ПРОЩАЙ, «ШВЕЙКА»!
Швейная фабрика казалась мне весёлым местом. В нашем городке её по - свойски называли «Швейкой», (когда-то она была ещё и текстильной фабрикой, а во время войны шила и парашюты, и нижним бельём не брезговала). Теперь же, «Швейка» славилась женскими и детскими пальто и шубами. Моя бабушка, работала завскладом на этой фабрике и мне повезло в роли бабушкиного «хвостика», познать её изнутри. Когда я впервые пришла на фабрику, мне было года четыре.
- Мальчик, как тебя зовут?- улыбались ситцевые женщины.
- Я не мальчик! - возмущалась я баском.
-Не мальчик? Удивлённо вскидывались они к бабушке, державшей меня за руку.
- Внучка – подтверждала бабушка.
Швейниц, сбивала с толку солдатская звёздочка на моей цигейковой шапке. Чёрная меховая шапка с резинкой, закидывающейся на голову с притороченной солдатской «звездой во лбу», досталась мне, "по - наследству", от соседского мальчишки. Звезда пришлась мне по - сердцу и я отказалась, снимать её с шапки. Мне нравилась и её округлоострая форма, и видное место, («на лбу написано»).
Вскоре, к девочке с солдатской «брошью» на шапке, фабричницы попривыкли и стали приносить в бабушкину каморку подарки для внучки: яркие лоскуты кримплена, искусственного меха, трикотажные цветочки, украшавшие ворот пальто, бракованные игрушки...
Из остатков меховых лоскутов - в одном из цехов наладили выпуск мягкой игрушки, а первые - "экспериментальные" игрушки доставались мне. Они были "страшненькими" и неказистыми, вместо глаз и носа - лаковые кожаные кружочки.
Вскоре я стала обладательницей множества корявых чёрных чебурашек, перекошенных котов и плоского зайца с придурковатыми глазами.
Словом – игрушки у швейной фабрики получались неважнецкие, лоскуты были чёрно-белыми, поэтому только пингвины и удавались экономной «швейке»... Однако, её, по – советски - добротные драповые пальто сметались с прилавков.
Бабушкино место работы было в самом конце фабрики. Она принимала на склад ткани. Бабушка весело командовала дюжиной запойных мужиков в голенастых кирзачах, они переносили на спинах огромные тюки, а бабушка записывала количество тюков, и обустраивала ими гулкое пространство холодных складов.
Но чаще я видела бабушку за столом, сосредоточенно щёлкающей на счётах.
Иногда, по громкоговорителю её куда-то вызывали. Я ликовала: во-первых, моя бабушка тут же становилась фабричной знаменитостью, я же, имела возможность путешествовать за ней «хвостиком» через многочисленные цеха и коридоры, по пути заглядывать в углы, забредать в укромные закоулки, наблюдать за работой швей и подслушивать их мимоходом.
Бабушка не разделяла моего восторга, от фабричного громкоговорителя и немного переживала, когда её имя звучало столь угрожающе - громогласно.
И всё же, бабушка частенько брала меня с собой на работу, особенно, когда в Детский Сад я уже не ходила, а оставлять младшеклассницу дома одну, она ещё не решалась.
Поэтому, до начала уроков «второй смены» в моей школе, я была при ней. На фабрике я делала домашнее задание.
Больше всех фабричных мне нравились грузчики. Они ходили в обтёрханных серых ушаночках и ватниках. На каждом зияла печать закоренелого алкоголика. Но если женщины - алкоголички становятся близнецами - курносеют и опухают, то мужики оставались каждый при своём добродушном лице.
В промежутках между разгрузками они шумно рубились в «дурака» и рассказывали друг-другу матерные анекдоты, с удовольствием выкручивая фигуры из подвернувшейся матерщины. Чем заковыристей это выходило, тем громче был взрыв дружного гогота. Казалось, и анекдоты и карточная игра были лишь поводом к этому весёлому словотворчеству. Когда я заходила в примороженную каптёрку грузчики шикали друг-другу: - Ша, ребёнок!
Но минут через пять, привыкали ко мне и продолжали, хохотать и материться, но уже потише. Периодически, самый благопристойный спохватывался и стыдил товарищей, но все понимали что я своя, и тихонько щёлкали меня заскорузлыми ногтями по металлической звёздочке.
Я всегда чувствовала, что нравлюсь грузчикам, мужики припасали для меня карамели, улыбались, шутили и любовались мной. Они тоже были мне симпатичны.
Грузчики обитали со своим завскладом, - моей бабушкой в одном помещении. Это была небольшая пристройка к длинному складскому ангару, с жёлтой лампочкой, и длинной, чугунной гармонью батарей. Здесь помещалось лишь два стола: - один бабушкин – с её затрёпанными амбарными книгами и счётами. (Никто никогда не садился на ободранный бабушкин трон).
Другой стол – грузчиков, за ним они пили водку и играли в карты.
Когда приезжал грузовик, с египетской пирамидой белых блоков, грузчики покорно следовали за бабушкой, к одной из дверей огромного склада: они по - очереди подставляли спины под огромные тюки, переваливаемые с грузовика, и, пошатываясь, "на полусогнутых" тащили их в гулкий сумрак. Самые весёлые мужики умудрялись шутить и под тяжёлыми баулами.
Я любила и эти склады, казавшиеся мне бескрайним пропылённым миром гор и предгорий, и белые упругие тюки, и даже их названия: - ватин, сорочка, марля, бязь… Огромные блоки складывались друг на друга, до самого потолка. Я, играя в горную козочку, прыгала по ним, но взбираться на самый верх мне было настрого запрещено, горные хребты были хрупки, и в любой момент мог начаться камнепад.
Мою бабушку эти весёлые мужики обожали и всячески выражали ей своё уважение.
В бабушкином «кабинете» – каптёрке, как называли его грузчики, стоял плотный и непроницаемый кумар от «Казбека» и «Беломора», но едва в помещение входила бабушка, а за ней вкатывалась я, как грузчики проворно распахивали дверь, и, размахивая ватником выгоняли на улицу сизый дым. В комнатке воцарялась прогорклая стынь. Недокуренные сигареты, безжалостно и брезгливо, как гусеницы задавливались на блюдце.
Бабушкино имя отчество они произносили нараспев, бархатными голосами, блаженно улыбаясь. Эти огромные мужики ни в чём ей не перечили. Моя же бабушка, хоть и ходила среди них королевишной, но всегда была очень доброй, и с грузчиками ей было просто. В каптёрке царил её женский культ.
Меня же, грузчики повадились поддразнивать сватовством. Почти каждый из них имел сына примерно моего возраста: Вот подрастёшь малёхо, - подначивал грузчик Иван, - познакомлю тебя со своим Андрюхой, он парень ладный, тебе понравится.
- Больно нужен мне ваш Андрюха! – капризничала я.
- Почему же? Он у меня красивый! Подрастёт - девки за ним косяками бегать будут.
Этот-то довод меня и не устраивал: - Да он у вас... дурак!
- Почему же дурак? В школе без троек учится. Вот подрастёте - я вас познакомлю. Может, ещё моей невесткой станешь.
Но я фукала, и гордо воротила нос.
- Она за моего Сашку пойдёт, подхватывал нанаец Василий.
- Не понравится мне ваш Сашка! - продолжала я привередничать.
- Да ты ж его не видела, я тебе фотографию принесу.
- Так он у вас и на фотографии ускоглазый!
- Это точно! - Добродушно погагатывали мужики…
Обычно вызов к разгрузке прерывал не угодное моей душе сватовство.
После работы, грузчики домой не торопились. Посыльные проносили в закромах своих раздутых телогреек, пузыри с «беленькой», дешёвым вином и «закусью». О прошедшем кутеже, мы с бабушкой узнавали на утро, по многочисленным опорожнённым бутылкам, луковой шелухе и засохшим селёдочным скелетам в тарелке. Бутылки собирались под столом, и, придя утром на работу, отёкшие хмурые грузчики трамбовали посуду в авоськи, но никогда не сдавали, (мне даже казалось, что они стеснялись её количества) ... Когда же звякающие авоськи, угрожали попасться на глаза начальству, мужики по - дружески дарили их бабушке, с тем, чтобы та сдала их поскорее от греха подальше. Полные авоськи бутылок, сдавались в нашу с бабушкой пользу. Так, посредством пустых бутылок, грузчики подкармливали меня шоколадными конфетами.
В пятнадцать лет, я была самодовольной девицей Глядясь в зеркало: мне нравились и симпатичная мордашка, и ладная фигурка, тонкие руки и ноги: всё было новеньким, стройным, ловким и не скрипело. И вот, в этом самодовольном возрасте я снова оказалась на фабрике, но уже в солидном звании контролёра ОТК. Не то, что бы мне нужны были деньги, их важность проявлялась для меня ещё не отчётливо, но я захотела попробовать поработать на любимой фабрике, (почему бы и нет?), месяцок из долгих летних каникул.
Мне, не скупясь, сразу же дали солидную должность контролёра ОТКа. Один из небольших цехов «швейки» взял подряд на пошив рабочих рукавиц. На мой взгляд, это было сложное изделие из плотной ткани с подкладкой. Задачей конролёра было - сидеть над бездонным ящиком рукавиц, и искать брак: то есть, каждую рукавицу выворачивать на - изнанку, просматривать - проверять швы. Место, где строчка сползает, или вовсе не прострочено помечать мелом и разносить по швеям на доработку. Остальное шло в ящики с готовой продукцией. Первые три часа это дело казалось мне вполне увлекательным, но к концу рабочего дня, я уже считала минуты до выхода из постылого гремящего цеха под летнее солнце.
Теперь, фабрика не казалась мне, как в детстве ласковой и весёлой.
В обед, я вместе со всеми ходила в рабочую столовую, и не на - долго, в гудящей толпе, чувствовала себя «рабочим классом», спешащим вместе со всем своим коллективом в «светлое завтра», необходимой единицей в большом и важном деле.
Но, как только, я занимала место у ящика, то ничего уже не прельщало меня. Я с удивлением взирала на бессловесных швей, склонившихся у машин, и размышляла о той силе, которая заставляет их быть живыми механизмами, по доброй воле, изо дня в день миллион раз выполнять одно и то же заученное движение. Мне казалось, что «мир сошёл с ума», сошли с ума все эти потухшие, обессмысленные женщины считающие дни: до выходного, до отпуска, до пенсии, до смерти... - как до избавления. Да и сама я, не чаяла дождаться конца июня, чтобы сбросить с себя это добровольное рабство.
Уйти посередине месяца, мне и в голову не приходило, однажды, почуяв себя винтиком в общей системе, я теперь считала и себя обязанной приходить к своему ящику к семи утра, и по много часов пялиться на рукавицы. Но к концу рабочего дня время становилось тягучей тяжёлой смолой. Я возненавидела ни в чём не виноватую «швейку».
И всё же, в глазах "Швейниц" я была ребёнком: они улыбались мне, кивали, щадили, я же, всё более недоумевала глядя на их согбенные спины и измученные улыбки.
К пятнадцати годам, я уже умела выражать свои чувства в стихотворной форме. Здесь, на фабрике, я научилась рифмованно бунтовать: - «Минуты считаю, считаю минуты, застывшее время застыло как будто…» - рифмовала я под «тыгыдым» швейных машин.
И с каждым днём мне становилось всё яснее, что ни на какую фабрику после школы я ни ногой. Уж лучше вообще не жить!.. Мои длинные фабричные вирши оканчивались невразумительно и изумлённо: - «Вы гасите души, тупея, толстея, мне вас не судить, работящие швеи, простите меня за скупое участье: трудом вы сильны... Разве это - не счастье?» Но всё моё существо громко и ясно отвечало на этот вопрос: - Не счастье! Не счастье! Не счастье!
Дождавшись июля, я безо всякой радости сгребла в пригоршню полагавшиеся мне восемьдесят рублей, и навсегда распрощалась, как с детством, с любимой «швейкой».