидела за что-то пару лет и теперь говорила хриплым голосом, была интересная история с Убийцей. Одно время они очень любили друг друга, но потом Графиня Убийце изменила, а тот охуел, приехал к ней в Ельню и сжёг её дом. Сама Графиня в тот момент где-то отсутствовала, что и спасло её, а Убийца после этого впал в депрессию и не вылезал из дурки. Графиня долго тосковала потом. Не по дому, а по отличной библиотеке, которая вся сгорела.
Теперь эта сучка работала в мотеле без сутенёра и очень этим гордилась. ****ась, в основном, с иностранцами, которые почему-то на неё западали. Они с Вертушкиным быстро напились, вертелись-крутились минут десять и отключились на ***, как сидели, в непроизвольных позах. Как два сидячих трупа-монумента.

Мы с Джагером ****ули ещё по стакану и решили отнехуй делать выебать Воробьиху, которая спала на полу рядом с отрубившемся Воробьём. Я, взбодрившись неслабо этой паленой водярой, схватил её практически спящую в охапку и кинул на диван. Зря я, вообще-то на это повёлся, потому что потом, как выяснилось, она всех тут на хате заразила трипаком. Да и *** с ним на самом-то деле.
Блять, водка вся кончилась. Кислород перекрыло шо****ец. Думал нах сдохну.

Но тут припёрся Масквич и принёс двадцать бутылок старого кислого пива. Он его у какого-то ларька нашёл. Хозяин выбросил это просроченное, а Масквич подобрал. Он весь в фингалах, блять, отпизженный, потому что нехуй ****еть много про свою Маскву. Он с Асаёнком газетами торговал, а потом они набрали вина и пошли пить во дворы, а там гопота сидела. Ну, Масквич датый и начал, мол, у вас здесь всё ***во, вот у нас в Маскве… Ну и понеслось. Гопота его отоварила так, что еле живой оттуда уполз, а Асаёнка выебали хором. Да и *** с ним патамушта нехуй гнать то, чего не знаешь. Потом они встречаются и тащатся на Ненармандию. Куда ж им ещё? Там только раны мы и залечиваем.

Джагер, наконец, уснул, и я закемарил. Просыпаюсь, он сидит весь обложился ножами, собрал все, какие там на кухне нашёл. Говорит: мне показалось, что нас чеченцы окружили. Он только что из Чечни прибыл и его порой пробивает на глюки. А выпить, между тем, надо очень срочно, чтобы чего-нибудь плохого с нами не случилось. Кислород блянах перекрыло шо****ец.

А нахуйпохуй, Джагер кричит и срывает с себя кожаную куртку. Пойдём сдавать.

Ну, пошли на базарчик, канешна. Скинули за бесценок. Набрали палёной бутылок семь. Только одну выпили во дворе, подходит Тимофей. (Он теперь уже покойник, а жил там неподалёку). И сообщает, блять, печальную новость. Оказывается, Боба убили в подворотне. А что, кто, зачем? Никто ничего не знает. То ли менты, то ли гопота. Покрыто мраком. Всё равно поминать надо. Боб это центровая фигура. Типо культовая. (Мы потом все к нему на кладбище часто ездили в течение года, а после забыли, где могилка). Клюв подошёл, и Убийца. Они уже в курсе. Убийца даже из дурки сдёрнул по этому случаю. А Клюв, он мудаг конченый и вечно блукуняется, и всегда старается выпить на халяву. Пшёл он нахуй, еблан.

Надо поминать человека.

Сидим все опять-таки на Ненармандии. Бухаем. Вдруг входит некто. Такой гатичный. Мы в ахуе. Чевота там они с Ворабьихой перетёрли и исчезли. У нас кислород типо уже перекрыло. Тут Ворабьиха является, вся весёлая с хитрым глазом и ящиком вотки. Кричит: гулять будем. Выпили и спрашиваем у неё: кто ж такой её посетил, интересна. Она как заржёт тут и говорит – Ацкий Сотона. Ну, мы все как рванули, кто куда. Вертушкин с лестницы летел с шестого этажа, Клюв в окно прыгнул, Тимофей просто умер, а мы с Джагером съебались как-то по-тихому, но, блять, не вспомню куда.

Пили, пили. Не помню как, но попали опять на Ненармандию. Меня чевота так вставило, шта я охуел и начал метать с балкона тарелки по берёзе. Почти все попали в точку и разбились вдребезги. Патамушта талант блять не пропьёшь.
 

Параша

 Помню, мы с Парашей Шороховой лежали на раздолбанной койке в одной дешёвой гостинице, где по коридору такой запах... просто хочется плакать. Лежали, говорю, и соревновались, кто лучше пёрнет. У меня получалось громче, но у девки, кажется, тоньше и дольше. Да и затейливей как-то. Прямо музыка слышалась замечательная. Интересных она отпускала шептунков, а у меня выходили будто взрывы такие: бух-бух. И вдруг схватился за живот. Мучаюсь, корчусь, катаюсь по койке. А Параша не замечает. Смотрит в потолок, смачно туда плюет и все пукает. Вошла, то есть, в азарт, кобыла ****ая.
  - Ну, кто выиграл? - спрашивает меня и видит, наконец, что я чуть не умираю. Кончаюсь в мученьях на полном серьёзе.
- Ах ты, миленький мой, - говорит Параша с неподдельной жалостью в голосе, - дай-ка я тебе клизму сделаю.
И что вы думаете? Эта овца позорная вставляет мне в жопу резиновую штуку и держит там ее довольно долго, все время усердно нажимая. В конце концов, я больше просто не могу терпеть. Серьёзно. Сто пудов. А она давит и давит, падла. Меня распирают газы, вот-вот взрыв будет, а Параша толкает и толкает клизму все глубже, отбрасывая мои руки, когда я хочу пресечь ее потуги. Шепчет мне на ухо:
- Подожди, зайка, сейчас все будет хорошо.
Потом я сижу на поганом ведре и вспоминаю почему-то старого гомосека Никанорыча, официанта из кабака "Пиковая дама". Мы там с Парашей пили весь вечер, а он, как мальчик, бегал среди столиков. Энергичный такой, возбужденный. Хватал пацанов за туго обтянутые джинсой попки. Он возбуждался все больше, по мере того как накачивался армянским коньяком, которым подпаивал его знакомый хачик. После, уже ночью, оба пидораса завалили к нам в номер с бухлом и фруктами. От этих гранатов меня и пробрал понос.
Когда Никонорыч и его друг ввалились в номер, мы с Парашей были уже прилично под кайфом. Мягко говоря, полуодетые. Вряд ли вменяемые. И таких мудаков к себе не звали. Водку и фрукты, конечно, забрали, а этих клиентов стали выставлять. А они, наглые, пьяные рожи, все лезли и лезли. Размахивали руками, упирались плечами и рогами, застревали в двери порочными задами. И все орали, базарили не по делу. Хотели, суки, что-то нам с Парашей доказать, петухи ****ые. Будто здесь им у нас ночлежка или комната свиданий. Шакалы ***вы!
Наконец, мы погнали их палками. Параша била гондонов по пяткам, а я исключительно по пальцам рук. Такую китайскую казнь устроили терпилам. Никанорычу в вонючем коридоре вставили в жопу швабру, а его другу хачеку загнали в рот гребенку. После чего спустили их чертей задроченых с лестницы. Они тяжело загремели вниз этажа эдак с пятого. Катились, считая рёбра. Уроды! Оба уже в возрасте, когда пора бы остепениться, подумать, может быть, о душе. А им все неймется. Ни *** выводов не делают. Закрылись в туалете и трахались там до потери пульса. Утром их нашли спящими на зассаном полу в объятиях друг друга.

Да, неслабо мы провели с Парашей тот вечер. Один из многих в ****ой жизни. Играла группа "Террор" моего карифана Жорика. Да как! Вы б послушали! Он подмигивал мне и делал такие вещи... Просто хотелось плакать. Так бы и обнял Жорика, как родного. Расцеловал бы его и послал на ***. Но приходилось себя сдерживать, так как между столиков прохаживался мусор, Тупой Вася, который бил резиновой дубинкой тех, кто уж очень расходился. Чувства юмора этот мент был лишен начисто. Однако все веселились там в полный рост, пытаясь забыть на время ****ую реальность. Ведь сколько трудов стоило вообще попасть сюда. Забить места, дать на лапу администратору, напоить швейцара.
Сначала какая-то развязная, рыжая певичка, пела песню про вишни, что давно созрели в саду у дяди Вани, а сам Иван драил спинку тете Вале в колхозной бане. Веселая песня, задорная. Хит всех времен и народов. Она брала посетителей за самое трепетное. Под неё самозабвенно танцевали, прыгали, бацали, делали. Кто во что горазд. Белые, желтые, зеленые, черные и голубые. До окончания веселья все у нас равны, а под занавес начинаются разборки.
Но самый ажиотаж наступал, когда группа "Террор" исполняла наш любимый номер: "Ты гадина!" Что тут творилось. Полный ****ец. Черные вообще вставляли в рот столовые ножи и плясали такую лезгинку, какую вам не покажут по телику. А наши бабы, сучки драные, так перед ними извивались и вообще выделывались, что где-то стыдно становилось за унижение Родины.
- Соображай, - гнал я Параше, весь потный от бешеных плясок, - я тебя как увидел в первый раз, гадом буду, думаю, ****ь, вот оно то самое, чего ждал всю жизнь. Ты такая классная. Крутая.
И прижимал ее к себе крепко, а потом отталкивал подальше.
- Ничего, - отвечала она, вся красная, расторможенная, пахнущая водкой и табаком от гривы желтых волос до самых пяток, - теперь я с тобой, Алик. Забудь всё и начни сначала. Давай, ****ь, жить по новой. Стряхнем на *** прежний груз. Верь, всё у нас будет, как надо. Мёд и мёд.
Грохотала безумная группа "Террор", хриплым голосом пела певичка с опухшей от постоянного пьянства рожей. Все танцевали, как охуевшие наглухо. Мы, наконец, вернулись за столик. Параша тотчас ёбнула водки и закусила фужером. Вот артистка! Ну, ни *** дает деваха. Все, кто был рядом, слегка прихуели. Даже мент, Тупой Вася, который вечно берёт нашего брата за жопу и тащит в участок, широко открыл рот и застыл. Тотчас туда ему в пасть залетела сотка водчонки и большой кусок курицы. Хорошо пошла. Все нормально проскочило.

- Представляешь теперь от какого подонка я беременная, Алик, - толковала она мне несколько позже, когда мы уже лежали на грязных простынях в этом вонючем номере, - я и ребенка этого не хочу, ненавижу его заочно, зуб даю, поэтому, ****ь, и долблюсь с кем попало... может, кто-то ему головку и продолбит в итоге.
Выпили мы с ней еще водки, конфискованной у пидоров, зажрали гранатами. Параше то ничего, у нее организм крепкий, а меня пронесло капитально. И на поганом ведре сидел часа полтора, но один *** обосрался опять ночью. Просыпаюсь - все простыни в говне.

- Слушай сон, Параша, - обратился я к девушке, когда мы оба уже не спали, и время было позднее, - не первый раз мне такая ***ня снится. Одна и та же ****ская картинка Репина. Будто подхожу я к костру, что запалили грузчики из винного, Евсей и Никодим, а там сидит зелёный покойник с лицом мусора Тупого Васи. И спрашивает меня, вампир, кто я такой, а после требует, гад, документы. Я смолчал, правда. Вот к чему все это, объясни, пожалуйста.
- Хорошо, что ты ему ничего не сказал, Алик. Молодец. Класс. Супер. Есть у тебя, значит, настоящая мужская выдержка. С тобой дружить можно. Иначе съел бы тебя выходец с того света.
- А вот еще тебе загадка, - продолжаю я. - Обратно снится мне мертвец. На этот раз кто-то из близких друзей. Как бы не Филиппок, который от большой любви к Любаше Пороховой, которая его обманула, коза, повесился в уборной на капюшоне собственной куртки. Вот вижу, как он на уроке физики с тоской смотрит на Любку, а та отвернулась в другую сторону, где развалившись сидит музыкант Жорик, который хорошо зарабатывает, играя на похоронах жмуриков, и строит ему глазки. Она специально задрала юбку, чтоб показать пацану свои классные ножки. Жорик веселый, богатый, наглый. А Филипп смурной и застенчивый. К тому ж на вид безобразный. Огромная голова, рыжие волосы, оттопыренные уши и язык вечно высунут. Настоящий дебил. В глазах слезы. Он очень переживает. Жалко мне его, Параша, хочется позвать, но не слушаются губы и стучат зубы. Чтоб это могло значить, а, Параш?
Одну только минутку девка подумала и отвечает кратко, что к оттепели это и к революционным переменам в обществе.
Параша сидела на полу и хлопала себя по бедрам. Рассказывала:
- Однажды, Алик, я попала на концерт какой-то ****утой рок-группы. Вообще ничего пацаны играли. Мне понравилось. Еще подогрелась портвейном и колесами. А после ускорилась. Выхожу на улицу вся такая разгоряченная, под кайфом, конечно, а этот тип Герасим прогуливает возле Дома офицеров свою немецкую овчарку. Я еще одуревшая от музона была, вся мокрая и прилично датая, а он идет такой солидный и трубкой попыхивает. Деловой что ты. Куда там. Слов нет, одни буквы. Чувствуется по нём, что имеет человек нормальную жилплощадь и счет в банке. А я, ****ь, уже бичивала в то время. На голове у Герасима одета была кожаная кепка, а рожа у мудака красная, как из печки. Ну, подвалил ко мне, такой вежливый. Разговорились с ним конкретно о рок музыке. Он сек фишку. Сто пудов. Поговорили еще о всякой ***не... Вижу, вроде, нормальный мужик, Алик. А он приглашает меня в гости. Я жрать хотела - ужас, да и выпить не отказалась бы. Короче, посидели у Герасима неслабо. Пили вино, водку и даже коньяк. Заторнуть тоже было чем. Отвечаю. Зуб даю. И не какую-нибудь дрянь жрали.
Я слушал женщину и вспоминал, как позавчера увидел возле самой обочины дороги, везя говно (я работаю говночистом), очень худую лисицу. На заснеженном поле она искала брюкву, которую тут давно уже собрали, и те, кто ее жрали, попали в больницу с отравлением. Пышный хвост рыжей кумушки привлек внимание идущих вдоль дороги бродяг и сожалели убогие об отсутствии ружьишка: уходил от них такой роскошный воротник.
За стеной раздавались выстрелы. Кто-то кого-то пускал в расход. Кричали поднявшиеся в атаку борцы за свободу: Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Тиранию - на ***! Не ссы, мочи бюрократов! А когда все стихло, раздался нестройный хор, охрипших от пьянства глоток. "Я люблю тебя жизнь", - звучало в зловещей тишине. Пели мужики и бабы. Да так грустно, что хотелось их чем-то ободрить. Постучать по батарее, что ли? Мол, держитесь, люди, что-нибудь придумаем.
- Герасим, - продолжала Параша, приняв свой дозняк, - развлекал меня, как мог. Угощал дорогими конфетками. В квартире у него классно было, и холодильник забит до отказа. Я проверила. Даже желание возникло помыть его под занавес. Отъелась я там, Алик. До икоты просто. После, видя что я затяжелела от жратвы и выпитого, Герасим погасил свет и стал домогаться. Напористый оказался жук. Клялся, что уже год без бабы, с тех пор как жена крякнула от рака. Даже показал карточку ее в гробу. Потом он просто озверел, Алик. Башню у него снесло конкретно. Сорвал с меня всю верхнюю одежду враз. Кофточку всю в горошек, которую подарил мне муж, который сейчас в зоне, и кожаную мини-юбку, презент одного черного. Но это не в падлу, потому что я этого азера потом кинула на бабки. Герасим повалил меня на пол, козел. Вернее, на ковер. И тут я увидела, что он весь в свастиках. Вмиг меня озарило: а он же фашист, сука! Вот мразь коричневая! С трусами ему пришлось туго. Тут я решила твердо сопротивляться пидарасу. Ведь не жалко было сначала дать идиоту, но когда я поняла, кто он такой на самом деле, решила, что это мне в падлу. Не *** фашистов баловать. Права я, Алик? Ещё эта немецкая овчарка, на людей тренированная, лежит рядом на ковре и давит на меня неслабого косяка. Ну, думаю, ****ец! На меня, Алик, порой находят психи, я просто зверею. Конкретно накатывает. Копченой колбаской, гад, меня заманил и водкой Немирофф. Да еще лапшой насчет прекрасного будущего. Мол, будем кататься на его тачке, отдыхать с шашлыками на даче. Ах, ты, мразь ебучая! Тут я как въебу ему ногой по яйцам. У меня удар, кстати, коронный. И тут же вставила мудаку два пальца в шнифты. Погасила уроду свет. А сама - ноги. Сдернула я, Алик, с той хаты и, по-моему, правильно сделала.
Я, конечно, одобрил поступок Параши. Поддержал ее, сказал, что всё абсолютно верно. Так, мол, и надо было. Потом мы опять лежали на раздолбанной койке, вспоминая вчерашнюю пьянку. Сколько и чего было выпито, кто вёл себя прилично, а кто нарывался и получил по башке, так как не умеет вести себя в компании. Так разговорились, что решили снова идти в кабак "Пиковая дама". Зашли, сели, заказали для начала по триста. Я выпил и пошел пожать клешню своему школьному товарищу Жорику, лидеру группы "Террор" и заказать ему новый хит сезона - "Пусть будет бунт". Эта вещь должна поставить все ****ое заведение на уши. После опять выпили с Парашей. Повторили, усугубили, утроили, учетверили... Захорошели, капитально прибалдели, заторчали. Конкретно охуели. Поссорились, наорали друг на друга и подрались. Я поставил ей фингал и выбил зуб. Она пробила мне голову железной палкой, которую постоянно таскала с собой в сумке защитного цвета.

Один ***, сколько буду жить, не забуду Парашу. Запах её, специфический аромат говна. Крупногабаритное тело, созданное для того, чтоб ласкать его, целовать и гладить. Обширное лоно, куда хотелось порой спрятаться с головой от всех невзгод и прочих жизненных неурядиц. Она манила к себе, как лакомый кусочек, как заветный пирожок с повидлом. Мы спускались с ней к речке-говнянке по топкой тропке. Раньше мы тут с пацанами играли в очко, и тому, кто проигрывал мазали рожу говном. Строгие были правила. Некоторые при этом дико кричали на весь кустарник и тогда их, придурков, еще и ****или, но, в основном, все стойко молчали, крепко сжав губы, как настоящие мужики. Вот из таких якобы дефективных мальцов и вырастают потом Матросовы и Талалихины. Да мы и чувствовали себя тогда подлинными героями, насмотревшись вдоволь фильмов про Чапая, Щорса и Котовского. Ну, вспомните хоть Молодую гвардию. Вот как надо любить Родину.
Потом мы направлялись с Парашей на базар попробовать семечек. Зачем покупать их стаканами, если можно вдоволь набрать у разных там молдаванок и ёбнутых хохлушек. На базаре было грязно. Везде лужи и потоки зловонной жидкости. Воняло охуительно. Не знаю, мне нравилось. Мы чем отличаемся от немцев? Да тем, что любим грязь и вонь. Это у нас в крови. Ну, и на *** нам порядок. Мы его в гробу видали. Правда же? Рядом с зловонными канавами лежат штабелями пьяные. Их карманы беспощадно чистит юная поросль. И правильно делают беспризорники. Не хер напиваться до бесчувствия. Обычно пацанам достается всякая мелочь, но порой везёт и на крупные купюры. Тогда они отмечают это дело: покупают водки и ширева.
Иногда я пытаюсь вспомнить, как и где я познакомился с Парашей. Но не получается, хоть убей. Наверное, я бухой был в жопу. Да и не имеет это никакого значения. Ну, так же, мужики? Может, в цирке или просто на остановке автобуса. Разговорились слово за слово. Потом взяли бутылку вина, а то и целых пять, и вмазали за знакомство на забытой стройке, где говном воняло страшно. Но мне-то по хую. Я говночист и давно привык, а Параша тоже, кажется, не обращала внимания. Бухнули, раскрепостились, помацались маленько и пошли на базар. Там катался на тележке безногий инвалид Иван Матрос. Он был в потертом бушлате, разорванной тельняшке, бескозырке без ленточек. Мужик был бухой вдупль и дико орал на весь рынок: "Гады! Гады! Гады!" Вот с такими бы бунтовать не в падлу. Он, как безумный, резко катался, наезжая на мокрые пачки из под папирос Беломор или Север. "Батальон не дрогнул!" - неслось нам вдогонку. -Гааады!"
Не помню, как мы оказались в этой гостинице, проникнув в номер совершенно бесплатно. Тут в тепле Параша стала рассказывать мне всякие небылицы. Про то, как её **** родной батя. В школе деваху тараканил физрук, в летнем лагере все мужики вожатые. Можно было предположить, что на работе Шорохову тянули только начальники, но Параша нигде никогда не работала. Это ей, конечно, большой плюс. Зато как ее ****и менты. Это ж сказка!

Мне сон часто снится. Иду я будто по говну. Оно повсюду. Родные мои экскременты, дорогие фекалии. В разных видах: и жидкое, и твердое, и смешенное. В витринах магазинов - одно оно. В упаковках и развесное. Гуляю я так, любуюсь говном и вижу, что навстречу мне канает бля Параша. Такая из себя вся не оторвёшь глаз. Подходящая, короче. Как бы созданная для подобной среды обитания. Слегка ёбнутая, но в целом ****атая тёлка. Чувствуется, ****ь, родственная душа. Познакомились, конечно, и сразу поехали к одному кирюхе, который потом сгорит в своей слесарке. Сам Санька лежал в полном отрубе. Мы с Парашей выпили, сидим ****им о приятных вещах. Вдруг является батька моего другана. Он старый зек и совершенно ёбнутый на всю голову хрон. «Всё,- думаю, кончен бал, точняк». И, правда. Этот волк противный хочет отнять у меня Парашу. И хватается, урод, за нож. Других аргументов у мрази, конечно, нет. Ну, мы, понятно, ходу с той хаты. Параша тогда, кажется, трусы забыла. Да и *** с ними.
Потом мы долго гуляли по городу.
- Сама я, - рассказывала мне про себя Параша, - возле говна родилась, Алик. Оно у нас кругом. Прямо пойдешь - непременно вляпаешься, направо свернёшь - вообще утонешь. А про лево я вообще молчу. И так ясно на ***. Хочешь верь, хочешь нет, а только правда. Но даже если сидишь дома и никуда не дёргаешься, всё равно кто-нибудь из так называемых подружек непременно притащит тебе кусок говна на палочке. Причем, знаешь Алик, так незаметно тебе подложит, сучка драная. Будет улыбаться, поскуда, что-то интересное рассказывать, отвлекать, то есть. Льстить при этом. Зубы заговаривать. И все время держать говно за пазухой. Ну не скотство разве? Форменная пидерсия. Сто пудов. Мама не горюй. А когда будет уходить, тварь грязная, где-нибудь свой подарок оставит незаметно. За кадкой, например, с капустой положит или за шторкой на подоконнике, где у меня кактусы. Вот ходишь так другой раз, секи Алик фишку, по комнате и думаешь о чём-нибудь хорошем. Как, скажем, вмажешь скоро водочки и заторнешь капусткой. И вдруг начинаешь чувствовать, что где-то в комнате воняет. И никак не поймешь толком в чем, ****ь, дело. Грешишь на то и на это. Уже и капусту всю выкинешь, бывало в окно, и кактусы порубишь на *** топором, а оно всё пахнет мне и ****ец. Воняет так... Запах этот, Алик. Да ты сам говночист, рассекать должен.
Жалко было, конечно. милую Парашу, наслушавшись таких вот ее откровений. Так и представлял я себе ее несладкую жизнь, полную всяких лишений. Проживание в бараке, где все удобства во дворе. Бегай туда посрать в любую погоду. Мрак. От такой жизни самый выносливый человек закиряет по-черному. А Параша была натура добрая, к тому же еще слаба на передок. Плюс чересчур прямая и доверчивая. Это все минусы в наше ****ское время, когда выживают лишь прожженные плуты.
- Я, Алик, - признавалась она мне в минуты откровенности, когда мы принимали по литру на рыло, - никому из мужиков отказать не могу, если просят по-нормальному. Мне их всех жалко. Если разобраться, что они в жизни видели хорошего? Да ничего. Так же? Пашут всю жизнь, а получают копейки. Виновата во всем система ****ая. Её то нам и придётся ломать очень скоро, чтоб уже вчистую избавиться от всякого говна.


Мы ****ись с Парашей беспорядочно и где попало. В совершенно порой неожиданных местах: в подвалах, на стройках, возле речки-говнянки, на Тропе Хошимина, у землянки в три наката, на помойке... Кстати, там мы нередко находили колеса целыми упаковками и жрали их за милую душу. По-видимому, недалеко находился дурдом, вот эти лекарства с просроченным сроком давности и выкидывали. Нам-то по хую, у нас организмы железные. Когда закидывались этой бедой, вся проклятая реальность сразу исчезала, и мир становился куда более приятным. Колеснув неслабо, мы вместо зловоний вдыхали настоящее индийское благовоние и балдели капитально. Особенно Параша тащилась и ****ато при этом мычала.
Но больше всего мы с Парашей любили отдохнуть на кладбище. Как-то раз, наславу посношавшись, мы приснули с ней на какой-то безымянной могилке. Среди ночи я просыпаюсь от страшного холода. Вижу, девка спит рядом кверху пузом. Храпит, ****ь, на весь погост. Я растягиваю ширинку своих штанов и начинаю ссать прямо на могильный камень. К сожалению, какого-то неизвестного типа. Впоследствии, правда, я выяснил с помощью Матвея Малафеева, кладбищенского сторожа, что фамилии похороненых замазывают тут говном гадкие мальчишки, которые не ходят в школу, а хулиганят на кладбище. Злое у нас молодое поколение, крайне жестокое. Попадись им тут в ночное время, загрызут хуже покойников.
Поссав, я присел на холмик и стал кушать пирожок с повидлом, спизженный мною на базаре. Он был уже холодный. А ногой трогал машинально берцовую кость, что высовывалась из могилки. Наконец, вытащил её всю из земли и приложил к своей ноге. Пришлась отлично. Мой размер. Класс. Беру, заверните на ***. Потом и череп там нашёлся. Шёл дождь. Было мокро, противно. Я немного побегал и поиграл с черепушкой, как с мячиком. Параша повернулась ко мне широким задом и храпела уже махровым храпом. Наигравшись вдоволь, я стал вспоминать отнехуй делать босоногое детство, когда мы голодали и ели натуральное говно. А что делать? Жить-то хочется. Дело было после войны. Кругом одни развалины. Люди все тоже с разъёбанной начисто психикой. Просто дебильные психопаты. Орали друг на друга до хрипоты и постоянно норовили разбить один другому ****ьники. Но мы, пацаны, тоже дикие были. Однажды, насмотревшись военных фильмов, мы решили напасть на школу и замочить на *** всех учителей. Наняли для этой цели дядю Федю, извозчика. Он был убийца и всю жизнь, считай, провёл в дурдоме. Однако, пребывание в дурке пошло человеку, кажется, только на пользу. На вид он был очень здоровый, краснощёкий и энергичный. К тому же, очень приветливый и пах отлично навозом, потому что постоянно пьяный засыпал на конюшне. Федя был добрый. Он катал нас на санях и при этом заразительно смеялся, показывая крепкие белые большие зубы. Завидя нас издалека, он подлетал на своих лёгких саночках и желал нам "доброго здоровьечка".
Итак, мы его уговорили. Поставили на дровни пулемёт, который недавно только отыскали в лесу, и вперёд. За Родину! Как в кино прямо. Пел в ушах резкий и дерзкий ветер. Нам всё было по хую. Замочим гадов, а потом будь что будет. "Эгей, ребятушки!" - дико орал Федя, который видел в учение одну беду, и нам очень сочувствовал. Сам в расстегнутом полушубке, вытертой больничной синей ушанке, во рту лихая папироска прыгает от одного края к другому. По накатанной дорожке мы летели к нашей школе. Надо вставить учителям-мучителям по самые помидоры. Как они нас достали!
Вот это промелькнуло у меня перед глазами, пока отдыхали с Парашей на кладбище. Потом наступило утро. Оживились птички на больших мрачных деревьях. Они хорошо питались за счет умерших. Были толстые и малоподвижные. Да тут и нам кой чего перепало. На могилах люди постоянно оставляют чего-нибудь выпить. Похмелились с девкой неслабо. Чуть придя в себя, я сразу повалил ее на старую фуфайку. Она широко раздвинула ноги и тяжело запыхтела. Дырка у нее была очень удобная: прямо по центру.
Вот за этим самым делом и накрыл нас сторож Малафеев, который, один ***, считал, что нет порядка, с тех пор как Сталин откинул копыта. С тех пор он на все забил, считая что все люди это только потенциальное удобрение для кладбищенского огорода. Сам он разбил тут на погосте грядки и выращивал всякие овощи, которые действительно превосходили свои обычные размеры. Урожаи снимал мужик отменные и всегда приглашал нас пжоать и выпить водовки по ходу вечно голодных.

А вскоре, чтоб отвлечься и немного развеяться, мы с Парашей отвалили в сторону моря. Путешествовали гопстопом. Голосовали на старой смоленской дороге. Делали так: Параша стояла на обочине в короткой юбке, а я прятался где-нибудь неподалёку. Водилы западали на бабу и безотказно почти тормозили. Тут и я выскакивал и сразу накидывал мудакам на шею удавку. Потом мы уже творили с волками позорными, что хотели. Когда отдыхали где-нибудь на природе, Параша все клялась мне в любви и твердила, что не ***во бы нам умереть в одно время.

- Прикинь, - размечталась лоховка, - лежим мы с тобой, зайка, в прохладной покойницкой. Голенькие. И как бы общаемся. Вспоминаем замечательные истории из боевого прошлого. Наслаждаемся. Рядом на полу храпит сторож, Матвей Малафеев, нам знакомый, который в двенадцать часов ровно было проснулся и, к своей неописуемой радости, обнаружил в кармане фуфайки полбутылки водки. Такое с ним раз в сто лет бывает. Хлебнул старый мудак и опять забылся кошмаром.

Потом мы снова тряслись по нашему ****ому бездорожью. Бились боками, отбивали кобчики. По ходу брали магазины, бомбили сберкассы, мочили всякую ***ту и грабили всех подряд.
По краям дороги всё двигались какие-то странники. Бичёвского вида людишки. Слышались обрывки их невесёлых разговоров:
- Козлы тут кругом, мужики, одни, ****ь, козлы вонючие.
- Да колотун страшный, замёрзли мы все на ***.
  - Очнулся я, смотрю - глядят на меня идолища поганые.
- Кругом, ох, хари злые...

Проезжали всякие богом забытые селения. Например, Семёновское, где три здоровых мужика, богатыря просто, решили выпить по случаю Дня весны. Но водки в деревне не оказалось. Тогда захотели самогона, только и его не нашлось, как на грех, ибо сельчане керосинили уже седьмые сутки и успели выдуть всё зелье, а нового пока не нагнали. Оставалась одна тормозная жидкость. Да брали наших мужиков некоторые сомнения. Однако подёргались туда-сюда, нигде нет путяного спиртного. И решили идиоты, что проспиртованное тело, в случае чего, в земле лучше сохраняется. Дёрнули храбрецы этой гадости. И что ж в итоге? Ослепли все сразу же, но умерли постепенно один за другим в соответствии с силами и здоровьем.
Миновали мы сельцо Шокино, где парнишка один, опившись какой-то дряни, забил двух девок до смерти скаткой, а потом подпалил хату с трупами. Озверевшие обитатели этих мест, поймав убивца, кинули его живьём в огонь.
Въехали в деревню Берёзкино, где скотник, Фадей Кручёный, сжёг двоих своих сыновей в сарае, после того как они заснули там пьяные. Пили они все вместе трое суток, и в оконцовке бате показалось, что ребята, оба трактористы, маленько наебали его в смысле доз спиртного. Скроили, то есть, от бати цельную бутылку. Ну, и наказал их старый мудак по своему.

И много ещё подобных населённых пунктов проехали мы, где творилось нечто похожее или ещё того круче.
Я приснул маленько и увидел во сне домик Кутузова. Я лежал на печке и драл какую-то бабу, а в это время внизу шёл знаменитый военный совет в Филях. Кончив, я выглянул за занавеску и узрел одноглазого фельдмаршала в окружении офицеров. Они все были мёртвые, разумеется.
А когда проснулся, увидел перед собой старушку в чёрном платочке, очень бледнолицую. Она бормотала что-то своё смурное. Я прислушался. Старая шептала: "Ой, вы сраки мои сраки, ссаки мои ссаки, голос, как ****ы волос, и говна вам ещё короб, серп и молот, а работа не *** - стояла и стоять будет. Сама-то я из Джанкоя родом. Жила там с мужиком одним. Он мерин такой высокий, а я маленькая совсем сама. Ах вы, ссаки мои ссака, сраки вы мои сраки, ****ёшь, мудёшь и провокация, ****ая революция. Ну, живём помаленьку. Он мне очень нравится. Весь такой из себя чёрный, сильный. Пять палок за раз кидал обычно. Хорошо-то хорошо, только начала я примечать. Сраки мои сраки, голос, как ****ы волос, да голой жопой в крапиву, а ***м по лбу, говна вам цельный короб, лектрофикация плюс советска власть. Да, и вижу я, что он посылки куда-то всё шлёт. С мукой, сахаром, крупой, печеньем, конфеточками... Ой, вы, ссаки мои сраки, ёб его колхоза мать! Ума не могла прикинуть. Во, ****ь, задача. Куда? Зачем? Ссаки мои ссаки, сраки мои сраки. Хорошо подсказали добрые люди. Голос, как ****ы волос. У него там где-то жила любовница. Змея-разлучница. А, ты хуило, думаю, мудак ****ый, раз****яй хуев, пидор задроченный. Вот приходит он, ой, вы ссаки мои ссаки, ой, вы сраки мои сраки, хуй бы что, а я ставлю табуретку, потому что сама маленького росточка, а он - верста такая вот, беру молоточек, прыг и бью ему прямо по кумпалу. Тюк. Он - брык с копыт и лежит, как подкошенный. Ах, вы сраки мои сраки, ах, вы ссаки мои ссаки, ёб его колхоза мать. Голос, как ****ы волос. Забрал меня, конечно. Посадили. Ёбаный случай. Дали срок. Сижу на зоне, а этот хуило всё письма шлёт, просит свиданку, умоляет забыть измену. Ладно, ссаки мои ссаки. Даю добро. Приезжает хуеплёт ебаный. А я ставлю чайничек к его приезду долгожданному. Вот ведут меня к нему на встречу менты поганые. А я иду, сраки мои сраки, говна короб да хуй вам в жопу, подойду с чайником да как плесну ему, козлу, кипяточком в рожу. Ссаки мои ссаки, сраки мои сраки, лектрификация плюс советска власть! Знай ёбтвоюмать наших. Хуй пополам, ****а вдребезги, красная армия всех сильней. Я измену не прощаю ни в жисть. Нет, на хуй и в ****у. Голос, как ****ы волос. Никогда. Броня крепка и танки наши быстры. Ой вы ссаки мои ссаки, сраки мои сраки...
Чёрная бабка пропала также чудно, как и появилась. А тут и ночь наступила. Ночевали же и предавались любви мы с Парашей, обои в ватниках и валенках, на развалинах церкви, где говна столько, что можно удобрить целое поле, да вот не доходят у начальства руки заняться этим полезным делом. Да и работать некому стало, все только срать горазды. Я прогуливался с любимой по храму, как по музею. То там, то здесь валялись пустые бутылки, рваные сапоги, драные штаны и даже женские трусики. На стенах надписи, как в сортире. Нас сопровождал в качестве экскурсовода холодный ветер во все дырки.
- Ой, скорей бы к морю, - проговорила Параша, поеживаясь, - погреться охота очень. - И прижалась ко мне девушка всем телом.
У костра, после того как повечеряли и выпили флягу спирта, конфискованную в аптеке, я завязал ей глаза колючим шарфом, вставил в рот варежку и связал руки рваным чулком. Она дёргалась, мычала угрожающе и пыталась петь что-то, типа "все как один умрём". Я хотел слегка поколотить Парашу большим шадером, который нашёл возле скелета человека в истлевшей кирзе и шинелке, но тут услышал угрожающее бормотанье, а потом увидел приведение. Некто, оборванный весь в клочья, грязный и вонючий, бродил по развалинам, как будто искал тут вчерашний день. Обзывал по ходу кого-то выродками, шакалами, ублюдками, уёбками и пидорасами. Призывал мочить всех незамедлительно во имя Родины. Клялся быть в первых рядах борцов за правое дело. Матерился замысловато и многословно. Зло. Ядовито. Трехэтажно, само собой. Глухо звучала его лужёная глотка в условиях неплохой церковной акустики.
Когда призрак куда-то съебался, я провёл острым лезвием штырины по горлу Шороховой, а потом и полоснул слегка. Вид крови возбудил меня. Я весь затрясся. Захотелось резать её, сучку, на кусочки, запихивать в жопу бутылку, ссать на неё сверху...
- Ты что, псих? - закричала вдруг Параша, вытолкнув изо рта варежку. - Придурок! Идиот ёбнутый! Скотина грязная!
Я пришёл в себя и стал бормотать какой-то оправдательный вздор. Извинялся и грешил на извилины и ****скую жизнь, которая любого доведёт до гопстопа и прямого живодёрства. Обвинял во всём больное общество, которое плодит шизофреников. Уверял, что хотел её выебать, но никак не мёртвую.
- А сам что делаешь, падла? Брось нож сейчас же. Брось, подонок. Ещё чего удумал. Я, может, жить хочу. Надо тут кое с кем конкретно рассчитаться. К тому ж, я беременная, учти, Алик. Тебе всё понятно?
Да ясный ***. Я попросил у неё прощенья, и мы помирились.

Дней за пять до отъезда я сидел на кухне у кента по воле музыканта Жорика. Мы пили паленую водку и ****ели о всякой отвлечённой поебене. Жорик находился в депрессии и клял свою ****ую жизнь. Так достал, сука, что хотелось заткнуть ему пасть вонючей портянкой. Сам весь в саже, потому что только что лазил в трубу, куда галки наносили прутьев и свили гнёзда. От них, падлюг, чад стоит в комнате. А печка вся холодная. Вот же ****ская жизнь! Так можно и околеть, загнуться, крякнуть, двинуть кони... Если бы не паленая водяра, ****ец нам всем давно наступил бы. Сто пудов. Короче, он так разнылся, что я, наверное, точно въебал бы карифану табуреткой, если бы не пришла Параша. Она как раз вошла и присела на край венского стула. Смурная баба была страшно. Сразу видно по роже. И красная от слёз. Оказывается, она только с поминок да ещё под дождь попала.
- Как жалко Любашу, - стучала Параша зубами о стакан с водярой, поминая лучшую подружку, - какая она девка была классная, если б вы только знали. Как мы с ней гуляли, давали шороха. Мужиков легко динамили, кабаки опрокидывали... И на *** ж она к этому извращенцу пошла? Я ж её предупреждала. Помнишь я тебе, Алик, про Герасима рассказывала? - Она посмотрела на меня заплаканными мутными глазами. Я кивнул утвердительно, и Параша продолжала:
- Так вот, как я и думала, он настоящим фашистом оказался. Урод натуральный. Уёбище. Садист. Маньяк ****ый. Где-то двадцать баб на счету у подонка. Да на самом деле, я думаю, гораздо больше. Менты скрывают настоящее количество жертв. ****ь! Этот пидор, прикиньте, мужики, мою Любашу придушил её же бюстгальтером. Она нежная, не то, что я, и должного сопротивления не оказала этому животному. Выебал её три раза - два в ****у и один в жопу, когда она уже была в агонии. Потом ещё мёртвую долбил немеренно. Ну, не тварь ли!
Жорик, и так расстроенный, во что бы то ни стало хотел отвлекаться от траурной темы. Жмурики ему уже давно надоели, потому что он частенько халтурил в похоронном оркестре. Он налил себе полный до краёв стакан палёной водяры и выпил, ни с кем не чокаясь, как положено. Молча и сурово заторнул беломориной из смятой пачки, что валялась на столе, не известно кем тут оставленая. Может быть, той же Любашей Пороховой, что сгорела не за ***. Она частенько забегала сюда, чтоб побазарить с авторитетным музыкантом из культовой группы "Террор". Они всю ночь могли ****еть за жизнь эту ****ую.
Остаканившись, Жора уже мало чего соображая, обнял ****югу Шорохову за красную толстую шею и потянул её резко вниз. Сунул чувиху мордой в разлитую вонючую жидкость.
На кухне у него пахло так, будто кто-то сдох совсем рядом. Чтобы уйти хоть на время от проклятой реальности, я решил приснуть немного на разъёбанной койке кента по воле. В страшном сне мне виделись оборотни, в которых я стрелял и стрелял из маузера. Они расплодились, как крысы, в неблагополучном обществе, и мне выпала честь уничтожать их гадское племя. Я клал их штабелями, но они, падлы, всё лезли и лезли из-под пола. Отстреливаясь, я заскочил в какую-то комнату по-соседству и увидел на полу мёртвую старуху. Она умерла месяцев шесть назад и здорово пахла. Всем она была как бы по хую, хотя воняла по всем этажам и коридорам. На *** такие сны, прикинул я, и проснулся.
Жорик в это время во всю фаловал Шорохову, избавляя её постепенно от лишней одежды и ложного стыда. Скинул к чёрту всё это излишество, что портит настроение - весь этот траур: чёрное платье, тёмную немаркую кофточку в скромный горошек (подарок мужа, который теперь в зоне), платочек соответственно не яркий... Сам разделся мгновенно, как по тревоге наоборот. Предстал перед пьяной женщиной хилый, с впалой грудью, кривыми ногами, но с великолепно надутыми щеками. Это у него профессиональное, ведь Жора играет на трубе классно. Пахло же от мужика докторской колбаской и селёдкой иваси. Успел-таки где-то на халяву перекусить. Да ему заебись. Он же в кабаке работает. Там и хапнуть всегда можно и неслабо заторнуть. А ещё на жизнь жалуется, урод. Зажрался просто, дебил конченый.
- Ну, как на поминках-то было, рассказывай, - стал он допрашивать бабу, выебав её во все дырки.
- Отлично посидели, - отвечала Параша, - гульнули классно. Прима. Водки было море. Это, Жорик, главное. Народу, правда, набежало до ***. Некоторые даже Любку не знали толком, а припёрлись, суки-драные. Ну, сам знаешь, как у нас народ любит выпить на халяву. Уёбки задроченные. В две партии поэтому размещались на лавках. Сразу всем мест не хватило, естественно. А Любашу, ****ь, быстро закопали. Трёх дней не прошло даже. Слишком такая смерть считается позорной. Хотя тут надо разобраться, правда, Жорик? При чём тут она спрашивается? Но народ у нас тёмный. Дремучий. Притом тупой. И, кстати, в основном, ёбнутый. Крышу у всех снесло на ***. Тут революция нужна, я лично так считаю. А то одни идиоты кругом без булды и ****ства. Посмотри на рожи, Жорик. Ты ж человек грамотный, наверное, про пьяное зачатие слышал. Сидят там за столом, бакланят, кто о чём. Хоть бы один козёл Любашу вспомнил. Перетирают своё чужое, и про похороны уже забыли. Ну, я послушала их ****ые тёрки и завелась тоже. Кому такое ****ство понравится? Забазарила с одной овцой в рваном халате. Набила её ****ьник в итоге, а после как рявкну на всю комнату: "Умрите, мрази!" Что ты думаешь, Жорик? Уроды ноль внимания. Не угомонились ни хрена.
- Значит, водки, говоришь, было достаточно, - констатировал удовлетворённо Жорик, дотошный в деталях там, где дело касалось самого главного. Без чего не быть ни дням рожденья, ни свадьбам, ни тем более похоронам.
- Я бы их всех там замочила, зуб даю, если б не вывели меня оттуда два амбала, - закончила Параша про поминки.

В морге было тихо-тихо. Трупики свалены в одну кучу. Только маленький ребёночек, выливший на себя кастрюлю кипяточка, лежал в сторонке. "Косяком пошёл нынче покойник, - размышлял Матвей Малафеев, приняв очередной дозняк, - да и не удивительно по нашему-то смутному времени, когда забыли все старые ценности. Вот оттого и смертоубийства встречаются чаще, чем надо бы. Нехорошая пора на дворе, и всё может свободно кончиться революцией. Мрёт народ страшно, да и помогать начали активно друг дружке на тот свет отправляться, вот что характерно. Человеку теперь ближнего порешить, что два пальца обоссать".
Малафей лежит возле холодной стенки, и в голову ему лезет всякая дрянь. Вспоминает, например, вчерашний вечер, когда он, хорошенько предварительно поддав, вытащил из кучи трупов красивую девушку. Прямо артистка на вид. Краля. Какие большие сиськи, крутые бёдра, развитая жопа. Не удержался старый и подрочил над покойницей. Потом решил быть умнее. Сбегал в больницу, не поленился, и привёл с собой несколько обречённых больных. Брал с них по десятке. Они ****и Любку от всей души во все дырки и очень благодарили Малафея за такое классное удовольствие. Повезло им, болезным, незадолго до смерти.
Сам морг расположен в небольшом неказистом домишке при больнице, которая напоминает плохой сарай. Напротив же - новое здание отделения милиции. Такие вопиющие контрасты непроизвольно навевали старому рас****яю мысли о круговращении говна в природе. Любит порассуждать на эту тему ёбнутый дедуля, приняв свой дозняк прямо из горлышка. Сторож, надо сказать, был склонен к философии, как большинство русских, которые на этой почве точно ёбнулись. Но Малафей работал в морге и на кладбище, а тут по неволе станешь стоиком. Немало он перехоронил и проводил на тот свет нашего брата мертвеца.
Ментовка ж поблизости, считай через дорогу, тесно срослась в его понятии с моргом из-за частых случаев убийств там задержанных. И очень даже удобно. Клиент прямо из отделения попадает прямиком в покойницкую. "Вот ****а мать какое дело", - размышляет старик почти что вслух, ёбнув ещё из горла.
А больница была очень плохонькая. В сортирах почти каждый день случалось наводнение: всплывало говно и текло по коридорам. Тогда Малафей, больше ж некому, надевал болотники и без противогаза, проявляя личное геройство в мирное время, с одним заветным толкачём в руках шёл на откачку. Цельный день у деда другой раз на такое дело уходило. Зато как доволен был потом результатом своего нелёгкого труда. Администрация его поощряла: наливали толстые жизнерадостные сёстры с торчащими в разные стороны жопами и сиськами старикану стаканюгу спирта. А он и рад. «Много ли человеку для счастья надо?» Прикидывал наш философ.
После приёма Малафей шёл, пошатываясь, по коридору, где икалось от плохопереваренного, чесалось от давно не мытого, плевалось во все стороны от бессильной злобы, и воняло, прямо как в морге. Вспоминались только бесцельно прожитые годы, угробленное не за *** здоровье. Лежи теперь в этой грязной сырой палате с тараканами и дави клопа. Готовься к смерти, так как мало кто нынче отсюда живым выходит. Кто сам загинается, а кому хирурги-живодёры помогают откинуться. Кури Беломор, Север, Приму. Слушай по радио ненавистные симфонии, базарь с соседями по койке, такими же кончеными типами, как и ты сам, про грибы, ягоды, охоту, рыбалку, выпивку и гулянки. Всё в прошлом. Жизнь кончена. Известный факт, что большинство пациентов попадает отсюда прямо в заведение Малафея, выделенного ему под охрану. Лежи пока тут смирно, почитывая отнехуй делать всякие газетки, поигрывай в шашки-шахматы-домино. Обменивайся полезными, но уже ни хера тебе не нужными сведениями о приусадебном участке, выражая робкую надежду на то, что учёные, наконец, одержат победу над колорадским жучком-вредителем, подброшенным нам американцами.
Вместе со сквозняком протянуло призраком слесаря Сашки, который умер недавно в своей родной слесарке. Сгорел там, так и не дождавшись квалифицированной помощи. Он выпил стакан лака для окраски дверей да окон, и хоть бы что человеку. Захорошел только, зацвёл мордой. Но вдогонку пустил, как нарочно, сотку водки, что оставалась на дне бутылки от дружка Петьки, которому было уже довольно. Впрочем, Петруха на сей раз вовремя унёс ноги. А вот у Саньки вдруг начались в животе страшные рези.
 "Нет, водочка нынче уже не та, - размышлял Малафей, лёжа в морге и вспоминая распрекрасное прошлое, когда всё спиртное стоило исключительно дёшево, - много в ней сейчас химии и голимого оцетона. Запросто можно ласты склеить, любой самый крепкий организм не выдержит, на что мы русские люди выносливые, но, бывает, ломаемся".
По ассоциации вспомнил старый хрен дружка своего Лёху, который выпил двадцать пузырьков корвалола на прошлой неделе, и ему хоть бы ***. Потом вскочил и стал зачем-то пилить немецкий снаряд, найденный утром того же дня на огороде. Долго искали потом люди из военкомата кусочки бренного тела работяги, который ещё много мог бы принести пользы Родине. Чёрт ли Лёху укусил за пятку, что он придумал себе такую изощрённую пищу для ума и зарядку для рук.
- Вот поэтому и ненавидим мы фрицев, - произнёс вслух Матвей, дрожа уже под утро от холода и понимания с ужасом, что водочка-то вся кончилась.

- Помнишь, - шептала Шорохова, дёргая меня за волосы, когда я хотел уснуть, утомившись многодневной тряской по разбитой дороге, - как мы любовались у моря этим гигантом, что стал приходить к нам в палатку регулярно под вечер и дышал над паром, когда я варила суп из концентратов? Потом мы пили вино, спижженое из магазина, и пели нашу любимую песню "Ты гадина". Когда ты однажды ушёл куда-то на дело, Алик, атлет подсел ко мне поближе, играя биципсами. Взял меня за руку осторожно, чтоб не сделать мне больно. Если по-честному, то я чуть не кончила, Алик, прости меня, суку. Но он казался таким милым, ласковым, благородным. Где мы с тобой ещё таких людей видели, зайка? Он нежно гладил мою коленку, а я закусила губу, чтоб не вскрикнуть. На мне был один халатик и под ним абсолютно ничего. Голое тело, Алик. А он такой огромный. Сверху видел, конечно, мою неслабую грудь, но был какой-то грустный всю дорогу. Наверно, его не прикалывало жить в горах, так как мать-сыра-земля его больше не носила. Рассекаешь, Алик? Вот до чего довёл мужика ****ый культуризм. Прикинь, Алик. Я тебе, кажется, уже говорила, что когда доходит до главного, я редко, какому мужику могу отказать. Разве что полному мудаку и уёбищу, типа Герасима. А так, разрешаю им делать со мной всё, что угодно. Многие этим, конечно, прямо внаглую пользуются, сволочи. А гигант, Алик, хоть и большого роста, но в других отношениях был просто ребёнок малый. Причём такой робкий, что уссаться можно. Не пижжу ни грамма. Целовал кончики моих грязных пальцев, ласкал за ушком, где прыщики, залез даже языком мне в жопу... И всё. Клянусь могилой матери. Больше ничего не было.
Потом он повёл нас в кабак, когда ты вернулся. Я тебя, Алик, не спрашивала, не дай соврать, где ты пропадал. Знала, что ходил на дело, вот и всё. Накаченный заказал нам бутылку коньяка самого лучшего, абсолютно не вонючего. Это я прекрасно, Алик, помню. Совершенно ведь трезвая была., как стекло, блять. Потом, конечно, вырубилась, но уже под самый занавес. А что в кабаке было, могу рассказать в деталях. Зуб даю. Без булды и ****ства. Играла группа Жорика "Террор". Не так, что ли? Они к морю ещё раньше нас прибыли. Наверно, самолётом долетели. Жора ещё нам, помнишь, подмигивал. Очень классно они исполнили ****атый шлягер "Ты гадина". Может, только излишне громко. Да это по хую, все уже были сильно датые и не обращали внимания. Не знаю, как ты, Алик, но я получила хорошее потрясение в тот вечер. Мы вмазали за всю ***ню и танцевали втроём, как сумасшедшие. Обнялись, словно родные, и орали, стараясь перекричать ****ых музыкантов и красноволосую хриплоголосую певичку. Она, кстати, полная истеричка, ты заметил? А мы клялись друг другу в любви и дружбе. Целовались и обещали никогда не расставаться. Уже за полночь пошли мы на свежий воздух к морю.
Тут Параша прервала свой рассказ и крепко задумалась, добивая примину резкими затяжками. Я обнял любимую за широкие плечи и протянул ей красную пачку. В воздухе пахло перегаром и гарью. Вспомнил тоже этот наш отдых на югах. Да ничего хорошего. Ну, взяли несколько магазинов и один банк. Делов куча. А, в общем, там тоже мрак. Вдоль побережья ходят спецназовцы, а из гор ***чут снайперы. Не расслабишься толком. Перед самым отъёздом помню, увидел Парашу на косе всю скрюченную, мокрую, дрожащую, как микроб перед куском мыла. Абсолютно голую.
- Кто ж тебя так напугал, милая? - спросил я у неё, подходя поближе.
Она сначала молчала наглухо и никак не могла попасть в рот сигаретиной. Потом, по прошествии целой вечности, не выдержала и заговорила. Попросила, чтоб я отвёл её в палатку и срочно угостил вином. Где ж его взять, если всё выпито. Ничего не поделаешь. Пришлось идти воровать в ближайший винный. Лезть в окошко, нырять в правый от прилавка угол, где стояли ящики с Рубином. Рисковать, бля, свободой.
Шорохова само собой про гиганта умолчала, мочалка драная. Не стала рассказывать подробности, как он гонял её голую по пляжу, а она рыла в песке норы и залезала туда с головой, пытаясь спрятаться от изверга. Но он достал её оттуда своим огромным ***м и **** так долго, что ей стало плохо. Начала блевать. А потом уже ничего не помнит.

Наконец, кое-как оправившись, я вышел из уборной. Прикид мой - латаный пиджачок на голое тело да рваное чёрное трико. А ***? И тут я вдруг понял, что забыл всё на свете. Не мог вспомнить, как называются самые нужные в быту вещи: утюг, клизма, клещи, гроб. Ни хрена не помнил, как надо правильно ссать и обоссался весь нахуй. Уже не мог представить себе рельеф Чукотки, и только барельеф тела Шороховой видел очень даже ясно. Прошёл к койке на ощупь, не зажигая света. Всем своим ошарашенным видом свидетельствовал о четырёх часах утра. Лёг и, забывшись без сна, провалился в далёкое прошлое.
Я представил себе покойничка Филиппка на первой парте. Он имел огромную стриженую голову, в которую Жорик любил бить из резинки алюминиевыми скобками. Он сидел обычно на камчатке как первый хулиган в классе и, натянув на пальцы резинку, ****ячил по лучшим ученикам, иногда попадая в училок. Да ему по хую. Он забил давно на учёбу, и **** всех в рот., потому что играет в оркестре знаминитого музыканта Гелика и халтурит на похоронах. Филя только вскрикивал, хватался за затылок и жалко улыбался после метких попаданий товарища. Делал смешные умоляющие рожи, но никогда Жору не закладывал, считая пацана своим другом.
Где-то в центре класса сидит его любимая Любаша Порохова, первая красавица. Чувиха супер. Она жрёт конфеты, пастилу и пирожные, которыми её снабжает Жорик. Он уже и тогда неслабо наваривался на жмуриках и угощал Любашу сладостями, а меня коньяком. Любка, понятное дело, улыбается своему кавалеру и показывает ему красивые ноги чуть не до самой жопы. Тот доволен и опять метит скобкой в жалкого Филю.
Да, это было классное время. Мы во всю пили портвейн и устраивали сейшаны у кого-нибудь на хате. Бацали, делали, плясали, прыгали. Кидали друг друга через головы и пропускали между ног. Жорик, когда напивался, становился страшно агрессивным и выёбистым. Он приставал к кому-нибудь из пацанов и начинал мучить. Выворачивал руки, бил коленкой под зад, кусал за плечи. Неоднократно его выбор падал на Филиппка. Он душил сопляка школьным ремнём, выливал ему на голову стаканы вина, посыпал табаком под крутую музыку Назарет и Слейд. Любаша смеялась от души, сидя на диване, утопая в него роскошным задом и покуривая хорошую сигаретку. Филя ей, разумеется, был до ****ы. Чувиха по уши была влюблена в Жорика. Да и было в кого: чувак носил узкие левиса, рубашку деним и кроссовки Найк. А как он на трубе играл. Сказка. Девки прямо в обморок падали. Любаша тащилась и кончала при этом. "Просто гений", - шептала она своим лучшим подружкам.
Что говорить, было дело. Жорик играл классно и пел грубым басом, подражая своему кумиру Луи Армстронгу: "Солнце взошло, а три негретоса роют яму, а-а-а на ***яя? Они хоронят обезьяну". С чувством он делал эту классическую вещь, с большим, ****ь, азартом. Мы слушали его и жрали горький английский шоколад, курили американские сигареты, потому что случалось общались с интуристами, и кое-кого из нас уже дёргали в Серый дом.
Короче, Жорик привязал бедного Филю к стулу и стал выдавать ему за щеку. Потом подвалил к Любаше и рывком стянул с неё юбку. Она не очень-то сопротивлялось. А пацан ещё спрашивал: "Дашь, ****ь? Дашь, говорю, шкура?" Он долго ломал ей целку. Девке было, конечно, больно, однако она терпела. Наконец, трубач ***в сообразил. Схватил свою трубу и вставил ей в ****у. Кровищи было... ****ь мой ***.
В тот момент Филиппок ненавидел Жору, а Любку презирал. Этот маленький, большеголовый, рыжий стриженый мальчонка был не то что дурак, но, скорее, напрочь ****утое создание. Он мечтал стать продавцом пива в ларьке на базаре, чтоб по-полной наёбывать алкашей. Но случилось иначе. После того как Жора успешно сломал Любаше целку, мы всей толпой отправились в кабак, чтобы отпраздновать это знаменательное событие. Филя немного капризничал, но, засадив стакан водяры в туалете, прежде чем подняться в зал, пришёл в норму. Порохова, ****юга, цвела, ощущая себя стопроцентной женщиной.
Усевшись за столик, мы заказали три бутылки Столичной, пять портвейна и мясные салаты. Пили за всё хорошее. За любовь, само собой, и за крепкую мужскую дружбу. Гомосек Никонорыч уже тогда халдействовал и пытался хватать нас за попки. Жорик дал ему неслабой ****ы на кухне. Тогда пидар запал исключительно на Филиппка. Всю дорогу лапал его и гладил. Пацан был робкий, всё сносил покорно. Только краснел своей веснусчатой глупой рожей. Наконец, не выдержал и побежал в уборную. Но наглый халдей, казалось, только этого и ждал. Он стремительно ворвался в туалет и застал мальчишку со снятыми штанами. Тут же начал целовать его и гладить. Потом резко повернул к себе задом и засадил Филе в жопу. У бедняги даже глаза вылезли на лоб. Его тупые серые зенки.
Филиппок пришёл к нам за столик, чтобы попрощаться. "Ну, ладно, - говорит, - ребята, вы тут веселитесь, а я пошёл". Мы тогда не поняли конкретно, в чём дело. Уже сильно датые были и глумились по полной. За всю ***ню. Любаша вообще ноль внимания. Даже не попрощалась с парнем. Ёбнула очередную рюмку и закусила свежим огурчиком. Филя, вроде, никому из нас не нужен был. Да если честно, в компании он был лишним. Всё больше молчал или городил явную ***ню. Уставиться бывало на Порохову и смотрит целый час. "Тупой он что ли?" - думала про себя девушка. И дула губки. Ей это не нравилось. Никонорыч по ходу затащил Филиппка в халдейскую и поставил его раком. А потом, развеселившись, дал мальчонке такого пинка, что тот прямо скатился с крутой лестницы.
Да, всё это, конечно, усугубило дело. Он вернулся к себе в барак поздно ночью. Где он шлялся до этого никому не известно. Не ужинал, даже чаю не попил. Сразу прошёл в туалет и больше оттуда уже не вышел. Его нашли где-то под утро, висящим на капюшоне курточки, как Буратино, наказанный за свои проказы. Тесёмочки впились ему в горлышко.
Любаша после этих трагических событий просто достала Жорика. Она заставляла пацана ****ь её в школе и дома. В итоге музыкант ****ый начал от бабы прятаться в подвале. Там и зародилась подпольная вначале группа "Террор". Мы все стали проводить в подвале свободное время. Пили, курили, ширялись, колесили. А Любка совсем с****овалась и, наконец, нарвалась на этого маньяка. А до этого родила и утопила ребёночка в унитазе. С Парашей она очень дружила и даже любила её. Про Филю мы все старались не вспоминать, а если всплывала его рыжая башка в пьяном разговоре, сходились на том, что он был чмошник и уёбок конченный. Мог бы сейчас торговать пивом в шалмане и делать хорошие деньги. Да и Любка в итоге оказалась бы его, потому что ****овала и конкретно подсела на стакан.

Кто-то сидит на венском стуле, отчаянно машет руками, вертит головой и несёт какую-то бредовину. Хочется ёбнуть ему в табло, чтоб заткнулся навеки. Другой раз****яй дрейфует по комнате, как ёбнутый броненосец. Третий урод прикидывается чайником. В таком бардаке, как наш барак, всю дорогу какая-нибудь ***ня происходит. Как нажрутся все, тогда ****ец. А неотложку не дождёшься никогда, скорее уж труповозку. Да тут у некоторых такой вид, что кажется вот-вот ласты склеют. Крякнут, откинутся, двинут кони, подохнут в общем.
Входит Жорик весь побитый. Кто его отоварил он и сам не знает. Параша всё томится по Любаше Пороховой. Вспоминает её замшевую жопу, резиновый упругий живот, полиэтиленовые груди. Ей нравился её игривый нрав. И даже дурная привычка плеваться на каждом шагу Шорохову не раздрожала. С ней хорошо было. Как они мужиков динамили, кидали на пару. Это ж сказка. А потом наедине выпивали и целовались. Отнехуй делать мы начали танцевать под магнитофон. Прыгали, делали, резвились. Тут Жорик выхватывает вдруг трубу да как врежет старый неумеручий хит Луи Армстронга: "Спит чувак, а по хую гуляет муха, она барухаааа".


 

Я не поэт

 На остановке объявление:
 "***йте с нами!
 ***йте быстро!
 ***йте правильно!
 ***йте с умом!"
Это вместо "худейте с нами". Буква Д стёрта.

Две бабы мирно между собой о собаках. Одна, та, что потолще, рассказывает:
- Меня соседний пёс заколебал просто, Зина, абсолютно достал. Пошла за водой к колодцу - прижал к забору, оборвал всю фуфайку. Это Полкан соседкин. Она многодетная, у них с питанием плохо. Все деньги, что за детей дают, детские эти несчастные, пропиваются моментом, А за собакой не смотрит. Иду я это по улице - опять нападает, бросается прямо, тварюга. Мне себя не жалко, Зина, пусть кусает, а жалко шубу порвёт новую! Ну, это ж немыслимо. Если у тебя собака, то за ней следить надо, так же? Пошла я к участковому. А тот мне: «Что я могу поделать?» - «Ах так,- думаю, - ну, ладно». Встречаю знакомых ребят, говорю: ребята, я вам бутылку ставлю, убейте только эту собаку, пожалуйста. И ушла в дом.
Они её поймали, Зина, привязали к дереву. Я выхожу, а они ей уже топором всю голову разрубили. Меня вырвало тут же.
  За собаками следить нужно, так же? Вот у моего деда аж четыре собаки и у него три на привязи, а только одна бегает, потому что она безопасная.

Эта толстая тётка, мне показалось, без конца могла бы болтать о собаках, затронув такую злободневную тему, если б в этот момент к двум бабам не приблизился некий мужичонка довольно доходяжного вида. Худенький, обносившийся вконец, с почерневшей от бухалова рожей. Бабы только его увидели, как накинутся тут же с ходу, словно на паршивую собаку.

- Михеич, ты что ж это делаешь? Совесть у тебя есть ли? Ну, ты подумай, мамка дома мёртвая лежит, нехороненная, а он, ****ь, взял деньги, которые соседи собрали на похороны, сказал, что поедет за гробом и вот уже три дня как пропадает. Где ж ты был, змей ты паршивый? Чёрт! Мамку теперь в мешковине хоронить будем!
Жалкий мужичонка, пропивший похоронные деньги, мямлил в ответ что-то невразумительное и при этом жалко улыбался, как идиот, обнажая при этом два жёлтых остаточных клыка. Вместо совести у него давно уже вырос ***.

Я ехал в трамвае, сидя на своём любимом месте, где на спинке сиденья вырезано гвоздём довольно резко: я не поэт. Мне эта надпись очень нравилась.
Рядом со мной сидела толстощёкая девочка лет четырнадцати. Из её сумки скромно выглядывала эротическая газетка "Двое". Рядом лежала книжка "Пора любви". На коленях у пелотки сидел еблан с короткой стрижкой и тремя булавками в ухе. Рожа у пацана была довольно дебильная тоже.
Стоящие надо мной две старушки рассуждали меж собой на злободневную тему: распадётся ли Россия?
- Кто нас упорядочит, а? Только иностранцы могут нас упорядочить. Немец или американец? Скорее всего, что американец всё-таки.

Вагоновожатая между тем гнала, как это часто бывает с ёбнутыми вагоновожатыми, без всяких остановок, а сидящий за моей спиной явно задроченный тип в стареньком сером пальто и грязной кепке обижался на это, и всё кричал хриплым голосом:
- Эй, товарищ, надо предупреждать остановки. И запомни: каждая остановка должна останавливаться.
У кричавшего мужика, я заметил, обернувшись на голос, было под обеими глазами по здоровенному фингалу, а рожа вся посиневшая и опухшая.
- Да что фингалы, брат, - тронул он меня за плечо, так что я не смог его не выслушать чисто по человечески, - посмотри один глаз красный какой, ничего не видит, и не проходит никак. Труба дело. А как получилось. Пришли ко мне на днях двое - требуют денег. Как, почему, за что? Без понятия. Слово за слово, ***м по столу. Ну и получи, короче. А за что, почему, с какой стати? А *** его знает, братан. Не при делах. Веришь-нет?
У меня работа такая, земляк, пойми правильно - я пришёл, проверил журнал, расписался, если заказов нет, то пошёл домой. Прихожу к себе и в люлю. Поспал, встал, поел, газетку почитал, и опять поспал, проснулся, пожрал, попил, посмотрел телевизор, брат, похавал, поссал, почитал книжку, обратно поспал, встал, посрал... и так кажный божий день. Правда, и получаю слёзы. Такая, друг, жизнь.
А тут у меня, как назло, брат родный умер. Хотел к нему поехать. Двадцать человек, прикинь, обзвонил - никто ни копейки не дал. Ни одна падла! Ну разве это люди, земляк? Сегодня, ****ь, килограмм ливерки купил с горя. А что эта ливерка? Зато у нас зарплату вовремя получают, землячок, не задерживают, как на заводах. Там по полгода не платят.
Я голосовать не ходил и не пойду, братан. Что толку? У нас, пойми, столько харь ещё осталось от предыдущего режима, и все, друг, хотят себе хапнуть - и дачу, и машину, и квартиру. Что толку голосовать, я тебя спрашиваю?

Сейчас предложит выпить, скажет: есть тут у меня, земляк, грамм двести, на, хапни. Так я подумал и не ошибся. Сколько вот таких же задроченных типов постоянно предлагают мне по ходу свои кровные пять капель, отрывая, кажется, от самого сердца, доставая пузырь из-за пазухи, а потом охотно открывают душу нараспашку и рассказывают всё самое заветное.

В трамвае между тем назревала драка. Фитильной, поддатый и раскрасневшийся лётчик в расстегнутой кожанке приставал к толстощёкой пелотке, на коленях у которой сидел её еблан. До поры до времени они мирно беседовали промеж собой. Девушка рассказывала:
- Ты Капу знаешь, который на базаре торгует? Он стоит там с мужиками, я такая, ****ь, подхожу, он мне говорит: ты пить будешь? Я такая удивляюсь – типа опана, с чего бы это? Вроде, мало знакомы. Потом соглашаюсь: ага, наливай. Стакан, *****, выпила. Вино "Старая мельница" Оно вкусное. Бутылку выпьешь, и хорошо. Водки не надо. Только его запретили недавно. Ядовитое оказалось. Потом Капа такой, *****, говорит, что его брату типа срочно нужна баба. Он, короче, только что прибыл из Калининграда на новом "Опеле", поддал, как следует и кричит, что хочет местную девку трахнуть, отметиться в нашем городе. Я такая, ****ь, посмотрела на него - мужику, *****, лет тридцать. Страшон до ужаса. Думаю: на *** мне такая картинка Репина? И такая, *****, ушла от них на ***.

Вот на этом самом месте и пристал к пелотке этот поддатый лейтенант, который до этого стоял, покачиваясь, подслушивая и сопя в обе дырки.
  - Она что, плотная?- спрашивает вояка у парнишке с тремя булавками в ухе.
Тот сразу завёлся, с полоборота. Вспылил, полез в залупу. Вскочил. Оказался такой маленький, кривоногий, но крепкий как орёл, резкий и весьма приблатнённый. Кричит:
- Ты что несёшь, следи за языком, старлей. Следи за своей болтушкой по натуре.
Он прямо так и налетал на офицера.
- Какая она тебе плотная, а? Ты что оборзел? Фильтруй базар, вояка.
- Плотная, отвечаю, сто пудов, - стоял на своём пьяный лётчик. - А ты не матерись, парень. В трамвае надо себя культурно вести. Это общественное место. И дети тут и женщины едут. Ты понял, на ***? Одурел, что ли, с горя? Ёб твою, дурака, мать! Я тебе говорю, что плотная, и успокойся в ****у.
- Да ты что, старлей,- парнишка просто из себя выходил, оскорблённый в душе, - за болтушкой следить надо. Не грузи по натуре. Какая она тебе плотная? Это моя девушка, ты не понял, что ли? Кончай, говорю, ***нёй страдать, летун.
- Ты что, пацан, охуел, что ль совсем с горя? Ёб твою полуёб! - Длинный лётчик ещё больше раскраснелся, распахнулся и прямо наседал на приблатнённого коротышку, угрожающе нависая над пацаном и воняя вовсю кожей и водкой. - По ушам получить хочешь? Ясный *** - плотная она.
- Я тебе конкретно говорю, кончай ***нёй маяться, летун, нарвёшься, - не унимался еблан, грудью встав на защиту чести своей девушки, - не плотная она, я за свои слова отвечаю.
- Ни *** себе, картинка Репина, - только и нашла что сказать сама толстощёкая пелотка и отвернулась к окну.
 
Короче, в трамвае назревала драка, а мне как раз нужно было выходить. Моя остановка, к счастью, останавливалась.



 ***

Я вышел возле базара. Шёл вдоль бани сквозь плотный строй торгующих всякой мелкой ерундой цепких торгашей. Был выходной день - на вещевом рынке толпа прямо сумасшедшая. С трудом пробивался сквозь густую людскую толщу. Народ словно одуревший: все такие возбуждённые, расторможенные, орущие, бестолковые, толкающиеся.
Я походил немного среди палаток и нашёл, наконец, то, что мне было надо - набор японских ножей. Маленький нож для чистки картофеля, нож побольше для общего пользования, большой секач и нож мясника в виде самурайского меча.

Стояло отличное осеннее утро. Прохладно и тепло одновременно. Воздух бодрил. Летала лёгкая паутина. На душе было хорошо и спокойно. Сердце пело. Хотелось усилить кайф во что бы то ни стало. Я купил баночку баварского пива и двести грамм салями. Порезал колбаску новым ножичком средних размеров. Выпил пивка, заторнул вкуснятиной и почувствовал себя просто великолепно. Закурил "Уинстон". Тут и подошёл ко мне здоровенный, но рыхлый бич с навек заплывшей мордой и дебильной улыбкой от уха до уха. Он как бы просил меня, мол, дай закурить, братан. Я должен был его выручить, если нахожусь в отличном настроении. Но мне почему-то захотелось сделать обратное. Я врезал козлу между глаз и сбил ублюдка с первого удара. Бичуга тяжело рухнул на грязный асфальт. А когда бил его, интересно, у меня ощущение было, будто рука проваливается во что-то мягкое и мокрое. Как бы в прокисший торт. Да и харя у бродяги была похожая - бело-красная, рыхлая, пористая...
 
Возле бани... Нет, вру. Возле туалета, откуда шёл резкий специфический запах, стоял растерявшийся мужичонка, вернее образина. Кнороз вонючий. Грязная скотина. Ишак помоечный. Тварь пастозная. Уёбище полное. Два гнилых остаточных клыка торчали из мокрого рта. К тому же лишь одна рука у жалкого индивида. На губах умоляющая улыбка. Бьёт на жалость, гнида. Инвалид никак не мог застегнуть свои штаны одной рукой. Они спадали, и он просил прохожих: сделайте, пожалуйста, такую божескую милость, люди добрые, помогите застегнуться.
 
Но люди спешили мимо, как бы не замечая бедолагу. И правильно делали, потому что от калеки пахло хуже, чем от уборной.
 


У нас на горке

 
Амбалистый Кисель так въебал Худой Таньке по башке чайником, что мы потом ещё долго выковыривали её из-под мойки. А на чайнике осталась большая вмятина. Кисель хрипит, что с Худой пить из одного стакана западло, потому что она, ****ь, на гриб берёт. Мне по херу. Я тут мучаюсь пятые сутки. Практически не сплю. Так забываюсь иногда очень поверхностно. А за окном природа невъебенная - берёзы, сосны, полная луна. Бандит Савун рычит и воет во дворе. Он грузный, лысый, крутой. Рассказывает по пьяни, как мочит и грабит людей в тачках на трассе. Ему никого не жалко, только одну бабу жалеет беременную. И плачет, красная бухая рожа, пьяными слезами.
Вчера вечером, или уже сегодня ночью, помню, приходили всякие мудаки. Твари постозные. Мрази отмороженные. Шайтаны ***вы. ****ые шакалы. Все, ****ь, типа, на нервах. Такая жизнь, говорят. Пончик ставит на колени Санитара и требует, чтоб тот отсасывал у него, потому что, козёл, пашет на ментов. Анжелкин муж, Кундель, одним ударом прямо в сердце убивает Дуная и чуть не добирается до Кузьмы. Тот вовремя линяет из хаты. Дунай, конечно, плохой стал в последнее время. Совсем скурвился. Крысятничал, падла. Кисель его ****ил неоднократно.
Жора разбивает об пол свою классную гитару, чтоб не разбить её о чью-нибудь харю. Он, кстати, отличный печник и как-то на отходняке, чтоб отвлекаться, развалил у себя дома печку, и к утру сложил её по новой. Не спалось ему, бедолаге. Да ещё бывший друг Пух очень расстроил. Жора в прежние времена частенько хмелил Пуха, а тут заходит к нему, и видит, что тот совсем обуржуазился скотина: не пьёт ни грамма, кругом японские телики, телефоны, фотоаппараты. Хозяин ходит по квартире и фотографирует кошечек. А Жоре не дал червонец похмелиться, козёл. Типа, у него только зелёные. ****абол! Жора в расстройстве всё же нажрался где-то, вырубился и очнулся ночью на кладбище в одном туфле. Со злости забросил его на *** подальше и поканал до дома босиком.
Короче, сидели так у меня, чего-то пили, трохи жрали, вдруг Кабан как заорёт, придурок, что все тут черти задроченые, козлы, пидоры… Все, кто там был, поднялись, конечно, и начали гандона месить. Били-били, потом погнали за чимом. Тут у нас на горке три человека гонят: Малафей - у него пойло называется «малофеевка», Мабута продаёт «мабутовку», а Пантелей - «панти-колу». Этот последний чим считается самым лучшим на горке, но к Пантюхе высоко подниматься на четвёртый этаж. Несколько мужиков, включая моего соседа Дрекала, умерли у его двери. «Мабутовка», конечно, самая противная. Самому Мабуте уже несколько раз окна били и когда-нибудь, точно, замочат пидораса. Я вчера, наверно, ****ой «мабутовкой» траванулся точно. Всю ночь меня, падла, лихорадит. И этот запах полыни заебал.
Приходила Лилька, плясала голая под «Дайер Стрейтс». Леча танцевал под «Эй-Си-Ди-Си», закидывая длинные ноги чуть не до потолка. Малец делал под «Тюремный рок» Пресли. Вечный зек Кандал задумчиво слушал «Журавли». Вася Машинхэд дурел, конечно же, под Битлов. Я тащился только от «Моторхэда» исключительно лёжа. (Соседи, ****ь, охуевали по чёрному и грозили мне участковым, потому что этот грохот стоял все ночи напролёт). А Зося, моя соседка, плакала под Таню Буланову. Этой Зойке с первого этажа не везёт по жизни. Тут ещё её Юрка поехал за баксами и не вернулся. Нет уже человека трое суток.
Не помню, когда разошлись, но ранним утром стали собираться. Все колотятся, как черти, шмалят кто Примину, кто самокрутку. Наконец, Пончик припёр чима. Пейте, бедолаги. Он, вроде, нормальный пацан, но у него клинит конкретно. Может въебать так, что ломается челюсть. Уже сколько человек тут на горке жаловались. И главное, не за *** же своим же пацанам. А ему, Рэмбо ****ому, по херу.

Похмелились мужики и начали собираться. Кто пилить дрова, кто бить свиней, кто строить, кто воровать, кто ****ь горбатую Вальку, которая ещё им и наливала за это, а некоторые решили на всё забить и продолжать бухать.
Приходила Татра, вся в пятнах, как лошадь в яблоках. Говорила, что у неё сгорел дом. Плакала. Ну, налили ей пять капель, скрепя сердце. Всем разве поможешь в этой ****ой жизни? Тут на горке все всю жизнь бедные, ходят, ****ь, жалуются, плачутся. На всех, ****ь, никакого пойла не хватит. А они сами тебя *** когда похмелят притом, хоть ты сдохни. И ещё на поминки припрутся с наглой рожей. Да ну их всех на ***.
Короче, сидели мы так, базарили за всякую ***ню, вдруг приходит Кандал и сообщает печальную новость: Кандрат, ****ь, крякнул. Сегодня похороны. Допили мы по-быстрому чим, что оставался, и погнали на кладбище. Хорошо как раз мой друг экстрасенс подъехал на красном «Форде» 1975 года выпуска. Успели всё же к выносу тела. Я на зелёного Кандрата в гробу посмотрел, мне плохо стало. ****ая жизнь! Но почему так? Такие люди, бля, уходят в расцвете сил. Мог бы и наш друган ещё покуролесить немного. Да мы сами все можем в любую минуту ласты склеить, не так что ли? Я прилёг в «фордовскую морду», как называл свою добитую машину мой друг экстрасекс, и уткнулся ему в бороду. Он молодец, короче, мужик в своё время хорошо поднялся на своей экстрасексовой канители. Вылечил тут всех тёток. Дурил, типа, головы людям и грузил их по полной. Чёрт! В итоге прикупил себе тачку, видак и двести пятьдесят порно-кассет. Мы потом, кстати, когда закиряли с ним по-чёрному, заебались на *** эти видеокассеты продавать по пятёрке закормленным торгашеским тварям. Экстрасекс тогда загулял круто со своей подружкой Галей, которая ему ещё фору давала в смысле бухнуть. Сначала пили в лучших кабаках, типа «Семь сорок», а потом уже где придётся - на лавках, на траве, под кустом, на бережку и возле стройки. Галя слышно сейчас намыливается в Израиль схилять, потому что задолжала каким-то крутым чувакам пару штук баксов. За такие деньги у нас на горке убивают легко.
С кладбища поехали обратно к нам на горку. Нашли как-то на чим. По-моему «малафеевка» была. Не очень вонючая. Хотя в таком состоянии уже не понимаешь толком, воняет она или ни ***. У самого подъезда мне вор Склизень попался, и я угостился у него прямо из горла. С расстройства всю бутылку одел. И уже как-то алкоголь меня не брал даже. Потом сели помянуть Кандрата. Отличный был мужик. Да все умрём в итоге, только в разное время. Вот же ****ская жизнь. Ну её на ***! Но только не в петлю. В ****у! Лучше кого-нибудь грохнуть в натуре. Отказать! Я, честно, не понимаю этих мудаков, которые самоубийством кончают. Вот взять Зойкиного брата, который на днях удавился. Ну, баба не дала на бутылку, что ж теперь из-за этого вешаться? Зойка рыдает под окном белугой и просит периодически налить ей пять капель. Рожа вся красная, заплаканная. Жалеем заразу. Она хоть и воровка, но всё ж соседка. Это у неё уже второй брат погиб. Первого, Микиса, убили неизвестно кто и бросили голого в подъезде. Башка пробита, да и простудился пацан. Однако в реанимации ещё девять дней держался. Железный организм. Батька-то штангист, дядя Коля, был, и до Берлина дошёл. Умер, конечно, от водки. Отчего мы ещё умираем? А мамка у них такая рыжая была и страшная матершиница. Тётя Ира. Всегда, помню, с папиросой в ярко накрашенных губах и поддатая во дворе шастала и орала хриплым басом. У них случай был в семье прикольный, когда Зойка в очередной раз замуж выходила за какого-то уголовника. Во время свадьбы, в самый разгар, вдруг жених пропал на хуй. Искали повсюду, с ног сбились. Исчез человек, типа с концами. Зойка уже сидит, рыдает под Пугачиху. Наконец, отыскался, негодяй. Скрывался, оказывается, на даче с Зойкиной мамашей. Прикол, *****! Не хуёво, да? Охуеть. Да тут все люди прикольные, кого не возьми. Вот что творится среди людей у нас. Гаси свет. Пидерсия полная. А батя у них отличный был, дядя Коля. Он всю жизнь в сапогах и фуфайке проходил. Спился тоже со временем, а по началу был спортсмен. Он мне всегда ключи от своей дачи давал, если я хотел выебать какую-нибудь тёлку. Я ставил ему за это банку чима или барматухи.
Пришёл Хром или просто Х для своих. Он пах могилой. Только что с кладбища. Ещё не рассвело ни ***. Савун, который бандюк, лежал на лавке под окном и храпел, как чёрт. Х рассказывал, что родители Пахомихи дали ему литр чима, чтоб он вырыл могилку и переложил их дочку. Они её по бухлу не правильно похоронили: не лицом к кресту, а наоборот. Сообразили только через год, когда маленько отошли от пьянки. Похомиха была крутая оторва. Ей лет пятнадцать было, когда крякнула, но она успела сифоном заразить даже непьющих самогонщиков, типа Малофея и старика Пантюхи. Бухала и ширялась всю свою короткую жизнь по-чёрному и умерла от передозы.
Заскочила Кэт-Разведчица на предмет свежих девок. Она парикмахерша, а по натуре лесбиянка. Застала у меня только потёртую Худую, но всё равно не удержалась и оттрахала. А тут, как закон подлости, припирается Кисель с большим зеркалом на сдачу самогонщикам. Где он только его вырулил? С****ил, наверное, где-нибудь. Как обычно. Ну, и засёк Разведчицу в деле. Ох, и ****ил же он её! У неё вся морда потом почернела. Кисель пацан правильный, живёт по старым понятиям и страшно не любит этого лесбийского ****ства.
Уже хорошим утром припёрся кладбищенский вор Вандал - серый весь, вонючий, обоссанный. У него одна тема: давай что-нибудь зассым. Уже и так всё тут в квартире проссыно и выставлено давно. Нет, он, сука, один ***, полазает по хате и что-то найдёт. Сбегает к самогонщикам и притащит хоть четверть чима.
Только ушёл Вандал, приходит его лучший друг Кандал. Он потомственный зек. За что только не торчал. Сел на корточки и бубнит, как в трубу: «Где этот придурок Вандал, ёб его полуёб? Охуел, что ли, с горя?» Так они вечно ходят, друг друга ищут и по ходу похмеляются. Закон горки. Уйдёт Кандал, прикалдыряет Вандал. До дурной бесконечности. Круглые сутки, днём и ночью. Заваливают внаглую, ёб их дураков мать.
А мне, между тем, херово стало, мочи нет. Всего выворачивает, во рту полынь. И, как закон подлости, ни выпить, ни баб, ни курёхи, ни жрачки. Чем же, думаю, я так траванулся? Наверное, ****ь, «мабутовкой». Сколько раз этому пидору уже окна били, не понимает человек, хоть убей. И убьют когда-нибудь. Точняк.
Пришёл Кузьма, принёс бутылку. Мы оживились. (Оказывается, там у меня по углам ещё какие-то тёмные хари скрывались или даже таились). Кузьма присел на кухне, закурил самокрутку-гавану и рассказал последнюю новость. Ночью, оказывается, залётные ребята палили ларёк, *** знает какие у них там разборки, а местный мужик Зыба шёл на рыбу и заорал на них с дуру, так они его забили дубинками. Влез не в своё дело. Мудак он был здоровый, но слегка дебильный. Не лезь ты никогда в чужие разборки. Закон горки.

Между тем, наступила весна. Оживились онанисты. По утрам прятались в кустах возле фабрики, где, в основном, трудились женщины, и дрочили в полный рост на фабричных. Сходил снег. Появились подснежники. Нашли и Зойкиного Юрку, который ещё зимой поехал за баксами. Зося опять в трауре. То плачет под Таню Буланову, то прибегает ко мне хмельнуться. Когда есть чего, даём ей пять капель. А тут ещё потрясающая новость - нашли мёртвыми двух наших самогонщиков, Малафея и Пантелея. Что характерно, абсолютно не пьющих. Наверное, ширнулись, уроды, чем-то не тем. На их совести тоже немало трупов. Сколько человек тут на горке у их дверей крякнуло, неудачно похмелившись. Это ж сотни.
К вечеру опять ***во стало. Отход ****, как положено, и почему-то пробило на жратву. Всё стало тихо. Только запах полыни по всей комнате. И вдруг, слышу мотор знакомый. Выглянул в окно - точно. Приехал мой верный экстрасекс. Да не один, а с бабой. Той самой еврейкой, которая намылилась в Израиль от бандитов линять. Как заходят… ****ый случай! Пять коробок молдавского вина, колбаска, банки тушёнки… Ну, спаситель ты мой, дай я тебя поцелую в бороду. Наконец-то, раскумаримся за всю беду. Вот же, ****ь, везуха! Бывает же такое в жизни. Я даже его грязную «фордовскую морду» готов был расцеловать. Ура! Жизнь продолжается.
Пили мы, короче, пили…Утром я просыпаюсь чуть живой. Глаза заплыли, колотит всего, руки-ноги отнимаются. Протёр глазья - вижу экстрасенс мой родной сидит на койке угрюмый в тулупе на голое тело и в валенках. «Что делать будем?» - спрашивает у меня тихим грустным голосом. «А что случилось?» - говорю. Да ****ец что случилось, отвечает. «Фордовскую морду», оказывается, мы ночью пропили. (Так быстро? Охуеть можно). Дальше. Баба его, Галя, улетела в Израиль, но я ей остался должен, так как проссал с местными калдырями её кожаную куртку. Она перед отъездом подписала каких-то бандитов, чтоб они на меня наехали конкретно. Так что надо скоро ждать гостей.
А все, как закон подлости, конечно, по нулям. Надел трико - последние штаны пропил давно - и пошёл погулять возле дома. Может, кого встречу. Только *** в рот. Тут так: когда у тебя есть чего, все птеродактили налетают, как саранча, сразу, а если ты пустой - *** тебе кто нальёт. Закон горки. Продать что ль на скороту эту квартиру? Побродил я так, только ничего не вырулил. Решил идти в лёжку. Может, чего и придумаю.

 

Пьяные дела

 Раз сидели мы со Стасом у него дома перед телевизором, только что бутылкой "Осеннего сада" худо-бедно опохмелившись, и смотрели все подряд, а потом я и спрашиваю:
- Слушай, Стас, а ты помнишь?..
- Да все я помню! - отвечает Стас раздраженно, потому что, конечно, одна бутылка на двоих это фактически ничего. - Только вспоминать не хочу.
  «Не хочешь, - не надо», - думаю я про себя, чтоб не обидеть человека, - а я и один вспоминать могу... И вспомнил я один праздник, когда мы со Стасом уже вечером взяли бутылку и, чтоб наскороту ее уговорить, пошли в ближайший подъезд. Только достали, дверь одной квартиры открывается, и мы видим перед собой пьяную чувиху. Ничего такая девка, не очень испитая, и в теле пока.
- О, мальчики! - кричит она пьяно. - А чего вы тут на лестнице пьете, как алкаши? Заходите в квартиру, у нас как раз все ребята отключились.
Ну, нам со Стасом такие предложения два раза делать не надо. Зашли мы, значит. Там в комнате стол, на нем кое-что из закусок еще осталось и полбутылки водки. Мы свое вино выставили. Все это на четверых делить пришлось - нас двое, хозяйка и подружка ее, похудее и поиспитее, а двое мужиков ихних на диване пластом лежали в отрубоне.
Ёбнули мы эту канитель довольно быстро. Заторнули чуток, и чувихи нас танцевать потащили. Я чего-то прибалдел сильно, потому что только-только проспался, перед тем как мне со Стасом состыковаться и скинуться, чтоб голову маленько поправить. Короче, танцуем мы. Я с хозяйкой, а Стас с подружкой, и хозяйка эта, пьяная рожа, все меня норовит на пол бросить. Она-то здоровая телка, а я чуть на ногах стою. В общем, ёбнулся все-таки я башкой об пол и дальше не помню.
Очнулся, смотрю, девки эти спят, а Стаса нету - слинял, значит, товарищ и меня кинул. Осмотрелся я. Вижу, книги на полке стоят, подошел ближе: какая-то фантастика, детективы - в общем, то, что нужно, ходовой товар. А муторно мне тем временем стало, спасу нет. Схватил я эти книжки и бежать скорей к Слепому, чернокнижнику. Сдал, конечно, за бесценок, потому что выпить хотел - не мог терпеть.
Взял пару банок вермута и к Стасу. Прибегаю - звоню, стучу, никто не открывает. Думаю, неужели ушел уже? Слышу, наконец, спрашивает из-за двери:
- Кто там?
Я назвался.
- А, - говорит Стас, - это ты! А я не открывал, думал, что менты.
Вошел я и говорю осторожно, чтоб не обидеть человека и как-нибудь на кулак не нарваться:
- Что ж ты меня вчера на хате кинул?
- Да я смотрю - ты спишь, думаю, чего я тебя, волочить, что ль, через весь город буду, пока нас обоих не забрали? Думаю, проспишься ты и сам дойдешь. А ко мне должна была моя крыса прийти. Ждал ее, ждал и заснул. Так и не пришла, падла, - наверное, набухалась где-то до отрубона.
- Ладно, давай лучше вмажем, - говорю я, - праздник-то продолжается.
Распили мы эти две бутылки, посмотрели телевизор. Потом я говорю:
- Поехали к этой вчерашней подруге.
- Не, - отвечает Стас, - я что-то затяжелел. А ты давай, езжай, - если обломится чего, привези бутылку. Я дома буду, только ты стучи громче, а то я заснуть могу.
Народу на улице по случаю праздника - тьма, и все бухие, все между собой базарят, орут что-то дикое, то целуются, а то дерутся, кто смеется, кто плачет. Дурдом, в общем. Добрался я кое-как до дома этой подруги, а она встречает меня совсем почти готовая и на порог не пускает - говорит, что к ней любовник пришел.
- Ладно, пропусти, - прошу я ее раздражительно, потому что никак не ожидал такого расклада, - дай хоть воды попить, а то во рту сушняк страшный.
Пропустила она меня на кухню, а сама к своему хахалю ушла. Я пью и думаю, что она за пьянкой, видно, еще пропажу книг не обнаружила.
Ладно, напился, стал уходить. Вдруг вижу - в прихожей шапка путяная висит. Думаю, надо взять, потом как-нибудь рассчитаюсь, когда при деньгах буду. Ну и пригрел, конечно.
Слинял я быстренько на свой конец города от греха подальше и решил пивка хапнуть - а там, возле пивной, Леха Сиплый, как обычно. Я ему предложил сдать за стольник шапку. Он не думая согласился. К его соседке как раз сестра приехала с мужем с Севера, наверняка возьмут. Соседка у Лехи, между прочим, была приличная баба, лет сорока пяти. Все у нее в квартире как у людей было, и хрусталь, и ковры, и цветной телевизор. Только книг она не держала, потому что считала собрание книг мещанством. И чего она только в этом Лехе нашла - вечно подкармливала его, подпаивала, придурка, и телевизор смотреть разрешала приходить - если тот, конечно, еще в состоянии был. У телевизора Леха обыкновенно быстро утомлялся и засыпал, и страшно вонял, но она и это терпела.
Прибежал Леха к соседке, потом возвращается минут через десять и говорит, что за стольник не возьмут, а за полтинник взяли бы. Ну, я торговаться не любитель особо, когда отходняк начинается, пятьдесят рублей тоже большие деньги. Короче, отдали мы шапку, набрали вина - как раз "Лидию" давать стали - и пошли к Лехе пить. У Лехи на кухне из мебели только столик остался и два стула, а из посуды - тарелка, ложка, вилка и два стакана. Сели мы. Леха кусок черного хлеба достал, больше заторнуть нечем. Выпили по стакану, и я спрашиваю:
- Леха, чего это тебя соседка так любит?
- Это она по старой памяти, когда я еще человеком был, - отвечает Леха и начинает свою обычную песню: "Был человеком когда-то и я..."
На следующее утро опять был праздник, и Леха, как только проспался, предложил пойти к соседке. Только надо водки с собой взять, а то она вина не пьет - соседка разделяла убеждение, которого придерживается часть, может быть, лучшая, нашего народа, что белая не так вредна, как красная. "Пожрем хоть как люди", - настаивал Леха.
Мне, признаться, есть совсем не хотелось, но было все равно куда идти, и мы, взяв предварительно пару водок, пошли в гости.
У соседки было чего пожрать: холодное, селедка под шубой, котлеты.
- Ешьте, ешьте, пьяницы, угощала она, - вон как отощали за пьянкой этой.
На кухне все терся сосед соседкин, потому что квартира коммунальная была, думал, что и ему выпить отломится. Но мы демонстративно ему не наливали, халявщику, потому что он всю Лехину мебель за бесценок скупил.
- Смотрю я на тебя, - говорила соседка между тем, обращаясь ко мне, - молодой ты еще вроде человек, а спился совсем. Гляди, лицо испитое какое, небритый... Жениться тебе надо, вот что. Женись-ка ты на моей Людке, чем тебе не невеста.
Дочка у нее молодая совсем еще была, только школу окончила, но мне жениться не было совершенно никакого желания. Говорю, однако, с понтом, что не возражаю. - Давай, иди к ней в комнату, - говорит соседка, уже прилично под кайфом (выпить она тоже не дура была), - будете жить, все у вас будет. Живем мы, сам видишь, хорошо. Так что давайте женитесь и живите.
Пошел я к Людке. Она сидела на диване и слушала свой магнитофон "Шарп", на котором пел Розенбаум: "Нинка, как картинка, с фраером гребет, дай мне, керя, финку, а я пойду вперед, а я поинтересуюсь, и що это за кент, ай, ноги пусть рисует, Нинка, это ж мент, я знаю..."
- Ну, чего, Людка, - говорю я ей, - жениться будем.
- Бум, - отвечает она не задумываясь и на полном серьёзе.
Я к ней подсел, погладил, где надо, а потом говорю:
- Пошли куда-нибудь сходим.
- А куда? - спрашивает она.
- Да не знаю, выпьем где-нибудь.
- А зачем ходить, здесь можно выпить, - и достает из какой-то своей заначки бутылку водки.
Втерли мы ее - я захорошел капитально, да и она раскраснелась вся и чего-то городить начала про какие-то бабки, которые ей должны вот-вот откуда-то упасть, тогда и погуляем, в смысле покиряем.
Слушал я ее, слушал, а потом все-таки вытащил на улицу, потому что меня чего-то по пьяни на люди потянуло. Пошли мы с ней в кафе. Ничего. Выпили бутылку вина за предстоящую свадьбу. Посидели, покурили. Стали собираться на выход, а я с собой еще бутылку беру, тут вдруг какой-то мерин пьяный к Людке полез - мол, девушка, пошли, выпьем. Ну, я врезал ему - он с копыт долой. А тут, как закон подлости, милиция. Забрали меня и Людку прицепом, потому что она на ногах еле стояла (потом я понял, что это у нее в системе: как выпьет лишку, ее по ногам бьет, и начинает летать - туши свет, тогда ее не дай бог домой волочить).
Короче, забрали нас в вытрезвитель, но часа через четыре выпустили, правда, деньги все, что у меня были, отобрали за штраф, не говоря уже о вине. Выпить же хотелось и мне, и ей по страшной силе, потому что на отходняке обои.
Пошли к Сиплому, в надежде, что он что-нибудь придумает, но у него, как обычно, голяк. Думал-думал, потом в комнату метнулся - выходит с портфелем крокодиловой кожи, в хорошем состоянии.
- Вот, - говорит, - вещь от старой жизни осталась. Кто сдавать пойдет?
Пошли мы с Людкой в галантерею и портфель этот наскороту за чирик скинули. Можно было взять больше, потому что теперь таких портфелей нет, но слишком выпить хотелось побыстрей. Взяли шесть штук "Агдама" и пошли к Стасу, а Сиплого решили на этот раз опрокинуть. Приходим, а у Стаса как раз его дружок Колька сидит, оба пьяные в лоскуты. Ну, мы свое вино выставили. Только по стакану трахнули, Колька со Стасом как задерутся - Стас Кольку по голове бутылкой ударил, а тот вынимает штырину, и на Стаса. Мы с Людкой не встреваем, хуже нет. А когда у них ножи в ход пошли, она мне говорит, что давай, мол, ноги отсюда делать. Ну и дернули мы с этой хаты обратно к Лехе.
Прибегаем, а он колотится - сидит и кричит, чтоб ему выпить дали срочно, а то он точняк сдохнет. Где ж мы тебе возьмем, отвечаем, сами, видишь, трезвые еще. Стали ему про Стаса рассказывать, он слушать не хочет, дайте ему выпить и все тут.
- Ладно, - говорит Людка, - вот печатка золотая, кто сдавать пойдет?
- Надо к Слепому нести, - говорю я. - А на сколько она тянет?
- Вообще-то стольник, но сколько даст, не меньше полтинника, конечно.
Пока я бегал печатку сдавать, винные все прикрылись, пришлось у Верки покупать с переплатой - тот же "Агдам" у нее за четыре рваных уже шел. Ну, ладно, дело не в деньгах, взяли десять штук. Пили-пили, пока не вырубились все. Сиплый на кухне заснул за столом, а мы с Людкой в комнате на диване, где Леха, если случалось, доползал, спал, не раздеваясь, и без всяких постельных принадлежностей, которые давно уж продал все за бесценок. "А какие у меня простыни были цветные!" - любил вспоминать он по пьяни.
На следующее утро нас всех соседка накрыла. Поругала немного, а потом говорит:
- Ну что, вы жениться-то будете или нет?
Я похмелиться хотел по страшной силе и, чтобы эта коза отстала, говорю ей, что да, конечно, точняк.
- Тогда гуляйте, - говорит соседка.
Людка мне джинсы принесла новые. Снял я свои старые штаны. Свитер еще японский мне дала - стал более-менее на человека похож. И подумал в первый раз на полном серьезе: может, действительно жениться?
Короче, опохмелились мы неслабо, отрубились, проспались, опять напились, я опух весь, даже слезы из глаз, - а Людка меня никуда от себя уже не отпускает. Так и женился я, не выходя из запоя.
 

На Ленина


 Вот живу я на Ленина. Ни *** не бухая блять и вот нах – бабах. Приходит эта сцука падла чумовая (мразь говорю открытым), кричит дай инету, а то памру. Она сучка уже подсела на чаты и дрочится там, тварь. Одним словом…Раз дал пятнадцать минут, просидела два часа. У меня в комнате порядок, а она уебанка мусорит. Я уже кричунемагу: не МУСОРИТЬ! А ей пох. Выгнал нах.

 ***. Да врот ****ь. Иду гуляю по Блони. Вротфронт. Тут сцука Хайдар. (А Клюхер будет потом). А дождь зарядил. Шо****ец. Ну по пивусу. В такую пагоду бля заибись. Ладно. Не вопрос. ****ули пару баклажек. Тут Клюгер рулит. И сразу Хайдару в ебло. Ах, ты блянах, уебан ***в. Умри ты, сцука. Хайдар тока встаёт, Клюгер ему ещё раз бабах. Тот опять подлавкай. Тока не опять, а снова. А за что блянах. Да проста так. Тут Хайдар всё ж поднимается и как начал Клюгера метелить за всю ***ню. Так они постоянно меж собой ****ятся на радость людям.

Юденич. А что Юденич? Он со мной пятихатку разменял. Всёж чел нармальный оказался в итоге. Взяли две хороших вотки в новом магазине, где раньше был Интурист, и пошли на Тропу Хошимина. Болтали. О всякой ***не. Вспоминали кой-кого. Кто уже помер и пока жив нах. Едва-едва. По конструктивистской трущёбе лазиют лесбиянки. Ебутся на самом верху. Хоть бы одна, сцука, упала. Не хочутнихуя.
 
Решил к Дуче пойти. У него сутра собираются все конченые. Лясин, там, Архитектор, Клюв, Дядя (хотя нет, Дядю уже убили возле собора). Тожа на Ленина – дом двадцать пять. Практически соседи. Душевные разговоры, воспоминания. Приколы. Песни под гитару. Дуча бывший артист, харашо поёт. Лясин в фелармонии работал, тоже магёт.

Я люблю без предупреждения, как комок снега на голову. Как ком с неба. С нега, блянах, снеба камок лядяной вам, сцуки, нагалаву в наглую.

Проводы. Я покидал улицу Ленина. Да и весь город нах. Он мне давно осто****ил. Маленький, тесный, гнусный и вонючий. Народ тупорылый и отмороженный. Шо****ец. В бабруйск животные. Бессмысленные взгляды, дебильные поступки, трафаретные речи. Похуй. Я линяю, сдёргиваю, сваливаю. Сасите вы смиренно у разумбунта, ***сосы. Вы мне асбсолютно похую, дебилы ****ые. Дауны бля конченые. Дуча и прочие олигафрены. Вы в основном все скрытые пидары, да в оснавном просто пидоры, я вас пидарасов вижу блунах за версту!

И я блевал весь день. За окном то дождь, то солнце, а я, блять, блую и блую. Запиваю воткой и опять нах блую. И вабще какая природа невъебенная, и серень, и бабки на лавках, и молодёш сасёт пивус. И пелотки с животами беременные. Заебись вабще, када проблюёшься и всё кажется похуй и харашо и в кайф и нахуй. Вот тем и хороша она улица Ленина.

Я жил в последний раз на Ленина угал Реввоенсовета. В последний раз шёл от Дучи – валяются бюстгалтеры, женские трусы и много кругом битой пасуды. Говорю – не мусарить. Нет, один *** мусорят, отморозки. И челы тож лежат смиренно. Им уже всё похнах. Не отсасать им больше у разумбунта никагда. Такая пагода ктож выживит. Да ещё так бухамши. К Дуче заехал на моторе от центра. Водила блять точна обдолбанный попался, никак не мог улицу Ленина найти. Угал Реввоенсовета. Попал мудаг на Второй штабной переулак зачемта. Не вадила короче а мудила. Бгу-ааа.. Ржунемагу. Дуча мой сасед. Он на гетаре магёт, бывший артист всёж, с Никулиным пил, еблан, у него друх бывший палковник (там все бывшие) пришёл в камуфляже, уебан, выше меня ростом. Ничего, нормальна поговорили и выпили. Не вапрос нихуя. У Дучи все пьяные, все конченые. Пошли они все нахуй!

А эту грязную тварь сцуку пазорную… Она мой ноут разхуячила оппол. Потом кричит: у меня был нервный срыв. Выпий ты лучше, мразь, вотки. Многа. А если не поможет, парви вены зубами. Да пошла она нахуй, уебанка. Стёр из памяти и ****ец.

Да вот я испил чашу жизни ( бочку йада) на улице Ленина и даю вам понюхать. Ктож как не я открою вам, други, где вы живёте. Депресивна, гатична и правдива. Вот такой у нас нынче ****ец.
Ваш маразамбунт. ****ец точка ру.

 

Смерть чиновника

 Я тут недавно в театр попал совершенно случайно. Кто-то из знакомых мне билет подогнал. Сто лет там не был. У меня с детства страхи, что на меня во время спектакля эта огромная люстра с потолка упадёт. Нет, вообще-то, когда в городе с пивом напряг был, мы в театр ходили. Правда, в зал даже не заглядывали. Ограничивались строго буфетом. Брали сразу ящик пива и сидели потихоньку пили весь спектакль. Слышны были крики из зала. Кого-то точно кончали. Потом смех. Аплодисменты. В антракте, конечно, врывались безумные толпы и на скороту опохмелялись вплоть до третьего звонка. А однажды меня какая-то девка пьяного в театр затащила. Я сразу заснул на первом ряду. Просыпаюсь - вижу, на сцене четыре здоровых мужика в народных костюмах и с балалайками в руках на меня в упор смотрят. Я шуганулся. Давай оттуда скорей ноги. С тех пор ни разу в жизни в театр не ходил. Ну его на ***.
А тут я поддал и хорошо и датый в театр попёрся. Пьяному-то всё по херу. Кажется, Фадей, администратор, мне билет подарил. Я у него десятку просил похмелиться, как обычно, но этот пидор задроченный в тот момент без денег оказался. А так он постоянно на бабки колется. Там у них в театре все голубые, кстати. Сто пудов. Фадей ссыт меня, сучара, и легко отстёгивает. А тут я поддатый… Ладно, *** с ним, думаю, схожу гляну, что за пидерсия. Пьеса, кажется, Чайка шла или что-то в этом ****ском роде. Да мне поебать. Встретил одного знакомого мужика в туалете и стрельнул у него полтинник. Легко. А, ***. Что я должен там трезвый сидеть? Пошли они все на хуй!

Короче, чуваки, валю туда в буфет уже влитый и по ходу ещё полторашку из горла одеваю. Меня накрыло... ****ец! Кругом народ какой-то разодетый тусуется и рисуется друг перед другом. Я, хоть в театр и не хожу из принципа, заметил, что люди сюда приходят исключительно фраернуться и показать модный прикид. Дело не в этом. Накрыло меня, говорю, ****ь мой ***. Захорошел конкретно. Вспомнил паходу вчерашнее, вернее уже сегодняшнее, как снял в парке одну малолетнюю тёлку. Только сел на лавку и закурил шмали, она и подлетает. Просит угостить её. Халявщица. Ну, дал ей зачуток дунуть. Потащилась сразу, засранка, и делай с ней, что хочешь. Пришлось выдать за щеку, а потом дать ногой под жопу, чтоб не мешала мне ловить кайф и оттопыриваться. Но от этих мокрощелок не так легко отделаться. Они навязчивые, сучки. Смотрю - лезет из кустов и показывает ****у. Потом жопу. Я уже приторчал от плана и начал даже созерцать. Луна как раз на небе, и жопа эта неплохо блестела. Мне понравилось. Тут меня, скажу, пробило капитально. Не, по кайфу. Ништяк. Накрыло конкретно.

Сижу так, выпиваю, мечтаю. Не охота из буфета выходить. Но стали выгонять. Сейчас новые порядки. Не то, что раньше. Гавкнула ****ой свабода. Борзеют менты. Идите, мол, орут, на спектакль быстро. Что хоть за пьеса, спрашиваю, хорошая или фуфел какой? Никто, ****ь, не знает ни ***. Вот же буржуи. Только прикид свой ****ый демонстрируют да брюлики. ***та. Пошёл я, ладно, в зал. В ментовку-то не охота ехать. Там мрачно. Козлы все тупые. С ними общаться не интересно. Да и западло. Сел, короче, в первых рядах и прямо под этой роковой люстрой, которая могла в любую минуту оторваться и меня накрыть с концами. Какой-то мент полковник, помню, претендовал на моё кресло, но я уже обнаглел реально. Развалился и послал его конкретно на хуй вместе с его разодетой женой. На ней было такое, как сейчас помню, шикарное блестящее синее платье. Они спецом себе наряды шьют, чтоб показывать их в общественных местах, типа такого. Сижу, короче, ноги на спинку закинул. Свет погас. Я плюнул. Смотрю, попал кому-то на лысину. Она так отлично в свете прожектора блестела, типа как жопа у той девки в кустах. Вдруг поворачивается ко мне огромная морда. Типичный, чуваки, чиновник из гоголевского департамента. Я по школе ещё запомнил. Харя протокольная, типа свиное рыло. Из-за них ведь в основном все мы страдаем, не так что ли? Они как племя неистребимы, но по одному их мочить можно и даже нужно. Говорю ему с приколом: "Я вас, кажется, обрызгал, извините, пожалуйста". Красная рожа отвечает, что ничего, мол, бывает и поворачивается обратно мордой к сцене, а ко мне сексуальной лысиной. Тут меня чего-то пробило. Я этому долбоёбу опять на череп харкнул. Он на этот раз даже не обернулся, будто не заметил. Но нихуя! Я кричу: "Эй, я ж тебя обрызгал!" Чиновник в пол оборота отвечает, что пустяки, мол, бывает. Это меня достало. Я ему прямо серию плевков выдал - БАМ, БАМ, БАМ. Ору: "Я тебя обрызгал, мудила!" Он слегка повернул башку и шепчет: "Да всё нормально, братан, не обращай внимания". Это меня почему-то вообще конкретно задело. Беру ногой ему по кумполу - бах-бах. Потом обнял двумя ногами и стал душить козла. Шепчу негодяю: "Я тебя, бычина, прямо здесь в театре завалю. Вы, чиновники, нас уже давно достали. Издеваетесь всю дорогу, сколько я себя помню. Ещё со времён гоголя-моголя. Учат вас, козлов, учат, только хуй толку. Борзеете, один хер, шкуры".

Пьеса по ходу тупая оказалась. Я краем глаза глянул - ничего интересного. Отвлечённый базар, и очень мало конкретики. Очень мало позитива. И мне чего-то грустно стало. У этих же негодяев чиновников и дачи, и тачки, и счета в банках. А у нас - вчерашний *** в холодильнике. Реально. Сто пудов. И тут я вдруг так расстроился, что просто кончил на сексуальную лысину этого чиновника, чтобы хоть как-то разрядиться. Говорю: "Извините, я, кажется, на вас кончил. Не хотел, ****ь буду". Тот повернулся ко мне свиным рылом и улыбается. Говорит: "Ничего, пацан, ну, бывает, чего там". Однако, думаю, ты урод редкий. Даже постоять за себя не может. Совсем они разложились, падлы. Нет, кончать тебя надо и все дела. Наши отцы, деды Родину защищали, а ты, сука, тыловая крыса... Чем бы ему, думаю, въебать за всех тех пацанов, которые уже давно крякнули от такой ****ой жизни? Прошёлся по карманам и надыбал бутылку. Удивился даже. Откуда? И на дне ещё пять капель осталось. Постепенно вспомнил, что это мы утром с той девкой в парке похмелялись за её башли. Всю ночь она меня доставала, то так, то этак. Всю мою шмаль покурила. Под утро я её домой заслал, чтоб притащила выпить и заторнуть. Надо ж раскумариться и пожрать зачуток. Реально. Она эту бутылку паленой водяры у бати с****ила.

Короче, ёбнул я из горла, что там оставалось, и сразу, не думая, как учили отцы и деды, въебал этому борову по широкой блестящей лысине за всю ***ню. Он повернулся, и я вижу, что у него глаза на лоб полезли. Я ему ещё раз - хлоп. Он тут обмяк и расслабился реально, как немецкий генерал в одном фильме, когда ему сделали душно. Ну, думаю, надо добивать гориллу. Разбил бутылку о ручку кресла и "розочкой" этому животному ***нул в шею. Прямо в вену попал, в аорту ****ую. Кровь хлынула. Тут все зааплодировали, и занавес тяжело упал. Объявили антракт. Зрители побежали опохмеляться в буфет. Я тоже пошёл в надежде встретить ещё одного знакомого. Надо было отметить событие.

 

Деньги – это грязь

 Сидели мы со Стасом перед телевизором, сидели, соображая в уме, где бы нам еще на бутылку достать, потом Стас как вскочит, заметался по комнате, как тигр в клетке, к шкафу подбежал, рванул дверцу - там на вешалке один старый пиджак висит.
- Вот! - кричит Стас. - Эту ж рванину не понесем продавать, а больше ничего, все уже продано давно, один этот костюм остался! - Да как швырнет его на пол, а потом и сам рухнул в изнеможении.
Я сам сижу, чуть жив, колочусь весь, ничего на ум не приходит, все равно денег взять негде, хоть умри.
Вдруг в дверь постучали. Стас решил, что менты и предложил не открывать. Но я как чувствовал, что повезет, и пошел открыть. За дверью стоит Стасов друг Колька, а с ним какой-то парень незнакомый, - видно, что с крутого бодуна оба.
Прошли в комнату. Колька сразу к Стасу рассказывать, как его вчера менты подмели возле самого дома. Выскочил он закурить стрельнуть, в одной майке, только проспавшись, - а тут они к нему: что да почему? Он психанул, а они машину вызвали по рации...
- Ладно, ты песни не пой, - прерывает его Стас раздраженно, - а давай лучше говори, есть у тебя чего выпить. Видишь, мы тут подыхаем оба, не похмелились еще толком.
- Да есть, не волнуйся, - говорит Колька. - Вот познакомьтесь с товарищем - вместе нас из вытрезвителя выгоняли.
Товарищ представился и достает из кармана пиджака бутылку коньяка. Давно мы этот благородный напиток не пробовали. Стас аж затосковал.
- Вы что, - говорит, - подождать, что ль, не могли, я б через грузчиков взял нормального вина, да тут и до одиннадцати недалеко.
- Да это вы меня извините, - говорит парень. - Я приезжий и месяц не пил, так что тяжело мне червивкой похмеляться... А завелся я позавчера в Москве. Там у меня дядька живет завотделом в ЦУМе. Видеомагнитофон у него и японский телевизор. Смотрели фильм западногерманский, "Девушка, разденься" называется, ну я и завелся. А тут, как назло, в поезде мужик с банкой спирту попался. Короче, не помню, как меня с поезда сняли... говорят, на носилках вынесли. Кошмар, теперь ведь на работу сообщат из милиции... Я, правда, этому капитану бутылку коньяку поставил - обещал бумагу порвать.
- Все равно сообщит, - заметил Стас скептически, - им верить нельзя, козлам.
В общем, расписали мы этот коньяк по-быстрому, и опять пить нечего. Что делать? Надо этого приезжего колоть. Так и эдак мялся, потом, видно, завод подействовал - отстегнул червонец. Стас в магазин сбегал, принес четыре вермута красного. Выпили по стакану, заезжий и говорит:
- А музыки у вас нет никакой послушать? Я люблю Высоцкого по этому делу слушать.
- Нет, отвечает Стас как хозяин квартиры, - был у меня магнитофон когда-то, да сдал я его уже давно.
- Может, тогда в картишки сыграем, в буру или секу? - предлагает парень.
- Давайте-ка лучше еще вмажем! - говорю я, не испытывая никакого желания думать, не та уж стадия, чтоб там в карты или домино. Проехали мы давно этот период - а друг этот, видно, что свеженький еще, не совсем конченный, то есть.
Уговорили мы весь оставшийся вермут, захорошели наглухо, а приезжий затосковал.
- Скучаю, - говорит, - и мысли всякие плохие в голову лезут.
- Выпить надо, - говорим мы, - все пройдет, точняк.
- Кто со мной за вином пойдет? - спрашивает тут залетный. Согласился я, потому что охота была немного ноги размять и свежего воздуха дыхнуть, так как керосинили мы у Стаса уже пять дней, не выходя из дому.
На улице, как только мы вышли, этот пассажир говорит мне:
- Слушай, не будем мы на эту хату больше возвращаться - что-то твои друзья мне не нравятся. Есть у тебя здесь где-нибудь музыку послушать? Я без музыки не могу.
- Конечно, есть, - говорю, - бери вина, пошли.
Я веду его к Сиплому. Тот дома на счастье оказался и, как обычно, чуть живой с похмела. Ёбнули мы сразу по стакану - Леха ожил малость. Тогда я его спрашиваю:
- Слушай, у тебя где-то патефон был, тащи его сюда.
Он засуетился, я думал, с понтом, потому что никогда у него никакого проигрывающего устройства не было, а сказал я так, для смеха, - но, смотрю, Сиплый и правда патефон тащит и твердый, как камень, диск к нему. Завел он машину, поставил пластинку - что-то такое бодрое в духе его молодости. И заплакал даже, бедолага, пьяной слезой и начал свою обычную песню: "Был человеком когда-то и я..."
Распили мы все, что принесли с собой. Леха окривел окончательно, а мы с этим приезжим еще держались. Я предлагаю выпить еще и спрашиваю деньги. А он - пьяный, пьяный, а соображает - говорит:
- Есть, но последние остались. На что я жить-то буду еще два дня?
- Да ерунда, - говорю я, - зачем тебе деньги, деньги - это грязь, друг.
- Логично, - соглашается со мной залетный фраер, и бежим мы с ним снова в магазин за вином. Набрали на его последний червонец и опять к Стасу пошли, чтоб нам Сиплый этот на нервы больше своими песнями не действовал.
Долго стучали, звонили, пока, наконец, Стас не открыл. Мы вошли и сразу к столу, чтоб из отходняка выйти резко. Ёбнули по стакану, Стас и говорит:
- Я открывать не хотел, - вон, полюбуйтесь, на диване опять труп.
Я глянул - лежит кто-то на животе, лица не видно. Спрашиваю, не Колька ли.
- Какой Колька, - говорит Стас раздраженно, - Колька вас ждал, ждал, не дождался, пошел бабки доставать. А я приснул, просыпаюсь, глядь - этот на диване, ну, тот самый, гадом буду. Теперь если милиция придет, не знаю, что и говорить...
- Да, говорю я, - хуже всего, что он иногда оживает и выпить просит.
- Ладно, что-нибудь придумаем, - говорит Стас. - Давай-ка еще вмажем.
Распили мы это вино, побазарили маленько за жизнь. Залетный нам про свой Север рассказал, откуда он родом был, как там мужики пьют. Выходило, что покруче, чем у нас, в центральной полосе. Там и деньги не такие у людей, конечно, - за вечер им штуку просадить делать нечего. Ну и бичей всяких хватает, за рубль могут порешить.
Потом отрубились мы все, кто где сидел. Проспались. Очнулись - болеем, спасу нет, а выпить на столе ни грамма, что за натура у нас, никогда на опохмел не оставляем. Вдруг мне счастливая мысль в голову пришла.
- Смотри, Стас, - говорю я осторожно, чтобы чего-нибудь не так не сказать, - на этом трупе джинсы ведь почти новые, давай снимем да загоним, хотя бы за тридцатник.
Стас, не думая, согласился, потому что отходняк - это не шутки.
Сняли мы с трупа джинсы, а заодно и рубашку, и поехали на базар. Там это все барыгам быстро скинули. Те много не дали - товар, говорят, паленый, не хотите, не надо. Ну, нам некогда было торговаться с ними, отдали практически за бесценок. Набрали вина. "Буджак" давали, хорошее вино, не очень вонючее. Опять к Стасу пошли, больше некуда.
Зашли, только сели - стучат в дверь. Стас открывать не хочет, боится: труп на диване лежит, да еще раздетый. Я все же пошел открывать - Жанна стоит, пьяная в дупель. Я у Стаса спрашиваю, нужна ли она ему такая, а он кричит, что пусть заходит, если башли есть. Пытаюсь выяснить, есть ли у нее чего, но она только головой кивает, а слова вымолвить не может. Короче, сели мы выпивать. Только по стакану ёбнули, Жанна брык со стула и лежит трупом. Мы ее на диван перенесли, а вскорости и сами все повырубались.
Ночью я просыпаюсь попить, смотрю - Стас прямо за столом спит, друг этот залетный у дверей на коврике калачиком свернулся. Жанна дрыхнет на диване, а труп не спит и на меня в упор смотрит. Ну, делать нечего, спрашиваю его, чего ему надо.
- Дай выпить, - просит.
- Знаешь что, - говорю ему без обиняков, - тебе не кажется, что ты обнаглел? Не в обиду. Мало, что из-за тебя Стас мучается, милиция его вконец достала, - может, еще посадят человека, - так ты еще то, что нам на опохмел раз в жизни осталось, вымогаешь? Смотри, нас тут сколько, - завтра ж подыхать с утра будем.
- Будь ты человеком! - говорит труп. - Знаешь, сколько я не пил?
- А мне какое дело? Тебе вообще не положено.
- Много ты понимаешь, - укоряет он меня, - что нам положено. Вот сам коньки откинь, тогда узнаешь, как без бухалова жить... Кроме того, вы ж мои тряпки продали, на них это вино куплено, что я, не знаю, что ли.
Что было с ним делать - пришлось налить жмурику. Выпил он с жадностью, как будто сто лет вина не видел, закурил моей "примки", которой у меня и так только пару штук оставалось, и говорит:
- Да, ништяк, теперь бабу бы...
- Вот, - говорю я хмуро, потому что боюсь, как бы он еще выпить не попросил, - на диване спит.
- Э, нет, - говорит он, - нам это делать запрещено.
- Вам только кирять, я гляжу, не запрещено, - выговариваю я ему.
- Налей еще, а? - начинает упрашивать меня труп. - Последний раз, клянусь могилой.
Не хотелось мне ему наливать, но пришлось, что с ним делать, с бедолагой. Хорошо, что тут скоро утро наступило, и люди просыпаться стали. Залетный проснулся, сообразил кое-как, где он находится, - начал ныть, что, мол, с ним теперь будет, он же на завод не пошел, накрылась теперь его командировка. Стас проснулся и сказал, что все это фигня, выпить надо. И проснулась Жанна, у которой, оказывается, был, на наше счастье, с собой пятерик.
 


Малина

 В тот день с самого раннего утра у меня в голове застрял дурной стишок из Русского радио: секс без девчины - признак дурачины. Последнее время я дрочил, как сумасшедший, с утра до ночи и с ночи до утра. Причем член стоял, как железный, несмотря на то, что я бухал уже седьмые сутки. Сам похудел страшно, скинул кило пятьдесят, штаны спадают. До этого самого дня у меня еще оставались порнокассеты, но к обеду я проссал последнюю. Сдал Михалычу из винного за бесценок. Он торгует в разлив вином Малина круглые сутки. Потом его сменяет другой мужик: не-Михалыч. Я бегаю туда в винный то и дело. Крепко подсел на эту белорусскую отраву. Нет, белорусы все же очень ***вые люди. Хуже них, пожалуй, только туркмены.
А все из-за того, что моя Наташка в очередной раз послала меня на ***. Спуталась с каким-то футболистом и кинула меня через болт. Я летел и клеймил паскуду всякими нехорошими словами. По ходу снял торгашку лет сорока. Притащил к себе домой. Та рада была, чуть не обосралась. Говорит, мол, давно не трахалась. Мужик у нее типа бухает сильно, все из дома продает, нигде не работает, урод. Хочет его отравить. Много, думает, не дадут. Короче, выгнал ее утром. Выпил Малины, и опять свою вспомнил. Как мне ***во стало. ****ец! Клял ее по-разному, называл кобылой ****ой, овцой задроченной, мразью пастозной, а один хуй не мог забыть. И хуй стоял в полный рост.
В итоге я допился. Начались типа глюки. Из окна ко мне лезут какие-то рожи. С улицы доносятся голоса. Мне кажется, что кто-то вычисляет, где я живу, с целью замочить меня на глушняк. Соседка, баба Валя, привиделась мне ведьмой с черным котом на плече. Улыбается, а потом как выхватит железную палку да как бросится на меня с диким криком: забью насмерть вражина! Она, кстати, всю жизнь на ментов пашет, и многих тут пацанов посадила.
Во дворе тусовались черти. Главный черт - Стреженок. Баба Валя сажала его раз пять, но он лишь укреплял свой авторитет и, наконец, дорос до смотрящего. Тут пили, играли в карты, базарили за жизнь, разбирались. Бухали за большим деревянным столом, вкопанным в землю. Войдя в запой, я проссал Михалычу свои черные джинсы и напоил всю компанию. Стреженок сидел в центре и кричал время от времени, что он тут самый блатной. А когда уже хорошо выпили, наехал на Пылю. Этот пацан вообще-то залетный, он с Краснофлотской сюда попал каким-то образом. Ну, понятно в первый же вечер ему тут дали оторваться, рожа у мальца наполовину черная. Стреженок смотрел на Пылю, смотрел, а потом как заорет на него: «Ты черт задроченный!» Более крутого оскорбления трудно себе представить. Пыля сидит и тупо молчит, а смотрящий хватает со стола пустую бутылку и бьет залетного по дурной башке. Битые стекла посыпались, полилась кровь. А Пыля как сидел, так и сидит в ступоре. Ребята с него куртку сняли и потащили на базарчик толкнуть за литр водяры. Нажрались, конечно, вусмерть.
Я еле до хаты дополз. Забылся и во сне насмотрелся цветных ужасников. Потом проснулся. Надыбал чего-то курнуть из бычков. Сел. Голова, ****ь, тяжелая и вся пустая. Чего-то делать надо, а что конкретно никак не соображу. Опять свою Наташку вспомнил. Пробило на тоску. Раньше никогда такого не было. Наверное, старею и дурнею. Выпить надо вот что. Но денег нет ни копейки. Пошарил по загаженной комнате. Ни *** ничего нет. Кое-как поднялся, вышел во двор. Сел на лавку, засмолил бычок. Думаю: бухнуть бы щас не в падлу. Вдруг подходит парень с бутылкой Малины, вынимает бумажный стаканчик, наливает и с улыбкой протягивает мне. «На вот, бухни». Где-то я этого пацана раньше видел, вот только не припомню где именно. Раскинули мы эту Малину довольно быстро, потом этот хороший человек таким ясным взором на меня глянул и говорит тихим голосом:
- Ну, вот, подлечились немного, а теперь пойдем на рельсы ляжем и будем ждать ближайший поезд.
И тянет меня за собой в сторону железной дороги. Я упираюсь, держусь за лавку. Но чувствую силы меня оставляют. Еще бы, столько пить. Так бы и погиб я под составом, если б не сосед мой Саша Малинин. Он канал с бутылкой одноименного вина как раз с электрички и только увидел меня издалека, сразу начал кричать и махать руками. Он-то и спугнул моего искусителя. Как ветром его, мудака, сдуло. Я с Малининым поддал еще неслабо. Этот придурок пьет насмерть. Когда допивается до ручки, начинает орать песни, а потом крушит мебель. Стучит иногда ко мне в дверь глубокой ночью и шепчет: "Полина, открой, это я твой дядя Толя". Мудак, конечно, тоже изрядный. Но *** с ним. Его я оставил сидеть на лавке и беседовать с самим собой или с воображаемым собеседником, а сам пошел целенаправленно к соседке Надьке, которая давала мужикам очень избирательно. У нее даже Стреженок и его ближайшие карифаны пролетали. Но меня девка уважала почему-то и всегда была рада видеть. Жалко, что она недавно умерла. Дело было почти по Эдгару По. Жил у нее большой черный кот, которого хозяйка, как подопьет, сразу начинает нещадно ****ить. Ну, тот однажды и укусил ее за ногу. Рана никак не заживала. Гноилась. Ей отрезали ногу, но это не помогло. Крякнула Надежда где-то в ноябре. Но в тот день я у нее набухался и даже не помню, что там было. Проснулся утром и чувствую: все прошло. Улетучилась и тоска, и ****ая депресуха. И травиться этой Малиной тоже хватит.
 

Слепые


 Вернулись мы из загородной поездки опять в город, в пекло это. Думаем, что делать. Решили к Стасу идти, больше некуда. Вино у нас еще было, слава Богу. Да и старушку эту, в смысле Надьку, с собой прихватили, пожалел я ее по старой памяти.
Только за стол сели и выпивать начали - стучат. Стас, конечно, решил, что снова милиция, насчет этого трупа, - все бутылки сховал быстро и кинул на стол колоду карт, будто мы в подкидного играем, а сам пошел открывать. Только это не милиция оказалась, а та чувиха, которую я в подвальчике винном вместе с Достоевским снял.
- Башли есть? - прямо с порога спрашивает ее Стас и в комнату не пускает.
- Есть бутылка, - отвечает Жанна. Ее, кстати, Жанной звали. Впоследствии, когда она забичевала круто, ей кликуху дали - "Бичевская".
Короче, отвечает она, как пароль, что деньги у нее есть, и Стас впускает ее по доброте душевной, а потом и говорит:
- Видала, сколько нас тута, что нам твоя одна штука - на один зуб принять?
- А книга? - говорит Жанна. - Вы про моего Достоевского забыли, что ли?
- Что за книга? - начинает вспоминать Стас и тотчас сдается. - Не, врать не буду, не помню я совсем.
- Да-да, - припоминаю я, - точняк была, ты еще, Стас, говорил, цену называл, вроде нам на опохмел хватит.
- Вот теперь вспомнил, - говорит Стас и идет к шкафу, откуда эту книжку достает. - Видел, - говорит он, - про какую вещь забыл! Два тридцать тянет. Жаль только, в букинистическом не ту цену дадут.
- А мы ее к Слепому отнесем и за треху скинем, - предлагаю я.
- Кто такой? - спрашивает Стас.
- Да тут чернокнижник один, недалеко живет. Давай Жаннину бутылку раскинем и пошли.
Короче, двинули мы втроем, а Надьку-старушку дома оставили, чтоб она хоть прибрала там немного.
Слепой был на наше счастье дома, как и жена его Верка, которая цены сбивала - так у них задумано было: Слепой приценивается, а она сбивает - то состояние ей не нравится, то вещь неходовая и т. д. Но Достоевского они за три рубля с ходу взяли, не торгуясь, потому что за него червонец получить можно.
Мы тогда и говорим им, что не против они будут, если мы у них выпьем, потому что мочи нет, душа горит, - знаем ведь, что ни он, ни жена его Верка не пьют обои, а куда деньги деют, неизвестно, так что наливать не надо никому. Ну, Слепой против этого дела никогда не против, потому что пьяные люди ему выгодны: может, еще чего сдать надумают. Дело это ох, заводное, я на себе испробовал... А сколько библиотек нашего брата алкаша у этого спрута тут осело! Хоть бы его посадили, что ли? Только не содют его, змея, никак.
Послали мы, в общем, Жанну, как самую молодую, за вином. Только она вышла, Слепой спрашивает:
- Это что, ваша, что ли, девушка? Молодая, судя по голосу?
Мы подтвердили, что наша, и молодая, а что?
- А вы ее не сдаете случайно? - спрашивает Слепой и улыбается, черт.
Мы со Стасом переглянулись, подмигнули друг другу и говорим, что да, сдаем, конечно.
Пришла тут Жанна, принесла "Аромат садов" две штуки. Хлопнули мы этой дряни, Верка дала хлеба заторнуть, больше нечего, говорит, - а Слепой собирается, потом говорит:
- Ну, пошли, что ли, у меня товарищ есть молодой, за ценой не постоит. - Товарищ Слепого, тоже слепой, лет тридцати, жил на самой окраине города, и добирались мы туда на автобусе.
Ну, приехали, наконец. Жанна, как увидела этого слепого, сразу нам со Стасом говорит потихоньку, что никаких делов у нее с этой образиной не будет. Действительно, этот слепушок красотой не отличался, лицо у него было землистое, и всё в каких-то рытвинах и ухабах. Однако мы со Стасом ее быстро в оборот взяли, потому что выпить хотели, не могли терпеть.
- Ты что? - говорим мы ей. - Какая тебе разница, что с тобой случится от одного раза?
Ну, она вроде согласилась. Слепой этот, хозяин квартиры, две бутылки бальзама выставил - но не рижского, а какого-то украинского. Ладно, сошлись мы на двух пузырьках. Трахнули и ушли, а Жанна осталась.
Закинули мы Слепого домой, потому что не бросать же его пьяного и незрячего на улице, человек все ж, хоть и порядочный жук, - а сами к Стасу направились. Входим в подъезд, а там Жанна стоит и в руках магнитофон-касетник держит.
- Вот, - говорит, - зацепила там на хате, а слепого этого опрокинула.
Ну, делать нечего, надо касетник загонять. Пошли мы к Стасу, а там эта Надька-старушка сидит, колотится вся, кричит, чтоб ей выпить срочно дали, а то подохнет. Вот еще пожалели на свою голову козлиху!..
- Подожди, - говорю я ей, - нечего пить еще. Видишь, сами как стекло пока. Ты сходи вещь отправь, а потом и выпьем. - И направили ее по адресу к Слепому, который чернокнижник, потому что самим там нам рисоваться не резон ведь, а тут вроде как со стороны человек пришел. Вообще-то ему, жуку, все равно, но так, для страховки, решили все-таки Надьку к нему запустить. Припугнули ее, конечно, что, если вздумает обмануть, башку напрочь отвернем.
Возвращается она через полчаса где-то и говорит, что вставила маг за полцены. Набрали мы тогда вина и пили, пока не отрубились там, где сидели.

 


Крыса


 Прихожу я раз к Стасу, а там сразу видно, что его крыса вернулась, потому что в комнате прибрано более-менее, на столе кой-какая еда, даже вроде картошка вареная стоит, а трупом не пахнет. Наверное, они его вместе куда-нибудь отнесли. Сама за столом сидит. С фингалом, как положено, но довольная, сияет. На столе же две бутылки вина. Только сели, видно. Вовремя подошел.
Выпили мы по стакану, Стас и говорит:
- Видишь, крыса моя вернулась, говорит, что жить опять хочет.
А крыса его сияет вся, и целоваться лезет.
- А я, между прочим, - продолжает Стас, - ей не простил еще, что она мне изменила.
Выпили мы еще по стакану. Захорошели немного, только больше пить нечего. Стал Стас смуреть. Говорит:
- Ну что, овца, ищи еще на вино.
Та в туфель полезла, вынула три рубля. Больше нет, клянется. Я сбегал. Принес огнетушитель вермута. Смотрю, у Стасовой крысы под вторым глазом фингал наметился. Но ничего, не унывает баба. А сам Стас злой от недопития и все хахалями ее попрекает. Та и так, и этак пытается от темы уйти, а его только больше разбирает.
- Ты, - кричит, - сука, хвостом не крути, не выкручивайся в натуре. Что я, не знаю, что ль, что ты всем даёшь без разбора.
Тут, видно, ее задело за живое, она как закричит:
- Да, даю, потому что у тебя не стоит ни ***.
И стала в позу. Приготовилась в челюсть получить. А Стас сначала к ней двинулся, а потом передумал и говорит мне:
- Так, значит, Алик, ей не наливай больше.
Крыса, само собой, стала Стаса упрашивать, умолять даже, просить, чтоб он ее пусть лучше ударит, но нальет.
Стас ни в какую. Стоит твердо на своем, потому что с характером мужик. Выпили мы по стакану со Стасом. Закурили мою "Приму", которую я, как только пришел, небрежным жестом на стол кинул. Сидим, беседуем мирно, вспоминаем вчерашнюю поддачу в деталях, сколько было выпито и чего, и с кем. Настроение у нас хорошее, потому что кайф пошел, а крыса сидит злая, выпить по страшной силе хочет. Потом Стас стал ей назло рассказывать, как я однажды на ночь глядя девушку к нему привел лет семнадцати. Крыса сидит и нервно курит свой "Беломор".
- Ничего, - говорит Стас, обращаясь ко мне, - скоро ее мужик освобождается, он ей старое вспомнит.
Крыса на Стаса ноль внимания. Тут у нас вино кончилось, и мы малость загрустили оба, а крыса оживилась и говорит:
- Ну что ж вы замолчали. Давайте еще рассказывайте, каких вы сюда баб водите и как их ****е.
- Не твое, сволочь, дело, - справедливо возражает ей Стас, - водили и ****ь будем.
Теперь она веселиться над нами начала, что у нас выпить нечего, а Стас на мировую пошел и говорит:
- Ладно, не выёбывайся ты, а давай лучше придумай, как нам еще вина хапнуть.
- А, - говорит крыса, - теперь я придумывай. Я-то придумаю, а ты, кобель, сюда шкур наведешь.
- Не понтуйся ты, в натуре, - кричит ей Стас, - говори, где денег достать.
И уже чувствуем мы с ним, что опять скоро выпьем. Пошла она, а вскорости возвращается с вином, но и с сыном. Где-то лет пять пацану.
- Это от первого мужика у нее, - объясняет Стас, как будто я не знаю.
Сели мы выпивать. На столе картошка, консервы, рыба даже, жареная треска. Все путем. Вот что значит баба дома. А сынок ее, между прочим, под ногами у нас все крутится, кричит благим матом, и на нервы страшно действует. Не поговоришь из-за него толком. Стас терпел-терпел, потом говорит своей крысе:
- Успокой щенка, а то я сам его успокою.
Та наливает полстакана и дает ребенку. Тот давится, но пьет, а потом не то что успокоиться, а наоборот, еще хуже разошелся. Вообще, можно сказать, одурел малый. Стал всех за ноги дергать, кусаться. Стас тут как закричит на крысу:
- Забирай ты своего ублюдка и давай чеши отсюда, пока я добрый.
Та смотрит, на столе все равно выпить ничего не осталось, чего тут с нами делать без вина, собралась и ушла. Только она вышла, я у Стаса спрашиваю:
- Слушай, Стас, а как ее мужик подсел, расскажи.
- Да понял ты, - рассказывает Стас, - он только откинулся, ну, стали они с одним другом выпивать. Распили бутылку водки на двоих, которую ее мужик покупал, а он и говорит товарищу, что, мол, теперь отдай, что выпил. Вальты пошли, точняк. У друга шары полезли, мол, как же я тебе ее верну. А тот вынимает штырину, и в бок ему ее вставил. Такие дела.

 

Любовь на Кипре


 Дело к ночи. Тут смеркается как-то очень резко. Яркий свет – вдруг бац, и тьма кромешная. Ты спишь что ль, подруга боевая? Ладно, отдыхай, мешать не буду. Намаялась ты тоже по этой жизни. Жара всё не спадает никак, и какой-то гул, будто мотор работает. Наверное, цикады. Нет, всё это не для меня, чувствую.

Вот мы с тобой и приплыли. Вернее, прилетели. Этого ты хотела? Такого, блин, рая? А чего тут хорошего? Киприоты какие-то все сильно загорелые, прямо чёрные, как черти, и снуют вечно по своим непонятным делишкам. Я не влезаю. Не мой базар. Но поговорить с ними совершенно не о чем. Да и не понимаю я их ни хрена. Бормочут что-то невразумительное. Смурной, короче, народец.

Как ты только можешь здесь спать? Такая духотища. Сука! Зачем только мы сюда приехали? Неплохо ведь было у нас на родине. Климат, конечно, там гнилой, зато всё понятно практически без слов. С полу взгляда, полу слова, с намёка, по одному жесту. И пусть большинство наших знакомых конченные калдыри и больше им никогда не подняться, они последним поделиться готовы. И поговорить с ними всегда интересно.

Там жизнь была на всю катушку, пойми. Я помню, похмелялся с утра на базарчике, потом просыпался в «Бешеной лошади», догонялся в «Зорьке», а отрубался в «Пиковой даме». Чем плохая жизнь? Все кругом причём свои. Уважали как родного. В трудную минуту не давали умереть.

Ведь было же…Да нахуй похуй! Всю эту ****ь. Сплошная пидерсия. Ацтой! Отказать, сцуки. Пошли все вон, ебланы. В ****обабруйск. Заебало всё насмерть. И никаких блянах просветов. Какие там сутки пылают станицы? Инфляция, обнищание, кидалово, высокая смертность, алкоголизм, безработица. А ты всё спишь. Да ладно, дрыхни, блять пелотка. Сколько мы уже тут торчим? Потерял счёт времени. Не помню ни числа, ни месяца, ни года. Мало вообще шта помню. Как мы сюда долетели хоть? Кто провожал в аэропорту? Наверное, никто. Кому мы на *** упёрлись? Я-то выживу, не ссы подруга боевая. А вот ты под сомнением. Что-то ты в последнее время заплохела совсем. Нет, не нравишься ты мне нихуя. То спишь, то стонешь, то несешь какую-то ахинею. Ты вообще следи за болтушкой. Помнишь, как дружок наш Мотя сломал три ребра утюгом своей Таньке? За язык её поганый, ясный ***. А потом, чудак, принёс этот самый утюг продавать на базарчик. Ужрались тогда само сабой. Помнишь хохму, как у него джинсы упали? Смех просто, как он с голой жопой бегал по базарчику. А тебя ещё менты прихватили. Давно пасли. Любят они тебя. Скучают.
Вот жизнь, блянах. Что хотели, то и получили. Шта характерно, никуда здесь не тянет. Ни на пляж, ни в кабаки. Полная апатия и депресуха. **** ещё как. Вот на родине мы гуляли от души. Помнишь в той же «Бешеной лошади» пили-пили с тобой, потом ты хотела встать, чтобы пройти в туалет, да как наебнёшься о бетонный пол. Смеху было. А крови – лужа. С тех пор у тебя нос приплюснутый. Ты вообще склонна была к членовредительству. То ногу сломаешь, то обе руки и шею. Сколько раз у тебя сотрясение мозга было. Уже и сотрясаться вроде нечему. А уже совсем перед отъездом тебя на улице тряхануло как следует, прямо на проезжей части. Как только под машину не попала, это твоё счастье. Во время мы оттуда свалили. С одной стороны.
Лежим вот теперь, потягиваем красненькое. А что ещё тут делать? Помнишь, как тебя на родине менты ****и пистолетом. Ты, понятно, голая и в наручниках. Один вставлял тебе пистолет в ****у, а другой при этом только дрочил. Тебя это, наверное, прикалывало. Ты часто в ментовки залетала. Как-то раз выгнали тебя глубокой ночью из клоповника. Но ты не растерялась. Пристала к малолеткам, которые киряли на кладбище. Как распили бутылку, они ею же тебе по башке трахнули и сняли куртку. Так что ко мне ты приехала уже под утро и колотилась, как падла. Отход у тебя был дикий. Хотела уже вскрываться мойкой. И у меня, как закон подлости, ни копейки. Да там у нас на родине все равно кто-то да выручит. Пришёл Пончик, притащил литровую баклажку сэма. Вот и раскумарились.


Здесь, конечно, тяжело. Никто нас не понимает. Но что делать? Сами сюда прилетели. Или приплыли? Мне лично насрать на все эти апельсины, лимоны, которые растут здесь прямо на улице. **** я вообще этот земной рай. Скажу прямо, мне больше нравится наша русская мрачная зима. С морозцем и водочкой, которую я предпочитаю пить на улице прямо из горла. Пусть жизнь беспросветов, и кругом одни пончики. Зато есть с кем побазарить, отвести душу.
Ёбаный случай. Да как же так? Всё было, вроде, нормально. Да ****ь вас всех ибланов ломом в морге! Чем бы тебя под конец развлечь, и малость утешить? Вот представь: зима, мороз, мрак. Солнца нет уже целый месяц. А тут идёт такая симпатичная пелотка в рыженькой шубке, высоких чёрных сапогах. На лице сплошное легкомыслие. Улыбочка явно с намёком. В руках, что характерно, длинная узкая булка. Я таюсь до поры. Прячусь среди деревьев. Потом подкрадываюсь, бросаюсь на неё. Вырываю из рук эту булку и бью её ею по голове. Отключаю девку таким образом, а потом ебу этим самым батоном. Да, ****ь, есть чего вспомнить.
Писдец неожиданно близок.


 

Белочка

 Эта не то што вы думаете, падонки. Вернее, не совсем то. Хотя и близко. Так называлось небольшое уютное заведение на Б. Советской, где отжигали или просто отдыхали от ****ской жизни городские маргиналы, которые порой, да, допивались до конкретных глюков.
Кажется, недавно эта была, совсем недавна. Будто вчера. А ведь прошли годы. Тогда моя соседка Зося ещё пила в полный рот, и ещё можно было с самой рани хмельнуться брагой у Валентина, который жил тут же на Советской, практически напротив на третьем этаже. С самого утра к нему с первого этажа уже стояла очередь помятых, опухших, заросших, а порой вабще остекленевших и охуевших (не помнили какой нынче год, число, месяц, день, и в каком они городе находятся) блять клиентов. Валентин радушно встречал посетителей обычно без штанов и порой даже бес трусов, светя ***м и яйцами. (Царство ему небесное, хороший был мужик). Продавал бражку по рублю стакан и давал к ней бесплатно очень вкусный мягкий хлеб собственной выпечки. У него в хате хоть и вонь, но тепло и как-то душевно. Народ выпивал и вскоре начинал приходить в себя. Все неслабо кантуженные этой ****ской жизнью пропащие мужики как-то оживали, веселели, переставали смуреть, начинали разговаривать и постепенно отходили и приходили в себя.

Давно эта было, а помнится, как прям щас. Уже нет с нами Дяди, Тимофея, Андреича, Пушкина, Паши рыжего, Дарина, Дрюка и многих других без времени ушедших товарищей-падонков. Многие наши ритуальные заведения – «Заря», «Бешеная лошадь», «Пиковая дама», «Ягодка» – закрыты нахуй или превращены в гламурные заведения для буржуйчиков, которые приходят туда утверждаться в своей ****ской жизни. На Блони, где раньше стояла мрачная «Балдеющая лошадь», (сколько раз там сидели в тёплых компаниях, спасаясь от проклятого реала) теперь позорный «Русский двор2, в котором без конца звучат мещанские шлягеры семидесятых годов и мелькают какеи-та сытые рыла.
Да, приехали нах. Угар застоя. Режим с вида крепенький, бодренький: занимается самбо, летает на рективных самолётах, произносит агрессивные речи, ****ит про экономический подъём, сам набит баблом, как падла, но внутри гнилой, трухлявый и вялый. Его разъедает коррупция, душит тотальная ложь, снедает алчность. Ему скоро ****ец. Да и *** с ним. Я собствна про Белочку.
Захажу раз в это мелкое заведения – там Паша Рыжий охуевает. (Я у него жил, пока его не застрелили какие-то уебаны прямо на хате; Паша, бывший хиппи, совсем бесбашенный был чел, что он творил эта ужоснах: рубил в квартире мебель топором, ****ил жену свою Машку Батискаф, которая недавно умерла от цероза печени, потом куда-то исчезал (если только Машка не сдавала его в дурку, он ведь с.о. был, то есть социально опасный, и под утро возвращался с какими-то ****утыми ебланами, которые, наконец, его и замочили нахуй). Летает по бару (на винте сцука точняк), орёт что-то панкроковое, приёбывается к посетителям, быкует и нарывается. Тут Фигли-мигли входит, вся бухая и худющая. Сразу раз к стойке, но не дошла и ёбнулась конкретно о бетонный пол. Кровищи яебу. Она и умерла вскоре после этого.
Следом резко врывается Наташка Смерть. Готичная шо****ец, вся в чёрном и бледная, как самурай или ниндзя. Такая же смурная, как эти япошки. И сразу ко мне: давай бухнём, Алик. У неё, бля, горе – попала под трамвай, ногу сломала, Торчок её от****ил – вон фингалы, и хмельнуться хочет помирает. Нихуя, говорю, нет, хочь харакири делай. Она берёт бокал, делает розочку и ***чит себе по горлу.
Только я собрался уходить, патамушта не люблю такие эксремальные зрелища, приперается Ольга Викинг и сообщает новость: она только из тюрьмы. Замочила свого сожителя. Этот блатной уебан, бывший зек, издевался над ней, как хотел. ****ил и резал и выгонял из её же квартиры, которую поджигал несколько раз по пьяни, и они вабще чудом остались живы. Но однажды они задрались и клубком выкатились на лестничную площадку. Тут Ольга въебала уебану так, что тот полетел вниз по лестнице, ёбнулся дурной башкой о батарею и тотчас сдох.
Ну, надо выпить за счастливое Викинга освобождения, патамушта менты закрыли это дело в виду того, что им нахуй не надо был этот Ольгин блатной, который им в своё время уже осто****ил дальше некуда.
Потом помню дахуя ещё народу заходило в Белочку. Явился ****ат Фадей. Он недавно выбежал во двор на той же Б. Советской с астоматом шмайсер и открыл стрельбу. Отлежал два месяца в дурке и сразу в Белочку, больше некуда. Заходит и уже навзничь, еблан ***в. (Располнел там тоже в дурдоме на колёсах, стал похож на бабу). *** тебе, а не выпить. А он тут прям ко мне и удивляется: Алик, ты жив штоль, а мне сказали, что тебя убили, расчленили и закопали в астрагане. Вот же придурки ****утые чево насочиняли. Надо и за это ёбнуть вотки.
Клюва ещё в Белочке помню, он вечно на хвоста падал, пока не спился нахуй и не уехал в гнёздова пожизненна пасти коров.
Да дахуя вабще всяких конченых типов туда захаживало, которых большинства уже нет на этом свете, а те, кто ещё остались, больше сюда не ходют, потому что Белочки этой тожа уже давно нет, а вместо неё открыли магазин, где продаются мобилы и прочая ***ня.




 


Колбаса апельсиновая,
остановка невнимательная


 Гена Храповицкий живет в той же деревне, где и я. Дочка купила ему здесь старенький домик лет пять-шесть назад. "Жить с ним совершенно невозможно стало, - жаловалась мне эта ничего себе бабенка лет тридцати. - Да и тесно у нас с мужем, одна комната в общаге, а тут еще велосипед украли спортивный… я отца подозреваю, больше некого».

- Муж дочкин мне, кстати, не нравится, - говорит Гена, когда выпиваем у него в хате, приютившейся сбоку в ямке возле пруда, где не только опасные немецкие мины, но и толстые караси, которых, говорят, едали в охотку со сметаной еще польские паны, прежние владельцы этих красивых мест, - неа, не нравится ни грамма,- корчит он гримасу отвращения на своей морщинистой, щетинистой, пожелтевшей роже, - не пьет, не курит. Я ему говорю: слушай что, Михалыч, не интересный ты человек, с тобой и поговорить не о чем. Смеется только в ответ хитрожопый черт. Сам не пьет, а самогон гонит, и мне же другой раз продает втридорога. Разве справедливо?
Храповицкий, или Дачник, как его называют местные, потому что он нигде не работает, а только ворует - рожь, картошку, пшеницу, яблоки, курей, удобрения…вообще что все, плохо положено, мечтает, признается мне по пьяни, «ковырнуть» деревенский магазин, «лавку», когда туда привезут побольше водки. «Надо только время выждать и подгадать хорошенько, чтоб не прогореть»,- шепчет он мне и подмигивает, и делает таинственные знаки двумя оставшимися пальцами на правой руке, будто кажет козу. "Колбаса апельсиновая, остановка невнимательная»,- поясняет и смеется до кашля, играя во всю морщинами и колючей жесткой щетиной.
А, насмеявшись вдоволь, переходит вдруг непонятно с какой стати на язык глухонемых. Долго на руках чего-то доказывает, пытаясь объяснить мне, видимо, какую-то правду.
Я не понимаю, мне все осточертело, по херу. Я жду, откровенно говоря, конца света, который по всем признакам вот-вот наступит.
А Гена-дачник вдруг спрашивает меня на чисто русском.
- Вот, слушай что, ты мужик вроде нормальный, а зачем билет берешь в электричке?
Он, мол, не раз это за мной замечал.
Я слегка опешил неожиданным вопросом. Сбит несколько с толку. Причем тут это? Речь-то не о том. Пытаюсь оправдаться, однако, говорю, что иногда только, в исключительных случаях, когда это грозит штрафом.
Храповицкий меня стыдит, отчитывает.- Брось ты это грязное дело совсем, - говорит он и резко опускает вниз свои два пальца.
- Хорошо-хорошо, - обещаю я, брошу, мол, обязательно.
- Смотри, видишь топор,- опять меняет дачник тему и показывает в дальний угол. Там действительно что-то виднеется.
- Ну, вижу, - говорю я, допивая резко стакан «соку». Гена гонит из яблок с добавлением хлеба и помета. Получается довольно крепкая зараза.
- Я им иногда играюсь. - Тут он хватает колун, начинает бить им себя в грудь, потом по плечам, по спине, выкрикивая при этом что-то непонятное, но явно угрожающее, подкидывает топор в воздух, ловко ловит его на голову, идет плясать в присядку, жонглируя топориком прямо замечательно; садится, наконец, на жопу и передвигается, таким образом, до печки и обратно, словно смазанный скипидаром. Потом валится на пол и на бок, обнимает топор, поглаживает его, бормочет что-то ласковое, как бы это женщины.

 ***
- Однажды, - рассказывает Гена Храповицкий, дачник, намолчавшись вдоволь и непонятно к кому обращаясь- то ли ко мне, наливающему себе еще «соку» из трехлитровой банки, то ли к любимому топору: - однажды, слухай что, покупал я на вокзале водку, но какую-то левую, без этикетки и на пробке ничего не написано. Продавал мне старик ушлый гад хитромордый. Он меня предупреждает сразу: "Гляди, мужик, водка эта опасная, непонятная, можешь выпить и не выжить". Я один черт купил. Думаю: а, ебись оно все на ***! - Гена-дачник улыбается тут, подмигивает мне ли, невидимому старику или верному любимому топору. - Купил я, ****ь, все-таки эту опасно-непонятную водяру возле вокзала и сразу же пошел под переходку через пути, чтоб выпить заразу в темном месте. Мне что, рисковать не в первый раз: я и «бло» это пил, синьку для мойки окон. Помню, было у нас четыре пузырька на троих. Один мужик как вмазал – сразу крякнул, подох, то есть. Второй заснул моментально. Просыпается: я смотрю на него - он красный весь, как советский флаг. Говорю ему: вот тебе пузырек, земляк, на, пей, может, побелеешь. И точно. Выпил он и стал белый, как смерть. Эту синьку, между прочим, уметь пить надо. Обязательно с солью или там с камсой. Что-то очень соленое должно быть непременно, а иначе опасно. Плохо будет. Ладно, стою я с этой левой водкой возле вагона, открываю бутылку. Вдруг вижу, появляется из темноты этот самый старый черт, который мне эту левую водяру продал. Я ему сразу: хочешь, батя, на выпей. Не жалко ведь. А он - хитрый жук тертый, ушлый. Отвечает: давай ты первый, мужик, а я после тебя тяпну, если не сдохнешь сам, значит все в порядке, пить можно, тогда и я попробую, что за гадость, даже интересно. Думаю: а, ебись оно все в рот! И только хотел вмазать из горла прямо, как появляется из вагона проводница и ко мне обращается: эй, мужик, ты, когда выпьешь, не вздумай здесь поссать, а то вы, мужики, любите, я знаю, как выпьете, сразу вас ссать тянет обязательно. Я обиделся, конечно, на нее. Ну что ты, кричу ей, женщина! Обижаешь. Храповицкий не такой. Да никогда в жизни!
И выпил этот опасный напиток. Смотрю, ничего нормально хорошо проскочила зараза. Сам живой, вроде. Захорошел даже капитально на старые дрожжи. Все, прижилась, падла, как надо. Никаких последствий. Даю бате, мол, пей отец, все путем, там грамм пятьдесят тебе как раз осталось.
Отдал я ему бутылку, а сам дальше пошел. Иду-иду. Вдруг слышу крики прямо душераздирающие в районе трамвайного парка на улице Желябова. А там темень страшная, ничего в упор не видно. Что такое? Непонятно. Но орет явно женщина очень истерически. Подбегаю это я на крик дикий и вижу между трамвайными рельсами какую-то черную рожу. Ну, я сперва думал, почернел человек от бухалова, такое у нас бывает. Присмотрелся после: нет, вижу настоящий натуральный негр из Африки. И тянет у нашей бабы из рук сумочку. Та визжит просто оглушительно. Тут я подлетаю. Как дал ему в торец, он рухнул прямо плашмя, а туфли с ног слетели, когда падал. Женщина сразу куда-то исчезла, я смотрю, никого нет поблизости. Беру тогда эти негритянские шкары, постукал их один об другой, сбил грязь и сразу ходу оттуда.
Иду себе дальше. Я не знал, что дежурная в будке все это дело видела, как я негра отоваривал, и вызвала уже милицию. Тут они как раз подъезжают на «козле». Хопа - грузят негра-безсознания, и меня прицепом. Мол, там в ментовке разберутся. По дороге интересуются мусора: ты в какой части служил, земляк, что так четко его вырубил? Я им отвечаю, что нигде я не служил, отвяжитесь, менты. Они не верят. Рассказывай, мол, да что б такого здорового мужчину с ног свалить надо специальные приемы знать как минимум. Я им говорю, что ничего подобного, просто есть одна такая точка, куда надо бить, вот и вся хитрость. Колбаса апельсиновая, остановка невнимательная.

 ***
Привезли меня, слушай что, в ментовку. Там майор меня встречает мне знакомый. Спрашивает: Храповицкий, ты что ли? Говорю, что я, конечно, сто пудов. А почему, интересуюсь, у тебя губы синие? И протягивает мне зеркало. Я смотрю: действительно, посинели очень и вспоминаю, что пил недавно какую-то отраву, закусывал камсой, чтоб не крякнуть. Опять какую-нибудь дрянь пил, Храповицкий? – спрашивает майор. Я соглашаюсь, крыть нечем, придется отвечать. А зачем негра избил? - продолжает майор. Он же без сознания. И когда придет в себя неизвестно. Врачи борются за его жизнь. Вот так, Храповицкий.
Тут я стал рассказывать, как все было на самом деле и доказывать, что этот черный гражданин у женщины сумочку вырывал, она, мол, орало дико, страшно, истерически, и я пришел на помощь. Менты мне не верят. Где эта женщина, никто ее не видел, а вырубленный негр имеется в наличии. Да на хер он мне упал, ваш негр, менты, говорю им, отвяжитесь вы от человека. Вот же, ****ь, какая колбаса апельсиновая, остановка невнимательная.
Майор этот мой знакомый говорит: да, не повезло тебе, Храповицкий, был бы это наш человек какой-нибудь, мы б тебя отпустили, но как то есть иностранец, получишь ты свои пять лет, сто пудов, и к бабке не ходи.
Ну, слухай, что дальше. Поехал я, конечно, в зону. Отсидел там достаточно, а когда только три месяца оставалось, переводят меня на химию. Там у них такая комната была -вроде, штрафная. То есть, если у тебя будет три нарушения -пошел обратно в зону. Это называлось возвратка. В комнате кровати стояли застеленные, тумбочки—в них вермишель, сахар, чай - но брать нельзя. На вешалке фуфайки весят, рубашки хорошие - не дай бог тронешь. Я спрашиваю тогда у дежурного мента: где ж ребята? Отвечает, что все пошли на возвратку. Не выдержали.
Ладно, живу я так день-другой. Третий. Удивляюсь. Вдруг - что на меня нашло. Прошелся по карманам тех фуфаек. Тут меня дежурный мент и засек. Ага. Одно нарушение есть. Ничего, живу дальше. А жрать-то хочется. Терпел-терпел да и прошелся по тумбочкам. Вермишель эту, чай, хлеб, сахар - все забрал и захавал. Ну и обратно накрыл меня мент дежурный как закон подлости. Второй штраф значит. А тут еще как на грех приводят одного парня, здоровый такой лоб. Литовец. Он сразу, ни слова не говоря, берет на вешалке новую рубашку, надевает на себя и начинает ходить по комнате. Туда-сюда, туда-сюда. Я удивился сначала. Потом предупреждаю его: слушай, парень, лучше положь вещь, ведь не твоя же, ребята на возвратку пошли, а ты зачем не свое берешь?
Литовец ноль внимания на мои слова. Туда-сюда, туда-сюда. Так и мелькает. Тогда я не выдержал. Подлетаю - как дал ему в одну точку. Он брык с копыт, и готов. Валяется плашмя. Я налетел сверху, злости накопилось на негодяя много, и в грудь его ногами - хрясь. Изо всех сил. Тот—кхи так и затих. И тут, конечно, опять этот мент дежурный вылетает. Змей поганый. Врывается в комнату, кричит: все, Храповицкий, три нарушения у тебя есть, пошел ты опять в зону на возвратку. И тащит меня к майору. Тот говорит: эх, Храповицкий, хороший ты мужик, жалко мне тебя. Ведь три месяца всего оставалось. А теперь обратно поехал ты в зону. Ну ладно, слушай что, дам я тебе совет. Ты сейчас пиши заявление, что ты хронический алкоголик, и иди ко врачу. Тебя тогда должны в дурдом отправить на лечение. Полежишь там до конца срока, отдохнешь. Понял? А как же? Сто пудов. Я все написал как надо, отнес бумагу ко врачу, он мне направление выдал. И пошел я лечиться.

 ***
Прихожу я в дурдом, значит. Там врач мне говорит: слухай что, Храповицкий, будешь хорошо себя вести, от водки воздерживаться, мы тебя месяца три лечить будем, пока твой срок не кончится, а если запьешь, сразу выгоним и пойдешь ты на возвратку. Я соглашаюсь, конечно, не нарушать режим. На хер нужно. В зону-то не охота. Врач тогда говорит: давай раздевайся. Я разделся. Он мне делает укол просто зверский. Следом дает стакан водки выпить и подводит к зеркалу. И вот я вижу, что весь посинел сначала, а потом пошел пятнами по роже и всему телу и чувствую, что губы помертвели, стал я задыхаться.
Лепила мне объясняет: вот, Храповицкий, что с тобой будет, если начнешь пить опять. И - трах. Еще один укол делает. Начал я тут оживать потихоньку. Да это все херня. Запугивают они нас, черти. Мне и антабус давали, чтоб вызвать отвращение к спиртному. Я его жрал пачками и никакого толка. Херня все это, говорю.
Гена-дачник прервал тут свой рассказ, стал на карачки, подкинул топорик к потолку, поймал его на бестолковку, закинул обратно в темный угол до поры до времени. Сел за стол и налил себе из банки «соку».
Продолжил:
- Ну, слушай что дальше. Приходит, значит, санитарка с машинкой. Вот такая огромная тетка. Я думал, она мне яйца брить хотела, говорю ей: давай я сам, зачем тебе мои яйца держать? А она: мне твои яйца на *** не нужны, мне твоя борода нада. А я, между прочим, на зоне отличную бороду себе отрастил под освобождение спецом, чтоб показаться в таком виде на воле. Большая была, красивая. Густая. Хотел произвести впечатление. Нет, объясняю, бороду я тебе не дам. Я сейчас как врежу, санитарка мне угрожает, ты у меня долго отдыхать будешь. Но тут врач ей говорит, мол, отвяжись от человека, это не дурак, а от алкоголя у нас лечиться будет. Та говорит, что так бы сразу и сказали, и повела меня мыться. А вода в душе прямо ледяная. Еле вытерпел. Дала мне переодеться в больничное и повела в палату, потому что специального отделения для алкашей у них не было. Ну, вхожу. Дураки кто где. Одни под кроватью, другие на кровати, третьи просто на полу валяются. Кто бегает взад-вперед, кто на тумбочке отдыхает, кто на стенку лезет. Я вошел - они все на меня уставились, как на чудо. Я перед ними с этой бородой, будто индеец стою. Обступили со всех сторон. Глазеют. Вот-вот, кажется, накинутся и разорвут на части. Думаю: ах, вы черти! Как топну на них ногой, как закричу нечленораздельно. Просто дико, истерически, оглушительно. Они мигом попрятались. Исчезли моментально, гады, как и не было их. Ни одного в упор не видно. Непонятные вообще люди эти психи. Разговаривать с ними невозможно, сколько раз пробовал, не получается. Не-а. Ты им одно, а они тебе что-то свое гонят, невразумительное. В столовой жрут или руками, или прямо из миски ртом. Ложек для них не существует. А один дурак там вообще не ходил в столовую, лазил в туалете, куда кидали окурки, доставал их из унитаза и хавал прямо на месте. Ох, санитары ж и ****или его за это! Мне сперва непривычно было в дурке, к тому ж дураки мои сигареты всю дорогу крали. На табуретку положу - обязательно с****ят, под подушку стал прятать - один черт своровывали. Спасу от них нет. Пошел ко врачу, говорю: нет, не могу больше с дураками жить, выписывайте меня, лучше опять в зону пойду. На возвратку. Врач успокаивает: ничего, Храповицкий, привыкнешь. И, правда, привык со временем, даже нравиться стало. Колбаса апельсиновая, остановка невнимательная.
Один дурак там часто *** дрочил. Вот я его подучил: слушай что, друг, как санитарка войдет, начинай дрочить - дам сигаретку. Он согласился. И точно. Только она входит, он достает свою елду и начинает дрочить у стенки, прямо у этой здоровой тетки на виду. Она рассвирепела и ко мне летит: признавайся, Храповицкий, ты научил? Я отнекиваюсь, отвяжись, мол, кричу, на хер мне это надо. Храповицкий не такой. Ни боже мой. Она все равно пошла и настучала врачу. Меня перестали на улицу выпускать.
А до этого каждый день гулял. И там, рядом с нашим отделением был корпус, где лежали бабы. Вот раз я иду, смотрю, в окошке девушка стоит. Ножки, фигурка, грудки, - все такое отличное. Орет в форточку: мужик, кинь сигаретку. Я кричу в ответ: а ты покажи. Она - полный вперед. Показывает… ну там… я молчу. Гена-дачник закрыл лицо руками и задумался. Задышал тяжеловато и замолчал минут на несколько. Потом взял себя в руки и продолжил.
- Кинул я ей сигаретку и думаю: как же мне туда проникнуть? Мужиков-то к бабам не пускают, а то там такое бы началось - гаси свет. Думал-думал, ничего в голову так и не пришло. На окнах – то решетки. Кинул девушке еще три сигаретки и пошел дальше. А она после этого стекло разбила и осколком себе горло перерезала. Мгновенно просто насмерть. Санитары ничего не успели сделать. Это, наверное, студентка была. Они от большого ума и напряга на мозг часто с ума сходят.

 ***
Все ж месяц я там прожил в дурдоме, оставалось еще два последних. Не выдержал я, однако, заскучал. Подкупил санитара, послал его за водярой. Он притащил десять штук. Ну, я сам выпил и ребят угостил. Что там началось после этого - туши свет. Дураки все разделись абсолютно наголо, разнесли всю палату на хер. Все койки, тумбочки, табуретки разломали на кусочки. Они ж, психи, вообще неимоверно сильные. Громили все подряд. Санитарку эту здоровенную и зловредную, что надо мной постоянно измывалась, затащили в туалет и замочили там зверски, растерзали на части среди говна и вони. Рвались к бабам в соседний корпус, но тут ворвались санитары - целый полк, наверное, все амбалы, как на подбор, и зафиксировали нас простынями. Связали всех моментом и прекратили бунт. Это они могут, обучены. Ну и от****или, конечно, как же без этого у нас. Больно было страшно, но дураки, кажется, боли не чувствуют. По крайней мере, по ним не видно было. Дураки, они вообще чудные люди. Один там был, слухай что, привел в ЗАГС козу на веревке. Говорит: зарегистрируйте меня с этой козой, хочу, чтобы она стала мне законной женой. На следующий день после погрома меня выписали из дурдома. Отправили все-таки на возвратку. Колбаса апельсиновая, остановка невнимательная.
Закончил Гена свой рассказ и опять за топор, баловаться.

 

Эдуард КУЛЁМИН

 Разум

 Е
 го погонялово - Разум. Слово погонялово здесь особенно уместно. Ибо Разум гонит. Кто-то гонит пургу, как я в данном случае. Разум гонит самогон (в смысле литературы). Писанина Разума - это оргазм и маразм в одном флаконе. Экзистенциальный градус его литературного пойла не каждому по нутру.
А начинал он с бормотухи. Не случайно его опусы в стихотворной форме напоминают полупьяное бормотание. К примеру: "По улице Ленина едет трехтонка. А в кузове бьется о бортик бабенка. "Абортик... Абортик..." - мечтает бабенка..." Або-ба-бу-бы-бе-бр-р-р... Язык заплетается. Оно и понятно, ведь изрядную дозу словесной бормотухи Разум глотнул еще в материнской утробе - его матери во время беременности давал уроки английского языка политзек, проходивший судебно-медицинскую экспертизу в психбольнице, где она работала врачом. Это первое брожение мысли Разум ощутил в местечке под названием Гедеоновка.
Дальше, что называется, биография не подвела. С 5 лет необузданный Разум начал гнать отсебятину. Частенько
 устраивал импровизированные выступления, читая на детских праздниках не заученные строки известных писателей, а собственные сочинения, чем вызывал у публики неадекватную реакцию. Со временем едва забродившее гонево возымело побочный эффект, и он стал записывать свои малолетние фантазии.
Мать частенько приносила домой литературное творчество пациентов психбольницы. Разум тайком впитывал сумасбродные вирши. Первая книга, содержание которой он забурил в своей памяти самостоятельно, была "Всеобщая психопатология" изданная в 1912 году под редакцией профессора Сикорского. После этого процесс брожения явно ускорился.
С 6-го класса учителя уже считали его отщепенцем. В этот период Разум глотнул бормотушного общения с блатными и шпаной. Один раз в местном клубе чуть не залетел с поножовщиной, но вовремя успел избавиться от колюще-режущего предмета, когда забрали в ментовку.
В 9-м классе Разум остался на второй год. Школу закончил на одни тройки, однако за год подготовился и поступил в педагогический институт. Окунувшись в городскую среду, оторвался от гедеоновских братьев по кирялову, но примкнул к шалопаям центрового розлива. Город его юности на тот момент был активно посещаем иностранными туристами, среди которых было масса интересных персонажей: анархисты, маоисты, хиппи, битники... С ними в основном и искали общения молодые потребители дешевого пойла. Первый привод в КГБ - в 16 лет за контакты с заезжими анархистами.
 "…А начали ведь с того, гады, что вытатуировали у Архитектора на указательном пальце свастику. Он рассказывал по этому поводу, как едет однажды в троллейбусе и его конкретно прижало к одной ничевошной жопе. А та крутая оказалась. Кричит: я тебе сейчас яйца оторву! И тут он - даже сам от себя не ожидал - жестко ей говорит прямо в рожу: молчи, сука, я фашист. И тычет ей в харю свой палец со свастикой. Та сразу озябла, пидораска, заткнулась, а он кончил ей прямо на белый плащ". (из рассказа Олега Разумовского "Пришельцы").
Изучение в институте английского бормоталова в перемешку с "Портвейном" и "Вермутом" дало неожиданные результаты. Разум подсел на иностранную литературу. Читал на английском Генри Миллера, Уильяма Берроуза, Алена Гинзбурга, Джека Керуака и др. Период формирования личности совпал с бурными событиями в Европе и Америке конца 60-х годов. Париж, Сан-Франциско, Чехословакия и т.п. Центровая молодежь родного города группировалась возле скульптуры "оленя" (в просторечье - "осел", "сохатый" и т.д.), завезенной сюда после войны в качестве трофея из парка Геринга. Из созвездия местных питейных заведений на карте местности сложился, так называемый, Вермутский треугольник. Джинсы, рок-музыка, нежелание работать, антиобывательский пафос, вызывающее поведение, нонконформизм… Сотрудники КГБ плотно опекали их компанию, зачастую избивали, возникали неприятности в школе, а затем в институте. С 3-го курса Разума вышибли, и он отправился на срочную службу в армию.
Служил Разум в морской авиации сначала в Выборге, затем в Белоруссии. Этот период жизни вспоминает редко. Разве что на День ВМФ может уйти в неконтролируемый запой. Естественно не без словесного и других видов самогона. Постепенно наступил конец брежневской эпохи. Началась эра Андропова - всеобщее брожение умов. Разум бросает провинциальную бодягу и срывается в Питер, где в это время бурным цветом распускаются различные молодежные движения. В Питере он продолжительное время бичевал, жил на вокзалах и у знакомых. Одно время его приютил опустившийся тип, бывший юрист, который в нужное время пропил все свое хозяйство и лечился в ЛТП. Из посуды у него были стакан и тарелка.
 "Я вошёл в маленькую комнатку Архитектора, где царили беспорядок, запущенность и полутьма. Везде пыль, грязь, паутина. Драные шторы наглухо задёрнуты. Чем-то противно воняет. На столе, заваленном каким-то хламом, стоит нерабочий телевизор. Я вспомнил слова Архитектора: "Я телик вообще не смотрю, даже морду лица последнего президента никогда не видел, да он мне и на *** не нужен, то есть она не нужна". (из рассказа Олега Разумовского "Пришельцы").
В этот период Разум интересовался авангардным джазом. Общался с Сергеем Курехиным, Ефимом Барбаном, Николаем Кондрашкиным и другими джазовыми авторитетами. Тусовался в культовом кафе "Сайгон" на Невском проспекте. Тогда было модно бухать по-черному. Разум нередко напивался вдрабадан и засыпал в каком-нибудь сквере на скамейке. Забирали в ментовку чуть ли не каждый день, что при условии отсутствия местной прописки грозило крупными неприятностями. «Сейчас бы точно посадили,- комментирует данный факт Разумовский, - но тогда видно менты были более лояльными». По пьяни он, как всегда, общался с различными маргинальными элементами, многие из которых впоследствии стали персонажами его рассказов.
 "Через какое-то время мы с Архитектором захотели отвлечься от мрачной темы и углубились в лингвистический спор. Нас крайне интересовал такой вопрос: почему выражение ***во означает плохо, а ****ато очень хорошо. Тут мы забрались в такие дебри, что ****ь мой ***. Но так и не нашли какого-нибудь удовлетворительного ответа. Пытались заговорить о литературе, но тут Архитектор как закричит не своим голосом: "**** я вашу ёбаную литературу!" (из рассказа Олега Разумовского "Пришельцы").
Периодически Разум выезжал в Прибалтику, где появились его первые публикации в журнале "Третья модернизация", который издавали Александр Сержант и Владимир Линдерман. Последний известен сейчас как соратник Эдуарда Лимонова по Национал-большевистской партии Владимир Абель. В Риге познакомился так же с музыкантами группы "Зга", и в частности с ее лидером Николаем Судником.
После Питера Разум продолжительное время проживал в Москве, где общался с Анатолием Жигаловым и Наталией Абалаковой (Тотарт), через которых узнал, что такое московский концептуализм. Эти художники находились в оппозиции к центристскому ядру концептуализма, которое представляли люди из "секты" Ильи Кабакова. Употребление недоброкачественного литературного сэма нередко приводило к помутнению Разума. Он ни в какие рамки не влезал, но подпадал под статьи (критические и не только). Со временем затосковал по "огненной воде" своей малой родины. Вернулся - выпил - упал… Очнулся в другом измерении.
 "Мне снились стройные ряды скелетов, поднимающиеся вверх по Б.Советской, выходящие на ул.Ленина, доходящие до пл.Восстания и строящиеся там в чёткие шеренги. Они несли красные флаги с чёрными черепами. Среди покойников я узнавал своих верных товарищей суровой юности. Что ж нас так смертельно выкосило? Чума, одетая в чёрное, неистово дирижировала с балкона Дома Советов. Звучала какая-то адская музыка. Скелеты орали ей славу и готовились к последнему штурму". (Из рассказа Олега Разумовского "Чума").
Теперь Разум осваивает новые технологии возгонки крепленой словесности. Бунтарь без причины обозначился в Интернете под web-кликухой RAZUMBUNT. В змеевике виртуального пространства пары его угарного производства ощутимы на сайтах padonki.ru, buhаl.ru litprom.ru и т.п. Здесь не выдают сертификат качества на продукцию. Все идет самотеком, так что чтение запоем не рекомендуется, иначе можно ужраться до потери пульса.



 
 




Другие книги Олега Разумовского

 Тропа Хошимина




© Copyright: Олег Разумовский, 2008
Свидетельство о публикации №208101000121   

Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Редактировать / Удалить

 

Рецензии

Написать рецензию

Олег, это дикая чернуха... Но это талантливо написано! Местами очень смешно, язвительно, верно...
С уважением,

Сергей Евин   30.08.2012 22:03   •   Заявить о нарушении правил / Удалить

Добавить замечания

Приятно слышать.

Олег Разумовский   04.09.2012 16:11   Заявить о нарушении правил / Удалить

Добавить замечания


На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.

Написать рецензию     Другие произведения автора Олег Разумовский
 
Разделы: авторы / произведения / рецензии / поиск / кабинет / ваша страница / о сервере     Ресурсы: Стихи.ру / Проза.ру



 

 Рейтинг.ru      
 Rambler's Top100
   

 
Сервер Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил сервера и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о сервере и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория сервера Проза.ру – свыше 70 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более семисот тысяч страниц по данным независимых счетчиков посещаемости Top.Mail.ru и LiveInternet, которые расположены справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.