Евгению Борисову псковскому поэту
погибшему во время пожара
Уже сидя у окна в автобусе, Жуков пожалел, что не пошёл пешком.
До дома было ехать всего четыре остановки, погода прекрасная, солнце ещё высоко, да и время детское - всего только начало девятого.
Не доехав одну остановку, Жуков вышел из автобуса и, глубоко вдохнув свежего воздуха, не спеша направился в сторону дома.
Он невольно залюбовался красками наступающей осени: яркими багровыми кронами клёнов, пожелтевшими, словно поседевшими, прядями старых берёз и поймал свои мысли на том, что ему не хочется домой.
Жена, как всегда, сидит у телевизора и смотрит подряд все передачи, одновременно все, по всем каналам, постоянно переключая пульт с одного канала на другой.
Он понял, что улыбается во весь рот, так как встречные прохожие, глядя на него, тоже удивлённо улыбаются и чуть не показывают пальцами, дескать, что это с ним?
Проходя мимо пивной, он решил зайти и выпить кружку пива. Внутри звучала музыка. Была включена караоке и какой-то парень лет двадцати пяти старательно и довольно прилично, приятным голосом, немного подражая Oлегу Газманову пел знакомую песню.
Он стоял боком к сидящим за столиками, и глаза его были обращены к бегущему на мониторе тексту:
- Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом...
Жуков подошёл к стойке и заказал пиво. Расплатившись, он окинул взглядом задымленный курильщиками зальчик и выбрал место в углу у окна, где сидел за столиком пожилой мужчина.
- Здесь свободно?
- Садись сынок - ответил сидящий, подняв правую руку с оттопыренным указательным пальцем, как бы говоря этим, что он слушает песню.
Лицо его и прищуренные глаза выражали сосредоточенность и, усаживающийся Жуков, не сразу заметил на щеках у старца следы от свежих слёз...
- Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом...
Когда песня закончилась старик открыл красные от слёз глаза и, глядя в упор на Жукова, тихо, но чётко и с какой-то безысходной ненавистью проговорил:
- И всё-таки они его достали. Я только сейчас это понял, когда прослушал эту песню. Они его держали под прицелом всю жизнь, все эти годы и всё-таки достали... Достали...
Дед, на вид которому было около семидесяти, уже почти опустошил стоявшую на столе четвертинку водки и полкружки пива. Он продолжал в упор смотреть на подсевшего к нему Жукова и от этого взгляда Жукову становилось не по себе:
- Кто достал?
- Фашисты!
- Кого достали?
- Друга моего, Пашеньку... Одногодка... Мы с ним из одной деревни.... Здесь... пскопские мы... Это я лет десять как переехал в Псков к дочке, а он так в деревне всю жизнь и прожил. А неделю назад вот, сгорел... В собственном доме - сгорел...
Дед тяжело вздохнул, отхлебнул из кружки, повернул голову к окну и, глядя далеко-далеко в какое-то неведомое и смутное прошлое, начал вспоминать:
- А тогда мы с ним оба были под прицелом. Не пойму, как остались живы? Шустрые были, по шестнадцать лет всего... Вывернулись.
Он рассказывал не торопясь, изредка смахивая старческую слезу, удовлетворённый тем, что его внимательно слушают. Иногда, когда в зале становилось шумно, подавался всем корпусом ближе к столу и повышал голос, боясь, что его не расслышат.
Шла война.
В их деревню, находящуюся вдали от большака, немцы заходили редко.
Боялись партизан.
Деревня была окружена с трёх сторон лесами, а фасадами изб была обращена к широкому полю, где до войны обычно сеяли лён.
Во время войны ребята - Паша и Коля - так звали моего собеседника, были связными. Они предупреждали жителей всех соседних деревень о каждом приближении немцев. А так как немцы в деревне обычно долго не задерживались, люди пережидали в лесу в землянках, зимой - среди сугробов, пока связные не сообщали, что немцы ушли.
Старик опять отхлебнул из кружки, отвернул голову к окну и, пристально вглядываясь всё в ту же неведомую мне даль, продолжал вспоминать:
- Случилось это в начале лета 1943 года. Немецкий отряд, расположившийся на ночёвку на берегу речушки в полукилометре от нашей деревни, был ночью врасплох атакован партизанами. Там разгорелся страшный бой. До деревни доносились частые автоматные очереди, стрельба, взрывы гранат, которые стихли только под утро.
Партизаны, разгромившие немецкий отряд, видимо, опасаясь подмоги со стороны немцев, под утро, так же внезапно исчезли, как и появились. Они укрылись в спасительном лесу.
Часов в десять мы с Пашей выбрались из тайника-бункера, вырытого за банькой, где иногда, в опасные дни, ночевали, спасаясь от немцев.
Было туманное утро. Туман висел в воздухе и, хотя ночью не было дождя, трава была совсем мокрая от росы.
Мы пошли в ту сторону, где ночью был бой и увидели исковерканную взрывными воронками землю, убитых немцев, брошенное оружие, мёртвых лошадей, (живых, видимо, угнали партизаны), опрокинутые телеги с боеприпасами, рассыпанными тут и там.
Мы рассматривали немецкое оружие, разглядывали и трогали руками снаряды и мины. Почему-то нас всё это интересовало…
Нам интересно было разглядывать трупы. Много убитых немцев было полуодето. У одних не было сапог, другие были в одних рубахах. Нам было интересно найти: как был убит человек, где след от пули…
Один солдат лежал вниз головой, свесившись с телеги. Мы зачем-то стянули его и положили ровно на землю.
Погрузившись в своё занятие, мы не заметили, как из-за берега появились немцы. Они подошли неслышно, видимо опасаясь партизан и, увидев нас, с криками «патизан»... «патизан»... стали брать нас в кольцо.
Мы с Пашей, не сговариваясь, сиганули в воду и с криками отчаяния, высоко поднимая брызги, кинулись к другому берегу.
Немцы открыли автоматный огонь, вода фонтанами забурлила вокруг нас. Воды в реке было мало. Она обмелела, так как давно не было дождей. Немцам мешали целиться густые кусты ивняка и они стреляли почти наугад.
Добравшись до другого берега, мы юркнули в такой же густой ивняк и скрылись в нём.
Бежали мы долго, пока не поняли, что находимся в безопасности в глубоком лесу, и что за нами никто не гонится. Мы свалились на мягкий белёсый мох и только сейчас, когда сознание стало проясняться, поняли, что ушли от смерти.
- Как это паршиво и жутко быть под прицелом - ещё не отдышавшись, трудно проговорил Пашка - как это противно - знать, что тебя хотят убить. У меня от страха ноги отказывались бежать... У-у, немчура проклятая, вот вам! - и он погрозил кому то своим кулаком.
Старик опять тяжело вздохнул, поднял кружку и, сделав из неё несколько маленьких глотков, продолжал:
- Второй раз мы с ним были под прицелом, когда немцы приехали угонять в Германию. Прошло всего два месяца. Было это в конце лета. Немцы нагрянули рано утром. Так рано, что и солнце ещё не взошло.
Деревня спала.
И старик рассказал, как спавшие в бункере два друга, Паша и Коля, разбуженные внезапным рёвом моторов грузовых автомашин, вскочили и побежали в сторону леса, как они напоролись на немецкое оцепление, как по ним открыли огонь, как они по-пластунски уползли из оцепления и снова побежали, и снова попали под второе оцепление и, наконец, были схвачены и под конвоем приведены в деревню, где их посадили в автофургон и под плач и рёв всей деревни, вместе с другими парнями и девчатами, повезли на запад.
Их высадили в Латвии и, разделив на группы, отправили спать в барак. Утром их выстроили в колонну и погнали пешком на строительство немецких военных укреплений.
Месяц их гоняли под конвоем туда и обратно. Они рыли окопы, делали немцам блиндажи и разные оборонительные укрепления.
Были среди них и наши военнопленные. Потом их перебросили куда-то к границе с Белоруссией, где они делали то же самое: рыли, строили, укрепляли…
Так прошла зима, настала весна. Ребята измучились, исхудали, были похожи на живые скелеты. Стали подумывать о побеге.
И вот в один из тёплых дней в начале мая 1944 года, когда их утром вели в колонне на работу, воспользовавшись тем, что боковой охранник намного ушёл вперёд, остановился прикурить и на миг потерял бдительность, ребята юркнули в придорожную канаву и затаились на дне её.
Выждав достаточное количество времени, они встали и окольными путями, по ночам, лесами, вдоль дорог, стали пробираться на восток к нашим.
Через пару дней они вышли к большой реке.
Дождавшись ночи, стали искать переправу и, ничего не найдя, пошли вдоль берега, пока под утро не пришли к мосту. Мост охранялся часовыми и, уставшие ребята, не рискнув к нему подойти, устроились спать на день в каком-то стогу сена.
Их начинал мучить голод. Они ослабли и готовы были сдаться немцам. Но утром, заслышав приближающийся к ним лай собак, вскочили и снова побежали прочь от погони.
По ним снова стреляли, Пашу ранили в плечо и они снова были пойманы.
Их отвезли в лагерь смерти Саласпилс, где они пробыли до конца войны. Как они выжили - одному Богу известно.
Старик начал рассказывать про лагерные ужасы, про то, как детей усыпляли и у сонных через вену выкачивали кровь. И ребёнок не просыпаясь, умирал. И многое другое, доселе неизвестное Жукову, и о попытке новых побегов, и о новых неудачах, и о жажде жить и выжить...
- И выжили! Прошли все круги ада, но выжили... Тогда выжили, а вот теперь, видишь ты, где они его достали... Пашеньку моего... дружбана моего... одногодка - почти с отчаяньем проговорил старик и опрокинул в рот остатки водки.
- Постойте, но причём тут фашисты, - спросил удивлённый Жуков - ведь война-то давно закончилась, а он сгорел, вы говорите, неделю назад в собственном доме?
- Э-э, молодой человек, в том-то и дело, что причём. Очень даже причём! Они всю жизнь нас держали под прицелом и сейчас держат. И сегодня... Политика у них такая. Жаль, что мы забываем об этом. А они не забывают! Они своё дело туго знают...
Мешаем мы им, мы у них, как кость в горле. С радостью растоптали бы они нас... Вот Союз развалили, Россию разваливают. Народ наш унижают... Подачку придумали... Разве не подачка это - узниковские выплаты? Дескать, победителю - от побеждённого! Не смешно ли? Обидно, батенька мой, знаешь, как обидно…
Вот и Пашенька мой получил эту проклятую подачку, да с горя такого и от обиды взял и напился...
Вот они его, как вычислили...
Евриками своими погаными достали...
Узниковскими.
А ты говоришь, причём тут фашисты...
Рисунок Евгения Борисова из интернета.