И было утро. Буря успокоилась. Стояла тишина. Все звуки приглушенные, словно доносятся сквозь слой ваты. Деревья, как свечи. Ночью ветер разбросал лохмотья, и они повисли на ветвях. Тихо и светло, как бывает в сильный мороз.
Они молчали. Почему-то, по странному немому соглашению, не смотрели друг на друга. И даже не нарочно, нет, она не отворачивалась. Просто смотрела поверх его головы.
Ночь любви отодвинулась, ушла вместе с бурей. И Иван со страхом поймал себя на мысли, что, быть может, ничего и не было. Да нет, бред, конечно. Они были вместе, как раньше, как всегда. Иван наблюдал, как она двигается по комнате, собирает разбросанную накануне одежду, его джинсы, рубашку, черное шерстяное платье, трусики, чулки. Ее волосы в беспорядке. Густые темные волны. Она нагибается, волосы скрывают ее лицо.
На ее коже еще не остыли его поцелуи, а она уже далеко. И – молчит. Она поворачивается к окну, рассеянно роняет чулок, и даже не замечает этого. Снова нагибается за чем-то. Хрустит сустав, и Иван вздрагивает.
Никогда Нина не была такой. Что-то происходит. Но она ничего не рассказывает. Ночью с каким-то отчаянием обнимала его, словно в последний раз. На красивом лице Ивана – тоска. На миг, пока она не видит. Но все-таки, это настоящая тоска. Быть может, она просто ждет, ждет, что он все поймет сам. И тогда отпадет необходимость в мучительных объяснениях и прощаниях, которые только портят кровь. Она знает приемы, и уже теперь – да с самого начала! – умеет управлять им. Неужели не любит больше? А любила?
- Ты любила меня, Нина? – говорит он сдавленно, с тоской, и инстинктивно втягивает голову в плечи, словно над ним уже занесен меч правосудия.
- Что? – Нина шла к двери, споткнулась, ощущение было такое, как если бы она с размаху ударилась о невидимую стену.
- Ты любила меня? – повторил Иван.
- Да, - она кивнула. – Я любила тебя. И сейчас. Не знаю, что будет завтра, но я люблю тебя.
Она говорила, и ее взгляд только скользнул по его лицу. Смотрела она поверх его головы.
- Ты по-настоящему живой, - сказала она властно.
Иван окаменел. Нина повернулась и вышла из комнаты.
- Нина! – крикнул он. – Нина! Нина, подожди, - он кричал как в лесу, в глуши, ладони вспотели. Он брезгливо вытер их о простыню.
В ванной зашумела вода. Быть может, сейчас, вот именно сейчас она уходит. О, он знает, есть гордые женщины, которые, однажды отдалившись, никогда не вернутся. Нина такая. Его темная, теплая, невозможная Нина. Иван откинул одеяло, обнаженный подошел к окну. Стоял, скрестив руки на груди, и смотрел, как синеет снег, и вытягиваются в потемках тени. Он ей надоел, вот что. И зачем он вчера так напился, да еще приперся к ней среди ночи, разбудил, смял? Но ведь она пошла ему навстречу, отвечала ему!
Нет, дело в другом. Он чувствовал это. Но в чем, понять не мог. Господи, тебя, конечно, нет. Но, если вдруг ты все-таки есть, если ты слышишь меня, как утверждают попы, сделай, чтобы все было как прежде!
- С ума схожу, - глухо сказал Иван, потер переносицу и отошел от окна.
Он подумал, что сейчас из душа выйдет Нина, а он стоит тут голый, синий, как вурдалак, со страшной головной болью и сухостью во рту. Иван стал поспешно одеваться, застегнул рубашку не на ту пуговицу, чертыхнулся, руки дрожали. Сел. Вскочил, прошелся по комнате, снова сел. Будильник запиликал какую-то страшно искаженную попсовую мелодию. Иван поднялся и пошел в кухню.
Нина стояла под теплыми струями. В мире ничего не было, кроме шума воды и отголосков ночного снежного бурана, этой круговерти, молочной мути, в которую превратился мир. Потом она услышала голоса будильников. На кухне что-то грохнуло, лопнуло. Послышался звон ссыпаемых в мусорное ведро осколков.
Иван! Она уже не злилась. Нет, она перестала злиться в тот самый момент, когда он, красный, морозный, с целым сугробом на плечах, пьяный в дым, стоял в тускло освещенном проеме, упершись руками в дверной косяк, и уверял, что никуда не уйдет, что если она не пустит, он будет спать на коврике, как спаниель.
- Терпеть не могу спаниелей, - сказала она.
Из подъезда несло таким ледяным холодом, что она поспешила его впустить. Она хотела быть с Иваном и не хотела разочаровываться в нем. Ведь это же важно! Так важно.
Иван – это сильное звено. Если его не станет, цепь порвется, и Нину унесет, бог знает куда. Разве она может сказать ему об этом? Нет! Нет, никогда!
И дело даже не в гордости, а в том, что все это само по себе безумие, история невероятная, продукт больного воображения. Но самое смешное в том, что это существует. Нина все обдумала, исследовала вдоль и поперек. Вопрос вот в чем: сумасшедшая она, или здесь что-то иное, какой-то сбой во времени, пространстве, а она всего лишь проходила мимо и раздавила бабочку?
И она решила так: чтобы не было путаницы, там, где есть Иван – там реальность. Там, где его нет – тоже реальность, но другая.
И она впустила его, сказала, что он ужасно холодный, и она мерзнет в своей тонкой пижаме. Он был совершенно пьян и счастлив. Стаскивал с себя куртку, в его волосах таял снег, и он почему-то все время заваливался на Нину, хотя в прихожей было достаточно мест, куда можно было благополучно рухнуть.
Из куртки Иван достал бутылку грузинского вина, в заднем кармане джинсов оказалась плитка горького шоколада, сломанная пополам. Видимо, сел на нее в машине.
- В такси, - пояснил Иван.
Ей пришлось надеть длинное черное платье, собрать на затылке волосы. Он глядел на нее с пьяным восторгом, а ей было грустно. Грустно оттого, что все так, как есть, что Иван – ее одиночество, драма личной жизни, и она так любит его.
Он взахлеб рассказывал про какую-то вечеринку, откуда еле сбежал, о блондинках, которые то ли звали с собой, то ли хотели идти с ним, неясно. А он – к ней, своей ведьме, своей испанке.
В эту ночь Нина любила его неистово. Казалось, никогда еще она не желала его так. Потом он спал, а она глядела в темноту. За окнами ревела буря. Не было сил даже на слезы.
Кухня. Ночник. Нина говорила себе, что нужно уснуть, что завтра на работу. И все думала, как он там, тот мир, почему-то странно знакомый, в этой метели, в этой пляске ветров, что кричат человеческими голосами…
Нина вышла из ванной. Дверь в кухню была слегка приоткрыта, сквозь рифленое стекло она видела размытый силуэт Ивана. Яркое, нестерпимо яркое пятно окна, и его туманный силуэт. В следующую секунду она поняла, что это горит ночник, за окном же клубится морозная темень.
Иван курил, дым уходил в открытую форточку. Услышал ее шаги, резко обернулся. Закинул сигарету в карман сонного утра.
- Не удержался, - говорит он.
- Да ладно, - она отвечает таким тоном, словно предлагая оценить ее великодушие. – Зачем выбросил? Это ребячество, Иван. Кури, если хочешь.
- Да? – он растерялся. – А ты? Я хочу сказать, тебе это теперь неприятно.
- Это мои проблемы.
- Да нет, зачем испытывать тебя? Я тоже воздержусь.
- Послушай! – Нина стала закипать. – Я бросаю курить. Но я не говорю об этом. Это мое, понимаешь, мое личное решение. А вот ты носишься с этим, как курица с яйцом. Хватит! Хватит уже!
- Ладно, не сердись, - примирительно сказал Иван, и ей захотелось плакать.
Ночью было так хорошо. Они были близки. Пришло утро, и все испортилось. Они стоят на пепелище, где ходят белокрылые аисты.
- Ниночка, нам нужно поговорить.
- Нет, - она выставила вперед ладони. – После, после, Иван. Мне надо на работу.
Она хотела многое сказать ему, но ведь совершенно ясно, что нельзя говорить ни о чем. Он не поймет. Уйдет. И тогда все кончится. Этот самый красивый роман ее жизни. Эта улыбка. Глаза цвета дубовой коры, край, где она заблудилась сразу и навсегда.
Никаких объяснений! Никаких раскрытых тайн! И все-таки жаль, что он ничего не узнает.
- Жаль, что ты ничего не узнаешь, - говорит она.
- Ты расскажешь мне.
- Нет.
- Когда-нибудь. Когда захочешь.
- Нет.
- Даже если потом будет лучше?
- Даже тогда.
- Ниночка, - он сглотнул всухую. – Ты что, беременна? Или сделала аборт?
Она удивленно раскрыла глаза, и Иван прикусил язык.
- Хорошо. Как хочешь, - он взял ее за плечи и подвел к стулу. – Садись. Я сделаю кофе.
Свистел чайник. Иван перемешивал в чашках растворимый кофе с сахаром, что-то непрерывно говорил. Нина включила приемник и бездумно крутила настройку. Волна, радио России, снова волна, радио Шансон, от которого ее прямо-таки с души воротит, потом всякая белиберда, шипение и хрип, Европа Плюс, Максимум. Она ненадолго задержалась, послушала рекламу, выключила приемник совсем.
- Ты не обижаешься? – говорит Иван.
- На что?
- Не на что, а на кого. На меня. Я вел себя как свинья.
- Да ну! Никогда бы не подумала, что ты способен на такое.
- Оказаться свиньей?
- Признать это, - она хохотнула. – Да все нормально, Иван. Успокойся.
Кофе был крепкий, горячий. Она чуть-чуть обожгла язык. Потянулась, достала из ящика остатки шоколада. Деловито хрустела фольгой. Прятала глаза. Иван готовил бутерброды, рассказывал анекдоты, услышанные давеча в компании. Затяжными глотками пил минеральную воду.
- Иван, - вдруг сказала она. – Дай, пожалуйста, сигарету.
Он вздрогнул. Молча вынул из кармана пачку и положил на стол.
***
К двери прикрепили новую пружину. Нине пришлось упереться левой рукой в стену, чтобы раскрыть этот пахнущий лекарствами зев. Поспешно вошла, опасаясь, как бы ее не прибило. Дверь надвигалась стремительно, с ревом. Захлопнулась. Эхо покатилось по коридору. У аптечного пункта, несмотря на ранний час, уже толпились больные, грузные мужчины, беременные женщины, старики с тусклыми обручальными кольцами на сморщенных дрожащих пальцах. Санитарка разгоняла всех мокрой тряпкой, намотанной на швабру, и люди покорно переступали на блестящую сырую полосу.
На дверной грохот несколько человек обернулись и посмотрели на Нину. Не поднимая глаз, она прошла мимо, расстегивая пальто, и думая, как бы не упасть на скользком полу. Вот и все. Больше ничего не было. Ничего. Нина прошла, оставив невесомый шлейф духов. Она обожает духи... Ах, да, взгляд. Вот за что зацепилось ее сознание.
Он стоял в стороне, особняком. Молодой человек в темной куртке. Мелькнули васильки глаз. Хотя нет, васильки синие, капли знойного неба в летнем расцвете. Эти же были холодные. Голубой арктический лед. Жестокие глаза.
Потом Нина будет вспоминать первое впечатление. И оно, это эфирное впечатление, обрастет реальными и вымышленными деталями, предчувствиями. Например, она скажет, что с утра было ощущение, что что-то произойдет. Банальная фраза. Ну что поделаешь, все повторяется сотни и сотни раз. Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои.
Что было в дни Екклесиаста, то и теперь. Все уже когда-то было.
Итак, сначала она его увидела.
Не придала значения, через несколько минут уже забыла. Предстояла работа. Ждали клиенты. Снова дала о себе знать головная боль. Нина уже входила в кабинет. Было время, когда она любила свою работу. Человеческая психика так же таинственна и малоизученна, как Мировой Океан. Кто знает, что таится в ее глубинах, какие чудовища, и какая красота? Нина работала с упоением, старалась постичь если не саму тайну, то хоть немного приподнять покров. И ведь было это совсем недавно. Если бы летом ей сказали, что все изменится, что работа покажется ей пустой, станет тяготить, она бы не поверила.
На свете зима. Город укутан в меха и ледяную мантию. Нина Светлова не хочет видеть этих лиц, не мечтает больше написать книгу-исследование. Путается в датах, в себе самой. Изучение глубин психики для нее закончилось. Никакой она не дайвер. И не боец. Она столкнулась с чем-то большим, о чем и рассказать-то не может никому.
- Спеклась, - говорит она, сцепляет пальцы в замок и улыбается.
- Что, простите? – На нее удивленно смотрит клиент, благообразный господин пятидесяти с небольшим лет. У него окладистая борода с красивой проседью, и желтые глаза.
- Глаза-то у вас желтые. Тигриные. Как у него. Того мальчика, помните? Его Олегом звали.
- Простите, - он это не говорит, а выдыхает. Он даже выпрямляется на кушетке, морщит лоб, стараясь понять уловку своего психолога. Господа, подобные ему, привыкли иметь свое. Моя женщина, мой адвокат, мой банкир, мой психолог, наконец. Защищены со всех сторон, кроме того, что за гранью, кроме неведомого.
- Мальчика этого я упустила. Я и предположить не могла, что все так закончится. Мне ведь уже казалось, что я справилась, нашла ключ, что я смогу помочь ему. Оказывается, было все по-другому, все серьезнее. А он даже SOS не кричал. Он не просил о помощи. Вот чем он был не похож на других. Не надеялся ни на что, понимаете? – Она прикусила язык, потерла лоб, забывая о макияже, зачем-то добавила: – Покончил с собой. Умер.
- Что поделаешь, хлипкое поколение. Растим их, холим, создаем тепличные условия. Вот и результат. Чуть что – вешаются, вскрывают вены, прыгают с крыш, или садятся на иглу. Не переживайте, дорогая Ниночка, - говорит господин красивым баритоном и сужает свои желто-янтарные глаза.
- Я не переживаю. Совсем немного, пожалуй, - отвечает Нина.
Ей стыдно. Она вспоминает, как сходила с ума, узнав о смерти Олега. Не могла простить себе тот букет, разметанный автомобилями по асфальту. Этих хрупких роз. Ведь именно это и был его крик о помощи. А она приняла совсем за другое. Захотелось остаться на вершине морали. Захотелось быть ледяной и неприступной. А ведь уже тогда он стоял одной ногой в могиле. Ведь были же его ботинки испачканы глиной, она видела это! Кругом асфальт, лужи, дождь! Это была земля вечности.
Пожалуй, не стоило себя так корить. Чувство вины – страшное чувство. Могла ли она что-либо сделать? Могла она спасти его в тот вечер?
Именно после смерти Олега участились загадочные сны. Поначалу Нина воспринимала их как кошмары, ответ организма на нагрузку, обработку мозгом дневной информации. Но очень скоро поняла, что это совсем иное. Начались обмороки. Вернее, окружающие говорили, что она была без сознания. На самом деле, Нина бывала там, куда вела открытая дорога, и в Золотых Вратах искрилось солнце.
Она помнила тот мир. Там была ее родина. Вот что поняла Нина в те дни.
Первый испуг прошел. Сменился анализом, холодной уверенностью, что все будет хорошо. Она уверовала в то, что не укладывалось в логические цепи, что было чудом. Эта вера и оказалась прогрессом, совершенствованием ее самой как психолога, как человека.
Нина сидела в кабинете одна. Было обеденное время. Дымился в кружке бульон Магги. Нина листала «Возрастную психологию» Абрамовой. Посматривала на часы. Как-то медленно двигались стрелки. Отвесно, не по-зимнему падали лучи, и солнце стояло в зените. Сверкали металлические поверхности в кабинете. Капиллярная ручка из прозрачного пластика отбрасывала прозрачную тень на лист, белый до синевы, с острыми углами букв.
Телефон зазвонил внезапно. Нина вздрогнула. Подумалось, что это Иван не сумел дождаться вечера. Пожалуй, утром она была груба с ним. Кричала. Не следовало этого делать. Оставила парня в недоумении. Нина сняла трубку и быстро сказала:
- Иван, я должна извиниться перед тобой. Не хочу, чтобы ты думал, будто я бесчувственная дрянь. Все хорошо. Если хочешь, поговорим вечером.
Она немного подождала, потом спросила:
- Почему ты молчишь?
- Это не Иван, - ответил незнакомый мужской голос.
Нина охнула, заколотилось сердце. Она не могла понять, почему так испугалась. Она говорила с чужаком, как с Иваном! Господи, отведи беду! Необъяснимый, суеверный страх...
- Значит, не Иван...
- Нет.
- Тогда кто?
- Меня зовут Егор. Мне рассказали о вас, один приятель. Хм... ничего личного, Нина Андреевна. – Он замолчал. Нина, наконец, перевела дух. В глазах перестали расплываться круги.
- Мне нужно с вами поговорить, - продолжал абонент. – Не знаю, мне кажется, это важно. Я ни с кем об этом говорить не могу. Вы только не подумайте, ради бога, что я сумасшедший, - поспешно добавил он.
- Хорошо, Егор. Давайте назначим время, удобное для вас и для меня.
- Нина Андреевна! Не надо откладывать! Можно прямо сейчас? Я, быть может, после не решусь.
Она посмотрела на циферблат. Кончался обеденный час. Еще пятнадцать минут свободного времени. Предстоит работа с записями. Потом придет клиент, второй и последний на сегодня. Сейчас? В эту оставшуюся четверть часа? Он ждет, этот фантом с молодым голосом, сейчас, пока их держит невидимая нить, она должна ответить. И Нина соглашается.
Он вошел почти сразу. Нина повернулась к нему в своем кресле. Среди бумаг нелепо смотрелась желтая кружка с Магги. Минуту они молча глядели друг на друга. Потом он прошел и сел на кушетку.
- Так, - сказала Нина.
- А что мне оставалось делать? Не рубашку же смирительную на себя надевать?
- Да что вы все так боитесь этой рубашки! Это еще не самое страшное.
- Да? А что самое?
- Не знаю.
- Хорошо. Я расскажу вам. Да, пожалуй, расскажу.
Нина позволила себе улыбнуться. Чепуха, наверное, какая-нибудь, выдумки... Она достаточно общалась с людьми неуравновешенными, неврастениками, страдающими глубокими депрессиями, паранойей, с юными истеричками, приписывающими себе шизофрению. В основном они не опасны для окружающих. Такие люди – своего рода наркоманы, испытывающие кайф от самого психического отклонения. Они медленно уничтожают себя самих.
Молодой человек заметил ее улыбку.
- Я узнала вас, - говорит Нина. – Утром вы стояли в холле.
- Я, - он разводит руками, будто говоря: так вышло. – Странно, что только сегодня вы меня заметили.
- Вы что, не первый день здесь околачиваетесь?
- Не первый.
- Некуда девать время?
- При чем тут это?! Я решиться не мог. А время, - он пожал плечами. – Есть пока.
- Извините, Егор. Давайте поговорим о том, что привело вас ко мне. Вы же этого хотели?
- Может быть... Вы мне все объясните как специалист. Я должен точно знать, что со мной происходит. Таблетки там выпишете...
- Я не выписываю рецептов.
- Да какая разница! Зонтиком бульдозера не остановишь. Мне нужна ясность, понимаете вы это? Привычный быт, рутина... – он рассмеялся и заявил, - Я скучаю по рутине, представляете, Нина Андреевна? Мир перевернут вверх дном. И, главное, смотрю вокруг – все по-старому. Городишко копошится. Кошмар творится здесь. – Егор приставил к виску два пальца. – Вот в чем весь ужас.
- Расскажите, Егор. Я выслушаю вас. Постараюсь помочь, - говорит Нина.
- С чего начать? – Он тоскливо смотрит в окно. На лбу горизонтально обозначились морщины.
- С самого начала.
- С начала... Так, так, так... Сны. Да, это было сначала.
Нина покосилась на него.
- Какие сны?
- Да черт их знает! Чужие. Иной мир. И главное, ощущение, что это когда-то было.
Сны настолько яркие, похожие на воспоминания. Вы молчите? Ложная память и все такое, да? Я сначала тоже так думал. Надеялся, что пройдет. Потом понял, что это не так. Мир из снов – не фантазия. Да и откуда ей взяться? Раньше я вообще не видел снов.
Егор надолго замолчал, все так же пристально глядя в окно. Нина тоже посмотрела туда. Солнце ушло со своего зенита. Чистое голубое небо промерзло до хруста, в воздухе порхали блестки. Нина взяла кружку и аккуратно вылила бульон в раковину. Глупости какие, она совершенно спокойна. Села в кресло, сгребла в ящик бумаги. Переплела дрожащие пальцы.
- Егор, - сказала она бесцветным голосом. – Снимите куртку, повесьте туда. – Она кивнула в строну шкафа. – И давайте поговорим.