Должен сказать сразу в качестве вступления: я не имею намерения написать что-то биографическое о Шукшине. Про это написано, хотя, на мой взгляд, до обидного пока очень мало. Всё какая-то безликая хронология, как две даты на могильной плите: родился – ушёл. Я лишь хочу поделится тем, как я пришёл к Шукшину – земляку, писателю, актёру, режиссёру. Может быть, кому-то это будет интересно, может быть моя история совпадёт ещё с чьей-то.
Когда Михаила Евдокимова спросили однажды, как он относится к своему великому земляку, он сказал, что, если бы они встретились – то бы, наверное, наверняка сдружились. Такое чувство сидит и во мне. Мне близко всё, что он делал и как делал.
Первое знакомство
Был конец семьдесят третьего, и я был курсантом Астраханского мореходного училища. Мы вернулись со второй плавательской практики, перешли на третий курс, уже месяц шли занятия. Название дисциплин всё приятнее слуху: «управление судном», «навигация», «лоция». Ушли из расписания скучная химия, надоевшая математика. Ушли и русский язык с литературой. Однако я по-прежнему много читал, и в один из ноябрьских вечеров принёс в библиотеку «Шагреневую кожу» Оноре Бальзака. Книга мне очень понравилась, и я тоскливо смотрел на полки, не веря, что подберу что-нибудь подобное. «Шагреневая кожа» увлекла по-настоящему, покорила и будила смелую надежду на то, что и я когда-нибудь смогу вот так волновать словом будущих читателей. Я ведь пробовал писать стихи, очень любил Маяковского, но познания мои в литературе, особенно современной, были мизерными, на уровне мальчишки, окончившего 8 класс сельской школы, с двенадцати лет мечтающего о море.
Итак, я блуждал взглядом по корешкам книг на полках и невольно слушал разговор преподавателя психологии с симпатичной, но строгой библиотекаршей. Как сейчас помню, фамилия его была Акиньшин. Он был грамотным и эрудированным педагогом, мнение которого я уважал. И они говорили про Шукшина. По-моему, я впервые тогда услышал это имя. Акиньшин складно пересказывал недавно прочитанный рассказ и с восхищением отпускал комментарии в адрес автора. Я, поглощенный необычным сюжетом, слушал про то, как некий беглый «урка» забрел в таежное зимовье к охотнику, который его приютил, обогрел, накормил и даже угостил выпивкой. Не сдал его нагрянувшему неожиданно участковому с товарищами-охотниками, хоть и знал уже, кто тот есть. А уголовник в благодарность, уходя рано утром, убивает на всякий случай охотника из ружья, которое старик, войдя в положение, дал ему для защиты от зверя. И уходит.
Это был, как я узнал позже, рассказ В.М. Шукшина «Охота жить». С тех пор я стал его везде искать. Это было трудно, особенно в библиотеке училища, где основной фонд составляли учебники для штурманов, механиков и судоремонтников. И в тот день я не нашел ничего Шукшинского, а спросить сразу же после услышанного разговора мне было неудобно.
Конечно же, я и предположить не мог, что жить Василию Макаровичу оставалось на тот момент меньше двух лет, и он уже сделал почти всё, что ему было отмерено. Для меня же Шукшин только открывался. Во всех его ипостасях. Пока же я его не видел, не слышал, не читал.
Второе причастие
Первым из Шукшинских фильмов я увидел «Калину красную». Во всяком случае, «Печки-лавочки» были потом. Гуляя в последнем учебном отпуске по солнечному городу Фрунзе с только что приобретенной молодой женой, и решив «сходить в кино», мы случайно наткнулись на неброскую киноафишу «Калины красной». Я слышал про фильм, но пока не доводилось попасть. И вдруг такая удача! Я смотрел картину на одном дыхании и молился про себя, чтобы этот праздник не кончался. Фильм меня ошеломил! Мой чуть ослабший на время интерес к Шукшину вспыхнул с новой силой. Я азартно стал разыскивать и находить его рассказы, открывал Шукшина-документалиста, посмотрел «Земляки» по его сценарию, старался узнать, над чем он теперь работает… А его уже год, как не было на этом свете. Для меня это было настоящей трагедией, равносильной потере близкого и любимого родственника.
Решение принято
В 1989 году, будучи в очередном летнем учительском отпуске, я решил-таки съездить на Пикет. Отмечалось 60-летие Василия Макаровича – анонс предстоящих чтений дошел в этот раз и до далёкой Киргизии.
После возвращения из Владивостока в 81 году, я не раз уже ездил на родной Алтай. Манила малая родина. Не по своей воле я разлучился с ней в далёком шестьдесят седьмом, родители решили переехать в тёплые края. Но, как у Шукшина в очерке, услышав нечаянно: «Алтай», я всё время вздрагивал, и по телу прокатывалось приятное тепло. Знал, что обязательно вернусь, и в 91-ом осуществил намерение.
Пока же, работая преподавателем в сельском ПТУ, я заочно учился в Киргизском госуниверситете. На четвертом курсе, после поездки в Барнаул и родной Алейск, взялся делать курсовую работу про алтайские диалекты и говоры – мои племянники натолкнули. Насмешили сначала своим «щоканием» и навели на тему. Молодая женщина-доцент, которая проверяла работу, вызвала запиской в рецензии меня к себе и попросила совета, куда именно поехать со студентами в фольклорную экспедицию на Алтай. Я, не раздумывая, назвал Сростки, хотя сам там на тот момент ни разу не был. Было очень неудобно, когда она стала спрашивать о деталях и подробностях пути. Тогда я твердо решил – поеду.
Барнаул
Итак, путь предстоял неблизкий. На всякий случай я взял в редакции районной газеты, с которой сотрудничал в качестве внештатного корреспондента, что-то вроде направления и выписал, наконец, новенькое удостоверение – красные корочки с фотографией, которые в те времена имели большую полезную силу. Мне они вместе с гербовой бумагой-направлением помогли взять билет на поезд в разгар лета.
Через полтора суток, 23 июля в пять часов утра – ещё не пошел общественный транспорт – я был в Барнауле. Пешком дошел до Нового рынка, затем на улицу Матросова, где до сих пор проживает мой двоюродный брат. Разбудил, переполошил, выпили с ним по рюмке – ну куда с утра-то! Пошли досыпать. Была суббота, и валялись почти до обеда.
Укороченный день прошел быстро в какой-то суете. Вечером основательно уселись за стол, подошли ещё родственники, друзья. В разговоре, когда все уже разошлись, я проговорился брату о главной цели своего визита.
– 25-го Шукшину 60 лет, – сказал я. – Надо бы съездить на Пикет. Там, передавали, должно быть что-то интересное.
Брат аж привскочил.
– Не 25-го. Завтра все едут, в воскресенье. Какой «завтра», – поправил он себя – сегодня уже.
Шел первый час ночи.
– Давай спать, а с утра поедем на мотоцикле. Поздно обдумывать другие варианты.
Дорога в Сростки
Эх, ИЖ-Юпитер. Спасибо тебе, неутомимый трудяга. Дорога-то – без малого двести верст! Я хоть в Троицком, в дорожном кафе пивка принял, а Мишка только покряхтывал, стараясь не глядеть в мою сторону, да заливал сушняк лимонадом. Спасибо тебе, брат. К тому же я еще и вздремнуть пару раз ухитрился, разомлев в коляске, а тебе знай вперед смотри. Хотя и я старался меньше пропустить, вглядывался в дорогу – впервые ехал в эту сторону от Барнаула.
Миновали Бийск, вот и Чуйский тракт знаменитый. Немного осталось. Потерпи, браток.
«Есть по Чуйскому тракту дорога,
Много ездит по ней шоферов…»
Здесь заруливал герой Леонида Куравлева Пашка Колокольников из замечательнейшего Шукшинского фильма «Живет такой парень».
Сколько раз мы останавливались: два, три, четыре? Дорога, помню, была свободной до самых Сросток – все уже проехали.
Ориентируясь на выставленные временные указатели, въезжаем в село. Сколько машин, автобусов! Милиция вглубь села транспорт не пропускает. Облюбовали ближайший забор, поставили как можно ближе к нему мотоцикл среди «Жигулей», «Москвичей» и «Запорожцев» – иномарки будут потом. Застегнули брезент на люльке – все запоры. Мишка взял с собой документы, я на одно плечо кинокамеру «Красногорск», на другое фотоаппарат «Зенит» (студийные, под роспись получил), и мы пошли к возвышающейся в центре села горе, на которой, как виделось снизу, немногим крупнее муравьев, копошились люди.
Наверное, не поспев к началу самому, что-то мы пропустили, но и того, что застали, было больше чем достаточно. Движение народа в селе было броуновским. Кто-то в общем потоке поднимался в гору, другой поток в то же время сползал обратно. Такие же потоки растекались по улицам и переулкам, направлялись к реке.
Пикет Шукшина
Подъем на Пикет довольно крутой. Кое-кто из пожилых делают привалы, рассевшись прямо на зеленой травке. Мы, борясь с одышкой, поднимаемся на самый верх. Поразило тогда обилие казаков на Пикете: разряженные, как для сцены, в лампасах и без, фуражки самых разных родов войск. Что ж, всё только начиналось. Какая-то инициативная группа собирала подписи против строительства ГЭС на Катуни. Я не стал подписывать, так как не знал истинного положения вещей. На горе куча торговых палаток без особенного разнообразия товаров, и дорого по тем временам. В общем, как фарисеи в храме, – подумалось тогда. Хотя настроения всё это не испортило. Пусть. Не в ту сторону я смотрел.
На временной площадке для выступлений – огромный портрет Василия Макаровича. Знаменитые и известные люди выступают. Впитывал всё, пожирал глазами, стараясь ничего не упустить. Впечатление осталось как от большого всенародного праздника – простые люди пели под гармони и баяны, плясали. То и дело слышалось шепотом: «А кто он такой, Шукшин этот?» Как в «Калине красной», когда Егор Прокудин устраивал «забег в ширину»: «А что это мы, мил человек, празднуем?»
Со временем, мне кажется, строже стало, правильнее – настоящие Чтения. Да и гора обзавелась замечательнейшим памятником сидящего на самой вершине босого Василия Макаровича. Теперь пикет стал полноправно Шукшинским. У любимого его народного героя Стеньки Разина есть утес на Волге. А на Алтае, в Сростках есть теперь Шукшинский Пикет.
В музее
Спустившись с Пикета, мы вошли в переполненное фойе школы-музея. Выступала известная народная артистка и говорила опять о врагах: то ли перестройки, то ли коммунизма.
Я накрутил пружину кинокамеры и стал снимать: её, слушающих и не слушающих её людей, стены в фотографиях. Вдруг слышу, вернее, сначала почувствовал какое-то к себе внимание и напрягся.
– Вот он, видите, снима-ает, – говорила актриса тоном обличителя. Наверное, продолжая свою какую-то мысль оригинальную. Мне стало несколько неловко, и я повлек брата в классную комнату.
Вот парта, за которой сидел маленький Вася Попов. Сколько их по России Поповых! Конечно, не имя придает человеку значимость. Вот к примеру с такой же расхожей фамилией великий клоун Олег Попов. Кто не знает? Звучит! А здесь вот: Шукшин. Нет, не похож он на Попова. Ведь не придумал, не псевдоним взял – своя, батина фамилия! И представить сегодня нашего великого русского писателя под другой фамилией уже невозможно. Слились.
Вот тельняшка Василия – старшего матроса-радиста Черноморского флота. Фланель черная, синий с тремя белыми полосами гюйс-воротник… Странно, что такая для многих важная страница в биографии, как служба на флоте, почти никак не отразилась в творчестве Василия Макаровича. За исключением разве малюсенького эпизода во второй серии «Тихого Дона», где он промелькивает в морской форме, изображая матроса. Не любил он флот? Наверное. Во всяком случае, не изводился, как почти все мальчишки мечтой о море. Призвали в армию – попал на флот. Но ему были ближе сапоги – солдатские, мужицкие. И когда поступал во ВГИК и выдавал себя за только что демобилизованного – не свою – флотскую – форму надел, а солдатскую: с гимнастеркой, брюками галифе и сапогами. Тоже символично. Тоже осмыслить надо.
На берегу Катуни
Из музея В.М. Шукшина мы двинулись на берег Катуни. Туда, сказали, вроде бы уехала Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина, и вообще там тоже что-то происходит.
Мы шли по сросткинским улицам, таким значительным, музейным насквозь. А может это всё уже накладывалось: ведь в домах – обыкновенных – жили обыкновенные люди. Обыкновенные – да не обыкновенные. Это – сросткинцы. Земляки, многократно описанные в шукшинских рассказах и ставшие, поэтому, историческими личностями, типажами советских сельских жителей шестидесятых-семидесятых годов.
А вот опять простой бревенчатый сибирский дом с мемориальной доской. Здесь тоже жил Шукшин. Я заснял его, и мы подошли к колодцу, где уже стояло человек пять, наперебой хваливших студёную, «аж зубы ломит», необычайно вкусную водицу. И впрямь, стакан можно выпить лишь приёмов за пять. Но вкуснотища!
Дальше – вниз, вниз.
Боже, красота-то какая! Начинаю всё полнее и полнее понимать слова В. Распутина о том, что в такой красоте, в таких местах просто не мог не родиться Шукшин.
Сразу по выходе из-за последних домов, за неширокой полоской огородов начинается роскошный пляж. Белый песок и синяя бурлящая река… Влево, чуть вверх по течению – зелёные острова. Какой-то из них «остров Попова»…
Сросткинцы (местные считают, что правильнее: сростинцы), привычные уже несколько к вниманию, которое оказывается их селу, обыкновенно отдыхают – загорают, купаются. Купаются, разумеется, лишь ребятишки, как положено. Я не мог удержаться и тоже вошел в ледяную Катунскую воду.
Рядом с лодкой в чёрном купальнике лежит девушка.
– Сфотографируйте меня, - просто предложила она.
– Давайте.
Она повернулась на бок, подперев голову рукой: красивая, очень артистичная! В крови у них это, что ли?
– А как же с фотографией? – спросил я, сделав снимок.
– А себе оставьте. На память.
И действительно, - подумалось мне, - это тоже память о Шукшине.
– Живьём не видели? – спросил я полунамёком.
– Я в семьдесят втором родилась, а он в семьдесят четвёртом помер уже.
Да-да, конечно. Не может она его помнить.
И всё-таки эта фотография на память о Шукшине.
Отъезд
Собираясь в обратную дорогу, у одного из домов я укладывал кинокамеру. Вышел добродушный дед-хозяин. Поинтересовался: что за «штука», зачем. Узнав, что я аж из Киргизии, сказал:
– Хорошее дело делаешь, полезное.
Я спросил:
– А Вы знались с Шукшиным?
– Как?
– С Шукшиным Василием Макаровичем знакомы были?
– А как же.
И помолчав.
– Многое ему пережить довелось. Натерпелся.
Чувствовалось, что очень искренне. А говорили, что не любят его односельчане. Захотелось поговорить. Послушать. Досада сразу: чего раньше не подошёл к кому-нибудь. Оказывается, очень охотно говорят о нём. Да так и должно быть!
Но надо было ехать. Мы развернули мотоцикл, который кто-то без нас аккуратно откатил дальше от проезжей части и ближе к забору, и поехали, покидая это такое знаменитое теперь село, где – ей-богу: это так и прёт наружу! – всё буквально пропитано именем Василия Макаровича Шукшина.