(Организация приема иностранных туристов в СССР в начале 80-х годов 20 века)
"Алла, давай быстрее, отец нервничает!" – с привычным утренним раздражением сказала Галина Петровна своей дочери-пятикласснице. – "А сама тоже могла бы пошевелиться, – в свою очередь сказал Сергей Митрофанович своей жене Галине Петровне. – Сколько можно копаться, в самом-то деле. Дождетесь у меня, что будете на общественном транспорте кататься…" – "Идем, идем, чего ты раскипятился". – "Потому что каждое утро одно и то же. Я не могу заставлять ждать казенную машину…" У лифта семейство встретилось с соседом слева, который был не то чтобы непосредственным начальником Сергей Митрофановича, но старше его и по званию, и по должности. Оба офицера были, по обыкновению, в штатском, что не помешало Сергей Митрофановичу, как обычно, откозырять, а на это сосед привычно отмахнулся: "Ладно тебе…" Потом генерал в штатском пропустил вперед даму с ребенком (сказывается опыт долгой зарубежной жизни), с достоинством погрузился в кабину сам, и внедрившийся последним Сергей Митрофанович нажал кнопку первого этажа.
Две черные "Волги" ждали у подъезда. Генерал сказал добродушно: "Что, Аллочка, хорошо на папкиной машине раскатывать? Смотри, учись как следует, чтобы выйти замуж не хуже матери. Чтобы никогда автобусов не знала…" Он демократично уселся рядом с водителем, и генеральская "Волга" с мерседесовским движком взревела на форсаже. И мгновенно исчезла из виду – пока семейство Сергей Митрофановича рассаживалось в своей машине: глава семейства на переднем сидении (но не вальяжно-демократично, как генерал, а собранно-оперативно, как и подобает человеку в его звании), Галина Петровна слева на заднем сидении, а Аллочка справа, потому что ей первой выходить, всего через три квартала. А родители пересекли пол-Москвы, и Галина Петровна вышла на углу у Исторического музея. Сергей же Митрофановичу до его огромного, всему миру известного здания оставалось езды еще минут пять. Пусть его едет, простимся пока с ним – потому что он нам менее интересен, не будучи главным героем нашего романа.
А Галина Петровна – наша героиня – прошла подземным переходом под площадью и, оставив справа от себя гостиницу "Националь", скрылась за солидной дверью организации, на которую возложено бремя руководства иностранным туризмом Страны Советов. Приветливо поздоровавшись с вахтером, она аккуратно спрятала в сумочку служебный пропуск и поднялась на свой этаж. Достала из сумочки американский брелок со служебными ключами – от общей, проходной комнаты, где сидят подчиненные, от своего кабинета, от сейфа, от внутреннего сейфового ящичка, где лежат важнейшие вещи, а также документы и деньги. Открыла дверь общей комнаты – потому что она пришла, как обычно, первой, за полчаса до начала рабочего дня. Прошла мимо десятка пустых столов, отперла дверь своего кабинета (какой там кабинет, если быть откровенной – клетушка: стол, сейф и два стула для посетителей; а впрочем – отдельное помещение, не каждый из начальников ее среднего ранга может этим похвастаться, многие так и сидят с коллективом). Не спеша разделась, повесила дубленку на плечики, мохнатую финскую шапку положила на полочку, сняла сапоги и переобулась в легкие туфли на среднем каблуке. Расстегнула строгий твидовый костюм, расправила бант белой кофточки. Достала из ящика стола щетку, несколькими взмахами привела в порядок прическу. Села в удобное рабочее кресло с подлокотниками (два месяца выбивала его в хозяйственном управлении!), потянулась и оглядела кабинет. Как всегда, с неудовольствием задержала взгляд на дубленке (позор, позор, недаром в директиве Госдепартамента сотрудникам американского дипкорпуса в Москве убедительно не рекомендуется носить такую дрянь, "поскольку в последнее время это стало одеждой персонала советской сферы услуг", а "настоящие дамы должны ходить в меховых шубах". И ведь есть же у нее норковая шубка – но нет, нельзя на работе появляться в таком виде! Надо быть как все – то есть, в униформе зав секцией ГУМа. Ненавижу! Всех их! Когда же муженек ненаглядный получит приличное назначение, подальше отсюда…). А эта ушаночка!.. Всему начальству ее уровня дали на работе возможность купить по госцене. Теперь носи – чтобы не было разговорчиков, будто Галина выделяется из коллектива. Пришлось вышить на подкладке свои инициалы – потому что все в одинаковом, и постоянно путаются, а ведь подумать даже противно, что нечаянно наденешь, например, Томкину шапку. Она ведь, стерва, неделями голову не моет и к тому же прыщется польскими духами. Тварь.
Да и все они твари. А к костюму этому как вязались! Пришлось твердо сказать, что муж привез из спецкомандировки. Ну, заткнулись – мужа боятся. В смысле, его ведомство. А костюмчик обожаемый. Куплен, разумеется, у фарцы, но через надежные каналы. Давно мечтала о таком Галина Петровна. А принесла домой, надела его с французской кофточкой, повертелась перед трельяжем в спальне (одна была в квартире, муж на работе, дочь во дворе) – и вдруг почувствовала щекотание внизу живота. И расслабленность. Вроде как в тот памятный вечер, в Гурзуфе, в санатории, когда ее прижал этот огромный красавец, полковник Коля из контрразведки. Когда он затащил ее в кусты – они шли всей компанией с ночного купания – и вонзил в нее свой… ну, этот самый, лошадиный… а она даже и не пикнула, так перепугалась: и ее муж, и Колина жена были тут же, в той же компании, а они с Колей чуть отстали, заговорившись о каких-то пустяках, и вдруг он рванул ее в сторону от дорожки, в заросли, и одним движением задрал ей юбку, а под юбкой-то ничего, купальник мокрый она сняла да так и пошла, голышом, перегнул ее пополам и вперся в нее аж до горла… Никогда она такого не испытывала с мужиками, хоть и было с чем сравнивать, потому что имелся же у нее какой ни на есть опыт: и в юные студенческие годы не всем отказывала, и Сергей Митрофанович у нее был не единственный – в смысле, уже после посещения ЗАГСа на улице Грибоедова. И вот как надела она этот твидовый костюмчик – повторилось то самое ощущение, что было с Колей. А на утро Коля с женой уехали домой. А потом муж сказал – по большому секрету – что Колька, пидор, перекинулся к американцам, и пришлось его ликвидировать. А потом она как-то встретила на улице Колину жену и перешла на другую сторону, а та ее догнала и сказала (дохнув перегаром): "Боишься, что со мной увидят? А с Колькой в кустах не боялась? Чего уставилась – он мне про всех про вас, идиоток, рассказывал. И про ту сучонку американскую, из-за которой он скурвился начисто. Ну, признайся, такого мужика, как Колюня мой, в свете было не найти…" Еле удрала тогда Галина Петровна от этой спившейся бабы.
Хорошо все-таки, что муж привозит ее на работу в такую рань. И дисциплинка в отделе идеальная – понимают, что опоздать нельзя, все будет подмечено. И начальство, приезжающее спозаранку, тоже может позвонить – а она тут как тут, хоть еще и девяти нет. Значит, вот кто у нас самая работящая и исполнительная. Ненавидят ее за это – и плевать. Клала она на всех. Твари. Отдельчик, кстати, далеко не из последних – а ведь ей-то всего тридцать пять. Правда, скоро уже тридцать шесть – да ведь и разговоры идут о повышении. До конца года еще почти месяц. А до дня рождения на недельку поменьше. Неудобно выходит в последние годы: никак не удается отпраздновать день рождения на всю катушку, потому что дикая занятость на Рождество это хреново, турист так и прет, и группы сложные, клиентура богатая, капризная. Расслабиться никак невозможно. Да уж, угораздило ее родиться в один день с этим самым… До прихода в туризм такое совпадение ее вовсе не колыхало. Знать вообще не знала – какое-такое Рождество. Когда в РОНО отделом заведовала, так дата была даже кстати: начинали коллективные пьянки в ее день рождения и этак плавненько переходили к Новому году. В Министерстве просвещения работы под конец года было, правда, побольше, чем в РОНО, но все равно праздновали.
А когда ей исполнилось тридцать два года, муж, Сергей Митрофанович, и сказал в ночь после дня рождения… Лежали они, уже после всего – на день рождения Галина Петровна всегда пыталась добиться от мужа хоть чего-нибудь, напоминающего Колю в кустах, хотя и без особого толка – и сказал ей Сергей Митрофанович: "С третьего января я, Галочка, в новом отделе работаю. Начнутся загранкомандировки. И там, может, и выедем в долгосрочную… Как ты английский свой, не подзабыла?" Галина Петровна обиделась – по совокупности: и за сам вопрос, и за то, что который раз как с Колей не получилось, и за то, что Сергей Митрофанович во время праздничного ужина позволил себе лишнее, а еще и танцевал с одной тварью с ее работы, которую она очень не хотела звать, прямо как чувствовала… "Нет, дорогой мой, – сказала она, произнося это самое "дорогой мой" с максимально возможным ехидством и даже передернувшись от этого ехидства, – представь себе, отлично помню. Все-таки образование у меня языковое, и работаю я в международном отделе, все время с английскими материалами…" – "К февралю, или там к марту, – продолжал спокойно Сергей Митрофанович, на которого давно уже не действовало это ехидство, – освобождается приличный пост в Интуристе. Там жена нашего Гриши работает. Как уедет Гриша в долгосрочную, тебя возьмут туда". – "Велика важность – Интурист, – строптиво отозвалась Галина Петровна, хотя сердечко ее и екнуло, – больно мне нужно…" – "А нас никто не спрашивает, – еще спокойнее ответствовал Сергей Митрофанович. – Генерал вчера уточнил у меня, действительно ли супруга иняз кончала. Ленинский педагогический, говорю, но английское отделение. Это все равно, говорит, все равно годится. Пойдет на место Гришиной жены, если не возражает, конечно. И посмеялся так, дружелюбно. Как раз на три года, на Гришин срок отсутствия. А потом, глядишь, и поменяются местами… Ты хоть понимаешь, что это значит? Значит, мне через три годика Англия светит…"
Сергей Митрофанович скоро заснул, и даже чуть похрапывал по пьяному делу. А Галина Петровна долго лежала без сна, думая о своей новой жизни и об открывающихся перспективах. Все-таки не ошиблась она тогда, на последнем курсе. Варианты просматривались у нее разные, но цель была одна – замужество, потому что возвращаться в родной Новосибирск она решительно не хотела. Правда, женихи с московской пропиской попадались не ахти, и она все выбирала и выбирала, пока на новогоднем балу не познакомилась с Сергей Митрофановичем. Сначала она решила, что кадр из иняза. И только когда их отношения зашли довольно далеко, выяснилось, что он вовсе даже военный переводчик. Пожениться им необходимо было до распределения, потому что они – сами для себя неожиданно – оказались зависящими друг от дружки. Он мог получить назначение в Москве, только будучи женатым. А она, естественно, тем самым обретала мужа с московской работой – и пропиской. Осознав ситуацию, они быстренько побежали в ЗАГС, подали заявления, и вечером того же дня Галина Петровна затащила Сергей Митрофановича в постель – для верности. Сергей Митрофанович пытался было манипулировать аптекарскими пакетиками, но Галина Петровна решительно пресекла эти штуки, потому что отлично понимала: ребенка надо завести немедленно – тогда и с жильем можно будет что-то решить, и вообще с дитем все дело крепче. Они поженились тридцатого апреля (чтобы не в мае было все это, чтобы не маяться), а госэкзамены Галина Петровна сдавала уже с явным пузиком – а явным оно было в немалой степени и потому, что она всячески старалась его выпячивать, добиваясь таким образом естественной мягкости отношения со стороны экзаменаторов. А поскольку она все годы училась хорошо и старательно и была активной комсомолкой, то получила Галина Петровна красный диплом. Она даже ухитрилась выйти на работу в конце августа, чем и заработала оплаченный отпуск по беременности и родам и возможность сидеть дома с Аллочкой достаточно долго. С деньгами у них особых проблем не было, потому что Сергей Митрофанович за свои – тогда еще лейтенантские – погоны получал ничего себе по тем временам, а комнату им дали на его работе еще до родов.
Потом Галина Петровна вернулась на работу, побыла необходимое время английской училкой, быстренько вступила в партию, после чего плавно переползла в РОНО. Где и выросла до зав отделом, зарекомендовав себя серьезным работником и активным коммунистом (сожрав, для разгона, на унавоженной – лично и самостоятельно – идеологической почве свою непосредственную начальницу). А ставши зав отделом, принялась вострить зубки и на тех, кто повыше, так что ее от греха быстренько переправили в министерство просвещения – в международный отдел, поскольку она в процессе трудоустройства, с разрешения Сергей Митрофановича (и с ведома его начальства) подчеркнула, где работает ее муж (неоднократно, кстати, повышенный в звании к этому времени, как старательный и инициативный офицер). Вскоре выяснилось, что ее министерское начальство и начальник Сергей Митрофановича вместе служили в одной из западных стран, и это способствовало сближению Галины Петровны со своим начальством. Но особенно далеко заходить она не спешила, тем самым всячески подстегивая свое начальство к взаимодействию с бывшим сослуживцем для приведения в действие соответствующих рычагов, имея в конечной перспективе получение Сергеем Митрофановичем служебной квартиры. Наконец все предпринятые усилия дали необходимые плоды, и вот примерно через год Галина Петровна пригласила своего начальника на предварительное новоселье, где, после соответствующей выпивки и закуски, она честно расплатилась с ним. Вступив во владение ее прелестями, начальник, сказать откровенно, поразился несоответствию между внешними данными Галины Петровны (рост сто шестьдесят семь, сорок восьмой размер, третий номер, натуральная блондинка) и тем, что она представляла собой в постели. А в постели Галина Петровна из принципа старалась ничего такого не делать, считая, что раздевшись и легши горизонтально, она и так оказывает великую честь партнеру. Для троих студентиков, предшественников Сергей Митрофановича, а также для пары знакомцев в последующие годы этого было вполне достаточно. А вот нынешнему начальству, имеющему разнообразный зарубежный опыт, хотелось большего. Но Галина Петровна с идеологическим негодованием (она так и сказала: "Не наши это штучки, извращения какие-то буржуазные") отвергла его притязания на западные формы секса, и тот, будучи мужиком в душе невредным, махнул рукой на Галину Петровну и не стал поминать ей о всех своих усилиях по решению жилищного вопроса. К тому же, будучи опытным бойцом идеологического фронта, он нутром чуял, что эта баба в качестве врага может представлять реальную опасность. Поэтому он приблизил ее в качестве сначала доверенной сотрудницы, а потом, убедившись в ее деловых качествах, сделал своей заместительницей, и с тех пор не знал горя с подчиненными – потому что все причитающее им количество горя те стали получать исключительно от Галины Петровны.
Много полезного почерпнула Галина Петровна в министерстве. Как вести идеологическую борьбу с чуждыми зарубежными влияниями и с отечественными конкурентами, как клеить ярлыки на всех переходящих ей дорогу и оставаться при этом белее снега в глазах вышестоящих товарищей, и даже как общаться с иностранцами – поскольку в этом, собственно, и заключалась задача ее отдела. Все эти навыки сослужили ей добрую службу на новом месте, в Интуристе. Собственно говоря, сукой она была прирожденной, и науке пожирания ближнего ее особо учить не требовалось, а вот приобретенное умение составить письмецо за рубеж по-английски, разобраться в присланных из ЮНЕСКО рабочих документах и проделывать аналогичные несложные штучки позволило ей, особенно на первых порах, не предстать на новом месте в смешном виде. На комплименты же интуристовского начальства (отлично понимающего, кого и откуда им прислали на освободившееся место) она отвечала, небрежно пожимая плечиком: "Все-таки в последнее время я была исключительно на международной работе…"
Направляясь по утрам в свой кабинет, Галина Петровна никогда не зажигала свет в проходной комнате, где стояли столы ее подопечных. Отчасти демонстрируя свою рачительность и заботу о народной копейке, но главным образом для того, чтобы не упустить момента, когда первый пришедший на работу сотрудник щелкнет выключателем и тем самым обозначит себя. Подчиненных Галина Петровна не любила и опасалась. И была уверена, что ее они презирают и ненавидят – хотя бы за плохой английский и за хорошо устроенную семейную жизнь. Подчиненные были в основном сверстницы, инязовские девицы, и Галина Петровна спиной, шкурой, брюхом чувствовала, как они потешаются над нею. Не тут, разумеется, не в конторских стенах – где никто и слова сказать не смеет без опаски и без оглядки, – а во время поездок по дальним маршрутам, сидя в какой-нибудь грязноватой самаркандской или шикарной рижской гостинице за чашкой чая после утомительного рабочего дня. Галина Петровна считала себя человеком объективным, и потому признавала, что работа у ее подчиненных нелегкая, нервная и неблагодарная. К тому же еще и рабочий день ненормированный и очень длинный. Столь же искренне она полагала, что в периоды, свободные от суеты с делегациями, ее девочки отдыхают душой и телом. Ведь впрямь: всего делов-то прийти на службу к девяти, а ровно в шесть можно уже по домам. И не драть глотку – и в жару, и в дождь, и в холод, – рассказывая про мутные делишки российских государей, а сидеть в уютной, теплой комнате за письменным столом. И изучать методические пособия по новейшей истории – поскольку роль какого ни на есть Ивана Грозного четко и однозначно определена советской официальной историографией, а вот на что следует обратить внимание интуристов в свете решений очередного съезда КПСС – вопрос непростой. А решением его как раз и занимаются Галина Петровна и ее руководящие коллеги. Имеется соответствующий Методический совет, который вырабатывает рекомендации, основываясь на партийных документах и специальных материалах, поступающих из вышестоящих организаций, ведающих агитационно-пропагандистской деятельностью. Галина Петровна, как зам председателя этого Совета, отвечает за своевременное доведение до сведения гидов-переводчиков актуальных методических материалов. Равно как и за качество их усвоения. Она же принимает самое активное участие в написании этих материалов – на пару со своей новой здешней подругой, Люсьеной.
Люсьениного отца тоже звали Петр, но вечной загадкой было и пребудет: зачем этот коренной русак дал своей единственной дочери такое нерусское имечко. Люсьена Петровна очень переживала по этому поводу в детстве, хотя и пыталась везде представляться как Люда. Когда подошел шестнадцатилетний возраст, она сгоряча чуть было не переменила имя, да мудрый майор в паспортном столе милиции сказал ей: "Зачем тебе, девочка, жизнь свою калечить. Вдруг дослужишься до высокого поста, а там придется заполнять спецанкету с пунктом "Изменяли ли когда-нибудь имя?" И ответишь утвердительно – не видать тебе карьеры. Ведь тут дело в принципе: меняла? – меняла! А кем ты была до того – Люсьеной или, не приведи Господь, Сарой – никого уже интересовать не будет…" Отговорил ее майор, спасибо ему несказанное за это. Сама Люсьена Петровна с течением времени к своему имени подпривыкла, а когда поступила в Высшую школу профдвижения, никаких Людмил Петровн уже просто-напросто не допускала. А одному ответственному товарищу, принимавшему ее на работу в ВЦСПС, она так прямо и сказала: "Мой отец, Петр Иванович, коренной русский человек, из крестьян, из наших кормильцев, стало быть. И если он так назвал свою дочь, утеху сердца – а я была младшая в семье, до меня трое братанов – если он назвал меня так, значит, чуяла его российская душа". Ничего на это не возразил начальник, глядя в ее голубые пронзительные глаза. А она небрежно поправила свои золотистые волосы, еще небрежнее положила ногу на ногу – движения все рассчитанные, проверенные, опробованные. Не девочка малая, в самом-то деле. Ничего, значит, на сказанное ею не возразил начальник, а только как бы поинтересовался, как бы уточнил: "Значит, Люсьена Петровна, придаете особое значение своим крестьянским корням?" – "И не просто крестьянским, а тому, главное, что предки мои – из сердца Российского, из Нечерноземья", – твердо отвечала Люсьена Петровна, как бы невзначай поддернув слегка подол юбки. Приняли ее на работу – на важную, хорошо оплачиваемую. Ну, а то, что начальник взял ее с собой в командировку в первую же неделю ее вступления в должность – так ничего странного в том не было. Как ничего странного не усмотрела Люсьена Петровна и в том, что в первый же вечер в тульской обкомовской спецгостинице начальник после ужина позвал ее к себе в номер, ознакомиться кое с какими рабочими материалами. Люсьена Петровна ничему не удивилась – удивился начальник ее познаниям. Он так и сказал ей: "Ну, ладно я – за границей пожил, разного навидался, хотя бы по телевизору тамошнему. А ты-то, Люська, откуда все эти штуки знаешь?" – "У меня, Коленька, – нагло улыбнулась Люсьена Петровна (и съел Николай Степанович и улыбочку, и обращение фамильярное), – у меня один учитель: Жизнь с большой буквы. Я иду по жизни с широко открытыми глазами и не стесняюсь учиться всему, чего я еще не знаю. И тебе, Коленька, спасибо за учебу. Ты поверь: русская баба все такие вещи может делать не хуже французской ****и". – "А то и лучше", – искренне отозвался Николай Степанович, зав отделом по должности, подполковник ГБ по званию. – "А то и лучше", – покорным голоском отозвалась Люсьена Петровна, в тот момент еще лишь старший референт. И почувствовала, что ее карьера начинается хорошо и перспективно. И не ошиблась в своих предчувствиях. Николай Степанович, отсидев положенный срок на завотдельской должности в Союзе (и сделав Люсьену тем временем своим замом), снова отбыл в долгосрочную загранкомандировку. Поставив накануне отъезда свое начальство перед дилеммой: или сажайте Люську на освобождаемое мною место, или переводите в другое ведомство, но с солидным повышением. А тут как раз и подвернулась эта интуристовская вакансия. Всем хорошо местечко – а главное, есть возможность выездов. То есть, снова смогут видеться Люся с Колей, голубки неразлучные – да к тому же не в удручающей роскоши номера люкс калужской или пензенской гостиницы, а в нормальных условиях комфортабельного отеля в одной из европейских столиц. Хоть в Вену Люсьена Петровна выезжала по неотложным служебным надобностям, хоть в Брюссель или Амстердам – Николай Степанович тут же подваливал к ней под бочок из своей парижской штаб-квартиры, благо в Центральной Европе все города считай что рядышком.
Люсьена Петровна с Галиной Петровной – как тезки по отцу, как новички и чужаки в системе, как сверстницы, как не-москвички, как красивые бабы, наконец – сошлись довольно близко. Спелись по многим позициям и уже всерьез показывали зубки местным старожилам. На производственных совещаниях, на партсобраниях, на профактиве всегда сидели рядышком: зампред и зав отделом, свеженькие, гладкие, роскошно одетые, благоухающие и сияющие французской косметикой. И вместе с тем – непримиримые бойцы за чистоту партийной линии, строжайшие поборницы исполнительской и трудовой дисциплины, бескомпромиссные ревнительницы морального кодекса строителей коммунизма. Правда, что касается последнего, то здесь наблюдались между ними некоторые различия. Люсьена Петровна была скорее склонна закрывать глаза на действия подчиненных, связанные с куплей-продажей и прочим товарообменом по части иностранного ширпотреба, но проявляла беспощадность к позволяющим себе половые и вообще личные контакты с гражданами и подданными иностранных государств. Галина же Петровна, напротив, очень ревностно (чтобы не сказать, ревниво) относилась к подчиненным, вздумавшим предстать пред ее очами пусть даже в ширпотребе, но из Галери Лафайет или от Маркса и Спенсера, зато при разборе персональных дел она решительно требовала самых веских доказательств вины подозреваемых в аморалке. Известен случай, когда она повернула решение партбюро по делу ее подчиненной – напрямую заявив самому завкадрами, выступавшему в качестве главного обвинителя: "Боюсь, что мы имеем дело с обыкновенным наветом". А когда тот, побагровев от ярости, прохрипел: "Какие-такие тебе, Галина Петровна, еще нужны доказательства? Фотографии ее голой жопы, что ли?" – Галина Петровна спокойно улыбнулась и выстрелила из главного калибра: "Я тут на досуге мужа посвятила в это дело. И он знаете что мне сказал? Буквально следующее: Делать вам нечего, если такой хренотой занимаетесь – вместо подлинной идеологической борьбы!" Завкадрами даже полиловел, но тут вступила Люсьена Петровна со словами: "И впрямь, Игорь Ананьевич, вы бы лучше следили за тем, чтобы сотрудники вовремя на работе появлялись. А то вчера я зашла к вам в управление – в девять ноль пять, заметьте – а два стола пустуют. Это не порядок". Надо ли говорить, что спасенная ими гид-переводчица первой категории Лариса Молочайко обернулась вернейшей агентессой; она, в частности, сигнализировала о том, что ксерокс в управлении кадров используется для размножения посторонних материалов. И хотя девицы, разумеется, копировали никакой не диссидентский криминал, а всего лишь переводную французскую диету для похудания, обе Петровны устроили громкое дело, с привлечением ведомства Сергей Митрофановича, и сковырнули кадровика, преподав заодно и всем остальным горький и весомый урок. А тут такое совпадение: засыпался на своей основной должности один из подчиненных Николая Степановича (и был выслан из Парижа в 48 часов); место будто бы специально для него и освободилось. Звали его, кстати, как нарочно: Олег Петрович.
Олег Петрович, человек новой формации, привез из Парижа, помимо обязательного для нормального человека барахла, еще и немало книг, в том числе таких, которые не очень-то были распространены в Союзе. Располагал он, в частности, полным текстом "Мастера и Маргариты" и на производственных совещаниях взял обыкновение цитировать Ивана Бездомного: "До чего вы все интуристов обожаете. А среди них, между прочим, разные попадаются". После чего развивал эту мысль со страстной горечью человека, пострадавшего от действий контрразведки потенциального противника. Еще он при каждом удобном случае говаривал, красиво грассируя: ; la guerre, comme ; la guerre . Например, когда выгонял, одну за другой, бывших подчиненных бывшего Игоря Ананьевича, заменяя их дочерьми или любовницами своих дружков с Лубянки. Или когда провел мощную кампанию против заведующей отделом франкоязычных делегаций. Так случилось, что мадам, будучи в парижской командировке, вздумала повести себя не совсем адекватно, а именно: напрямую отказалась выполнить поручение Николая Степановича, ссылаясь на неполучение в Москве соответствующих инструкций. Николай Степанович позвонил Олегу Петровичу и сказал открытым текстом: "Убрать дуру!" Дура имела немалый рабочий стаж в туризме, не говоря уж о соответствующих покровителях, – тем не менее, Олег Петрович сковырнул ее в течение месяца, лишний раз продемонстрировав сомневающимся, кто истинный хозяин в стране. Или когда он объявил крестовый поход за укрепление трудовой и исполнительской дисциплины, рассылая сотрудниц своего управления для сбора всесторонней информации по местам работы гидов-переводчиков; известно, что персонал интуристовских гостиниц и ресторанов, интуристовских залов ожидания в аэропортах и на вокзалах, проводники фирменных поездов, капельдинерши Большого театра, Дворца Съездов, Зала Чайковского – список может быть продолжен – в массе своей испытывают к переводчицам чувство иррациональной зависти и вполне рациональной злобы, так что особенно уговаривать их не приходилось, и стучали они от чистого, что называется, сердца. Собранную таким образом агентурную информацию Олег Петрович прокачивал со своими подружками, Петровнами же, после чего следовали оргвыводы.
Меньше чем через полгода эта славная троица, сии птенцы гнезда Петрова, уверенно затерроризировали трудовой коллектив, утвердив новый порядок и продолжая насаждать новые стратегические концепции. В частности, они приналегли на так называемую "аналитическую работу". Был составлен длинный список вопросов, которые гиды-переводчики должны были вроде невзначай задавать своим туристам. Из ответов, какими бы фрагментарными они ни были, опытный Олег Петрович лепил цельные картинки, с четко прорисованными деталями на переднем плане, с перспективой и даже с сюжетом. Высокое начальство в высоком доме рассматривало эти картинки с одобрением, отзываясь примерно так: "Настоящий разведчик всегда найдет материал, важный для родины. Тем более молодец майор – после высылки из страны пребывания не раскис, не запил, а проявляет инициативу. И приносит пользу". Обе Петровны тоже были отмечены в положительном смысле, с присовокуплением замечания: "Молодцы бабы! Настоящие боевые подруги!" (имелись в виду их отношения с Николаем Степановичем и Сергеем Митрофановичем, соответственно). Настал момент, и их пригласили – всех троих – в Большой дом, и там, в огромном кабинете худощавый, внешне неприметный мужичок в штатском угощал их чаем с сушками. О чине мужичка можно было только догадываться по поведению присутствовавшего при сем мужа Галины Петровны. После второго стакана чая и напутствий на дорожку ("Так держать, товарищи! Еще больше активности и партийной бдительности!") гости были отпущены, а Галине Петровне хозяин кабинета сказал: "Задержись-ка на секунду". И когда тяжелая, обитая кожей под сафьян дверь закрылась за Олегом Петровичем и Люсьеной Петровной, штатский мужичок добавил, обращаясь к Сергей Митрофановичу: "Есть мнение, что надо будет твою жену использовать по делу, когда поедете в Англию. Мы провентилируем этот вопрос с Александром Александровичем и составим для нее специальную программу подготовки. Так что, Галина Петровна, будь готова к выполнению спецзадания Родины".
Вечером Сергей Митрофанович принес торт и шампанское, а потом, в постели, он долго и страстно объяснял жене, какое им оказывают доверие и как важно будет получать в Англии две зарплаты. "У нас намечается запись на дачные участки. Через полгодика, как раз к отъезду, авось пройдет жеребьевка. А там – пока проведут дороги, пока протянут электричество, пока решат вопрос с водопроводом… Мало того, не исключен и магистральный газ, а то и вообще канализация… Так что строительство все равно раньше чем через три года не начнется. Тут-то мы как раз и вернемся. И сможем позволить себе двухэтажную кирпичную дачу, с гаражом. И машину сменим – возьмем "Волгу" экспортную…" – "А ведь как нам завидовать будут…" – умудренным голосом протянула Галина Петровна. – "Этого ни при каком раскладе не избежать, – обречено отозвался муж. – Да только если у нас будут две зарплаты – оснований для разговоров меньше. Заработали честным трудом – и пошли бы все к этой самой матери". Какое-то время они лежали молча. Потом Сергей Митрофанович разведывающей рукой дотронулся до груди Галины Петровны, но та только фыркнула и как ни в чем не бывало продолжила деловой разговор: "А кто тут будет следить за нашими интересами? Сам знаешь, как бывает: нет человека три года – и водопровод не подвели как надо, и еще какую-нибудь гадость сделали". – "А Олег и проследит. Он тоже будет в нашем дачном кооперативе – по старой памяти. В ближайшие пять лет ему дальше Мисхора поездки не светят. А мы ему всякую хреновину для дачи привезем. Набор каминный – кочерга там, совок, щипцы. Купим на Портобелло за гроши – а сколько удовольствия". – "Набор каминный – это какая же тяжесть. Представляешь, одна только пересылка во что обойдется". – "Не боись, у нас там будут возможности. Закупим для всего кооператива лопаты английские и всякий садовый инвентарь по оптовым ценам и перешлем контейнер официальным образом. В кооперативе сын Александра Александровича, так что старик даст указание посодействовать. Ну, конечно, по возможности, не наглея. А все соседи дачные помнить будут, кто их лопатами обеспечил. В правление меня выберут…" Эти мечты так возбудили Сергей Митрофановича, что он рискнул даже проявить настойчивость и провел чуть дрожащей рукой по супружескому бедру. Видать, заманчивые перспективы воспламенили и Галину Петровну, потому что она – впервые за много лет – позволила мужу вторично за одну ночь справить удовольствие. "Ладно, – шепнула она, – давай, только по-быстрому". Она безразлично раздвинула ноги и, пока обрадованный муж дергался, сопел, ерзал и вообще проявлял страстную активность, представляла себе крытую веранду, камин и мужика в джинсовом костюме, активно шурующего там английской кочергой. Это был какой-то абстрактный мужик, не похожий ни на одного из знакомых – но уж безусловно не ее муж. Позволить ему порезвиться сверх нормы – ладно, тем более в такой важный день. Но представить себе его лицо, в тот момент, когда он торчит внутри ее мерзостной занозой – нет уж. Фигушки. Она спокойно дождалась, пока он кончит, потом безразлично выскользнула из-под него и пошла в ванную. С подлинным наслаждением набросив свой роскошный японский халатик – в стиле кимоно, купленный ею недавно на премию, о которой мужу не обмолвилась ни словечком. Стоя под душем, она с привычно-брезгливой гримасой тщательно промывала все те места, где только что побывал ее благоверный. И чтобы отвлечься от противных ощущений, старалась думать о приятном. Представляла, как она плещется под душем в лондонской квартирке, а потом надевает шикарный французский пеньюар, купленный за гроши на рождественской распродаже. Она так явственно вообразила себе и эту ванную, и розовый, в цветочках, кафель, и золотистый крючок, на котором висит пеньюар, и саму эту прозрачную одежку, с кружевной отделкой, выгодно подчеркивающей красоту ее груди – что намыленные пальцы ее сделали несколько непроизвольных, но вместе с тем вполне целенаправленных движений, и все тело Галины Петровны сотрясла сладострастная судорога. Галина Петровна перевела дыхание, неопределенно усмехнулась, тщательно вытерлась огромным махровым полотенцем и, вернувшись в спальню, какое-то время лежала с прижмуренными глазами, сохраняя эту неопределенную усмешку на губах. Вскоре она спокойно уснула.
Утром Галина Петровна, вспомнив случившееся, не могла удержаться от все той же усмешки. На работу она пришла в превосходном настроении. Убедилась, раскрыв ежедневник, что никаких срочных дел до обеда не запланировано, и достала из второго левого ящика стола папку номер семь с методическими материалами. Ее подчиненные должны были приносить не только ответы на специфические вопросы Олега Петровича, но и вопросы, самостоятельно задаваемые туристами. Галина Петровна обобщала плоды капиталистического любопытства, типизировала их и готовила рекомендуемые ответы. Очень любила она эту работу. Прямо чувствовала, сидя за письменным столом, как ставит на место заокеанских умников, как обрывает их, умывает и заставляет с позором заткнуться. Вот и сейчас она разложила бумаги из папки номер семь, просмотрела накопившиеся вопросы и выбрала вот такой: "Могут ли западные туристы свободно общаться с советскими людьми". Усмехнулась – но уже не ночной, неопределенной, а твердой производственной ухмылкой ("Хрена вам! Специально таким образом разрабатываем программу пребывания, чтобы у вас ни минутки свободной не оставалась!"), отвинтила колпачок "паркера" с золотым пером и, после непродолжительного раздумья, принялась писать своим ровным круглым почерком: "Бесспорно, могут. Такое общение – это личное дело каждого туриста. Что же касается нашего учреждения, то мы, конечно, оказываем содействие туристам в организации встреч с советскими специалистами, с активистами обществ дружбы, с деятелями науки и культуры, представителями общественности" . Галина Петровна перечитала написанное, поправила хвостик у буквы "б" в слове "обязанность" и в целом осталась довольна собой. Подколола листок с ответом к листку с вопросом, положила их в папку для машинистки. И принялась выбирать из пачки следующий вопрос классового неприятеля: "Почему в СССР возник дефицит в торговле с Западом?", "Разрешается ли у вас слушать западные радиостанции?", "Могут ли члены КПСС публично высказывать собственное мнение?"… Наконец, он положила перед собой листок, на котором значилось: "Почему в СССР запрещены забастовки?" и стала набрасывать тезисы для ответа. Тут зазвонил телефон. Галина Петровна нервно дернулась: в такую рань это или начальство, или ЧП. В трубке зазвенел голосок Люсьены Петровны: "Подруга, заходи часикам к десяти, чайку попьем. И есть важный разговор по поводу вчерашнего. Нет-нет, никаких Олегов, и вообще никого. Только мы с тобой".
Разговор Люсьена Петровна начала прямо и откровенно: "Ну, что, мать, уходишь в другие сферы? Переросла эту лавочку?" Галина Петровна открыла было рот, но Люсьена Петровна продолжала столь же напористо: "Дурочка, да я только рада за тебя. Дело в другом: если ты через полгода отчаливаешь – следует подумать о замене. Сама посуди: нам с Олегом нужен на этом месте полностью свой человек, а иначе всякие могут быть варианты. Местная сволочь из числа недобитых тут же поднимет голову, начнутся свары, склоки. На хрен нам это сдалось, сама посуди. В общем, надо обдумать все всерьез. Хорошо бы вне этих стен – сама понимаешь". – "А давай после работы поедем ко мне. Дочь сегодня у подруги на дне рождения, муж будет поздно. Посидим, пообедаем, поговорим…" – "Выпивка дома есть?" – "Обижаешь, начальник!" – "Ну и лады. Тогда спланируй день таким образом, чтобы часика в четыре мы могли отвалить…"
К пяти часам подруги уже активно толклись на кухне Галины Петровны. Пообедали; снарядили и выпроводили дочь. Рачительная Галина Петровна смешала коктейль на основе недопитого вчера шампанского с вермутом, водкой и вишневым компотом. Подруги перебрались в гостиную и залезли с ногами на диван, имея в пределах досягаемости, на столике, стаканы с коктейлем, тарелочки с орехами, печеньем и кусками недоеденного вчера торта, а также начатую коробку шоколадного набора. И в течение часа плотно обсуждали производственные проблемы, активно прихлебывая серьезную смесь. Порешили на том, что когда Александр Александрович возьмет Галину Петровну в оборот, они пригласят на ее место дублера, и Галина Петровна сама будет вводить ее в курс дела. "Или его, – вдруг сказала Люсьена Петровна. – Есть у меня один малый на примете…" Галина Петровна хихикнула и подмигнула начальнице. Та мигнула в ответ: "Да, и не скрываю. Это ты у нас девушка скромная. А мне, кроме мужа, всегда нужен хотя бы еще один. Чтобы я могла с ним кончить как я хочу. Николай Степанович приучил меня к такой жизни: хоть раз в неделю, но кончать, со стонами и кусанием за разные места. А ты, подруга, кстати – поделись, раз уж пошла такая пьянка – ты-то сколько раз в неделю кончаешь? С твоим амбалом, небось, никаких любовников не надо…" Галина Петровна сделала большой глоток, глубоко вздохнула – и вдруг принялась рассказывать все. Как ей неинтересно с мужем. И вообще не интересно. И что она всех этих дел в свои тридцать шесть так и не понимает. А вот вчера, в ванной, неожиданно для себя… И она во всех деталях рассказала, как оно было, как муж драл ее дважды, причем второй раз чуть ли не полчаса, а ей – хоть бы хны. И как потом она привела себя в состояние экстаза – и даже не столько пальцами, сколько представив себе явственно французский серый с бежевым пеньюар и английский розовый кафель в мелкий голубой цветочек.
Люсьена Петровна внимательно выслушала эту взволнованную исповедь и, чуть помявшись, спросила: "Ну, а с бабами?.." – "Что – с бабами?" – от души удивилась Галина Петровна. – "Ну, это самое. Да вижу, вижу, что и не пробовала даже. А зря. Между нами, девочками, оно как-то сподручнее выходит. Мы же знаем друг дружку как самих себя. Все наши местечки потаенные и заветные. И с презервативами разными возиться не надо, и о последствиях не беспокоишься". Тут подруги по идеологической борьбе как-то резко приумолкли, пристально и недоверчиво уставясь друг на дружку. Потом Галина Петровна неуверенно спросила: "А ты что – пробовала?.." – "Нет, больше по рассказам", – ответила осторожная Люсьена Петровна. И после короткой паузы добавила, как бы для полной отмазки: "Мне дай Бог с мужиками со всеми управиться. Предложений много, но времени катастрофически не хватает". – "А если бы хватало?" – безразличным тоном уточнила Галина Петровна. – "Хватало бы времени, – мечтательно произнесла Люсьена Петровна и даже потянулась сексуально при этих словах, выпятив свою впечатляющую грудь, – я бы, подруга, всем давала…" – "Всем-всем?" – недоверчиво переспросила Галина Петровна. – "Ну, тем, кто мне нравится". – "А тебе многие нравятся?" – "Да как сказать", – неопределенно ответствовала Люсьена Петровна, явно давая задний ход и убоявшись своего ненужного откровения. Впрочем, Галина Петровна уже и сама готова была прекратить развитие щекотливой темы. "Давай-ка чайку поставим", – сказала она и решительно направилась на кухню. Люсьена Петровна последовала за ней, со словами: "По чашечке, и я поехала". – "Погоди, – сказала Галина Петровна. – Сейчас позвоню мужу, чтобы он забрал ребенка из гостей, а потом машина тебя отвезет…"
Примерно через час прибыло на казенном транспорте семейство Галины Петровны, и Сергей Митрофанович тактично предложил Люсьене Петровне проводить ее и представить водителю. Подруги сердечно расцеловались на прощанье, Люсьена Петровна чмокнула и дочку Аллочку. А когда они с Сергеем Митрофановичем вошли в кабину лифта, она коротко шепнула: "Теперь – твоя очередь". И прижалась к нему. Этот первый поцелуй оказался довольно неожиданным для Сергей Митрофановича, который, откровенно говоря, даже не помнил, на "вы" или на "ты" он с начальницей жены и любовницей Николая Степановича. А та, отстранившись после поцелуя, сказала проникновенно: "Я представляла себе, насколько ты хорош, но даже и не думала, что ты так хорош. Идиотка Галина, такого счастья не ценит. Позвони мне завтра. Ты же сможешь днем на часок вырваться?" – "А куда?" – как ни в чем не бывало уточнил Сергей Митрофанович. – "Есть у меня конспиративное местечко. Подружкина квартира. Ну, позвонишь?" – "Как только выдастся свободная минута". – "Ты мне не на минуту нужен. И не тяни со звонком – очень мне тебя захотелось".
Когда, уложив дочку спать, любящие родители и супруги сели выпить чайку в теплой семейной атмосфере, Галина Петровна подробно изложила первую – деловую – часть своего разговора с Люсьеной Петровной, полностью опустив при этом вторую, личную. Сергей Митрофанович тоже как-то ни словом не обмолвился о беседе в лифте, а принятое дамами производственное решение в принципе одобрил, велев только дать ему сведения на кандидата в дублеры для оперативной разработки – "потому что сейчас вашей организации у нас стали придавать особое значение, и не хотелось бы допускать туда случайного человека. А Люська твоя – она, конечно, пользуется уважением, как сотрудница Николая Степановича, но мало ли с кем она сейчас путается и кого может притащить…" Супруги вдумчиво помолчали, допивая чай, а Сергей Митрофанович тем временем прикидывал про себя: "На хрен мне сдалась эта сучка. Таскаться куда-то по ее подружкам – не хватало только, чтобы засекли, и дошло до Николая Степановича. А ведь с другой стороны – не влепишь ей разок-другой, она такого настучит тому же Николаю Степановичу… Возьмет и скажет, что по ее мнению Галина не подходит для командировки. И привет – одного-то меня не пошлют ни в коем разе… Ладно, небось на этой явочной квартире у подружки она чешется с кем попало, так что на еще одного мужика никто внимания не обратит. И ведь в койке она, небось, хороша… А вообще-то, как человек, наверное…" И неожиданно для самого себя сказал вслух: "А вообще-то Люська твоя – небось, сука порядочная. В разных смыслах. Так что ты, Галчонок, подумай лучше сама насчет своей преемницы. Как следует подумай. И если окажется подходящий человек, мы тебя поддержим".
На утро Галина Петровна методично принялась составлять первый, самый общий вариант списка кандидатур. Дело продвигалось туго. После сорока минут размышлений и пересмотра записных книжек она вдруг поняла, что не в состоянии назвать хотя бы пятерых человек, которым можно было бы доверять пусть даже в ограниченной степени. Этот вывод оказался не то чтобы неожиданным – но, во всяком случае, огорчительным. Галина Петровна даже обрадовалась, когда в проходной комнате зажегся свет – значит, возник законный повод запихнуть эти проклятые бумаги в ящик стола и заняться текущими делами. Она автоматически глянула на часы: когда появилась первая сотрудница? Без двадцати девять? Очень хорошо! – и пошла посмотреть, кто именно пришел. Первую сегодняшнюю ласточку звали Наташа; было ей не то за, не то под тридцать, хорошенькой ее никто бы не назвал, хотя мордочка, украшенная очками в модной оправе, была вполне ничего, и то же самое можно было сказать о фигуре. Одевалась Наташа с учетом новейших веяний, но никакого шика себе не позволяла (да и с какой бы стати, учитывая ее зарплату). Словом, если охарактеризовать ее одним словом, то слово это будет: "никакая". За такую обыкновенность Галина Петровна относилась к ней хорошо. Вернее сказать, ее неприметность не давала Галине Петровне поводов относиться к ней плохо; хорошее же отношение определялось тем, что Наталья писала подробные отчеты и давала меткие характеристики своим туристам. Наташа, увидев начальницу, прекратила рыться в ящике своего стола и сказала: "Ой, Галина Петровна, вы здесь – как кстати. Группа сегодня уезжает на маршрут, и я хотела еще вчера посоветоваться с вами, а вас к вечеру уже не было". – "Да, пришлось посетить смежную организацию, тоже, между прочим, для консультации", – солидно отозвалась Галина Петровна и внутренне усмехнулась, припомнив, как они с Люсьеной Петровной обсуждали вчера проблемы своей половой жизни. – А у вас какие проблемы, Наташенька? На завтрак, кстати, не опоздаете?" – "У нас выезд в аэропорт в половине двенадцатого, так что завтрак я назначила на десять, чтобы они после еды без дела не болтались". – "Разумное решение, – одобрила Галина Петровна. – Ну, так я слушаю вас. Или, может, лучше пойдем ко мне?" – "Да, пожалуй. Я вот только найду одну вещь, ладно?" Галина Петровна кивнула головой и направилась в свой кабинет, а Наташа снова принялась перебирать бумаги в столе. Наконец, поиски ее увенчались успехом, и она проследовала за начальницей.
Плотно закрыв за собой кабинетную дверь, Наташа достала из сумочки пару исписанных листков. "Вот, это предварительный отчет, пока по Москве. И я прямо скажу, Галина Петровна, не нравится мне одна дамочка. Уж больно она активно во все дырки лезет. И обо всем отзывается вроде бы положительно, но с такой, знаете, издевкой. Постоянно спорит с членами группы, создает нервозную, нерабочую атмосферу. Ну, я там все пишу в подробностях…" – "Вы полагаете, Наташа, – осторожно уточнила Галина Петровна, – что имеет место спланированная провокация?" Наташа сняла свои шикарные очки и, прищурившись, твердо посмотрела на начальство: "Как минимум, Галина Петровна, как минимум". – "А как максимум?" – и голос Галины Петровны дрогнул. – "А как максимум – надо бы к ней как следует присмотреться". – "Хорошо, Наташенька. Молодец, что так серьезно относитесь к своим непростым обязанностям. Я внимательно ознакомлюсь с отчетом и информирую по инстанциям. Так вы считаете, что есть смысл установить за ней наблюдение на маршруте?" – "Это было бы очень целесообразно", – серьезным голосом сказала Наташа. И, снова водрузив на нас очки, посмотрела на часы: "Ой, мне надо бежать". – "Да-да, разумеется. Счастливого маршрута, Наташенька. Еще раз спасибо за службу. Мы с вами войдем в контакт – если потребуется, то по спецканалам. Успеха!"
После ухода подчиненной Галина Петровна дважды перечитала отчет, потом достала из сейфа список группы, пребывающей в стране под Наташиным попечительством, и внимательно изучила те куцые строчки, что содержали информацию о некой мисс Томпсон, 59 лет, из Нью-Йорка, штат Нью-Йорк. Потом она, постукивая по столу карандашиком, прочла весь список целиком, потом – по третьему разу – отчет Наташи, после чего сложила все эти бумаги в непрозрачную папку и набрала внутренний номер Олега Петровича. Тот, ознакомившись с принесенными ему документами, сказал: "Лично я считаю – есть смысл установить за старой коровой наблюдение. Даже если в этом, – он встряхнул листочки, исписанные старательным Наташиным почерком, – ничего особенного и нет, все равно пусть там, на местах, попрыгают. Тем более что мы давно уже никаких мероприятий не устраивали, и народец малость подобленился. Ну, а если что-то реальное обнаружим – тем лучше. И тебе небесполезно перед отъездом, и нам, остающимся… Кстати об отъезде – тут мне твой супруг звонил. Хочет пообщаться насчет дачных и прочих дел. Давайте подгребайте в субботу часикам к четырем. Пообедаем и все обговорим. Как у тебя выдастся свободная минута, свяжись с моей половиной и обсудите детали. Лады? Ну, давай тогда, а я оповещу народ по маршруту".
Таким образом, уже в первом городе маршрута, Киеве, в аэропорту Борисполь, Наташу встречали не только дежурный методист (блеклая девица в джинсах, малопривлекательно обтягивающих ее перекормленную задницу), но и гладкий молодой человек с холеными усиками, представившийся группе как "Заведующий отделом местного отделения Интуриста – я буду сопровождать группу в знак особого уважения к высокому статусу наших гостей". Наташе он сказал отдельно: "Сашей меня зовут. По указанию Олега Петровича нахожусь с вами непрерывно. Где эта старая задница? Ну, Томпсон эта – покажи мне ее. Надо же, а с виду невинная бабулька. Ладно, будем разбираться. Возьми, кстати, мою карточку – там и домашний телефон, а вот это – круглосуточный дежурный в Управлении. В случае чего – звони, не стесняйся. Уж лучше перебдеть, чем недобдеть, сама знаешь…"
В автобусе Саша взял микрофон и на приличном английском вступил в прямой контакт с группой, всячески подзуживая дорогих гостей не стесняться и задавать любые вопросы. Народ, утомленный перелетом и умиротворенный обильным обедом (в ресторане аэропорта дают сказочный украинский борщ и не жалеют пива), предпочитал дремать, но Саша был неутомим и настойчив. Тогда к нему подошел народный посланец, некий Сэм Джонсон, юрист из Денвера, штат Колорадо, и сказал ему буквально следующее: "Мы благодарим вас за прекрасный прием. Мы также ценим вашу открытость и откровенность. В другое, более подходящее время, мы с удовольствием поговорим с вами по душам. Но сейчас мы несколько притомились и не готовы к серьезной беседе. Вместе с тем мы понимаем, что ваша экономика – плановая и что ваши планы на сегодня предусматривают такую беседу. В этой связи у меня имеется компромиссное предложение: наша группа делегирует представителя для общения с вами, уполномоченного задать все возможные щекотливые вопросы. Есть у нас некая мисс Томпсон, которая прямо-таки жаждет получить сведения самого всестороннего характера. Так что если вы не против, то – вот она, мисс Томпсон, на сидении непосредственно за вами".
Таким образом, юрист самой свободной в мире страны сдал гражданку этой страны в цепкие лапы советской контрразведки, и майор Александр Гололобенко, еще не до конца веря своему служебному везению, сунул микрофон Наташе, а сам ястребком перепорхнул на указанное сидение, где означенная мисс Томпсон в гордом одиночестве ждала часа своего – и вроде бы дождалась. Саша, не мешкая, вонзил свои ястребиные когти в отданную ему на растерзание – хотя, по всей видимости, вовсе тому не противящуюся – американскую душу и приступил к раунду вопросов и ответов, следуя специально разработанной для таких случаев методике. Оставим их, нежно воркующих и, судя по всему, нашедших друг друга. Скажем только, что вечером каждый из них, с довольной улыбкой на лице, провел пару часов, фиксируя на бумаге результаты беседы и свои комментарии. Мисс Томпсон – в своем путевом дневнике, который она вела каждодневно, памятуя одну непреложную истину: все на свете забывается, и только scripta manent . И майор Саша – в своем служебном дневнике. Мисс Томпсон, закрыв тетрадку, сунула ее в чемодан. Майор Саша, выдернув из машинки последнюю, пятую страничку, аккуратно разложил свой труд на три стопки. Обе использованные копирки тут же сунул в черный конверт – на уничтожение. Третий экземпляр подшил в папку, где уже была телефонограмма Олега Петровича и приказ киевского начальства "О разработке туристки из США мисс Томпсон", и запер в свой сейф. Второй и первый экземпляры отнес в канцелярию, ночному дежурному. Дежурный положил второй экземпляр в папку "К докладу – срочно и оперативно" (завтра с утра пораньше она будет на столе местного руководства), а первый экземпляр запечатал в спецконверт для передачи фельдсвязью в Москву, Олегу Петровичу, "лично и секретно". Таким образом, лица, которым адресовалось творение майора Гололобенко, прочтут его, самое позднее, через двенадцать часов. Но не менее двенадцати дней пройдет, пока творения мисс Томпсон достигнут ее читателей. Их круг будет чуть более обширен: одна закадычная подруга, пара соседок, да десяток членов компартии США, которые соберутся на очередное заседание местной партячейки, чтобы послушать отчет товарища Томпсон о ее пребывании в Советском Союзе.
Как же случилось, спросит ошарашенный читатель, что американская коммунистка попалась в сети КГБ? А очень просто. Ее идиотские вопросы в принципе могли быть отнесены к категории sancta simplicitas . Однако докладная записка гида-переводчика Натальи Ильиной поставила под сомнение их безобидную наивность, а майор Александр Гололобенко в ходе предварительного опроса придал этим сомнениям статус безусловности. Оставим пока в скобках истинные мотивы, которыми руководствовалась гид-переводчик Наталья Ильина, изливая душу на двух рукописных страничках – мы еще вернемся к этому вопросу. Что же касается неполных пяти машинописных страниц Александра Гололобенко, то в их основе лежит классическое "своя своих не познаша". Вопросы коммунистки Томпсон были искренними до дрожи, до слезы умиления на реснице. Она всего лишь добросовестно стремилась к тому, чтобы советские классовые братья подтвердили ей то, о чем она и так интуитивно догадывалась. Что однопартийная система – это правильно. Что в СССР построено социально однородное общество. Что национальный вопрос давно и успешно решен. Что КПСС и профсоюзы совместно защищают интересы трудящихся. Что советские люди не приемлют массовую культуру. Ну, и далее по мелочи: экология – в полном порядке, бесплатное образование и медобслуживание – и того лучше, а успехи советских людей в области науки, культуры, искусства и спорта несомненны. Более того, окажись непосредственным собеседником мисс Томпсон полковник Черногуз, ее сверстник и начальник майора Гололобенко, разговор мог бы принять и иные очертания. Но, к несчастью, на контакт с нею вышел молодой Саня. Он, разумеется, не подвергал сомнению принципы однопартийности и бесплатного медицинского обслуживания. При этом, однако, в неслужебное время носил американские джинсы и имел еще со студенческих лет неплохую домашнюю фонотеку. Все это, разумеется, не делало Саню явным апологетом общества потребления или, не приведи Господь, приверженцем масс-культуры и пожирателем ее сомнительных плодов. Однако инвективы мисс Томпсон подсознательно коробили его, а на уровне осознанного воспринимались им как изощренное издевательство – о чем он и писал в своем отчете на четырех с половиной страницах машинописи через два интервала.
Мисс Томпсон вообще не везло. В солнечном Тбилиси, следующем городе маршрута, она – разумеется, нечаянно и уж тем более неосознанно – вляпалась в грандиозный скандал. На встрече с прогрессивной общественностью города она принялась с бешеной энергией восхвалять советскую национальную политику, которая способствовала раскрепощению женщин Востока и привела их на высокие административные посты. И надо же было случиться, что все эти славословия куда как некстати наложились на историю, сотрясающую последние два месяца всю республиканскую верхушку. Жена одного довольно высокопоставленного чиновника, уличив своего супруга и повелителя в банальной связи с секретаршей, кинулась жаловаться его непосредственной начальнице, являющейся вместе с тем и ее школьной подругой. Та приступила было к принятию самых радикальных мер по восстановлению норм коммунистической морали и нравственности, но в самый разгар этой благородной миссии была совершенно случайно застигнута собственным мужем – в их супружеской постели, в дневное время, с ее персональным водителем. Муж, будучи физически крепким и по специальному назначению тренированным полковником соответствующих войск, вышвырнул водителя, сержанта того же ведомства, в голом виде, из окна, с третьего этажа – тот чудом остался жив, хотя и наломал достаточно костей для первой группы инвалидности. Непосредственно после этого полковник до полусмерти избил жену и, памятуя о ее принадлежности к могущественному в республике клану, немедленно вылетел в Москву, просить поддержки у друга, занимающего до неприличия высокий пост в союзной иерархии. Этот друг (бывают же такие совпадения!) тоже страдал в последнее время от фокусов собственной жены – на почве, правда, не сексуальной, а общественно-политической: она замучила мужа ежедневными требованиями приложить все мыслимые и немыслимые усилия для назначения ее на приличную должность в сфере культурных связей с заграницей (обосновывая свои запросы тем, что имела свидетельство об окончании музыкальной семилетки по классу фортепьяно). Приезд друга явился последней каплей; вместе они добились приема у высшего начальства и обосновали жизненную необходимость проведения у них в республике кампании – ограниченного масштаба, но весьма показательной – чтобы, как изящно выразился друг полковника, "обломать этим сучкам рога, а то они совсем озверели". И – толкуй тут о роли случайного в истории! – не далее как накануне хозяин кабинета, куда джигиты принесли свою боль, имел крайне неприятный разговор одновременно с женой, дочерью и тещей на тему "У всех дачи как дачи, и только у нас – халупа…" Таким образом, друзья детства нашли в верхах полное понимание и поддержку и отбыли через три дня в родной Тифлис, имея более чем широкие полномочия на осуществление мер по срочной деэмансипации.
А теперь представим, как едва оправившаяся от жестоких мужниных побоев и, возможно, досиживающая последние денечки в своем кресле мадам (которой подчиненные больше не лижут задницу, и нет уже любимого водителя, чтобы лизать все остальное) – как она, принимая, может быть, последнюю в своей жизни иностранную делегацию, вынуждена выслушивать разглагольствования наглой американки о женских свободах. Естественно, мадам восприняла всю ее болтовню как издевку. И, стопроцентно уверив себя в том, что мисс Томпсон была подвергнута соответствующей обработке со стороны ее врагов, собралась с последними силами, дабы проинформировать по еще имеющимся в ее распоряжении каналам Москву. Копия этого донесения также легла на стол Олега Петровича, после чего он принял решение лично выехать в Ленинград, последний город маршрута, и собственноручно возглавить там разработку агента ЦРУ – как он уже мысленно называл мисс Томпсон, хотя и остерегался пока прибегать к таким формулировкам в официальной переписке.
Когда Наташа, войдя в кабинет директора питерской гостиницы, увидела там, в числе прочих официальных лиц, решительное лицо Олега Петровича, у нее потемнело в глазах. А Олег Петрович, широко улыбнувшись, сказал: "Вот, товарищи, рекомендую вам нашу сотрудницу, Наталью Ильину, которая первой обратила внимание на грязные делишки мисс Томпсон. Садитесь, Наташа. Начинаем наше оперативное совещание". И только в ходе этого толковища Наташа в полной мере осознала, какие плоды дала ее докладная записка. Написанная между прочим, после разговора с закадычной подругой, которой она пожаловалась на безденежье. "А ты заработай прибавку", – деловито посоветовала та. – "Как?" – "Очень даже просто. Выбери какую-нибудь бабку поомерзительнее и стукни на нее. Что, дескать, пасти не закрывает, и все против власти рабочих и крестьян". – "Да как-то оно…" – неуверенно отреагировала Наташа. – "А, ерунда. Максимум, что ей сделают – визу закроют. Значит, выбери кого постарше, кто и так сюда больше в жизни не соберется. Подумай, ведь есть же такие сучки, что своими руками задавила бы…" – "Есть такие", – отозвалась Наташа, стараясь быть объективной. – "Ну, вот видишь. А тебе, глядь, и прибавят зарплату, как активной сотруднице. Можешь еще и разовую премию схватить за бдительность. И не корчи такие рожи. Великое дело, тоже мне. С волками жить – в лес не ходить. В смысле, они тебя и дома сожрут". Наташа и решилась. А процедура выбора оказалась недолгой, потому что уже через пару недель после этого разговора судьба пожаловала ей мисс Томпсон. Которая на второй день пребывания группы в Москве закатила Наташе истерику: почему они уделили посещению мавзолея великого человека какие-то полчаса, а потом бессмысленно толкались полдня по Кремлю и смотрели на никому не нужные соборы. Участь верной сторонницы дела Ленина-Сталина была таким образом решена, и вечером того же дня Наташа написала свои исторические две странички.
И вот она сидит на, подумать только, оперативном совещании, как равная среди равных, и слушает, едва веря своим ушам, что собираются сделать советские борцы за идеалы ленинизма с американским борцом за аналогичные идеалы. А планируют они заделать бабульке козу по первому разряду: подсунуть ей картинку как бы двадцатых годов, а потом организовать на таможне досмотр с конфискацией и сопутствующим скандалом. "Разработка показала, – мерно вещал Олег Петрович, время от времени сверяясь с записями, – что объект проявляет интерес к произведениям живописи". Действительно, в музеях эта мерзкая бабка буквально преображалась, подумала Наташа. И тут же припомнила, как и в Киеве, и в Тбилиси сопровождающие лица вели с объектом разработки длинные задушевные беседы на темы искусства… А Олег Петрович подошел тем временем к рассмотрению практических аспектов операции: "Произведение живописи – масло, холст, размеры двадцать пять на тридцать, выполнено в стиле Петрова-Водкина. Будет предложено объекту после посещения группой Эрмитажа. Гид-переводчик Ильина, с целью повышения правдоподобия ситуации, по пути в Эрмитаж должна будет сделать в автобусе очередное сообщение, предостерегая туристов от нежелательных контактов с фарцовщиками. "Я постоянно говорю со своими туристами на эту тему", – горячо откликнулась Наташа, и в голосе ее прозвучала искренняя обида. Действительно, гиды в массе своей очень плохо относятся к фарце – за их приблатненные манеры, наглость, а то и открытую враждебность. Один из местных мордастых ребят, до сих пор молча внимавший московскому начальству, вдруг встрепенулся и, откашлявшись, так отреагировал на обиженную Наташину реплику: "Вообще-то, конечно, товарищ переводчик проводит в целом правильную политику по отношению к такому уродливому явлению, как фарцовка. Но вместе с тем нельзя недоучитывать и то обстоятельство, что иногда фарцовщики…" Он замялся: с языка чуть не сорвалось признание, что фарца – это, в сущности, свои ребята. И сердито докончил: "Фарцовщики в ряде случаев выполняют важные функции по выявлению негативных элементов среди здоровой массы туристов, прибывающих к нам с открытым сердцем". – "Сейчас не об этом речь, – прервал Олег Петрович откровения своего младшего коллеги. – И вообще: много болтаем и мало делаем настоящих дел. Сколько у вас, в частности, выявлено этих самых негативных элементов за отчетный период? Ноль целых хрен десятых?" Тут Олег Петрович осекся, вспомнив о присутствии в комнате постороннего человека, и многообещающим тоном закончил: "Ладно, мы еще вернемся к этому вопросу. А сейчас – давайте по сути, и отпустим, наконец, гида Ильину к группе. У нее своя работа, которую, между прочим, никто за нее выполнять не будет".
Наташа была отпущена с оперативного совещания через полчаса, прямо к обеду. За столом она сидела молчаливо, крошила хлеб, ела безо всякого аппетита и вообще проклинала себя за то, что ввязалась в такую мерзость – ради какой-то лишней тридцатки в месяц. Правда, когда после еды отправились на автобусную обзорную экскурсию по городу, возникшее было некое подобие жалости к мисс Томпсон немедленно улетучилось – ибо та сразу же принялась терзать местного англоязычного гида требованиями немедленно ехать в Смольный, в штаб и колыбель великой революции. А в Смольном, как известно, при советском режиме располагались отцы города, и поэтому не то что вход туда для простого человека был заказан, а даже туристическим автобусам не разрешалось останавливаться напротив ворот. Обычно группу провозили на малой скорости мимо, проинформировав предварительно об исторической значимости этого места, после чего гиды поумнее, во избежание лишних и никому не нужных вопросов, активно переключали внимание аудитории на соседствующее строение Растрелли – особенно если маршрут группы включал Киев, потому что тогда можно было заодно поговорить и о киевской сестре этого собора, церкви в другой цветовой гамме, поменьше, но столь же прекрасной. На сей раз, однако, культурной беседы не получилось, ибо мисс Томпсон, уразумев, что ее увозят прочь от колыбели Великого Октября, вскочила с места и с воплем "Stop the bus!" кинулась на всех сразу – на Людмилу, местную гидессу, на Наташу и на мордатого пропагандиста полезности фарцы (отзывавшегося на имя Геннадий), в чьи обязанности было вменено осуществлять непосредственное наблюдение за американской агентессой. Мисс Томпсон вопила, что ее лишают возможности лично прильнуть к святым местам – за ее же, между прочим, кровные денежки. Остальные члены группы тоже возвысили голоса – в том смысле, что и они платили из своего кармана, причем вовсе не для того, чтобы политически ненормальные личности вырывали у них из глотки возможность встречи с прекрасным. Короче, разгорелся было замечательный свинский скандал, и Геннадий – по служебной надобности представившийся группе как местное туристское начальство – был вынужден гасить его в одиночку. С чем он, впрочем, справился просто и эффективно. Прежде всего сказал немного понимавшему по-английски и потому притормозившему водителю: "Не хера, ехай дальше!" Потом сказал всей группе, что остановки здесь нет и быть не может; а на хриплый вопль мисс Томпсон: "Почему же?" твердо заявил: "По соображениям безопасности". И в ответ на неопознанный иронический выкрик : "Чьей безопасности?" – нагло добавил: "Всеобщей!" Последняя реплика прозвучала столь весомо, что все как-то сразу заткнулись, и Людмила тут же, с полуслова, продолжила песню о красотах Северной Пальмиры. А Геннадий шепнул Наташе: "Ну и сука же! И ведь какая опасная провокаторша. Давить таких надо!" Наташа молча кивнула, подумав про себя, что может, и впрямь так этой коммунистической обезьяне и надо, и пусть эти орлы делают с ней, чего хотят – не жалко.
Все же на следующий день, по пути из гостиницы в Эрмитаж, Наташа проговорила, без купюр, стандартную литанию о фарцовщиках вообще, о торговцах произведениями "так называемого искусства", в частности, и об опасностях контактов с ними со всеми. Приехали в Зимний. Людмила провела стандартную экскурсию, в конце которой Наташа сказала стандартную же фразу: "А теперь все могут самостоятельно побродить по музею. Встречаемся через час в автобусе – надеюсь, все помнят его номер: 27-15". И повела две симпатичные нью-йоркские парочки показать – по их давней и настоятельной просьбе – зал малых голландцев, обычно не включаемый в стандартные экскурсии. Они впятером не без приятности провели этот час; а на выходе Наташу ждал главный сюрприз: щедрые ньюйоркцы купили ей в валютном киоске роскошный подарок – "Искусство Раннего Возрождения". На этот альбом Наталья давно облизывалась, но продавался он только на валюту и был потому в принципе недоступен законопослушному советскому человеку. "Случаются же, однако, чудеса", – разнежено размышляла Наталья, пересекая Дворцовую площадь и крепко прижимая фолиант к своей (заметим в скобках, тоже внушительной) груди. Но ее радостное настроение немедленно улетучилось, как только она заслышала визгливый фальцет мисс Томпсон: "Наташа, можно с вами посоветоваться?" Ну, начинается, подумала она – и не ошиблась. Таинственно подмигивая, американка завела ее за автобус, где со скучающим видом стоял, покуривая, молодой человек безошибочно фарцового вида. "Вот, я привела свою подругу, – нагло соврала мисс Томпсон. – Давайте вместе посмотрим, что именно вы мне предлагаете". Молодой человек, пожав плечами, лениво расстегнул молнию своей сумки, но не успел извлечь на свет Божий объект купли-продажи, как Наталья тут же отреагировала. Сначала по-английски: "Нет, мисс Томпсон, я никак не могу оказать вам содействие в осуществлении противозаконной сделки". И сразу же, перейдя на русский: "А вы, молодой человек, не испытывали бы судьбу. Все-таки центр города, милиции полно". Сказавши эти ритуальные фразы, она повернулась и ушла, бросив на ходу: "Мисс Томпсон, я бы убедительно посоветовала вам присоединиться к группе".
Поднявшись в автобус, Наташа обвела взглядом сидящих и автоматически прикинула, сколько человек еще не вернулось. Похоже, что почти все были на местах. Тогда она пересчитала подопечных – не хватает четверых, но вот трое быстрым шагом пересекают площадь, плюс эта… идиотка. Наташа выпрыгнула из автобуса и помахала идущим, чтобы продемонстрировать им свою заботливость, а заодно и свою активность – уже сидящим. Тут же из-за автобуса появилась унылая физиономия мисс Томпсон; мышиной тенью проскользнула мимо Наташи, прошелестев еле слышно: "Не беспокойтесь, я ничего у него не купила". – "Это – ваше частное дело", – ответила Наташа не без резкости. И добавила про себя: "Врешь ведь, старая обезьяна". Напрасен был, однако, этот навет, ибо старая коммунистка в данном случае сказала голую правду – не сошлись они в цене с молодым человеком. Этот юноша запросил с нее двойной номинал, хотя ему было велено продать фальшивую картину задешево, и даже в крайнем случае за рубли. Но он упорствовал в своих требованиях, рассчитывая положить разницу себе в карман; а теперь, не выполнив задания, решил свалить все на переводчицу – дескать, та отговорила клиентку от сделки.
На вечернем оперативном совещании было жарко. Олег Петрович повел разговор с местными товарищами круто, не желая слушать никаких отговорок. Действия Натальи он одобрил безусловно: "Что же, она вместо тебя должна была всучить эту картину? У нее своя функция – сделать атмосферу контакта максимально недружественной, Для повышения степени правдоподобия. И я считаю, Ильина со своим заданием справилась нормально – чего не скажешь об остальных. Именно так я и укажу в отчете". Олег Петрович долго еще распространялся о задачах на современном этапе, о правильном и неправильном их понимании, о роли всех сотрудников, вне зависимости от должности и звания, о важности идеологического аспекта борьбы… В разгар своей пламенной речи он вдруг уловил некое подобие иронической усмешки на устах молодого человека и оборвав теоретические пассажи на полуслове, вернулся к практической стороне операции. "Ты должен был всучить ей эту хреновину хотя бы за бесплатно. Пусть даже как подарок. А кстати – сколько ты с нее запросил? И не ври – Ильина сегодня за ужином проверит у бабки!" Юноша затравленным шепотом назвал цифру, Олег Петрович иронически переспросил: "В долларах или в рублях?" и демонстративно записал ответ в протокол совещания. Наталья сидела с бесстрастным лицом, думая только об одном – как бы не выдать радости по поводу того, что операция сорвалась. Ведь и оголтелую коммунистку жалко выдавать в волчьи лапы. Совещание кончилось безусловным приказом Олега Петровича: "Чтобы к утру эта хреновина была в бабкином чемодане!"
Перед ужином Наталья сидела в вестибюле и тосковала, размышляя, как бы поаккуратнее выведать у бабки запрошенную цену. Вдруг – легка на помине, старая ведьма. Прямо-таки летит по воздуху, оскалившись в улыбке: "Наташа, я такая счастливая! Посмотрите, что мне удалось купить! И ведь прямо в магазине, в пять раз дешевле, чем просил этот странный молодой человек сегодня днем!" Она освободила от бечевки и оберточной бумаги стандартную литографию ("Ленин стреляет из "Авроры", или что-то в этом роде), в дешевой деревянной рамочке и под стеклом, из числа предназначенных для украшения кабинетов политпросвещения крупных промышленных предприятий (на заводах поменьше обычно ограничиваются портретом Ильича в металлической окантовке). "Так, – сказала про себя Наталья, – цена этому шедевру максимум пятерка; значит, тот козел запросил с нее за нечто аналогичное долларов тридцать, хотя на совещании и назвал цифру "пятнадцать". А вслух она сказала: "Поздравляю вас, мисс Томпсон, с удачным приобретением. И на вашем месте я сохранила бы магазинный чек – мало ли какие вопросы могут возникнуть на таможне".
После ужина, однако, давешний молодой человек появился в гостинице и предпринял последнюю отчаянную попытку всучить своего Ильича. Наталья, не вмешиваясь в их беседу, издали и с удовольствием наблюдала, как мисс Томпсон горделиво отвергала все предложения и притязания. Однако радость Натальи по поводу провала операции оказалась преждевременной. Разъяренный Геннадий лично, несмотря на ранний час отлета, поехал с группой в Пулково и там подтвердил указание таможне перевернуть багаж старой карги вверх дном. Находка революционной репродукции за 4 руб. 63 коп. оказалась куда как приятной неожиданностью и была встречена участниками операции с неподдельным восторгом. Произведение искусства было торжественным образом конфисковано – включая рамочку, стекло, картонную прокладку, оберточную бумагу и бечевку. Мало того – мисс Томпсон была принуждена дать показания, причем в ходе опроса показала, что картина куплена в неком магазине, адреса она не только не помнит, но и вовсе не знает, а посоветовала ей пойти в этот магазин переводчица Наташа. Последнее было просто-напросто наглой ложью и имело целью подмочить Наташину репутацию. Вышло же все как раз наоборот. Олег Петрович повернул дело следующим образом: ленинградские товарищи провалили было операцию, но московский гид-переводчик Ильина, проявив инициативу и находчивость, впрямую посодействовала приобретению соответствующего произведения искусства. То обстоятельство, что Ильина не афишировала свою роль в завершении операции, только характеризует ее в положительном смысле.
Возвращались Олег Петрович и Наташа в Москву "Красной стрелой", в одном купе СВ. Олег Петрович взял в дорогу бутылочку; выпили, дабы отметить успешное окончание работы, после чего Олег Петрович автоматически сделал несколько пассов, на что Наташа столь же автоматически ответила резким отказом. Такое независимое поведение произвело на Олега Петровича весьма благоприятное впечатление, и по приезде на работу он сказал обеим Петровнам: "Молодец девка! Вот клянусь – если бы дала мне, подписал бы повышение оклада только на тридцатку. А сейчас – готовь, Галина, докладную записку и прибавь ей полтинник. Не боись, она свое отработает…"
За время отсутствия Наташи в Москве не произошло никаких особых событий – разве что рога ее непосредственной начальницы несколько увеличились в размерах. Сергей Митрофанович, тщательно взвесив все "за" и "против", позвонил-таки Люсьене Петровне, был привезен ею на конспиративную квартиру и там употреблен в течение часа с небольшим в двух позах, после чего отпущен с миром. Партнеры не произвели особого впечатления друг на друга – она была определена им как "эгоистка", а он ею – как "неумека". Вопрос о следующем свидании, к тайной радости Сергей Митрофановича, даже и не возник. Благодушно отпустивши незадачливого любовника в семейное лоно, Люсьена Петровна стала относиться к Галине Петровне жалостливо и с еще большей снисходительностью.
Сама же Галина Петровна, неоднократно перебрав всех своих знакомых и обсудив с мужем все возможные кандидатуры, пришла к неутешительному выводу, что никого не в состоянии предложить на свое место. Она даже пожаловалась мужу – ночью, в порыве неожиданной для себя откровенности: "Наверное, я не очень общительный человек, раз нет у меня надежных друзей". На что муж ответил: "Не в том дело, Галчонок. Просто тебя и в самом деле невозможно заменить, потому что второго такого человека нет на свете". Галина Петровна, пораженная в самое сердце неожиданным комплиментом, порывисто вздохнула и погладила Сергей Митрофановича по плечу. Хотя подобное проявление чувств и было для него в диковинку, среагировал он мгновенно – и расслабленная Галина Петровна, особенно даже не возражая, безразлично раздвинула ноги. Думая про себя на всем протяжении экзекуции: "Да уж ладно, если ему этого так хочется. Он ведь и впрямь муж, каких мало…"
Ту же ночь Люсьена Петровна посвятила попыткам опробовать на своем муже позу, которой ее накануне обучил новый любовник, японист и обладатель черного пояса по карате. Муж, инженер-строитель (пристроенный по просьбе Николая Степановича на приличный пост в Мосстрое) и человек неспортивного склада (несмотря на регулярное посещение, по настоянию Люсьены Петровны, бассейна и группы общефизической подготовки), никак не мог уяснить и воплотить на практике замысловатые положения самурайской сексуальной технологии. Наконец Люсьена Петровна сжалилась и, безразлично улегшись на спину, сказала (не без горькой иронии): "Ладно, давай по-простому…" Думая про себя на всем недолгом продолжении акции: "Через две недели – в Брюссель. Там уж мы с Колей наверстаем…"
Ту же ночь Олег Петрович (загодя предупредив жену о круглосуточном оперативном дежурстве) провел у гида-переводчицы итальянского языка Стеллы Хохоркиной. Стелла, крупная брюнетка с прекрасно развитыми формами, давно уже набивалась к нему в постель, явно рассчитывая таким образом продвинуться по службе. Она пригласила Олега Петровича в свою уютную холостяцкую квартиру и с шести вечера непрерывно ублажала всеми возможными и доступными ей способами и средствами. Включая и вкусный обед, и умелый массаж, и применение на практике богатейшего арсенала современного и классического ars amandi . Олег Петрович с аппетитом поел (выставив к столу бутылочку итальянского мускатного шампанского из "Березки"), после чего отдал должное всесторонней квалификации Стеллы. Утомленные разнообразными упражнениями, они после полуночи забылись сном, а где-то часа в четыре Олег Петрович проснулся от того, что Стелла, ласково поглаживая его в различных местах, пристраивалась для вдумчивого и продолжительного сеанса орального секса. Олег Петрович встретил эту инициативу партнерши более чем благосклонно. Думая, впрочем, про себя на всем продолжении сеанса: "Давай, давай, старайся, только все равно больше тридцатки в месяц я тебе не прибавлю. Потому что карьеру не в постели надо делать, а на рабочем месте. Как Наталья, например…"
А Наташа ту же ночь проводила в гостях у своего старинного знакомого, художника-монументалиста по имени Яков. Яша, сдавши на днях халтуру, был при деньгах, поэтому они прекрасно поужинали в "Якоре", после чего отправились к нему – насладиться Наташиными подарками, полученными от последней делегации. Войдя в знакомую квартиру, Наташа сразу же уселась в обожаемое кресло, широкое и удобное, принадлежавшее еще Яшиной бабушке. Яша принес рюмки и аккуратно раскупорил бутылку датской вишневки – любимого Наташиного пойла, которое она обычно старалась (по возможности без ущерба для собственного достоинства) выклянчить во время посещения "Березки" у каждой своей тургруппы. Они выпили, и Яков по-быстрому исполнил свой мужской долг, прямо в том же удобном кресле. После чего налили по второй и, прихлебывая мелкими глотками, принялись изучать другой, куда более ценный подарок – "Искусство Раннего Возрождения". Через часик они долистали этот роскошный фолиант до конца, выпив при этом еще пару рюмочек. Наташа направилась в ванную, а Яков тем временем разобрал постель. Потом он пошел под душ, а Наташа, уже лежа в постели, думала про себя в ожидании его прихода: "Пора кончать с этой неопределенностью. Сейчас трахнемся, и я скажу ему прямо: "Знаешь, милый, мы уже не дети. Вот и у меня зарплата теперь очень даже приличная, и ты начал регулярно зарабатывать – давай-ка поженимся…"