- Валерий Палыч, - окликнули его. Он не сразу узнал, кивнул из вежливости, и только потом дошло – Трушкин, в былые времена бессменный председатель институтского профкома. Вспомнил тут же имя, поздоровался ещё раз.
– Здравствуйте, Георгий Петрович.
-Да ладно, Давай на ты, зови просто Жора.
Никогда они не были так дружны, чтобы звать друг друга по именам. Скользкий был мужичок Трушкин. Перед начальством изгибался как изделие номер два Баковской фабрики, за что и получил прозвище Гандон Петровский. Петровский был директором института. Сколько же лет он не видел Трушкина? В конце 80-х перешёл куда-то на повышение, вроде в горком профсоюзный.
- Сколько лет, сколько зим не виделись, Валера.
-Да уж давненько. И где вы теперь?
- Да что ты все на вы. На пенсии я, по инвалидности после инсульта. Дома сижу, выживаю, как выброшенный из жизни за ненадобностью элемент государством, на благо которого отдал здоровье. Дачка вот только и спасает, трудами рук своих пробиваюсь.
Да уж, трудился он языком немало. Букин не знал, кем он был до профсоюза, он помнил его вечным председателем профкома. С каким азартом выступал на профконференциях. В этом уступал лишь одной дамочке, профсекретарю одного из отделов, штатному оратору. Когда выступала та, Букин с Шумиловым заключали пари, на какой минуте выступления она кончит, в смысле оргазма. Дама получала от выступлений физиологическое удовлетворение.
- Смотри, смотри, она уже на подходе, глянь, как лицо горит, глазки полыхают, и пальчики уже подрагивают.
- Интересно, а в постели какова?
- С мужем ее однажды выпивали, тот ходок, и, похоже, с женой у него проблемы.
- А таким мужик не нужен, они оргазм ловят от общественной активности, она ей заменяет всё. Ты вот когда-нибудь ловил оргазм от работы? То - то же. Это тебе не комсомольские ребята, восседающие с лицом вдохновенных идиотов, а в голове только одно - бабы, выпивка, да где чего прихватить. Эта по призванию, потому и никак не пробьется. Во всякие комы лезут те, кто работать не умеет, и не хочет, бездари словом. А у этой талант, специфический, правда, но таких не берут. Это редкая порода, пережиток советского энтузиазма.
Трушкин явно к этой породе не относился, хотя разгоны проводил с энтузиазмом. Цепной пёс руководства. Букина не раз прорабатывал за идеологически чуждые взгляды, неучастие в соцсоревновании, и вообще общественной жизни, нарушениях трудовой дисциплины и прочее, несознательность, по любимому выражению. Несознательный - это человек без сознания, резюмировал Букин, поскольку сознания у меня нет, то, что требовать с меня.
Одно время прорабатывали его и за моральное разложение. Под аморальностью понимался не столько развод с женой, сколько его связь с Танечкой, инженером ОТК, и женой начальника опытного производства института. Подразумевалась, но открыто не проговаривалась. Танечка вызывала симпатию – худенькая, с милым детским личиком, маленькими, дерзко торчащими грудками, женщина - девочка. Встречая Букина, она вспыхивала, краснела, а он легонько поддразнивал её. В отделе пошучивали над их отношениями, а завлаб Мошкин тут же решил использовать их на благо дела. В лаборатории испытывали и готовили к сдаче несколько устройств, разработанных десяток лет назад. Поскольку требовалось на пополнение всего несколько штук, то опытное производство за них не бралось, изготавливали их в отделе. Букину и спихнули их, мол, дела то всего на недельку, но шли они с большим трудом. Принимала их Танечка. Подходя к участку, где характеристики вываливались из нормы, Букин ласково улыбался Танечке, легонько трогал её плечо, Танечка вспыхивала, розовея лицом, военпред деликатно отворачивался, а Букин свободной рукой переключал устройство в следующий режим, где всё было благополучно.
Как-то он отпросился с работы навестить приболевшего Сергея. Лифт не работал, и он потащился пешком на восьмой этаж. Дверь на третьем этаже была распахнута, и в проёме молодая женщина в высоко подоткнутой юбке, открывавшей довольно соблазнительные ноги, как моментально отметил Букин, мыла порог. Женщина подняла голову, и, смутившись, одёрнула юбку. Это была Танечка.
- Ты здесь живешь? – удивился Букин.
- А ты как здесь?
- К Сергею, лифт у вас не работает.
Танечка, сжимая в руке тряпку, стояла такая растерянная, трогательно беззащитная, розовея лицом. Неожиданно для себя Букин обнял её за плечи, и она податливо прильнула к нему. Через мгновенье они уже целовались, и она шептала:
- Что ты делаешь? Зачем? Дверь закрой, увидят.
А ещё через несколько минут он любовался её нагим телом с торчащими грудками, и выпуклым лобком, словно накрытым легчайшим чёрным кружевом, росписью тушью по белому тонкой иглой, с вертикальным росчерком. Она всегда казалась ему такой хрупкой, изящной игрушкой, что он боялся, как бы нечаянно не сломать её, но она удивила его силой своего тела и страстью. Связь их продолжалась года два, это было время непрерывных поисков места, где они могли уединиться, что оказалось трудной задачей в муравейнике института. Зато, какое счастье, когда это удавалось. Но даже если и не случалось, счастьем было просто коснуться друг друга. Понятно, что это не оставалось незамеченным.
Муж, как всегда, узнал последним. Танечка уволилась, а партпрофкомовская мразь попыталась отыграться на Букине. Впрочем, он не придавал их наездам никакого значения, ладить с ними у него не получалось, да он и сам не пытался. Зависимость от кого-то для него всегда выглядела унизительной, собственная независимость, которую кто-то считал гордыней, была для него самым важным, и это было самым серьёзным раздражителем для начальства, да и не только для него. Так совпало, что вскоре муж её получил повышение, и они уехали в другой город. Пережив депрессию разлуки, он вспоминал эти два года как светлое пятно жизни, когда всё удавалось, и жизнь бурлила. Букин открыл для себя то, что давно известно, о чём не раз говорено – время от времени надо влюбляться, без этого нет полноты жизни.
-Ты ведь не торопишься?- скорее утверждал, чем спрашивал Трушкин.-Я тут рядом живу, зайдём, посидим, поговорим, дело у меня к тебе, а на улице что за разговор.
В другое время Букин бы отнекался, но тут вдруг пожалел Трушкина с его прихрамыванием, замедленной речью, плохо, может, человеку.
-Зинуля, сооруди нам что-нибудь.
Зинуля – прямой контраст мужу, моложавая ядрёная баба, тугое тело которой норовило вырваться из плена одежды, недовольно поморщилась, но принесла закуски, выставила пузырёк жидкости «Троя», любимого напитка алкашей.
- Давай, за встречу, по маленькой.
Налил по половинке, разбавил водой. Букин хлебнул, гадость редкая, тёплая к тому же, зря согласился, теперь выкручивайся. О деле, как и положено, Трушкин заговорил после второго пузыря, уже изрядно запьянев, а до того беспрерывно жалуясь на жизнь, повторяя как заклинание: Что с нами сделали. Поливая демократов - дерьмократов, и вспоминая прошлое как потерянный рай. Наконец, перешёл к тому, что назвал делом, извлёк из стола красные корочки. В развороте – Российское движение жертв перестройки. Внизу подпись – Председатель движения Трушкин Г.П. и печать.
- Организовал я такое дело, нас уже много, человек 50, а будут тысячи, сотни тысяч, миллионы, почитай, вся страна жертвы перестройки. Давай к нам.
-Я себя жертвой не чувствую, скорее соучастником.
-Помню, шумел когда-то, ну и чего ты добился? Обманули всех нас, под оккупацию попали, жидовский заговор. Страну разрушили, а нас всех на мусорку, на извод. Ты такая же жертва. А то, что шумел тогда, так нам вот такие, как ты и нужны. Ты же и в газете печатался. Мы это дело так раскочегарим, добьёмся, чтобы нас признали жертвами с соответствующей компенсацией. Они заплатят нам за всё. Мы свой порядок наведём, такой порядок… Первым делом льготы всем нам, пострадавшим. За все наше…Вон, узникам льготы, а нам? Нам всё.. Чтобы знали…Как пострадавший, здоровье на благо отдавший….
Трушкин икнул, ткнулся лицом в стол и засопел. Зинуля выглянула из соседней комнаты
- Готов, что ли? Вот так каждый день. Вставай, гад, пойдём уложу. Теперь спать будет долго.
А ты и не пил почти, смотрю, правильно, только такие паразиты, как мой, пьют это. Большего и не заслужил. Давай ка выпьем водочки хорошей, я от этого паразита прячу. Всё, что ни найдёт, вылакает.
- А чем он занимается?
- Да одним, пойло жрёт, да спит. И на жизнь жалуется.
-Вообще то, кто по профсоюзной, неплохо устроились в основном, В профсоюзах много чего можно было прихватизировать.
-Так то, у кого голова на плечах, а у этого чурбан. Базу отдыха с приятелем прихватили, такой же пьянью, да и пропили её за полгода. А то решили рыбой торговать, привезли машину, продать не сумели, рыба тухнуть начала, закоптили, опять никто не берёт, так и жрали её сами почти год. Давай, ещё налью. Живёт теперь паразит за мой счёт, я ларёк держу, бьюсь как рыба об воду, а этот паразит только одно знает –Зинуля, пузырёк принеси. Да, пускай жрёт, быстрее подохнет. Был бы хотя мужик, а то так, одно название.
Платье поднималось всё выше, открывая толстые ляжки, грудь почти вылезла из выреза, и Букин понял, что надо срочно ретироваться. Что он и сделал, к негодованию Зинули. Зря хорошей водкой поила.
Автобус набили до отказа, Букин едва втиснулся. На очередной остановке поддавили ещё, женщина, в спину которой его вдавили довольно крепко, притворно застонала – Ой, ой, ёй.
- Что ж вы так, как в постели,- ляпнул Лапшин.
Женщина обернулась, смеясь так заразительно, что невольно заулыбались окружающие. Выбравшись из автобуса, Букин ещё долго вспоминал улыбчивое лицо женщины, её радостный смех, и настроение после тягостной встречи с Трушкиным поднялось.