Причудливы гирлянды памяти. Не успела додумать – и тут же в голове завертелась пластинка предновогодней кутерьмы в общаге у физиков, куда я таки добрела часам к десяти ночи по гололёду. Заиндевевшая до синевы, с почти отвалившимися каблуками, без пригласительного билета. И взяла свой до сего момента единственный в жизни гран-при за самый лучший маскарадный костюм. Кроме шуток.
Мобильники о ту пору ещё не водились, если только на стратегических объектах – ни я, ни моя цель к ним не принадлежали. А на улицах – что почти сплошь могли бы именоваться улицами разбитых фонарей, лбов и носов – почти все автоматы традиционно выводились из строя. То ли народ таким образом самовыражался к любимому с детства празднику, то ли власть прикалывалась над народом за две копейки. Что же до сердобольных прохожих-проезжих – то, как это до сих пор случается в маленьких университетских столицах Европы, и днём-то не особо сыскать охотников объяснить, куда топать заблудшей, а уж в кромешной тьме – и подавно.
Мне тогдашней, а помнится, я в тот год суетлива, хаотична и порывиста, срочно потребовался мужественный тип для исполнения роли в спектакле, который я решилась поставить на радость себе и любителям самодеятельного театра исключительно студенческими силами. Почему выбор пал на «Игру воображения» Эмиля Брагинского, подзабылось. Однако я с трогательным постоянством второй раз опережала советский кинематограф. Это теперь, после блистательного кавалергарда Костолевского, сыгравшего отца-брошенца, образ в моём представлении несколько прояснился и оформился. А тогда... словом, до фильма ещё больше тринадцати лет.
Студентка Таня, занятая в постановке симпатичная второкурсница с физфака, предложила поискать подходящий типаж среди мальчиков их факультета. За неделю до события Таня вручила мне пригласительный билет на Новогоднюю дискотеку в общаге у физиков, предупредив, чтобы я пришла заранее и захватила с собой карнавальный костюм. Потому что комендант общежития выдал разрешение на лёгкий алкоголь и танцы до утра под беспрецедентную в эпоху тотального дефицита организацию маскарада. Не совсем, вернее, совсем не догоняя, с какого перепуга мне искать «принца», танцуя в чём-то нелепом, да ещё и под гарантированным пусть и не обязательным к моему личному употреблению «лёгким» градусом всю ночь, я с благодарностью приняла все условия.
Неделя до бала за неделю представлялась мне поистине безразмерной. Но я, как обычно, оказалась самонадеянной до крайности. В назначенный день на мне многочисленными камнями висели: подготовка к перенесённому экзамену, сам экзамен, сдача книг за себя и приболевшую, а потому пораньше укатившую праздновать домой сокурсницу, ну, и ещё много чего – столь же внезапного во всех смыслах, и при том катастрофически обраставшего всё новыми и новыми подробностями, тяжестями и деталями.
Времени на раздумья, поиск идеи, материалов, из чего можно было бы соорудить себе наряд, как и следовало, я так и не нашла. Правда, ещё с осени у меня завалялось в общаге бабушкино длинное парчовое платье в пол и её же бархатные чёрные туфли. Мама после рождения первого ребёнка довольно быстро выросла из бабулиной парчи – а когда-то надевала его в оперу. Туфли же, кроме бабушки и меня, не мог на себя натянуть никто. Я привезла наряд давно, на всякий случай – его вызывающая роскошь никак и никуда пока не вписывалась.
За два дня: "Не забыть заскочить до восьми вечера за платьем, косметичкой и туфлями. Снять со стенки пригласительный билет прямо сейчас и спрятать в сумку."
За день до: "Не забыть пакет с платьем и туфлями, а маску себе я нарисую на морду сама. Пригласительный билет – на столе."
Ночь перед экзаменом: "Не забыть надеть платье и туфли. Шпаргалка – на пригласительном билете!"
За час до выхода: "Не забыть после экзамена снять с себя платье и туфли, сложить в косметичку и сдать в библиотеку. Шпаргалка – на стене! Билеты – на столе!"
Физики – мало что преимущественно кавалеры, но и числом их явно поболее, чем филологов. Юноши-филологи попадались тоже, но в основном зубрилки, способные на лишь умственную осаду и манипуляции – столь мучительные, сколь и невнятные, или робкие зубры. Роковые же зубры с физфака отличались небритостью, статью и взглядом, разбивающим любые иллюзии. Они идеально подходили на роли брутальных красавчиков, а также стремительных соблазнителей – и не признавали иной награды, кроме реально соблазнённого предмета как результата мастерски проведённой игры.
А уж общежитие физиков – ни в какое сравнение с тем клоповником, где обитают студенты филфака, в основном, девочки. Ну нет, по нынешним временам и общага физиков – полный отстой, но за без малого двадцать лет до завершения двадцатого столетия... очень даже! Наверное, поэтому многие учащиеся филологини выходили за физиков, а закончившие учёбу – за военных, за медиков, строителей и не только. Но только за соотечественников, максимум, за представителей других союзных республик или братских социалистических стран. Если вообще выходили в процессе и после учёбы замуж, конечно.
Что начинается весело, нередко потом умножается на печаль. Но мне сейчас больше нравится наоборот. А уж как дальше, и сколько чего – один Бог знает. Верней, и Господь нечасто ведёт нас по проторенным Им, Сыном Его, Духом Святым, Матерью... путям-дорожкам, а порою и заповеданным. Именно заповедные-исповедальные – они реже узнаваемы, потому как сподвигают сильно. Это я к тому, что дважды два – бесспорно, ой, ну, и пожалуй, что и без ...остального беса тож – не обязательно равно четыре, ну, или ещё сколь-нибудь... Бывает, что больше-... или меньше-.., а бывает, однажды эти самые двое становятся даже не тремя, а ...вселенной. То есть единым целым – в смысле, одно. Неделимое, незаменяемое, неотнимаемое.
Именно на вечерах, маскарадах, балах у физиков я знакомилась с настоящими лириками, которые дарили желающим букеты звёзд, гроздья миров, фейерверки волшебных фантазий, превращая и без того сдвинутых от прозы существования языкатых богинь-филологинь – образ Юрия Михайловича Лотмана – в муз античного масштаба.
А тогда я просто не захватила пакет с бабушкиным парчовым платьем и бархатными туфельками в тон – слава Богу, не надела из этого богатства ничего на себя, иначе мне грозило бы полное обморожение. Пригласительный билет с адресом общаги физиков соответственно разыгравшейся от недосыпа и усталости собственной дури остался в пакете с нарядом и косметичкой.
Но если без Пригласительного билета я пусть и к ночи до общаги физиков пусть с трудом, но таки дотелепалась, то уж на дискотеку без какого-никакого карнавального костюма меня бы точно никто не пропустил.
Таня решительно вывалила на свою кровать всё, что ей удалось добыть на этаже. Занавески, цветную мишуру, фольгу – золотую и серебряную, короны и рога из картона, ленты, накладные целлулоидные носы и бороды, свалявшиеся кроунские парики от рыжего до красного, несколько пар резиновых ушей на верёвочках, колпаки с отвалившимися звёздами... Мм-да. Не густо. Что из этого можно соорудить?!
– Слушай, а сможешь найти две совершенно белые глаженные простыни? – у меня такое бывает, внезапная креативность, если современным словом.
– Спать собралась, что ли? – Татьяна почти разочаровалась, а вникнув в суть, ошалела и взбодрилась. – Да пожалуйста! Говори быстрей, что ещё надобно, пока хотя бы кто-то ещё по комнатам, а то минут через пять не у кого будет спрашивать.
– Несколько булавок, нитку с иголкой... Может, сандалии бы какие, но это навряд ли... Косметику!!! Любую!!!
А я уже стянула свои сапоги с отвалившимися каблуками, колготки, красное вельветовое платье с поясом, серый свитер – и осталась в трусах и лифчике скатывать в рулон красный двойной поясок, чтобы расправился от узла. Таня вернулась с одной новой простынёй, вторую пришлось стянуть с её же собственной постели. Простыни я распределила так: самую презентабельную по краю равномерно затолкала в декольте и распределяла симметрично широким лямкам своего хлопчато-бумажного лифчика. Танину простынку – приспустив волной до застёжки лифчика, мы совместными усилиями впихивали за лямки сзади. Затем всё укрепили белыми нитками в нескольких местах. Красный плотный поясок от зимнего вельветового платья я стянула под грудью и завязала под второй простынёй на два узла. Теперь передняя часть туники была готова, как, впрочем, и задняя.
Рукава с разрезами царственно спадали примерно до локтей, грудь за счёт присборенной простыни сильно увеличилась и вознеслась над вырезом безо всяких косточек и ухищрений, сзади простыня спадала до застёжки лифчика волной и прикреплялась нитками и булавками, образуя накидку, покрывая собою хвостики пояса и драпируя руки чуть длиннее, чем спереди.
После того, как я попрыгала, поразмахивала руками и ногами, поприседала, стало ясно – собранная из двух простыней конструкция не просто надёжна, а позволяет даже волны под грудью распределить чуть ли не до спины, что даёт простор движениям без риска всё порушить или что-нибудь обнажить.
Причёску я организовала себе ещё шустрее, чем костюм: конский хвост на самой макушке. Затем примерно одну четверть общего количества волос обмотала вокруг основания хвоста, закрепив шпильками. Тёмно-синим я подвела глаза, накрасила ресницы и белым перламутровым карандашом для теней за пару минут нарисовала на лице маску.
Так был изобретён новогодний костюм гетеры "Минутка", благодаря которому я, как это почти всегда и со всеми происходит, получила куда больше, чем ждала – и уж точно никак не искала.