Первый и последний
Сегодня я проснулся чуть свет. Мамка говорит, что утром в школу не добудишься, а как выходной, так будто меня черти надирают. Ни свет, ни заря глазами хлопаю. Не понимает, что сегодня День Победы, праздник – как Новый год, даже лучше. Сегодня будет столько интересного. В клубе станут рассказывать о войне. Вспомнят и о папке, об отце моего друга, Трака. Нам вместе пришли похоронки. У него отец тоже погиб смертью храбрых, значит тоже герой. Пожелают счастливой дороги эвакуированным из Ленинграда. Скоро туда уедет Ян, это у него и имя, и кличка. У него длинная фамилия, а в конце «ян». Будет концерт, а, может, покажут еще бесплатно кино.
Потом мы сидим за столом вместе со взрослыми. Дядя Коля говорит: «Сегодня можно».
Ленька сидит справа, а я слева от дяди Коли.
У меня аж язык чешется, так хочется расспросить его о подвигах, но неудобно перебивать взрослых, мамка сразу шугнет из-за стола.
А он сам догадался, обнял меня и говорит:
- Ну, спрашивай, весь заерзался.
- Дядя Коля, - говорю, - расскажи про самый страшный бой.
- Это был первый бой.
Все фронтовики закивали головами.
- Нет, - говорит дядя Коля, - это не то, мужики. Где-то после Варшавы я лежал в полевом медсанбате. Нас готовили к эвакуации. Привезли раненых штрафников. Все были тяжелыми. Один пожилой, попросил закурить. Разговорились. Это был его первый бой в штрафниках.
- Наверное, и последний, – сказал солдат и надолго замолчал.
А потом добавил: «Но умирать не жалко и не страшно. Все свое мужицкое в последнем бою сделал».
Разговор был после ужина, впереди ночь, когда еще сильнее болят раны, и я попросил его рассказать.
- Собрал комбат ночью командиров взводов (он только что вернулся из штаба). Поставлена, говорит, перед батальоном задача – утром взять первую и вторую линию окопов. Готовится большое наступление. Мы идем первыми.
Надо вытряхнуть немцев в поле. Будет двадцатиминутная артподготовка. Знаю, для нас она будет еще короче. Значит, так. Через тринадцать минут после первых залпов я даю две зеленых ракеты – и вперед. На прямую наводку будет выдвинута батарея сорокопяток. Придавит пулеметные гнезда. С артиллерией я договорился.
Это вся помощь. Дальше дело за нами. В батальоне мало не побывавших в боях, поэтому должны понять: чтобы остаться живыми, надо рисковать. Сумеем прижаться к самым взрывам – половина бойцов останется в строю после атаки. Это надо, мужики, довести до каждого бойца.
Сверили часы и хотели расходиться. Но комбат остановил.
- Теперь слушай политбеседу. Сзади заградотряд. Замешкаемся – будут стрелять по окопам. Смерть в окопе расценивается как трусость и измена родине. Что дальше – все знают.
Теперь, товарищи, самое главное. За нами пойдет второй эшелон. Я был там – солдатам по восемнадцать лет, не больше. Если мы не откинем немцев, то хана всем. Или мы их, или они похоронят нас вместе с мальчишками. Поэтому приказ будет такой: себя не жалеть и другим спуску не давать. Все – вперед! Легкораненым объединяться по двое и вперед. Тяжелораненым ползти вперед. Немцы должны видеть, что все идут в атаку. Сегодня, мужики, в немецких окопах и медсанбат, и санитарки с большими сиськами, и наркомовские сто грамм. Все там.
Короче, – я поднимаю людей в атаку. Командиры взводов гонят всех из окопов.
Кто-то сказал: «Зря, старшой, ведь и свои могут стрельнуть». Ничего, говорит, бог не фраер, не сдаст.
Перед атакой мы прошли по окопам и блиндажам. Поговорили с бойцами. Вопросов не было, поняли, на что идем.
Дивизионная артиллерия жиденько постреляла. Не очень помогли и сорокопятки. Нас немец начал поливать из всех видов оружия. Но добрались до окопов. Поверишь, такая ярость кипела, мы были еще не звери, но уже и не люди. Нас хотели убить, и мы рвались убивать.
Меня зацепило за первой линией. Рядом упал мой корешок Лешка. Лежим. Смотрю: точно, через нас в атаку идут пацаны. Привстал и ору Лешке: «Комбат не курва, не обманул». А у друга вся грудь разворочена. И ничего он не услышал. Так горько стало, что невмоготу.
- Спросил у раненого фамилию и имя, – продолжил дядя Коля.
Говорит: «Фамилия – Иванов. Из города Оренбурга». Оказался наш земляк. Потом он немного отдышался и попросил: «Чувствую, браток, ты жив останешься. Расскажи об этом бое, после победы. Это память нам всем: и мертвым, и живым. Фамилия – это еще не человек. А рассказ – лучше памятника».
Здесь подсел к нам паренек с перевязанной кистью. Сказал, что тоже был в этом бою. «Страшно… – бежим, а кругом убитые и раненые, и никто не идет обратно. Нам сказали, что всем раненым дадут «За отвагу». Домой вернусь с медалью».
Дядя Коля закурил и говорит:
- Конец-то рассказа плохой. Меня позвали на перевязку. Сволочная, скажу вам, штука.
Только отошел. Налетели немецкие самолеты. Я в канаву. Потом встал, гляжу, а в нашу палатку попала бомба. Здесь поднялась суматоха. Не знаю, остался кто жив или нет.
Дядя Коля поднял стаканчик: «Помянем». И все молча выпили. А женщины заплакали. Тогда дядя Коля еще налил и говорит: «Стоп-стоп. Сегодня праздник».
Посмотрел на мамку: «Верочка, запевай».
Они здорово поют, как по радио. И всем стало весело. И сердце снова стало большим, аж