Последний старец Сталинградский снег... раз

Станислав Графов
* * *

...Старостин вернулся к графе "основания", где отдельным параграфом было изложено, что по данным агентурной разведки обоих ведомств юноша с подобными приметам  дважды попадал в поле зрения. Начиная с августа 1942 года - на изюмском направлении; а месяцем позже -  в районе левой из лучи ныне Дона, и впоследствии - в самом Сталинграде.  Примечательно, что некий ефрейтор Цвигун сообщил уполномоченному полкового СМЕРШа, что опознал по предъявленой ему фотографии с Тихонов Сергеем Николаевич добровольно помощника-"хиви", что произносил речи к колонне пленных, в которой он, Цвигун, естественно находился, но потом сбежал. Как водится, столь наглый хлыщ призывал изнемождённых советских бойцов изменить Родине и под предлогом красивой жизни поехать в освобождённую Гитлером Европу.

-Ну что, впечатляет? - точно издалека прозвучал голос Быстрова. - Дальше будет больше...

-Да, сейчас посмотрим, тогда скажу наверняка, - Александр Андреевич пролил на руки церковный воск...

-Занятно дело, товарищ дивизионный комиссар. То, что вы делаете, - сказал Быстров с разинутым ртом.

Он смотрел на огонь свечи. Язычок пламени смрадно трещало, и извергая змейки чёрной копоти. Пространство вокруг будто дышало и изменялось, втягивает в себя уродливый, полный крови и разрушений мир волны, отчего волны лучистого света делали его золотистым и притягательным. Из головы исчезали тяжкие запоры, что подобно другим в иных местах человека, служили затвором к выходу энергии и познанию. Все ощущения стали доступными - можно было, не напрягаясь, угадать самую сокровенное мысль.

-А вот что вы сейчас делаете? - Быстров едва не свалился со скамьи кузова.  - А понял, не дурак - это ваши способности...

-Не мешайте, пожалуйста, я вас очень... заклинание... - почему-то произнёс это слово вместо другого Александр Андреевич. Он чувствовал, как между ними прошла огненная связь: - Товарищ майор, теперь вы меня простите... Что вы сейчас чувствуете? Или почувствовал... может, заметили?

Быстров задрал голову и загадочно оглянулся. Он чем-то напоминает взъерошенного кота, учуявшего за многие версты сметану или дичь.

-Что почувствовал? А вы никому-никому? А, это хорошо... только договорились, товарищ Старостин! А почувствовал я...

Тут он подробно, хотя и "в трёх словах", рассказал про полёт через трубу к звёздами, что было обычным видам таких случаях. Александр Андреевич лишь понимающе кивнул, капая воском на дощатый настил. Однако подумал смершевец  совсем о другом.

Это был август 1942-го -  страшный бой под Вёшками, откуда был родом великий, хотя и не пролетарский писатель Шолохов.Перед глазами у него, тогда ещё помощника начальника полкового отдела КР,  дрожало  летнее прарево... Тело покрывала мучнистая пыль, на которую ручьями скатывался пот, солёный и терпкий.  В дрожащем белом воздухе надрывно призывал свои жертвы  копчик, верещали со всех сторон суслики.Они то поднимались словно на цыпочки и вытягивались по стойке смирно, сложив лапки, то стремительно сливались своими серо-желтыми тельцами с белой суглинистой почвой, поросшей желтоватым выгоревшим на солнце быльём. Это происходило, когда доносился резкий хлопок или гул выстрела - болванка с клёкотом, который приходил запоздало проносилась в цель... С НП батальона он видел в бинокль, как ушли на разведку наши танки, все десять Т-26 с коническими башнями, из состава ННП дивизии. Они почти неслышно стрекоча двигателями, прошли сквозь грушёвые и яблочные сады на левом фланге. Затем зачем-то спустились по крутому откосу в балку и вынырнули слева от высоты "310". Там возникло лёгкое желтоватое облачко - одно, второе... Затем мелькнул вроде бы пятнистый силуэт коробчатой башни с длинным дулом. Прозвучал резкий хлопок - вылетело первое "полено" с нитевидным трассером... 

Раздался первый гулкий скрежет - первая "тэшка вздрогнула и даже подпрыгнула. Коническую зелёную башню с поручневой антенной точно своротило набок. Люки открылись - чёрно-синие фигурки танкистов мгновенно повисли на поручнях, стали прыгать в суглинку и сливаться с землёй.  С высоты, которую венчали постройки МТС и мельница, застрекотало - бил MG42. Тонкие желтоватые столбики вскинулись ровной цепочкой, но их закрыл толстый шлейф лохматого дыма - наши ребята жгли шашку.В следующий момент все наши танки рванули вперёд на средней передаче, оставляя за собой шлейфы пыли и отработанной гари. Ещё рывок, ещё... Лишь бы найти мёртвую зону, лишь бы выскочить из секторов обстрела, уже намеченных и пристрелянных корректировщиками! Но прозвучали другие хлопки - пронеслись другие трассеры. Это происходило с таких углов дальномера и с таких сторон... Быстров тогда почувствовал замогильный холод - угломер не позволял взять такие деления. Танки давно уже вышли в мёртвую зону и были недосягаемы. Но они взрывались и горели один за другим. Выстрелы и взрывы слились в один протяжный грохот и вой. Даже если бы стреляла батарея тупорылых с изогнутым волнистым щитом пехотных орудий 75-мм, у которых угол возвышения был 75*,вряд ли человеческий глаз мог достичь такой быстроты и точности. "...Такое могло произойти, если стрельбы велась с разных, перекрёстных секторов обстрела, - подумал тогда Быстров, не отрывая глаз от линз бинокля. - Но с флангов... это невозможно - там же наши...и сообщений о прорывах не поступало..."

-Ну-ка, а ну-ка, - рука Александра Андреевича описала круг, его ладонь замерла у его головы; затем жарко полыхнуло пламя, а на темечко упала первая горячая капля церковного воска. - Что там было дальше... не останавливайтесь, прошу вас... Даже лучше - повторите сначала... Может, чёрт какие детали укрыл, он умеет...

...Он смотрел как вились искривленные солнцем чёрные дымы - от десятка подбитых  Т-26. Их развороченные островы с сорванными и скошенными башнями виднелись справа от высоты, со стороны лесистой балки. Надрывно верещали суслики, что по ходу движения батальона вытягивались серыми столбиками по обеим сторонам выгоревшей степи с сиреневыми зарослями чабреца и жухлой травой. После первых пронзительно выстрелов зверьки быстро слились с земли - ещё быстрей это сделала колонна. Уже ладно, ворочать в неудобных шинельных скатках, бойцы видели как целое отделение наших  танков было уничтожено  всего  за пару минут.

Внутри звучали голоса: один женский и один мужской. Женский всё время плакал и верещал как это делают суслики, сбивая ход мыслей. Мужской говорил в одной низкой тональности: "В колонну по двое - ша-а-а-гом а-а-арш-ш-ш!" И нёс какую-то другую чепуху об интервалах движения, недопустимости курения в строю, о выпуске стенгазеты на марше. Рядом бинтовался комбат Ерофеев - ему пуля снайпера распорола ключицу. Он всё время прятал глаза - они были ненужным пятном на его мелово-бледном,чужом лице. Он тоже нёс какую-то чушь про высадку англичан на Кавказе и в Астрахани, про британские колонии и тому подобное. Тогда Быстров, которому это надело и которому надоели голоса изнутри, вынул ТТ и заорал в расширенные от ужаса глаза: "Приказываю замолчать!Пристрелю, сука... Ты командир или гавно?!" Ерохин при ординарце, телефонисте и прочих встал на земляной пол - опустился на колени. Он стал вымаливать прощения. Нужно было либо окапываться, либо идти в атаку.

Батальон из своих укрытий всё видел - это первый бой с мощным, почти невидимым врагом уже сделал своё чёрное дело. Боевой дух понизился - надо было его поднять... А к слуховым галлюцинациям Быстрова добавились видения: кадры - психическая атака каппелевцев из фильма "Чапаев". Чёрные шеренги с полосками погон и уголками шевронов шли под мерный грохот барабана. Сначала с винтовками на плече, затем - линия штыков резко упала вниз и вспыхнула  впереди... "Что ж, - зловеще подумал Быстров, - Будет вам, суки фашистские, колонна по двое, шагом марш!" Он понимал тоскливо и пронизывающе - заставить людей тупо переходить к обороне, ковыряя лопатками суглинку - означало полностью убить боевой дух...   

Он пнул сапогом Еорофеева, который плакал и стенал о нелёгкой судьбе, об ошибочной военной карьере и прочем,  что было стыдно и противно. Его следовало расстрелять, однако Быстров проявил тогда слабину.А, может, наоборот смилостивился и поступил верно - Ерофеева даже не судили судом военного трибунала... 

Стрелял мастер, танковый асс - они даже не увидели его борт или  башню. Только заурчало что-то на обратном скате возле мельницы. А он, видя запыленные испуганные лица, лежащие на дороге и обращенные к нему средь торчащими штыков, почувствовал гаденькую дрожь, которая прилепить его намертво к конского крупу. И привязал к селу - не оторвать! А за слышал чей-то истошно крик "мамо-о-очка!", он сорвался в галлоп - назад. А затем рванул из кобуры ТТ, чтобы посадить в воздухе целую обойму.

Он страшно боялся умереть, потому что любил жизнь больше партии, больше народа и родины. Любил жену и детей, оставшихся в Сталинграде, тогда ещё целом и невредимом. И страшно боялся, что никто из двух тысяч бойцов и командиров введенного ему, неукомплектованного батальона не подымется с пыльной дороги. Он  почувствовал пустоту...