Бесславие царя Василия, повесть вторая трилогии с

 

         В. Федин

                БЕССЛАВИЕ ЦАРЯ ВАСИЛИЯ

      Повесть вторая трилогии о Смуте "С ИМЕНЕМ СЕРГИЯ"



                В Москве

      После Троицкого сидения сотник яузских стрельцов Андрей Грязной поехал в Москву с дядюшкой, князем Долгоруким-Рощей, первым осадным воеводой Троицы. Стоял яркий предвесенний солнечный день, и они сидели в крытом возке с откинутым пологом. Легкий ветерок приятно освежал лицо. Князь-дядюшка всю долгую дорогу до Москвы изливал свою обиду на неблагодарного царя Василия, боярского выскочку, шубника.
      - Меня! Первого Троицкого воеводу, - в опалу! Не пожелал видеть!
      Князю можно было посочувствовать. В Троицу вскоре после снятия осады приехал московский дьяк Самсонов. Он привез князю  подарок царя за верную ратную службу, за спасение Троицы от разорения войском Тушинского Вора: шубу с царского плеча и малый золотой кубок. Пока князь в полной растерянности моргал глазами и ждал чего-то более достойного, бесстыжий ярыга вручил ему грамоту с царским повелением. Царь Василий Иванович повелевал  воеводе прямо от Троицы ехать в свою сельскую вотчину и в Москве не показываться. После такого подлого удара в спину князь запил всерьез и пробудился лишь через седьмицу.
      Архимандрит Иоасаф; духовный пастырь троицких сидельцев, не получил совсем никакой награды за стойкость в шестнадцатимесячной осаде. Он всем сердцем разделял обиду князя и на прощанье подарил ему из монастырских подвалов пять бочек крепчайших наливок да пять бочек ядреных настоек, не считая множества запечатанных сулей с теми же напитками. Сейчас воевода, чтобы немного утешиться, то и дело прикладывался к сулее с монастырской зверобойной настойкой. Андрей пить отказался, дядя одобрил его воздержанность.
      - И молодец, племяш. Я так сестре своей Елене Борисовне и скажу. Мол, молодец у тебя сын. Герой из героев, а пить – ни-ни. У тебя, Андрюха, все впереди. И слава будет, и хула, и почести, и опала. На царской службе не соскучишься. А я вот выпью маленько. За нас с вами и за хрен с ними!
      Дядя надолго припал к сулее с крепкой настойкой, потом смачно крякнул и выдохнул:
      - Ох, хороша зверобойная!
      Он с трудом попал в узкое горлышко липовой затычкой, вытер усы, покрутил головой и снова забормотал.
      - Ох, хороша! Это, племяш, на сибирском зверобое. Самому Грозному царю Иоанну Васильевичу пришел целый обоз из Сибири с тамошним зверобоем. Это сколько же лет настойке? Ну-ка, у тебя голова молодая, сам посчитай.
      - Наверно, лет двадцать пять, - прикинул Андрей.
      - Вот видишь! – одобрительно кивнул князь-дядя. - Крепкий царь был, недаром – Грозный. Не чета кое-кому. Потому народ Смуту учинил. Не принимает народ боярских царей, ни Годунова, ни этого выскочку Шуйского. Сам знаешь, чуть не вся Россия присягнула Тушинскому Вору. У Шуйского только и осталось, что Коломна, Смоленск, Серпухов, да Нижний. И наша Троица, само собой. Ну, там, Казань, Пермь, Сибирь, так до них за три  года не доскачешь. Сибирь совсем не в счет, там русского народу мало. А русские города – все присягнули Вору. Чай, – Дмитрий Иванович!  Настоящий царь, Рюрикович, сын твердого, справедливого царя, радетеля народного, истребителя бояр-кровопивцев.
      Дядя опять откупорил сулею, хорошенько хлебнул, крякнул, покрутил головой, занюхал крепкую настойку рукавом царской шубы.
      - Я – князь, окольничий боярин, но бояр-вотчиников не уважаю. Нет, не уважаю. Оно, конечно, племяш, есть меж бояр достойные, вот отец твой. Так он боярин не родовой, не вотчинник, его отца, деда твоего, в бояре Иоанн Васильевич поставил из дворян, из опричников. А вот потомственных, Рюриковичей, Гедиминовичей, - не уважаю. И цари боярские – не настоящие, не державные они государи. Вотчинники драли с народа семь шкур, держали хуже скота. Ну, быдло, оно и есть быдло. Однако большие вотчинные бояре всей державе вред несут. Крепкая державная власть царя-самодержца им – нож острый, мнят они вернуть себе былое удельное княжение. Сильный государь – сильная держава, в ней нет места удельным княжествам. Сильный царь сам раздает поместья верным слугам. Отбирает вотчины у супротивников и раздает преданным.
      Дядюшка огорченно покрутил головой и запил досаду из сулеи, от удовольствия крякнул, опять вытер усы рукавом дареной шубы.
      - Эх, племяш мой дорогой! Вот скажи, что мне всего горше было в осадном сидении? Приступы? Нет, приступов я не боялся. Скудность припасов? Опять же нет, ты знаешь, припасов у нас хватало, хоть солонина и начала пованивать.     Наши потери от ворога и мора? Горько терять своих, горько хоронить их. Однако не бывает битвы без павших, а осадного сиденья – без мора. А то мне было горше горького, что посылаю я вас, своих воинов, на смерть ради неправедного царства бояр. Вроде за державу бьемся, а выходило – не за державу, а за вотчины боярские, за удельную власть больших бояр. И то было мне горше редьки с хреном. А иначе – никак. Иначе – полный конец державе нашей.
      Князь говорил и не ждал ответа, видно, облегчал свою душу после долгого вынужденного молчания. Не мог же он все это говорить сидельцам! Андрей слушал с интересом, хотя дядюшка часто путался, забывал, о чем говорил только что, повторял одно и то же. Возок уютно скрипел полозьями по накатанной дороге, свежий предвесенний ветерок пьянил Андрея не хуже, чем дядюшку троицкие  настойки. В долгом осадном сиденье молодой сотник не думал ни о чем этаком. Он знал одно: Троицу осадил враг, и надо разбить этого врага, заставить уйти от стен монастыря, снять скорее осаду.
      Подбитые железом полозья вдруг мерзко завизжали по наледи, возок пошел юзом, наехал на сугроб, накренился, седоков тряхануло так, что Андрей больно прикусил язык. Ишь, подумал он про себя, развесил губы. А дядюшка поправил шапку, откинул передний полог, высунулся и заорал на возницу:
      - Ты, раззява! Не дрова везешь! Уснул, польский лазутчик? Вот я ужо тебя!
      Возок снова пошел ровно, дядюшка снова уселся.
      - Уснул Сидорка, курицын сын!  О чем, бишь, я? Большие бояре! Да, главный враг нашего государства – они! Дай им волю, растащат русскую землю на удельные княжества. Не о державе забота у них, а о своем богатстве. А как царь Иоанн Васильевич стал их прижимать, стал отбирать вотчины, разделил Русь на уезды, ввел земское правление, - они измену развели. Нет, чтобы вместе с царем державу поднимать, народ укрепить, так они каждый за себя, за имение свое, за родовую вотчину свою. Мешал им Иоанн Васильевич, ох, как мешал. Окружили его тогда заговорщики-бояре, подослали к нему коварных змеев Адашева и Сильвестра. Вползли те злодеи в доверие к молодому царю, решили извести его и весь его род. Мешал он им грабить Русь. Вот Иоанну Васильевичу и пришлось стать Грозным. Истреблял он измену, опричнину завел, каленым железом, дыбой и плахой искоренял своих врагов. Бояре стоном стонали, а чернь ликовала. Царь-батюшка радеет за народ, истребляет кровопивцев-бояр!
      Князь еще отхлебнул немалый глоток. Андрей с интересом слушал дядю и понимал, что не от обиды за опалу говорит тот крамольное, но в опалу попал он, первый осадный воевода Троицы за давнее неуважение к царю Шуйскому. Не скрывал дядя никогда своих мыслей о боярском царе, донесли добрые люди о том царю-батюшке, вот и едет князь Долгорукий-Роща в свое сельцо Княжево под Москвой. А дядя разошелся.
      - При Феодоре Иоанновиче бояре еще крепче окружили царя, начали брать верх. Однако большой воли царь Феодор боярам не давал. Народ стал мирно жить. А злодеи бояре не успокоились. Последний Рюрикович им поперек горла встал. Зарезали они малолетнего царевича Димитрия в Угличе, мать его, Марию Нагую, чуть не отравили, да ее немецкий лекарь отпоил зельями, осталась она жива. А бояре после отравили и самого царя Феодора. Главные отравители – Годуновы. Как умер Феодор Иоаннович, - они возликовали, бояре. Бориску на царство возвели, Земства не спросясь. Народ опять стоном стонать начал. Ты, может, не помнишь, а в Москве народ бунт поднял против отравителей. Борис-царь кровью тогда залил Москву. Потому, как появился Самозванец, вся Русь тут же присягнула ему, поверили люди чудесному избавлению Димитрия от лютой смерти. Оно, может, и не поверили, да ум-то у всех есть. Лучше самозванный Иоаннович, чем царь из бояр-кровопивцев. И теперь Тушинскому Вору верят больше, чем боярскому выскочке Василию. Да что там Вор! Чуть не в каждом уезде свой самозванный царь, то Иоаннович, то Феодорович. И ведь люди идут за ними! Любой ложный Иоаннович народу дороже боярского царя! Идут за ним, животы свои не жалеют. Может, догадываются, что ложный, а верят, ибо хотят верить.
      К изумлению Андрея князь-дядя, кажется, не хмелел, только лицо его все больше краснело, пока не стало почти свекольного цвета. Его дыхание густо обдавало винными парами, и Андрей то и дело отворачивался, чтобы дохнуть свежего, морозного воздуха. А князь все продолжал изливать обиду.
      - Нет, племяш, царь Василий меня наградил за верную службу. По царски наградил! Шубой с царского плеча одарил! Кубок золотой на целую гривну! Больше и желать нечего. А видеть не захотел. И хорошо. И я его видеть не хочу! Меня, первого осадного воеводу Троицы – в опалу!
      В виду Москвы князь, дабы не мозолить глаза царским доносчикам, велел вознице ехать вокруг Белого города на подворье боярина Петра Васильевича Грязного через  Яузские ворота. Сам он после смерти жены и младенца при родах жил бобылем и теперь не хотел оставаться один в пустом княжеском тереме,а пуще того – в сельской своей вотчине.
      На отцовском подворье их встретили отец, мать и вся дворня. Встретили как героев, как дорогих и почетных гостей. Матушка с обильными слезами обнимала сына и брата-воеводу. Отец склонился перед князем-шурином в поклоне и сдержанно прижал к груди Андрея, похлопал по спине. В его глазах блеснула гордость за сына.
      Вскоре приехал брат отца, Александр Васильевич. Он подробно рассказал, как после бегства Вора из Тушина его сторонники разошлись в разные стороны. Многие поляки, из конфедератов, ушли под Смоленск к королю Сигизмунду. Сапега и Лисовский отказались подчиняться кому бы то ни было и теперь  бродили по Руси со своими бандами. Часть поляков, большинство черкасов и многие русские тушинцы потянулись за князем Шаховским к Вору в Калугу. Александр Грязной среди многих тушинских бояр, дворян и служилых людей вернулся в Москву, они все покаялись в грехе и стали служить Шуйскому. Последним покинул Тушино неистовый пан Рожинский, он сжег город, сам ушел с отрядом в Волок Ламский и увез с собой тушинских думных бояр и ложного патриарха Филарета Романова.
      Обильный пир затянулся далеко за полночь. Андрей выпил немного вина, но больше слушал старших. Говорили обо всем на свете, но разговоры постоянно возвращались к царившей на Руси Смуте. Отец спросил Долгорукого:
      - Князюшка, шурин мой дорогой, скажи, почему вы там не открыли ворота? Ради чего вы столько претерпели, положили чуть не всех своих сидельцев? Не за Шуйского же? Он-то вас позабыл, за полтора года только и прислал, что двадцать пудов пороху.
      Князь криво усмехнулся.
      -Да, добрую подмогу царь Шуйский мне прислал. Ежели зарядить все пушки, то аж на пять залпов хватило бы. Порох мы у поляков добывали. Сколько воинов положили на вылазках за порохом, - не счесть. 
      - Так ради чего вы стояли?
      Князь поднял полный кубок, медленно выпил его до дна, крякнул, заел хорошим кусом верченого молочного поросенка. Потом он положил сжатые кулаки на стол и совсем трезвым голосом сказал:
      - Стояли мы, зятюшка мой дорогой, боярин Петр Васильевич, сам знаешь, за       что.
      Князь склонил багровое лицо в поклоне чуть не в блюдо с поросенком.
      - Стояли мы за то же самое, за что ты сам каждый день ездил в кремль на службу к царю Василию Ивановичу. И брат твой, сват мой почтенный, Александр Васильевич, знает, ради чего он два года служил Тушинскому Вору, то бишь, названному царю Дмитрию Иоанновичу.
      Догорукий опять склонил голову к самому столу, на этот раз почти в чашку с тертой редькой..
      - А стояли мы все за роды свои, ибо без наших старинных, неправедно обделенных родов не будет русской державы. Растащат ее большие бояре на удельные княжества. Василия Шуйского возвели на престол большие князья да бояре. А наши старинные роды они затерли. Мы Русь поднимали, а они нас – за печку. Биться с врагом – мы, животы свои губить в битвах за землю русскую – мы. А лизоблюды вотчины и поместья павших себе отписывали, да и от наших вотчин кус за кусом отхватывала. Цари же боярские, Годунов, Шуйский, указами этот грабеж закрепляли. Вот и рассуди, за мы с племяшом в Троице стояли.
      Князь надолго припал к кубку, потом крякнул, заел настойку моченым яблоком и продолжал.
      - За родичей своих стояли мы, за землю русскую, за веру православную. И стояли мы за истинного царя, которого народ выберет на Москве, выберет которого не кучка бояр со прихлебатели, а Земский Собор всей русской земли. Истомилась русская земля без истинного, крепкого царя, оскудела. Без малого двенадцать лет Русь бедствует с боярскими выскочками.
      - Ох, верно говоришь, князь Григорий Борисович, - поддержал его дядя Александр. Он повернулся к брату и горячо заговорил. – Вот я, к примеру, брат Петр. Неужто не знал я, что Тушинский Вор – он и есть Вор, жидовин краковский, а никакой не сын Иоанна Васильевича? И все мои товарищи в Тушине про то знали. А служили Вору. Почему? Да потому служили, что народ на Руси верил в тушинского царя. Считай, чуть не вся русская земля присягнула Вору, ибо верила в его истинность. Многие видали, что он жидовин из жидов, никакой не Рюрикович, однако верили, ибо верить хотели. Князья Трубецкой, Шаховской, - в глаза Вору говорили, что не царевич он, не Иоаннович. А служили. Ибо дорожили родами своими, державой русской, верой православной. Ибо знали, что сила русской державы – в нас. Верили в соединение всех православных княжеств в единую державу. Русские и литва – испокон веку родные братья. Соединись мы – никакой враг не страшен. И поляков в свою веру сумели бы обратить. Потому не в том дело, какой царь ныне сидит на престоле, а в том, какого царя мы выберем всей землей.
      В разговор вмешался дядя князь Иван Борисович.
      - В Тушине, сваты мои дорогие, родовитых князей да вотчинных бояр не было. Служить Вору пошли князья из бедных родов да поместные дворяне. Родовитые вотчинники вокруг Шуйского кружились, отхватывали себе наши вотчины, да дворянские поместья. А Вор нас уважал. Без нас он с чернью не совладал бы. Чернь-то шла к нему, чтобы от боярского гнета избавиться. Дай ей волю, она все сметет. А построить чернь ничего не сумеет без нас. Мы же держали ее в послушании. Вор видал это и наделял нас поместьями, дабы удержать при себе. Ныне Вор в Калуге снова окреп, и по мне лучше его царем посадить, чем снова кого из родовитых вотчинников. Из них кого не выбери, - получится тот же Годунов или Шуйский.
      - Так! – грохнул Долгорукий по столу кулачищем.
      Отец поднял полный кубок.
      - Сваты дорогие, окажите честь, давайте выпьем! Радость у нас с Еленой Борисовной большая. Героев, славных сидельцев Троицких встречаем с победой!
      Однако радость встречи со славными сидельцами продолжалась недолго. На третий день на грязновское подворье приехал из кремля дьяк Козьма Трепов с грамотой от царя. Князю Григорию Борисовичу Долгорукому-Роще царь Василий Иванович Шуйский повелевал немедля отъехать в сельскую вотчину и в Москве не появляться до царева решения. Мрачный князь в тот же день отбыл в свое Княжево в 10 верстах от Москвы. На прощанье он подарил отцу Андрея и его дяде Александру по бочке троицкой столетней наливки.
      После отъезда князя Андрей остался единственным героем в отцовском доме. Отец много расспрашивал его о Троицком сидении, о вооружении поляков и черкасов, об их ратных приемах,о нравах польских князей и панов, о вылазках. Матушка всплескивала руками, постоянно ахала, а то и плакала. Когда любопытство родителей иссякло, Андрей рассказал им о Дарьюшке, спросил родительского благословения. Матушка опять заахала, снова прослезилась, а отец посуровел, долго молчал, потом проговорил:
      - Коли любовь у вас, - дело серьезное. Да и пора тебе, сын, семью заводить, давно уже не отрок, надо о продолжении нашего рода думать. Дворян Девочкиных знаю, достойные люди. Иван Девочкин у государя-то Дмитрия Ивановича   казной ведал. Царь Василий его постриг насильно в монахи. Видно, он и есть Троицкий казнгачей отец Иосиф. Достойный дворянин, державного ума.
      Он помолчал. Андрей понял, что отец не будет противиться его выбору, однако благословения он еще не получил.
      - Я к чему это говорю, сын? – снова заговорил отец. - Род свой блюсти надо. Мы-то, Грязные, при царе-батюшке Иване Васильевиче поднялись. Дед твой, Василий Григорьевич Грязной-Ильин, в первых думных дворянах у престола служил. Высоко поднялся. И веселить царя умел, и гнев его укротить, и слово за невиновных сказать, душой никогда не кривил. Изменники-бояре пуще огня боялись его. А после, как Малюта Скуратов в приступе под Пайдой погиб, дед твой за него в опалу угодил. Государь отослал его в Нарву воеводой, оттуда – вовсе в Донец. Там дед твой попал в плен к татарам, они у государя просили за него выкуп в сто тысяч. Дед твой Василий Григорьевич пять лет писал государю, уж потом батюшка-царь выкупил его за две тысячи.
      Он тяжело вздохнул и замолчал. Андрей с тревогой ждал отцовского слова. Наконец, отец снова заговорил.
      - Род Девочкиных достойный. Да вот, сын, время-то какое идет. И конца не видать…
      - И что ты говоришь, Петр Васильевич! – всполошилась матушка. – Какое время? А вспомни, - как ты сватов прислал к родителям моим. Время похуже было. Каждый день ждали, то ли будем живы, то ли твой батюшка с опричниками на двор приедет, и всему конец. Ничего, живы остались, слава Богу.   
      Отец заулыбался.
      - Да что ты, Елена Борисовна! Разве сравнить. Тогда – лепота и благодать при царе Иоанне Васильевиче. Грозен был царь, его и прозвали не зря Грозным, так ведь лес рубят – щепки летят. Правильный царь был, порядок ценил. Не воруй, - и будешь жив-здрав. Не впадай в ересь жидовствующих, - и не угодишь в опалу. Царь Грозный державу укреплял и православную веру от всяческих ересей очищал. А, что говорить! Любовь, Андрюша, превыше всего! И Господь учит нас возлюбить ближнего. Благословляю тебя.
      На другое утро Андрей встал пораньше, велел оседлать Воронка, взял кольцо с большим диамантом, - подарок бывшей королевы Ливонии, матушки Марфы, - с трудом надел его на мизинец до первого сустава и с отцовским конюшенным Николаем поехал по тесным и кривым улочкам Белого города к церкви Всех святых. Душу его наполняла радость, сердце не чуяло никакой беды. Он думал о скорой встрече с милой сероглазой Дарьюшкой.
      Москва удивила его. После строгой торжественности Троицы, даже заметно разоренной долгой осадой, ему все казалось здесь убогим и неухоженным. Москва тоже пережила долгую осаду тушинцев и поляков, почти двухлетнюю, хотя не в таком плотном окружении врага, и пришла в запустение. Начиналась весна, и вся зимняя мерзость вылезала из-под черного от грязи снега. На улицах прохожие и проезжие тонули в глубоком месиве из черного снега и грязи, повсюду скверно пахло гниющими отбросами и нечистотами. Дома выглядели убогими и заброшенными, во многих местах чернели пепелища. Каменные храмы смотрелись белыми воронами среди этой скверны и горелой черноты.
      Москвичи показались Андрею угрюмыми, растерянными и злыми. Под заборами валялись в грязи пьяные, в той же грязи сидели и ползали бесчисленные убогие, нищие и бесноватые, они громко и непочтительно вымогали милостыню. Несладко пришлось Москве, - подумал Андрей.
      На паперти церкви Всех святых стояла большая, тесная толпа молчаливых москвичей. Они крестились, многие бабы плакали, иные рыдали.
      - Отпевают кого-то, - догадался Николай.
      Они привязали коней к церковной ограде, Николай остался сторожить их, Андрей стал осторожно пробираться сквозь толпу к двери в церковь. У порога он спросил одного мужика, по одежде – из торговых:
      - Кого отпевают?
      - Отца Иосифа.
      Андрей не сразу понял, сделал еще шаг, и только тут до него дошло.
      - Отца Иосифа Деточкина?
      - Кого ж еще.
      Солнечный день вмиг потемнел в глазах Андрея.
      Он отстоял долгую заупокойную у гроба с телом отца Иосифа, рядом с печальной Дарьюшкой в черной одежде. По ее бледному лицу текли слезы, и он ничем не мог утешить свою любушку. Изредка он украдкой осторожно сжимал ее тонкие пальцы, Дарьюшка поднимала на него заплаканные глаза и слабым движением высвобождала руку. Лишь однажды она еле слышно проговорила:
      - Ох, Андрюшенька, миленький…
      После похорон и скромных поминок они остались втроем: Дарьюшка, матушка Марфа и Андрей. Лицо бывшей королевы Ливонии, белое, как беленая стена, не выражало никаких чувств. Она негромко говорила обычным своим хрипловатым, резким голосом, будто железо позвякивало по железу.
      - Степка Кошкин, злодей, виновен в безвременной смерти отца Иосифа. Обещал, клятвопреступник, не пытать священнослужителя до послания патриарха Гермогена, а видать, подверг невиновного пытке. Повредил все внутри, изверг. Гореть его душе в вечном огне. Как отец Иосиф до Москвы доехал, диву даюсь. Надорвалось сердце его, вот и умер безвременно, царство небесное его безгрешной душе.
      У Андрея щемило сердце от вида поникших плеч и заплаканного лица Дарьюшки, он чувствовал, что она вся дрожит.  Он негромко проговорил:
      - Кошкин получил свое. Умер мучительно. Сгорел в смоле.
      Матушка Марфа пристально поглядела ему в глаза долгим взглядом. Андрей выдержал взгляд, но почувствовал, что она читает в его душе, как в раскрытой книге и видит то же самое, что вдруг снова предстало перед ним будто наяву. Приступ, яростная толчея защитников на стене у бойниц, едкий дым от горящей смолы, серы и пороха, крики и вопли. В его ушах снова раздался дикий, нечеловеческий визг Кошкина, голова которого горела, облитая смолой, а тело корчилось на каменном полу под ногами стрельцов. Он снова увидел твердый, суровый взгляд верного Горюна.
      Матушка Марфа сказала суровее обычного:
      - Господь рассудит всех нас, а я отпускаю отмстителю сей грех. 
      Она пристально посмотрела на Андрея, увидала свой подарок на его мизинце, ее лицо чуть заметно исказилось от горя, она печально покачала       головой и сказала:
      - Я возьму Дарьюшку в Новый Девичий монастырь. Пусть отойдет душой. Поляков от Москвы отогнали, Вор сидит в Калуге, черкасы разбежались. Ты, боярин Андрей, можешь навещать ее. А через год, если Господь сохранит нас, поговорим о сватах.
      Дарьюшка подняла на Андрея глаза и слабо улыбнулась.
      В марте победитель воровских орд воевода князь Скопин-Шуйский вместе с ополчением вошел в Москву. Москвичи встречали его как избавителя, в княжеских и боярских теремах шли непрерывные пиры, молодого воеводу всюду приглашали почетным гостем, его посещением гордились самые знатные бояре и князья. По всей Москве открыто говорили, что боярскому выскочке Василию Шуйскому пора и честь знать, царем всея Руси надо выбрать князя Скопина-Шуйского.
      Скопин-Шуйский по приговору царской думы начал собирать новое  войско для похода на выручку Смоленска, который уже больше полугода осаждало многотысячное войско короля Сигизмунда Третьего. Андрей с отцом встретились с князей Андреем Голицыным, тот свел их с большим воеводой, и Андрей попросил князя Скопина-Шуйского принять его в стрелецкий отряд князя Голицына. Михаил Васильевич тут же спросил Голицына, и они поставили Андрея к его большому изумлению головой, полковником яузских стрельцов. Отец выделил ему десяток даточных людей из своих дворовых.
      Для Андрея начались многотрудные дни. Стрелецкие полки еще по указу Иоанна Васильевича состояли из пяти сотен стрельцов. В Троицком сидении Андрей легко справлялся с сотней, теперь же ему пришлось многое познавать самому. К тому же кое кто из старых стрельцов приняли молодого полковника с ворчанием. Мол, молодо-зелено, наломает новый полковник дров, а мы расхлебывай. Однако со временем все наладилось. Андрей с согласия князя Голицына назначил своим помощником, полуголовой верного Кузьму Кирдяпина, а Сухотина и Мальцева поставил сотниками. Этих опытных воинов, которые прошли все шестнадцать месяцев геройской Троицкой осады, бились с врагом в частых вылазках,  уважали в полку.
      Князь Михаил Васильевич добился царского указа о вооружении  стрельцов надежными и легкими русскими завесными пищалями с ударным кремневым замком. Московские оружейники день и ночь готовили новые пищали. Такая пищаль вместо старых полупудовых фитильных весила всего десяток фунтов, а крепкий ремень позволял легко надевать ее на плечи и при нужде быстро изготовиться к пальбе. Кремневый замок избавлял стрельцов от многотрудных хлопот по сбережению тлеющего фитиля и запального зарядца сухими даже в затяжной дождь. Стрельцы, прошедшие Троицкое сидение, не могли нарадоваться и вспоминали, как они мучались с фитилями и затравкой при вылазках в дождливые ночи. Однако новые пищали получила только половина яузцев. Остальным пришлось довольствоваться привычными, но требующими много хлопот фитильными пищалями.
      Андрей каждый день собирал свой полк и по несколько часов готовил его к походу и к сражениям. Стрельцы учились держать строй десятками, сотнями и всем полком, не рассыпать его ни в каком случае. Они бились друг с другом бердышами и саблями, учились отражать нападение с разных сторон и со всех сторон сразу, стоять против конницы. Особенно строго приучал он стрельцов к пальбе залпами, - за долгие месяцы Троицкого сидения он убедился в действенности дружной пальбы даже малого отряда.
      Сначала по указке шведского наставника он ставил стрельцов в десять рядов, как делали все наемники. Это позволяло вести непрерывную пальбу. Когда десятый ряд разряжал пищали, первый снова успевал изготовиться к пальбе даже с фитильными замками. Однако стрельцы жаловались на неудобство, ибо им приходилось то делиться на полусотни, то снова собираться в сотни, и они постоянно путали строй.
      Наемники при такой пальбе быстро переходили с первого ряда в последний и успевали зарядить пищали, но стрельцам с бердышами это оказалось не сподручно. Андрей пытался, по Троицкому опыту, обучить стрельцов пальбе лежа, с колена и стоя, но и это не помогало. Даже когда первые ряды палили лежа, а последние стоя, с упором на бердыши, то средним рядам приходилось палить на полусогнутых ногах, враскарячку. К тому же густой дым от пальбы десятью неподвижными рядами при безветренной погоде закрывал стрельцам весь обзор впереди и сбоку.
      Андрей со своими сотниками долго ломал голову над более удобным строем. После многих раздумий и проб они приняли строй в пять редких рядов. Два первых ряда палили с колена, причем второй ряд палил через плечи первого. Третий, четвертый и пятый ряды палили стоя, с упором на бердыши, в промежутки между стрельцами передних рядов.
      Чтобы пальба при пяти рядах получалась непрерывной, стрельцами приходилось поспешать, как петрушкам на ярмарке. Поначалу они второпях то забывали раздувать тлеющие фитили, и те гасли, то рассыпали запальный зарядец, то плохо забивали пыжи, и выстрел получался слабым. Однако непрерывное каждодневное учение с пальбой вхолостую принесла свои плоды. Довольно скоро его стрельцы научились палить в пять рядов не реже, чем шведы и немцы в десять рядов. Каждый ряд заряжал пищали и успевал изготовиться к новому залпу, пока Андрей громко и неторопливо читал «Отче наш».
      Когда шведский наставник возмущенно пожаловался воеводе Голицыну на самовольство полковника Грязного, тот сам пришел посмотреть на яузский полк. Андрей поставил стрельцов в пять рядов, велел приготовить по пять зарядов и крикнул:
      - Братцы, не подведите! К пальбе залпами готовься!
      Яузцы не подвели своего молодого полковника, к тому же легкий ветерок быстро относил дым в сторону. Дружная и непривычно быстрая пальба в пять рядов понравилась Голицыну, он даже позвал самого князя Скопина полюбоваться «русским строем». Большой воевода весьма одобрил новый строй, похвалил проворных стрельцов  и повелел выдать им из своих запасов по чарке зелена вина. Однако шведские и немецкие наставники продолжали обучать других стрельцов и ополченцев пальбе в десять рядов с постоянным перемещением рядов спереди назад.
      Скопин-Шуйский намеревался выступить в поход в конце апреля, и заранее послал к Волоку Ламскому передовой отряд воеводы Григория Валуева. В Волоке Ламском собрались последние беглецы из Тушина: поляки под началом пана Рожинского и тушинские думные бояре с ложным патриархом Филаретом. Среди них начались раздоры, дело доходило до потасовок и рубки на саблях. В одной из потасовок Рожинский упал на каменные ступени, сильно растревожил старую рану на боку и вскоре умер. Отряд воеводы Алексея Валуева внезапным налетом захватил Волок Ламский, разбил польские и тушинские отряды, взял в плен ложного воровского патриарха Филарета Романова и под охраной отправил его в Москву на патриарший суд.
      Отец говорил Андрею, что многие священнослужители намеревались  низложить честолюбивого Филарета и отправить его до скончания живота простым чернецом на Соловки. Однако патриарх Гермоген решил по иному. Он не захотел ронять в глазах народа достоинство ростовского митрополита, а с ним и всех служителей православной церкви,  и объявил, что Тушинский Вор держал Филарета в плену, подвергал многим лишениям и унижениям, которые, дескать, Филарет с честью выдержал. Патриарх оставил Филарета в прежнем сане, однако оставил его в Москве.
      - Имеющие глаза ничего не видят, - ворчал отец, крайне удивленный решением патриарха. – Филарет Романов честолюбив без меры, и он еще принесет Гермогену и всем православным многие беды.
      Зато Андрей просто порадовался новому ратному успеху воеводы Григория Валуева. Ведь это прорыв отряда Валуева с великим боем к Троице привел к окончательному снятию осады. Воеводу Григория Леонтьевича он видел в Троице лишь несколько раз, однако высоко ценил его ратное умение, и теперь всем сердцем желал ему новых побед. 
      Москва продолжала чествовать молодого князя-победителя и благословлять его на победу над Сигизмундом. Появились гадатели, которые предсказывали, что умиротворение России наступит, когда царем станет молодой Михаил Васильевич. Однако ликование в один черный день сменилось печалью и тревогой. Перед самым выступлением в поход князь Михаил на пиру у князя Воротынского вдруг занемог, у него пошла кровь из носу и изо рта, а через несколько дней он помер.
      Москва заволновалась и закипела. Говорили, что героя-воеводу отравили по наущению Василия Шуйского. Вспоминали, что рязанские воеводы Прокопий и Захар Ляпуновы посылали еще в Александровскую слободу грамоту Михаилу Скопину, в которой называл его государем и просили молодого князя сесть на престол в Москве вместо бездельного и двоедушного Василия Шуйского. Вот Шуйские и убрали соперника.
      Андрей с отцом пошли в кремль на похороны Михаила Скопина-Шуйского. Молодого князя хоронили в Архангельском соборе, где издавна находились усыпальницы лишь великих князей и царей.
      - Царь Василий противился, однако думные бояре настояли, - сказал отец.       - Видишь, царя нет, не соизволил.
Когда отпевание закончилось, все собравшиеся потянулись к гробу. Андрея поразил вид покойного: лицо почернело, покрылось какими-то волдырями, тело вздулось. После выхода из собора, уже на паперти Андрей услышал негромкие разговоры.
      - Вот и царь Борис так умер, и царь Феодор. Все приметы сходятся. Язвы, тулово распухло…
      - А святейшего-то Гермогена не видно. Он во всем за царем Василием идет.
      - Князя Дмитрия Шуйского рук дело. Женка его, княгиня Катерина Григорьевна, - она отравила большого воеводу на пиру, верные люди говорят. Сам-то Дмитрий на престол метит после брата Василия. 
      - Катерина - кровь Григория Малюты-Скуратова, куда денешься. Душегубский род.
      - Когда князь Скопин въезжал в Москву, Дмитрий-то Шуйский сказал: вот едет мой соперник. Они и убрали.
     - Чернь чуть не спалила его подворье, стрельцы едва отстояли.
      - Недолго Шуйским осталось царствовать.
      - Тише, князь, уши везде.
      - Чего там. Преподобный Филарет, слыхал я, уже признал царем Владислава- королевича. Из Тушина когда еще послы отъехали под Смоленск к Сигизмунду, просить на царство Владислава. Филарет благословил послов. 
      - И верно. Своих нельзя больше на престол сажать. Владислав примет православие, - настоящий царь будет, древнего царского роду, Гедеминович.
      Подозрительная быстрая смерть героя-воеводы окончательно отвратила москвичей от Василия Шуйского. Его противники стали искать нового царя. Называли князей Василия Голицына, Федора Мстиславского, Ивана Воротынского, думного боярина Ивана Никитича Романова, других больших бояр и князей, а самые горячие головы требовали избрать на царство шведского королевича Густава Адольфа. Многие же называли будущим царем России польского королевича Владислава. В этих тревогах все думать забыли о походе под Смоленск. Заботы князя Скопина-Шуйского по подготовке войска могли пойти прахом.
      Тем временем Тушинский Вор укрепился в Калуге, к нему перешли многие тушинцы, черкасы и самиовольные польские паны со своими отрядами, он сумел снова собрать немалое войско. Московская знать боялась Вора пуще огня, а чернь сходилась к нему тысячными толпами. Народ желал иметь на престоле настоящего Рюриковича, сына первого помазанника Божьего, царя Иоанна Васильевича, радетеля народного, грозного для бояр-кровопивцев. К тому же князь Шеин слал из осажденного Смоленска слезные мольбы о помощи, ибо силы смолян иссякают, в городе настала великая скудность с пропитанием и ратными припасами, народ вымирает от глада и мора. Москва спохватилась и снова стала думать о войне, на этот раз уже с двумя сильными врагами.
      В эти дни от своего воеводы, князя Голицына Андрей узнал печальную весть. Старый свирепый враг, пан Александр Лисовский после снятия осады с Троицы ушел вместе с атаманом Прозовецким грабить русские города. Разбойные паны сожгли Суздаль, Переяславль-Залесский, Ярославль, осадили Торопец. Однако вскоре они поняли, что в разоренных залесских городах большой добычи им не взять и решили искать счастья у Пскова и Великого Новгорода. Их путь в те богатые края лежал через Калязин.
      Навстречу разбойничьей орде спешно двинулся из Дмитрова воевода Давыд Жеребцов с отрядом. Жеребцов успел войти в Калязин прежде Лисовского и Прозовецкого, но подготовить оборону ему не хватило времени. Почти на его плечах в Калязин ворвались поляки и черкасы. В жаркой битве ополченцы Жеребцова нанесли большой урон врагу, но большинство защитников пали. Раненный воевода вместе с немногими уцелевшими ратниками попал в плен. Обозленный Лисовский зверски отомстил храброму воеводе за сопротивление, а особо за свое поражение под Троицей, он приказал казнить Жеребцова и всех пленных мучительной смертью.   
      Андрей всей душой скорбел о павшем воеводе. Отряд Жеребцова первым пришел на выручку защитникам Троицы, когда их силы иссякали, привез в осажденный монастырь хлеб, порох и многие припасы. Андрей ценил  Жеребцова как воеводу выше, чем своего дядю, князя Долгорукого-Рощу. Жеребцов решительно отменил кровопролитнык вылазкм за дровами и добился согласия архимандрита Иоасафа разбирать на дрова деревянные строения монастыря. К снятию осады за половину зимы в печи пошла добрая часть деревянных монастырских построек, зато сидельцы не потеряли на вылазках за дровами ни одного человека. Тот же Жеребцов при подходе отряда Валуева настоял на большой вылазке, хотя князь Долгорукий опять противился. В вылазке ополченцы Жеребцова вместе с отрядом Валуева нанесли большой урон осаждавшим, именно это вынудило Сапегу и Лисовского снять осаду.
А Москва продолжала волноваться. Подогрели москвичей вести из Рязани. Там неистовый дворянин Захар Ляпунов с братом Прокопием подняли восстание против Василия Шуйского и потребовали его смещения. Говорили, что Ляпуновы вошли в сношение с Вором и в то же время - с ярым противником Шуйского – князем Василием Голицыным. Рязанские воеводы звали того и другого на царство.
      Трон под Шуйским шатался, положение царя Василия могла поправить лишь блестящая победа над поляками. Царь повелел спешно собирать войско для победоносного похода к Смоленску. Главным воеводой он поставил своего брата Дмитрия Васильевича Шуйского.
      В последний вечер отец и матушка проговорили с сыном далеко за полночь. Матушка больше молчала и утирала глаза платком. Говорил отец.
      - Ты, сын, не лезь на рожон. Князь Григорий Борисович говорил, в Троице ты геройствовал, где надо и не надо, однако Господь хранил тебя. И в Троице вы стояли за святое дело. А теперь…
      Отец тяжело вздохнул.
      - Князь Дмитрий Шуйский – не воевода, что греха таить. Властолюбивый самолюбец, а ратного таланту Бог не дал. Метит на царский престол, вот и желает показать себя героем. Царь Василий назвал его наследником престола. Он может загубить все войско. Держи ухо востро. Твой воевода князь Андрей Васильич Голицын, - воин опытный, и среди бояр его вместе с братом Василь Василичем почитают. Слушай его, пустое не скажет. И сам береги своих стрельцов. Верю, справишься. Да и не о том я хотел тебе сказать, сын.
      Отец надолго замолчал, Андрей терпеливо ждал.
      - Вот шурин мой, князь Григорий Борисович тут говорил, вы в Троице стояли за землю русскую, за веру православную, за царя, который на Москве будет. А в вашем походе, -  все не то. Победите вы – укрепится царь Шуйский, а это беда для русской земли. В Москве многие бояре и князья против Шуйских, и царя из знатных вотчинных родов они больше не хотят. Выберут царем Федора Мстиславского – обида Голицыным и Трубецким. Выберут Василия Голицына – его не примут другие роды. Кого ни выбрать из своих, - другие не смирятся.
      Отец замолчал, и Андрей спросил:
      - Батюшка, ты все говоришь: князья, бояре, да чернь. А мы-то, дворяне, - куда склоняемся? Вот Ляпуновы, - они куда народ зовут, ради чего неистовствуют?
      - Как куда? Против вотчинных бояр да князей идут дворяне. До Грозного царя чуть не вся русская земля, все холопы под боярами были. Царство шаталось, ибо бояре – каждый лишь свою корысть искал. Всю державу вотчинники разделили. Они призывали на Русь ливонцев, литву, поляков, - дабы свои права укрепить. Измена пошла на Руси. Иван Васильевич упразднил удельные княжества и вотчинное боярство, разделил державу на уезды с выборным земством. Бояре возмутились, пошла измена. Батюшка-царь создал опричнину, начал отбирать у изменников вотчины и оделял своих верных дворян поместьями. При нем поместное дворянство набрало большую силу. Мой батюшка, твой дед Василий Грязной при Грозном царе поднялся. Ну, а боярские цари, Годунов, за ним Шуйский стали отбирать у дворян поместья и снова раздавать из в вотчинное владение большим боярам да князьям. Вот ради того Ляпуновы и встали против Шуйского, ради защиты поместного дворянства.
      - За поместное дворянство, против вотчинного боярства?
      - Ну, можно и так сказать. Вотчинникам сильная держава не нужна, мешает она им обогащаться. Грозный царь держал их в узде, а ныне распрями земля русская сыта по горло. России надобен царь, которого примут все: и вотчинники, и поместные, и служилые люди, и чернь. Да нет единства на русской земле. Разве можно угодить сразу всем? Простой народ, чернь, стоит за Вора. Пусть он не сын Иоанна Васильевича, самозванец, а народ верит в него, вот, дескать, пусть он и станет царем. Поместные дворяне, обедневшие князья – за Вора, дабы пресек он бесчинства вотчинников. Однако не дело, - краковского жидовина на русский престол сажать. Рязанские воеводы Ляпуновы по молодости своей кого только ни метили на царство. И Скопина-Шуйского, и Василия Голицына, и шведского королевича Густава. Их слушают многие. Вотчинники, большие бояре и князья стоят за королевича Владислава. В Москве вошел в силу ростовский митрополит Филарет Романов, он с братом, думным  боярином Иваном Никитичем стоит за Владислава на славах, а что у них на уме – Бог ведает. Слыхал я, Филарет намерен посадить на престол сына своего Михаила.
      Отец налил себе чарку троицкой зверобойной, выпил ее, крякнул, потянулся за копченой осетриной. Андрей смотрел, как отец жует и начинал понимать, к чему он завел этот разговор. Отец снова заговорил.
      - У тебя своя голова, сын, не хочу принуждать тебя думать, как я. Пойми одно. Вот говорят, - Смута. Не смута, сын, война. Самая что ни есть настоящая война. Вотчинники встали против сильной единой державы. Простой народ, торговые люди, ремесленники, чернь, смерды, много служилых, даже немало дворян и князей, - встали против вотчинных бояр.  А вотчинные завладели всей пахотной землей, закабалили смердов, прикрепили к земле свободных ранее крестьян, дерут с них семь шкур. Мало того, они у дворян силой забирают холопов, а говорят, что, мол, те сами к ним перешли в Юрьев день. Потому царь Феодор Иоаннович и отменил Юрьев день, чтоб вотчинники не разбойничали.
      Отец выпил еще чарку троицкой зверобойной, отрезал хороший ломоть буженины, с удовольствием вгрызся в него.После нескольких чарок он разговорился.
      - Ты, сын, правильно делаешь, что не пьешь этого зелья. Мне-то на службе государевой пришлось ее полюбить. Верой и правдой оберегали мы престол Рюриковичей. Твой дед, Василий Грязной первым опричником у Иоанна Васильевича стал. Теперь враги Грозного царя опричников зверями кровавыми выставляют, тиграми лютыми. Не верь тому, не звери опричники, не тигры кровавые. Батюшка царь их держал в строгости пуще монашеской. И дед твой, первый опричник, не был кровавым зверем. Измену он истреблял. Вотчинники в страхе перед сильным государем вступали в переговоры с ливонцами, с поляками, с литвой. Карал царь изменников. И другая беда надвинулась на державу, - ересь жидовствующих. В церкви православной к тому времени многое множество развелось выкрестов из жидов. Они приняли православие, а на деле служили папе римскому, ересь несли на Русь, разрушить хотели православие. Божественную сущность Христа отрицали. Пресвятую Богородицу не почитали. Евангелье от подлого Иуды признавали превыше других. Гулящую Марию Магдалину наравне с Богородицей почитали. Иоанну Васильевичу с ними много пришлось претерпеть. Потому он и стал первым помазанником Божьим, над всей православной церковью встал, дабы укрепить ее. Да и то царь-батюшка больше половины этих еретиков миловал. Богобоязненный был государь. Даже когда Дума приговаривала изменников казнить, царь вступался, миловал злодеев – и бояр-изменников, и жидовствующих. А бояре начали его травить злыми зельями, решили истребить весь царский род. После Казани…
      Отец огорченно помотал головой, выпил еще чарку, закусывать не стал, занюхал душистым ржаным хлебом, крякнул.
      - После Казани сильно занемог царь-батюшка. Видно, бояре испугались силы молодого царя, притравили его. Помирать собрался, соборовался. И потребовал от бояр присягнуть наследнику, первенцу своему младенцу Димитрию. Из думных бояр, а их двенадцать человек, десять присягнули Димитрию. А двое думных и чуть не все московские бояре – кто совсем не приехал к царю, кто отказался присягать. Отказчики требовали на царство двоюродного брата царя, князя Владимира Андреевича Старицкого. Главным заводилой у них стал Иван Шуйский, отец нынешнего царя. Князь Старицкий даже грозил тем, кто присягнул Димитрию, мол, погодите, я стану царем, вам худо придется. И царевы ближние, поп Сильвестр и Адашев, эти отшатнулись от царя, подстрекали отказчиков. Однако Иоанн Васильевич исцелился Божьей милостью. Злодеи затрепетали, но царь-батюшка простил всех отказчиков. Однако они в страхе начали бежать в Польшу. А Сильвестра и Адашева Иоанн Васильевич отдалил от себя. Однако заговорщики не успокоились. Они подговорили кормилицу царевича, и та утопила младенца Димитрия в реке. Государь их опять миловал, а они отравили первую царицу, Анастасию Романовну Захарьину, потом отравили вторую царицу, Марию Темрюковну. А к третьей своей жене, Марфе Васильевне Собакиной, государь даже взойти не сумел. Сразу после венчания она занемогла и через неделю умерла в девстве. Отравили ее те же злодеи. Потому Синод и разрешил Иоанну Васильевичу венчаться в четвертый раз – на Марии Нагой, ибо третий брак попросту не состоялся. Ну, что бояре сделали с Нагими, ты знаешь. И наследника, Иоанна Иоанновича, они отравили, а потом и самого государя. Уж больно схоже они оба померли.
      Отец потянулся за очередной чаркой, но Андрей решительно остановил его руку. Отец ожег было его взглядом, но смирился, вздохнул.
      - Эх, житье наше тяжкое. Про царя Бориса ты знаешь. На всей Руси началась смута. А уж при Шуйских… Зря что ли большой воевода Болотников поднял народ, два года громил царево войско, возил с собой ложного царевича Петра Феодоровича? Нет, боярские цари не о государстве думают, но о корысти боярской. А русские люди не принимают их, не хотят больше боярского ярма. Потому и открывают города всяческим проходимцам. Лучше какой-нибудь, прости Господи, Ерошка Иоаннович, чем боярский царь. И пока сам народ не выберет себе царя истинным Земским Собором, - не будет мира на Руси.
      Андрей снова нарушил почтительное сыновье молчание.
- Батюшка, а кого ты сам видишь царем на Руси?
      - Не хотел я говорить тебе про то, но раз спрашиваешь… Я вижу царем на Руси того, кто вернет мир русской земле и народу русскому. Не хочу никого называть, но уж если выбирать из того, что есть, то новый царь должен вести свой род от Рюриковичей, однако прямых Рюриковичей не осталось, истребили они сами себя. Потому надо нам смотреть на Гедиминовичей. Гедимин, великий князь  Русско-Литовский – самый великий государь из всех, кто правил на Руси и в Литве. В годы усобицы и розни он еще при татарах объединил все западные и южные русские княжества под своей рукой. Его сын Ольгерд с Олегом Рязанским, Дмитрием Суздальским и Михаилом Тверским хотел собрать все православные княжества в единую державу от моря Балтийского до моря Хвалынского и от моря Черного до моря Белого. Происками князей Московских тот великий помысел не удался. Нынешний польский король Сигизмунд Третий – Ягеллон, потомок великого русско-литовского князя Ягайлы, внука Гедимина. Однако его сажать на престол в Москве не следует, он может притеснять православие, да и жидовствующие еретики у нас не перевелись, а это, сам знаешь, - новая война, народ не потерпит. А вот сын Сигизиунда, отрок Владислав, - тут можно надеяться. Тушинцы из москвичей, как твои дядья Александр да Иван, они с поляками не ладили, а отправили посольство к королю Сигизмунду просить на царство молодого Владислава. Иные из них стояли за Вора, иные – за самого Сигизмунда, а сошлись на Владиславе.
      - А чем хорош Владислав? Он же молодой, будет оглядываться на отца, на Сигизмунда.
      - Может, и будет, - вздохнул отец. – Все надеются, что он примет православие, выборная Дума станет направлять его. Мы заключим вечный мир с Польшей, Русь поднимется , соединится с Литвой и Польшей. Однако Сигизмунд хитер, и все может выйти не так. Говорят, тушинский договор с Сигизмундом писал князь Михаил Глебович Салтыков, его вотчинники сильно обидели, вотчины растащили. С ним под Смоленск поехал еще один князь из захудалых, Василий Михайлович Рубец-Масальский. Да вот верховодит в том посольстве Федька Андронов, из кожевников. Этот мать родную ради корысти продаст. Сам видишь, единства меж тушинцами нет, а на Владиславе согласились все. Тушинцы верят, что они будут править при Владиславе, вотчинники намерены сами при нем властвовать. Филарет Романов спит и видит, как он при Владиславе сына своего на царство посадит. Однако другого выхода ныне я для Руси не вижу, только Владислав. Мир с Польшей нам пуще всего нужен. 
      Перед тем, как идти спать, отец и матушка благословили Андрея иконой святого Георгия Победоносца.
      В начале июня большой воевода князь Дмитрий Шуйский во главе тридцатитысячного русского войска выступил, наконец, из Москвы и направился к осажденному Смоленску. Вместе с московским войском шли десять тысяч наемников, шведов и других западных солдат, под общей командой графа Делагарди. Впереди огромного войска двигалась дворянская конница князя Данилы Мезецкого, а пешие полки возглавлял стрелецкий отряд князя Голицына. Передовым полком Голицын поставил яузских стрельцов Андрея Грязного. Яузцы взяли с собой в поход иерея Савелия и дьякона Варраву из слободской церкви Вознесения Христова.



Поход

      Войско Дмитрия Шуйского направилось из Москвы кружным путем, по Ярославской дороге через Троицу. Андрей шел пешком впереди своего полка и нес на себе все оружие. Он еще с Троицкого сидения твердо решил делить со стрельцами все тяготы ратной службы, не возноситься над ними. Стрельцы глядели на своего полковника с уважением, ибо в других полках головы и даже многие сотники ехали верхами.
Путь оказался безрадостным, но не из-за великой ноши и долгих переходов. Сразу за Ярославским воротами в Земляном валу воинам представилось ужасающее зрелище. Вдоль всей дороги висели удавленные на виселицах, подвешенные живыми за ребра, лежали на колесах, торчали нанизанные на колы казненные. Почти все трупы оказались недавними и источали мерзостный смрад гниющего мяса. Андрей поначалу даже прикрыл глаза, низко повесил голову и довольно долго шел, не поднимая глаз. А сзади него раздавались негромкие голоса стрельцов.
      - Сколько народу приняло мучительную смерть.
      - То разбойники и воры.
      - Они тоже люди, сват.
      - И то верно. Какая умная голова додумалась развесить их тут?
      - А это чтоб ты, братец, шел на врага без оглядки. Не то и тебя сюда приволокут.
      - Царь Василий повелел карать измену и воровство. Для острастки.
      - А я так скажу: зверство, они и есть зверство. Смертный грех.
      - Насмотришься, - не больно-то захочешь за такого царя живот класть.
      - Ты, сосед, язык укороти. Донесут, и до врага не дойдешь.
Омерзительный частокол тянулся до самых Мытищ. А в первом же селе за Мытищами они увидали новую картину. Вдоль дороги стояли несколько десятков мужиков, - по одежде из пахотных, - стояли они босиком, спиной к прохожим. По обочине дороги вдоль них ходили два ката с длинными кнутами и с силой хлестали мужиков по ногам. Расправа началась давно, ибо у многих наказуемых порты уже висели окровавленными клочьями.
      - Правеж, - сказал кто-то сзади. – За недоимки. Будут пороть, пока долги не отдадут.
      - Или не отдадут Богу душу, - угрюмо добавил другой.
      - Помрет мужик, - поставят его женку. Или сынов по очереди.
      - После такого правежа какой из мужика работник. Считай, без ног.
      - Что царь, что бояре, - буркнул еще один стрелец.
      - Тут не царь и не бояре. Тут свои, земская власть.
      - Так земские творят по указу царя!
    Первую остановку войско сделало у Троицы. Здесь все ратники принесли клятву на чудотворящих мощах святого Сергия Радонежского. Кроме того, за два дня похода выявилось много непорядка, и воеводам пришлось остановиться на несколько дней. А самым большим непорядком оказалось назначение главным воеводой брата царя – Дмитрия Шуйского. Князь Андрей Голицын не скрывал своего недовольства.
- Заносчив князь Дмитрий. Своеволен, а ума не палата. В ратном деле не смыслит. Это надо – конницу вперед послал. И все войско одной дорогой идет. Наломаем мы с ним дров. 
Среди яузских стрельцов набралось около сотни старых Троицких сидельцев. В поход они надели кафтаны морковного цвета, которыми их одарил архимандрит Иоасаф после снятия осады. Андрей заранее разделил их поровну между всеми сотнями, дабы они передавали свое ратное умение другим стрельцам. Теперь эти опытные воины показывали новичкам монастырь и вспоминали свои подвиги во время героической и горькой долгой осады. Их слушали с разинутыми ртами, уважительно качали головами, много выспрашивали. Все они восхваляли своего сотника Андрея Грязнова, которому, не иначе, сам Господь помогал уберегать стрельцов в самых гибельных делах.
Говорили они об обороне Пивного двора и о чудесном спасении из чудовищного пожара по тайному ходу, о лихих вылазках во время приступов, когда они малым отрядом сумели два раза стравить поляков с тушинцами, и те били друг друга так, что не сумели дойти до стен. Изумление вызвали рассказы о подрыве подкопа, когда погиб весь десяток Спиридона Ушатова, а от десятка Ивана Наумова осталась всего половина. Много ахов и охов раздавалось, когда сидельцы говорили о вылазках за дровами, и опять они хвалили сотника Грязного, который из каждой вылазки приводил стрельцов почти без потерь, лишь однажды дьявольским попущением конные поляки изрубили весь десяток Ивана Наумова.
Сейчас Андрея поразила скученность и толчея в Троице, похуже, чем в первые дни осады. На этот раз все постройки и даже монастырский двор занимали раненые, больные и увечные. Вокруг монастыря на месте сгоревших посадов и слобод плотники рубили новые избы, население понемногу налаживали порушенное хозяйство. Почти все службы за стеной уже восстали из пепла, и там работа шла день и ночь. 
Все три дня стояния войска у Троицы Андрей провел с братом Ферапонтом, он разыскал верного друга в первый же день, и они почти не расставались. Обычно молчаливый брат Ферапонт при этой встрече разговорился.
- Отца Иоасафа у нас больше нет. Игуменствует в Троице архимандрит Дионисий Зобиновский из Старицкого Успенского монастыря. Пастырствует отец Дионисий весьма твердо. Среди братии много недовольных, иные открыто ропщут, думаю, пошли жалобы святейшему Гермогену.
      Андрей на примере своего дядюшки-князя уже понимал, что после ратных побед героев оттесняют в сторону лукавые царедворцы, но он не хотел говорить об этом. Он тут наговорит чего не следует и уйдет, а брат Ферапонт останется до скончания живота своего.
      - Оно понятно, - усмехнулся он. – Новая метла.
 Брат Ферапонт отрицательно качнул головой.
      - Не только ужесточение порядков. Архимандрит Дионисий ревностно борется с ересью жидовствующих, подвергает сомнению иные уставные, канонические молитвы, находит в них отступления от православных канонов, а то и прямую римскую ересь. На проповедях говорит, мол, жидовствующие губят православие.
      Андрей твердо решил переменить разговор, а не то брат Ферапонт может пострадать от доносов.
      - А где теперь отец Иоасаф? 
      - Пресвятейший патриарх еще зимой отослал его на старое место, в Боровский Пафнутьевский монастырь. Это в Серпуховском уезде.
      Андрей покрутил головой. Вот так и бывает в земной юдоли. Архимандрита Иоасафа он глубоко уважал, как твердого духовного пастыря при долгом осадном сидении. И вот вместо заслуженной награды, - опала. Слава Господу, что отца Иоасафа патриарх не сослал простым чернецом куда-нибудь в Белоозеро, а то и на Соловецкие острова. Но говорить об этом он опять не стал, а только спросил:
      - За что его так?
Брат Ферапонт тяжко вздохнул.
      - Златолюбие сильных мира сего. Царь Василий еще в январе, при тебе, прислал в Троицу дьяка Семена Самсонова. Тот привез царский указ и грамоту патриарха Гермогена. Отцу Иоасафу велено было выдать дьяку Самсонову всю казну и все сокровища Троицы. Для оплаты шведским наемникам. Отец Иоасаф воспротивился.
      Андрей опять покачал головой, на душе у него стало тяжко. Они тут сидели в осаде шестнадцать месяцев, потеряли по восемь человек из каждых десяти, но не позволили Сапеге и Лисовскому разграбить сокровища Троицы. Теперь же царь Василий с благословения патриарха сделал то, что не удалось разбойным польским панам, тушинцам и воровским черкасам. А брат Ферапонт продолжал негромко говорить.
      - Отец Иоасаф возмущался, мол, царь Василий еще до осады забрал из казны Троицы чуть не двадцать тысяч рублей, а потом взял у нашего келаря отца Авраамия на московском подворье 1000 рублей, и позже – еще 900 рублей. Долги царь не отдал, а прислал дьяка Самсонова забрать последнее. Отец Иоасаф не позволил.
      - Дальше с отцом Иоасафом понятно, - заметил Андрей. – И чем все       кончилось?
- Увы, - вздохнул брат Ферапонт. – Пока новый игумен Дионисий принимал дела, из Москвы вернулся троицкий келарь отец Авраамий и со рвением отдал царским дьякам всю казну, все сокровища дотла. Даже сукна и меха забрали. Оставили дьяки в обители лишь немного серебряных сосудов, малых и плохих.
      Друзья помолчали. Андрей в эти дни видел несколько раз на монастырском дворе келаря Авраамия, о котором много говорили при осадном сиденьи. Говорили о келаре разное, но больше осуждающее. Долгие грозные месяцы отец Авраамий отсиживался на московском подворье и немало преумножил свое богатство на монастырских припасах в голодной Москве, а после снятия осады выставлял себя спасителем Троицы.
      При первой встрече у Андрея сложилось не благое мнение об отце Авраамии. Среднего роста, средних лет, весьма плотный сложением, келарь двигался по двору кошачьими шагами и смотрел из-под черного клобука оценивающим, настороженным взглядом. На лице его навсегда застыла нарочитая, неискренняя улыбка, от которой появились неисчезающие глубокие морщины у рта и на щеках. Он напоминал иных скоморохов, которые сурьмой, белилами и румянами наводили на своих мерзких харях точно такие же неисчезающие улыбки.  Видно, хитер и лукав был отец Авраамий.
      Брат Ферапонт снова заговорил.
      - Отец Дионисий делает весьма благие дела. Ты видал, в монастыре множество больных, израненных и увечных. В округе разорение, люди мрут. В Клементьевской слободе весной хоронили в день по сотне человек. Братья по благословению отца Дионисия ездят по окрестным селам, собирают недужных, свозят сюда. Отец Дионисий призвал лекарей, они исцеляют страждущих. Однако многие умирают. Наш игумен денно и нощно совершает службы во исцеление, исповедует, причащает и погребает. Уже до четырех тысяч мы похоронили после осады. В Клементьевке, в Служней слободе, в Терентьевой роще, на Волкуше, в обители возле Успенского собора, у Троицы, по деревням – не счесть усопших.
Снова наступило долгое молчание, на этот раз тягостное. Андрей вспомнил великое множество похороненных за осадное сидение, - и воинов, и мирных жителей, и детишек, - сначала их хоронили вокруг всех храмов, пока не осталось свободного места для могил, а потом стали хоронить во рвах у стены от Сушильной башни до Уточьей. Где-то у Сушильной башни лежат стрельцы Наумова вместе со своим десятником. Он спросил:
- Павших защитников от стены – перехоронили? Помнишь моего десятника Наумова?
- Мы их останки перенесли на Княжье поле. Ты помнишь, Андрей, мы погребали их в осадном сидении без извести, известь берегли на приступ, отец Дионисий опасался мора при  перезахоронении. От мора Господь миловал, но иные болели. Воинов погребли в Служней слободе отдельно в братской могиле, поставили там каменный крест. Отец Дионисий благословил поставить там часовню.
Андрей попытался отвлечь брата Ферапонта от печальных дум.
      - Ты не знаешь, брат Ферапонт, где теперь Юрко Донец? Слыхал ли что о       нем?
      На лице брата Ферапонта, изнуренном постоянным суровым постом, мелькнуло подобие бледной улыбки.
      - Сей доблестный православный воин, да ниспошлет Господь Свою милость ему, после снятия осады отъехал на Дон. Вместе с Тарасом Епифанцем и его казаками. Их от полка осталось не больше сотни, отъехали все. С той поры нет о них вестей.
      Брат Ферапонт встал, перекрестился на главы Успенского собора, трижды поклонился. Андрей последовал его примеру. Обоих охватили воспоминания о третьем верном друге, бесстрашном и удачливом казаке Юрко Донце.
      - Эх! – тяжело вздохнул Андрей.
Он вдруг в порыве чувств крепко обнял брата Ферапонта за худые, костистые плечи. У обоих на глазах блеснули слезы. Андрей резко отвернулся, вытер глаза рукавом и спросил:
      - А как, брат Ферапонт, твое намерение сохранить записи преподобного Сергия?
      Лицо молодого монаха будто осветилось.
- Милостью Господа нашего отец Дионисий поставил меня хранителем библиотеки. Отец Никандр преставился от многих лишений, царствие небесное его безгрешной душе. Теперь я без помехи переписываю берестяные записи святого Сергия с глаголицы на кириллицу и латынь. При Господней милости, к новому лету закончу сей труд.
- Ты нашел место, где захоронить их?
Брат Ферапонт посуровел.
      - Нашел. Не спрашивай меня о том, Андрей. Тебе я не смогу лукавить. Пусть сия тайна умрет вместе со мной. Мысли и размышления преподобного чудотворца сохранятся для потомков.
      - Ой ли? Ты запрячешь их, они там и сгинут.
      - Нет, Андрей, не сгинут. В греческой земле, в италийской и в египетской поныне находят древние изображения, картины и даже папирусные свитки. А им уже более двух тысяч лет. Записи святого преподобного Сергия найдут гораздо ранее двух тысяч лет. Я придумал, как сохранить их в целости, без тления.
      Брат Ферапонт много времени проводил на службах и в молитвах, и тогда Андрей бродил по монастырю вместе со своими стрельцами. Новичков поражала теснота и толчея на монастырском дворе. Монахи каждый день привозили из окрестных селений полные телеги больных, умирающих от голода и увечных со страшными ранами. Поляки и черкасы до своего изгнания обращались с мирными людьми хуже диких кровожадных зверей.
      После снятия осады в окрестные села и деревни наехали слуги владельцев этих селений, князей и бояр, и расправа пошла пуще прежнего. Уцелевших холопов предавали лютым мучениям за многие недоимки с живых и с давно умерших.А потом явились земские ярыжки – взыскивать подати в государеву казну. Следом прибыли царевы дьяки из Разбойного приказа с заплечных дел мастерами, - выискивать тех, кто по доброй воле или по жестокому принуждению служил Вору, полякам и черкасам.
      Андрей видел людей без рук, без ног, с выколотыми глазами, с содранной ремнями кожей, с переломанными ребрами, с размозженными костями. Почти все монастырские постройки превратились в больницы, забитые стенающими людьми. От вида сотен и даже тысяч этих несчастных у Андрея стыла душа. Стрельцы скрежетали зубами, бормотали молитвы, крестились, в сердцах роняли черные слова. Они раздавали убогим милостыню из своего небогатого жалованья, кормили их Христа ради своими съестными припасами.
      - Ах Ты, Господи, - пробормотал как-то набожный Мальцев. – Беда-то какая народная. Весь русский народ истребят, поганцы.
      - А кто поганцы? – процедил сквозь стиснутые зубы бледный от гнева Сухотин. – Оно, конечно, ляхи зверствовали, изгалялись над людьми, так они еретики, латиняне, чужие тут. Черкассы – безбожные разбойники, они тоже не наши. А злее того мучат народ свои, православные, боярские да царские слуги. Подати выбивают в казну ненасытную, измену да воровство карают, как наш аспид Степан Кошкин. Поляки да черкасы вон когда ушли, а увечных не убывает. Чтоб им в аду вечно жариться! Сколько неповинного народу загубили! Потому люди идут к Вору, защиту ищут от бояр.
      - Ты, Софрон, хоть бы оглядывался, - негромко предостерег его Кирдяпин. – Доносчиков и в святом месте хватает.
      Сухотин сверкнул на него взглядом узких, черных глаз, наполовину обнажил саблю.
      - Живым им меня не взять! – и с лязгом бросил лезвие в ножны.
      Андрей при каждом удобном случае заходил в Троицкий собор послушать пение и увидеть своего бывшего верного слугу Горюна, ныне инока Иакова. Теперь вместо архимандрита Иоасафа службу там совершал сам игумен Дионисий,  иногда его замещали отец Авраамий или отец Родион. Под сводами храма торжественно звучал хор, и среди множества голосов Андрей легко различал приглушенный, но по-прежнему мощный голос брата Иакова. Они увиделись всего два раза и то недолго. Брат Иаков часами пел в соборе, а в остальное время помогал плотникам ставить новые строения взамен сожженных и разобранных на дрова при осадном сидении.
      В первый раз Андрей сам нашел Горюна на Пивном дворе, куда его привела память о былом. Здесь он со стрельцами почти два месяца отбивался от поляков, ходил на дерзкие ночные вылазки. Отсюда они чудом спаслись из адского пожара, вызванного калеными добела польскими ядрами. Сейчас от старого пожарища уже не осталось следов. Тут трудились десятков пять плотников с пилами и топорами под началом огромного монаха. Андрей без труда узнал в монахе своего верного оруженосца и защитника. Горюн увидел его, изумленно округлил глаза, заулыбался, перекрестился, воткнул топор в бревно и быстро подошел к нему. Он склонился перед своим бывшим боярином и сотником, Андрей крепко обнял Горюна, удивился его худобе, - сквозь рясу прощупывались мощные кости и суставы.
      - Вот не ждал, - невнятно бормотал Горюн и все отворачивал лицо. – Сподобил Господь. Я в Троицком храме видал тебя, да не поверил глазам. Явил Господь милость великую.
      - Будет тебе, Горюн, будет,  брат Иаков, - хрипло проговорил Андрей, как когда-то Горюн утешал его, будто маленького. – Кланяются тебе мой батюшка и моя матушка. Желают тебе здравия и всяческих благ в служении Господу нашему.
      - Ох Ты, Господи, - говорил Горюн, и голос его прерывался. – Уж как я стараюсь. Грехи свои смертные отмаливаю. Не знаю, простит ли Господь такого грешника, душегуба. За тебя молюсь, боярин, за родителей твоих молюсь.
      - Матушка Марфа отпустила тебе все твои грехи,  - вспомнил Андрей.
      Однако эта весть не смягчила печали Горюна. Всегда молчаливый, - каждое слово из него приходилось обычно тащить будто клещами, - Горюн в иночестве, видать, малость оттаял душой и теперь разговорился. Они сели на бревно в       холодке.
      - Горя кругом сколько, боярин. Свое горе забываешь в великой  скорби людской. Согрешил народ русский, видно. Многими грехами согрешил, вот Господь нас испытывает.
      Они  проговорили чуть не целый час, потом Андрей спохватился, что отрывает Горюна от работы, и распрощался. Второй раз они встретились у Троицкого храма, Горюн поспешал туда на вечерню. Они вспомнили старых соратников, Горюн спросил:
      - Верно говорят, боярин, воевода Жеребцов лютую смерть принял в Калязине от рук еретика Лисовского?
      - Да, брат. Помолись Господу за спасение души его.
Горюн явственно скрипнул зубами.
      - Молюсь, боярин, денно и нощно молюсь за убиенных православных Мне как слуге Господнему должно прощать врагов своих и даже возлюбить их. Грешен я. Не могу простить живодеру Лисовскому. Он и тут свирепствовал, будто лев кровожадный. Помнишь, как от наших казнил? 
      Андрей молча кивнул. Много воды утекло за год с лишком, а забыть лютую казнь четверых обозных стрельцов, которые везли в осажденную Троицу порох, он так и не сумел. А Горюн все негромко гудел:
      - Ладно, ляхи да черкасы. Свои зверствуют не хуже. Сколько безвинного народу царские да боярские каты погубили да изломали. Мол, за измену. Вон, братья во Христе каждый день возами везут калечных да увечных. А какая измена? Ты дай людям жить спокойно, не дери с мужика семь шкур, - и не будет измены. Я с большим воеводой, Иван Исаичем Болотниковым полтора года ходил. Не от добра ходил против царя Шуйского, от жизни своей скотской. Насмотрелся на горе народное. Каты царя Шуйского нас хуже зверей изничтожали. Ох, прости, Господи, грехи мои тяжкие.
      Горюн закрестился, отвесил три земных поклона на купола Троицкого собора, забормотал молитву. Потом вдруг спросил Андрея:
      - Как ты скажешь, боярин? Надумал я испросить благословения отца Дионисия, да пойти с тобой к Смоленску. А, боярин?
      - Я буду рад, братец Горюн! - искренне воскликнул Андрей. – А благословит ли отец Дионисий?
      - За спрос не бьют в нос, - невесело усмехнулся Горюн. – Может и благословит.
      Он помолчал и с горечью добавил:
      - Душа горит, боярин. Уж так горит, ночами не могу спать. За муки безвинных людей православных. Не усмиряют ту боль ни молитвы, ни пост. Уж так стараюсь! А душа рвется на кровавые куски. Может, в битве с врагом чужеземным душа оттает. А сложу голову, - Господь на Страшном суде воздаст мне.
      Однако архимандрит Дионисий не дал благословения своему духовному сыну Иакову на ратный подвиг. Не захотел игумен терять певчего с небывалым мощным голосом, к тому же неутомимого умельца на все руки.
      Когда войско двинулось от Троицы, Андрей простился с братом Ферапонтом и Горюном со слезами на глазах.
      Путь до Можайска лежал через многократно разоренный Дмитров. Здесь больше двух лет хозяйничали поляки Сапеги, зверствовали черкасы. В селах и деревнях почти не осталось целых изб, оборванные селяне ютились в  наспех поставленных шалашах из горелого дерева. На крестьянских ребятишек стрельцы не могли смотреть без великой жалости. Уже в первой придорожной деревне к Андрею подошел хмурый Кирдяпин.
      - Голова, стрельцы говорят, надо бы ребятишкам хоть хлеб давать из полковых припасов. Сердце рвется.
      - Хлеба у нас маловато, - задумался Андрей и предложил: – А давай, брат Кузьма, кашей их кормить. Ячневой крупы хватит, а нет, пожиже будем для себя варить.
      - И верно, - обрадовался Кирдяпин. – Так я велю кашеварам.
      С тех пор в каждой деревне стрельцы щедро оделяли голодных, чумазых  и оборванных ребятишек крутой ячневой кашей, слегка сдобренной льняным маслом. Самый бойкие прибегали с плошками, многие же просто подставляли подолы замызганных и заплатанных рубашонок. Стрельцы крестились, иные отворачивали глаза с набежавшей слезой.
      Войско не стало останавливаться в Дмитрове, а расположилось вокруг города в шатрах и шалашах. От Дмитрова остались лишь руины. Городская стена во многих местах совсем разрушилась, башни обвалились, на месте деревянных домов и изб лежали груды обгорелых бревен и головешек. Дмитров сильно пострадал еще при  взятии его войском Сапеги, а потом Сапега три месяца отбивался в Дмитрове от ополчения Скопина-Шуйского. Сюда к Сапеге приехала ложная царица Маринка, сбежавшая из Тушина, она даже пыталась вдохновлять поляков на ратные подвиги, однако жизнь в осажденном городе ей пришлась не по нраву, и она направилась отсюда в Калугу, к Вору. Сейчас дмитровцы днем и ночью разбирали завалы на пожарищах, рубили новые дома, восстанавливали ваменные стены и башни. Работали даже малые ребятишки.
      От Дмитрова войско свернуло влево, на Звенигород. Впереди все селения занимали поляки и черкасы. Конный отряд князя Мезецкого выбивал их, хотя до серьезной рубки дело не доходило. Ни поляки, ни черкасы не хотели вступать в битву с огромным московским войском и почти всегда отходили без боя. Лазутчики и перебежчики показывали, что все эти шайки направлялись к Смоленску, под защиту королевского войска, а некоторые уходили на Калугу, к Вору. При уходе они грабили селян догола, а то и вовсе сжигали все, что могло гореть.
      Ратники насмотрелись на разграбленные дотла поляками и черкасами деревни и села, на сплошные пепелища в бывших порядках изб, на заросшие бурьяном разоренные крестьянские дворы, на селян в нищенских лохмотьях, на голодных полуголых и чумазых ребятишек. В двух селах яузским стрельцам пришлось гасить свежие пожарища. Это идущие впереди всадники-дворяне варили обед и по небрежению, а может, от бездумности подпалили крестьянские подворья. Стрельцы все больше мрачнели и яростно матерились.
      Вскоре войско вышло на Смоленскую дорогу. Воеводы собирались остановиться на большую дневку в Можайске, однако город тоже лежал в пепелищах и в развалинах, пришлось продолжить путь. Дневку устроили на западной границе Московского уезда в большом селе Дровнино, дальше начиналась смоленская земля. Князь Голицын уехал на совет к князю Дмитрию Шуйскому. Вернулся он уже поздно вечером и призвал к себе полковников. Воевода сидел мрачнее тучи и сверлил собравшихся полковников пронзительным взглядом. После долгого молчания он заговорил: 
      - Такие вот дела, господа полковники. Князь Дмитрий получил тревожные вести. Передовой отряд воеводы Григория Валуева выбил черкасов из Царева       Займища…
      - Так это благая весть!- воскликнул кто-то из полковников.
Голицын сверкнул на невежду огненным взглядом и продолжил:
      - Воевода Валуев собирался идти дальше на Смоленск, однако путь ему преградило войско королевского гетмана Жолкевского. Войско самого короля Сигизмунда! Понятно вам? Это, господа полковники, не шутка, это не самовольные паны вроде Сапеги и Лисовского. Счастье наше, королю польский сейм не дал денег на войну с Россией. Сейм – это у поляков вроде нашей Думы. Пока Сигизмунд воюет на свои деньги. Однако король - он и есть король. Его пушки не могут разрушить смоленские стены, но от их грохота рухнуло Тушино.
      Голицын тяжко вздохнул и продолжал.
      - Воевода Валуев с князем Елецким сели в осаду в Цареве Займище. Припасов у них нет, ни ратных, ни пропитания. Укрепления подготовить не успели. У них пять тысяч, а у Жолкевского, пишет Валуев, не меньше десяти тысяч. Добывают они порох и пропитание у поляков. Уже потеряли чуть не пятьсот человек на вылазках.
      Князь Голицын замолчал. Полковники тоже молчали, обдумывали грозную весть. До сих пор никто особенно не задумывался о встрече с врагом, все полагали, что время еще есть, вот подойдем к Смоленску, там увидим, что к чему. А тут – на тебе, враг оказался под боком, в тридцати верстах.
      - Надо бы спешно идти к Цареву Займищу, - хмуро продолжил, наконец,  Голицын. –Да вот опять не все слава Богу. До Царева Займища по Смоленской дороге через Гжатск тридцать верст, ходу всего один день.  У нас войско – тридцать тысяч, у Жолкевского всего десять. Однако князь Дмитрий повелел идти в обход, через Клушино. Мол, обойдем поляков и ударим им в спину. А нашим там каждый час дорог. Вот такие дела, господа полковники.
      Полковники приглушенно загудели, обсуждали решение большого воеводы. Князь Голицын позволил им выговориться и снова заговорил.
      - Выходим завтра до свету. В Клушине подождем остальных. По дороге смотреть в оба. Я-то чего опасаюсь? Гетман Жолкевский – воевода опытный. Наверняка ему лазутчики про нас донесли. На его месте я бы не стал ждать, а двинулся навстречу нам. Наше войско растянется в дороге, бей нас по частям. У гетмана, доносит Валуев, тысячи три крылатых гусар. Королевский конный полк. Слыхали про таких? У них на плечах лебединые крылья, потому и прозываются крылатыми. Три тысячи - не Бог весть, какая сила. Однако эти крылатые гусары налетают, как немцы на Чудском озере: свиньей. Сотня тесно сбивается, конь к коню, и такой свиньей они летят галопом на врага. Копья во все стороны, а копья по три сажени. В поле их не удержать, пробивают любой строй, растопчут и пешего, и конного.
       Полковники снова вполголоса пообсуждали слова воеводы, потом тертый в Троицкой осаде полковник Остаков спросил:
      - Князь Андрей Васильевич, ты скажи, как быть. Мы уж расстараемся, нам не впервой бить поляков. Я думаю, надо у Клушина рыть окопы. В окопах гусары не страшны, Хоть крылатые, а повыдергаем им крылья. И копья, я слыхал, у них длинные, да легкие, полые, ломаются при ударе.   
      - Дело ли копать окопы? – заворчал полковник Рощин. – Эдак мы все поля до Смоленска перекопаем. Время потеряем, а гетман не придет, останется под Царевым Займищем, разобьет Валуева.
      На него замахали руками. Слова Голицына о крылатых гусарах       подействовали.
      - Береженого Бог бережет!
      - День-два Валуев продержится, а мы обережем войско, все равно придем, отгоним поляков.
      Андрей спросил воеводу:
      - Князь Андрей Васильевич, Жолкевский ведь пойдет по Смоленской дороге, не так ли? Может, уговорить князя Дмитрия идти навстречу ему?
      Князь побагровел, стукнул кулаком по дощатому крестьянскому столу.
      - А то ему не говорили! Куда там. У князя Дмитрия главный советчик князь Хованский. Он и нашептал воеводе про Клушино. После того большой воевода и слушать ничего не хочет. Идем на Клушино, а оттуда на Царево Займище. Потому слово мое вам такое. Идем спешно на Клушино. Там за селом большой плетень, версты на три, а то четыре. В середине его прорезает дорога, там деревушка. Справа от дороги встанут шведы князя Делагарди, немцы Горна и французы Делавиля, а мы – слева. У самого плетня князь Дмитрий велел поставить конницу князя Мезецкого. Мы встанем позади конных, в сотне, а лучше в двух сотнях саженей от плетня. Как придем в Клушино, - собрать все лопаты, ломы, кирки, идти к плетню. Выставить сторожей. Половина стрельцов пускай отдыхает, половина – сразу копать окопы, почаще будем менять. Понятно?
      Еще не взошло солнце, когда яузский передовой полк вышел из Дровнино. Ночь стояла жаркая и душная, стрельцы не выспались.
      - И чего мы потащились на Клушино? – ворчал Кирдяпин. – Семь верст не       крюк
      - Воеводы решили, - коротко отозвался Андрей. Он уже объяснил сотникам замысел князя Дмитрия и не хотел повторять то, с чем сам не мог согласиться.
      - Оно конечно, - ядовито заметил Кирдяпин. – Воеводам виднее, они высоко сидят, далеко глядят. А там нашим каждый час дорог. Помнишь, полковник, как мы ждали подмоги в Троице? Пока мы тут тащимся за семь верст киселя хлебать, у них всяко может стрястись.
Андрей опять не стал спорить с сотником.  Он полностью соглашался с опасениями воеводы Голицына. Куда вернее сразу идти на Царево Займище через Гжатск по прямой и широкой Смоленской дороге. Там сидит в осаде без припасов передовой отряд воеводы Валуева. И сидельцам каждый час дорог. Да и гетман Жолкевский не дурак, лазутчики ему уже донесли, что русское войско двинулось по обходной проселочной дороге через Долгое и Клушино. Гетман вполне может разделить войско и встретить русских под Клушином. Туда от Царева Займища те же тридцать верст, что им от Дровнино. Вот будет веселья, когда придется биться с поляками у Клушина, а Валуев останется в осаде.
От Дровнина до Долгого без малого двадцать верст. Отряд князя Голицына шел по правому берегу Москвы-реки, она здесь брала свое начало, и стрельцы не уставали удивляться.
      - Смотри, братцы, Москву-реку переплюнуть можно!
      - Да уж, курица вброд перейдет.
      - Это что же выходит? Вся Москва-река в триста верст?
      - А ты сколько хотел? От Дровнина до Коломны и будет не больше триста       верст.
      - А разговоров-то! Вот Ока – тыщу верст, поди. А уж Волга-матушка и все четыре тыщи.
      Андрей широко шагал впереди полка, слушал разговоры стрельцов за своей спиной и незаметно погрузился в воспоминания. Думал он о родителях, о старых друзьях по осадному сидению в Троице. Как-то они сейчас? Куда пропал Юрко Донец, жив ли он? Где собирается брат Ферапонт схоронить для потомков записи святого Сергия Радонежского? Но больше всего его беспокоили мысли о Дарьюшке.  Дарьюшке совсем несладко, наверно. Какая уж радость в сиротстве да еще в монастыре при суровой матушке Марфе.
      В Москве за время подготовки к походу он всего три раза сумел увидеться с Дарьюшкой в Новодевичьем монастыре. Суровая матушка Марфа не препятствовала их встречам, но смотрела на Андрея так, что Дарьюшка забоялась.
      - Ты, миленький, уж потерпи этот год. Матушка Марфа не злая, просто она много претерпела и по-другому не может.
      - Тебя она не обижает?
      - Что ты, Андрюшенька. Она меня любит. Опять называет гоф-фрейлиной и не отпускает от себя. Я все время думаю о тебе, но давай подождем маленько.
      Накануне выступления в поход Андрей с конюшенным Николаем и десятком отцовских даточных съездил в Новодевичий монастырь проститься с Дарьюшкой. Встреча их прошла не так, как ему хотелось.  Матушка Марфа разрешила своей гоф-фрейлине свидеться с суженым в трапезной, под присмотром двух старух-монахинь. В одной из них Андрей узнал ту самую матушку Анисью, которая в Троице все грозила ему страшными карами, если он, бесшабашная голова, обидит «нашу Дашутку».
      Умница Дарьюшка не стала рыдать и голосить перед новой долгой разлукой.
      - Миленький мой, Андрюшенька, - негромко говорила она. – Ты вернешься невредимым. Я знаю. Ты в Троице лез в самые опасные дела, и всегда Господь сохранял тебя живым и здоровым. Верю я, Он оберегал тебя для меня. И теперь Он заступится за тебя. А я буду ждать и каждый день молиться за твое здравие. И матушка Марфа будет молиться за тебя.
      На прощанье Дашутка чуть поколебалась, оглянулась на монахинь и вдруг кинулась на шею Андрею, крепко обняла его, поцеловала и тут же отскочила.
      - Прощай, миленький!
      Старухи сделали вид, что ничего не видали.
      В Долгом воеводы устроили короткий привал, полковые кашевары сварили похлебку, стрельцы пообедали, щедро угостили деревенских ребятишек. Отец Савелий с дьяконом Варравой отслужили короткий молебен, и полк двинулся дальше. До Клушина оставалось с десяток верст, однако они дались тяжело. Жара стояла невыносимая, солнце уже стало склоняться к западу, и его палящие лучи били прямо в глаза. Стрельцы обливались потом, они давно сняли с себя кафтаны, но тащили их на себе, ибо Андрей запретил складывать их и оружие в обоз. Он помнил слова воеводы Голицына о возможном нападении поляков и послал своих даточных людей на конях по трое вперед и в обе стороны от дороги. Однако все обошлось, и вот впереди зачернели избы Клушина.
      Андрей послал сотню хозяйственного Мальцева собирать по дворам лопаты, сам пошел с ними, остальные стрельцы забились в тень у изб и плетней, достали из заплечных мешков хлеб, принесли воды из колодцев. Вода оказалась мутной. Идущая впереди дворянская конница успела вычерпать воду чуть не до дна. Клушинские хозяева ворчали на стрельцов, неохотно расставались с добром.
      - Ишь, ловкие какие. Чужое добро отбирать.
      - Москва она такая. Загребущая.
      - Долгорукая!
      Клушинский староста на вопрос Андрея, зачем они поставили за селом такой длинный плетень, почесал пегую бороду и охотно ответил:
      - А как иначе? Дальше идет вяземская земля. Озоруют вяземские. То сено наше увезут, то стадо угонят.
      - Чего же они такие разбойники?
      - Издавна так пошло. Там вотчина князей Вяземских. Дед мой сказывал, С с  князя Павла повелось, разбой-то. Князь Павел сам с оружными дворовыми озоровал. Без загородки нам никак нельзя.
      Стрельцы собрали всего сотни две лопат, Андрей велел Мальцеву дать короткую передышку его стрельцам, а остальных стал поднимать, чтобы быстрее выйти к тому плетню, о котором говорил князь Голицын. Почти все стрельцы разморились и успели вздремнуть после долгого перехода, лишь в сотне Сухотина раздавался смех.
      - Ты, сотник, говоришь, знаешь крылатых гусар? Страх, поди? Сам-то не обмарался?
      - Ну-ну, - добродушно отбивался Сухотин от насмешников. – Посмотрю я на вас, как они попрут. Копья у них – вон, вроде журавля у колодца. И скачут бешеной свиньей, конь к коню.
      Из Клушина прямо на запад вела плохонькая дорога, она прорезала небольшой березовый лесок и вышла на широкое поле. Далеко от нее с обеих сторон темнели перелески, впереди, у самого края окоема, чернела полоса леса. К Андрею подскакал воевода Голицын с полусотней охраны.
      - Через версту будет плетень. У самого плетня стоит конница князя Мезецкого, как и говорил воевода Дмитрий Иванович. Ты, полковник Грязной, остановись саженях в сотне от них у самой дороги и сразу – копать окопы. Остальные полки я поставлю левее тебя и сзади. За тобой встанет полк Веденеева. Левее тебя – полк Остакова, а за ним во втором ряду – Рощин. Ну, а крайними слева будут полки Страшнова и Овцына. За ними встанут ополченцы князя Бутурлина. Я тебя почему в первый ряд у дороги поставил? Если нагрянут поляки, они наверняка пойдут по дороге, твой полк обучен, остановит их. Верю в твоих стрельцов, видал, как они палят. Опять же троицкие сидельцы у тебя. Да смотри, чтоб дворяне князя Мезецкого стрельцов твоих не потоптали, если кинутся в отступ. Тоже, вояки, сидят в седлах, как собака на заборе. Ишь, конницу впереди пеших поставить! Ума палата.
      - Может, князь Андрей Васильевич, прямо дорогу перекопать?
Князь подумал.
      - Оно, конечно, лучше бы. Да если поляки не подойдут, изгадим дорогу, завтра обоз застрянет. Копай у самой дороги. Поляки могут пойти по дороге, могут проломить плетень и ринуться по полю прямо на нас, а могут обойти плетень слева и ударить вон из того леса. Окопы будем копать так, чтобы отбиваться на три стороны. За нами слева встанут другие отряды, прикроют нас с левой руки.
      Воевода уехал, полк продолжал движение. С обеих сторон дороги тянулся выгон с невысокой травой. Вскоре впереди за березовой рощицей зачернела длинная, от левого края окоема до правого, черточка. Вот он, плетень! Высокий, выше  роста человека и длинный, в каждую сторону версты по две, оба конца упираются в лес. Можайские мужики надежно огородились от вяземских озорников. У плетня по левую сторону дороги до далекого леса виднелись во множестве кони, вокруг них суетились пешие. Солнце уже клонилось к закату, конники-дворяне успели развести костры, и к небу в безветрии  поднимались тонкие струйки бледного дыма. Тысяч десять, а то и все пятнадцать конных, - прикинул Андрей.
      Когда до конного отряда осталось сотни три саженей, Андрей решил ближе к всадникам не подходить, чтобы избежать сумятицы, если дело дойдет до битвы. Он остановил полк,  собрал сотников и объяснил задачу. Сотники потолковали и решили копать окопы углом в четыре ряда. Первый ряд сделать длинным, на две сотни, остальные – короче, на сотню каждый окоп, чтобы палить привычными рядами. Одна сторона окопов протянется вдоль дороги, другая – вдоль плетня. От Клушина уже подходят другие стрелецкие полки князя Голицына. Тогда, откуда бы ни пошли поляки, их встретят дружной пальбой. Рыть окопы решили в две перемены, одна копает, другая отдохнет и поужинает. Когда задымили костры, и первая перемена стрельцов принялась копать, Андрей велел Кирдяпину следить за работой, а сам подозвал к себе даточных на конях, уселся в седло и легкой рысью поскакал с десятком верховых вперед, к плетню. Он решил посмотреть, что делается за плетнем.
      У самой дороги плетень разрывался, и в разрыве стояли с обеих сторон дороги избушки, не больше десятка. Маленький отряд проскакал сквозь деревню, вдогонку залились шавки, но всадники уже вырвались на просторное поле, заросшее высокой, ждущей косарей травой. Закатное солнце освещало его яркими лучами, которые били прямо в глаза. На поле темнели густые рощицы и купы кустарника, вдали его со всех сторон окружала черная полоса леса. С Андреем поравнялся отцовский конюший Николай.
      - Боярин, ты говорил, могут поляки подойти. Надо бы поостеречься. Вдруг, они уже в лесу затаились.
      - Еще с полверсты пройдем, там посмотрим. Ускакать всегда успеем.
      Они прошли рысью еще полверсты и остановились. Низкое солнце слепило глаза, и впереди трудно было разглядеть что-либо.
      - Братцы, - сказал Андрей даточным, - смотрите в оба во все стороны, не блеснут ли латы в кустах или в лесу.
      - Да как против солнца увидишь, - проворчал Николай.
- Ничего. Особо смотрите налево, поляки от Царева Займища оттуда придут. И солнце там меньше слепит.
      Андрей долго всматривался в черную полосу леса впереди и по обеим сторонам, но все казалось спокойным, к тому же мешало солнце.
      - Боярин, - воскликнул один даточный, - вон слева, кажись, блеснуло.
      Андрей повернулся в ту сторону, пристально всмотрелся, но ничего не увидал. Он уже хотел обругать пугливого даточного, как вдруг Николай с тревогой в голосе сказал:
      - И впрямь, боярин. Блестит.
      И тут Андрей сам увидел. На далекой опушке леса слева, в полуверсте от них мелькнул острый лучик солнечного зайчика. Потом невдалеке от первого лучика сверкнул другой, третий. А даточные уже наперебой указывали новые и новые проблески в темной полосе леса. Вскоре из леса на широкий луг вывалил отряд пеших солдат в сверкающих кирасах. Андрей прикинул, что их не меньше тысяч двух. А за пехотинцами на луг выехали конные с белыми лебедиными крыльями за плечами. Воевода Голицын оказался прав, гетман Жолкевский рискнул разделить свой отряд, частью сил успел выйти к Клушину и теперь преградил путь русскому войску.
      - Слыхал я, - проговорил Николай, - гусары прозываются от гуся. Они носили за плечами гусиные крылья. А эти, глянь, лебединые нацепили.
      - Все, братцы, - сказал Андрей. – Скачем назад. Надо доложить воеводе. Поляки пришли.



Ночь перед битвой

      Пока Андрей ездил за плетень, Кирдяпин не терял времени. Стрельцы успели выкопать все четыре ряда окопов глубиной по колено и продолжали углубляться, а вал выкопанной земли укрывал их спереди по пояс.
      - Ежели с  первых двух рядов палить с колена, то хватит, - с гордостью заявил полуголова.
      Андрей покачал головой.
      - Первые два ряда – хватит. А третий и четвертый надо копать по пояс, тогда можно палить стоя.
      Кирдяпин насупился.
            - Устали мужики, отдохнуть бы.
- Выкопаем, отдохнем, - твердо заявил Андрей. - Вели копать третий и четвертый окоп по пояс.
      - Ладно, - проворчал Кирдяпин. Он помолчал и оживился: – А посмотри, полковник, мы верно надумали, что сделали окопы углом. Половина идет вдоль дороги, половина смотрит на плетень. Не пройдет супостат! В первый ряд поставим две сотни. Если рыть четыре ряда…
      Он с надеждой посмотрел на Андрея, не отменит ли полковник свое указание, но Андрей лишь сердито дернул плечом. Кирдяпин вздохнул и продолжал:
      - Если четыре ряда, то в четвертый ряд, я думаю, поставим Мальцева, мужик надежный. В случае чего не подведет.
      - Вот и хорошо, в четыре ряда, - одобрил сотник Иван Квасов. – Будем палить, как приучены.
      С дороги послышался тяжелый конский топот. К окопам опять подъехал князь Голицын с охраной.
      - Молодцы, стрельцы! - бодро крикнул он. – Пойдет супостат – остановим.
Андрей рассказал ему о подходе королевских войск и крылатых гусар. Голицын нахмурился.
      - Чуял я, гетман Жолкевский не станет ждать. Давай, полковник Грязной, поехали со мной к большому воеводе, князю Дмитрию.
      Андрей посмотрел на Кирдяпина. Догадливый помощник кивнул головой.
      - Справимся, полковник. Будет четыре ряда. Потом выставим дозоры, а остальные – спать. Устали стрельцы.
      - Ладно, - согласился Андрей. Он сам заметно устал за день под палящим солнцем, да к тому же ничего не ел с утра. – Только вели, брат Кузьма, заготовить в берендейки по два десятка зарядов. По два десятка, понял? Да каждому раздай еще пороху, свинца и пыжей на десяток сверх того.   
      Князь Дмитрий Шуйский разбил стан в версте от окопов, с южной стороны от дороги позади большого войскового обоза. Дорога вывела всадников на пологий подъем, заходящее солнце ярко освещало впереди острые верха двух соединенных между собой огненно-алых шатров. Всадники  остановились и повернулись в сторону плетня, чтобы осмотреть поле возможной скорой битвы. Сквозь слепящие лучи просматривался весь лагерь большого русского войска. Андрей удивился: кроме его стрельцов окопы рыли только полки из отряда князя Голицына. Три полка расположились левее его стрельцов, а четыре остальных – позади них, во второй линии. Стрельцы и ополченцы других отрядов окопов не рыли, они готовились к ночлегу прямо на открытом поле. С северной стороны от дороги стояли наемники, там поле расцвело яркими пятнами шатров.
      - Вон, Грязной, - указал рукой Голицын в ту сторону, - видишь, у самого плетня встали шведы князя Делагарди, чуть дальше к северу, - немцы и прочий сброд фельдмаршала Горна. А за ними, ближе к селу, стоят французы, конные мушкетеры барона Делавиля. Свой стан Делагарди поставил у самого Клушино. Не готовятся союзнички к битве. Ах, ты, Господи, Аники-воины. Хлебнем мы с ними, я уж их знаю, видал в деле. Шагу не сделают без денег.
      Андрей всмотрелся в лагерь наемников и встревожился.
      - Князь Андрей Васильевич, погляди, у шведов какая-то свалка кипит. Дерутся, что ли?
      - У меня глаза уже не те, - вздохнул воевода. – А не мудрено, если дерутся. Они от самой Москвы жалованье требуют. Слыхал я, князь Дмитрий  выдал графу Делагарди жалованье наемникам за два месяца из Троицкой казны. Так Делагарди пожадничал, как купец, не стал перед битвой выдавать жалованье. Убитым, мол, жалованье ни к чему, а после битвы живым больше достанется. А этот сброд без денег не хочет воевать.
      - А дерутся-то почему?
      - Кто их знает, - снова вздохнул Голицын. – Слыхал я, князь Дмитрий  послал к шведам дьяка Якова Демидова с казной. Немного денег, а больше мехами и сукнами. Вот, видно, шведы не хотят брать меха и сукна. Да и в самом деле, куда их девать, сукна-то. Думаю, Делагарди велел отдать деньги своим шведам, а немцы и прочий сброд возмутились. Похоже, из-за денег дерутся вояки. Может, бьют дьяка Демидова.
      Дмитрий Шуйский устроил пир в двух огромных шатрах, соединенных широким проходом. За длинными столами, составленными «покоем» и накрытыми богатыми скатертями, сидели воеводы. Во главе стола Андрей увидел царского брата, большого воеводу Дмитрия Шуйского, коренастого, невысокого, с редкой проседью в густых черных волосах. Князь Голицын приблизился к Шуйскому, низко поклонился и негромко сказал:
      - Князь Дмитрий Иванович, поляки пришли. Перед плетнем встали. Вот полковник Грязной их видал. 
      Шуйский поднял на него не в меру веселый взгляд.
      - Пришли, говоришь? Вот и хорошо. Завтра мы им покажем, как ходить по нашей земле. – Он с трудом повернул голову к Андрею. – Ты, что ли, Грязной? Сколько их там?
      Голоса за столом стихли, воеводы ждали ответа Андрея. Он поклонился Шуйскому и ответил:
      - Князь Дмитрий Иванович, я видал пехоты тысячи три и крылатых гусар тысячи две. Они вышли из леса на поле. А сколько в лесу, - не знаю.
      - Пять тысяч? – хмыкнул Шуйский. – А всего у гетмана тысяч девять, от силы десять, не больше. Смехота.
      Он подумал и повернулся к воеводе, сидевшему от него вторым с левой       стороны.
- Князь Мезецкий, пошли десяток своих конников в поле, пусть посмотрят получше. А ты, князь Голицын, садись вон туда. И полковник твой, как его, пусть тоже садится.
      Князь Мезецкий после слов Шуйского даже не поднялся с места, поманил к себе пальцем одного из стражей, что-то сказал ему, тот вышел из шатра. Голицын и Андрей уселись на свободные места в середине стола. Богато одетые соседи покосились на полковника в простом стрелецком кафтане, но потеснились. Андрей  осмотрелся. Он впервые видел вместе всех воевод огромного московского войска. Слева от себя Шуйский посадил князя Хованского, за ним сидел Мезецкий, потом князья Яков Барятинский и Василий Бутурлин.
      Справа от Шуйского Андрей увидел шведского графа Якоба Делагарди, прославленного сподвижника безвременного умершего воеводы Скопина-Шуйского. На Делагарди сияли позолотой легкие доспехи, а на столе перед ним стоял золоченый шлем с высоким пучком пышных, будто пух, белых перьев. Рядом с Делагарди выпрямился, будто проглотил аршин, высокий седоватый фельдмаршал Эверт Горн, тоже в доспехах, но отделанных серебром. Последним справа от Шуйского Андрей узнал французского воеводу конных мушкетеров барона Делавиля в короткой голубой накидке с разрезными рукавами, вроде епанчи, с большими белыми крестами на груди и спине, под накидкой поблескивала железная кираса с золотыми и серебряными украшениями.
      Русские воеводы ввиду сильной жары явились на пир без доспехов, в расшитых серебром и золотом легких пестрых одеждах из драгоценного шелка. Князь Голицын в медной кирасе и Андрей в запыленном походном стрелецком кафтане морковного цвета выглядели на пиру будто серые вороны в стае яркоцветных павлинов. Пирующие уже испили немало крепких наливок и настоек, под легкими сводами шатров звучали вразноголосицу густые голоса, приглушенные из-за уважения к хозяину пира.
      Голицын отхлебнул из серебряной чеканной чаши крепкой настойки, крякнул, помотал головой и придвинул к себе серебряное блюдо с печеным гусем, набитым яблоками. Андрей пить не стал, - он опасался, что поляки после недолгого отдыха нападут на русское войско, а в бою нужна трезвая голова, - высмотрел на столе неподалеку от себя половину печеного молочного поросенка и принялся за него. У него во рту с утра не было ни маковой росинки, и теперь он старался не выказать недостойной жадности, хотя руки от голода немного дрожали. Он жевал нежное мясо с хрустящей корочкой намеренно неторопливо, хотя ему хотелось глотать кусками, разглядывал пирующих и прислушивался к голосам, доносившимся от головного стола.
      Вот слуга за спиной Делагарди хотел налить ему в кубок вина из серебряного кувшина. Шведский воевода затряс головой, приставил ко лбу пальцы, будто рога и замычал: Му-у! Слуга в недоумении  смотрел на шведа, а тот все шевелил пальцами и мычал.
      - Не видишь, холоп, князь Яков желает зубровку? – гневно крикнул на слугу Шуйский.
      Делагарди перестал мычать, опустил руки, отчаянно закивал головой:
      - Тьюр! Окса! Зубер!
Шуйский громко возгласил:
      - Воеводы! Пьем во славу непобедимого князя Якова Делагарди! В честь князя встанем!
      Когда выпили и расселись, Шуйский вдруг обратился к Голицыну:
      - А ты что, князь Андрей, не пьешь? Или мои настойки плохи для тебя? Или не уважаешь князя Делагарди? Говори!
      Князь Голицын встал с кубком в руке, поклонился брату царя.
      - Напитки твои, князь Дмитрий Иванович, хороши! И славного воеводу князя Якова Делагарди я почитаю, как великого и непобедимого воителя! Прости меня, оголодал я за целый день, не мог оторваться от гуся.
      За столом захохотали, Шуйский тоже улыбнулся, Голицын громко воскликнул:
      - Пью я во славу непобедимого полководца князя Якова Делагарди, да за победу над польским гетманом Жолкевским!
      Он снова поклонился Шуйскому, поклонился шведу, высоко поднял кубок и припал к нему. Шуйский и Делагарди с довольными улыбками следили за ним. Голицын оторвался от кубка, перевернул его верх дном, мол, выпил до капли, и сел. Андрей про себя ухмыльнулся, хитроумный Голицын «пил» из пустого кубка, его чаша со зверобойной стояла на столе. Шуйский с громким смехом спросил:
      - Слыхал я, князь Андрей, ты велел своим стрельцам рыть окопы? Нежто убоялся поляков?
      Голицын снова поднялся.
      - Нет, князь Дмитрий Иванович. Поляков я не боюсь. Под твоим началом разобьем мы гетмана! А береженого Бог бережет. Да и стрельцам не грех поразмять руки, чем бездельем маяться.
      - Вот это верно говоришь, князь. – Голос Шуйского звучал по хмельному чересчур громко. – Утром я двину войско на гетмана. У нас на одного поляка – шесть воинов. Сотрем супостатов в прах! Будет гетман бежать без оглядки до самого Смоленска к своему королю Сигизмунду. Садись, князь Андрей. Холоп, подай князю Андрею еще одного гуся!
      Под общий хохот Голицын сел. От первого гуся уже остались лишь кости, но он принялся за второго. Делагарди высоко поднял кубок с полюбившейся ему зубровкой и громко заговорил что-то по-своему, изредка вставляя искаженные русские слова. За его спиной вырос толмач и, когда князь закончил длинную речь, сказал почти чисто по-русски:
      - Светлейший князь Якоб Делагарди говорит. В Ливонии по предательству союзников попал он в плен к гетману Жолкевскому. Гетман как рыцарь одарил знатного пленника с польской щедростью Дал гетман светлейшему князю шубу со своего плеча. Из простой рыси.
      За столом поднялся громкий смех. Воеводы оценили шутку Делагарди. Толмач дождался тишины и снова заговорил.
      - Светлейший князь и победный воин Якоб Делагарди говорит также. Он завтра разгромит гетмана Жолкевского. Он возьмет гетмана в плен. И подарит пленнику шубу. Подарит не простую рысью, но из соболей.
      Пирующие с веселыми возгласами подняли чаши и кубки, стали снова пить во славу непобедимого шведского воеводы и за победу над поляками Жолкевского. Делагарди опустошил очередной кубок с зубровкой и с хмельной радостью закивал головой. Пир продолжался.
      Андрей доедал поросенка и посматривал на головной стол. К Шуйскому сзади подошел высокий, худой мужчина, по одежде дьяк, и что зашептал князю в ухо. Князь нахмурился, отогнал дьяка размашистым движением руки, мол, изыди, и громко позвал:
      - Боярин Гаврила Пушкин! Поди сюда!
      Неподалеку от Андрея из-за стола поднялся плотный невысокий мужчина в легком кафтане из расшитого золотом шелка, подошел к Шуйскому, низко поклонился.
      - Боярин Гаврила! – По-хмельному чрезмерно громко крикнул Шуйский. – Вон твой дьяк Яков Демидов пришел с жалобой на немцев. Я послал его туда с жалованьем, с золотом, мехами и сукнами. А он говорит, его разграбили. Золото забрали, а меха и сукна побросали на землю и потоптали. Требуют еще золота. Так, Яков?
      - Истинно так, князь Дмитрий Иванович, - поклонился дьяк. – Сам я чуть жив ускакал.
Шуйский повернулся к Делагарди.
      - Князь Яков, что же это твои воины непотребствуют, а? Царское жалованье на землю покидали, потоптали.
Делагарди с широкой улыбкой хотел что-то сказать, но пошатнулся и уронил голову на стол.
      - А! – пренебрежительно махнул рукой Шуйский. – Что русскому здорово, то немцу смерть. Не умеют пить по-нашему.
      Послышался густой голос, это заговорил фельдмаршал Горн. Он говорил по-русски, с обильным вставлением немецких слов.
- Ваш светлость! Карош зольдат всегда драть кулаки. Зольдат не идти нах криг оне костен. Я знать, драйциг зольдатен ушел дурх забор цум гетман Жолкевски. Гетманс шпионен обещать зольдатен гольден. Надо это… гольден, костен. Бистро, бистро.
      - Вот они, союзнички! – заорал Шуйский. – Шагу без денег не сделают. Бистро деньги им! Брат мой, царь Василий Иванович им всю Корелу отдал! Из-за них на нас сам Сигизмунд войной пошел! Из Троицы все сокровища им отдали, веками копленные. А им все мало!
      Шуйский побагровел так, что Андрей даже испугался, не хватил бы его удар. А князь орал все громче.
      - Боярин Гаврила! Возьми в моей казне десять… нет, двенадцать тысяч золотом. Скачи к этим златолюбам! Дьяк Демидов покажет дорогу. Да возьми сотню стрельцов с собой. Нет, две сотни возьми! Не то и тебя разграбят!
      Гаврила Пушкин и Яков Демидов низко поклонились и в поклоне задом вперед вышли из шатра. За столами царило молчание, все ждали продолжения гнева царского брата. Слышалось лишь тяжкое дыхание Шуйского, да заливистый храп Делагарди. Большой воевода с минуту смотрел перед собой невидящими от бешенства глазами, потом вдруг махнул рукой, обмяк. Слуга тут же поставил перед ним золотой кубок. Шуйский поднял кубок, рука его заметно дрожала, вино плеснуло на дорогую скатерть.
      - Пейте! – заорал Шуйский. – За нашу победу завтра!
      Воеводы в молчании  подняли кубки и чаши, стали пить. Князь Голицын легонько толкнул Андрея в бок и негромко сказал:
      - Ты, Грязной, съел поросенка? Ну и хватит. Потихоньку выбирайся отсюда и скачи в полк. Не мешкай. Я тоже скоро приеду. Ох, хлебнем мы с таким воеводой и с этими союзничками.
      Андрей немного подождал, чтобы не привлекать внимания к себе. Наконец, князь Барятинский громко возгласил очередную здравницу в честь великого воеводы князя Дмитрия Ивановича, и пирующие припали к чашам и кубкам. Андрей быстро подтянул к себе давно высмотренного гуся, завернул его в расшитый рушник, сунул сверток под кафтан, - угостить сотников, - и ловко выскользнул незамеченным из шатра.
      Стояли самые короткие летние ночи, и дневная духота не успевала уходить. Солнце давно зашло, но он хорошо видел все вокруг в легких сумерках. Вокруг пиршественных шатров кучками стояли, сидели на теплой земле и даже лежали стражи воевод. Андрей отыскал своих даточных, под завистливым взглядом Николая сунул гуся в заседельный торок и легко вскочил в седло.
      - За мной!.
      Он тронул Воронка, и маленький отряд легкой рысью поскакал на запад по хорошо различимой дороге. Кто-то из воевод не терял времени, и ополченцы окружали стан Шуйского гуляй-городом, - возами и телегами с бревенчатыми щитами на них. На всем протяжении большого поля светились огоньки бесчисленных костров. Они горели не только в русском стане, но и далеко впереди за плетнем. Польских костров тоже виднелось не мало. Андрей забеспокоился. Дмитрий Шуйский говорил, что у Жолкевского не больше шести тысяч воинов, но князь мог в самонадеянности ошибаться.
      На русской земле продолжали бесчинствовать многочисленные отряды самостийных польских панов и запорожских черкасов. Андрей знал, что его «знакомцы» по Троицкому сидению не успокоились. Свирепый Лисовский с паном Прозовецким после разгрома отряда Жеребцова в Калязине увели свой большой отряд за добычей на псковщину, но князь Сапега бродит где-то неподалеку, ищет выгоду, по слухам он ушел из Калуги от Вора и подался к Сигизмунду под Смоленск. Неистовый Зборовский тоже может оказаться здесь. Еще в Москве говорили, что среди казаков набрал большую силу донской атаман Иван Заруцкий, он болтается как цветок в проруби от Вора к Сигизмунду, от Сигизмунда к Сапеге, от Сапеги к Шуйскому. Если все эти разбойники соединятся с Жолкевским, то бабушка надвое сказала, кто одолеет завтра в битве.
      Андрей с досадой покрутил головой. Воеводы пьянствуют, Шуйский и Делагарди бахвалятся будущей победой. Не пьянствовать надо, а поднимать все войско и ударить по гетману, пока поляки не изготовились к битве. А как поднимешь, когда наемники не хотят воевать без денег и разграбили войсковую казну у дьяка Демидова. Вдруг и боярин Гаврила Пушкин не управится с ними? Две сотни стрельцов не устоят против тысяч хорошо обученных наемников.
Он решил проехать через стан наемников и посмотреть, что там творится. Он тронул поводья, и умный Воронок взял вправо от дороги.
      - Боярин, там немцы, - предостерегающе проговорил Николай.
      - Вот и посмотрим на немцев. Вдруг нашу казну придется отбивать?
      Они отъехали уже порядочно от дороги, когда впереди послышался великий шум и гвалт. Андрей всмотрелся в легкие сумерки, там бесновалась немалая толпа. Навстречу Андрею скакали бешеным галопом несколько всадников. Когда они подскакали ближе, Андрей узнал боярина Гаврилу Пушкина и дьяка Демидова, разглядел, что одежда на войсковом казначее весьма растерзана, дьяк выглядел не лучше.
      - Боярин Гаврила! – крикнул Андрей. – Что там творится? Может, помочь?
Всадники резко остановили коней.
   - Кто тут? – тяжело дыша спросил Пушкин. – А, полковник Грязной? Какое там помочь. Эта сволочь опять разграбила казну. Шведы забрали золото себе, на них набросились немцы и скотланды. Морды бьют, скоро резаться начнут. Еле ноги унесли.
      - А твои стрельцы, боярин?
      - Отбиваются. Может, живыми уйдут.
Пушкин безнадежно махнул рукой и тяжелой рысбю поскакал в сторону пиршественных шатров, - докладывать большому воеводе о непотребстве наемников.
      - Ну и ну, - пробормотал Николай. 
      Андрей направил Воронка в объезд разбойной орды, глубже в стан наемников, поближе к плетню. Его маленький отряд неторопливо рысил мимо множества костров. Наемники не готовились к битве, они сидели кучками у огней, громко и раздражено раздавались иноземные слова. Николай тревожно проговорил:
      - Боярин, пищали изготовить бы. Мало ли что.
Андрей приподнялся на стременах, обернулся к даточным, в полный голос крикнул:
      - Братцы, заряжай пищали! Готовься палить!
Он подождал, пока все зарядили пищали, - даточные справились быстро, приучились все-таки, - и тронул коня дальше. По его прикидке они уже проехали стан наемников, пора поворачивать к плетню и вдоль него идти к своим окопам. Вскоре он подъехал почти вплотную к плетню и направил Воронка вдоль него к югу. Почти сразу за плетнем горели польские костры. Поляки заметили его отряд, и от одного костра раздались громкие крики:
      - Герман, кум, приди, злото, злото! Кум, приди!
      - Ах, сволота! - воскликнул Николай. – Это ж они немцев переманивают к себе! Золото сулят. И ведь пойдут немцы!
      От стана наемников послышался топот и шум. К плетню быстро приближалась небольшая галдящая толпа наемников в блестящих нагрудниках и шлемах. Вот толпа подбежала к плетню, затрещали сухие жерди, раздались громкие озлобленные крики. Слов было не понять, но ясно, что наемники свирепо матерились по-своему.
      - Ломают плетень! – крикнул Николай. – Бегут к полякам!
      - Братцы! – привычно гаркнул Андрей. – Поверх голов! Разом! Пали!
В сумерках оглушительно грохнул дружный залп десятка пищалей. Свой заряд Андрей приберег. Наемники у плетня затихли и вдруг с отчаянными воплями кинулись обратно в свой стан.
      - Заряжай! – скомандовал Андрей и принялся громко читать «Отче наш».
Даточные с привычной быстротой прочистили стволы шомполами, скусили бумажные патроны с порохом, насыпали зарядец на запальную полку замка, закрыли крышку полки, высыпали порох в ствол, забили пыж, опустили в ствол пулю, забили второй пыж. Андрей еще не успел закончить молитву, как все даточные уже зарядили пищали.
      - Молодцы, братцы! Нынче нам придется попотеть.
Он снова двинул Воронка вдоль плетня, однако через несколько шагов пришлось остановиться. Плетень на длину не меньше пяти саженей был разрушен, около пролома валялись в беспорядке жерди, столбы и кучи сухого хвороста. Совсем рядом на польской стороне горели костры и вокруг них темнели плотные кучки воинов. Поляки увидели всадников и снова закричали свое:
      - Кум, герман, приди, злото!
      - Пальнуть, что ли? Ишь, разорались, - буркнул Николай.
      - Нельзя, - сердито одернул его Андрей.
      Ему самому страшно хотелось проучить наглецов, но он понимал, что один залп его отряда принесет большую беду. Поляки всем войском могут кинуться на беспечных русских воинов через проломы, ведь пролом, ясное дело, в плетне уже не один. И наемники, пожалуй, все перебегут к врагу, чтобы получить обещанное «злото».
      Они доехали вдоль плетня до дороги, свернули на нее и направились к своим окопам. И тут Андрей увидал, как впереди над далеким отсюда Клушиным взметнулся язык пламени. Он остановил Воронка, а на месте села уже полыхало море огня. Солома на крышах вспыхивала быстрее пороха, и пламя легко охватывало пересохшие на долгой жаре бревна. Андрей понял, что польские лазутчики беспрепятственно пробрались через стан наемников и подожгли село. Даточные возбужденно заголосили.
      - Эх, распротуды их в перетак! – отчаянно крикнул Николай. – Да что ж это за такое?
      На дороге у окопов всадников встретил встревоженный Кирдяпин.
      - Полковник! - крикнул он. – Что делать будем?
      - А нам не привыкать, брат Кузьма, - спокойно сказал Андрей. –  Вспомним Троицу, Пивной двор. Поднимай стрельцов, гасите костры. Спать сегодня не придется.
      - Никто и не спит. Тут разве уснешь?
      С дороги от стана Шуйского послышался бешеный конский топот. Уже надвигалась темнота, и всадников не было видно. К окопам подскакал князь Голицын с охранной полусотней.
       - Грязной, ты тут? – крикнул он.
      - Тут, князь Андрей.
Голицын крикнул своим стражам:
      - Быстро полковников ко мне!
      Все восемь полковников прибежали быстро, благо войско Голицына стояло тесными рядами в две линии окопов.
      - Господа полковники, - обратился к ним Голицын. – Готовьтесь к битве. Поляки полезут, лишь стемнеет. Заготовьте десятка по два, а то и три зарядов. Добавочно порох и свинец сейчас вам подвезут. Палить дружно, из окопов не уходить, стоять до последнего. Вторая линия, не перебейте своих, берите повыше. Гусары попрут по дороге, в окопах они не страшны. Бить их без пощады, без передышки, в морды, в бок, в спины, иначе они сомнут задние отряды. Грязной и ты, Веденеев, ваши полки стоят у самой дороги, пусть стрельцы сильно не высовываются под гусарские копья, выставить над окопами бердыши, копья об них обломаются. От пеших отбиваться пальбой, до рукопашной  не доводить. И смотреть по сторонам. Справа наемники ненадежны, а слева свои, ополченцы воевод Барятинского и Бутурлина. Они поленились рыть окопы, могут дрогнуть в чистом поле. Ну, господа стрельцы, постоим за землю русскую, за веру православную! С Богом!



                Битва при Клушино

      Андрей стоял в углу третьего ряда окопов со стрельцами Софрона Сухотина и вслушивался в ночную темноту впереди, у плетня. Кирдяпин и Квасов со своими сотнями держали первый, самый длинный ряд окопов, Лаптев занял второй ряд, а в четвертый Андрей поставил сотню Семена Мальцева. Он рассчитал, что неторопливый, рассудительный Мальцев, который никогда не терял головы, в случае беды сумеет надежно прикрыть весь полк сзади.
      Окопы в его полку располагались ряд от ряда в трех саженях, - достаточно близко, чтобы стрельцы чувствовали единство строя, и хватало места не задеть своих при пальбе. Кроме того, при конной атаке ни один всадник не сумеет перескочить сразу через два окопа. За углом четвертого ряда Андрей поставил своих даточных с конями и наказал конюшенному:
      - Ты, Николай, при тревоге уложи коней, стрельцов укрой за ними. Если конные поляки прорвутся через окопы, выпали дружно и затаись, пусть скачут дальше. Если пойдут пешие, - отбивайся пальбой, до рукопашной не доводи.
- Сообразим, боярин.
 В двадцати саженях позади Мальцева стоял в окопах полк дворянина Веденеева, а слева от стрельцов Андрея, - тоже в окопах, - полки Остакова, Суслова и Хвостова. За ними во втором ряду занимали окопы полки Есипова, Овцына и Рощина. Князь Голицын с охранной полусотней расположился позади второй линии окопов за полком Веденеева.
Время тянулось медленно. Ничто не предвещало вражеского нападения, но Андрей верил ратному чутью князя Голицына, да и сам он испытывал тревожное напряжение, которое в Троицком сидении ни разу его не подводило. Он прикидывал, что еще можно сделать перед неизбежным боем, но понимал, что теперь ни от него, ни от князя Голицына уже почти ничего не зависит. Он два месяца неустанно приучал свой полк отбивать нападение врага, и успех битвы будут теперь решать стрельцы. Если они не дрогнут, не замешкаются при пальбе, не покинут окопов, - полк устоит.
А теплая ночь пахла свежевскопанной землей и цветущими луговыми травами. На безлунном небе ярко сияли знакомые узоры звезд. Большой ковш начал запрокидываться, значит, полночь уже прошла, но полной темноты еще не наступило. За дорогой, за станом наемников, над далеким лесом бледно розовело небо, солнце в эти короткие ночи не опускалось глубоко за край земли. На востоке догорало Клушино, и от зарева пожарища небо в той стороне казалось черным и беззвездным.
Стрельцы догадались расстелить кафтаны на заднем краем окопов и сидели на них, свесив ноги в окопы, многие дремали, опершись на пищали. На их белых рубахах чернели широкие перекрестья берендеек с тяжелым запасом готовых зарядов, пороха и свинцовых пуль. Над окопами смутно чернел частокол узких лезвий крепко вбитых в землю бердышей
- Садись, полковник, - негромко сказал Сухотин, - еще настоимся.
      Андрей постелил на край окопа кафтан, уселся на него, свесил ноги в окоп, оперся на пищаль, и мысли его снова обратились к предстоящему сражению.
      - Понимаешь, брат Софрон, - с досадой сказал он, - не догадался я посмотреть весь плетень. Вдруг перед нами его тоже разобрали? Тогда поляки прямиком по полю кинутся на нас. А теперь уже поздно идти смотреть.
      - Это всегда так, - усмехнулся в темноте Сухотин. – Чего-нибудь да забудешь. А плетень напротив нас навряд ли разобрали. Ты сам говорил, ломали плетень немцы-перебежчики. У нас впереди дворяне, они свои, не побегут, поди, к полякам.
      - Поляки тоже ведь не спят, могли и они проходы разобрать.
      - Да нет, - уверенно возразил Сухотин. – Кабы поляки начали ломать плетень, треску – на все поле, конники хоть разок бы пальнули по ним. А там тихо всю ночь. Вот, думаю я, полковник, хуже у нас другое. И кто только от большого ума догадался поставить конницу впереди пеших. Ведь случись что, - кинутся они в отступ, потопчут нас, как траву.
- Тут уж ничего не поделаешь, брат Софрон, - бодро ответил Андрей, хотя это давно беспокоило и его. – Если конные побегут на нас, - заляжем в окопы и пропустим их.
Сотник помолчал и с тоской в голосе вдруг сказал:
- Трава-то поспела. Скоро покос начинать, на Петров день. Два года косу в руках не держал.
- Еще покосишь, брат Софрон. Прогоним поляков, выберем царя, и – коси, не хочу. 
- Кабы так, - вздохнул Сухотин. – Тут вон какая добрая трава. Мы половину поля вытоптали, а после битвы – какой уж там покос. Клушинские без сена останутся. Мало того, избы у них сожгли, так и скотину нечем кормить в зиму. И чего людям мирно не живется? Все жадность. Чужое добро покою не дает.
Разговор смолк. С обеих сторон похрапывали стрельцы, они безмятежно положили головы на скрещенные ладони, а ладони – на смертоносные дула заряженных пищалей. Андрей почувствовал, что его тоже тянет в сон. Все-таки за день пришлось помотаться. Он уселся поудобнее, закрыл глаза. Почти сразу перед ним из темноты выплыло милое лицо Дарьюшки с ясными серыми глазами, окруженными длинными темными ресницами. Дарьюшка, любушка, одна она осталась на всем белом свете после смерти отца Иосифа. А он сидит тут за триста верст он нее, от своей названной невесты. Вся надежда на матушку Марфу, бывшая королева Ливонии не даст в обиду сиротку, свою верную гоф-фрейлину.
Он встрепенулся, отогнал дрему и сладкие думы, спрыгнул на дно окопа, прислушался. Кажется, началось! Поляков хлебом не корми, только дай ночью повоевать! Справа за дорогой в стане наемников отчетливо громыхнул короткий сухой залп, за ним второй, третий.
- Тревога! – заорал Андрей хриплым после дремы голосом. – Сотники! Готовься! Кирдяпин, Кузьма, проспал?
- Порядок, полковник, - отозвался Кирдяпин.
Стрельцы быстро прыгали в окопы, послышались отрывистые команды сотников, полусотенных и десятников.
- Стрельцы! – надрывался Андрей, он понимал, что это его последняя команда, потом его просто не услышат в шуме схватки. – Держать окопы! Палить только по команде! Из окопов не уходить!
Он замолчал и прислушался. Справа продолжали грохотать залпы с непривычно короткими перерывами, наемники палили в десять рядов и без особой торопливости успевали перезарядить пищали. С той же стороны в мгновения тишины доносился приглушенный расстоянием визгливый рев, будто бесновалось стадо диких кабанов.
Далеко впереди у плетня, где стояли конники князя Мезецкого, раздавалась густая, но разрозненная пальба. Дворяне так и не приучились палить залпами, - досадливо подумал Андрей и порадовался: впереди плетень цел, а поляки не дураки ломиться через него. Значит, они полезут на его полк только по дороге,  ведь дорога через деревню открыта.
И тут далеко впереди с дороги раздался отдаленный но быстро нарастающий конский топот, который перекрывал слитный звериный вой.
- Полковник, - донесся голос Кирдяпина, - гусары!
Братцы! - закричал со всей силы Андрей. – Подпускай на сорок сажен! Готовься!
Как обычно бывало в Троицком сиденье, он вдруг почувствовал уверенное спокойствие. Устоим! Стрельцы не дрогнут!
Бешеный топот и ужасающий вой раздавались уже совсем близко, и вот из темноты стала стремительно вырастать темная слитная масса. Пора!
- Братцы! - завопил Андрей привычную команду. – Разом! Пали!
Одновременный грохот двух сотен пищалей на мгновенье оглушил его. Он резко мотнул головой, чтобы прочистить уши, и, прежде чем скомандовать второй раз, на мгновенье прислушался. От дороги совсем рядом с окопами вместо слитного рева неслись отчаянные вопли поляков и жуткий визг раненных коней. Свинцовый ливень спереди и сбоку буквально скосил несколько рядов тесно сомкнутых всадников вместе с конями. Удачней не могло быть. Однако гусары продолжаться мчаться вперед, темная плотная масса уже поравнялась с окопами, а с дороги раздалось несколько одиночных выстрелов. Андрей быстро прокричал:
- Второй ряд! Разом! Пали!   
И тут же скомандовал в третий раз.
Два новых залпа довершили дело. На дороге вопили, выли, визжали кони и люди. Еще в Троицком сиденье Андрей навсегда уверовал в силу дружной и быстрой пальбы, но там под его началом была всего сотня, да и то она с каждой вылазкой убывала. А тут – целый полк, пятьсот пищалей! И Мальцев еще не вступал в схватку.
Сквозь невероятный шум и гвалт с дороги слышался удаляющийся топот: уцелевшие гусары сумели развернуть обезумевших коней и теперь бешено гнали их назад к плетню, подальше от этой неожиданной убойной пальбы в упор из темноты.
- Молодцы, братцы! – изо всех сил крикнул Андрей. – Заряжай и готовься!
- Давно готовы, - отозвался из переднего окопа Кирдяпин.
- Готовы, полковник, - подтвердил Квасов.
- Убитые, раненые есть?
- Степана Слегу задело, - отозвался Квасов. – Несильно. Палить может.
- Сотники! – предупредил Андрей. – Эти не ждали отпора. Второй налет будет крепче. Держись!
- Устоим, полковник!
На дороге все кричали и стонали раненые, храпели и визжали покалеченные кони. Через этот нестерпимый гвалт со стороны наемников все так же размеренно и часто гремели слитные залпы. Видно, там поляки проникли через проломы в плетне. Однако наемники держались стойко, залпы слышались в одних и тех же местах. Впереди, у плетня дворяне тоже вступили в бой, оттуда доносилась сплошная трескотня выстрелов, среди которой изредка раздавались недружные залпы.
- Полковник, идут!
Голос Кирдяпина вернул Андрея к близким делам. На этот раз наученные печальным опытом гусары, видимо, летели в атаку несколькими отрядами. Далекий рев казался намного мощнее, а от дробного топота множества копыт подрагивала земля. Ночная темнота уже уступила место предрассветному сумраку, и Андрей разглядел, что на его полк несутся несколько плотно сбившихся конных отрядов. Гусары теперь мчались не только по дороге, но и по полю, на левую сторону его окопов и на соседний полк Остакова. Андрей мельком порадовался, что стрельцы догадались рыть окопы углом, и крикнул:
- Сотники! Палить по команде! Правая сторона – по дороге! Левая, пятидесятники, – по полю!
- Понятно, голова!
- Разберемся!
Андрей обернулся к заднему ряду окопов и предупредил:
- Мальцев, Семен! Берите чуть выше, не заденьте своих!
- Не заденем!
Топот и рев быстро приближались, но приходилось выжидать, ибо пищальные пули теряли убойную силу уже на тридцати, от силы сорока  саженях. Чтобы не рисковать, придется, видно, первый залп опять дать саженей с сорока. С такого расстояния пули убить не убьют, но покалечат и коней и людей. А по дороге уже стремительно приближалась первая плотно сомкнутая сотня гусар. За ней Андрей разглядел вторую такую же плотную темную массу, а за второй виднелась и третья. Чего их так манит дорога? – подумал Андрей и тут же сообразил: - Рвутся к обозу с богатой добычей! Ну, еще чуть-чуть. Пора!
- Сотники! Правая сторона! Разом! Пали!
Из окопов в сторону дороги рванулись огненные выплески и раздался грохот сотни пищалей. Через небольшое время грянули пищали Квасова, но Андрей уже отвернулся от дороги и смотрел в поле. Оттуда на его полк летела плотной кучей всего одна сотня гусар. Где же две другие? Ага, вон они, взяли заметно левее и мчатся на полк Остакова, а то и на отряд Бутурлина. Ну, с одной-то сотней справимся, - подумал Андрей и крикнул:
- Левая сторона! Разом! Пали!
Теперь грохот стоял такой, что дальше командовать бесполезно. Вся надежда на выучку стрельцов, на твердость сотников и пятидесятников. Не зря же он два месяца изводил полк учением с холостой пальбой, и не зря князь Скопин-Шуйский выкатил его стрельцам бочку крепкого зелена вина!
Вторая атака гусар оказалась намного опаснее первой. Гусары теперь атаковали полк много большими силами, и они уже знали, что их здесь ждут стрельцы в окопах. Всадники не стали придерживать коней и разворачивать их. Они неудержимо летели вперед, на пули в упор. Залпы валили их десятками, но гусары бесстрашно смыкали строй и продолжали галопом рваться к окопам.
Уже заметно посветлело, и стало видно, что остатки передовой сотни прорвались сквозь свинцовый заслон и мчались по дороге дальше, к стану Шуйского. По ним хлестнули тремя залпами стрельцы Веденеева, кучка гусар еще заметно уменьшилась, но ускакала от пуль. Теперь за ней по дороге так же неистово рвалась вторая сотня. Мерные залпы стрельцов валили поляков с коней, но уцелевшие  мчались вперед и будто не обращали внимания на смертоносные пули.
А с левой стороны, с поля получилось гораздо хуже. Его стрельцы выпалили четыре раза, сотня Лаптева успела дать второй залп, – молодец, Иван, не подкачал! – однако поредевший, но все еще плотный табун взбешенных коней с озверевшими всадниками уже налетел на окопы. Обезумевшие кони перескакивали через окопы, проваливались в них, торчащие лезвия бердышей распарывали им брюхо. Кованые копыта калечили стрельцов, тяжелые туши валились на них сверху, придавливали к земле.
      Пальба продолжалась, но уже вразнобой. Резали уши визги коней, русская матерщина густо мешалась с польской божбой. Остатки гусар проскочили через все четыре ряда окопов. Вдогонку им грохнул залп сотни Мальцева, прогромыхали разрозненные выстрелы полка Веденеева, - и пальба стихла. Но свалка и суматоха продолжались,  раздавались отчаянные визги коней и стоны раненых, русские и польские богохульные выкрики, остервенело бились покалеченные кони.
      И тут на окопы яузцев налетела еще одна сотня крылатых всадников. Эта сотня, видно, мчалась вначале по дороге за первыми двумя, но гусары догадались свернуть левее дороги, заваленной тушами коней и трупами людей, и теперь ударили по ошеломленным и почти безоружным стрельцам. Андрей выхватил из-за пояса пистолет, свалил ближайшего гусара, успел подумать, что если бы не окопы, то им тут всем пришел бы полный конец, как вдруг на него стремительно полетела тяжелая туша. Он успел упасть на дно окопа, от страшного удара дрогнула земля, стенки окопа обвалились и почти засыпали  его, а сверху придавила невыносимая тяжесть.
Когда он с превеликим трудом и многими кряхтениями выполз из-под земли и конской туши, бой уже закончился. Поредевшая последняя сотня гусар, наделавшая столько бед, умчалась вперед, по ней еще палили вдогонку стрельцы Веденеева, но Андрей помутневшим взором увидел, что сотня уже проскочила веденеевские окопы и быстро удалялась в сторону обоза на недосягаемое для пищалей расстояние. Слева от окопов громыхали довольно далекие залпы, там отбивались стрельцы Остакова, Суслова, Хвостова и ополченцы Бутурлина. Андрей мельком подумал, что левым полкам повезло куда больше, чем им, на тех налетела всего-то две-три сотня, и то сколько грохоту!
Неподалеку от Андрея в окопе судорожно билась лошадь с распоротым бердышом брюхом и переломанными ногами. Она совсем обвалила стенки окопа, а из под нее виднелось неподвижное тело придавленного насмерть стрельца. Над окопами густо висели вопли, визги и крики. Андрей вылез из обвалившегося окопа и осмотрелся. Все сотники остались живыми и собирали стрельцов, наполовину оглушенных и крепко помятых в разрушенных окопах. Стрельцы принялись вытаскивать из окопов раненых и убитых, с натугой выволакивали конские туши, собирали разбросанные пищали и бердыши.
      А его больше всего беспокоила возможность новой атаки. Если гусары налетят в третий раз, - от полка останутся рожки да ножки. Надо скорей восстанавливать строй в этих наполовину разрушенных окопах. Он подозвал к себе сотников. Рассудительный Мальцев предложил сваливать убитых коней и поляков впереди окопов, вместо разбитого копытами земляного вала.
      - Укроемся за ними, - отобьемся.
      - А раненых сложим за четвертым окопом, - добавил Кирдяпин.
      - Телеги нужны, полковник, - сказал Сухотин. – Раненых бы в обоз, там лекари.
      Когда договорились обо всем, Андрей велел:
      - Собрать и зарядить все пищали. Держать их под рукой. Выделить из каждой сотни десяток дозорных. Пусть залягут впереди окопов за конскими тушами. Глаз не спускать с дороги и плетня!
      Сотники разошлись наводить порядок. Андрей крикнул Николая, тот подбежал и сказал, что троих даточных насмерть затоптали польские кони.
      - А твои кони целы?
      - Какое там. Взбесились и умчались вместе с поляками.
      - И Воронок!?
      - Нет, боярин, - измазанное в земле лицо Николая скривилось в улыбке. – Воронок конь ратный, на дурость не пошел.
      - Тогда, брат Николай, собери польских коней, сколько сумеешь, и скачи в обоз. Нужны телеги, раненых вывозить, пока живы. Будет кто там супротивничать, - бей в морду и забирай телеги.
      Николай с уцелевшими даточными ушел ловить польских коней, которые бродили без всадников вокруг окопов. Вскоре его маленький отряд поскакал по дороге к обозу. Андрей пошел смотреть, что осталось от полка, и все поглядывал в сторону плетня. Дворяне Мезецкого там уже прекратили пальбу, их, скорее всего, прикрыл плетень, и поляки им особо не досаждали. У Бутурлина и Барятинского пальба тоже стихла, зато далеко сзади, от стана Шуйского доносились частые беспорядочные пищальные выстрелы. Он опять забеспокоился. Если полк Шуйского отобьет гусар, они на обратном пути могут снова налететь на его окопы. Он крикнул:
      - Мальцев, выставь двоих дозорных, пусть глядят на восток!
      - Выставил, полковник.
Стрельцы постепенно расчищали окопы от конских туш, от раненых и убитых. Коней и убитых поляков укладывали вместо вала впереди окопов, у поляков за плечами висели поломанные и поникшие длинные белые лебединые крылья. Своих убитых стрельцы бережно положили в ряд позади четвертого ряда окопов. Стрельцы уже вытащили больше пятидесяти конских туш, но еще там и тут из завалов земли торчали конские ноги, головы и крупы с хвостами. Раненых, своих  и чужих, относили за последний окоп, умельцы перевязывали им раны. Андрей подивился: щедр сердцем на добро русский человек. В бою бьется с врагом не щадя живота своего, а после боя жалеет раненных врагов так же, как своих товарищей.
      Убитых стрельцов уже набралось восемнадцать человек, зато покалеченных копытами и помятых конскими тушами оказалось тридцать семь человек, почти никто из них в строй не годился. Меньше всего пострадали стрельцы в окопах вдоль дороги, мимо них промчались по дороге, считая с первой атакой, три сотни гусар, но особого вреда не причинили. А вот через левую сторону окопов прошли бешеным галопом одна за другой две сотни гусар на озверевших конях и натворили много бед. Кроме убитых и раненых товарищей стрельцы здесь потеряли почти все бердыши. Польские кони в стремительной скачке налетали на торчащие из окопов лезвия и с размаху переломали крепкие деревянные рукоятки.
      Два ряда первых мелких окопа левой стороны оказались почти полностью заваленными обвалившейся землей. В окопах и вокруг них среди трупов и конских туш торчало множество обломков длинных гусарских копий. Андрей поднял один обломок длиной побольше сажени и удивился, какой он легкий вместе с четырехгранным железным лезвием. Понятно, почему поляки так ловко управлялись с этими трехсаженными копьями, они оказались полыми. Это страшное на вид оружие годилось всего на один смертельный удар.
      Он вышел на дорогу и снова ужаснулся. Вдоль правого ряда  окопов дорогу и ее обочины густо усеивали конские туши и трупы поляков в несколько слоев. Гусары рвались вперед и не обращали внимания на потери. Залпы стрельцов уложили на дороге за две атаки не меньше полутора сотен гусар, скакавших плотным строем,  и еще больше их коней. Вокруг бились в предсмертной муке и пронзительно ржали кони с переломанными ногами, громко взывали о помощи раненные гусары. Несколько оседланных коней бродили возле дороги по полю.
      - Прибрать бы раненых, - подумал Андрей, - хоть враги, а все люди.
      Он посмотрел через дорогу на стан наемников. Взошедшее солнце ярко освещало поле до далекого леса, и на всем этом поле продолжалась ожесточенная битва. Наемники стояли плотными, четкими прямоугольными рядами, их окутывали густые клубы белого порохового дыма. Далеко отсюда один такой отряд отбивался от польской пехоты. Всего в сотне саженей от дороги, ближе к плетню, конные гусары атаковали сомкнутый полк солдат в медных нагрудниках и железных шлемах, - кажется, немцев. Немцы стояли как на учении, четырехугольником, - у них это называется каре, - в десять рядов с каждой стороны, и, успел прикинуть Андрей, человек по пятьдесят в ряду.
      На каре немцев от плетня галопом летел тесно сомкнутый отряд гусар, острия их копий поблескивали на солнце непривычно далеко впереди коней. Над плечами гусар красиво трепетали от встречного ветра высокие белые лебединые крылья. Перед немецким полком вспухли облака белого дыма, и тут же долетел мощный звук на редкость дружного, короткого залпа, будто выпалила большая пушка. Почти без перерыва за первым залпом последовал второй, третий, четвертый. Густой белый дым окутал уже половину немецкого полка, а короткие, громкие залпы продолжались почти без перерыва.
      Из строя гусар валились на все стороны убитые всадники, грузно летели на землю кони, но поляки не обращали внимания на губительный огонь, не сбавляли стремительного разбега и продолжали мчаться галопом на немцев. Вот-вот их длинные копья прорвут плотный строй солдат в медных нагрудниках, обезумевшие кони растопчут врага, и в ход пойдут тяжелые палаши. Но немцы не дрогнули, они продолжали палить без передышки уже по второму разу,  и гусары один за другим сыпались из скачущего плотного строя на землю. До столкновения оставалось мгновение, и тут гусары не выдержали. Они широким кругом развернули коней в обе стороны, сломали свой строй и врассыпную помчались назад к плетню. Вдогонку им грохнуло два залпа, и пальба стихла. 
      Стойкость немцев и четкая их пальба поразили Андрея. Он прикинул, что у немцев в каре целых четыре таких полка, как у него, а всего, пожалуй, около трех тысяч человек, больше половины  стрелецкого отряда князя Голицына. И тут же подосадовал, что стрельцы отбивались отдельными полками. Если бы так слаженно, как немцы, действовал весь отряд Голицына из четырех тысяч стрельцов, да еще в окопах, то никакая атака никаких гусар не прорвала бы их строй.
      Тут же он с гордостью подумал, что его полк выдержал испытание пострашнее, чем немцы сейчас, на его глазах. Две или три тысячи немцев отбились от сотни гусар в светлое время, а пятьсот его стрельцов уложили целиком гусарскую сотню еще в темноте, когда врага не видно, и куда целиться, непонятно. На рассвете же стрельцы удержались при атаке сразу трех сотен бешеных гусар, и перебили не меньше половины их. Устояли бы немцы-наемники при таком раскладе?
      - Грязной! – раздалось сзади.
      К окопам подъезжал князь Голицын со стражей. За шумом битвы, раздававшимся со всех сторон, Андрей не услышал топота. Воевода осматривал место недавней яростной битвы и одобрительно проговорил:
      - Молодец, полковник. Думаю, супостат на наши окопы больше не полезет. Не по зубам! Много стрельцов потерял?
      - Считаем, князь Андрей Васильевич. Убитых не так много, а с покалеченными - человек шестьдесят.
      - Не горюй, полковник. Они пострадали как герои за землю русскую. Вы, смотрю, положили этих гусей-лебедей не меньше двух сотен. Да с сотню побили Веденеев и Остаков. Через окопы прорвалось поляков – кот наплакал. А всего-то у гетмана, слыхал я, было тысячи две этих гусар.
      - Раненых бы увезти в обоз, - попросил Андрей. – Я послал своих даточных, да видно, не дают им телег.
      - Я уже послал за телегами. Заодно привезут обед и по чарке всем. Да уже вон они.
      И в самом деле, по дороге от обоза тянулись пароконные повозки. Голицын еще раз посмотрел на заваленную трупами и конскими тушами дорогу.
      - Этих убирать не будем. Гусары по ним не пойдут. Пусть ломают ноги на поле.
      - Тут раненые.
Голицын сурово сдвинул брови.
      - Мы их не звали. За чем пришли, то и получили.
Он помолчал и уже мягче сказал:
      - Отвезем своих в обоз, - подберем и этих, кто жив. Сложим у плетня, пусть поляки забирают.
Князь повернулся в сторону наемников.
      - Выдыхаются поляки. Уже пятый час битва идет. Скоро передышка будет. Корми стрельцов, поправляй окопы. Часа через два начнется пуще прежнего. Гетман ждать не станет, у него за спиной Валуев. Князь Мезецкий сказывал, перебежчик от поляков показал, у гетмана своего войска тысяч десять. Собралась вся сволочь, что от нас убегала. Еще к нему подошел атаман Заруцкий с казаками, тоже тысяч восемь-десять, да пан Зборовский с конным войском. И это не все, неподалеку стоит Сапега с отрядом. Если они все вмешаются в битву, - нам не сдобровать, жарко придется, весьма жарко. Готовься, полковник.
      Он посмотрел на стан Шуйского, где взошедшее солнце просвечивало сквозь цветные шатры, и с досадой воскликнул:
      - Эх, вояки, леший их побери! Ну, что бы стоило навалиться на поляков? Самое время. У Шуйского в обозе свой полк в семь тысяч. У Мезецкого конников тысяч восемь, истомились дворяне без дела. Один удар – и с гетманом кончено. А мы чего-то ждем.
      Он плюнул и ожесточенно выматерился.
      - Если гетман нас одолеет, - конец Шуйскому. Такого позорища Москва ему не       простит.
      - Выстоим, князь Андрей Васильевич! – уверенно отозвался Андрей.
      - Мы-то выстоим, - вздохнул воевода. – А вот наемники…
      - Они лихо бьются, я сам видал.
      - Бьются лихо, - нехотя согласился Голицын. – Так это они животы свои спасают. А граф Делагарди им жалованье до сих пор не выплатил. Они с Шуйским золото придержали, а меха да сукна, ты сам слыхал, наемникам ни к чему в чистом поле. Вот отгонят они поляков, - куда повернутся после? Так что, полковник, держись. Порох-то и свинец есть?
      - Мы немного истратили. Зарядов по пять-шесть.
      - Готовь побольше зарядов. После передышки куда как жарко придется. А я поеду к Шуйскому. Надо бы ударить прямо сейчас, самое время. Эх, распротак в воеводскую бабушку!


Разгром

После обеда Андрей велел стрельцам и сотникам спать. Если Голицын прав, то через час, от силы через два поляки начнут новую атаку, а люди не спали больше суток. Он взял по десятку от каждой сотни, своих даточных. Один десяток поставил в караулы, а четыре десятка посадил готовить заряды в бумажных патронах и катать пули. Однако неумытые, перемазанные землей полусонные стрельцы шевелились вяло, дело шло через пень-колоду. А тут прискакал посыльный от Голицына и сказал, что воевода собирает всех полковников.
Голицын вернулся от Шуйского взъерошенный, насупленный и злой, как черт. Он сидел на конской туше позади окопов Веденеева, а восемь полковников расположились перед ним прямо на земле.
- Ну, господа полковники, дело дрянь! Наш главный воевода сидит в обозе за телегами, выступать на гетмана не собирается. Молил я его, на коленях ползал! Поляки, говорю, выдохлись, а у нас свежие полки! Ни в какую. Просил у него пушек, хотя бы пару-другую, - не дал. А перебежчики сказывают, к полякам пришел пан Зборовский с казаками, - пять тысяч привел. Жолкевский обещал им жалованье – из нашего обоза! И ждет, мол, гетман пушки. У него аж два фальконета, да они в лесу застряли.
Воевода вдруг налился багровой кровью и злобно заорал:
- Два фальконета! А у Шуйского в обозе восемнадцать пушек без дела стоят!
Он с размаху ударил по конской туше кулаком и принялся материться. Полковники терпеливо ждали. Черные и богохульные слова извергались из Голицына довольно долго, пока гнев князя не утих. Потом он заговорил почти спокойно, хотя излишне громко.
- Самая же пакость, - союзники наши, наемники. При мне прискакал к Шуйскому этот граф Делагарди. Потребовал жалованья для своих. Грозил, что без жалованья они биться не станут, а то и перейдут к полякам. Те им обещают наше золото.
Князь передохнул, изверг новый поток черных слов и продолжал:
      - Схватились воеводы не на живот, а на смерть. Шуйский визжит, что все Троицкое золото отдал шведам и немцам. Делагарди орет, мол, давай еще. За сабли хвататься начали, мы уж собирались их разнимать. Тут Делагарди заматерился по-ихнему и убежал. А Шуйский после того не стал со мной говорить. Мол, иди и не кажись мне на глаза.
Воевода опять замолчал и пригорюнился. Андрей догадался, что после неудачной встречи с Дмитрием Шуйским князь хорошенько хлебнул чего-нибудь крепкого, уж больно горячим стал. Полковник Веденеев негромко спросил:
      Скажи, князь Андрей Васильевич, нам-то что делать?
      - Думать надо, господа полковники. Да быстро. Поляки вот-вот снова полезут. Ты, полковник Грязной, самый молодой, говори.
      Андрей смутился, но не от робости. Он вдруг впервые понял, что на нем теперь лежит не только забота о своем полку, - в своих стрельцов он верил крепко, - но и обо всем московском войске. Тут, возле сожженного Клушино, русское войско вместе с наемниками все еще сильнее поляков. Но Шуйский с семью тысячами и восемнадцатью пушками укрылся в обозе. Наемники могут отказаться от битвы без жалованья. Тогда останутся три пеших отряда: Голицына, Бутурлина и Барятинского, - это почти двенадцать тысяч стрельцов и ополченцев. Да еще впереди стоят восемь тысяч всадников князя Мезецкого. А за обозом затаился в лесу запасной полк князя Хованского в девять тысяч. Московское войско все вместе - большая сила, да над этой силой нет главного воеводы. Каждый отряд стоит сам по себе. Андрей увидел обращенные на него взгляды и заговорил.
      - Князь Андрей Васильевич, господа полковники. Войско наше идет под Смоленск. Смоляне уже девять месяцев сидят в осаде. Впереди, в Цареве Займище стоит воевода Валуев с пятью тысячами. И вот я так думаю. Пусть даже наемники уйдут, нас тут все равно больше, чем поляков. Хорошо бы прямо сейчас ударить на поляков. Но без большого воеводы ничего не выйдет. Потому надо подождать. Если поляки снова кинутся, мы отобьемся. А после битвы надо сразу идти на Царево Займище. Ну, а не полезут поляки, - вечером снимаемся и идем опять же на Царево Займище, пока Жолкевский тут сидит.
      Он снова посмотрел на воеводу и на полковников. Князь задумчиво кивал головой, то ли одобрял его, то ли сожалел о таких пустых и глупых словах. Веденеев смотрел на него с веселой усмешкой, Остаков задумчиво рассматривал молодого полковника, Есипов прикрыл глаза, Рощин и Овцын спокойно молчали, Хвостов и Суслов разглядывали землю перед собой.
      После него сказали свое слово остальные полковники. Говорили они разное, но все сводилось к одному. Надо скорее соединиться с другими отрядами, и пока поляки считают потери, ударить по ним. Если Шуйский откажется, - выбрать нового большого воеводу и разбить врага. Не сумеют воеводы договориться, - готовиться к битве и отбить поляков с большим уроном для него. После битвы идти на Царево Займище, а оттуда с Валуевым – на Смоленск. Голицын терпеливо слушал, когда все высказались, он заявил:
      - Говорили вы, господа полковники, все верно. На Шуйского надежды нет. Готовьте полки к новой битве. Я поеду к воеводам Бутурлину, Барятинскому и Мезецкому. Уговорю их – ударим всеми отрядами по полякам. Не уговорю, - будем ждать нападения поляков и отобьем их. После битвы пойдем на Царево Займище.
      Он помолчал и сурово добавил.
      - В сражении всяко бывает. Не дай Бог, поляки возьмут верх, - будем пробиваться вон в тот лесок, запомните.
      Голицын указал на темнеющую полосу леса на юго-западе за плетнем и поднялся с конской туши.
      - Если со мной что стрясется, - каждый полк идет туда сам по себе, там собирайтесь и решайте, что делать. Будет потерь немного – идите к Цареву Займищу. Растреплют нас поляки, - уходите на Москву. Москва без войска осталась. Но это – на крайний случай. Я помирать не собираюсь. Готовьтесь к битве.  Главное – берегите стрельцов.
      Солнце уже поднялось почти к самому полудню и заливало землю, невыносимым зноем. Андрею страшно хотелось спать, голова гудела, но он пересиливал себя. Через час он сменил дозорных, посадил готовить заряды других стрельцов, которые успели немного подремать. Сам же, чтобы не уснуть, сел на Воронка и выехал за дорогу посмотреть на стан наемников, ибо там началось некое непонятное движение.
      На поле наемники строились в колонны. А в полуверсте от дороги со стороны шатров стана Делагарди к разрушенному плетню ехала шагом группа всадников. Один из них держал высоко поднятую пику с белым лоскутом на ней. На переднем всаднике посверкивали под солнцем золоченые доспехи, а над шлемом в безветрии колыхался пучок высоких белых перьев.
      - Это что же они, паскудники, затеяли? – услышал Андрей рядом голос Кирдяпина.
      Упрямый помощник его не стал спать, а поехал за ним на польском коне. Он хмуро глядел покрасневшими от бессонной ночи глазами на происходящие в стане наемников.
      - Это, брат Кузьма, граф Делагарди со своими воеводами едет на переговоры с поляками, - угрюмо отозвался Андрей.
      - Продажные шкуры, - процедил Кирдяпин. – Сдадут нас за тридцать сребреников.
      А на поле перед ними граф Делагарди со своими полковниками подъехал к поваленному, разбитому плетню и остановил коня саженях в десяти от него. Всадник рядом с ним замахал пикой с белым лоскутом. Навстречу им с польской стороны выехала небольшая группа всадников тоже с белым флагом на длиннющем гусарском копье. Поляки, как и наемники, остановились в нескольких саженях от остатков плетня на своей стороне.  Передний всадник в простой медной кирасе и железном шлеме с пучком черных перьев осмотрел поле и тронул коня. Не иначе, сам гетман Жолкевский, - подумал Андрей. Делагарди тут же двинулся навстречу Жолкевскому. Оба небольших отряда остались стоять на своих местах.
      Шведский и польский воеводы съехались как раз на обломках жердей от плетня. Делагарди выхватил длинную шпагу и поднял ее рукоятью к лицу, острием вверх, потом снова вложил в ножны и поклонился поляку. Польский воевода снял железный шлем с черными перьями, помахал им и поклонился  шведу. После этого они стали о чем-то говорить, оба то и дело показывали руками в разные стороны. Говорили они долго. Наконец, Делагарди повернулся к своим сопровождающим, его знаменосец развернул коня к немецкому стану и широко замахал пикой с белым лоскутом.
      Немцы тотчас же быстро встали в плотную четырехугольную колонну, подняли знамена и мерным шагом направились к месту переговоров. До Андрея донесся сухой треск барабанов и звонкий гром медных тарелок. Из группы возле Делагарди выехали три всадника, в одном из них Андрей разглядел долговязую сухопарую фигуру фельдмаршала Эвера Горна. Горн дождался, когда колонна немцев приблизилась к нему и вместе с двумя спутниками возглавил уходящий с поля сражения полк. Немцы размеренным шагом прошли мимо Делагарди и Жолкевского, те  подняли обнаженные клинки. Колонна немцев миновала плетень и вскоре ее скрыли заросли высокого кустарника.
      Делагарди сделал знак знаменосцу, и тот снова широко замахал своим белым флагом. Тут же с середины поля к воеводам двинулся самый большой полк наемников-шведов. Шведы, как и немцы, шагали ровными плотными рядами, над колонной трепетали разноцветные знамена и флажки на пиках, а впереди полка пятьдесят барабанщиков отбивали шаг. Даже издалека дробный, трескучий звук барабанов бил Андрею не только в уши, но, казалось, проникал в душу, в сердце и убивал всякую надежду. Рядом негромко матерился Кирдяпин. На дороге уже стояли не только они двое. Подошли все сотники, многие десятники и стрельцы. Русские воины угрюмо смотрели, как их предают платные союзники и оставляют одних перед лицом врага.
      Передний ряд шведского войска поравнялся с воеводами. Делагарди снова поднял шпагу острием вверх, поклонился Жолкевскому, тронул коня и вместе с сопровождающими занял место впереди барабанщиков. Когда прошел последний ряд шведов, Жолкевский снял шлем, помахал им вдогонку, развернул коня и вместе со своей охраной поскакал в глубь польского стана.
      - Ну, и что станем делать, голова? - спросил бледный от злости Кирдяпин.
      - Будем бить гусар, брат Кузьма. А потом пойдем на Царево Займище.
      Андрей еще раз посмотрел на стан наемников. Там в опустевшем поле оставался лишь полк всадников в голубых коротких накидках с белыми крестами. Тысяча конных мушкетеров графа Делавиля, - вот и все, что осталось от почти десятитысячного войска наемников.
      - Мерзавцы! - проговорил Андрей сквозь стиснутые зубы. – А им, брат Кузьма, царь Шуйский отдал всю казну, да еще обобрал подчистую нашу Троицу. В придачу подарил шведскому Карлу нашу исконную Корелу.
      - Мы-то, дураки, сберегли сокровища Троицы от поляков, - усмехнулся Кирдяпин. – Сколько народу положили, сколько всякого хлебнули за полтора года. А они...…
      Андрей не вытерпел, крепко выматерился и развернул Воронка к окопам.
      - Поехали, брат. Пора поднимать стрельцов.
      Тут он увидел, что чуть не половина полка уже стоит на дороге, и заорал, теперь не сдерживая злости:
      - Стрельцы! Чего раззявились!? Сотники! А ну, готовься к обороне! Занимай места! Черт подери этих немцев!!
      Он глубоко вздохнул, чтобы унять гнев, и уже спокойнее крикнул:
      - Поляки вот-вот полезут! Держись, братцы!
Будто в подтверждение его слов далеко за плетнем, прямо напротив их окопов один за другим грохнули выстрелы двух польских пушек. Гетман Жолкевский дождался своих двух фальконетов. Андрей и сотники надрывали глотки, расставляли разоспавшихся стрельцов по местам. Сонные стрельцы стряхивали с себя дрему, разбирали готовые заряды, укладывали их в кармашки и кисеты берендеек, занимали места в полузасыпанных окопах, готовили пищали, втыкали в землю бердыши с обломанными рукоятками.
      Две польские пушки грянули снова, потом после долгого перерыва еще и еще раз. В той стороне у плетня стояли конники князя Мезецкого, они зашевелились, садились в седла, но особого беспокойства там не наблюдалось. Польские пушкари, понял Андрей, били не по коннице, а по плетню, старались ядрами проделать в нем проходы.
       - Полковник! – позвал его Кирдяпин. – Глянь-ка на этих, на лавилей!
  За дорогой в середине опустевшего поля конные мушкетеры в коротких голубых накидках с белыми крестами на груди и на спине уже построились четырехугольником в десять длинных рядов, человек по сто в ряду. На них со стороны остатков плетня галопом мчались две плотные группы гусар с непривычно длинными копьями и с высокими лебедиными крыльями на плечах. Они стремительно сближались с мушкетерами, норовя обойти французов с двух сторон, и их неистовый вой доносился даже сюда, за полверсты. Первый ряд мушкетеров окутался пороховым дымом, и вскоре долетел грохот дружного залпа. Из обеих групп гусар с размаху грузно грохнулись на землю кони, по вытоптанному полю кубарем покатились люди, ломая копья и белые крылья. Но гусары не замедлили бега коней. 
Мушкетеры первого ряда быстро развернули коней в обе стороны, резво обогнули свой полк и вот уже выстроились позади последнего ряда. А в гусар выпалил второй ряд их товарищей, и тотчас так же споро  перестроился назад. Гусары продолжали мчаться на французов, хотя потерь у них оказалось немало. На поле бились о землю и дико ржали кони, катились люди. Грянул третий залп, четвертый. Гусарам оставалось до противника не больше двух десятков саженей, и тут у мушкетеров случилась заминка. Пятый ряд разрядил пищали, но не сумел перейти назад. Кони не слушались всадников, вставали на дыбы, мешали шестому ряду палить. Оттуда раздалось несколько разрозненных выстрелов, но гусары уже сшиблись с мушкетерами. Мощный удар с двух сторон сломал стройные ряды мушкетеров. Поляки отбросили переломанные копья, засверкали длинные лезвия палашей.
Однако горячей схватки не случилось. Мушкетеры не стали драться с врагом, прыснули во все стороны. А гусары проломили их строй, снова сомкнулись в две плотные группы и тем же галопом, без задержки помчались дальше, в сторону обоза русского войска. Потрепанные мушкетеры собрались в нестройную орду и погнали коней прочь от места схватки, к далекому лесу на северном краю поля, в сторону Погорелого Городища.
От досады Андрей шваркнул свою стрелецкую шапку на землю. Все! Последние наемники разбежались, как тараканы, бросили своих русских союзников на произвол судьбы. Теперь против поляков стояли только четыре разрозненных русских отряда, в обозе вместе с трусливым Дмитрием Шуйским укрылся пятый, да за ним в лесу молчит отряд Хованского. И князь Голицын пропал неведомо куда. Наверно, он все еще пытается уговорить других воевод действовать заедино, да, видно, ничего не получается.
Два польских фальконета замолчали. Они разбили плетень и сейчас конные черкасы старого знакомца Зборовского и его пешие шляхтичи начнут атаку. Под стенами Троицы Зборовскому не удалось показать ратную лихость, зато тут, в чистом поле ему раздолье. Андрей подъехал к своим даточным за окопом Мальцева, отдал Николаю коня.
- Вы тут не геройствуйте, - строго сказал он. – Не дай Бог, прорвутся черкасы, палите им вдогонку и хватит. Пуще глаза берегите коней. После битвы пойдем на Царево Займище, кони понадобятся.
На этот раз Андрей велел стрельцам занять только левую сторону окопов, обращенную к плетню, - запорожцы пойдут оттуда. Только сотню Кирдяпина он разместил на старом месте, в окопе вдоль дороги, на крайний случай, если казаки прорвутся. Стрельцы засели за конскими тушами и примерялись к пальбе из мелких теперь окопов. Сам Андрей подошел к сотне Сухотина, сел на убитую лошадь, вытер мокрый лоб шапкой.
- Жарко, брат Софрон. А скоро еще жарче придется.
- Это уж как Бог даст, - рассудительно отозвался Сухотин. –Я вот смотрю, сколько добра пропадает.
Он показал на богатые седла убитых польских лошадей.
      - Три таких седла можно на доброго коня выменять. А то и два сойдет. За милую       душу.
      - Эх, Софрон, - вздохнул Андрей. – Седла пропадают, это, конечно, беда. Да тут вот все русское войско пропадает. Царство  Московское прахом идет.
      - Верно, - подтвердил Сухотин. – Прямо, как в сказке про Ивана-дурака. Пошли по шерсть, а вернулись стрижеными. Да и вернемся ли?
      - Вернемся, Софрон! Непременно вернемся. Нас на Москве ждут.
      Перед его глазами опять возникло милое личико Дарьюшки. Но тут от плетня послышался жуткий вой множества озверевших людей. Запорожцы Зборовского ринулись на конницу князя Мезецкого. Андрей встал на конскую тушу, - под ногами в распухшем брюхе что-то мерзко булькнуло, на такой жаре падаль уже начала разлагаться. Он увидел, что черкасы врубились в русскую конницу, и там закипела отчаянная рубка. Даже сюда, чуть не за версту, донесся дикий рев многих тысяч глоток. Яростно кричали люди, ржали в смертной тоске кони.
      Дворяне стойко выдержали первый наскок. Запорожцы по своему обычаю не стали втягиваться в долгую рубку, отхлынули, ускакали врассыпную в поле. Андрей уже знал повадки черкас, как называли запорожцев. Они лихо мчались на врага, врубались в его ряды, но при первом отпоре рассыпались, откатывались назад, снова налетали, снова отскакивали. Вот и сейчас казаки собрались в поле и опять помчались на дворянскую конницу. На этот раз дворяне встретили супостата нестройным залпом сотен пищалей, но казаки успели врезаться в их ряды, закипела отчаянная сеча, и казаки опять умчались в поле.
      Ну, где же воеводы? – с досадой думал Андрей. – Самое время двинуть ополченцев и стрельцов к плетню на помощь конникам, обогнуть их и ударить по казакам с двух сторон. Больше у Жолкевского, скорее всего, войск нет, дорога на Царево Займище открыта. Но стрельцы Голицына по-прежнему сидели в окопах, ополченцы Бутурлина и стрельцы Барятинского стояли колоннами в поле слева. А на дворянскую конницу уже в третий раз неслись с поля казаки.
      Всадники опять встретили их нестройным залпом, но казаки сумели с разбега врубиться в их гущу, и дворяне не выдержали страшного напора. Огромная лавина всадников чуть не в версту шириной покатилась назад, на своих же стрельцов и ополченцев.
      - Куда, остолопы!?- заорал Андрей, будто конники в этом шуме могли услышать его.
Ополоумевшие от страха всадники вместо того, чтобы обогнуть русские отряды и укрыться за их спинами, собраться для отпора, гнали коней прямо на окопы стрельцов и колонны ополченцев. Вот-вот взбесившиеся кони налетят на русское войско, растопчут его и размечут по полю. Все пропало! Конец Московскому войску. И Москве конец.
      - Стрельцы, - закричал изо всех сил Андрей. – Берегись! Ложись в окопы! Пропускай своих и бей казаков!
      Лавина взбешенных коней с обезумевшими всадниками неслась на русские позиции. Однако дворяне успели заметить окопы и сумели отвернуть коней в обе стороны. Часть конницы помчалась к дороге, проскочила через завалы трупов и поскакала по полю к обозу. На дороге бились несколько коней с переломанными ногами. Основная масса обогнула окопы голицынских стрельцов и врезалась в колонны ополченцев Бутурлина и стрельцов Барятинского. Насколько мог увидать Андрей, из голицынского отряда всадники задели крайние левые полки Хвостова и Рощина.
      Русская дворянская конница разметала русских пеших воинов и рассыпалась во все стороны по широкому полю. За дворянами гнались запорожцы, палили по ним из коротких пищалей, рубили саблями. А на окопы Андрея уже налетал большой отряд казаков в ярких, скоморошьих одеждах.
      - Лаптев! Разом Пали! – закричал Андрей.
      Грохнули пищали стрельцов Лаптева из второго окопа. Кирдяпин и Квасов мудро приберегали заряды. А казаки уже совсем рядом.
      - Квасов, разом! Пали! 
      Андрей уже видел перед собой выпученные глаза казачьих коней, клочья пены на мордах, оскаленные желтые зубы, блеск острий на пиках. Грянула пищали сотни Квасова. Тут же стрельцы Кирдяпина через головы своих выпалили чуть не в упор по конским мордам.
      - Сухотин! Разом! Пали!
      Еще без малого из сотни стволов  с грохотом полетели пули в казаков. Но запорожцы уже осаживали коней, поднимали их на дыбы, разворачивали на задних ногах и уносились назад, в поле. Часть казаков свернула к дороге и помчалась по ней.
      - Мальцев! Разом! Пали!
Кони с размаху падали на землю, ломали ноги и шеи, казаки катились по земле. Несколько десятков запорожцев прорвались сквозь свинцовый ливень и погнали коней к обозу. Вдогонку им раздалось несколько выстрелов, - Николай с даточными не растерялись. Однако огромное войско отскочивших назад казаков собиралось в поле, дальше убойного полета пуль, для нового удара.
      - Братцы! Готовься!
      Но запорожцы на этот раз не пошли на окопы и дружные залпы. Они разделились на два отряда, обогнули окопы голицынских стрельцов, один отряд поскакал правее дороги к стану Шуйского, второй разметал остатки отрядов Бутурлина и Барятинского и тоже умчался к обозу.
      - Ишь, торопятся на дуван! – в возбуждении от успеха закричал Сухотин.
      А от плетня на остатки русского войско быстрым шагом, почти бегом надвигались пешие поляки.
      - Стрельцы! - прокричал Андрей сорванным голосом. – Раненых и убитых – за окопы! Занимай места!
      До боя с пешими поляками дело не дошло. Шляхтичи не захотели понапрасну губить свои животы, когда враг уже разбит, а впереди более удачливые гусары и казаки грабят богатый русский обоз. Они обошли окопы с двух сторон, дальше убойного полета пуль, и потрусили вслед за казаками. Андрей посмотрел в сторону стана Шуйского. Там уже не виднелось ярких полотнищ княжеских шатров, гусары и казаки подрубили столбы, свалили шатры и теперь, скорее всего, дрались меж собой за сокровища войсковой казны.
      С левой стороны поля к окопам подскакал князь Голицын, остановился позади полка Веденеева. Оттуда замахали полковым знаменем. Андрей побежал к воеводе. Туда же подошли полковники Остаков, Суслов с замотанной кровавой трпкой головой, Есипов и Овцын. На лице Голицына страшно багровел свежий порез, из него обильно сочилась кровь, князь досадливо морщился и промакивал рану окровавленной тряпицей. Он соскочил с коня и грузно уселся на уже заметно распухшую конскую тушу.
      - У нас мало времени, господа полковники, -  заговорил он. – Дела плохие. Князь Мезецкий подался в отступ, его дворяне потоптали отряды Барятинского и Бутурлина. Князь Барятинский убит, князь Бутурлин тяжело ранен. Наш славный большой воевода князь Шуйский, думаю, уже давно скачет к Можайску. Полный разгром!
      Голицын смачно плюнул за конскую тушу и продолжал.
      - У нас убиты полковники Хвостов и Рощин. Дворяне и черкасы прошли по их окопам. Говорите, господа полковники, что будем делать. Грязной, ты первый.
      - Идти на Царево Займище!
Голицын кивнул головой и повернулся к Веденееву.
      - Идти на Москву. Свергать царя Шуйского, выбирать истинного царя!
Воевода опять кивнул головой.
      - Полковник Суслов!
      - Не знаю князь. У меня в полку большие потери. Еще не сосчитали, но почти половину помяли дворяне. Надо по Божески похоронить павших, уберечь раненых.
      - Полковник Остаков!
      Остаков тяжело вздохнул. Андрей знал его еще по Троицкому сидению. Тогда царь Шуйский послал сидельцам двадцать пудов пороху, сопровождал обоз сотник Остаков с шестью десятками стрельцов. Сейчас Остаков еще раз тяжко вздохнул и проговорил:
      - Тут, господа, мы просрали! Теперь гетман Жолкевский пойдет на Москву. В Москве войска осталось немало, но вряд ли кто будет биться с поляками. Москвичи, как узнают про Клушино, поднимутся против Шуйских. А нам, думаю, надо идти к Москве, спасать ее от поляков.
      Остаков помолчал и добавил:
      - И выбирать истинного царя. Не обессудь, князь Андрей Васильевич, но боярских царей нам хватит после Годунова и Шуйского. Нужен настоящий царь, хоть польский Владислав, хоть шведский Адольф.
       Есипов и Овцын стояли за возврат к Москве. Князь Голицын опять промокнул лицо кровавой тряпицей, посмотрел на нее и сказал:
      - Мое слово, господа полковники, такое. Русское войско разбито, однако наши полки устояли. Война с поляками не кончена. Вы все говорили верные слова. Спасать Москву – надо, слов нет. Выбирать царя надо. С честью похоронить павших – святой наш долг. Увезти раненых, исцелить их – надо. И на Царево Займище идти тоже надо.
            Он замолчал и опять принялся промокать порез на лице. Полковники угрюмо молчали и недоуменно переглядывались. Андрей тоже не понял, что же предстоит делать                - Сделаем так, господа полковники, - заговорил Голицын. – Поляки и черкасы грабят обоз,       про нас вспомнят не скоро. С часок времени у нас есть. Спешно собирать убитых и раненых, все припасы. Потом не мешкая идем вон в тот лесок.
      Голицын опять указал на юго-западную опушку далекого леса и снова промокнул лицо. Полковники ждали.
      - Там у поляков какой ни то обоз есть. Отобьем обоз, погрузим раненых и убитых, уйдем в лес. Там разделимся. Полковник Грязной спешно пойдет на Царево Займищ, возьмет с собой все припасы, которые мы отобьем у поляков. Воеводе Валуеву хоть такая подмога понадобится. И весть ему надо передать об этом вот…
      Голицын повел рукой по сторонам, указывая на заваленное трупами поле.
      - Ну а мы, три полка и остатки еще двух, - двинемся через лес на Гжатск. Там похороним павших по христиански, перевяжем раненых, тяжелых оставим крестьянам. Соберем припас и – на Москву через Можайск.
      Он замолчал, промокнул лицо, пытливо оглядел полковников.
      - Кто не согласен, господа полковники, - вольному воля. Без всяких обид. Вы все стояли твердо, до конца. Говори, полковник Грязной.
      - Согласен, князь Андрей Васильевич!
      - Лучше, пожалуй не придумать.
   - Согласен, воевода.
      - Верно сказал, князь Андрей.
Голицын поднялся с конской туши.
      - Иного не ждал, господа. Поднимайте полки. Время дорого. А я тут скажу слово полковнику Грязному для воеводы Валуева.
      Пять полковников ушли к своим окопам. Веденеев заметно прихрамывал. Голицын не стал терять времени.
      - Дорога каждая минута, полковник. Мало ли что. Если больше не выдастся времени, ты передай воеводе Григорию Леонтьевичу вот что. Московское войско погибло. Шуйским конец. Идти на Смоленск с такими силами – кур смешить. Гетман Жолкевский, думаю, не оставит за спиной войско Валуева, он отсюда двинется на Царево Займище. Придет он туда с новыми силами. Шведы и французы ушли и не вернутся, а вот немцы и прочая сволочь передались полякам. Наши, кто жив остался, злы на Шуйских. Я думаю, половина разбежится, а половина перейдет к полякам, чтобы согнать Шуйских из Москвы. Князь Мезецкий со своими дворянами, как пить дать, перейдет к полякам. Так что силенок у гетмана прибавится немало. Запомнишь, полковник Андрей?
      - Запомню, князь Андрей Васильевич.
      - И еще скажи. Мой брат князь Василий Васильевич говорил, на Москве многие большие люди стоят за королевича Владислава. Нравится, не нравится, а многие за него. Думные бояре – за Владислава, они пуще смерти боятся Калужского Вора с его чернью. Филарет Романов, ложный тушинский патриарх, говорит разное, лукавит, юлит, однако пока он – за Владислава. Он насмотрелся черни в Тушине, а его многие слушают. Патриарх Гермоген тоже примет Владислава, если тот пообещает перейти в православие.
      Голицын тяжело вздохнул, перевел дух после долгой речи.
      - Потому воевода Валуев и князь Елецкий пусть крепко думают. Губить последнее войско или сберечь его. Лучше, если они подпишут почетный мир с гетманом и согласятся на Владислава. Приведут они войско в Москву – там посмотрим, как быть с королевичем. А их войско нам еще ох как пригодится. Ну, с Богом, боярин Андрей. Береги стрельцов. Не прощаюсь, может, в лесу увидимся.



Ночной поход

      Андрей еще увиделся с воеводой. Его стрельцы не захотели оставлять павших товарищей и, тем паче, раненых на поле боя. Пока они собирали раненых и убитых, укладывали их на кафтаны, остальные полки Голицына тоже справились, и за плетень двинулись всем отрядом. Солнце коснулось края далекого леса, когда стрелецкий отряд собрался на большой поляне у мелкого ручья неподалеку от лесной дороги на Царево Займище.
      Князь разрешил короткую передышку, еще от плетня он отправил меньше пострадавшие полки Остакова и Веденеева захватить польский обоз у западной опушки леса и теперь ждал их. На поляне задымили костры. Стрельцы уложили раненых на лапник под деревьями, дали им пить, перевязали наскоро раны, напились и умылись сами. Не успели усталые воины усесться за кашу, как у опушки леса появились повозки. Поляки оставили свой небогатый обоз почти без охраны, стрельцы без единого выстрела захватили его и пригнали около сотни телег вместе с возчиками.
      Раненых и убитых уложили на телеги, польские припасы съеестного уместились на шести возах. Когда начали строиться в поход, на дым костров подоспели ополченцы из отряда Бутурлина с полковником Степаном Телятевым.
      - Со мной тут семьсот человек, - угрюмо сказал Телятев Голицыну. – Остальные, кого не перетоптали конные дворяне, - передались гетману.  Воевода Бутурлин ранен, его подобрали поляки.
       С опушки леса послышался шум, и на поляну вышла еще одна  немалая толпа  в брусничных  кафтанах с черными петлицами, - остатки отряда князя Барятинского. Их привел голова Семен Лопухин.
      - Я привел девять сотен, - сказал Лопухин. - Князь Яков погиб, его растоптали конные, наши же. Остальные передались полякам.
      Князь Голицын собрал полковников на совет. Когда все полковники сказали свое слово, заговорил воевода.
      - Нас больше пяти тысяч, - сказал он, - сила немалая. Думаю, надо идти на Гжатск, там похороним убитых, оставим раненых, живые отдохнут пару часов. И двинемся через Можайск на Москву. Кто хочет еще говорить, господа полковники?
      Его полковники, уже знакомые с этим замыслом, молчали. Заговорил Телятев.
      - А может, князь Андрей, идти к Цареву Займищу?  Там князь Елецкий и воевода Валуев ждут подмоги.
      Сказал слово и Семен Лопухин.
      - Я согласен с князем Андреем. У Валуева пять тысяч. Нас тоже не больше пяти тысяч. С такими силами идти на Смоленск против короля Сигизмунда – верная смерть. У того, я слыхал, тысяч пятьдесят, а может, и сто. У нас за спиной гетман, а у него после такой битвы, - он не  удержался, презрительно плюнул, -  войско втрое увеличилось. Надо идти на Москву.
      - На том и порешим, - твердо заявил Голицын.
Он встал, но тут с северной опушки опять послышался шум и конское ржание.
      - Гусары? – насторожился Лопухин.
Голицын сощурил глаза, прислушался.
      - Не похоже, там наши караулы.
Из леса на поляну выехали трое конных, коней вели под уздцы по двое стрельцов. Передний всадник с перевязанной головой тяжело слез с седла, склонился перед Голицыным.
      - Здрав будь, князь Андрей Васильевич, – негромко сказал он. – Я – полковник Полтев из войска князя Мезецкого.
      Стрелецкие полковники и Степан Телятев загудели.
      - Это они нас потоптали!
      - Герои, без памяти улепетывали от гусар.
      - А гусар-то всего тысяча!
Полтев улыбнулся, широко расставил руки.
      - Вот они мы. Казните нас! 
      - Ладно, полковник, - усмехнулся Голицын. – Ты скажи, как там?
Он кивнул в сторону Клушина. Полтев нахмурился и поморщился.
      - Полный разгром. Мы доскакали до обоза, гусары по пятам. Слава Те, Господи, они кинулись грабить обоз, мы отскакали подальше. Нам беглые обозные сказывали, князь Шуйский с охранной сотней чуть не телешом ускакал на Можай, а дьяка Демидова поляки схватили. Тут к обозу подоспели черкасы, тоже накинулись на войсковую казну, стали рубиться с ляхами. Князь Мезецкий собрал нас и говорит, мол, Шуйским теперь конец, царя на Москве нет. А нам выбирать: Вор или королевич Владислав. Кто как, говорит, а мне чернь хуже Владислава. Кто со мной, - поехали передаваться полякам.
      Полковник Полтев опять ожесточенно плюнул с презрением, сморщился.
      - Считай, князь, все дворяне согласились с князем Мезецким. А я не стал. Собрал охотников, три с половиной сотни, и повел на Царево Займище. А тут ваши караулы. Выходит, нам по пути?
      - Мы, полковник, идем на Гжатск, - сказал Голицын. – А оттуда на Москву. Ты с нами? Воевода Валуев с войском, думаю, через пару недель тоже на Москву двинется.
      Полтев немного подумал, поглядел на своих товарищей и махнул рукой.
      - А, князь! Пожалуй, ты прав. Коли так, в Москве мы куда нужней, чем тут. Только надо не мешкать. Поляки, поди, уже дограбили наш обоз. Вот-вот двинутся назад, к Цареву Займищу. А с ними теперь и наших перебежчиков тысяч с десять. Сила! Надо уходить.
      - Ну, так выходим, - приказал Голицын. – Ты, полковник Полтев, веди своих конников в голове отряда. До Гжатска по лесу верст двадцать, к утру надо успеть.
      Полковники построили остатки разбитого русского войска, и отряд двинулся по узкой лесной дороге на восток. Телеги с ранеными и  убитыми расположили десятка по два между полками. На поляне остался князь Голицын и Андрей со своими стрельцами. Воевода подозвал своего писаря с его запасами, написал несколько слов, свернул бумагу трубочкой, обвязал ниткой, запечатал своим перстнем с печаткой и отдал Андрею.
      - Передашь это воеводам в Царевом Займище. Я тебе, боярин Андрей, уже все сказал. – негромко проговорил Голицын. – Еще говорю: пуще всего нам нужно беречь войско. Воеводам в Цареве Займище надо писать мир с гетманом. Можешь еще сказать князю Елецкому и воеводе Григорию Валуеву: князья на Москве низложат Шуйского и выберут новую боярскую Думу. Дабы не попасть под власть Вора и его черни, они согласятся на королевича Владислава. Тушинские послы под Смоленском о том же торгуются с королем Сигизмундом, однако они больше пекутся о своих животах, а не о русской земле. Дело не во Владиславе. Сегодня Владислав, а завтра видно будет. Когда воевода Валуев и князь Елецкий станут писать договор с гетманом, пусть помнят о русской земле. Какой мир они тут подпишут с гетманом, такой мир будет и у Москвы с Сигизмундом. Все понял, полковник?
      - Да, князь Андрей Васильевич. Войско беречь, мир писать от всей русской земли, соглашаться на Владислава, идти спешно к Москве.
      - Верно. Ну, счастливого пути, боярин Андрей.
Голицын шагнул к Андрею, крепко обнял его, потом тяжело поднялся в седло, тронул коня и вместе с охранной полусотней рысью поскакал вслед за отрядом, который уже скрылся в лесу.
      Андрей подошел к своему полку. Стрельцы уже построились по сотням и ждали его. Выглядели они сумрачно. Понятно, кому охота отправляться нивесть куда вместо своих домов и семей. Сотники тоже смотрели сумрачно.
      - Братцы! – громко, чтобы слыхали все, крикнул Андрей. – Мы идем на Царево Займище. Надо передать весть воеводе Валуеву о разгроме русского войска. Да и подмога им нужна, ждут нас там.
      Он замолчал, молчали и стрельцы. Вперед шагнул Кирдяпин.
      - А дальшеголова, полковник?
- А дальше, брат Кирдяпин, от нас зависит, сохранится русское войско, или все погибнут, откроют Москву полякам. Мы подпишем с гетманом достойный мир от всей русской земли, вернем все русские города от поляков, и с честью вернемся в Москву. Крест целую, братцы, - беречь вас пуще своего живота.
      Он вытащил из-за пазухи золотой нательный крест поднял его над головой, чтобы все видели, поднес к губам и истово поцеловал. Стрельцы загудели, но уже одобрительно. Кирдяпин спросил:
     - А кого царем выберем,голова?
      - Царя будет выбирать вся русская земля! – громко сказал Андрей. – Пока придется соглашаться на королевича Владислава, а вернемся в Москву, - там сделаем по-своему. Ну, братцы, в поход. До Царева Займища без малого тридцать верст, к утру надо поспеть, пока гетман не сел нам на пятки. За мной!
      Стрельцы сотнями двинулись за ним. В середине полка двигались тяжело груженые возы с припасами. Перед выходом из леса на дорогу к Андрею подошел Николай.
      - Боярин, стрельцы не спавши сутки, устали, поди. Может, сумки на наших коней навьючить?
      Андрей с благодарностью взглянул на отцовского конюшенного. Он, полковник, не догадался освободить усталых стрельцов от лишнего груза, а Николай подумал о них.
      Стрельцы оживились, быстро связали сумки по две, перекинули их через спины коней, приторочили к седлам. На каждую из двенадцати лошадей пришлось почти по сорок сумок, для верховой лошади ноша нелегкая, но посильная, зато стрельцам большое облегчение. Даточных с навьюченными конями поставили в середине колонны сразу за возами, и полк двинулся в вечернем сумраке по дороге на  юг.
      Стрельцы шагали за Андреем широким шагом. Тридцать верст – не велик путь, но стрельцы сильно устали. Они не спали уже вторую ночь, им пришлось отбить две бешеные атаки неистовых крылатых гусар, атаку черкас, а теперь они почти без отдыха спешили по ночной дороге. Обычных шуток-прибауток не слышалось, над дорогой раздавался только тяжелый топот сапог, стук копыт и скрип колес. Андрей с головы полка постепенно переместился в хвост колонны и теперь шел рядом с Сухотиным за его сотней
Он опасался, что поляки после неожиданной для себя победы под Клушином тут же на радостях двинутся к Цареву Займищу, чтобы раздавить  последнее русское войско и развязать себе руки для похода на Москву. Они могут нагнать его полк и легко одолеют усталых стрельцов.
      На душе у него лежала тяжесть от горького и постыдного поражения. Гетман Жолкевский с десятью тысячами воинов и двумя фальконетами сумел разбить огромное московское войско из тридцати тысяч стрельцов и ополченцев с восемнадцатью  пушками да еще с десятью тысячами опытных платных наемников. В том, что наемники – опытные и стойкие воины и сражаться умеют, он убедился сам, когда видел, как отбивались от  гусар немцы и французы. Однако наемники не захотели класть животы свои на чужой земле за чужого царя и предали русских. А разрозненные отряды русского войска без большого воеводы сражались каждый сам по себе. И вот – позорный, неслыханный разгром.
      После Клушина войско гетмана не уменьшилось, а окрепло. Пусть поляки потеряли половину воинов, и их теперь осталось всего тысяч пять. Но к ним передались тысяч десять русских да две или три тысячи наемников. «Сволочь бездельная со всей Европы», - говорил князь Голицын о наемниках. Сволочь, она и есть сволочь, сволоклись со всех стран буйные драчуны да пьянь, однако ради них царь Шуйский отдал шведам Корелу, дочиста обобрал ризницу Троицы. Теперь ни Корелы, ни сокровищ, ни наемников. И русские перебежчики злы на Шуйских за воинский свой стыд и будут биться со сторонниками царя Василия с великой злостью.
      Гетман поведет эти 15-18 тысяч с восемнадцатью захваченными пушками на Царево Займище, а там всего-то тысяч пять наших, да его четыреста уцелевших стрельцов, если они сумеют пробиться к осажденным через польские заставы и караулы. Надо суметь! Четыре сотни его опытных и проверенных в битве стрельцов – сила немалая, польские припасы тоже понадобятся, да и горькую весть надо скорее передать воеводам, они ведь до сих пор ждут подхода огромного московского войска, чтобы вместе двинуться на выручку осажденным смолянам.   
      Он шел с Сухотиным в облаке пыли позади полка и тревога грызла его все больше. Надо спешить, надо успеть раньше поляков! При поспешном отступе от Клушина стрельцы не успели заготовить бумажные патроны и пули, теперь в берендейках у каждого оставалось всего по три-четыре заряда. Если придется вступать в битву, - с гетманом или с польскими заслонами, то заряжать пищали придется по старинке: сыпать в ствол порох из рога, забивать пыж, опускать кусок свинца, снова забивать пыж, сыпать из рога зарядец на запальную полку, укладывать рог с порохом, свинец и мешочек с пыжами в береднейки. Тут три раза «Отче наш» прочитаешь, пока изготовишься к новому залпу. Рукопашный же бой обессиленным стрельцам не выдержать, поляки просто раздавят их, особенно если налетит хотя бы сотня крылатых гусар.
      К этим ратным тревогам добавлялось сильное беспокойство за Дарьюшку. Калужский Вор быстро узнает о разгроме московского войска и, конечно же, спешно двинет свое немалое разбойное войско на беззащитную Москву. Что будет с Дарьюшкой, если безжалостные черкасы захватят Новодевичий монастырь? Тут никакая королева Ливонии не поможет, ей придется думать о своем спасении. Когда Андрей начинал думать, что хмельные запорожцы могут сделать с красавицей Дарьюшкой, у него темнело в глазах, и он скрипел зубами от бессильной ярости. Не надо было отправлять Дарьюшку с матушкой Марфой! Пусть бы пожила нареченная невеста у его родителей! Мало что так не принято, а куда еще деваться круглой сироте? Ну, хоть бы у дяди Александра пожила.
      Когда по прикидке полк прошел верст двадцать, Андрей решил дать стрельцам небольшую передышку. Короткая ночная темень уже начала рассеиваться, и полк остановился в густом березово-еловом перелеске у первого попавшегося ручья. Костров не разводили, даточные развьючили лошадей, привязали их к деревьям, чтобы остыли от нелегкого пути. Стрельцы же первым делом кинулись к ручью пить, умылись и снова пили, пили и  пили свежую прохладную воду. Потом сотники разрешили стрельцам полежать на теплой земле, лапник ломать нет времени. Стрельцы разлеглись под деревьями, бывалые подняли ноги, оперли их о стволы. Андрей велел Мальцеву поставить караульный десяток у самой дороги.
      - Устали стрельцы, - спокойно сказал сотник.
      - Пусть лежат у самой обочины, да смотрят в оба. Не дай Бог, гетман погоню       послал.
      Мальцев увел ворчащих стрельцов к дороге. Андрей улегся под сосной на мягкую землю, покрытую толстым слоем давно опавшей хвои, поднял усталые ноги, опер их о сосну.       Даточные расположились рядом.
      - Николай, - негромко позвал Андрей, - не давай мне спать, брат. Даточные пусть поспят,      а ты уж потерпи, до Царева Займища недолго осталось, там отоспимся.
      - Ладно, боярин.
      Дрема навалилась на Андрея сразу, как только он положил голову на свернутый кафтан. Он встряхнулся, приказал себе думать о дальнейшем пути. И тут же его глаза опять закрылись, и на него навалилось сладкое забытье. Двое суток без сна давали себя знать. Он снова с усилием встряхнулся, сел. Все тело ныло, ноги гудели, голова казалась будто набитой опилками, как у тряпичной куклы. И тут от дороги послышался негромкий зов Мальцева.
      - Полковник, а полковник!
Андрей с трудом поднялся на ноги, засунул за пояс пистолеты, прицепил саблю, навесил на спину пищаль и побрел на голос.
      - Что тут у тебя, брат Семен?
      - Кажись, погоня, полковник. Земля гудит, будто кони скачут.
      - Далеко? – спросил Андрей, и тут же понял, что задал глупый вопрос. Однако Мальцев серьезно ответил:
      - Вроде с версту.
      - Так…- пробормотал Андрей. Значит, гетман все-таки решил не ждать света. - Что делать будем, сотник?
      - А что делать?  Схоронимся в лесу, проскачут, мы следом двинемся.
      - Потом нам через них не пробиться в Царево Займище.
      - Не драться же со всем войском, - резонно ответил Мальцев. – Найдем лазейку, пройдем к своим. У гетмана наших полно, кто разберет. Без пальбы не обойтись, а другого выхода нет.
      Отдаленный топот уже слышался в воздухе.
      - Уводи своих, брат Семен. Скажи сотникам, чтоб никто не подавал голоса. Пришлешь моих даточных, я тут посмотрю, что к чему.
      Мальцев увел караульных в лес, вскоре подошел Николай с даточными. Андрей велел им тихо залечь за деревьями и не выдавать себя. Топот становился все слышнее, похоже, погоня шла галопом. И вдруг издали, со стороны погони послышался неясный крик. У Андрея сжалось сердце, настолько этот крик напоминал ему о чем-то глубоко пережитом. Он прислушался и не поверил своим ушам. С дороги, уже саженях в ста до него донеслись такие знакомые слова:
      - Святой Сергий! Святой Сергий!
    Господи, да что же это там? Таким кличем в Троицком сидении защитники отличали своих от врагов. Но кто мог кричать эти святые слова здесь, в двух сотнях верст от Троицы? Московское войско разбито в пух и прах, а поляки не могли выкрикивать эти ненавистные им слова. Может, это посланцы от князя Андрея Голицына?
      Андрей решительно поднялся на ноги и, не таясь, громко крикнул навстречу быстро приближающейся темной массе:
      - Святой Сергий! Святой Сергий!
      Уж если это обман, так хоть погибнет он со святым именем. С дороги послышался чей-то страшно знакомый голос:
      - Святой Сергий! Хлопцы, стой!
Конные остановились в десятке шагов, в темноте ни кони, ни всадники не различались. Тот же голос все так же громко позвал:
      - Кто тут? Стрельцы, отзовись!
Не может быть! Андрей узнал этот голос, так говорить мог лишь один человек на свете, его верный дружок, лихой казак Юрко Донец!
      - Юрко! – заорал он. – Это ты?
      - Андрюха! – послышалось с дороги. – Чертяка! Иди сюда! У нас нет времени!
Андрей выскочил из-за кустов на дорогу и тут же попал в крепкие объятия. Даже в темноте        от разглядел хорошо знакомую белозубую улыбку до ушей и лихо закрученные тонкие усы. Конечно, это Юрко! От казака густо пахло дорожной пылью, потом и конской мочой.
     - Здорово, дружок!
      - Здравствуй, брат!
      Юрко стиснул его плечи, Андрей сжал друга. Они хлопали друг друга по спине и хохотали от радости нежданной встречи. Андрей первым пришел в себя, отстранился.
      - Ты чего тут делаешь, брат?
      - За вами гонюсь, Андрюха! За вами! Слушай, друже. Еще увидимся, там уж обнимемся как следует. Слушай. Пан Жолкевский поднял все войско, идет к Цареву Займищу. Меня послал мой атаман, Иван Заруцкий. Всего не скажешь. Мы были в войске Жолкевского, но Заруцкий нас в бой не посылал. Он говорил, что ваш воевода Голицын повел свое войско к Цареву Займищу и велел сказать, чтобы вы торопились. Вам надо успеть до света туда. Заруцкий будет задерживать ляхов, да мало ли что, гетман упрямый как черт. Не знаю, сколько вас тут и знать не хочу. Я скажу Заруцкому, что вас десять тысяч. Против такой силы поляки не пойдут на приступ. Заруцкий говорит, надо подписать с поляками мир, Андрюха! А потом спешить к Москве. Понял, друже?
      - Понял, брат. А скажи, так ты против нас пошел?
Юрко хохотнул.
      - Не против вас. Против боярского царя Шуйского! Больше за боярских царей я кровь проливать не стану! Слыхал я  что царь Василий с нашей Троицей сделал? А сколько там наших полегло! Заруцкий говорит, пусть на Москве будет царем Дмитрий Иванович, ну, Калужский Вор, или королевич Владислав. Кто ни будет царем, все лучше, чем боярская власть.
      Андрей молчал. Он слыхал про донского атамана Заруцкого, тот крутился еще в стане Тушинского Вора, но сильно не геройствовал, чего-то выжидал. Получается, этот Заруцкий, хоть идет с Жолкевским, а  думает так же, как отец, как воевода Голицын. Черт побери, голова лопнуть может! Выходит, Заруцкий хоть и враг, а помогает против поляков?
Юрко нетерпеливо тряхнул его плечи.
      - Андрюха, друже, ты понял?
      - Понял, - тяжело вздохнул Андрей.
      - Поднимай своих и – ходу в Царево Займище. Я тут останусь, подожду остальных донцов, мы с Заруцким потребуем от гетмана привал хоть на час. А ты спеши к воеводе, или кто тут у тебя. Ну, дай еще раз обниму тебя, дружище! Эх, черт раздери, такого друга встретил, а поговорить некогда! Вот жизнь пошла! Запорожцы говорили про стрельцов в морковных кафтанах с серебряными петлицами, я сразу понял, что это ты бьешь ляхов. Поспешай, Андрюша! Твои с какой стороны стоят? С этой? Тогда я своих хлопцев поставлю с другой стороны. Ну, прощевай. Не поминай лихом!
      - Прощай, брат Юрко. Тебе благословение от брата Ферапонта.
      - Живой, чертяка!? Эх, вот друг, так друг, хоть и монах! Увидишь, от  меня кланяйся. Прощай, Андрюха.
      Юрко вскочил на коня, негромко гикнул и направился в лес по другую сторону дороги. Темная масса конных потянулась за ним. Андрей тяжело потрусил к стрельцам, полным голосом велел сотникам поднимать спящих, велел торопиться, - сзади идет все польское войско. Даточные кинулись поить остывших лошадей.
      Усталый полк продолжил путь. И Андрей, и сотники знали, что после короткой передышки измученным стрельцам станет еще труднее, усталость с новой силой навалится на них, но версты через две все втянутся в бесконечное движение. На этот раз Андрей поставил сухотинских стрельцов в голову, а Кирдяпина – в хвост. Сотникам он наказал идти позади своих сотен и без всякой жалости подгонять отстающих, подгонять твердым словом, черным словом, пинками. Надо спешить, надо успеть прежде поляков!
      Сам он опять пошел впереди полка и сразу взял быстрый, широкий шаг, хотя ноги отказывались идти, а спина и плечи нестерпимо ныли под тяжестью пищали и берендейки. Он еще не отошел от нежданной встречи с Юрко и горько жалел, что от растерянности ничего не рассказал другу, только мычал, как глупый теленок. Вот Юрко молодец! Сообразил, какие слова надо выкрикивать, чтобы стрельцы не перебили его хлопцев. Он шагал и все думал, что должен был сказать верному другу. Вот ведь как жизнь поворачивается. А Юрко прав, они еще обязательно встретятся!
       К концу первой версты Андрей едва держался на ногах, но заставлял себя идти все так же быстро. Сзади тяжело сопели, спотыкались и вполголоса матерились стрельцы, но он не сбавлял ходу. Вторая верста досталась ему еще тяжелее, но к середине третьей он вдруг почувствовал облегчение. Он велел переднему десятнику Коркину вести полк таким же шагом, а сам остановился на обочине, дождался второй, мальцевской сотни. Конечно, полк растянулся, хотя сотники позади своих сотен неустанной матерщиной подгоняли отстающих. Он немного прошел вместе с Мальцевым, подбодрил стрельцов твердым словом, снова остановился на обочине, дождался квасовской сотни и опять хриплым голосом заставлял стрельцов ускорить шаг.
      - Братцы! Подтянись! Нам до света надо в Царево Займище!
Стрельцы поднимали поникшие головы, подтягивались, ускоряли шаг. Андрей снова отходил на обочину и ждал следующую сотню. За сотней Квасова шли навьюченные лошади, и к Андрею подошел Николай.
      - Боярин, запалим коней. Шутка, такая тяжесть!
Лошади шумно дышали, храпели, вскидывали морды, от них густо пахло потом и мокрой горячей шерстью.
      - Коней жалко, брат Николай. А стрельцов жальче. Ты уж как-нибудь.
      Кирдяпинской сотне в хвосте полка приходилось хуже всех. В безветрии жаркой и душной ночи пыль от стрелецких сапог, коней и колес  стояла густым туманом, Андрей почувствовал, как трудно ему дышать. Он едва узнал Кирдяпина, так густо покрывала пыль его верного помощника.
      - Тяжко, брат Кузьма?
      - Можно терпеть, полковник! – бодро прохрипел Кирдяпин и тут же гаркнул на отставших: - А ну, прибавь шагу! Недолго осталось, братцы!
      Андрей отошел на обочину, с трудом обогнал полк и снова зашагал впереди. Короткая ночь кончалась, стало развиднеться, и вот впереди за рощей заблестела река, а за ней показались срубы небольшого острожка из не успевших потемнеть ошкуренных бревен. Вскоре у самой дороги Андрей увидел ручей.
      - Слава Те, Господи! – вырвалось у него. – Братцы, стой! Разбирай сумки с лошадей и ложись! Отдохнем малость.
      Стрельцы развьючили покрытых пеной коней, даточные стали их прогуливать, а весь полк кинулся к воде. Пить, пить, пить! Смыть пыль с лица и опять пить без конца. Сотники и опытные десятники отгоняли стрельцов от воды, яростно шипели, что пить много сразу нельзя, вода ударит в ноги, те опухнут от водянки, но попробуй остановить истомившихся от жажды людей при виде воды!
      Андрей собрал сотников на южной опушке рощи и залег с ними на невысоком пригорке. В версте перед ними за широким лугом между двумя речушками лежало Царево Займище. Саженях в трехстах на том берегу правой реки в кустах проглядывались цветные шатры польского стана. С левой руки, тоже саженях в трехстах на другом берегу второй речушки виднелась другое множество шатров. В полуверсте от стрельцов весь луг пересекали видимые в рассветных сумерках черные валы недавно вскопанной земли, там в окопах, скорее всего, сидели свои. Вокруг стояла тишина, какая бывает только незадолго до рассвета, когда и люди, и животные, и даже растения  крепко спят перед пробуждением.
      - В окопах, видно, наши, - шепотом прохрипел Кирдяпин.
      - Как бы они спросонья нас не перебили, - забеспокоился Мальцев. – Наши спереди, поляки с боков. И сзади гетман подпирает.
      Андрей молчал и напряженно думал. Дойти до Царева Займища оказалось нелегко, но попасть к своим намного труднее. Могут сзади напасть поляки Жолкевского, недаром Юрко так торопил его. Могут свои принять за врагов. Могут подняться здешние поляки, встретить их пищальным боем и ударить в рукопашную. Как ни раскладывай, а риск большой, Мальцев прав, перебьют в двух шагах от цели. Думай, полковник, думай, время уходит, вот-вот здешние поляки начнут пробуждаться, да и гетман спешит по дороге.
      - Ну, братцы, что будем делать?
      - Дозволь, боярин, - прогудел Николай, он подошел к начальникам и с кряхтением улегся тут же. – Даточных со мной восемь душ. Сядем на коней и помчим к своим. Поляки спят, Бог даст, проскочим, позовем подмогу.
      - А не даст Бог, - усмехнулся Сухотин. – Кони заморились, на середине луга упадут. Только переполох поднимете.
      - А может, братцы, так сделаем? – подал голос Квасов. – Я свою сотню поведу через речку вон к тем шатрам, другая сотня через другую речку подберется вон к тем. Остальные пойдут прямо к окопам по лугу. Ежели поляки всполошатся, мы ударим на них с двух сторон. Пока разбираются, где свои, где чужие, - мы пройдем к окопам. 
      - Нет, Никита, - возразил осмотрительный Мальцев. – Делиться никак нельзя. Поляки перебьют и твою, и другую сотню. Да и нам достанется.
      - Делиться нельзя, - подтвердил Кирдяпин. – Надо держаться кучно, в строю наша сила. Строимся по сотням и идем прямо к окопам. Идем молчком. Пока поляки сообразят, мы уже у своих будем. А успеют налететь, - отобьемся пищальным боем. По три-четыре заряда у стрельцов есть, этого хватит, и наши услышат, должны подсобить.
      Андрей поддержал Кирдяпина. Они вернулись к стрельцам, построили полк плотным строем, каждая сотня вытнулась в цепочку. Самую пострадавшую сотню Квасова по общему согласию поставили в середине строя с возами и телегами, а верховых даточных – впереди полка. Андрей развернул полковое знамя и вручил его Николаю. Впереди каждой сотни подняли сотенные и полусотенные знамена. Андрей обратился к посуровевшим стрельцам.
      - Братцы! Мы дошли до Царева Займища. Надо пробиться к своим. Идем строем, без всякого шума. Сотники – впереди. Тут от реки до реки сажен с полтораста, польские пищали с другого берега не достанут. Пушек у них нет. Идти быстро, рысью, беречь дыхание, держать строй. Если поляки начнут перебираться через реки, - бегом к окопам. Подойдут на убойный выстрел – палить сотнями по команде. Патронов мало, потому бить только прицельно. Да поможет нам Господь. Вперед, за мной!
      Андрей с пищалью наготове трусил за верховыми даточными и порадовался, как красиво развевается шелковое полковое знамя. На белом поле красный крест, в левом верхнем углу – пятиконечная красная звезда, по числу сотен. На этом же поле у сотенных знамен – узкие красные треугольники,  каждая сотня – это луч пятилучевой звезды, стрельцы не перепутают сотни, каждый луч смотрит в свою сторону. В правом верхнем поле у сотен Кирдяпина, Сухотина и Мальцева – золотые изображения пятиглавого Успенского собора в Троице – память о долгом и победном осадном сидении.
      Он мотнул головой, отгоняя посторонние мысли и посмотрел вперед. Длинная колонна в пять рядов с небольшим обозом в середке быстро приближалась к окопам. Уже стало совсем светло, вот-вот взойдет солнце. Впереди на невысоких валах перед окопами стали появляться люди, видно, караульные заметили неведомый отряд и стараются понять, кто идет, свои или враги. Поляки с другой стороны обеих речек тоже увидели полк и начали выбираться из шатров.
На середине луга Андрей посмотрел за левую реку. Там среди кустов мелькало уже много людей, однако поляки не сильно обеспокоились и не пытались помешать им. Он посмотрел за правую реку, кусты там оказались много гуще, однако сквозь них он разглядел, что и там поляки выбрались из шатров, забегали, замахали руками, оттуда донеслось несколько пищальных выстрелов. Однако ни с правой стороны, ни с левой враги не пытались переправиться через реку.
      Когда до окопов осталось сотни две сажен, Андрей скомандовал Николаю:
      - Николай, гони!
      - Слушаюсь, боярин!
      Даточные ударили изнуренных коней каблуками по ребрам и пустили их в галоп. Андрей еще раз приметил, как красиво вьется знамя на быстром скаку и обернулся к       стрельцам:
      - Братцы! Бегом! За мной! Держи строй!
      Он из последних сил припустил по кочковатому лугу, усеянному высохшими коровьими лепешками. Он бежал, то и дело оглядывался на полк и старался не сбить дыхания, мало ли что, вдруг придется отбиваться от поляков. Стрельцы тяжело топали сзади, спотыкались на кочках, чертыхались и матерились, однако не растягивались и строй держали. Молодцы! Шагов через сотню, - до окопов оставалось уже рукой подать, - он крикнул:
      - Кирдяпин! Веди, брат Кузьма, полк! Лаптев, Квасов, Мальцев, Сухотин, - за мной, в хвост!
      Он и четыре сотника пропустили полк вперед и потрусили сзади. На бегу Андрей зорко смотрел по сторонам, за левую речку, за правую. Теперь кусты полностью закрывали оба польских стана, но судя по всему, поляки по-прежнему к бою не готовились. Он отбежал немного в сторону, посмотрел вперед. На валах перед окопами густо стояли ополченцы, призывно махали руками. Полковое знамя яузцев развевалось уже позади окопов!
       От острожка к окопам бежали сотни две ополченцев с пищалями. А из-за леса в спину Андрею ударили первые лучи восходящего солнца.



Царево Займище

       В воротах острожка прибывший полк встретил воевода Валуев. Андрей видел его еще в Троице и теперь сразу узнал коренастог  воина средних лет с широким лицом, густо заросшим черным волосом, - сказывалась литовская кровь предков. Воевода распорядился разместить новых стрельцов, а сам сразу, без расспросов повел Андрея к князю Елецкому. В тесной деревенской горнице они усадили Андрея, как долгожданного гостя и тут же принялись расспрашивать, где московское войско и когда оно подойдет. Андрей понял, что воеводы приняли его потрепанный полк за передовой отряд победоносного войска Дмитрия Шуйского. Ему стало нестерпимо стыдно, когда он рассказал о позорном разгроме под Клушином.
      Черная весть поначалу не ошеломила воевод. Они, видно, не сразу поняли, что  стрелецкий полк молодого полковника – это все, что осталось от огромного московского войска, что поход на Смоленск не состоится, и что даже долгожданной помощи против гетмана Жолкевского больше ждать неоткуда. Они просто не поверили нивесть откуда свалившемуся в острожек молодому стрелецкому полковнику. Некоторое время они оба сверлили Андрея недоверчивыми и даже растерянными взглядами и молчали. Валуев жег его пристальным взором прищуренных глаз и молчал. Князь Елецкий, высокий, с тонким станом, то почесывал короткую русую поросль на лице, то барабанил пальцами по столешнице.
      А ведь они примут меня за лазутчика, - вдруг подумал Андрей. Ни Валуев, ни Елецкий не поверят, что сорокатысячное войско Дмитрия Шуйского с пушками и конницей вдребезги разбито десятитысячным отрядом гетмана Жолкевского. Такого просто не может быть!
      Князь Елецкий вдруг грохнул кулаком по столу, вскочил и крикнул так, что в ушах зазвенело:
      - Стража!
В горницу вбежали человек пять караульных с бердышами.
      - Взять лазутчика!
Караульные окружили Андрея, двое схватили за локти, выдернули из-за стола и принялись скручивать ему руки веревками, еще трое сорвали с него пищаль, пояс с саблей и берендейку.
      - Герасим! – приказал князь старшему стражнику. – Скажи полковнику Ончину, новых стрельцов запереть в амбарах, оружие отобрать, не выпускать, глаз не сводить! 
Герасим выбежал. Князь тяжело перевел дух, сел за стол, недобро поглядел на связанного Андрея.
      - А с тобой, полковник, разговор особый.
      - Погоди, князь Федор, - спокойно сказал Валуев, – не горячись. Он от нас никуда не денется.
Ошеломленный Андрей пытался пошевелить плечами, но скрученные за спиной локти не позволяли сделать никакого движения. Да и драться со своими ему не очень хотелось. Он догадался, что воевода Валуев занимается в отряде ратными делами, и может ему поверить. Князь же Елецкий ведает всеми другими нарядами, он ничему и никому не верит, как князь Долгорукий, и у него есть свой мастер заплечных дел, вроде Степана Кошкина в Троице.
       Валуев тяжело поднялся из-за стола, подошел к Андрею и внимательно посмотрел ему в глаза.
      - А я ведь знаю тебя, полковник. Ты в Троице сотником был? Сын боярина Петра       Грязного?
      - Да, - прохрипел Андрей.
      - Слыхал я о твоем геройстве в Троице. Ну-ка, расскажи снова, как там получилось под Клушином?
      - Развяжите! Связанный говорить не стану.
      - Станешь, голубчик, еще как станешь, - с угрозой проговорил Елецкий. – У нас не такие разговаривают.
      - Сегодня гетман Жолкевский придет сюда от Клушина, спросите у него, где московское войско.
      - Не по чину дерзок! – заорал Елецкий. Он подбежал к Андрею, замахал кулаками. – С кем говоришь, щенок!
      - Погоди, князь Федор, - все так же спокойно остановил Елецкого Валуев. – С пыткой всегда успеем. Может, полковник и не врет.
      - У меня грамота от князя Голицына! – вдруг вспомнил Андрей.
      - Где? – насторожился Елецкий.
Андрей кивнул на берендейку, котора валялась на полу.
      - Ну-ка, - князь мотнул головой стражникам.
      Один тут же подобрал берендейку, обыскал все кармашки, нашел смятую трубочку грамоты Голицына, с поклоном отдал Елецкому. Тот нетерпеливо сломал печать, разорвал нитку, развернул бумагу, прочитал  и недоуменно поднял брови.
      - Слушай, Григорий Леонтьевич, что тут писано. «Князю Федору Андреевичу Елецкому и воеводе Григорию Леонтьевичу Валуеву. Московское войско разбито под Клушином, князь Шуйский бежал сам-десять в Можайск. Посылаю вам с вестью яузского полковника Андрея Грязного со стрельцами. Верьте ему. Боярин князь Андрей Васильевич Голицын». Ишь ты, верьте. А если князь Голицын сам передался гетману и послал своего лазутчика? Москва ни словам, ни слезам не верит!
      - Князь Федор, - проговорил Валуев. – Вели развязать полковника.
Елецкий вскинулся, но под пристальным взглядом воеводы отвел глаза, буркнул караульным:
      - Развяжите.
Стражники развязали тугие веревки. Андрей размял плечи и руки, - эх, врезать бы недоверчивому князю прямо промеж глаз! – глубоко вздохнул.
      - Садись, полковник Грязной, - миролюбиво проговорил Валуев. – Не обессудь, мы в осадном сиденье, тут всяко бывало. Садись, сказывай, что передал тебе князь Голицын для нас.
      Андрей с трудом сдержал рвущиеся из него обидные слова, сел, сглотнул комок в горле. Он старался говорить спокойно, но едва удерживался от крика. Обращался он только к Валуеву, на Елецкого смотреть не мог.
      - Мои стрельцы две ночи не спали! Две битвы с поляками выстояли! Черкасов отбили! Положили четыре сотни крылатых гусар! Всю ночь бежали рысью, чтобы вас предупредить! Пока гетман не подоспел!
      - Погоди со стрельцами, полковник. Хорошо, что ты думаешь прежде о них, а не о себе. Однако сперва скажи нам слова князя Голицына.
      Андрей еще раз глубоко вздохнул. Надо держаться, не то им всем придется тяжко. Надо сдержать праведный гнев! Господи, надели терпением и спокойствием!
      - Они разбили нас по очереди. Каждый отряд сражался сам по себе. Князь Дмитрий Шуйский сидел в обозе с пушками. Ни одна пушка ни разу не выпалила. Князь Хованский с засадным полком стоял за обозом в лесу. Наемники бросили нас, ушли. Немцы, англичане, прочая сволочь передались полякам со знаменами и барабанами. Делагарди на моих глазах говорил с гетманом. Потом увел своих шведов куда-то на север, видно, в Погорелое Городище, тоже со знаменами. Мы бы устояли, нас смяли наши конные князя Мезецкого. Они стояли впереди нас, кинулись в отступ. Князь Барятинский погиб, говорят, конями затоптали. Воевода Бутурлин ранен, его поляки взяли. Князь Мезецкий с дворянами передался полякам. У князя Голицына осталось три с половиной, нет, без моего полка три тысячи стрельцов. Мы отошли в лес. Полковник Телятев от воеводы Бутурлина привел восемь сотен ополченцев. От князя Барятинского полковник Лопухин привел девять сотен стрельцов. Потом подъехал полковник Полтев из отряда князя Мезецкого. С ним три с половиной сотни конных. Князь Голицын мой полк послал к вам, сам увел всех на Гжатск. Оттуда через Можайск они пойдут к Москве.
      У него от долгой жажды перехватило горло, он закашлялся.
      - Воды полковнику! - резко приказал Валуев караульным.
      Те суматошно кинулись к жбану с водой, один подбежал к Андрею с ковшом, он жадно выпил, половину ковша вылилась на кафтан.
      - Ну, а что говорил князь для нас? – повторил Валуев.
        - Перво-наперво он говорил, главное – сберечь войско.
Валуев многозначительно поглядел на Елецкого, тот мрачно молчал.
- Потом он сказал, Шуйским конец, бояре и князья не простят Василию и Дмитрию позора под Клушином, свергнут Василия с престола, - твердо сказал Андрей и мстительно поглядел на Елецкого.
      Тот вскинулся, глаза его злобно засверкали.
      - Воруешь, стрелец! – заорал он. – И князь твой Голицын – вор!
      - Не шуми, князь Федор, - сурово оборвал его Валуев. – Пусть полковник говорит. У князя Андрея Голицына брат Василий Васильевич, – большая сила в Москве, он зря не скажет. Князья Голицыны говорят не от себя, - от думных бояр и больших князей. Говори, полковник.
      - В Москве войско есть, но оно ненадежно, потому князь Андрей повел свой отряд на Москву. И вам наказывал беречь войско. Говорил, надо писать мир с гетманом, да тянуть время, чтобы Москва собрала силы. Говорил, под Смоленском тушинские послы торгуются с Сигизмундом о мире, да думают больше о своих вотчинах и своем имении. В их договоре ничего нет о русской земле. Однако, что писать в договоре, он не сказывал.
      Андрей говорил и злился на себя. Когда он слушал князя Голицына, ему все казалось понятно. Сейчас нужные слова никак не находились, и воеводы примут его рассказ за ребячий лепет. Он помолчал, собрался с мыслями.
      - В Москве бояре и большие князья – за королевича Владислава. Они боятся Вора и его черни, потому согласны на Владислава. 
      Елецкий опять вскинул голову, бросил злобный взгляд на дерзкого стрельца, но       промолчал.
      - Говори, полковник, - подбодрил Андрея Валуев.
      - Тушинские послы под Смоленском, сказывал князь Голицын, согласны присягать Владиславу. Филарет Романов – тоже согласен на Владислава. Патриарх Гермоген, - если Владислав примет православие, он его венчает на царство. Вот, кажется, все. Да, забыл. Ляпуновы писали шведскому королю, чтобы прислал в Москву на царство королевича Густава… Или, нет, Адольфа. А думные бояре и князья в Москве приговорили не сажать больше на царство никого из своих, из русских. И еще князь говорил, какой мир вы подпишете с гетманом, такой мир подпишет Москва с королем Сигизмундом.
      Андрей замолчал и опустил голову. Не сумел он передать державные слова князя Голицына! Одно дело – отбивать крылатых гусар, а за всю русскую землю думать – голова не та. И зачем он согласился вести полк в Царево Займище? Надо было идти со всем отрядом в Москву, выручать Дарьюшку из Новодевичьего, спасать ее от разбойников Вора! Князь Голицын не подумал, что их тут примут за лазутчиков. А чем теперь все это кончится, один Бог ведает. Не верят ему воеводы, хоть на коленях проси.
      Однако воевода Валуев, видно, поверил ему.
      - Ну и что будем делать, князь Федор? – хмуро спросил Валуев. – Полковник Грязной говорит правду. Будь он лазутчик, зачем ему уговаривать нас беречь войско и тянуть время переговорами с гетманом?
      - Пытать его с пристрастием, - с ненавистью сказал Елецкий. – И князьям Голицыным в Москве не поздоровится за воровство против законного государя. При живом царе призывать на царство какого-то поляка Владислава!
      - А ты подумай, князь, - все так же хмуро возразил Валуев. – Шуйским конец, это князь Голицын верно сказал. Не простят москвичи им Клушина. Такое войско загубить! Сорок тысяч не устояли против десяти! Смоляне теперь одни остались.
      - Он лазутчик! Врет!
      - И князь Голицын лазутчик? - усмехнулся Валуев. – Нет, князь Федор, не лазутчик молодой полковник Грязной. И не врет он. Что бояре с князьями порешили не сажать на царство никого из своих, - я слыхал еще  в Москве. А про Владислава, - сам знаешь от боярина Ивана Салтыкова, в грамоте тушинцев о мире с Сигизмундом то же писано. Да и то посуди, кого сажать на царство? Калужского Вора? Он у нас один остается в государях. Шведского Адольфа, людей смешить? Князя Мстиславского? Так другие бояре и князья грудью встанут против своего. Нет, ты уж, князь Федор, не обессудь, а я верю полковнику. И князь Голицын с нем верные слова нам передал. Вели князь, снять стражу со стрельцов.
      - С кем говоришь, воевода!? – неистово завизжал Елецкий. – Я старший по чину! У меня грамота от государя Василия Ивановича!
      - Полковник, выйди! – рявкнул Валуев. – У нас с князем Федором тут разговор не для твоих ушей. Иди, освободи своих стрельцов, скажи, я велел!
      - Слушаюсь, воевода Григорий Леонтьевич! 
      Андрей нарочито медленно надел берендейку, поднял с лавки и затянул ремень с саблей, вырвал у стражника, - тот вроде не хотел отдавать,  - свою пищаль с дорогим колесцовым замком, поглядел на князя Елецкого. Тот передернул плечами и отвернул голову. Андрей поклонился воеводе Валуеву и вышел за порог.
      В правой стороне от крыльца воеводской избы возле длинного сруба он увидел своих стрельцов. Они стояли плотным строем по сотням и держали наизготовку пищали. Сбоку от них шумела немалая толпа здешних ополченцев. Андрей подумал, что назревает стычка между новоприбывшими и старожилами, однако ополченцы явно разбирались с кем-то другим, стиснутым в середине толпы. Стрельцы увидали своего полковника с оружием и без стражи, оживились, но пищалей не опустили. Андрей подошел к ним.
      - Полковник! - крикнул Кирдяпин, - Нас тут повязать хотели, за лазутчиков приняли. Чего там воеводы порешили?
      - Вас повяжешь, - радостно усмехнулся Андрей. – Поверили воеводы. Не лазутчики мы. Пошли, братцы, размещаться. Вам тут, вроде, указали жилье?
      - Братцы ополченцы! – оглушительно заорал Кирдяпин. – Не виноватые мы! Отпускай Гераську!
      Ополченцы затихли, оглянулись, расступились. В середине толпы показался встрепанный Герасим, старший княжеский караульный. Он испуганно озирался, глаза его воровато бегали по сторонам.
      - Ты, Герасим, свободен, - нарочито громко сказал Андрей. - Иди к своему князю. Воевода Григорий Леонтьевич велел. А нам надобно поселяться тут.
      Ополченцы снова зашумели, но уже обрадовано, Герасим же пугливо засеменил к воеводской избе. Вдогонку ему понеслись озорные крики.
      - Беги, пока цел, Гераська!
      - Ябеда зловредная, житья от тебя нету!
      - До первого боя, Гераська–доносчик! 
К Андрею подошел рослый ополченец с серебряными петлицами на синем кафтане. Его глаза победно блестели и говорил он с возбуждением.
      - Будь здоров, полковник! Я – Семен Сарафанов, полковник ярославского полка. Тут мои малость пошумели, не дали Герасиму оружие у твоих отобрать. Да и стрельцы твои не промах, молодцы-орлы. Пошли, я покажу, где вам селиться, у нас тут тесно. А ты расскажи про Клушино. Выходит, там воевода Шуйский обгадился по уши?
     Стрельцов поместили в два больших амбара в страшной тесноте. Кирдяпин еще раньше успел раздать сотникам наряды, обошлось без суматохи. У амбаров встал караул из десяти самых крепких охотников, сменный десяток уложили спать на пару часов, стрельцы натаскали воды из колодца, вымылись холодной водой за амбаром, надели чистое белье, погрызли принесенные с собой сухари и завалились спать вповалку на застеленном соломой полу. За двое суток все так умотались, что бревенчатые стены обоих амбаров, казалось, ходили ходуном от могучего многоголосого храпа.
      Тем временем Андрей коротко рассказал Сарафанову о разгроме под Клушином. Слух об этом уже разошелся по острожку, и к амбару сбежалось много встревоженных ополченцев, начались горячие расспросы. Однако Андрей взмолился.
      - Братцы, мы третьи сутки не спавши. Дайте поспать!
      Он разделся за амбаром догола, выколотил пыль из кафтана, портов, рубахи и шапки, вымылся холодной водой с черным мылом, надел чистое, раздвинул  в амбаре двух храпунов, улегся поближе к двери и подумал, что сразу провалится в сон. Однако сон не шел. Он вертелся на жестком полу, в голове гудело от долгой бессонницы, а перед закрытыми глазами мелькали видения. На него мчался плотный строй гусар с невероятно длинными копьями, кони норовили разбить ему голову коваными копытами, тут же тянулась бесконечная дорога, окутанная  густым облаком удушливой пыли, ноги спотыкались о кочки, плечи страшно ныли от тяжести пищали и берендейки.
      Он переворачивался на другой бок, зажмуривал глаза, но тут же вспыхивала тревога: удержит ли Квасов окоп от гусар с поля, не сомнут ли они бешеным натиском стрельцов? Над ним мелькало брюхо коня, тяжкая стремительная туша с гулом и с треском переломанных костей рушилась на окоп, а он все возился с зарядом и никак не мог забить пыж. Мелькало прекрасное и печальное лицо Дарьюшки, и вдруг все заслоняли наглые запорожцы в пестрых скоморошьих одеяниях, с похотливо оскаленными ртами. 
      Он крепко выругался про себя, встал и вышел из амбара. Караульные охотники, конечно, сидели на корточках у стены и спали, уткнув головы в колени, пищали торчали над их головами, а на приступке сидели Кирдяпин и Николай. Лица у обоих помятые, под глубоко запавшими  и покрасневшими глазами – черные полукружья.
      - Чего не спишь, голова? - хрипло спросил Кирдяпин. – Спи, мы тут покараулим.
      - Не спится, - пожаловался Андрей. – Чертовщина всякая лезет в глаза. Ты, брат Кузьма, разбуди сменных, пусть ополоснутся да сядут на карауле. А этим, - он кивнул на мирно спящих охотников, - тоже поспать надо.
Кирдяпин с хрустом потянулся.
      - Тебя, голова, воеводы шибко прижимали?
      - Поначалу прижали, потом отошли.
      - Да и то сказать, - рассудительно заметил Кирдяпин. – Мы вот с Николаем тут рассудили. Воевод можно понять. Прибежали мы нивесть откуда, да с такой вестью. Войско разбито! Поляки следом идут! Сразу не разберешься, может, и правда нас поляки прислали как лазутчиков.
      - Разобрались, - коротко ответил Андрей.
      - Ну, и слава Богу. А нам ополченцы сказали, тут начальники не больно ладят меж собой. Князя Елецкого народ не одобряет. Он ума не богатого, а любит чиниться. Вреда от него они натерпелись. Кабы не воевода Валуев, разбежались бы, а то и полякам передались. Зато воеводу Валуева слушают. Они уже собрали своих полковников на совет, поди, и тебя скоро призовут. Ты бы все-таки поспал хоть час.
      - Ладно, братцы, - твердо сказал Андрей. – Смените караульных, да  идите сами спать.
      Новые караульные, взбодренные холодным мытьем, попарно ходили вокруг амбаров. Андрей сидел на приступке, слушал могучий храп из амбара и чувствовал, что сон начинает одолевать его. Однако спать никак нельзя, сам отпустил Кирдяпина. Пусть сотники поспят, потом уж придет его очередь. А голова становилась все тяжелее и гудела все сильнее, он даже думать ни о чем не мог.
      Неподалеку послышались голоса. От ворот острожка к воеводской избе бежали три ополченца, они громко кричали:
      - Поляки пришли! Поляки! Царские знамена принесли!
      Они подбежали к воеводским караульным, те пустили одного вестника в избу. Вскоре из избы вышел уже знакомый Андрею Герасим, подошел к амбару и с опасливой угодливостью сказал:
      - Полковник, воеводы велят идти к ним.
     Переговоры с гетманом затянулись на две недели и шли трудно. Жолкевский после немалых потерь под Клушином, видно, не хотел больше губить своих воинов, а передавшимся ему немцам и русским не особо доверял. В день своего победного возвращения от Клушина он позвал русских воевод на переговоры, к нему за окопы поехал Валуев с тремя полковниками из ополченцев. Андрея воевода после совета отпустил спать, и тот лишь на другой день узнал, что Валуев и гетман заключили перемирие на две недели, до конца переговоров.
      А потом выяснилась и еще одна причина нежелания гетмана волевать с осажденными. Валуев, видно, сумел намекнуть Жолкевскому, что в Царево Займище подошел от Клушина весь стрелецкий отряд князя Голицына в шесть тысяч с большим обозом припасов. Силы осаждавших и сидельцов почти сравнялись, теперь осажденные отобьют любой приступ.
      Потянулись довольно спокойные дни, но Валуев не давал воинам размякнуть духом, поляки в любой день могли нарушить перемирие. Воевода разделил войско из двенадцати полков на три части. Три полка постоянно стояли на карауле в острожке, три занимали окопы в поле вокруг Царева Займища, а шесть полков отсыпались, отдыхали и через сутки заменяли товарищей в окопах и на бревенчатых стенах.
      Переговоры шли на том лугу, по которому полк яузцев прошел в Царево Займище. В сотне саженей от окопов царевские мужики за два дня протянули от реки Сежи до реки Любигости крепкую изгородь из жердей, в середине ее оставили проход в две сажени и сколотили стол, который полностью закрывал проход. Поляки над столом поставили на высоких столбах навес из ярких, легких тканей для защиты от палящего солнца и возможных дождей. За этот стол садились переговорщики, никто из них не мог перейти на другую сторону. Несколько раз, когда новоприбывшие стрельцы сидели в окопах у изгороди, Валуев брал Андрея на переговоры, и он видел, как день за днем обе стороны после ожесточенных споров вписывали в будущий договор одно условие за другим.
      Переговоры начались трудно. Жолкевский сразу же потребовал от Валуева, чтобы русское войско перешло на сторону короля Польского и великого князя Литовского Сигизмунда III и целовало крест королевичу Владиславу, как царю Московского       государства.
   - У меня войска в три  раза больше, - гордо заявил он в первый день. – Да еще двадцать пушек, мы отняли их у московитян, а у вас ни одной. Мы размечем вашу крепость из дерева по бревнышку. А потом возьмем Москву.
      - Попытайся, ясновельможный гетман, - спокойно ответил Валуев. – Может и размечешь, а может и нет. Ты сперва возьми Москву, а уж тогда мы – твои.
      Гетман во гневе встал из-за стола.
      - Я начинаю штурм! К вечеру вас приведут ко мне на веревках.
      - Не хвались, едучи на рать, ясновельможный гетман, а хвались с рати едучи! – дерзко усмехнулся Валуев.
      Гетман хватил кулаком по столу и ушел со своими полковниками. Вскоре вокруг всей линии  окопов вокруг Царева Займища и острожка стали собираться отряды поляков, русских перебежчиков из Московского войска и перешедших к Жолкевскому наемников. Валуев велел полковникам занять свои окопы вокруг села всеми силами и оставил в острожке один запасный полк.
      - Навряд ли они пойдут, - спокойно говорил он полковникам на совете, - гетман воин опытный, не захочет губить свое войско. Там русских вдвое больше, чем поляков, и бабушка надвое сказывала. Однако всякое бывает, если они полезут – держаться до последнего! Терять нам, господа, нечего, а на нас смотрит вся Россия. Не покроем позором свои головы, как князь Шуйский под Клушиным!
      Воевода оказался прав. Осаждавшие пошумели вдали от окопов, несколько раз пальнули из пушек, однако ядра не долетали до сидельцев. Перед окопами яузцев появились было гусары со знакомыми стрельцам белыми лебедиными крыльями на плечах. Они на виду противника сгрудились в плотный строй, выставили свои копья невероятной длины и с шумом и визгом погнали коней галопом к окопам. Стрельцы приготовились отбиваться. Однако лихие гусары не дошли на убойный выстрел пищалей, они развернулись широкой дугой и поскакали той же плотной толпой вдоль окопов.
      - Ишь, пугают, - усмехнулся Кирдяпин. – А запал уже не тот. Немало мы их положили у Клушина.
      - Да уж, на окопы они больше не поскачут, - поддержал его Сухотин. – Осталось их после Клушина всего ничего, сотни две – три.
      В тот же день, когда солнце стало клониться на закат, враги ни с чем ушли в свои станы, а со стороны клушинской дороги к новой изгороди подошли три шляхтича и замахали белым флагом на пике.
      - Ага, гетман желает говорить, - удовлетворенно сказал Валуев. – Уважим ясновельможного пана. Полковники Страшнов, Иньшин, Грязной, поехали к изгороди.
       Однако переговоры опять не получились.
      - Я желаю говорить с князем Андреем Голицыным, - надменно заявил Жолкевский.
      Андрей насторожился, а потом обрадовался. Валуев все-таки убедил гетмана в подходе всего отряда Голицына! Вот почему поляки не решаются на приступ. Вот почему Валуев взял его с собой! Гусары, видно, рассказали Жолкевскому про стойкость под Клушином его стрельцов в кафтанах морковного цвета с серебряными петлицами, с голубым подбоем, в малиновых шапках с меховой опушкой и в желтых сапогах. Выходит, гетман всерьез считает, что князь Голицын привел в Царево Займище весь свой отряд, тогда силы русских тут удвоились. Потому он и не решился на приступ при равных, по его представлению, силах. Валуев, видно, уже давно добивался этого, теперь он нарочито медленно повернулся к Андрею, пристально посмотрел на него и все так же спокойно ответил  гетману:
       - Князь Андрей малость недомогает и не может подъехать сюда.
      Жолкевский недоверчиво прищурил глаза и тоже посмотрел на Андрея. Тот принял гордый вид и выпятил грудь, мол, смотри, гетман, вот они мы, все пришли сюда и будем бить вас пуще, чем под Клушином!
      - Тогда я говорю то, что говорил, - высокомерно заявил Жолкевский. – Присягайте королевичу Владиславу, как государю Московии и вместе с нами идите на Москву.
      - Вот и я говорю то же, что говорил, - невозмутимо ответил Валуев. – Сначала возьмите Москву, и тогда мы ваши.
      Такие споры не по делу продолжались почти три дня. На третий день гетман после недолгого перерыва на трапезу привел за стол переговоров князя Ивана Салтыкова, главного посла тушинцев к королю Сигизмунду, и тот отдал Валуеву список договора тушинского посольства под Смоленском, который король Сигизмунд отказывался подписывать уже больше полугода.
      На встречи с поляками ходил в основном Валуев, ибо князь Елецкий в первый же день отличился нетерпимой гордостью и разговаривал с гетманом и его гонорными полковниками весьма свысока. На эти встречи Валуев брал трех, иногда четырех своих полковников, каждый день разных, из тех, чьи полки либо отдыхали, либо сидели в окопах у изгороди. После каждой встречи Валуев собирал совет, подробно рассказывал, о чем шла речь на этот раз и спрашивал совета у полковников, как быть с очередным разногласием. На эти советы почти всегда приходил иерей Афанасий из царевской церкви Иоанна Предтечи, а иногда Валуев брал его с собой на переговоры с Жолкевским.
      Гетман Жолкевский тоже приводил с собой трех - четырех полковников, и почти всегда Зборовского, которого Андрей по слуху знал еще с Троицкого сидения. На переговоры неизменно являлись несколько ксендзов. Послы встречались за столом каждый день с утра, иногда, когда споры заходили в тупик, делали перерыв на полдня. Стрельцы и ополченцы отсыпались в покое, а воеводы с полковниками потели и ломали головы над хитроумными словами договора. Список Ивана Салтыкова все они изучили чуть не наизусть.
       Тушинцы выставляли королю Сигизмунду два десятка условий, но из всех них Андрей считал главными лишь три: русские признают королевича Владислава царем всея Руси, поляки уводят свое войско от Смоленска без ущерба для округи, и на русской земле сохраняется нерушимая православная вера. О переходе Владислава в православие тушинцы прямо не писали, но требовали его венчания на царство патриархом Московским по православному обычаю, что на деле означало его переход в православие.
      Все остальные требования Смоленского договора казались Андрею мелочными и корыстными. Возвращение холопов прежним владельцам; сохранение за боярами и служилыми людьми всех благ и льгот, полученных от прежних государей, включая Самозванца и Вора; выплата всем им прежнего жалованья; возврат всех пленных бояр и служилых людей с их детьми и женами; списание долгов с разоренных городов, волостей и с покойников; запрет Жидам вести торги и всякие дела в Московском государстве и прочее.
      Эти требования тушинских послов подтверждали слова князя Голицына о том, что бояре и дьяки больше думают о своих богатствах и вотчинах, чем о нуждах русской земли. Запрет Жидам появляться в Московском государстве напомнил Андрею слова отца о борьбе Иоанна Грозного с жидовствующими еретиками, которые искажали православие.   
А воевода Валуев и князь Елецкий на советах спорили между собой по каждому условию будущего мирного договора. Елецкий стоял на том, чтобы принять полностью тушинский договор без всяких изменений.
      - Мы тут подпишем тушинский мир с гетманом, тушинцы под Смоленском покажут наш договор Сигизмунду, тогда королю куда деваться, подпишет он мир! – убеждал князь.
      Поначалу споры начальников по условиям мира казались Андрею если не пустыми, то мелочными. Вроде, в тушинском мире все писано верно. Однако постепенно он стал разбираться в отличиях условий, которые раньше не видел. Ему вспоминались разговоры отца о царствовании Грозного царя, о том, как ради укрепления единого русского государства царь искоренял боярское вотчинное владение землей и холопами, разделил державу на уезды с земским управлением и насаждал владение поместное, дворянское. Вотчинники же противились царскому желанию, они исподволь пытались восстановить свои старинные, родовые права на удельное княжение, а это прямо вело к раздроблению державы.
      И князь Елецкий, и дворянин Валуев одинаково опасаются Вора. Елецкий происходил из старинного, но обедневшего княжеского рода, он не входил в число знатных вотчинников, однако не  скрывал своей ненависти к черни, которая шла за Вором, и опасался мести черни своим бывшим хозяевам, если на царство сядет ложный Дмитрий Иоаннович.
      Дворянин Валуев тоже не хотел воцарения Вора, но лишь потому, что видел в нем одного из самозванцев. В нем говорила сильная неприязнь к многочисленным лже-иоанновичам и лже-феодоровичам, которые появились на Руси после убиения вотчинниками законного царя Феодора Иоанновича. Андрей знал от отца, что Григорий Валуев один из немногих дворян отказался присягнуть первому Самозванцу, он своей волей пошел с заговорщиками Шуйского и сам нанес Самозванцу смертельный удар саблей, когда тот пытался бежать. И сейчас Валуев пойдет на все, лишь бы не допустить на престол любого лже-иоанновича или лже-феодоровича.
      Князь Елецкий соглашался с договором тушинцев и не хотел менять в нем ни одного слова. Он, как и тушинцы, тоже хотел получить от договора с Сигизмундом побольше выгод для своего впавшего в скудость княжеского рода и вернуть ему былое величие. Он видел в поместных дворянах своих соперников и противился всяческим льготам для них и послаблений для черни. К черни же он относил кроме холопов всех свободных горожан и селян.
      А поместный дворянин Валуев стремился к обратному, хотел как можно сильнее ограничить самовластие больших бояр, укрепить земское управление, и не хотел возвышения княжеских родов, ни знатных, ни захудалых, Он не скрывал своего убеждения, что вотчинное владение землей и холопами неизбежно приведет к ослаблению государства и его распаду. Поэтому он настаивал на включение в договор множества послаблений для дворян и для всех свободных людей, в том числе и казаков. 
      Ни Елецкий, ни Валуев прямо не говорили об этих своих помыслах, но они прекрасно понимали друг друга и яростно спорили по каждому слову договора. Сходились они лишь в одном: сейчас надо присягнуть королевичу Владиславу, как царю Московскому и всея Руси, потом вместе с польским войском навсегда покончить с Вором и всеми прочими самозванцами, а там – видно будет. И Андрей уже понимал, что «там» каждый из его начальников видит свое, противное другому.
       «Там» князь Елецкий вместе с вотчинниками посадит на престол своего боярского царя, который отнимет у дворян поместья, розданные им Иоанном Грозным, Феодором Иоанновичем, Самозванцем и Тушинским Вором и вернет их в вотчинное владение своим сторонникам, князьям и боярам.
      «Там» князю Елецкому боярский царь возвратит в вечное владение всех холопов, которые ушли к Вору или подались в казаки. «Там» ему нужен царь, ревностно оберегающий права старинных княжеских родов, ему нужен царь, который царит, но не правит. Иного царя ему не надо. Править Россией при таком царе будет боярская Дума.
      Валуев же видел «там» сильного царя, избранного подлинным Земским Собором, который царит самовластно, пресекает все попытки вотчинников раздробить державу на удельные княжества. В укреплении государства и в искоренении боярского и княжеского самвластия царю помогает дворянство, которое за свою преданность получает царскую награду поместьями и холопами. Править такому царю помогает дворянская Дума из самых верных его сторонников.
      Елецкий в этих спорах всегда терпел поражение, ибо все полковники в Царевом Займище вышли из поместных дворян и дружно поддерживали Валуева. Однажды при таком споре Валуев сердито мотнул головой в сторону Андрея.
      - Князь Федор, ты пойми, вон полковник Грязной передал нам слова князя Андрея Голицына, мол, о земле русской надо думать. И я согласен с князем. У тушинцев, считай, одна забота, - о своих богатствах. Тушинский договор писал князь Михаил Салтыков, из захудалого рода. Вот он и хочкт нашими руками поднять захудалые княжеские роды. А на Руси хватает и знатных вотчинников, куда их еще плодить? Русская земля им только и нужна, как  и народ наш – добывать новые богатства. А мы должны такой мир подписать с гетманом, чтоб не стыдились за нас потомки наши.
      Валуев достал из кармана сложенную вчетверо бумагу, развернул ее, разгладил ладонью на столе.
      - Можно соглашаться с тушинцами, однако прежде надо требовать от поляков иное. Первое. Мы присягаем королевичу Владиславу, если он примет православие, не станет рушить нашу веру, не будет строить на русской земле римских костелов и призывать ксендзов. Да чтобы полякам и литовцам не давать служилых мест, не посылать их воеводами и старостами в наши города. Обойдемся без них. Это первое.
      Воевода умолк, сурово посмотрел на князя, на полковников и добавил:
      - Не то они тихой сапой возьмут власть над нами. Пусть прежде со своим рокошем справятся.
      Он перевел дыхание. 
   - Второе. Король Сигизмунд снимет осаду со Смоленска и уведет войско в польскую землю без ущерба и разора для округи. А все порубежные города останутся как раньше за нами, за Московским государством. Всех пленных людишек, не только бояр да служилых, а всех до одного, - вернуть. Русских на русскую землю, поляков и литву – на польскую и литовскую.
      Воевода опять помолчал, чтобы все поняли его слова. Князь Федор вскинул было голову, но ничего не сказал. А Валуев продолжал.
      - Третье. Польских отрядов в Московском государстве не держать. Полякам над русскими людьми хитростей, ущемлений, убийств, грабежей не чинить, жен и детей не позорить, людей и крестьян не отнимать.
      Валуев снова обвел всех взглядом и закончил:
      - Четвертое. Против Вора, который называет себя царем Дмитрием Иоанновичем, стоять заодно, а которые города за ним – очистить их к Москве. Вот эти четыре условия, и на них мы должны прежде всего стоять. А все прочее от тушинцев, все эти целбоносные мощи, жалованье или там взятое в боях, про Жидов, про милости прежних государей, - это как вы решите, господа. Можно про то писать, а можно и не стараться, в Москве бояре сами надумают еще много чего. Но первые четыре условия – для меня как крестное целование.
      После долгих споров, - князь Елецкий упорно настаивал на соблюдении всех тушинских условий, - совет приговорил писать мир с четырьмя условиями воеводы, а все остальные требования тушинцев принять, однако по возможности укоротить, дабы не вводить раздор среди русских людей, да и бумагу не переводить зазря.
      Теперь день за днем обе стороны за столом под цветным навесом яростно спорили по каждой буковке будущего мира. Андрей бывал на переговорах через два дня на третий и замечал, как устанавливалось согласие. Он убеждался, что под Царевым Займищем встретились два достойных человека, равных по державной мудрости и твердости духа. Валуев сумел коротко выразить надежды русских, а Жолкевский постепенно соглашался с его условиями.
      Сухопарый  гетман в своих немалых годах не казался стариком, его взгляд будто принизывал насквозь, ум не потерял остроты. Говорил он немного, но обдуманно и веско. Польские полковники нередко оставались недовольны его мягкостью к русским, однако Жолкевский умел твердым и разумным словом укоротить даже самых горячих. Князя Елецкого тоже беспокоила уступчивость гетмана.
      - Ох, Григорий Леонтьевич, - не раз говорил он на советах, - лукавит гетман. Обманет, нутром чую, обманет нас хитрый поляк. Они же, поляки и литовцы, нас за людей не считают, мы им – дикие варвары, а таких обмануть для них не грех. Гетман знает, что без подписи короля Сигизмунда наш мир – пустая бумага, вот и соглашается с тобой. Потом скажет, мол, король не подписал мир. И двинет войско на нас, а потом на Москву.
      - Может и лукавит, - соглашался Валуев, - а может и не лукавит. Он тоже знает, что без подписи нашего государя да без приговора боярской думы этот мир – тоже пустая бумажка. Однако мы будем стоять на своем. Если поляки порушат наш мир, - у нас всех, князь Федор, совесть останется чистая. И народ возмутится коварством поляков.
      - Что толку в чистой совести, если поляки и литовцы заполонят Русь?
      - Не заполонят, князь Федор. На русскую землю супостату придти легко, нет у нас каменных крепостей и стен на рубежах, - рассудительно заметил Валуев. - А вот унести ноги с русской земли куда тяжелее, не у каждого выходит. Зато после нас переговорщикам в Москве много легче будет мир писать.
      Когда Андрей в стрелецком кафтане морковного цвета с серебряными петлицами в третий раз появился за столом переговоров, гетман Жолкевский со вниманием взглянул на него и обратился к Валуеву.
      - Я вижу одного этого стрелецкого полковника. Почему не появляются другие полковники князя Андрея Голицына? И как здоровье светлейшего князя?
      Валуев выдержал пристальный взгляд гетмана и спокойно ответил:
      - Я говорил тебе, ясновельможный гетман, князь Андрей не может тут появиться. Он посылает от себя полковника Андрея Грязного. Другие его полковники заняты другими делами. Если князь Андрей соизволит прислать других, они придут, не соизволит, - я ему указывать не могу. А сам князь здоровье свое поправляет.
      Переговоры тянулись неспешно, а житье у сидельцев выходило несладкое. Никаких запасов в Царевом Займище не оказалось. Припасы, которые яузцы привезли с собой на десяти возах, тут же пошли в дело и скоро кончились Для немногих оставшихся коней ополченцы косили бурьян и всяческую сорную траву по неудобьям, даже снимали старую солому с крестьянских изб. Кони с голоду ели эту дрянь, но тощали и слабели на глазах. У Андрея болело сердце за Воронка, умный конь ел все, что давал ему хозяин, но смотрел на него таким укоряющим взглядом, что хоть кричи караул. Он с даточными несколько ночей ходил в недалекую рощу, там они рубили молодые зеленые ветки для коней, но поляки скоро прознали про эти вылазки и поставили вокруг рощи крепкие караулы.   
      А самим сидельцам пришлось куда хуже. Немногие запасы печеного хлеба, муки и зерна они растягивали как могли, из зерна варили жидкую кашу, из муки - болтушку, но и такое пропитание выдавали весьма скудно. Весь крестьянский скот, всю птицу и всю зелень с царевских огородов съели еще до прихода яузцев, теперь многие сидельцы косились голодными глазами на стрелецких коней, пришлось выделять каждую ночь сильный караул к сараю, где стояли кони. Кашевары изредка угощали сидельцев щами из лебеды, крапивы и сныти, но это постное варево запахом и вкусом весьма напоминало вареную траву для поросят, ели его без всякого удовольствия, да и его не хватало.
      Хозяйственный Мальцев нашел среди стрельцов вязальщиков, они расплели все веревки, которые собрали, связали бредни и пару ночей успешно цедили бреднями Сежу и Любигость возле «своего» берега. Несколько дней яузцы почти досыта ели рыбу и благословляли башковитого сотника. Однако поляки прознали про рыбаков и на третью ночь отогнали их от воды пищальными выстрелами. Да еще пригрозили по-польски, но вполне понятно, что на первый раз палили без прицела, а на другой раз, москали, пощады не ждите. С тех пор стрельцы украдкой, из-за кустов забрасывали в речки плетеные из прутьев корчаги на длинных веревках, но таким уловом полк не накормишь.
      Через десять дней Андрей скрепя сердце дал приказ пустить на пропитание одного из двенадцати коней. Вся конина до последней косточки пошла в котлы, и стрельцы несколько дней охотно хлебали жидкую «мясную» похлебку, забеленную мукой. Поначалу конину хотели засолить, как делали в Троицком сиденье, но соли в Царевом Займище тоже не оказалось. Конину для варки приходилось давать весьма бережно, один забитый конь для четырехсот голодных стрельцов – не сытость, только душу бередить.
      В эти дни Андрей с невеселой усмешкой впервые начал думать, что пока для него война оборачивается не столько геройством в битвах, сколько постоянным голодом и  скудной, скверной пищей. За этими мыслями тянулись другие, тоже невеселые. Ради чего он уже ровно два года не выпускает из рук тяжелую пищаль и каждый день подвергается смертельной опасности?
      Вот он собирается вести под венец сероглазую красавицу Дарьюшку, а где они будут жить с молодой женой, да на какие шиши? Полковничье жалованье - не богатство, воинской добычи, или, как называл Юрко Донец, дуван, он пока не добыл. Сидеть на шее его родителей не дело, просто стыд. И он страстно, с наивностью молодой души надеялся на внезапную удачу. Пока Господь бережет его от смерти и от увечий, а там, авось, вознаградит его богатством за верную ратную службу православному отечеству.
      За две недели Валуев и гетман договорились по всем условиям, кроме одного. Жолкевский наотрез отказался писать о переходе королевича Владислава в православную веру.
      - Это может решать только великий государь Сигизмунд, король Польский и великий князь Литовский. Великий государь может и не согласиться с переходом своего сына в православие. Тогда зачем мы тут с тобой, воевода Григорий Валуев, две недели ломали копья за этим столом? Нет, пустое писать я не стану.
      Как ни убеждал его Валуев, - даже приводил с собой князя Елецкого, и тот запальчиво отстаивал это условие, - Жолкевский не хотел и слушать.
      - Мы с тобой, ясновельможный воевода, оба лишь воины. Мы можем биться за короля или царя, можем писать мир по военным делам. Но мы не можем указывать государям, какую веру им принимать. Придем с тобой в Москву, ваша Дума отправит послов к великому государю, пусть они разрешат этот вопрос.
      Лучшее – враг хорошего. Валуев решил уступить по этому условию.
      - Слава Богу, - говорил он на совете, - поляки уйдут от Смоленска без шкоды и разорения, вернут нам порубежные города, отдадут всех пленных. Православная вера останется нерушимой, костелов и ксендзов мы на русскую землю не допустим. Поляки не станут притеснять русский народ, воеводство и староство мы им не дадим, в наши дела лезть им не позволим. Со всем прочим мы сами сладим своим умом.
      - И царь будет у нас римский еретик? – ядовито спросил князь Елецкий.
      Его вопрос удивил Андрея. Князь никогда раньше не возражал против королевича Владислава на московском престоле. Видно, Елецкий решил не мытьем, так катаньем изменить условия договора. Валуев догадался о намерении князя и возразил почтительно, но твердо.
      - Я думаю так, князь Федор, - спокойно ответил он, - Москва не примет Владислава без венчания патриархом по стародавнему обычаю. А станет ли патриарх венчать на царство католика, - про то сам патриарх и думные бояре решат без нас. Гетман верно говорит, не наше это дело. А станем мы дальше упрямиться, он порушит наш договор. И опять, лыко-мочало, начинай сначала. А гетман дело разумеет. Он, я слыхал, долго отговаривал своего короля от похода на Смоленск.
      За день до подписания договора князь Елецкий и воевода объехали все свои полки и рассказали ополченцам и стрельцам об условиях договора. Защитники Царева Займища понаслышке знали о ходе переговоров, о признании царем Москвовского государства польского королевича Владислава и о несогласии гетмана Жолкевского на переход Владислава в православную веру до решения самого короля Сигизмунда. Особого шума по этому поводу не поднялось, всем уже до смерти надоело кровавое неустройство на русской земле и бесконечные битвы с поляками, с Вором и со свирепыми черкасами из-за боярских царей и самозванцев.
      - Будет у нас теперь настоящий царь, древней царской крови, - сказал  Кирдяпин. – Не то, что наши выскочки из бояр.
      - Был бы царь, а бояре ему воли не дадут, - возразил Сухотин. – Уж они своего не упустят. Второго царя Грозного они не потерпят.               
      Рассудительный Мальцев заметил:
      - Худой мир лучше доброй ссоры. Народу хозяйство из разора надо поднимать. Это надо же, на моей жизни ни одного года спокойного не было.
      - Не только на твоей, Семен, - невесело усмехнулся Кирдяпин. – Мне дед говорил, больше полтыщи лет кровь людская без передышки льется на русской земле. Вон немцы да французы эти полтыщи лет себе дворцы из каменного кружева строят, сады да цветники разводят, а у нас ни года спокойного отродясь не получалось. Пусть царь будет, какой ни есть, лишь бы мир настал.
      Подписание договора о мире состоялось на следующий день. Польские и русские писари положили на столе четыре списка договора, два договора на польской латинице и два на русской кириллице. На польской стороне встали три ксендза с большим четырехконечным крестом и с литым из серебра изображением девы Марии в половину человеческого роста. С русской стороны у стола царевский иерей Афанасий с причетником разместили восьмиконечный православный крест, образ Спасителя и икону Иоанна Предтечи.
      По обе стороны изгороди встали плотными рядами от берега Сежи до берега Любигости вчерашние враги. С русской стороны вместе с ополченцами и яузскими стрельцами построились неровными рядами царевские мужики. Андрей старательно вглядывался в польское войско и к своей радости не видел там стрелецких кафтанов. Среди польских отрядов стояли полки московских ополченцев в синих, коричневых и черных кафтанах, разглядел он дворян князя Мезецкого, они выделялись яркими короткими кунтушами на польский манер, а стрельцов не увидел ни одного. Он перекрестился, слава Богу, московские стрельцы не нарушили своей присяги, своего крестного целования на мощах святого Сергия. Видно, после разгрома под Клушином они не передались полякам, а просто отправились по домам.
      От поляков к столу подошел гетман Жолкевский, с другой стороны стола встали князь Елецкий и воевода Валуев. Они одновременно подписали договоры сначала на своем языке, потом перешли на другой конец стола и подписали договоры на чужом языке. За гетманом договоры стали подписывать Зборовский, Струсь, Маскевич, немец Горн, француз Делавиль   и другие полковники, подошел к столу с польской стороны веселый князь Данила Мезецкий, за ними пошли польские ротмистры, а от русских подписались двенадцать полковников и все сотники.
      Жолкевский взял один подписанный договор на польском языке и один на русском, два оставшихся забрал Валуев под косой взгляд Елецкого. Гетман высоко поднял руку с договором, и тут с польской стороны победно грянули звонкие литавры, запели  трубы, зазвенели бубны. Оба войска нескончаемой цепочкой по одному двинулись к священникам на крестное целование.
      Когда к отцу Афанасию потянулись стрельцы Андрея в кафтанах клюквенного и морковного цветов, гетман пристально посмотрел на русских воинов, потом с подозрением в голосе сказал Валуеву:
      - Я вижу у тебя, ясновельможный воевода Григорий Валуев, только один стрелецкий полк все того же молодого полковника где князь Андрей Голицын и другие его стрелецкие полки?
      Валуев слегка пожал широкими плечами и ничего не ответил. А Жолкевский вдруг коротко усмехнулся.
      - Я давно понял, ясновельможный воевода, что никакого князя Голицына тут нет, как и всего его отряда. Не думай, что ты обманул меня. Мои полковники Зборовский и Струсь тоже догадались о твоем обмане и требовали прервать переговоры и начать штурм. Однако я их удержал. Польскую земля разорил долгий рокош таких вот неистовых панов и князей, русскую землю давно разоряет ваша смута. Нашим народам, польскому и русскому,  нужен мир. Потому я подписал наш договор и сделаю все, чтобы убедить великого государя Сигизмунда. Жду от тебя того же в Москве.
      На другой день рано утром русские воины двинулись из Царева Займища по Смоленской дороге на Гжатск. В голове войскам шагали повеселевшие стрельцы,Андрей шел впереди полка, ноги сами несли его вперед, он торопился. Его очень беспокоила судьба Дарьюшки в Новодевичьем монастыре, ведь Вор уже наверняка двинулся из Калуги на Москву.
      Воевода Жолкевский отправил польские отряды своего войска под началом Зборовского и Струся вслед за русскими к Москве. Сам же гетман с тремя уцелевшими сотнями крылатых гусар полковника Маскевича, с перешедшими к нему наемниками Горна и Делавиля и с десятью тысячами русских перебежчиков во главе с князем Мезецким направился к Смоленску порадовать короля Сигизмунда своим двойным успехом под Клушином и Царевым Займищем.


Новодевичий монастырь

      В маленьком Гжатске Валуев дал своему войску короткую передышку.На остатки войсковой казны он велел закупить в окрестных деревнях пропитание и разделил его по полкам. Когда войско строилось для похода, к Андрею подошли его сотники.
      - Слышь, головаа, - смущенно сказал Кирдяпин. – Мы тут вот что надумали. Дорога на Москву свободная. Вор, если пошел из Калуги, то через Серпухов, по Оке. Ты бери своих даточных и скачи вперед. Выручай свою суженую. Мы тут справимся.
      У Андрея сжалось сердце.
      - Спаси вас Бог, братцы! – вырвалось у него.
      - Чего там, - проговорил Сухотин. – Святое дело. Мало ли что.
      - Хватило бы коней, мы бы все с тобой подались, - добавил Мальцев.
Андрей разыскал Валуева и рассказал о своей тревоге. Воевода с неожиданной теплотой ответил:
      - Раньше бы сказал. Не теряй времени, полковник. Кто за тебя тут будет?
      - Полуголова Кирдяпин, Кузьма. Опытный воин. Троицкий сиделец.
      - Скачи, Грязной. Бог тебе в помощь.
      Долгие проводы – лишние слезы. Полк уже построился к походу, однако стрельцы быстро развьючили коней, даточные оседлали их. Андрей обнял сотников, простился со стрельцами, велел слушаться полуголову Кузьму Кирдяпина и сотников, вскочил на Воронка. Маленький отряд из девяти всадников рысью двинулся по Смоленской дороге на Можайск.
Сердце говорило Андрею, что надо спешить, однако кони в Царевом Займище за две недели застоялись и порядком оголодали, им требовался отдых и кормежка. Чтобы не запалить коней, ехали то рысью, то шагом, на пологих уклонах пускали их в легкий галоп.
      В первый день ехали без передышки до самого вечера и остановились после заката у ближайшей реки. Как ни берегли коней, а за этот день успели пройти верст шестьдесят, до Москвы оставалось около сотни верст. Даточные стреножили коней и пустили их пастись под присмотром двух караульных. Себе сварили кашу и легли спать на лапнике под открытым небом.
      Андрей спал плохо, его мучило беспокойство. Ещё в Цареве Займище он начал сомневаться, прав ли князь Голицин, что повел свой отряд в Москву, а его полк послал к воеводе Валуеву. Может, надо было всему отряду идти на Царево Займище, показать свою силу Жолкевскому, тот сразу бы стал сговорчивее, и стрельцы давно бы оказались в Москве.
      Он уверял себя, что по-другому все бы вышло хуже. У Жолкевского теперь войско в тридцать тысяч, воин он опытный, приход всех пяти тысяч князя Голицына его бы не испугал. Зато Вор сразу бы двинулся на Москву, - при первой же вести о клушинском разгроме. Черкассы и прочая воровская сволочь не оставила бы в покое Новодевичий монастырь. Конечно, князь прав. Вроде все правильно, но тревога не оставляла Андрея. За две недели сидения в Царевом Займище многое могло случиться. Сапега, Заруцкий, мелкие шайки воров, - они наверняка двинулись к Москве, и Новодевичий монастырь стоит на их пути отсюда.Андрей измучился от этих сомнений и едва дождался рассвета.. 
      На следующий день шли резвее. Во встречных селениях отряд не останавливался. Даточные, привыкшие к сытой жизни на отцовском подворье, мрачнели, когда проезжали через деревни и села. Покосившиеся избы с просевшими соломенными, редко щеповыми крышами говорили об откровенной нищете их обитателей. Изможденные старцы и бабы в ветхой посконной одежде провожали всадников настороженными, боязливыми взглядами исподлобья. Чумазые ребятишки в заплатанных рубашонках до колен испуганно выглядывали из-за остатков плетней, разобранных своими и чужими войсками на дрова.
      - Скудно живет народ, - проворчал в одном селе Николай. – Грех большой, места-то богатые. И то сказать. Хозяева, поди, на подати берут все подчистую. А тут - Смоленская дорога. Литва идет – забирает последнее. Наши идут – тоже, прости, Господи, не милуют. Ни скота, ни птицы не видать.
      Андрей передал остатки полковой казны Кирдяпину, и денег на покупку пропитания, даже хлеба, у них не осталось. Всадники сами ели одну ячневую кашу, и ту варили не вдосыта, растягивали скудный припас крупы. Одаривать голодных ребятишек было просто нечем, и отряд торопился проехать селения побыстрее.
      К полудню третьего дня проехали Фили, и Андрей остановил отряд на вершине пологого холма. Верстах в десяти перед ними за болотистыми лугами и перелесками лежала Москва, веками наезженная дорога вела к Смоленским воротам в Земляном валу. А у подножья холма от большой дороги отходил проселок к югу. Там, тоже верстах в десяти, на той стороне Москвы-реки, напротив устья Сетуни стоял Новодевичий монастырь.
      - Ну, что, брат Николай, пойдем сразу на Новодевичий?
Николай почесал отросшую в долгом походе льняную бороду.
      - Попытка не пытка, боярин. Я так понимаю, нам каждый час дорог. Тогда сворачиваем на Сетунь. Там в Усть-Сетуни, я слыхал, есть паром через Москву-реку прямо к Новодевичьему.
      - Да, брат. А если Вор уже на Сетуни?
      - Тогда, боярин, на рожон лезть не с руки. Вернемся обратно на Смоленскую дорогу, по мосту перейдем на левый берег и через Плющиху поскачем к Девичьему полю. Оттуда до монастыря рукой подать, там посмотрим, что к чему.
      Андрей тяжело вздохнул и стиснул зубы. Дорог каждый час, и надо бы идти самой короткой дорогой на Сетунь, переправляться к Новодевичьему. А если в Усть-Сетуни уже стоит войско Вора? Тогда придется терять время, возвращаться на Смоленскую дорогу и делать крюк по левому берегу. Нет, надо спешить.
      - Братцы, за мной!
      Воронок пустился легким галопом вниз по склону. Солнце за спинами всадников только повернуло от полудня на закат, когда впереди за густыми кустами ивняка блеснула полоса воды. Отряд остановился в версте от устья Сетуни. Впереди, на берегу теснилась кучка изб. Если бы сейчас с Андреем оказался десяток кирдяпинских, сухотинских или мальцевских стрельцов, привычных к дерзким вылазкам, он без раздумья ворвался бы в деревню, даже если она уже занята войском Вора. Однако даточные могут сплоховать. Но выбора все равно нет.
      - Братцы! Скачем в деревню. Если там Вор, разворачиваемся и галопом идем назад на Фили.Зарядить пищали, запалить фитили!
      У крайней избы Андрей остановил Воронка, велел Николаю смотреть в оба, при опасности дать выстрел в воздух из пищали. Сам он соскочил с седла и отворил дверь в темную курную избу без окон. Через волоковое оконце сочился слабый свет, Андрей пригляделся. У печи стояла баба и с испугом смотрела на него. За ее сермяжную юбку крепко держались две девчушки и мальчонка лет десяти.
      - Здравствуй, хозяйка, - как можно мягче сказал Андрей. – Я – стрелец от Москвы. Скажи, голубушка, воровские казаки тут есть?
    Взгляд бабы смягчился.
      - Стоят на лугу какие-то разбойники.
      - Они не разбойники! – уверенно проговорил звонким голосом мальчонка. – Они мне хлебца дали.
      - А Новодевичий они заняли? – сердце Андрея забилось как в лихорадке.
     - Вроде нет, стрелец. На ту сторону они не плавились, не видала я.
  - Они на козьем лугу стоят! – уверенно проговорил мальчонка.
В дверь кто-то сильно постучал. Андрей выбежал из избы и натолкнулся на Николая.
      - Боярин, черкасы!
Андрей взлетел на Воронка и огляделся. На дальнем конце порядка изб, саженях в пятидесяти, стояла группа пестро одетых всадников с тонкими пиками.
      - Уходим, боярин?
      - Погоди, брат.
Андрей всмотрелся в неведомых всадников. Черкасы от Вора вряд ли дали бы гостинец голодному деревенскому мальчонке. Может, это казаки от Москвы? Он решился.
      - Ждите меня тут, братцы. Приготовить пищали.
Он тронул Воронка и рысью поскакал к всадникам. Рядом послышался топот копыт.
      - Я с тобой, боярин, - услышал он голос Николая. – Мало ли что.
От конных отделился всадник в ярко-красном кунтуше и шароварах небесной голубизны, на его голове блестел высокий шведский шлем с пучком пестрых перьев цапли. Когда они съехались шагов на пять, Андрей не поверил своим глазам.
      - Юрко!
      - Андрюха! Чертяка!
Друзья подъехали вплотную и крепко обнялись. У Андрея защемило сердце. Ведь это же опять Юрко Донец, верный друг по Троицкому сиденью! Сколько пережито вместе! И в ночном походе после Клушина он так выручил их всех! Юрко крепко хлопнул его спине.
      - Вот уж, не думал, не гадал! Живой и красивый!
      - А ты откуда тут, Юрко?
      - Сразу не сказать. Тогда у Царева Займища поговорить не довелось, уж теперь все расскажу. Мы тут в дозоре, высматриваем калужских. Ну, ты свадьбу-то сыграл со своей красавицей? Семейный теперь?
      - Нет, Юрко. Все в женихах хожу. Так уж вышло. Тоже сразу не сказать.
     - Поехали в наш стан, мы тут в полуверсте от деревни, на Козьем лугу. Ты расскажешь, я расскажу. Воды за полгода много утекло.
Андрей заколебался. Тревога за Дарьюшку немного улеглась: ни поляки, ни черкасы не заняли монастырь, Юрко тут, рядом. Но как она там, сероглазая красавица?
      - Понимаешь, Юрко, я хотел в Новодевичий. Там моя Дарьюшка.
Юрко беззаботно хмыкнул.
      - Не выйдет сейчас. Монашки никого из мужиков не пускают в монастырь. А уж вечером и думать нечего. Да ты не бойся за Дарьюшку свою. Там у них сотня стрельцов стоит, сторожат стрельцы невест Христовых. Поехали к нам, а утром переплавишься.
      - А ты сюда по делу подъехал?
  - Какое дело! Увидали вас, вот и поехали посмотреть.
По пути к казачьему стану Юрко рассказывал.
      - Я после Троицы погостил у батьки с мамкой. Жалованье им оставил, весь дуван. Мужиков нанял, ставить новую хату. А сам вернулся к хлопцам. Тараса Епифанца помнишь?
      Андрей кивнул.
      - Ну, вот он у нас полковник. В полку больше тысячи хлопцев. А я все в сотниках. Тарас звал меня в полуполковники, хлопцы соглашались, а я отказался. Ни к чему хомут на шею. Гуляю с сотней, сам себе хозяин.
      За деревней, на широком лугу, прямо напротив Новодевичьего монастыря стояли с десяток ярких небольших шатров, около каждого горел костер, и сидели кучками казаки. При виде своего сотника они оживились. Юрко сдвинул железный шлем на лоб.
      - Давай так, Андрюха. У тебя сколько народу, вроде, восемь без тебя? Степан, Туляк!
Андрей с искренней радостью увидал еще одного Троицкого знакомца, спасителя Дарьюшки и ее отца. Он соскочил с Воронка и крепко обнял Степана. Тот на радостях сильно хлопнул его спине, оглнулся на казаков у костра и заорал:
       - Хлопцы! К нам такой гость! Самый геройский стрелец в Троице!
      - Степан, - прервал его Юрко. – Ты возьми стрельцов, пусть пожуют казацких харчей. А ты, Андрюха, иди со мной.
      - А ну, стрельцы, - весело скомандовал Степан, - расседлай коней, стреножь, пусть пасутся. Седла береги, не то - мы народ лихой.
      Даточные расседлали усталых коней, обвязали им передние ноги веревочными путами и пустили щипать траву за шатрами. Сами с седлами на плечах пошли за Степаном к кострам.
Юрко и Андрей тоже расседлали коней, спутали им ноги, пустили пастись, и уселись на седла у одного костра среди десятка казаков. Над костром в двухведерном казане булькала какая-то густая похлебка, а вокруг казана на рогульках лежали пищальные шомпола с нанизанными кусками мяса. От запаха жареного мяса у Андрея засосало в животе.
      - Ну-ка, хлопцы, - обратился Юрко к казакам у костра, - надо накормить гостя. Это мой дружок, Андрей Грязной. Вместе в Троице сидели.
      - Тут на всех хватит, - добродушно отозвался бородач постарше остальных. – А я ведь тебя, стрелец, в Троице видал. Это ты подкоп взорвал? Отчаянное дело!
      - Ты, Иван, не корми соловья баснями, а подавай-ка горилку! Праздник у меня!
Бородач с готовностью поспешил к шатру и вскоре вернулся с хорошей, на полведра, баклагой из сушеной тыквы.
      - Ты, Андрюха, пить-то научился? – с насмешливой заботой спросил Юрко.
Казаки негромко заржали. Андрей не обиделся, он был страшно рад неожиданной встрече.
Кашевар разложил по чашкам густую ячневую кашу с кусочками сала.
      - Отведай, стрелец, казацкого кулеша.
За последние годы Андрей отвык привередничать в еде и приучился  есть все, что удавалось раздобыть, но кулеш с салом ему понравился больше, чем простая каша, которой чаще всего довольствовались его стрельцы. Надо стрельцам сказать про кулеш, - подумал он, подбирая ложкой остатки кулеша из чашки. А казаки уже очистили казан, и кашевар вопросительно посмотрел на Юрко.
      - Давай по мясам! – скомандоваал Юрко. – И горилку!
Казаки сняли с рогулек над костром шомпола, с чертыханиями стащили руками с них большие куски шипящего жареного мяса, разложили их по чашкам. Бородатый Иван разлил из баклаги в чарки и кубки горилку. Юрко поставил перед Андреем небольшой серебряный кубок, наполненный золотистой жидкостью.
      - Выпьем, хлопцы, за встречу с моим дружком! Чтоб мы жили и радовались, а враги наши чтоб подохли!
      Крепкая горилка обожглп горло, Андрей после первого глотка осторожно отставил кубок и ухватил руками кусок обжигающего мяса. Он уже насытился кулешом, но сочное ароматное мясо с дымком снова пробудило голод.
      - Как мясо? – заботливо спросил Юрко.
      - Лепота!
- Ну и ешь на здоровье. Не баранина, но уж не сравнить с троицкой кониной.
      - А что это?
      - Козлятина. Мы тут в селе купили десяток коз.
Андрей недоверчиво посмотрел на друга. Чтобы казаки закупали у сельчан пропитание? Юрко понимающе кивнул.
      - Правда, купили, вот те крест. Мы не запорожцы, не разбойники. Заплатили с лихвой.
      Когда расправились с мясом, от соседнего костра поднялись четверо казаков, нагрузились седлами  и направились за шатры.
      - Менять сторожей при конях, - пояснил Юрко.
К их костру подошел Николай.
      - Что прикажешь, боярин?
Андрей не успел ответить, вмешался Юрко.
      - Ну, стрелец; вас казаки накормили?
      - Накормили, сотник. До отказа. Давненько так не питались. Спаси вас всех Бог.
      - Вот и хорошо. Идите спать по шатрам.
Николай вопросительно смотрел на Андрея.
      - Иди, брат, спать, - сказал Андрей.
      - А кони, боярин?
Николай покосился на казаков. Те, уже порядком хмельные, весело засмеялись.
      - Иди, стрелец, спать, - успокоительно проговорил Юрко. – Ничего вашим коням не будет.
Николай покачал головой и ушел. Юрко спросил:
      - Андрюха, так ты видал брата Ферапонта?
      - Мы шли через Троицу, там стояли три дня. Живой брат Ферапонт.
Юрко вздохнул и пояснил казакам:
      - Это наш третий дружок по Троице. Монах, слуга Божий.
Казаки снисходительно захмыкали. Кто-то буркнул:
      - Дармоеды Божьи!
      - Не скажи, - сурово оборвал насмешников Юрко. – Брат Ферапонт еще тот герой. Чуть не каждую ночь со своими монахами на вылазку ходил. Нас вот с Андреем от верной смерти не раз выручал. Так что, хлопцы, монахи тоже разные бывают. Как и казаки.
      После ужина казаки вольготно раслеглись у костра, Андрей рассказал о походе московского ополчения на Смоленск, о разгроме под Клушином, о Царевом Займище. Казаков его рассказ не удивил.
     - Ты же знаешь, мы тоже были там, - спокойно заметил Юрко. – С Иваном Заруцким. У него десять тысяч донцов. Мы с вами не бились. Заруцкий в битву не кидается, семь раз примерит, а уж отрежет как надо. Вот запорожцы – те дорвались. Они сожгли Клушино, а потом кинулись дуванить царский обоз.
      Казаки негромко засмеялись, Юрко тоже усмехнулся.
      - Ну, с дуваном и мы не отстали. Грех такое богатство отдавать запорожцам и ляхам. Полковую нашу казну потом везли на шестнадцати возах. Когда московское войско разбежалось и передалось ляхам, Заруцкий велел мне скакать на Царево Займище, догонять вас. Ну, ты знаешь.
   Сытые и хмельные казаки постепенно расходились от костра, и вскоре друзья остались вдвоем. Юрко подбросил охапку сырого ивняка в потухающий костер, и к небу повалил густой, едучий дым.
      - Вон как судьба повернулась, - задумчиво проговорил Андрей, глядя на улетающие вверх искры. – В Троице мы с тобой вместе били поляков, а у Клушина ты с поляками бился против меня.
       - Нет, Андрей, - твердо сказал Юрко. – Не против тебя. У Клушина, положим, мы с вами вовсе не бились. И все донцы не пошли на московских. Дуван взяли, что было, то было. Так то святое дело. Мы десять возов дувана от Клушина послали на Дон батькам нашим, целый обоз. А русской крови на наших саблях нет. И шли мы с Заруцким не против тебя, не против твоих стрельцов. Шли мы против бояр и против их боярского царя.
      - А пришлось бы, рубился бы с моими стрельцами?
Юрко помолчал, покачал головой.
      - Может, и рубился бы. Казакам боярское царство – пуще ножа острого. Ты вот боярский сын, а против тебя нет в моей душе зла. Друг ты мой навечный. Если так выйдет, я жизнь свою положу за тебя, Андрюха, верь мне. А вот мой дед Ерофей ушел казаковать на Дон от своего боярина Троекурова. Тот как зверь сыроядный пил кровь мужиков своих. Дед Ерофей мне, мальцу, такое про боярина своего говорил, - по сей день душа горит. Когда-то встретимся с Троекуровым на узкой дорожке. Пока на Руси царствуют бояре, - жизни мужикам не будет.
      Юрко замолчал. Друзья смотрели на слабые дымные огоньки костра. В последнем свете закатной зари на той стороне Москвы-реки слабо блестел одинокий золотой купол монастыря. Оттуда донесся колокольный звон. На всенощную зовут инокинь, - догадался Андрей, - Дарьюшка с суровой матушкой Марфой сейчас идет в храм.
      - А ты сам, Андрей, знаешь, за что жизнь кладешь? – вдруг негромко спросил Юрко. – За что ты шел в Клушино, - знаешь?
      Андрей ответил не сразу. Когда он шел в Клушино, он твердо знал, что идет снимать осаду польского короля Сигизмунда со Смоленска. Он шел биться с врагами русской земли. Однако с тех пор за недолгое время он столько передумал, что теперь на вопрос Юрко не мог ответить просто. Юрко не дождался его ответа и заговорил сам:
      - Смутно на душе, Андрюша. Вот поднялись наши казаки на бояр. И донцы, и кубанцы, и запорожцы. Говорят, смута на Руси. Я тоже не сразу разобрался, только после Троицы стал маленько понимать, что к чему. На Дону у батьки с мамкой отоспался в покое, столько передумал всякого. Не смута на Русской земле, Андрей, а война, настоящая война. Не одни казаки встали на бояр, весь народ поднялся на кровопивцев-бояр. Вроде, святое дело. Беда только, головы хорошей над народом нет. Шатается народ в недоумении. А ты вот, - умный, грамоте обучен, ты за что шел в московском войске, за что бился под Клушином? 
      - Я-то? – задумчиво переспросил Андрей. – Ну, из Москвы я пошел против польского короля Сигизмунда. Снимать осаду королевскую со Смоленска пошел. Смоляне уже без малого год в осаде сидят, сам знаешь, как там сладко. Пошел я, Юрко, ворога чужеземного изгонять с русской земли. А вот потом как-то не так все вышло. По сей день горько. Гетман Жолкевский с войском в десять тысяч разбил сорок тысяч московского войска. А у нас было тысяч десять наемников. И – на тебе, наемники разбежались, а половина нашего войска передалась полякам. Ппотом мы с воеводой Валуевым в Царевом Займище подписали с гетманом мир. Присягнули царю Московскому и всея Руси польскому королевичу Владиславу, сыну врага нашего, короля Сигизмунда. Почему так все повернулось, не знаю, Юрко.
      Андрей замолчал. Он пытался собрать свои противоречивые мысли. Юрко тоже молча встал, собрал остатки зеленых ивовых веток, бросил их на подернутые серым пеплом угли костра, снова уселся на седло.
      - Почему так вышло, Юрко? – снова повторил вопрос Андрей. – Ну, князь Дмитрий трус и пьяница. А вот остальные воеводы, - не все же они трусы и пьяницы. И все сорок тысяч войска – почему не стали биться с поляками? Может, не хотели? Вот мой полк, - стрельцы уложили три сотни крылатых гусар. Может, даже четыре. И запорожцев отбили от окопов, - тоже, считай, с сотню угробили.   
      - Так ты теперь полковник? – с уважением спросил Юрко. – А сколько стрельцов в твоем полку?
      - Было пять сотен. Почти сотню потеряли у Клушина. Но устояли! И все войско моего воеводы князя Голицына, - устояло. Правда, два наших полка конные дворяне потоптали, когда кинулись в отступ прямо через нас. Отошли мы, когда все остальные уже разбежались и передались гетману. Раненых собрали, убитых. Надо же их похоронить по христиански.  Князь Голицын послал меня в Царево Займище, а сам с войском пошел спасать Москву от Вора и поляков.
       - Ну, это ты уже говорил. Выходит, до Клушина ты все понимал, а после – сумятица в душе?
      - Не то, чтобы сумятица...
      - Вот-вот, - хмуро отозвался Юрко. – А у казаков вовсе туман в головах. Сам рассуди, пошли мы с Заруцким против бояр, против Шуйского. Пошли за настоящего царя. А с нами шли запорожцы. Этим разбойникам все одно, кого рубить, лишь бы дуван взять. Бояре, дворяне, мужики, стрельцы, ополченцы, -  никакой разницы им. Разбойники, одно слово. Ввыходит, мы – тоже разбойники?
      - И князь Сапега с вами пришел к Жолкевскому, - невесело усмехнулся Андрей. – Помнишь, поди, Сапегу?
      - Ну, Сапега, - тот сам по себе. Сапега у ляхов, как запорожцы у нас. Однако он тоже не стал биться с вами у Клушина, выжидал, чья возьмет. Обоз Шуйского дуванил вместе с нами. А потом подался к Вору. Не захотел идти под своего польского короля.
      - С Вором ему удобно, - уверенно заметил Андрей. – Вроде царь всея Руси, а слушаться не обязательно. Они же Вором вертели, как хотели.
      Юрко вдруг ахнул. Андрей удивленно посмотрел на друга.
      - Я же тебе не сказал! – возбужденно воскликнул Юрко. – Заруцкий у Царева Займища не стал дожидаться вашего мира, увел нас на Москву. Кое-кто из его хлопцев подались к Вору. На днях они вернулись сюда, такое рассказали! Когда Вор двинулся на Москву, Сапега пошел с ним. Шли они по Оке, через Серпухов. Сапега взял Боровск и Пафнутьевский монастырь.
      - И что? - с тревогой спросил Андрей.
Он знал, что в Пафнутьевский монастырь святитель Гермоген после геройского Троицкого сидения сослал архимандрита Иоасафа за непослушание царскому и патриаршему повелению. Теперь бывший духовный пастырь троицких сидельцев и осаждавший Троицу князь Сапега могли встретиться в Пафнутьевском монастыре. Такая встреча вряд ли кончилась добром не могла.
      - Там же игуменом наш отец Иоасаф, - продолжал Юрко. – Казаки говорили, в монастыре первым воеводой - князь Волконский. Он хотел сесть в осаду. Стены у монастыря крепкие, войска хватало. А два других воеводы, Змеев и Челищев, стояли за Вора и открыли ворота Сапеге. Резня была, хлопцы говорили, страшная. Князь Волконский рубился в дверях храма. Ляхи его искрошили в капусту.
      - А отец Иоасаф?
      - Отца Иоасафа ляхи схватили, привели к Сапеге. Когда Сапега увидал, что ему попался тот самый троицкий игумен, он за свой позор под Троицей велел посадить его на кол. Вот так жизнь поворачивается, Андрюша, дружок мой.
      - Ну, зверь! – вырвалось у Андрея.
      - Кто? – хмуро усмехнулся Юрко. – Сапега зверь? Ну, зверь, что сказать. Так он враг, он зло питал на отца Иоасафа. Как же, полтора года простоял под Троицей, столько гонорных шляхтичей потерял, а ушел без чести и без дувана. А кто сослал отца Иоасафа в Боровск? Кто разграбил сокровища Троицы? А? Царь Шуйский! Так кто зверь? Нет, Андрей, я теперь до конца против любого боярского царя и против всех бояр. Сапега – он кто? Лях, враг наш, разбойник, как наши запорожцы. А тут свой царь-батюшка такое злодейство сотворил.
      - Царство небесное мученику Иоасафу, - с искренним чувством перекрестился Андрей. Перед его глазами возникла ужасная картина, и он содрогнулся.
      - Царство небесное загубленной душе, - тоже перекрестился Юрко. – А царя боярского и всех бояр – под корень.
      - А меня? – вздохнул Андрей. - Отца моего – тоже под корень?
      - Ну, ты какой боярин? Ты стрелец, ты герой. У тебя ни вотчины, ни даже поместья. И отца твоего в обиду не дам. А другие бояре-кровопив...цы … Пойми, Андрей, весь народ встал против бояр. Шесть лет бояре воюют с народом. Со своим православным народом. Столько зла накопилось на бояр. Горе горькое глаза затмило, мужик теперь крошит все подряд. Сам знаешь, лес рубят, щепки летят…
      Юрко помолчал, подбросил остатки сырых веток в потухающий костер, снова       заговорил.
- В битве все понятно. Перед тобой враг, руби его без пощады, не то он тебя срубит. Победил – бери дуван. А тут начнешь думать, голова кругом идет. Говорил я тебе в Троице, мы с Тарасом Епифанцем задумали сделать на Дону казацкую державу. Без царя, без бояр. Теперь понял я, не будет у нас казацкой державы. Не даст Москва нам вольно жить. Нас ведь бояре за разбойников выдают, а земля на Дону, - чернозем на сажень. Разгорятся глаза у бояр на нашу землю, опять кровь польется. Наша, казачья кровь. Бояре нас по сей день считают за своих беглых холопов, хотят снова вернуть в свою кабалу А мне не с руки идти опять к боярину Троекурову в холопы.
      - И чего вы теперь порешили, Юрко?
Тот невесело улыбнулся.
      - Некуда вольному казаку податься, Андрюха. Придется совать голову в московское ярмо. Пойдем мы под московского царя. А взамен пусть он признает казаков за вольных. Будем мы верно оберегать русскую землю от турок да крымчаков, от татар и ляхов. Пусть Москва нам за порубежную службу шлет жалованье. Сами выберем себе атаманорв, землю пахать будем, хлеб растить, скот разводить. Да никаких бояр и ляхов!
      Юрко замолчал. Андрей осторожно спросил:
      - Смирится ли Москва с казацкой вольностью? Земля у вас, говоришь, изобильная, бояре потребуют себе вотчины на Дону. Не бояре, так дворяне, кто верх возьмет в этой смуте. А земля без холопов – кому она нужна? Вот и начнут новые хозяева кабалить вольных казаков.
      - Вот! – Юрко стукнул себя кулаком по колену. – Вот то-то и оно! Однако наши хлопцы твердо стоят: никаких хозяев над нами! Наши отцы отбили эту землю от турок и крымчаков, нашей кровью казацкой она полита, мы и хозяева на ней. Эх!
      Юрко не договорил. Оба друга долго молча сидели у остывающего костра. С той стороны доносился колокольный звон. Как-то там Дарьюшка, - подумал Андрей и опять тяжело вздохнул. Разговор Юрко о дуване растревожил его старую рану. Юрко берет дуван у врага, отвозит родителям, копит на семейную жизнь. А что может предложить Дарьюшке он?  Стрелецкий полковник, а гол, как сокол. Вести молодую жену от венца родителям на шею? 
      Утром в шатер, где еще крепко спал Андрей, вошел встревоженный Николай и растормошил его.
      - Боярин, беда! Казаки Воронка забрали.
Пока Андрей протирал глаза, послышался сонный голос Юрко.
      - Кто забрал?
      - Не знаю, сотник. Твой казак забрал.
      - Тьфу, чтоб тебя. Поспать не дадут.
Они все трое вышли из шатра, в глаза ударили лучи только что взошедшего солнца.
      - Где конь? – сердито спросил Юрко.
      - А вон, - указал Николай.
      Через два шатра кучка казаков окружила могучего вороного коня под чужим седлом. На коне гордо восседал казак в шелковой рубахе лазоревого цвета, в широченных желтых шароварах и в ярко-зеленых сапогах. Казаки одобрительно поглаживали Воронка, а тот растерянно махал хвостом и переступал ногами.
      - Эй, Лавруха! – заорал Юрко. – Подь сюда, вражий сын!
Лавруха все с тем же гордым видом подъехал к сотнику. Зеваки казаки подошли вместе с ним.
      - Твой? – спросил Юрко у Андрея.
      - Мой.
      - Что, Лавруха, - почти ласково обратился Юрко к гордому казаку, - хорош конь?
      - Ой, хорош, сотник! Чудо как хорош! Птица!
- Где ж ты такого чудо-коня добыл? Поди, у ляхов отбил? – все также ласково спрашивал Юрко.
      Лавруха начал понимать, что ласковость сотника не приведет к добру и молча сверкал глазами из-под черных бровей.
      - Хлопцы, - обратился Юрко к окружившим их казакам, - что делают с казаком, который украл коня у своего?
Казаки поняли, что их ждет забава и со смехом заговорили:
      - В воду посадить!
      - Пятьдесят горячих!
      - На круг поставить!
Юрко совсем согнал улыбку с лица, насупился.
      - Ну, Лавруха, ты вольный казак, сам выбирай. На круг, пятьдесят горячих или в Москве-реке утопить тебя?
      Юрко рассердился по-настоящему и закричал на Лавруху:
      - А ну, ляший потрох, слазь с краденого коня! Ты у кого коня украл? Ты же у моего дружка коня украл! У стрелецкого полковника! У моего гостя дорогого!
      Лавруха мигом очутился на земле и молча принялся рассупонивать подпругу. А Юрко уже бушевал.
      - Пятьдесят горячих по голому заду! Прямо тут, на виду у монашек, пусть полюбуются! А ну, вражина, вертай коня полковнику!
      Лавруха лихорадочно снимал седло с Воронка. Андрею стало его жалко, что с дурака-казака возьмешь?
      - Юрко, - попросил он друга, - не наказывай казака. По дури он взял Воронка, не со зла.
Юрко еще сильнее насупился, потом хмуро буркнул:
      - Ну, Лавруха, ты в долгу у полковника. В другой раз поблажки не жди!
 После скромного завтрака, - Андрей спешил, - Юрко с десятком казаков проводил гостей до парома, который стоял у причала за лагерем. Даточные завели на паром коней, казаки легко подтянули паром к левому берегу Москвы-реки, спустили две толстые длинные доски-сходни, даточные начали выводить коней на берег. Юрко крепко обнял Андрея.
      - Прощай, дружок мой.
      - Прощай, Юрко. Свидимся ли?
      - Свидимся! – уверенно заявил Юрко. – Тебя Бог любит, убережет от напастей. А я тоже не лыком шит. Кланяйся от меня своей красавице-невесте.
      - А ты нашел свою красавицу, Юрко?
Юрко молча отвернулся. Андрей не стал бередить другу душу, видно, не все ладно у него с красавицей.
      На том берегу даточные свели коней на берег, Андрей и Юрко крепко обнялись.
      - Долгие проводы, - лишние слезы, - весело сказал Юрко. - До свиданки, друже
      Казаки втащили тяжелые сходни на паром, ухватились за толстый канат, поднатужились. Между берегом и паромом появилась и стала быстро расширяться полоса воды. На корме парома Юрко махал железным шлемом с перьями. Андрей низко поклонился другу, взлетел в седло и направил Воронка к воротам монастыря. Даточные потянулись следом.
      Монастырь окружал частокол из бревен сажени в полторы высотой, густо побеленных известью. Не защита, - покачал головой Андрей. Дощатые ворота совсем огорчили его: они преграждали путь нищебродам, но разлетелись бы в щепки от одного хорошего удара крепким бревном. А сейчас Новодевичьему монастрю грозила серьезная опасность. Ока уже находилась в руках Вора и Сапеги, их разбойники могли в любой миг появиться у монастыря. Ни Москва-река, ни смешной заборчик не преграда для запорожцев и лихих самостийных панов, одичавших в долгих разбойных набегах на мирные города и селения.
У раскрытых ворот на скамеечке сидели две монашенки средних лет, их окружали стрельцы в кафтанах вишневого цвета с синими петлицами и в желтых сапогах. Стрельцы от скуки зубоскалили с монашенками, те беззлобно отбивались от насмешников вялыми шутками. Навстречу Андрею поднялся коренастый стрелец со сдвинутой на затылок зеленой шапкой. Остальные стрельцы повскакивали и кинулись к бердышам, прислоненным к беленому забору.
      - Кто таков?
      - Яузский полковник Андрей Грязной. У меня надобность до матушки Марфы Старицкой.
После небольших споров договорились. Даточные с конями останутся у ворот, а одна из монахинь проведет полковника к игуменье. Саблю, пищаль и пистолеты придется оставить даточным.
      - Шапку сними, полковник! - крикнул вслед старший стрелец. – Матушка Марфа не велит по монастырю в шапках ходить.
      Монахиня привела Андрея к большому каменному храму.
      - Это собор Рождества Пресвятой Богородицы девы Марии, - пояснила она. – Матушка Марфа тут утреню совершает. Ты подожди, я скажу ей. Мужикам в храм не велено.
      Она вошла в храм, откуда доносилось стройное пение женского хора на два голоса. Андрей принялся осматривать монастырский двор. Между выбеленными деревянными строениями проглядывала беленая бревенчатая наружная стена со сторожевой вышкой. На вышке маячила фигура стрельца с бердышом.
      - Андрюша! – послышался сзади негромкий нежный возглас.
Андрей резко обернулся и замер. К нему подходила Дарьюшка. Даже под черным платком, закрывавшим ее голову, лоб и подбородок, лицо девушки изумило его красотой.
      - Дарьюшка! - выдохнул Андрей внезапно охрипшим голосом и шагнул навстречу.
      Дарьюшка подошла почти вплотную, и ее сияющие серые глаза заслонили весь мир.
      - Какая ты красавица, - прошептал он. – Здравствуй!
Девушка потупила глаза.
      - Здравствуй, миленький, - негромко прозвучал ее голос.
Они протянули друг другу руки и тут же отдернули их. Андрею показалось, будто в его пальцы ударила молния, а Дарьюшка охнула и закрыла ладонями лицо. Андрей снова поднял руки, ему хотелось обнять нареченную невесту, но сзади послышался нарочитый суровый женский кашель. На пороге храма показалась пожилая монахиня и окинула его подозрительным взглядом.
      - Дашутка! – послышался ее скрипучий голос.
      - Что, матушка Анисья?
- А ничего, - весьма ядовито отозвалась монахиня и повернулась к Андрею.
Монахиня нисколько не изменилась с Троицкого сидения, он сразу узнал ее.
      - Это ты, что ли, бесшабашная голова? Все геройствуешь, все в самое пекло лезешь! Черти, что ли, тебя туда тащат, прости Господи? Мы уж тут лоб разбили об пол в молитвах за тебя.
      - Матушка Анисья, - начал было Андрей, но монахиня прервала его.
      - Подойди-ка, православный воин, благословлю тебя. – Она трижды перекрестила Андрея. – Храни тебя Господь всемилостивый. Матушка Марфа велела ждать ее в палате. Пошли, Дарьюшка.
Она засеменила вперед, Андрей и Дарьюшка пошли следом. Их ладони опять соединились, и сердце Андрея сладко защемило, у него даже потемнело в глазах. А девушка чуть слышно ойкнула, пошатнулась, невольно прижалась к нему и ухватилась за рукав его кафтана. Матушка Анисья, не оборачиваясь, негромко, но явственно пробурчала:
      - Идите, идите. Ишь, сомлели. Молодые еще, глупые. После венца будет время млеть.
      Старая карга, - беззлобно чертыхнулся про себя Андрей. – Глаза у нее на затылке, что ли?
      Дарьюшка отстранилась от Андрея, выпустила его руку. Он покосился на нее и увидел, что девушка залилась густым румянцем.
    Матушка Анисья ввела их в богато украшенную просторную палату, перекрестилась и тут же отошла в угол к иконе Богородицы в серебряном окладе с самоцветами. Она опустилась на колени и принялась шептать молитву, истово креститься и отвешивать поклоны до пола. Молодые будто перестали существовать для нее.
Дарьюшка осторожно потянула Андрея за рукав к скамье, но он порывисто обнял девушку и прижал ее  к себе. Они замерли от счастья, все вокруг исчезло, осталась лишь пьянящая сладость прикосновения. Сколько продолжалось это блаженное забытье, Андрей не знал, Но вот Дарьюшка глубоко вздохнула и уперлась ладошкой ему в грудь. Он опомнился, покосился на матушку Анисью. Та застыла на коленях перед иконой неподвижным изваянием.
      - Садись, Андрюша, - прошептала девушка и потянула его к скамье.
Андрей сел, скамья под ним легонько скрипнула. Матушка Анисья тут же встрепенулась, с кряхтеньем поднялась с колен, с трудом распрямилась и повернулась к ним.
      - Ох, грехи наши тяжкие, - простонала она и на негнущихся ногах, с рукой на пояснице поплелась к скамье напротив. – Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься. Полные четки отчитала «Богородице, Дево», а в четках семь десятков да семь бусинок.
      Она с кряхтеньем уселась, но тут дверь резко распахнулась, и в палату решительными шагами быстро вошла Марфа Старицкая. Андрей и Дарьюшка вскочили, а игуменья подошла к ним. Андрей низко склонился в поклоне перед бывшей королевой Ливонии, коснулся рукой пола, выпрямился со склоненной головой. Матушка Марфа трижды перекрестила его и протянула руку ладонью вниз. Андрей с превеликим почтением осторожно коснулся губами царственной десницы.
      - Здравствуй, полковник Грязной, - раздался знакомый резкий, почти не женский    голос.
      Андрей краем глаза увидел, как просияло лицо Дарьюшки от гордости за жениха. Матушка Марфа уселась в большое золоченое кресло рядом с резным столом. Дарьюшка тут же поставила перед ней низкую скамеечку для ног.
      - Сестра Анисья, ты ступай, - приказала игуменья.
Монахиня низко поклонилась и засеменила к двери.
      - Дарья, ты тоже оставь нас.
Дарьюшка с поклоном удалилась и плотно закрыла за собой дверь.
      - Садись, сын мой. Я была у князя Андрея Голицына, он говорил про Клушино, про       тебя.
Дарьюшка умолила ее съездить к князю! – радостно подумал Андрей. А матушка Марфа продолжала.
      - Теперь ты скажи мне про мир с гетманом Жолкевским, который вы подписали в Царевом Займище. Воевода Григорий Валуев еще не пришел в Москву с тем договором.
      Андрей как мог короче рассказал о договоре. Матушка Марфа слушала его молча, не перебивала. Когда он закончил, она резко поднялась, прошла по палате из угла в угол, снова села, помолчала. Андрей с тревогой думал, знает ли матушка Марфа о мучительной смерти архимандрита Иоасафа в Пафнутьевском монастыре. Ведь она глубоко уважала троицкого игумена, это она с архимандритом Иоасафом устроила побег Дарьюшки с отцом из узилища Степана Кошкина и из осажденной Троицы. Без ее помощи отец Иосиф погиб бы мучительной смертью в пыточном застенке, и один Бог ведает, что сталось бы с Дарьюшкой, да и с ним самим. Матушка Марфа написала письмо князю Сапеге с «небольшой просьбой»: пропустить беглецов через польский лагерь беспрепятственно. Светлейший князь Ян Сапега выполнил эту небольшую просьбу бывшей королевы Ливонии. Но враг остается врагом, прошло чуть больше полгода с тех дней, и вот Сапега зверски казнил архимандрита Иоасафа. Нет, Андрей чувствовал, что не сможет передать черную весть матушке Марфе. Пусть она узнает об этом от кого-то другого.
Матушка Марфа, наконец, заговорила.
- Григорий Валуев – из древнего дворянского рода, он мудрый державный муж, - твердо сказала она. – Выходит, теперь у нас государем королевич Владислав. Что ж, это лучше всего. Выборные цари из бояр разорили народ, растерзали государство на куски. Однако король Сигизмунд не отправит молодого сына в Москву, захочет сам править у нас. Отсюда предвижу многие бедствия. Вор уже взял Каширу, идет на Коломну. А где гетман Жолкевский сейчас? Где королевское войско?
      - Я слыхал, гетман поехал к Смоленску к королю с договором. А его войско ведет на Москву пан Зборовский. Впереди поляков идет воевода Валуев со своим войском. Я опередил       их дня на три, от силы на четыре.
      - Один день уже прошел.
Матушка Марфа вроде бы рассуждала, но голос ее звучал все так же резко. Она опять задумалась. Андрей терпеливо ждал. Хотя монашеский сан лишал всякой надежды эту последнюю законную претендентку на русский престол, бывшую королеву Ливонии тревожила судьба России. Его самого будущее отечества тоже волновало, но сейчас он гораздо больше беспокоился о Дарьюшке, об их общей судьбе. Будто уловив его мысли, матушка Марфа все так же резко проговорила:
    - Ты, сын мой, приехал за своей невестой.
Она не спрашивала, она утверждала. Андрей прокашлялся, но заговорить ему опять не дали.
      - Я сама вижу, теперь твоей невесте надобно более надежное убежище. Мой монастырь вот-вот займут воры или поляки. С поляками я сумею справиться, а вот воры... С Вором, я знаю, идет князь Ян Петр Сапега, однако он ненадежен.
      По ее бесстрастному лицу мелькнула легкая тень. Андрей понял, что она знает о смерти архимандрита Иоасафа от руки светлейшего князя. Игуменья опять задумалась, и он решил вмешаться.
      - Я...…- начал было он, но матушка Марфа опять бесцеремонно перебила его.
      - К твоим родителям ее нельзя отправить. Не положено обычаями православными невесте жить с родителями жениха, До венца это грех. К их родичам ей тоже нельзя. Да и во всей Москве ей убежища не будет. Москву скоро займут солдаты короля Сигизмунда, начнутся большие неурядицы. В сельских вотчинах еще опаснее, там нет никакой защиты. Вот что, полковник. Придется Дарью отправить куда-то подальше, куда не дойдут ни поляки, ни воры.
      Она ненадолго задумалась и снова заговорила, будто все уже решила и за Дарьюшку, и за Андрея.
      - В Нижнем Новгороде игуменствует в Зачатьевском женском монастыре моя двоюродная тетка, вдовая княгиня Репнина. Нижегородцев все эти годы Бог миловал, ни Самозванец, ни Вор, ни разбойники туда не добрались. В Казани Дарья тоже может спокойно прожить этот год в монастыре Успенья Пресвятой Богородицы, у игуменьи Аграфены, вдовы князя Андрея Шереметева. В Перми игуменствует моя двоюродная сестра вдовая княгиня Анна Мстиславская. В Перми спокойней, чем в Нижнем и в Казани.
      Андрей слушал твердые слова матушки Марфы и холодел. Отправить Дарьюшку на целый год за тридевять земель? Одну, к незнакомым людям? В далекий Нижний? В Казань к татарам? В дремучую Пермь? А матушка Марфа продолжала изрекать.
      - Мешкать нельзя, полковник. Сам говоришь, у нас в запасе дня три, а то и два, потом подойдут польские солдаты. Лучше всего Пермь, туда никакой супостат не доскачет.
      - Далеко! – вырвалось у Андрея.
Матушка Марфа впервые на его памяти чуть заметно улыбнулась.
      - Зато надежно. Ладно, полковник, придется везти твою невесту в Нижний. У тебя с собой стрельцы есть?
     - Восемь даточных.
      - Хватит. От разбойников отобьются, а против настоящего войска и всего твоего полка мало.
Матушка Марфа говорила так уверенно, что Андрей поверил ей и в душе согласился, что лучше всего Дарьюшке пересидеть этот год в Нижегородском Зачатьевском монастыре.
      - Твои даточные надежные?
      - Я сам поеду!
      - Тебе нельзя, полковник, - еще более резко сказала матушка Марфа. – Что за суженые, которые за год до венца не расстаются!
      У Андрея вырвался глухой стон.
      - Терпи, сын мой. Даточные твои надежные, не убегут к Вору?
      - Не убегут.
Андрей верил Николаю. Отцовский конюшенный не предаст сам и удержит в руках остальных даточных. Но как не хотелось отправлять сиротку Дарьюшку нивесть куда, в неведомое! Однако матушка Марфа права. К Москве скоро подойдет польское войско, с Оки на Москву движется Вор, дабы опрередить соперников. В самой Москве вот-вот вспыхнет бунт против Шуйских, если уже не вспыхнул. Сторонники Шуйских встанут против королевича Владислава. В стольном городе неизбежно польется кровь, и немалая. Во всей Москве не останется спокойного места ни в княжеских теремах, ни в монастырях.
      - Ну, что, сын мой? – резкий голос матушки Марфы вернул его в монастырскую палату. – Нижний? Я пошлю с Дарьей еще трёх монахинь. Сестра Анисья тоже поедет с ней.
     Он встал и низко поклонился мудрой игуменье.
Дарьюшка выслушала решение о переселении в Зачатьевский Нижегородский монастырь к игуменье матушке Анне Репниной довольно спокойно. Она лишь чуть побледнела и с тревогой посмотрела на Андрея.
      - Так лучше будет, Дарьюшка, - сказал Андрей.
      - Хорошо, матушка Марфа, - тихонько проговорила Дарьюшка.   
Игуменья встала.
      - Пойду распоряжусь, чтобы полковника и его стрельцов разместили на ночь. Вы ждите меня тут.
      Она вышла из палаты и затворила за собой дверь. Дарьюшка и Андрей бросились в объятия друг другу.
      - Прости меня, - пробормотал Андрей после долгого молчания. – По другому никак не выходит.
      - Не тревожься за меня, миленький, - прошептала Дарьюшка. – Я верю, Господь сохранит нас с тобой и нашу любовь. А я всегда буду ждать тебя.
      - Я провожу тебя до Яузских ворот! – воскликнул Андрей.
      Глаза девушки радостно засияли.
      А матушка Марфа все не возвращалась.



  Свержение царя Шуйского

      Москва бурлила и кипела. Когда Андрей с даточными сопровождал возок с Дарьюшкой и монахинями к Яузским воротам, они с трудом продвигались по Белому городу, и он не раз пожалел, что не поехал вокруг Белого города через Земляной город. Сразу за Пречистенскими воротами путь им преградила немалая толпа. Москвичи с разинутыми ртами слушали бородатого мужика, а тот надорванным голосом выкрикивал слова с грамоты, которую держал обеими руками перед глазами.
      - Оставьте боярского царя Василия! Мы оставим своего царя Дмитрия Ивановича! Выберем истинного царя Руси и Литвы!
      - Это от Вора посол, - озабоченно проговорил Николай. – А ведь, боярин, смотри, - слушает народ воровского посла!
      И в самом деле, бородача слушали смирно, толпа одобрительно гудела.
На Волхонке им пришлось пробиваться сразу через несколько кучек народу. Над одной возвышался ополченец в синем кафтане, из широко разверстого рта несся его басовитый крик.
      - Хватит боярского царства! Нацарствовались! Войско загубили! Долой Шуйского! Никаких бояр! Королевич Владислав! Древнего царского рода! Гедиминович!
      Ополченцу тоже внимали благосклонно. А рядом в другой куче народа шла нешуточная свалка. Одни москвичи пытались стащить крикуна в польском кунтуше с бочки, другие отгоняли их, сам крикун ловко отбивался ногами и без устали голосил:
      - Князя Ивана Павловича на царство! Он пресечет смуту!
      - Это какого же князя Ивана Павловича? – недоуменно спросил Николай.
     - Сапегу, - усмехнулся Андрей. – Князя Яна Петра Сапегу.
Николай озадаченно покрутил головой и только хмыкнул. А в середине следующей толпы стоял на телеге коренастый мужик в богатом кафтане из легкой зеленой ткани, явно из приближенных какого-то влиятельного князя, и неистово вопил:
      - Князя Василья Голицына! Москвичи, братцы, князя Василья Голицына на царство! Гедиминович! Старинный царский род!
      На Воздвиженке опять выкрикивали королевича Владислава, а на Охотном ряду толпа мужиков в простой одежде вразноголосицу орала:
      - Дмитрия Ивановича!
      - Царь Дмитрий за народ! Он искоренит злодеев бояр!
С Лобного места сразу два горластых крикуна надрывались на две стороны, а вокруг волновалась и шумела разгоряченная толпа.
      - Смотри, боярин, - обратился Николай к Андрею. – Никак, Ляпуновы!
Прямо в их сторону с Лобного места неистово кричал зычным голосом коренастый, плечистый мужчина в дворянской одежде.
      - Долой Шуйских! Хватит! Нацарствовались!
      Наконец, даточные и возок через Ильинские ворота выехали на Воронцово поле и вскоре оказались на Владимирской дороге за Земляным валом. Настало время прощаться. Возок остановился, из него вышли три монашенки и с ними Дарьюшка. Лицо ее побледнело, она смотрела печально. Монашенки опустились на колени и принялись креститься и кланяться в землю на золотые купола церкви, которые виднелись из-за вала. При монашенках и даточных Андрей не решился обнять суженую. Они стояли лицом к лицу и неотрывно смотрели друг на друга.
      - Прости, Дарьюшка, - негромко сказал Андрей. – Ты сама видала, в Москве нет покоя. Прощай. Я приеду за тобой.
      - Прощай, Андрюша, - чуть слышно прошептала девушка. – Я буду ждать тебя, миленький.
      - Андрей подсадил ее в возок, низко поклонился ей и монашенкам, закрыл кожаный полог.
      -С Богом, братцы! Николай, брат… - голос его прервался.
      - Не тревожься, боярин. Бог даст, на третий день вернемся. Прощай.
Возок и верховые даточные уже скрылись за купой деревьев на повороте дороги, но Андрей все не мог заставить себя повернуть назад. Уже в который раз он отправляет Дарьюшку неведомо куда, к чужим людям. Наконец, он вздохнул и тронул Воронка.
       ...- Ну, здравствуй, герой!
      С нарочитой суровой усмешкой отец обнял сына, они троекратно облобызались. Андрей с изумлением увидел, что глаза отца подозрительно заблестели влагой. Отец снял руки с       его плеч, поспешно повернулся к жене.
      - Твой черед, Елена Борисовна!
Матушка повисла на шее сына. Андрей удивился, какая она маленькая и легкая.
      - Андрейка! Сынок мой! Живой вернулся! Князь Андрей Голицын такие страсти рассказывал! Мы к нему ездили про тебя узнать. Не пущу больше тебя ни на какую войну!
      - Ладно, мать. Чего уж там сырость разводить, - бодрился отец. – Гордиться надо! Наш сын геройский воин. Полковник! Всех крылатых гусар у гетмана перебил! Почетный мир с ним подписал!
      От похвалы Андрей густо покраснел. Смеется, видно, отец.
     К вечеру собрались гости. Приехал дядя Александр с женой Софьей Павловной и с двумя сыновьями-отроками, Иваном и Михаилом. Неожиданно явился дядюшка князь Григорий Борисович. Власть Шуйского ослабла, с ним после Клушина никто не считался, и дядюшка решился нарушить суровый царский запрет. С ним приехал его брат, князь Иван Борисович с княгиней Анастасией, с дочерью Пелагеей, девицей на выданье и с сыном Леонтием, семнадцатилетним юношей.
      Пока слуги готовили стол, двоюродные братья обступили Андрея. Отроки смотрели на геройского полковника с открытыми ртами, просили показать колесцовую пищаль и боевую саблю. Андрею пришлось опоясаться саблей, засунуть пистолеты за пояс и навесить пищаль.
     - Уж ты! – с уважением восхитился Иван. – А сабля не застрянет в ножнах?
Вместо ответа Андрей одним движением выхватил саблю, крутнул ее над головой и, не глядя, бросил в ножны.
      - А как это ты попадаешь в ножны, ты же не глядел? – не верил Иван.
      - Уметь надо! – усмехнулся геройский полковник.
      - Дай попробовать!
           - Нет уж. Ты поначалу с палкой поучись. Не то все пальцы отрежешь. Я знаешь, сколько учился с деревянной саблей, и то с настоящей потом ведро крови пролил.
      Иван отстал от сабли и вцепился в другое.
      - Ты, брат, много гусар убил? – допытывался он.
      - Правда, что у них копья по три  сажени? – приставал отрок Михаил.
Леонтий старался держаться с достоинством, и хотя глаза у него блестели жадным любопытством, и он шумно дышал, однако глупых вопросов не задавал. Подошла, не вытерпев, и Пелагея. Мило порозовев, она спросила:
      - Братец, поди страшно было?
      - Конечно, страшно, - сознался Андрей. – Только бояться некогда. Главное, чтобы стрельцы палили дружно и быстро заряжали.
Пелагея глубоко вздохнула.
      - У гусар такие красивые плюмажи на шлемах. Белые крылья за спиной, будто у ангелов. И усы тоненькие, не как у наших.
      Матушка увела обеих женщин и девицу на свою половину. Леонтию и отрокам дозволили сесть за большой стол, хотя в самом конце, отдельно от взрослых.Леонтий остался этим весьма недоволен и насупился. За столом сначала говорили о постыдном разгроме московского ополчения под Клушином, о договоре воеводы Вадуева с гетманом Жолкевским. Поднимали кубки за здравие молодого стрелецкого полковника. Дядюшка князь Григорий Борисович быстро охмелел, видно, в своей вотчине он чрезмерно пригублял троицкие настойки и наливки.
      - Конец державе! – громко жаловался он. – Полный разор. Такого никогда не бывало. Царь бездельный, его бояре рвут Русь на куски. Пока я сидел в Троице, мою Знаменку отдали боярину Хвостову. Это как же понимать? Я сам окольничий боярин, а вотчинников не жалую. Нет, не жалую.
      - Не горюй, свояк, - утешал его отец. – Бывало и хуже на Руси. Выдюжим. Ляпуновы поднимают москвичей, вот-вот сбросят Шуйских, мы выберем на царство Владислава, подпишем мир с королем Сигизмундом. Кровопролитие кончится, наладим порядок.
      - Эх, дорогой мой затюшка, Петр Васильевич, - вздохнул князь Иван. – Твоими бы устами… Даром мы со сватом Александром чуть не два года сидели в Тушине? Чернь не примет Владислава на царство. Чернь идет за Вором. Для черни  он не Вор, а законный царь Дмитрий Иоаннович, сын Грозного царя Иоанна Васильевича, народного заступника. Чай, слыхал, что пишут Воры москвичам? Мол, оставьте царя Василия, а мы оставим своего царя Дмитрия и выберем истинного царя Руси и Литвы! А кого они выберут на Русь и Литву? Да того же своего Дмитрия Иоанновича!
      - Верно говоришь, князь Иван Борисович, - вступил в разговор дядя Александр. – Ляпуновы не сегодня-завтра скинут Шуйских. Царя Василия уже никто за царя не считает, разве что святейший Гермоген. Дай волю москвичам, - выберут на царство Вора. Ляпуновы набрали большую силу, москвичи слушают их. А Ляпуновы стоят за Вора. Одна надежда, - нет у москвичей одной головы. А князья Голицыны и Мстиславские тоже не лыком шиты. Выведут на вече свою дворню, напоят вином половину Москвы, вот и выкрикнут на царство того же князя Василия Васильевича, либо князя Федора Ивановича. Голицыны – Гедеминович, Мстиславские – Гедеминовичи, оба рода старинные, царские. После Шуйских народ не больно жалует Рюриковичей. Выберут Гедиминовичей. А по нам со свояком князем Иваном Борисовичем, что в лоб, что по лбу, при таких царях нам не видать наших поместий, последнее отберут вотчинники! Потому мы  служили в Тушине, чтоб руки вотчинникам укоротить, поместья сберечь.
      Дядя Григорий Борисович вдруг вскинул поникшую было голову и совсем трезвым голосом воскликнул:
      - Чего это мы, родня? У нас тут молодой полковник, герой! Он в Троицком сиденье ляхов без счета перебил и в Клушине всех крылатых гусар истребил, - о том князь Андрей Голицын сказывал. А крылатых гусар одолеть не шутка. Ну-ка, скажи, полковник, что молодые наши думают? Кого царем будем сажать?
      Все взоры устремились на Андрея. Отец довольно улыбался в густые усы с заметной проседью. Дядя Александр хитро кивал головой, мол, давай, племяш, поучи нас, дураков старых. Дядя Иван строго прищурил глаза и пристально смотрел на него. Юный Леонтий вытянул в нетерпении  шею, отроки Иван и Михаил опять раскрыли рты в ожидании мудрого слова от двоюродного брата, геройского полковника.
      Андрей слегка смутился, но лишь от неожиданности. Многие дни и ночи, в походе от Москвы, под Клушиным, в Царевом Займище, на обратном пути он напряженно размышлял над всем, что происходило в России, что он видел своими глазами. Он обумывал наказ князя Андрея Голицына, неторопливые рассуждения воеводы Валуева, слова гетмана Жолкевского, разговоры стрельцов, рассказ своего друга Юрко Донца. Теперь он мог говорить не с чужих слов, но от своего разума.
      - Не мне встревать в такой разговор, - начал он и помолчал в надежде, что старшие согласятся и не станут выспрашивать его. Однако уловка не удалась. Дядя Григорий Борисович хлопнул ладонью по столу.
      - Ты, Андрей, полковник, а не красная девица. Говори, племянник!
Андрей пожал плечами. Понравится кому, не понравится, а он скажет, что думает.
      - Вору царем не быть. Холопы и свободный люд за него, надеются на защиту от вотчинников бояр. Однако ни бояре, ни князья, ни поляки того не допустят, понятно, почему. Не выберут царем ни князя Голицына, ни князя Мстиславского, никого другого из князей и бояр. Другие князья и бояре не позволят никому из них возвысится над всеми. Я так разумею, сейчас посадят на царский престол королевича Владислава. Мы замиримся с королем Сигизмундом, это первая задача у нас. А там видно будет. Может, останется у нас царем Владислав, если примет православие и станет править по Русской Правде. А не примет – выберут кого другого. Из русских выберут, всем народом.
      Он замолчал и оглядел сидящих за столом. Все молчали. Отец кивал головой, глаза его улыбались. Князь Григорий Борисович опять стукнул кулаком по столу.
      - А я что говорил! – воскликнул он. – Слышу слово не юноши, но мужа! Полковник дело сказал! Из молодых, да умен гораздо!
      И он осушил немалый кубок.
Дядя Александр покачал головой.
      - Слов нет, умен ты, племянник. Да по молодости говоришь сердцем. А есть еще брюхо. Оно свое требует. В Москве войска тридцати тысяч, а надежды на него нет, стрельцам полгода жалованья не плачено, - шумят стрельцы. Князь Андрей Голицын привел от Клушина семь тысяч, - у Шуйского долг перед ними за два месяца. А стрельцам да ополченцам семьи кормить надо. Тридцать семь тысяч войска – эти тебе не шутка, страшная сила. Вот и получится, кто тряхнет мошной, тот и станет царем. 
      - Нет, свояк, - возразил князь Иван. – Наемники да поляки, - те не пойдут на битву, пока им не уплачено. А наши, - сам знаешь. В Тушине поляки и черкасы только и знали, что жалованье требовали, да селения русские зорили и грабили. Чернь же не жалованья ради за Вором пошла, - им справедливый царь дороже любой корысти. Не пришлось бы нам с тобой, свояк Александр, каяться перед государем Дмитрием Иоаннычем, да снова присягать ему.
      Утром на подворье пришел стрелец Сикавин из сотни Кирдяпина и позвал Андрея к воеводе Голицыну. Андрей не стал брать коня, князь Голицын жил неподалеку, у Покровских ворот, и они пошли пешком. Сикавин, опытный воин, еще с Троицкого сиденья, по дороге рассказывал: 
      - Мы вчера к обеду в Москву пришли. Думали, пойдем по домам, отмоемся в баньке, хоть с неделю хозяйством займемся. А к вечеру пришел посыльный от воеводы, тот полковников сегодня собирает с утра. Наш Кузьма не стал тебя на ночь глядя тревожить, а утром вот меня послал.
      - Как вы шли к Москве? Баловства на дороге много?
      - Баловства-то? Да особо не было баловства. Черкасы мельтешили по сторонам. Один раз, у Петрищева, чуть не налетели на нас. Кузьма построил полк, велел нашей сотне пальнуть поверх голов. Ускакали. Черкас - он молодец против овец, а против молодца –       сам овца.
      - В слободе тихо?
      - Какое там тихо. Жены убитых, прости, Господи, вдовы, - Сикавин перекрестился, - воют в голос. И кормильцев потеряли, и жалованья за них не получили. Стрельцы тоже недовольны. Жалованье-то нам Шуйские два месяца не дают. Шумят мужики.
      Мысль о том, что его полк два месяца не получал жалованья, с Царева Займища тревожила совесть Андрея, а со вчерашнего вечера, после слов дяди Александра он и вовсе потерял покой. Полковую казну они потратили до последней полушки, добычу у врага не взяли, сами потеряли обоз с нехитрыми припасами и с отцом Савелием,  жалованье царь платить не хочет. А полковая казна – забота полковника. Добывай деньги, где хочешь, а стрельцам ущербу не делай. Никудышний он еще полковник!
      Когда они пришли на княжеское подворье, Андрей велел Сикавину сидеть с караульными и ждать, - мало ли что. Сам он отцепил саблю, вынул из-за пояса оба пистолета, отдал старшему караульному и пошел в княжескую палату на второе жилье.
      В палате на польских резных креслах у стен сидели вокруг столавсе восемь полковников. Кроме Веденеева, Остакова, Хвостова, Рощина и Страшнова Андрей увидел двух новых, бывшего сотника Курицына из полка убитого Рощина, второго он не знал, видно Голицын поставил его взамен погибшего под Клушиным Овцына. Воевода молча ходил по палате из угла в угол. Когда вошел Андрей, он остановился и хмуро сказал:
      - Наконец изволил. Долго спишь, полковник Грязной.
Андрей вспыхнул, но Голицын махнул рукой.
      - Не вскипай. Садись. Ты славно исполнил свой долг у Клушина, однако почивать ныне недосуг.
      Князь остановился посреди палаты.
       - Вот что, господа полковники. Думали мы дать стрельцам отдых после похода, а не выходит. Гетман Жолкевский подошел к Москве, стоит с войском в Хорошеве, восемь верст от Земляного города. Гетман прислал грамоты Шуйскому и всем москвичам, что в Москву не войдет, если царь Василий отречется от престола, а москвичи присягнут королевичу Владиславу. Все города от Вязьмы до Волока Ламского уже присягнули Владиславу. А Вор занял Боровск, Серпухов, и Каширу, там горожане присягнули ему. В Зарайске воевода князь Дмитрий Пожарский сел в осаду. Зарайцы тоже хотели присягнуть Вору, однако князь принудил их затворить город, пока народ не выберет единого царя. Сам Вор стоит в Коломенском и собирается идти на Москву. И это не все. Донской атаман Заруцкий с двадцатью тысячами казаков занял правый берег Москвы-реки от Сетуни до Воробьевых гор. В Москве 40 тысяч войска, однако надежды на это войско нет, ополченцы, дворяне и стрельцы сильно шумят, требуют жалованье. Так что, господа полковники, отдыха нам не будет. Что порешим?.
      Князь сел в кресло и пристально смотрел на полковников. Полковники настороженно молчали. Первым заговорил Остаков.
      - Дозволь, князь Андрей?
      - Говори, полковник.
      - Жалованье надо выдать стрельцам. И вдовам убитых под Клушином. Стрельцы недовольны.
      Полковники одобрительно загудели. У Андрея немного отлегло от сердца, не один он в       долгу перед стрельцами. Воевода пристукнул кулаком по подлокотнику.
      - Будет жалованье! Мой брат, князь Василий Васильевич, говорил, думные бояре вчера приговорили взять деньги на жалованье войску из царской казны. Царь Василий сильно упирался, однако бояре настояли. Сегодня дьяки привезут мне деньги за неплоченное жалованье и на два месяца вперед. В том мое слово. Скажите стрельцам.
      - Это дело, - пробасил Веденеев.
      - А нам, господа полковники, опять за дело. Сегодня в Москве будет сумятица. Эти рязанцы, - князь поморщился, - братья Ляпуновы, Прокопий да Захар, мутят народ, мол, царя надо менять. Ну, Прокопий, тот  больше по ратному делу, а Захар – ох и говорун, мастер народу голову кружить. Не вышло бы большой беды. Все полки поставим следить за порядком в Белом Городе. Полковник Веденеев, ты поставишь стрельцов от Яузских ворот до Китай-города. Полк Хвостова – от Солянки до Варварки. Полковник Остаков – от Мясницких ворот до Неглинки, до Трубы. Полки Есипова и Рощина – вокруг Белого города. Полк Курицына – от Петровских ворот до Неглинки. А полк Грязнова – от Неглинки вокруг кремля до Боровицких ворот. Тебе, полковник Соломин, - тут незнакомый Андрею полковник кивнул головой, - сидеть в готовности в Яузской слободе. Караулы держать до утра. У кого начнется сумятица, - звать на подмогу соседний полк. Чуть что – извещать меня. Все понятно?
      - Это что же, князь Андрей Васильевич, - спросил Остаков, - одним нашим стрельцам караулить весь Белый город?
      - Не весь. И не одним. От Тверских ворот до Москвы-реки, против Жолкевского, стоит Григорий Валуев, у него шесть тысяч войска. Князь Мстиславский с ополчением, двадцать тысяч, занял Замоскворечье – против Вора, если полезет. Заодно и против Заруцкого, этот уж больно ненадежен. Его разбойники буянят на Воробьевых горах.
      - Дозволь, князь Андрей Васильевич? – спросил Андрей.
      - Спрашивай, полковник Грязной. Я говорил про тебя в Думе. Хвалили тебя думные бояре. В Царевом Займище гетман принял твой полк за все мое войско, потому и стал покладистым. Спрашивай.
      - Ты говоришь, Ляпуновы. А думные бояре как решают? Другие князья как думают?
      - Кто как думает, не знаю, - Голицын впервые улыбнулся. – После Клушина все они против Шуйских. А кого посадить на престол вместо царя Василия, - тут кто во что горазд. Я-то думаю, согласятся на королевича Владислава. Вместе с поляками мы уймем смуту и справимся с Вором. А дальше – один Господь ведает. Будем выбирать настоящего царя. Всем народом! Земским Собором!
      Эх, надо было Воронка взять! – сокрушался Андрей, когда вышел от князя. Он велел Сикавину бежать в Яузскую слободу и сказать Кирдяпину, чтобы собирал полк на караульную службу.
      - Ждите меня, - торопливо сказал он. – Я возьму коня и приеду.
      Воронку в этот день пришлось немало поскакать по Москве и вокруг кремля. Андрей привел полк к Лобному месту, сотню Мальцева поставил у храма Покрова на Пожаре, сотню Квасова – у Фроловских ворот кремля, которые теперь больше стали называть Спасскими. Сухотину достались Боровицкие ворота, Маслову – Никольские. Андрей на Воронке расставлял сотни и высматривал, где начинает кучковаться московский люд, чтобы поставить там самую надежную сотню Кирдяпина. А москвичи клубились вокруг всего кремля, постепенно собирались большими, взбудораженными толпами. Когда он в последний раз вернулся к Лобному месту, сотня Кирдяпина оказалось окруженной толпой и прижатой к самому помосту. Однако стрельцы не терялись, а Кирдяпин зубоскалил с особо ретивыми.
      -Почтенные, да мы же вас оберегаем! Вдруг Шуйские начнут усмирять бунт! Вот мы злодеев и охолодим!
      - Что-то мало вас против Шуйских! – беззлобно заметил торговый человек в ярко расшитой рубахе.
      - А мы – один на десяток тянем! – нашелся Кирдяпин. - Мы под Клушином всех гусар перебили, пока князь Дмитрий труса праздновал.
      Андрей спешился, оставил Воронка Николаю и пробился к самому помосту. Толпа при виде стрелецкого начальника насторожилась.
      - Братцы! Да что ж такое! – завопил кто-то в толпе.
      - Против нас Шуйские стрельцов пустили! – поддержал крикуна другой. 
      - Господа москвичи! Братцы! – громко крикнул Андрей. – Мы не против вас! Нас не Шуйские послали! Мы вас оберегаем от разбойного люда, от татей!
      Тут толпа дружно развернулась спинами к стрельцам и будто забыла про них. Андрей через головы увидал, как из Спасских ворот к Лобному месту идет кучка богато одетых людей. Впереди широко шагал, широкоплечий мужчина с короткой черной бородой,в голубом кафтане, блестевшим на солнце золотым шитьем. Рядом с ним, на полшага сзади держался настоящий великан, почти на голову выше, тоже в голубом кафтане, расшиым золотом. В середине группы Андрей разглядел нескольких священников, окруживших невысокого человека в белой с золотом церковной одежде, расшитой крестами, с белым клобуком на голове.
      - Ляпуновы! – зашумела толпа.
      - Вон впереди – Захар, а с ним – Прокопий! Ишь, богатырь!
      - Гляди, братцы, Федор Хомутов, Иван Салтыков!
      - Ходили сказать Шуйскому, чтоб уходил с престола!
      - Видно сорвалось! Не хочет Шуйский с царства уходить!
      - Смотри, смотри! Сам патриарх!
Толпа почтительно расступилась, группа людей во главе с братьями Ляпуновыми прошла к Лобному месту, поднялась на помост. Москвичи шумно приветствовали неистовых рязанских выборных воевод, в воздух полетели шапки. Захар Ляпунов шагнул к самому краю помоста, поднял обе руки, потряс ими и что-то громко крикнул. Однако из-за шума Андрей не услышал его слов. Он повернулся к своим стрельцам.
       - Братцы! Стрельцы! – изо всех сил закричал он. – А ну разом: Тихо! Тихо!
      - Ти-хо! Ти-хо! - дружно заорала сотня стрелецких глоток.
      Толпа затихла. Захар Ляпунов благодарно махнул рукой Андрею, мол, молодец, полковник, и громко заговорил. Голос у него оказался могучий, настоящий воеводский голос, он разносился над всей площадью.
      - Москвичи! Православные! Были мы у царя Василия! Сказали ему: уходи! А мы уж сами о себе как-нибудь промыслим!
      Толпа опять разразилась воплями. Андрей уже собирался скомандовать стрельцам, однако рассудительные из москвичей быстро утихомирили крикунов. 
      - Царь Василий не хочет добром уходить! На меня кинжалом махал! – громогласно кричал Захар. – Я ему говорю: не тронь, не то разорву тебя руками на куски!
      Ляпунов опять потряс могучими руками над головой. Москвичи зашумели, захохотали. Такими руками можно и в самом деле разорвать человека, тем более, щуплого и трусливого Василия Шуйского.
       - Я не разорвал царя Василия! – гремел Ляпунов. – Чай, царь! Патриарх Гермоген за него вступился! Выбран Василий Земским Собором! Сгонять с престола его надо Земским Собором! Всем народом русским! Что скажете, православные? Будет у нас царем Василий!? Или долой его?
      - Долой! –взорвалась толпа единым ревом. В общем гвалте послышались пронзительные крики:
      - Поцарствовали Шуйские!
      - Хватит боярский царей!
      - Долой кровопивцев!
      На краю помоста рядом с Захаром Ляпуновым появился человек в раззолоченном церковном одеянии. Он что-то сказал Ляпунову, снял с шеи и поднял высоко над головой массивный золотой крест. Белый клобук на его голове ярко сверкал крупными самоцветами. Толпа узнала патриарха, затихла, многие повалились на колени, однако не все.
      - Патриарх!
       - Святейший Гермоген!
      Патриарх осенил толпу троекратным крестным знамением. Тут опустились на колени даже самые упрямые, закрестились. Над площадью стало совсем тихо.
      - Православные! – заговорил патриарх звучным, немного надорванным голосом. – Русские люди! Не дело чините! Ибо сказано в Писании: всякая власть – от Бога! Царь Василий помазанник Божий! Один лишь Господь всемогущий волен отставить государя от царства! Вас же смущают богоборцы! Немыслимо! Царя Василия волей Божьей избрал на царство Земский Собор! Опомнитесь, православные! Побойтесь гнева Господня! 
      В коленопреклоненной толпе раздались недоуменные возгласы, они становились все громче, множились. Москвичи стали подниматься с колен, отдельные крики превратились в неистовый шум. Голос патриарха потонул в общем гвалте. В толпе там и тут вспыхнули потасовки, то ли православные били богоборцев, то ли богоборцы урезонивали сторонников патриарха.
      - Православные! Ти-хо! – надрывался с помоста Ляпунов.
Андрей снова решил вмешаться и повернулся к стрельцам.
      - Братцы! Разом!
      - Ти-хо! Ти-хо! –рявкнули сто глоток.
Мощный мерный крик перекрыл шум.
      - Ти-хо! Ти-хо! Ти-хо!
Стрельцы вошли в азарт и голосили самозабвенно. Постепенно тишина восстанавливалась. Еще там и тут взлетали к небу крики, но вскоре прекратились и они. Захар Ляпунов шагнул к самому краю помоста, поднял обе руки над головой.
      - Православные! Москвичи! Русские люди! Земский Собор! Нас тут мало! Надо собрать со всех городов! Идем к Серпуховским воротам! Там места хватит! Будем сгонять Шуйских! Всем народом! Все к Серпуховским воротам! Зови всех к Серпуховским воротам!
      Огромная толпа, плотно забившая Красную площадь, заволновалась. Сначала медленно, поодиночке, потом жиденькими струйками люди потянулись от Лобного места мимо храма Спаса на Пожаре к Москворецкому мосту на Ордынку. Вскоре уже вся толпа двигалась к Москве-реке. Великан Прокопий Ляпунов нагнулся и громогласно позвал:
      - Полковник!
Кирдяпин толкнул Андрея в бок.
      - Тебя, голова.
Андрей повернулся к помосту.
      - Я – полковник Грязной.
      - Выручай, полковник Грязной. Веди стрельцов к Серпуховским воротам. Там будет разный народ. И от Вора, и от Заруцкого. Не допустить крови! 
      - Хорошо, воевода.
      Ляпуновы со спутниками сошли с Лобного места. Андрей заметил, что они плотно обступили патриарха, тот слабо взмахивал руками, вроде даже упирался, но его влекли к Москворецкому мосту.
      - Кузьма! – обратился Андрей к Кирдяпину. – Пошли одного стрельца к Мальцеву, другого к Квасову, пусть ведут свои сотни к мосту. Мы их там подождем. Еще одного пошли к Сухотину, он у Боровицких ворот. Тут за старшего Софрон останется, пускай они с Масловым пошлют караулы по десятку вокруг кремля. Москва двинулась к Серпуховским воротам, тут народу почти не осталось, справятся. И еще одного - бегом к воеводе Голицыну, пусть расскажет ему, что тут делается. А мы с тобой - к Серпуховским воротам.
      Трое стрельцов кинулись в разные стороны. Четвертого Андрей задержал.
      - Серафим, скажи князю Голицыну. Мол, с тремя сотнями я пошел к Серпуховским воротам, там Ляпуновы собирают народ, будут сгонять царя Василия с престола. Они увели с собой патриарха Гермогена. У кремля остались сотни Сухотина и Маслова. Думаю, тут передряг не будет. Скажи, полковник просит подмоги к Серпуховским воротам. Там соберутся казаки - и воровские, и от Заруцкого. Всякое может быть. Все понял, Серафим?
Стрелец подумал, поморгал глазами, кивнул головой.
      - Понял, полковник.
      - Ну, беги. Одна нога тут, другая там.
Сотня Кирдяпина рысью добежала до Москвы-реки, вскоре туда подошли сотни Мальцева и Квасова.
      - Поднять полковое знамя и сотенные знамена! – приказал Андрей. – Братцы! Идем к Серпуховским воротам. Там собирается народ, будут сгонять Шуйского с престола. Придут черкасы от Вора и казаки от Заруцкого. Может получиться свалка. Держаться сотнями, не терять никого их виду. В случае чего давать знаменами знаки. До пальбы ни к каком случае не доводить. Я буду с сотней Кирдяпина. За мной, братцы!
      По наплавному мосту из бревен стрельцы перешли на Большой остров, оттуда по такому же Малому Москворецкому мосту перебрались на Ордынку и быстро двинулись в сторону Серпуховских ворот. Андрей широко шагал впереди с Воронком в поводу. Он свято выполнял данную еще в Троицком сиденье клятву ни в чем не выделяться из стрельцов без особой надобности. Когда шагаешь вместе со стрельцами на своих двоих, лучше понимаешь, каково приходится всем. А с высоты седла многое видится иным.
      Возле Серпуховских ворот у Земляного вала колыхалась и гудела огромная толпа. Проворные москвичи успели оповестить всех встречных и поперечных о народном вече. В толпе выделялись кучки казаков в ярких жупанах и рубахах, там и тут Андрей видел блестящие железные польские шлемы с высокими пучками перьев. В середине толпы умельцы успели соорудить помост из крепких досок на высоких бочках, на этом помосте стояли десятка полтора богато одетых людей. Вот уже месяц над Москвой стояла неимоверная жара, однако многие на помосте потели в шубах и высоких горлатных шапках.
      Стрельцы пробились поближе к помосту. Андрей разглядел обоих братьев Ляпуновых и патриарха Гермогена. Прокопий Ляпунов тоже увидел стрельцов, узнал Андрея, помахал ему рукой, мол, держи порядок, полковник. Андрей послал сотню Квасова вправо от помоста, сотню Мальцева – на левую сторону. Наказал обоим сотниками держать сотенные и полусотенные знамена высоко и следить за полковым знаменем. В случае чего давать знаки знаменем, а если начнется явный непорядок, кричать: Святой Сергий! Сам он с сотней Кирдяпина остался прямо против помоста.
      А над толпой разносился надрывный голос патриарха.
      - Когда Бог избавил Израиль от рабства, он поставил над ним царем Моисея! Бог помазал дух Моисея!  Бог назначил Моисея для исполнения воли Своей! Как могущественно помазанье Божие! Сила Божия исходит через царя и движет человеками! Царь Василий есть помазанник Божий! Царь есть начальник над всеми начальниками! Ибо всякая власть от Бога! Великий грех идти против помазанника Божьего! Ибо сие значит идти против Бога!
       У патриарха от натуги перехватимло горло, он закашлялся долгим сухим кашлем. Толпа непочтительно загудела. Собравшиеся явно не разделяли воззрения святейшего Гермогена на святость власти царя Василия. Послышались крики:
      - Шуйские царство разорили!
      - Войско загубили без чести!
      - Царь Василий Троицу ограбил, как тать!
      - Долой боярское самовластие!
Захар Ляпунов шагнул к краю помоста.
      - Святейший Гермоген говорит не от себя! Он говорит от царя Василия! – разнесся над толпой его зычный голос. – Первый помазанник Божий, царь всея Руси Иоанн Васильевич Грозный изрек! И в Писании сказано! Не подобает священникам царское творить! Нигде не найдено, чтобы не разорилось царство, руководимое попами! Боярский царь Василий радеет за одних лишь бояр! Бояре же везде сеют неправды и нестроение! 
      Над толпой прокатился одобрительный гул. Ляпунов воздел обе руки, и когда шум малость утих, продолжал.
      - Бояре жителей себе сотворили, как рабов! Своих же рабов сделали над нами господами! Мзду собирают себе безмерно! Всё творят бояре по мзде! Царя Василия бояре избрали ради своей корысти! Вы, люди русские, имеете волю от Бога! Отриньтесь от неправедного боярского царя! Ибо растащат его бояре державу нашу по своим вотчинам! Прочь Шуйских от престола царского!
      Толпа опять разразилась восторженными криками. Тут и там из общего гама вырывались возгласы:
      - Истомили бояре народ!
      - Согнать Шуйских с престола!
      - Отставить царя Василия!
Однако кое-где слышалось иное.
      - Святитель правду изрек!
      - Москва – не Земский Собор!
   - Грех гнать помазанника Божьего!
Рядом с Захаром Ляпуновым встал высокий, широкоплечий мужчина в богатой одежде, поднял руку. Москвичи узнали его.
      - Князь Иван Воротынский!
      - Свояк царя!
      - Слушай князя Ивана!
Князь Воротынский голосом не уступал Ляпунову.
      - Православные! Люди русские! Царя Василия поставил Земский Собор! Вся земля поставила! Отставить его может лишь вся земля! Кто тут, кроме москвичей! А ну, подай голос!
      Тут же с разных концов понеслись крики:
 - Рязань!
      - Серпухов!
      - Тверитяне мы!
      - Коломна!
      - Ростов Великий!
Когда выкрики смолкли, князь Воротынский отвесил толпе поясной поклон.
      - Выходит, тут собралась вся русская земля! Со всех городов! Земский Собор! Мы вольны отставить неугодного царя! И выбрать народного государя! Истинного!
       - А-а-а!!! – взревела толпа.
Андрей видел, что Ляпунов и Воротынский разожгли людей по полного самозабвения. Он и сам чувствовал в себе порыв тут же идти в кремль и свергать с престола неправедного боярского царя, радетеля вотчинников. Он усмехнулся и посмотрел на сотенные знамена Квасова и Мальцева, знамена стояли прямо, значит, все вокруг помоста спокойно.
А на помосте Воротынский и Ляпунов посмотрели друг на друга, князь сделал рязанцу приглашающий жест рукой и отступил назад. Ляпунов поднял руку.
      - Православные! – загремел его мощный голос. – Вольны мы отставить неправедного       царя?
      - А-а-а!!!
      - Вольны!
      - Долой Шуйских!
      - Люди русские! – Луженая глотка Ляпунова перекричала неистовый шум. – Согласны вы отставить от престола царя Василия Шуйского!? Кто согласен, кричи: долой!
      - Долой! Долой1
Крики слились в единый рев, Ляпунов и все на помосте терпеливо ждали. Наконец, гвалт постепенно стих, и тут послышались другие возгласы. В толпе оказались и несогласные.
Ляпунов услыхал их и снова закричал:
      - Кто желает царя Василия? Кто желает, кричи: Василий!
      Возник невообразимый шум. Каждый из несогласных выкрикивал имя своего избранника, и расслышать что-либо оказалось невозможно. В разных концах толпы снова возникли потасовки. Ляпунов опять воздел обе руки и стал ждать тишины. Нескоро, но относительная тишина настала снова.
       - Братцы! Православные! – возвысил голос Ляпунов. – Так дело не пойдет! Нынче мы одно дело делаем! Будет у нас царь Василий и дальше? Или долой царя Василия? Нового царя выберем завтра!
       Вся округа взорвалась таким ревом, что Андрей понял: скоро придется вмешаться. Вокруг раздавались крики и вопли. Из общего несусветного шума выделялись пронзительные возгласы.
      - Сколько народу люто казнил, которые за Дмитрия Иваныча!
      - За недоимки шкуру спускал с людей! За мертвых брал, ирод!
      - Бориска царевича Димитрия зарезал, а Шуйский клятву преступил, выгородил       убийцу!
      - Юрьев день совсем отменил!
      - Большого воеводу Ивана Исаича клятвопреступно казнил! Все войско его мучительной смерти предал!
- Святую Троицу ограбил, разбойник! Сидельцы отстояли Троицу, в царь ограбил!
      - С брательником войско загубил в Клушине!
      - Сноха князя Скопина отравила зельем!
Где-то рядом с Андреем раздался могучий голос:
      - Вольных казаков раздать боярам хочет!
      Андрей посмотрел на помост. Ляпунов что-то говорил Воротынскому, тот пожал плечами, обернулся к невысокому плотному боярину с окладистой рыжеватой бородой. Андрей узнал думного боярина князя Ивана Мстиславского. Тот помотал головой. Ляпунов подошел к другому боярину, потянул его за рукав раззолоченного кафтана, но и этот отрицательно качнул головой и высвободит руку. Его Андрей тоже узнал, это брат воеводы Андрея Голицына, думный боярин князь Василий Голицын. Все понятно, усмехнулся Андрей. Думные бояре не желают царя Василия, иначе бы не пришли сюда, однако по новому царю у них нет согласия. Больше ждать нельзя. Он повернулся к стрельцам, взял у знаменного полковое знамя и три раза махнул им справа налево. Сотенные знамена с обеих сторон помоста повторили его знак. Андрей крикнул окружавшим его кирдяпинским стрельцам:
      - Братцы! Разом! Ти-хо! Ти-хо!
      - Ти-хо! Ти-хо! - загремело вокруг.
Стрельцы Мальцева и Квасова подхватили крик. Над толпой понеслись мощные мерные крики:
      - Ти-хо! Ти-хо! Ти-хо!
Крикуны в толпе, наконец, догадались, что им не перекричать стрельцов, и перестали голосить. Захар Ляпунов на помосте поднял руки. Андрей махнул знаменем и стрельцы замолчали.
      - Люди русские! – раздался голос Ляпунова. – Надо решать! Пока мы тут мешкаем, царь Василий соберет своих приспешников! Затворится в кремле! Тогда он опять останется царстве престоле! Снова польется русская кровь! Православные! Помните! В Хорошеве, на Поклонной горе стоит литва! В Коломенском стоит Вор! Надо отставить царя Василия! Царство не останется сирым! Пока не выберем царя! Будет править царская Дума! Кто не хочет царя Василия, кричи: долой! Остальным молчок! Кто долой? 
      - Долой!
      - Долой!
      - Кому люб царь Василий? Кричи: Василий!
В разных концах послышались было одиночные крики: Василий! Василий! Однако вокруг сторонников царя Шуйского дружно замахали кулаками его противники, и крики «Василий!» смолкли.
      Ляпунов широко перекрестился.
      - Свершилось! Волей Земского Собора Василий больше не царь! Кончилось боярское царство! Православные, ура!!
      Андрею на этот раз показалось, что под его ногами явственно дрогнула земля. Перекрывая невообразимый шум, Ляпунов что-то крикнул, но даже с близкого расстояния его слова еле слышались.
      - Князь Воротынский и патриарх Гермоген пойдут к Василию Шуйскому! Сказать, что Земский собор отставил его от царства! Пусть уходит на свое подворье! Завтра на Лобном месте выберем истинного царя!



Пострижение
 
      Следующий день после «Земского собора» у Серпуховских ворот прошел довольно спокойно. Князь Голицын сдержал слово и утром войсковой казначей выдал полковникам стрелецкое жалованье за два месяца похода и на месяц вперед золотыми и серебряными монетами. Он выдал жалованье и на всех погибших под Клушином.
      Перед выходом в караул Андрей собрал сотников, раздал им жалованье в сотни Стрельцы заметно повеселели и собирались на службу охотно. Когда полк построился, Андрей рассказал задачу на сегодня
      - Берендейки снарядить полностью. Однако пищали в ход без моей команды не пускать. Будет сумятица, - разгонять зачинщиков рукоятками бердышей. Упаси Бог пролить хоть капля крови. Москва как бочка с порохом, одна искра, - и все полетит к чертям.
      - Стрельцы в других слободах тоже ворчат, - покачал головой Мальцев. Не всем воеводы дали жалованье. – Недовольны стрельцы. А ополченцев, говорят, совсем без жалованья оставят. Вон бутурлинским сказали, вы, мол, передались Сигизмунду, пускай Сигизмунд вам и платит. Народ шумит.
      - Так у нас воевода – князь Голицын, - с уважением проговорил Сухотин. - Его брат Василь Васильич – первый боярин в царской Думе!
      - Вот и выберем царем  князя Василия Васильевича! – воскликнул Квасов. – Без жалованья не останемся.
      - Эх, брат, - укорил его Кирдяпин. – Забыл, какой мир мы с гетманом подписали? Какому царю крест целовали? Владиславу! Вот и стой за свое целование. Это девки непотребные лезут к тому, кто деньгу даст.
      Отстраненный от престола Шуйский затаился на своем арбатском дворе. Москвичи собирались кучками и шумели, но без особого рвения. Красную площадь вокруг Лобного места опять битком заполнила огромная толпа, но из начальников никто не появился. После великого шума на Лобном месте появился патриарх Гермоген с несколькими иереями. Москвичи узнали святителя, крики быстро утихли.
      - Православные! – сорванным голосом хрипло прокричал патриарх. – Расходитесь по домам! Молите Господа отпустить вам великий грех бунта!  Против помазанника Божьего! Святая православная церковт не признаёт низложения законного государя Василия Шуйского! Я, предстоятель русской православной церкви, говорю вам! Наш государь – царь Василий!
      Само небо, казалось, задрожало от возмущенных криков многих тысяч глоток. Москвичей несказанно обидело небрежение к их воле, к воле Земского Собора у Смоленских ворот. Они приговорили царю Василию сойти с престола, все, как один человек, сказали Шуйскому «долой», а теперь сам патриарх говорит, что их слово, слово всей Москвы, всей русской земли ничего не значит. Патриарх продолжал что-то говорить, величественно воздевал руки, однако его уже не желали слушать.
      Андрей уже опасался, что стрельцам придется отбивать патриарха у буйного скопища, однако все обошлось. Москвичи – народ привычный ко всему. Пошумели, там и тут в толпе возникли потасовки, будто воронки водоворотов на глади широкой реки, однако поднять руку на патриарха всея Руси никто не решился, да и намерения такого всерьез ни у кого не возникало. Одно дело пошуметь, и совсем другое – пускать в ход кулаки, да еще против самого святителя. Через час москвичи излили все свое негодование в криках, поутихли и разошлись с гордостью: они отвергли слово самого патриарха! Они превыше всех и повинуются лишь Господней воле. Многие недоумевали, есть у нас царь или нет у нас царя, однако площадь опустела.
     На всякий случай, Андрей оставил полк в карауле вокруг кремля до позднего вечера. На ночь Андрей велел сотникам выделить по десятку в караулы и менять их каждые три часа. Днем его полку предстояло снова занять свои уже привычные места в Белом городе.
      Когда Андрей поздно вечером пришел домой, у отца опять сидели гости, все те же андреевы дядья, но на этот раз без детей и жен. Приехал из дальнего пронского поместья опальный средний брат отца, Тимофей Васильевич Грязной. Он «со товарищи» прошлой весной, когда Андрей сидел в Троице, затеял мятеж против царя Василия, однако царские послухи успели донести Шуйскому, прежде, чем дошло до дела. Заговорщики потерпели неудачу и разбежались по дальним деревенькам, затаились там. Царь из осажденной Москвы не стал их преследовать, да и не смог, если бы захотел. А теперь власть Шуйского настолько ослабла, что никто из его противников не боялся кары.
      Голодный Андрей набросился на обильное угощение и слушал умные речи старших. Беседа родственников шла, видно, уже долго. Сейчас говорил дядя князь Иван Борисович Долгорукий-Роща.
      - Ляпуновы и князь Григорий Шаховской обманули москвичей. Я сегодня видался с князем Григорием, он смеялся, мол, москвичи глупее неразумных ребятишек. Мнят себя умными, а обмануть их проще пареной репы, как простофиль. Они, де, не помнят своего крестного целования царю Василию, а мы своего царя помним, и будет у нас государем Дмитрий Иванович. Те слова князя Григория разошлись по Москве, народ сильно шумит.
      Пока гости глубокомысленно качали головами, князь Григорий Борисович, на удивление почти трезвый, обратился к отцу Андрея:
      - Зять мой почтенный, боярин Петр Васильевич, скажи ты нам, а что у вас в кремле говорят, о чем бояре думают? Мне в Княжевке невдомек, а ты каждый день ездишь на царскую службу в кремль.
      - В кремле разноголосица, - сказал отец. – Думные Бояре вот-вот раздерутся. Князь Василий Голицын метит на престол, за ним стоит его брат Андрей Васильевич, а за князем Андреем – стрелецкое войско. Вон мой сын, полковник, не даст соврать, князя Андрея Васильевича войско сильно уважает. И за Василь Васильичем идут многие, ибо Голицыны ведут свой род от великого русско-литовского государя Гедемина.
      - Не допустят Мстиславские Голицыных на престол, - покачал головой князь Иван.
      - Не допустят, - согласился отец. – Князь Федор Иваныч Мстиславский сам видит себя на престоле. Их род тоже идет от Гедемина. Сам он ныне поставлен большим воеводой над всем московским войском, стоит у Поклонной горы, силы у него побольше, чем у Голицыных.
      - А митрополит Филарет? Он что-то помалкивает, - поинтересовался дядя Тимофей.
      - Какое там помалкивает, - усмехнулся отец. – Филарет ласковый, тихонький с виду, да ухватистый, змеем вползает в души. Тому поддакивает, тому нашептывает, с тем поскорбит. Голицыным славит князя Василья, Мстиславским восхваляет князя Федора. Слыхал я, князю Шаховскому он на кресте клялся за Вора. Де, Дмитрий Иоаннович поставил его, Филарета, патриархом всея Руси, и он будет, как и прежде, служить государю Дмитрию Иоанновичу верой и правдой.
      - Ну и ну, - покрутил головой князь Григорий Борисович.
      - Вот и я говорю, Филарет себе на уме. А сам, чаю, намерен утвердить на престоле свой род Романовых. Сам-то он как чернец не может сесть на царство, так сына своего, отрока Михаила тихой сапой подвигает к царству.
      - Лукав Филарет, - подтвердил дядя Александр. – Вон сват князь Иван не даст соврать, в Тушине этот Филарет уж как лебезил перед Вором, а у самого явственный скрежет зубовный, что не может сам сесть на престол.
      - Ну, и кто у нас царем будет? – усмехнулся дядя Григорий Борисович.
Отец пожал плечами.
      - Полагаю, королевич Владислав. Воевода Валуев привез договор с гетманом, Москва его как героя встречала. И бояре никуда не денутся, согласятся с Владиславом. Сами они друг дружку к престолу не допустят, поместные дворяне царей из вотчинников не хотят, и народ не желает больше боярских царей. А кто еще? Вор? Так тут бояре в один голос, пуще всего опасаются они Вора и его черни. Вон, князь Иван Салтыков нынче сказал, мол, лучше служить королевичу, чем быть побитыми от своих холопов и в вечной работе у них мучиться!
      - А я вот, как въехал нынче в Москву, слыхал, - подал голос дядя Тимофей, - будто Шуйские силу свою собирают. И вроде патриарх за Шуйского твердо стоит, не признает его отстранения.
      Андрей тут же вспомнил появление Гермогена сегодня на Лобном месте, его призыв за Шуйского, возмущенные крики толпы.
      - Да, - подтвердил отец, - святейший недоволен отстранением Шуйского. Говорит, незаконное сотворили, помазанника Божьего согнали с престола воровски.
      - Ну, а Филарет? – снова спросил дядя Тимофей.
      - А что Филарет? Лукавец, он и есть лукавец, - усмехнулся отец. – Филарет и патриарху поддакивает. Хоть Гермоген занял его патриарший престол в Москве, однако после Тушина не осудил Филарета за лжепатриаршество у Вора, оставил ему митрополичий сан и ростовское митрополитство, выставил его мучеником за веру православную.
      Дядя Александр вдруг обратился к Андрею.
     - Скажи, полковник, что стрельцы говорят? А то мы тут царям косточки перемываем, а сила-то у войска, у стрельцов.
      Андрей торопливо дожевал кусок осетра.
      - Стрельцы стоят за воеводу Андрея Васильевича. Наши полки за него куда хочешь пойдут. Он нас под Клушином от позора спас, войско уберег. Сегодня вот жалованье за три  месяца выдал. Другие полки знают про это, тоже пойдут за Голицыным. Однако сам князь стоит за королевича Владислава.
      Дядя Александр задумчиво покивал головой и поднял брови.
      - Думаю я, король Сигизмунд III не отдаст своего сына в Москву на съедение нашим боярам. Сам захочет править на Руси. Посадить на престол Владислава,- это поставить государем на Руси Сигизмунда. Несогласных много наберется.
      - Князь Андрей Голицын тоже так думает, - сказал Андрей. – Но, говорит, сейчас это лучше, чем Вор и боярская усобица. Первым делом, - мир с поляками. Вместе с ними разбить Вора, вернуть беглых воровских холопов хозяевам. А там видно будет.
      - Умен князь Андрей, - промолвил дядя Александр, и за столом все закивали головами. – Умен и себе на уме. "Там" видно будет, говоришь? Вот «там» и станет у нас государем Василий Голицын.
      - В кремле многие думают, как князь Андрей, - заметил отец. – Понятно, не о Голицыных на престоле, а замириться с поляками и вместе разбить Вора. Каждому боярину охота сесть на престол, а перед Вором они забудут о распрях. До поры. Вон вчера князь Федор Мстиславский грамоту получил от гетмана Жолкевского. Тот пишет Думе от короля, чтоб  выдали им Шуйских и присягали Владиславу.
      - Против силы не попрешь, - хмуро сказал дядя Григорий Борисович.
      - Какая сила у гетмана?- удивился дядя Иван. – У него своих и двадцати тысяч не наберется. А в Москве – стрельцов и ополченцев тысяч сорок будет.
      - Гетман под Клушиным с десятью тысячами разбил сорок тысяч наших, - не удержался Андрей.
      Дядья дружно засмеялись, мол, прав молодой полковник. Дядя Иван добавил:
      - И у Сигизмунда под Смоленском не меньше сотни тысяч войска.
Смех смолк, а князь Григорий Борисович уже с хмельным упрямством продолжал, хотя язык у него начал малость заплетаться:
       –Вот и я своим умишком думаю, не в числе дело. Ныне Сигизмунду не до Москвы, на Москву он не пойдет, пока Смоленск не возьмет. А возьмет, - бабушка надвое сказала, что дальше получится. В Польше и Литве за Сигизмундом тоже не все стоят. Ему свой престол удержать надо. Королевский сейм отказал Сигизмунду в деньгах на войну с Москвой. Под Смоленском он на свои деньги воюет, а денежек маловато, и топчется он там уже без малого год. Вряд ли он после Смоленска пойдет на Москву. Особенно, если Москва присягнет Владиславу. Однако и нам без Сигизмунда не сдобровать. У Вора в Коломенском тысяч сорок, да у гетмана на поклонной горе тысяч двадцать. Москва меж двух огней, а у бояр наших распря. Вот я про что говорю. Не выстоять нам. Получится хуже Клушина.
      Он вдруг повернулся к Андрею.
      - Твоя невеста, племяш, слыхал я, в Новодевичьем? Говорили мне, гетман нынче вошел в Новодевичий. Увози невесту, пока не поздно.
      Отец засмеялся.
      - Да ты, шурин мой, князь Григорий Борисович, все позабыл. Увез Андрей невесту. В Нижний увез.
      - Ох, забыл я, - всполошился князь Иван. – Слыхал я, Дума собирается отдать Шуйскому Нижний в кормление.
      Сердце Андрея забилось. Если Шуйских сошлют в Нижний, там обязательно начнется сумятица. Эх, надо было соглашаться с матушкой Марфой на Пермь! Уж туда ни Вор, ни поляки, ни Шуйские не доберутся.
       - Ничего, сын. – упокаивающе проговорил отец. – Ляпуновы не пустят Шуйских в Нижний. Вот выберем царем Владислава, и Ляпуновы выдадут всех Шуйских Сигизмунду. Не доедет Василий до Нижнего.
      Рано утром Андрея разбудили сразу два вестника. Первым, едва открыв глаза, он увидал долгожданного отцовского конюшенного Николая. Тот широко улыбался запыленным, утомленным лицом с резкими морщинами.
      Андрей вскочил с постели и кинулся к Николаю прямо в исподнем.
      - Как Дарьюшка? – крикнул он.
      - Будь спокоен, боярин, - улыбался Николай. – Слава Богу, передали красну девицу с рук на руки игуменье матушке Анне. Приняли твою суженую, боярин, с честью, Матушка Анна сказала, будет держать ее при себе.
      - Слава Те, Господи! – от всей души воскликнул Андрей и перекрестился.
      Только тут он заметил, что в окошко льется яркий солнечный свет, услышал победный крик петуха со двора, бодрое ржание коня у крыльца. – В дороге все спокойно было?
      Николай ответил не сразу, лицо его посуровело.
      - Мы-то проехали спокойно. А так – кипит Русь. В Покрове народ, вроде, бунтовать собирается. Шумно было в Покрове. Владимир мы проехали спокойно, а в Гороховец даже не заехали, гороховцы затворились, не выпускают никого, не впускают, ждут царя Дмитрия Иоанновича. И в селах только и разговоров, что про законного государя Дмитрия Иоанновича.
      - Ждут Вора, - опечалился Андрей.
      Смута, проклятая смута вот уже сколько лет не дает людям спокойно жить. Как говорил Юрко, не смута на Руси, а война народная. Простой народ встал на бояр и боярских царей, которые растаскивают державу на вотчины. И дворяне идут против бояр-вотчинников, они поведут народ за собой, а потом закабалят тех, кто поверил им. В этой суматохе поляки намерены прибрать к рукам русскую землю и поживиться за наш счет. Нет покоя на Руси, и когда он настанет, один Бог ведает.
      - Ждут, - согласился Николай. - Смятение в народе, боярин. Народ не желает боярского царя, не желает поляков. Верят в Вора, да и то - черкасов его больно не жалуют. Черкасы народу хуже разбойников.
      - А в Нижнем как?
      - Особо не разглядели, мы как приехали, так и уехали в тот же день. Но вроде       спокойно.
      Вторым вестником оказался посыльный стрелец от князя Голицына. Воевода спешно созывал полковников. Андрей сам оседлал Воронка, взял Николая с даточными, хоть они зевали во весь рот после долгой дороги, и они рысью поскакали к князю Голицыну. По пути Андрей радостно думал, что он очень своевременно забрал Дарьюшку из Новодевичьего монастыря. До Нижнего сумятица не скоро доберется.
      Голицын сразу заговорил о деле.
      - Князь Василий Васильевич прислал мне весть. Шуйские не смиряются с отстранением Василия Ивановича. Собирают приспешников, хотят вернуть его на престол. Гетман вчера прислал князю Мстиславскому грамоту. Требует вернуть на престол Шуйского, пресечь бесчинства до избрания Владислава. Видать, для гетмана и Сигизмунда Москва без царя куда страшнее Москвы с царем Шуйским. Допускать этого никак нельзя. Дума приговорила постричь Василия в иночество. Ляпуновы с чудовскими монахами сегодня постригут его.
      - Князь Андрей, а что с его братьями? - спросил Веденеев. – они же не успокоятся.
      - И братьев постригут, - жестко сказал воевода, - и жен их. Князь Дмитрий по сю пору мнит себя наследником престола. Его в миру никак нельзя оставлять. А где двое, там и третий. Сделаем так. Я с полком Грязного пойду на Арбат, ко двору Шуйского. Там рядом у Смоленских ворот стоит воевода Валуев с войском, однако мало ли что. Шуйские могут собрать приспешников, и гетман не спускает глаз с Москвы, вдруг захочет  вмешаться. Валуеву может статься недосуг до Шуйских. Вчера чей полк отдыхал, твой, полковник Соломин? Ты поставишь караулы вместо Грязного вокруг кремля. Остальные полки – по своим местам. Смотреть в оба, Москва бурлит. Патриарх  Гермоген народ смущает, воры кишат в городе, наглеют. Не допустить бунта. Стрельцам взять полный припас. А пуще всего, не дразнить чернь, не допустить крови.
      Князь зорко посмотрел на полковников. Все они согласно кивали головами, и Андрей поймал себя на том, что тоже соглашается со всеми распоряжениями воеводы. Вчера он не лукавил, когда говорил дядьям, что стрельцы пойдут за князем Голицыным, куда он скажет. Из всех воевод одного Андрея Голицына так уважали в войске. Скажи он сейчас: пошли сажать на престол моего брата, князя Василия Васильевича, - и ведь пойдут! С радостью и верой пойдут. Но не говорит воевода таких слов. Понимают братья-князья Голицыны, что сесть на престол хоть и трудно, но можно. А вот удержать престол никак не получится. Много крови прольется. Бояре, поляки, казаки, чернь Вора, - не примут царем князя Василия Голицына, одного из богатейших вотчинников. Вот утихнет смута, тогда видно будет.
      Полк шел на Арбат через весь Белый город. Воевода ехал впереди на кауром коне, его окружала полусотня стражей на гнедых. За стражей двигались верхами недовольные, полусонные даточные с Николаем во главе, а за ними шагал Андрей в полном боевом снаряжении с Воронком в поводу. Следом шли пешие стрельцы с завесными пищалями на спине, с саблями на боку, с бердышами в руках. Перед выходом из слободы князь Голицын оглядел снаряженный полк, нахмурился, покачал головой, громко сказал:
      - Без приказа пищали не снимать, сабли не обнажать, бердышами не махать!
      У двора Василия Шуйского, несмотря на еще довольно раннее время, уже начинал кучковался молчаливый народ. Слухи по Москве разносились быстрее ветра, и люди спешили поглядеть, как неистовые рязанцы Ляпуновы станут постригать царя Василия в монахи. Люди увидали стрельцов, заговорили.
      - Смотри, стрельцы!
      - Выходит, и правда!
      - Эй, служивые! - крикнул кто-то бойкий. – Вы за Шуйских или за Ляпуновых?
      - Мы за вас, - тут же весело отозвался находчивый Кирдяпин. – Мы против озорства!
      - А правда, царя Василья в монахи постригать будут?
      - Про то нам не ведомо.
      Голицын подъехал к воротам, люди расступились. Перед полуотворенными воротами стоял десяток ополченцев с пищалями в руках.
      - Кто старший? – грозно спросил Голицын с седла.
      - Я, - шагнул вперед высокий ополченец.- А ты кто таков?
      - Князь Андрей Голицын. Давно тут стоите?
      - С третьих петухов.
      - Хозяин дома?
      - Дома, князь, где ему быть?. – Старший ополченец усмехнулся. – Нам князь Федор Иванович велел поставить тут караулы со вчерашнего вечера. Как царь Василий приехал из кремля, так и стоят наши караулы. Нам наказано никого не впускать, а паче того, - не выпускать.
      - Из других ворот он не мог уехать?
      - Никак не мог, князь. У всех ворот наши караулы. И на дворе два десятка наших, и снаружи у всей стены цепью стоят.
      - Князь Федор Иваныч Мстиславский не приезжал?
      - Пока не приехал. Обещал утром быть, да что-то все нету.
      В это время послышался приближающийся стук колес, сквозь него доносились громкие голоса. К воротам подъехали два крытых возков и пара телег. Из первого возка вылез знакомый Андрею невысокий и плотный князь Мстиславский. Старший ополченец выпрямился, взял пищаль на плечо.
      - Все тихо? – спросил Мстиславский у караульного.
      - Тихо, князь Федор Иваныч.
Мстиславский тронул коня, подъехал к Голицыну. Князья чинно поздоровались.
      - Будет ли князь Василий Васильевич? – спросил Мстиславский.
      - Не будет. Он меня просил привести стрельцов на смену твоим.
      - Много ли стрельцов?
      - Полк Грязного.
      - Ого, - уважительно усмехнулся Мстиславский. Он оглядел улицу и озабоченно       проговорил: - Что-то Ляпуновы мешкают. Ну, князь Андрей Васильевич, ставь стрельцов, я своих отправлю в замоскворечье, там тоже неспокойно.
      Голицын подозвал Андрея.
      - Поставишь сотню у ворот и сотню во дворе, остальных – вокруг ограды. Чтоб мышь не проскочила!
      Андрей велел Кирдяпину поставить сотню у ворот, а Сухотину – занять двор и ждать его, а сам с тремя сотнями и со старшим ополченцем пошел вдоль каменной ограды расставлять караулы. Старший ополченец снимал своих сторожей, Андрей заменял их стрельцами. Подворье Шуйского оказалось большим, массивная ограда тянулась чуть не на полверсты. В таком дворе за каменными стенами можно выдержать сильный приступ. Он наказал сотникам поднять сотенные знамена и смотреть в оба.
      Старший ополченец повел своих караульных в сторону Волхонки, к Москве-реке, Андрей обошел все подворье и с другой стороны подошел к Голицыну. Тот сидел на коне в окружении конных стражей. Стрельцы Кирдяпина и стояли у ворот плотной цепью, а в нескольких шагах перед ними колыхалась уже немалая толпа. Пока Андрей расставлял караулы, народу у двора Шуйских заметно прибавилось, телег и возков тоже набралось больше десятка. Увидев Андрея, князь легко спрыгнул с седла.
      - Ляпуновы уже там, - качнул он головой в сторону массивных полуоткрытых железных ворот, - князья тоже все собрались. Ты, полковник, оставь тут за себя полуголову, иди со мной.
      Через железную решетчатую калитку они вошли на большой, тесно застроенный двор, там между строениями стояли деаятками стрельцы Сухотина, между ними виднелись кучки ополченцев, они с любопытством посмотрели на вошедших.
      - Это ляпуновские, - буркнул Голицын и пошел к высокому крыльцу.
      - Кузьма, - обратился Андрей к Кирдяпину, - следи за порядком. С рязанцами не задирайся.   
      Кирдяпин умоляюще посмотрел на него. Андрей усмехнулся, еще бы, не каждый день царей постригают в монахи, зрелище редкостное. Однако порядок прежде всего. Он развел руками, мол, прости, брат Кузьма, ничего не поделаешь, и поспешил за Голицыным. Перед входной дверью путь им преградили двое рослых дворян, судя по широким лицам, рязанцев.
      - Не велено!
      - Я князь Голицын!
      Воевода отстранил рязанцев и вошел в сени. Андрей подмигнул рязанцу помоложе, тот совсем неожиданно широко ухмыльнулся и препятствовать не стал. В переходе Голицын ткнул пальцем в живот подвернувшегося ляпуновского караульного с копьем в руках.
      - Где?
      - В молельне. Все там.
      - Как туда идти? Я князь Голицын.
      - Эй, ключник! – гаркнул караульный через плечо.
Из-за его спины появился понурый ключник.
      - Отведи князя в молельню.
Ключник не двигался, из глаз его потекли слезы.
      - Веди, холоп! – рявкнул Голицын.
Ключник затрусил по переходам и лестницам. Откуда-то из глубины дома послышались глухие голоса, они становились все громче. Вот раздался чей-то вопль, но слов не разобрать. Ключник хлюпнул носом, втянул голову в плечи, закрестился, что-то забормотал.
      - Молчи, холоп!
      Князь Голицын держался сурово и надменно, ключник замолчал и еще быстрее засеменил дальше. После множества поворотов и нескольких лестниц они оказались возле большой двери иноземного красного дерева. У двери стояли несколько добрых молодцев с наглыми лицами, не иначе, ближние к Ляпунову дворяне. Двое из них шагнули навстречу подошедшим.
      - Куда? Не велено!
      - Кому не велено!? – загремел воевода. – Я князь Голицын! А ну, прочь!
      Не дожидаясь ответа, Голицын рывком отворил тяжелую дверь и вошел в молельню.Андрей вскинул подбородок и шагнул за ним. Слабо освещенная молельня оказалась заполненной людьми, и в святом месте стоял гвалт, хоть образа выноси. Голицын решительно продвигался вперед, раздвигал чьи-то бока, толкал в спины, шагал по ногам, Андрей держался за ним. На них со всех сторон огрызались, чертыхались и шипели богато одетые люди и монахи в черных рясах. Монахов тут набралось, пожалуй, не меньше, чем мирян.
      Наконец, они пробились к свободному месту перед небольшим золоченым аналоем с самоцветами. На аналое лежали толстые книги, горели свечи, их колеблющееся пламя поблескивало на золотых окладах образов с темными ликами святых. Справа от аналоя через большое окно с цветными стеклышками пробивался солнечный свет. У аналоя стоял князь Мстиславский.
      - А, князь Андрей Васильевич, - обратился он к Голицыну. – Слава Богу, можно начинать, они все тут.
      Андрей обратил взгляд на то, что находилось перед ним. А перед ним стоял в углу, прижавшись к образам спиной, сам недавний батюшка-царь Василий Иванович Шуйский. Выглядел помазанник Божий страхолюдно. Растерзанные одежды, всклокоченные волосы на голове без шапки, растрепанная борода. Из широко разверстого рта извергались бессвязные вопли. Его держали за руки братья Ляпуновы.
      - Изверги! Богохульники! Всех на кол! Нет вашего права!
      - Ну, будет тебе, будет, князь Василий, - почти добродушно уговаривал его великан Прокопий Ляпунов густым басом. - Это недолго. Чик, - и ты слуга Божий. Не противься, с нами не сладишь.
      - Вас, Ляпуновых, конями дикими разорву! – заверещал Шуйский.
      - Откуда тут кони? – удивился Захар. – Я тебя добром просил: сойди с престола. Ты не захотел, теперь уж терпи, раб Божий.
      - Лишние вон! – раздался голос Мстиславского. – Вон! Все вон!
      В битком набитой молельне началось движение, толкотня, однако желающиъ упустить редкостное событие не находилось, люди просто переходили с места на место.
      - Кому говорю!? – заорал Мстиславский. – Тут останутся монахи и князья! Прочие –       вон!
      Крик первого думного боярина подействовал. Присутствующие с невнятным ропотом    постепенно освобождали молельню.
      - Мы, князь, поди тоже останемся тут? – насмешливо спросил Захар Ляпунов.
      - Останетесь! А все – вон! Ты кто таков! – князь не узнал Андрея и накинулся на       него.
      - Это же мой геройский полковник Грязной, - укоризненно сказал Голицын. – Отличился в Клушине, в троицком сиденье, в Царевом Займище мир с гетманом писал.
      - Ладно, пусть остается, - проворчал Мстиславский и снова завопил  дурным голосом: - Вон! Вон!
      За последним изгнанным закрылась дверь, в молельне остались десятка полтора монахов, братья Ляпуновы, Андрей и шесть князей. Остался и бывший царь Василий Шуйский. Рядом с ним затравленно озирался его брат, бесславный воевода Дмитрий, и очень похожий на Дмитрия, только моложе, - князь Иван Шуйский. Тот стоял неподвижно, с опущенной головой.
      - Начинай, святой отец, таинство, - приказал Мстиславский.
      Из кучки черноризников вышел высокий, изнуренный монах направился к Шуйскому.
      - Чудовский игумен, архимандрит Иосиф, - буркнул Андрею князь Голицын.
      - Не-е-ет!!! – потряс молельню отчаянный крик.
      - Ты, князь Василий, не шуми. – сурово проговори Мстиславский.
      - Я царь! – заорал Шуйский. – С кем говоришь, холоп! Меня земля русская на царство возвела!
      - Какая земля? - пренебрежительно ответствовал Мстиславский. – Мы, бояре, тебя возвели, холопы наши тебя кричали на царство.
      - Я царь! – кричал Шуйский. –Укороти язык, вор!
      - Какой ты царь? – с укоризной, как неразумному младенцу возразил Мстиславский. – Был ты царь, да весь вышел. Мы полагались на тебя, своего царя. А ты что нацарствовал? Ни ума, ни таланту. Одно ты сделал хорошо, разбил Ваньку Болотникова, да лже-царевича Петрушку повесил. Все прочее ты делал вкривь и вкось. Кто вызвал на Русь Вора? Ты! Ты возвысил Вора своим бездельным правлением. Ты руками Вора роздал наши вотчины всяким выскочкам. Ты, князь Василий, шатнул чернь к Вору. Мы при твоем царствовании сами чуть не стали холопами черни. Потому уходи. Не захотел ты по добру оставить престол, уходи из мира. Не захочешь сам – заставим!
      - Патриарх Гермоген не признает! Он проклянет вас до седьмого колена! Предаст вечной анафеме!
      - Ха! – пренебрежительно хмыкнул Мстиславский. – Гермоген – твой домашний патриарх. А на Москве патриаршествует Филарет. Ты сам ставил его патриархом. Народ идет за Филаретом, не за Гермогеном.
      - Я низложил Филарета!
      - Боялся его, вот и низложил. Ты червь, Филарет тебе не по зубам. А он уже признал кородевича Владислава, зовет православных присягнуть Владиславу, новому царю Московского государства. 
      - Ну, уж тебе-то, князь Федор, не быть на престоле! – со злорадным оскалом заявил Шуйский. – Знаю, метишь сам на мое место. Не быть тому!
      - Мой род Мстиславских превыше рода Шуйских. Шуйские пошли от захудалого изгоя, шуйского князя Кирдяпы. А Мстиславские ведут род от великого государя Гедемина. У нас больше прав на престол. Из-за тебя, мокрица, Мстиславские не сели на царство.
      Шуйский что-то закричал, но от злости горло у него перехватило, и из его уст вылетали лишь бессвязные звуки. Мстиславский снова обратился к чудовскому игумену.
      - Чего тянуть, отец Иосиф. Начинай таинство.
      - Не дам! – завопил Шуйский, отчаянным рывком выдернул руку из лапищи Захара Ляпунова и закрылся ею.
      К Шуйскому шагнул незнакомый Андрею молодой князь, чуть старше его.
      - Князь Василий! – закричал он. – Не позорь княжеское достоинство! Согласись добром. Не марай нас всех!
      - А-а-а! – зарычал Шуйский. Ты, Ванька Салтыков, молод учить меня! Я велю тебя с твоим отцом, князем Михаилом на куски изрубить!
       - Отец Иосиф! – повысил голос Мстиславский. – Не тяни!
      - Всех вас погублю! – задергался Шуйский в руках Ляпуновых, на губах его появилась красная пена.
      - Стой смирно, князь, не то придавлю, как мышь! – грозно пробасил Прокопий Ляпунов.
      Шуйский испуганно затих. Архимандрит Иосиф  взял с аналоя толстую книгу, зажженную    свечу и торжественным голосом обратился к бывшему царю.
      - Сними мирские одежды, сын мой.
Князь Василий беспомощно извивался в руках Ляпуновыз и выл от бессильной злобы.
      - Князь Тюфяков, - резко приказал Мстиславский, - сними с князя Василия одежды.
      Князь Тюфяков с застывшей ухмылкой принялся расстегивать застежки и золоченый пояс на царских одеждах. Шуйский тоскливо выл. Оставалось вытащить его руки из рукавов, но мешали Ляпуновы, которые держали жертву врастяжку за запястья, будто распятого. .
      - А ну, погоди, князь.
      Прокопий просунул одну ручищу под одежды Шуйского, ухватил его за голое плечо так, что тот взвизгнул, и второй рукой стянул с Шуйского враз все правые рукава. Захар повторил действие брата, царские одежды упали на пол, и Шуйский оказался голым по пояс. Тощенький телом, заросший густым седеющим черным волосом, он сразу потерял всякое подобие царского величия. На нем оставались лишь расшитые золотом  парчовые порты и красные сапожки с загнутыми носами.
      - Ну!? – грозно спросил Захар. – Сам  снимешь, или помочь?
      Насилие, видно, сломило волю слабодушного царя. Он закивал головой. Андрей отвернулся, уж больно мерзостно выглядел полуголый Шуйский со встрепанными черными с проседью волосами, - недавний повелитель всея Руси. Что-то вроде жалости к беззащитному пожилому человеку зашевелилось в душе Андрея. Но тут же перед его глазами встало поле битвы под Клушином, усеянное телами павших русских воинов, - огромное московское войско погибло лишь по вине  Шуйских. Он вспомнил тяготы долгого Троицкого сидения, - стрельцы и казаки шестнадцать месяцев удерживали Троицу, а Шуйский за все это время только и прислал, что двадцать пудов пороху. Сидельцы не дали полякам и черкасам разграбить сокровища Троицы, - это сделал Шуйский после ухода врага. Шуйский сослал архимандрита Иоасафа в Пафнутьевский монастырь, где тот принял мученическую смерть от поляков Сапеги. Славный воевода князь Долгорукий-Роща не пустил врага в Троицу, а Шуйский вместо награды сослал его в сельскую вотчину.
      Андрей решительно повернулся и стал смотреть на Шуйского. Поделом этому боярскому выскочке, шубнику! Захар Ляпунов отпустил левую руку Шуйского.
      - Снимай одной рукой!
      Однако Шуйский схитрил. Он вдруг грохнулся на колени и съежился в комок с воздетой правой рукой, которую крепко держал великан Прокопий.
      - Не дам! – раздался режущий уши визг. – Злодеи! Воры!
      - Ну, не дашь, так не дашь, - почти добродушно буркнул Прокопий.
      Он легко поднял Шуйского и перевернул его в своих руках вверх ногами. От неожиданности бывший царь захлебнулся криком и смолк.
      - Князь Тюфяков, снимай с него порты и сапоги.
      Шуйский нелепо болтал в воздухе ногами, а князь Тюфяков довольно ловко стащил с него сапоги, порты и исподники. Прокопий перевернул нагого Шуйского вверх головой, поставил на ноги, но крепко прижал его руки к голым бокам. Срамной вид бывшего государя привел князей в смущение. Голицын плюнул, отвернулся, Мстиславский перекрестился, кто-то проронил негромкое черное слово, монахи принялись креститься, дружно затянули молитву.
      - Не срамил бы ты себя и нас, князь Василий, - заметил кто-то из князей.
      - Ты! Мерин-Волконский! – завизжал Шуйский. - Я тебя взаправду мерином сделаю!
      - Постыдись, князь Василий, - упрекнул Шуйского еще один князь.
      - А с тебя, Заикин! С живого шкуру сдеру!
      - Руки коротки, - буркнул Заикин.
      - Ну, отец Иосиф, - раздался громкий голос Мстиславского, - надевай на постригаемого, что там у вас положено. Срам смотреть.
     Чудовский игумен протянул Шуйскому длинную рубаху из небеленого холста. Шуйский молча замотал головой и забился в руках Ляпуновых. После небольшой возни архимандрит надел на голого Шуйского льняной параман с нашитыми крестами из белого холста, Ляпуновы натянули на бывшего царя  рубаху. Игумен растерянно обернулся к Мстиславскому.
      - По святому обряду постригаемому должно ползти к царским вратам, а братья читают над ним молитву и светят освященными свечами.
      - Н-да, - буркнул Мстиславский и некоторое время размышлял.
      - А чего там! – нашелся Захар Ляпунов. – Ложись, Василь Иваныч, на брюхо и ползи к аналою.
      Шуйский замотал головой так, что казалось, она вот-вот оторвется.
      - Пособи, Прокопий, - попросил Захар брата, - уложим постригаемого на пол и протащим к аналою.
      Ляпуновы растянули Шуйского на полу молельни и без спешки потащили его поближе к аналою. С пола доносился негромкий мучительный стон. Монахи запели громче, стали брать с аналоя свечи, зажигать их от огоньков других свечей и принялись крестить Шуйского горящими свечами. Шуйский сдавленно выл. Из хора выделялся печальный, тонкий и чистый голос. По спине Андрея пробежали мурашки.
      - Спаситель! – звучал хор под низким потолком молельни. – Жизнь свою я провел блудно, взирал на неисследованное богатство Твоих щедрот. Теперь же не презирай мое обнищавшее сердце. К Тебе с умилением взываю: я согрешил, Отче, против Тебя и перед совестью…
      Когда хор смолк, и монахи отошли в сторону, архимандрит сурово спросил Шуйского:
      - Зачем ты пришел сюда?
      Шуйский не отвечал, лишь протяжно и нескончаемо выл.
      - Зачем ты пришел сюда!? – возвысил голос отец Иосиф.
Захар Ляпунов нагнулся и легонько ткнул лежащего кулачищем в бок.
      - Говори, постригаемый!
      - У-у-у! – раздавался бесконечный вой.
Присутствующие заметно растерялись, никто не ждал такого оборота. Мстиславский сдвинул брови.
      - Что станем делать с упрямцем, князья?
      - Да он сомлел! Святой отче, а можно, я буду за него обет говорить? – нашелся Тюфяков.
      Архимандрит задумался, в сомнении покачяал головой, потом лицо его посветлело.
      - При пострижении умирающих такое дозволяется. Сей случай можно полагать за подобное.
      - Слава Те, Господи! – обрадовался Мстиславский. – Конечно, можно! Как царь он, считай, умирающий. А то уже умер.
      - Говори обет за постригаемого, сын мой, - кивнул архимандрит Тюфякову.- Я снимаю с тебя сей грех.
      - Что говорить-то?
            - Говори: жития постнического ради, святой отче. Да говори не от себя, а за него. Ну, постригаемый, зачем ты пришел сюда?
      - Жития постнического ради, - тут же ответствовал Тюфяков.
      - Прими обет целомудрия, сын мой, - обратился архимандрит к Шуйскому и запел: - Ибо есть скопцы, которые из чрева матери родились так, а есть скопцы, которые сделались скопцами ради Царства Небесного! Кто может вместить в себя, да вместит!
      Он закончил пение и опять обратился к Шуйскому:
      - Сочетаешься ли ты со Христом?
Шуйский уже перестал выть, но молчал. Архимандрит повернулся к Тюфякову.
      - Говори за него: да, святой отче, при содействии Божьем.
      - Да, святой отче, при содействии Божьем, - повторил Тюфяков.
Архимандрит еще более торжественно обратился к Шуйскому:
      - Прими обет нестяжания, сын мой.
Он помолчал и запел, монахи подхватили слитным хором:
    - Если хочешь стать совершенным, продай имение твое и раздай нищим. И будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, и следуй за мной.
   И опять архимандрит спросил Шуйского:
      - Даешь ли обет нестяжания, сын мой?
Тюфяков без подсказки ответил за Шуйского:
      - Да, святой отче, при содействии Божьем.
      Архимандрит в третий раз обратился к лежащему Шуйскому, которого прижимали к полу братья Ляпуновы:
      - Прими обет послушания, сын мой, - и тут же запел вместе с монашеским хором: - Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за мной, отвергни себя и возьми крест свой и следуй за мной.
      Закончив пение, архимандрит спроси Шуйского:
      - Даешь ли ты обет послушания Господу Богу и духовному наставнику своему  и старшим над тобой слугам Господним, сын мой?
      - Да, святой отче, при содействии Божьем, - возвышенным голосом ответил Тюфяков.
      Отрешаешься ли ты от сатаны и от всех дел его, и от всех слуг его, и от поклонения ему, и от всего великолепия его?
      - Да, святой отче, при содействии Божьем.
Архимандрит пропел короткую.молитву и велел Ляпуновым:
    - Поверните его на спину.
      Братья легко, как полешко, перевернули Шуйского на спину. Архимандрит взял с аналоя толстую книгу и положил ее на лицо Шуйского. Тот завертел головой, книга сползла на пол. Захар Ляпунов проворчал нечто, явно не церковное, поднял книгу и прижал ее ко лбу Шуйского.
       - Раскрой ее, - велел архимандрит. – Еще. Еще, Два листа назад. Хватит.
      Он запел:
      - Покажи мне, Господи, праведные пути к спасению и отъятием волос отними от постригаемого мирские желания.
      Потом он обычным голосом сказал:
- Посадите постригаемого.
      Прокопий обхватил Шуйского за бока и посадил на пол. Один из монахов с поклоном поднес архимандриту большие ножницы. Тот протянул их Шуйскому.
      - Сын мой, подай мне ножницы. Я верну их тебе, а ты с лобызанием руки моей будешь трижды подавать их мне в знак добровольного, чистосердечного желания принять постриг.
Шуйским смотрел на него бессмысленным взором, он не шевелился и не издавал ни звука.
      - Готов, - брезгливо бросил Мстиславский. - Мокрица бессильная. 
      - Могу я подавать тебе ножницы, святой отче? – спроси Тюфяков.
      - Можешь, сын мой.
      Архимандрит трижды подал ножницы Тюфякову, тот трижды вернул их игумену с лобызанием его руки. Отец Иосиф с легким покряхтыванием опустился перед Шуйским на колени и воскликнул:
      - Во имя Отца и Сына и Святого Духа постригается раб Божий во святое иночество!
     Он неторопливо выстриг ему на голове крест. Постригаемый не шевелился. Архимандрит с усилием поднялся и осенил новопориженного крестным знамением:
      - Во отречение от мира  сего нарекаю тебя иноческим именем Варфоломей!
      Он надел на новообращенного Варфоломея черную скуфейку и протянул Ляпуновым черную же рясу:
      - Наденьте на него.
      По молельне пронесся общий глубокий вздох. Князь Мстиславский обратился к братьям бывшего царя:
     - Ваша очередь, князья. Сами будете или Ляпуновы помогут?
      Унижение Василия лишило братьев всякой воли. Они без сопротивления приняли обет и постриг, сначала Дмитрий, за ним Иван. А бывший царь всея Руси в скуфейке и рясе продолжал сидеть на полу, бессильно привалившись к аналою плечом.
      Андрей теперь смотрел на него без жалости, напротив, его переполняло чувство глубочайшего омерзения. Можно ли быть настолько безвольным и слабым, настолько лишенным всякого мужества, чтобы полностью забыть свою человеческую сущность, свою гордость и свою честь. Ты был царем великой державы, - мысленно говорил он Шуйскому. – Подумал бы ты сейчас о своей державе! И эта мокрица пять лет правила  Россией, повелевала всеми ее людьми! Поистине, можно пожалеть народ, принявший такого государя.
      Монахи окружили новопостриженных и повели их к выходу. Князь Голицын внимательно посмотрел на Андрея и негромко сказал:
      - Мерзостно. Однако необходимо. Дабы в русских людях осталась память, какой участи заслуживает государь, который ради своей корысти забыл о нуждах отечества. Так будет и впредь, если потомки наши сохранят мужество в сердцах своих.
      Все вышли из дома, никто не произносил ни слова, молчали даже Ляпуновы. Монахи усадили новопостриженных в крытый возок.
      - Дай сотню в караул,- сказал Голицын Андрею. -  Мало ли что. Остальные пусть стоят тут.
      Андрей кивнул и крикнул Сухотину:
      - Софрон, со своей сотней проводи новообращенных в Чудов монастырь. Потом вернешься сюда. 
      Новообращенных братьев во Христе под охраной сотни Сухотина монахи повезли в кремлевский Чудов монастырь. Молчаливая толпа настороженно расступалась перед поездом. На крыльце все так же молча стояли князья,  Ляпуновы с ближними дворянами, у ворот сдерживали толпу стрельцы Кирдяпина.
      Мстиславский обратился к Голицыну:
      - Скажи стрельцам, пускай впустят во двор москвичей.
Голицын обернулся к Андрею, тот молча кивнул и крикнул:
     - Кузьма!
      - Чего? – тут же подскочил е нему Кирдяпин.
      - Впусти во двор москвичей. Да без толкучки. Сколько войдет, остальные пускай ждут на улице.
      Настороженные москвичи без особого шума заполнили двор, стрельцы снова перекрыли вход в ворота. Мстиславский подошел к перильцам крыльца и громко сказал, обратившись к       москвичам:
      - Православные! Свершилась воля Божия! Царь Василий не исполнял свой государев долг перед народом русским! Он отставлен от престола и пострижен в иноки именем Варфоломей! Да хранит Бог землю русскую! Скажите всем, завтра у Арбатских ворот будем нового царя выбирать! Всем народом! Земским Собором!
      Князь повернулся и вошел в дом, толпа провожала его невнятным гулом, который больше напоминал ропот. Андрей вдруг подумал, что отныне Мстиславскому никогда не сесть на престол. Русский народ жалеет обиженных, даже если этот обиженный совершенно недостоин жалости. Князь Василий Голицын мудро не приехал на пострижение Шуйского, но присутствие Андрея Голицына тоже, пожалуй, ставило крест на попытках Василия Васильевича занять царский престол.
      Голицын приказал Андрею:
      - Очисти двор от толпы. Стрельцы пускай караулят. Сейчас съедутся.
- Кто? – спросил Андрей и тут же осекся, устыдился своей глупости. Кто мог съехаться на подворье бывшего государя Шуйского, которого только что постригли в монахи? Конечно, те, кто собирается править государством до избрания нового царя, а то и после. Голицын метнул на него огненный взгляд, мол, любопытен, полковник, не по чину, однако коротко буркнул:
      - Дума, кто же еще. 
      - Всех пускать? – уточнил Андрей.
      - Думных – всех. Знаешь думных бояр?
      - Не всех, - сознался Андрей.
      - Должен знать, полковник, - жестко сказал Голицын. – Ну, брат мой, князь Василий Васильевич. Князь Иван Михайлович Воротынский. Боярин Иван Никитич Романов. Князь Шереметев Федор Иваныч. Князь Борис Михайлович Лыков. Ну, патриарх Гермоген, само собой. Митрополит Филарет, если приедет. Князя Трубецкого Александра Васильевича пустишь, хоть он не боярин. Из думных дьяков приедет Василий Телепнев, еще дьяк Томила Луговской, этих пустишь. Князья Хованский, Мезецкий. Бояр и князей, близких к Шуйскому, - ни ногой. Остальных – сам разберешься, у меня спросишь. Ну, мне недосуг. Князья ждут.
      Голицын повернулся к Андрею спиной, - спина выражала недовольство бестолковым полковником, - поднялся на крыльцо и исчез за дверью.


Семибоярщина

      На опустевшем дворе Шуйского остался Кирдяпин с десятком  стрельцов, остальные с бердышами в руках плотно загораживали ворота с улицы. Толпа у ворот заметно поредела, но не расходилась. Возок с новопостриженными уже давно скрылся за углом. Андрей глубоко вздохнул. Он набирал и набирал в грудь воздух, и ему казалось, что никогда не наполнит ее. Потом шумно и протяжно выдохнул. Кирдяпин и стрельцы молча смотрели на своего полковника вроде бы с испугом, иные раскрыли рты.
      - Как там было? – с нарочитой небрежностью спросил помощник.
      - Мерзостно, брат Кузьма, - ответил Андрей и вспомнил слова князя Голицына. – Мерзостно, но необходимо. Дабы в потомках наших осталась память, какая кара ожидает нерадивого и корыстного государя.
      - Поделом Шуйскому, - коротко отозвался Кирдяпин и с надеждой проговорил:  – Может, теперь конец смуте. С царя Шуйского смута началась, с ним она и кончится. Выберем нового царя, и настанет порядок у нас.
      - Вряд ли, брат Кузьма. Шуйских больше нет, однако остались бояре, поляки, Вор.
      - Н-да, - огорченно крякнул Кирдяпин.
      Солнце стояло уже высоко, и Андрей вдруг почувствовал голод, утром он позавтракал не так основательно, как обычно. В Троицком сиденье он привык есть все, что стояло на столе: когда еще придется потрапезовать, - а тут, в отцовском доме успел разбаловаться.
      - Кузьма, - с надеждой спросил он, - стрельцы хоть догадались взять с собой что пожевать?
       - А как же? Идешь на день – бери припасов на седьмицу, - усмехнулся Кирдяпин. – Да ты не бери в голову, полковник. Софрон успел тут с ключником потолковать, стряпухи уже варят-парят на весь полк. Через часок поедим в трапезной для дворовых, если не побрезгаешь.
      - Лучше бы прямо сейчас, - поморщился Андрей. – А то тут бояре начнут съезжаться. Будем пропускать, кого надобно.
      - А кого не надобно, - не пускать, - кивнул головой Кирдяпин. - Тогда, полковник, пошли, я тебе покажу, где. Ты пожуешь, чего Бог послал Шуйским, а я тут покараулю.
      Бог послал Шуйским много знатной снеди, но Андрей не мог долго сидеть за столом. Он торопливо съел две чашки наваристых щей с говядиной, умял каравай ситного, потом осилил немалую кулебяку с белой рыбой, запил добрым квасом, поблагодарил стряпух и поспешил во двор. Там его встретил озабоченный Кирдяпин.
      - Святитель Гермоген приехал, - сообщил он. – Грозил нам всем анафемой до седьмого колена. Вон, слышишь, Ляпуновых честит.
      Через открытое стекольчатое окно второго жилья доносился надорванный голос патриарха, различались отдельные слова.
      - Не признаю! Нет моего благословения! Тюфяков обет говорил! Тюфякова – в монахи!
      В короткие перерывы между криками патриарха слышались иные, густые голоса, однако слов не понять. А тут к воротам, оцепленным яузцами, стали съезжаться один за другим бояре. Названных князем Голицыным Андрей с честью провожал в палату на втором жилье. Из неназванных приехал князь Иван Степанович Куракин. Когда Андрей сказал ему, что без позволения князя Голицына он не может пустить его в дом, Куракин рассвирепел, замахал посохом, чуть не угодил ему в глаз. Стрельцы с бердышами наизготовку тут же плотно окружили гневливого боярина, Андрей пошел спрашивать Голицына. Он поднялся на второе жилье и решительно распахнул массивную дверь в палату, где собирались думные бояре. В уши ему ударил такой нестерпимый шум, что он даже отшатнулся. Собравшиеся кричали все разом. Он разглядел багрового от натуги Захара Ляпунова, тот через всю палату орал Ивану Романову:
      - Ишь, чего захотел, боярин! Опять боярского царя нам на шею посадить! Да и молод твой племянник. Не место Романовым на престоле! Дмитрий Иванович!
      Андрей вошел в палату, и тут его чуть не сбил с ног патриарх, который устремился к двери. Святителя за широкий рукав белой с золотом ризы пытался удержать митрополит Филарет.
      - Не попущу бесчинства! – хрипел Гермоген.
      - Святейший, судьба отчизны! – громогласно урезонивал его Филарет.
Андрей проскользнул мимо иерархов к воеводе, благо, тот сидел недалеко от двери.
      - Князь Куракин пожаловал, Иван Степанович. Пускать? – негромко сказал он в самое ухо Голицыну.
      Тот чуть призадумался, потом кивнул:
      - Пусти,
Вернулась из кремля сотня Сухотина. Софрон выглядел сильно огорченным, на вопрос Андрея хмуро ответил:
     - Да нет, все сошло. А неладно с государем-то так вот.
      - Шуйские получили по делам своим, - твердо ответил Андрей и снова повторил слова Голицына: - дабы все наши государи знали, что с ними будет за нерадение к народу. Вспомни Клушино, брат Софрон. А пока веди своих в трапезную, вон служка покажет.   
      Приехали вместе думные дьяки Телепнев и Луговской. Вскоре к воротам подскакала полусотня польских шляхтичей, не гусары, без крыльеы, но стрельцы Сухотина сразу выстроились у ворот в боевой порядок по десяткам и ощетинились бердышами. За их спинами плотно загородила ворота сотня Кирдяпина. Андрей подошел к полякам.
      - Я полковник Грязной. Кто у вас старший, паны?
      К нему двинул серого в яблоках коня задиристого вида всадник с тоненькими, как ниточка усами, в голубом кунтуше с золотыми шнурами, над его медным шлемом колыхались пышные перья.
      - Я ротмистр Пржевицкий. Имею послание ясновельможного пана гетмана Жолкевского к вашему господарю.
      - Государь отъехал в кремль, - не моргнув глазом соврал Андрей, - пробудет там до ночи.
      Ротмистр недоверчиво пошевелил тоненькими усами, показал на плотный строй стрельцов:
      - Затшем стжельцы? Рокош?
      - Какой рокош? – пожал плечами Андрей. – Служба такая. Езжайте в кремль, паны.
      Он знал, что в кремль поляков не пустят, ворота кремля сторожили полки Есипова и Курицына. Ротмистр снова пошевелил усиками, пристально уставился на Андрея. Тот спокойно выдержал испытующий взгляд. Ротмистр повернул коня, крикнул своим:
      - В кжемль!
      Хмурые москвичи нехотя расступились перед поляками. Только ускакали поляки, за спинами толпы раздались крики:
      - Пади! Пади!
      Со стороны Волхонки к воротам подъехала карета иноземной работы с резными дверцами, со стекольчатыми окошками, запряженная восьмеркой буланых коней. На правом переднем коне сидел разряженный боярский кучер, по иноземному форейтор.
      - А ну, стрельцы, расступись! – по хозяйски закричал он.
      - А ты кто таков? По какой надобности? – нелюбезно спросил его стоящий в воротах Сухотин.
      - Боярина Захарьина-Кошкина мы, не видишь?
      С запяток кареты соскочили еще два таких же разряженных боярских холопа, подбежали к воротам. Андрей через строй стрельцов подошел к форейтору. Про Захарьина-Кошкина воевода не говорил, - соображал он по пути. - Там уже два Романовых, Иван и Филарет, этот будет третий, Романовы и Захарьины - в близком родстве. Втроем они глотками филаретова сынка на престол протащат. Не пущу!
      - Боярина Захарьина, говоришь? – спросил он небрежно, будто о захудалом дворянине. – По какому делу боярин приехал к Шуйскому?
      - Не твое дело, служивый, - вздернул тот холеную бороду. – Ишь, любопытный. Вели пропустить!
      - Хозяев нет дома, - пожал плечами Андрей. – Не велено никого пускать.
      - А это чьи кареты!? – взбешенный форейтор показал на несколько княжеских возков во дворе. – Ты ври, да не завирайся! А ну, пропускай!
      Андрей рассердился.
      - Не ори, мужик! Поворачивай оглобли! Сказано, не велено, значит, не велено! Ну, сам поворотишь, или стрельцы помогут?
      Настороженные стрельцы уже плотно обступили боярскую карету, двое крепко взяли обоих передних коней под уздцы.
      - Ответишь за бесчестие, стрелец! – пригрозил форейтор.
      Дальше он настаивать не стал, вскочил на своего коня и развернул его прямо на стрельцов, стоящих в воротах. Однако после Клушина и Царева Займища напугать их не так-то просто. Двое еще крепче ухватили передних коней под узды, кто-то ударил левого кулаком по морде, в сторону упряжки грозно нацелились лезвия бердышей.
      - За обиду государевых людей ответишь, боярский холоп, - веско и громко проговорил Андрей. – Уезжай мирно, не то стрельцы выпорют тебя прямо тут, на виду всей Москвы. Ну, кому сказано?
      Наглость холопа вмиг испарилась, он сник и осторожно стал осаживать коня. Двое стрельцов под уздцы развернули передних от ворот.
      - Расступись, москвичи! – послышался веселый голос Сухотина. – Не то боярин к боярыне не поспеет!
      Под хохот толпы упряжка медленно отъехала от ворот. Хозяин иноземной кареты так и не показался народу.
      - Пойду, скажу воеводе, - обратился Андрей к Кирдяпину. – Ты тут сам смотри, Кузьма.
- Чего они там? – с любопытством во взгляде мотнул полуголова короткой бородой в       сторону стекольчатых окон.
      - Державную думу думают, - нарочито уважительно ответил Андрей. – Кого на царство       сажать.
         - А! Важнецкое дело!
            В большой палате на втором жилье гвалт продолжался с неослабевающей силой, на вошедшего полковника никто даже не посмотрел, то ли уже привыкли к нему, то ли вошли в раж. Андрей склонился к воеводе, коротко сказал про Захарьина.
      - Ну и ладно, - буркнул тот. – Романовых тут и без него хватает. Ты, Грязной, оставайся-ка, глядишь, понадобишься разнимать буянов. Садись вот тут, да помалкивай.
      Андрей уселся в ненадежное на вид резное кресло рядом с воеводой и незаметно огладелся. У передней стены, спиной к окнам сидели князья Федор Мстиславский и Василий Голицын. Мстиславский что-то раздраженно и громко говорил, его, кажется, никто в палате не слушал, каждый старался перекричать шум и высказать свое. Василий Голицын с задумчивым выражением на лице тонко улыбался. Справа от Мстиславского угрюмо смотрел в пол патриарх Гермоген, а рядом беспокойно вертелся ростовский митрополит Филарет, ложный патриарх при Воре в Тушине.За Филаретом вдоль глухой боковой стены сидели князья Куракин, Воротынский, Лыков и Трубецкой.
      Левее Василия Голицына у второй боковой стены спикойно и даже вроде безразлично в сидел в кресле Прокопий Ляпунов, а рядом с ним его брат громко кричал что-то Мстиславскому.За рязанскими воеводами сидели князья Мерин-Волконский, Засекин и Тюфяков, все трое хмурые, явно обиженные тем, что им достались места после безродных Ляпуновых. Дальше смиренно притулились за низкими столиками думные дьяки Телепнев и Луговской, на столиках перед ними лежали листы бумаги и стояли искусно литые серебряные чернильницы с перьями.
      Споры в палате стояли нешуточные.
      - Раз не Дмитрий Иоаннович, так кто!? – орал Мстиславскому багровый Захар Ляпунов.
      Мстиславский в это время что-то кричал Куракину, но на слова Ляпунова тут же       ответил:
      - Королевич Владислав!
      - На какого хрена нам поляк, еретик!? – распалялся все пуще Ляпунов.
      - Мы с ним подпишем вечный мир с Сигизмундом и выгоним Вора!
      - Не согласен! – Захар повернулся к брату. – Ты, Прокопий, согласен на поляка?
      - Не согласен! – ударом набатного колокола прогудел Прокопий.
     - Видишь, князь? России нужен русский царь! Вот ты, к примеру, князь Федор! Из Гедиминовичей! Старинный царский род! Раз не Дмитрий, так садись сам на царство!
      - Ну, Захар, рассудил! – вдруг громко засмеялся Мстиславский. – Это после того, как я силком постриг Шуйского, - мне на царство? Не примет народ такого царя! Распря разгорится пуще прежнего.
      - Я подниму народ за тебя! – Ляпунов истово перекрестился, - Вот те крест! Мои рязанцы уломают москвичей, выберем тебя всем миром!
      - Нет! – Мстиславский грохнул кулаком по столу. – Если меня станете кричать, - постригусь в монахи! Стану вместе с Василием Шуйским ваши грехи отмаливать!
     В палате почти все захохотали, Андрей тоже не удержалмя, усмехнулся умилительной картине, как Мистиславский и Шуйский в монашеских одеяниях мирно стоят рядышком на коленях перед святыми образами и молятся за спасение Руси. А Мстиславский кричал все громче.
      - Нет, Захар! Нет, нет и нет! Забудь про это!
      - Князь Федор Иванович, - подал голос Трубецкой. – Надо ли тебе супротивиться? Народ тебя знает, почитает.
      - Нет! – резко обернулся к нему Мстиславский. – Надо же понимать! Я знал, на что иду, когда приехал сюда постригать Шуйского! И в Думе мы уже присудили: отдавать престол своим, русским, сейчас никак нельзя. Не пришло время.
      Думные бояре согласно закивали головами, Ляпунов в растерянности молчал, потом в новым напором закричал Василию Голицыну:
      - Князь Василий! Уж ты порадей за Россию! Соглашайся на престол!
      - Нет, Захар, - спокойно ответил князь Василий, - я уже тебе говорил. Ныне русский царь – погибель России.
      - Так ты ж не постригал Шуйского! – настаивал Ляпунов. – Нет на тебе никакого греха! Примет народ тебя царем!
      - Я не постригал. А брат мой, князь Андрей Васильевич, со стрельцами стоял тут, москвичи видали. Потому – все мы повязаны святой порукой, никому из русских на царстве не бывать.
      - Не бывать! – громко заявил Куракин. – Только королевич Владислав!
      - Князь Василий! – не отступал Ляпунов. – Соглашайся! Ты в Думе мудрость державную проявил. Брата твоего, князя Андрея, после Клушина войско почитает за первого воеводу. Не одни стрельцы, - ополченцы, казаки, все пойдут за ним, куда скажет. Род Голицыеых – от Гедимина, старинный царский род. Окажи милость!
  - Не уговаривай, Захар. Мы в Думе присудили: никого из русских. А себе я другое дело нашел. Вот выберем Владислава, и я поеду с посольством к королю Сигизмунду писать вечный мир. Благо, у нас уже два договора готовы6 тушинский и воеводы Валуева.
      - Выходит, Владислав, - огорчился Ляпунов.
      – Не согласен на еретика! – закричал вдруг патриарх. Он вскочил с кресла и воздел над головой массивный золотой наперсный крест. - Нет вам моего благословения!
      - Святитель, - примирительно промолвил Мстиславский. – Мы тоже не хотим еретика на царство. Королевич Владислав примет православие, ты его венчаешь на царство по православному обычаю. Окрестишь его Владимиром, или какой там еще святой на «веди».
      - А это как король Жигмонт рассудит! – горячился патриарх. – Вот не согласится он на православие сыну своему, тогда как? Надо царство отдавать своему, православному, русскому. Не хотят князья Федор и Василий, - вольному воля. Не сошелся свет клином на них. Есть другие древние роды на святой Руси! Боярин Иван, ты что молчишь? Твой род Романовых куда древней, Рюриковичи!
      Думный боярин Иван Романов развел руками.
      - Дума приговорила, - с явным сожалением ответил он.
      Сидящий рядом с патриархом Филарет быстро закивал головой, тоже развел руками. «Хорошо я сделал, что не пустил Захарьина, - подумал Андрей. – Они втроем тут на престол вытянули бы своего Романова. А какой же это Романов? Филарет, как чернец, не пройдет. Сам Иван, что ли?» Его недоумение разрешил Филарет.
      - Сын мой, Михаил, весьма достойный юноша. Набожен, богобоязнен, денно и нощно молит Господа нашего за народ русский, за землю русскую.
      - Святой Филарет! – Резко прервал его Мстиславский. – Сказано: не давать царство русскому! Чего воду в ступе толочь?
      - Ох, грехи наши тяжкие, - с нарочитым смирением вздохнул Филарет и замолчал, обиженно нахохлился. 
      Мстиславский и Василий Голицын переглянулись, князь Федор кивнул головой, Голицын заговорил.
      - На том и порешим. Завтра созовем народ к Арбатским воротам, будем выбирать королевича Владислава. Почтенные бояре и князья, приводите с собой всех дворовых, чтоб кричали Владислава. Каждый думный боярин выставит по три бочки крепкого вина. Нет, пожалуй, по пять. Тогда, глядишь, управимся быстро, без особого крика. Так, бояре и князья?
      - Так!
      - Само собой.
      - Дал слово – держись.
Когда разноголосица стихла, Захар Ляпунов недовольно пробурчал:
      - Владислав, так Владислав. Хоть его, хоть шведского королевича Густава-Адольфа. Свято место не будет пусто. А вот, господа, пока Владислав к нам едет, кто царством править станет? Без головы никак нельзя.
      - Дума и будет править, - поднял брови Василий Голицын. – Мы все тут, восемь думных бояр. Есть еще четыре боярина, их звать не будем, они прихлебатели Шуйского. Старший думный боярин – Федор Иванович Мстиславский. Кроме него: князь Иван Михайлович Воротынский, князь Андрей Владимирович Трубецкой, мой брат, князь Андрей Васильевич, князь Борис Михайлович Лыков, князь Федор Иванович Шереметев, боярин Иван Никитич Романов. Вот мы и будем править, пока не приедет избранный царь.
      В палате явственно раздался недоуменный ропот. Его выразил Мстиславский.
      - Князь Василий Васильевич, - обратился он к Василию Голицыну, - Ты не назвал себя, без тебя в Думе только семь бояр.
      - Вот и будет у нас семибоярщина, - усмехнулся Василий Голицын. – А я, пока не отъехал под Смоленск, буду всячески споспешествовать.
    - Все порешили, - недовольно заговорил патри арх, - и за весь народ порешили, и за святую православную церковь. Однако знайте, еретика на рцсское царство я венчать не буду!
      - Святитель, народ – что стадо, - ответил ему тоже с недовольством Филарет, - куда пастырь погонит, туда стадо и пойдет. У нас же теперь пастырь о семи головах.
      Василий Голицын прихлопнул ладонью по подлокотнику кресла.
      - Пора разъезжаться, бояре и князья. И так чуть не весь день тут просидели. Завтра после заутрени собираем народ к Арбатским воротам.
      Бояре и князья стали подниматься из кресел, разминали затекшие от долгого сидения поясницы. Воевода Голицын легко поднялся и сказал Андрею:
      - Завтра, как зазвонят к утрене, выводи полк к арбатским воротам. Там много вина будет, накажи стрельцам: не пить ни в каком случае!
      На следующий день, на пророка Илью, над Москвой с утра нависло знойное марево. Хотя солнце не проглядывало сквозь мглу, к концу утрени уже наступила невыносимая духота. Площадь у Арбатских ворот быстро наполнялась народом. Кто-то из бояр успел распорядиться еще с вечера, и посреди площади возвышался высокий, в рост человека помост из свежих бревен и неструганных толстых досок. Тот же «кто-то» приказал расставить на площади кучками по пяти сорокаведерных бочек с крепким вином в семи разных местах, - каждый из «семибоярщины» выполнил наказ Василия Голицына.
      Ранние пташки из живущих вокруг москвичей тут же сгрудились вокруг заветных бочек. Боярские виночерпии уже выломали днища у первых бочек и начали раздавать вино большими кружками. Получившим свою долю они ни мазали черной краской жирный крест на правой руке. Народу все прибавлялось, и яузские стрельцы стали возле каждой кучки бочек по полусотне, ибо «веселие Руси питие есть», а питие намечалось обильное. От жары и духоты винные пары быстро ударят в головы, и тогда держись.
      Ввиду жары Андрей разрешил стрельцам снять кафтаны и шапки, теперь они отличались от простых москвичей черными широкими перекрестиями тяжелых берендеек на белых рубахах. Сотня Кирдяпина окружила помост, а одну полусотню Мальцева, свободную от караула у винных бочек, решили оставить в запасе прямо за помостом. Знаменосцы подняли сотенные и полусотенные знамена. Когда виночерпии опустошили по три бочки, они, будто по знаку, перестали раздавать вино. Разгоряченный люд зашумел, стрельцам пришлось плотно сомкнуться вокруг бочек, и тут на помосте появились зачинщики всенародного сбора, все семь бояр, Василий Голицын, оба брата Ляпуновых и дьяки Телепнев и Луговской.
Андрей стоял среди сотни Кирдяпина прямо перед помостом и хорошо разглядел напряженное лицо князя Мстиславского, спокойную улыбку Василия Голицына, недоуменное и даже обиженное лицо Захара Ляпунова. Огромная толпа полупьяных москвичей придвинулась к помосту, стрельцы едва сдерживали напор, им пришлось крепко ухватиться за древки бердышей и устроить из них что-то вроде загородки..
      - Почтенные! Осади! – кричал неунывающий Кирдяпин. – Вы же помост снесете вместе с боярами!
      С немалым трудом толпу удалось остановить в нескольких шагах от помоста, передние из москвичей упирались животами в древки бердышей, которые стрельцы держали на весу. Андрей уже хотел призвать на помощь запасную полусотню Мальцева, но тут толпа издала единый вздох, стиснутые в толпе люди принялись срывать с себя шапки, дружно закрестились, иные становились на колени.
      - Патриарх!
      - Святитель Гермоген!
      - А вот ростовский митрополит!
      - Филарет!
      На помост величественно взошел патриарх, с ним Филарет и пять архимандритов, все в праздничных, белых с золотом ризах. Бояре на помосте сняли горлатные шапки, подошли под благословение. Потом Мстиславский что-то сказал патриарху, тот нехотя кивнул головой. Первый думный боярин шагнул к краю помоста, поднял обе руки. Толпа стихла, немногих бестолковых буянов в разных местах площади успокоили соседи. Собор русской земли по избранию нового царя Московского и вся Руси начался.
       опреки опасениям Андрея выборы царя заняли всего часа три. Мстиславский объявил приговор Думы о пострижении низложенного народом царя Василия Шуйского вместе с его братьями и их женами. Толпа  немного пошумела, но больше из любопытства. Потом Мстиславский назвал состав государевой Думы, которая будет править до приезда нового царя. Народ опять малость пошумел, но семибоярщину принял.
      Гвалт и крики начались при выборе царя. Когда Мстиславский сказал, что семибоярская Дума присудила звать на царство польского королевича Владислава Жигмонтовича из древнего церского рода Гедиминовичей, который примет православие и будет венчан самим патрархом Гермогеном по православному обычаю, площадь загудела. Выкрикивали больше одобрение приговору Думы, бояре вывели на площадь всех своих дворовых, и те дружно орали Владислава, но слышалось и иное. Кричали Василия Голицына, Федора Мстиславского, выкрикивали Ивана Павловича Сапегина. В разных концах раздавалось много голосов за Дмитрия Иоанновича. Страсти разгорелись нешуточные, там и тут то и дело закипали потасовки.
      Андрей забеспокоился: у Арбатских ворот собралось не меньше десятка тысяч самого разного люда, заметно разгоряченного питием. Сильно пьяных не оказалось, но под жарким солнцем в духоте и толчее хмель закружил многие буйные головы. Если дойдет до куласных боев, его полк может не справиться, на каждого стрельца выйдет не меньше двух десятков буянов, а пускать в ход бердыши и особенно пищали никак нельзя.
      Однако Мстиславский и Василий Голицын заранее все предусмотрели. Когда гвалт над площадью разгорелся до непотребства, старшие бояре помахали кому-то руками. Тут же виночерпии в семи концах проломили днища у оставшихся полных бочек и снова стали раздавать вино. Народ забыл про царей и ломанулся утолять нестерпимую жажду, стрельцам у бочек пришлось попотеть, но обошлось без вредительства членов.
В то же самое время боярские крикуны усугубили рвение, и над площадью все слитнее зазвучали крики:
      - Владислава!
      - Владислава Жигмонтовича!
      - Королевича Владислава!
      Эти дружные крики почти забили все остальные возгласы. Особо упорные еще кричали Дмитрия Иоанновича, но к таким тут же кидались и затыкали им рты кулаками. Вскоре вся многолюдная толпа самозабвенно орала Владислава.
      Чуть не испортил задуманное дело патрарх Гермоген. Он подошел к самому краю помоста, опасно наклонился над толпой, начал что-то кричать. Хмельные москвичи обратили веселые и хмельные взоры на предстоятеля православной церкви, немного успокоили крикунов, и Андрей расслышал слова святителя.
      - Примет королевич Владислав православие, - будет мое согласие! Не примет – моего благословения еретику не будет!
      - А-а-а! – взвыла толпа.
И тут весь неслыханный шум перекрыл мощный голос Захара Ляпунова:
      - Примет! Королевич Владислав примет нашу веру! И венчается на царство по стародавнему православному обычаю!
      - А-а-а!
      Над площадью раздался громоподобный бас Прокопия Ляпунова, который решил подсобить брату:
      - Примет! Сам не захочет – заставим! Не в новинку!
      - А-а-а! – пуще прежнего взревело хмельное собрание.
      Тем дело и кончилось. Обрадованные своим единодушием люди допили вино, - у двух бочек смели стрельцов, крепко помяли виночерпиев, - и стали расходиться, чтобы как следует отпраздновать избрание нового всенародного царя Московского и всея Руси.
Воевода Голицын с помоста подозвал Андрея, спустился к нему.
      - Хвалю, полковник Грязной. Послужил России на славу. Полку твоему выделяю две бочки вина. Потом дай стрельцам неделю роздыху. Сам же завтра после обедни приходи ко       мне.
      Вечером отец как всегда дотошно расспрашивал Андрея о событиях двух последних дней. Когда Андрей закончил повествование, он озабоченно покачал головой.
      - С Шуйскими ловко получилось. Да за них никто не встанет, Василию давно пора была уходить с престола. И с Владиславом бояре не ополошали. Однако у семи нянек дитя без глазу. Когда еще король Сигизмунд пустит своего сына в Москву на съедение нашим боярам? Хлебнем мы горюшка с этой семибоярщиной.
      Он помолчал и вдруг спросил:
      - Ты, сын, не раздумал вести Дарью Девушкину под венец?
      - Нет, - изумился Андрей.
      - Я вот надумал выделить тебе сельцо Тайнинское. Там триста душ. На ратной государевой службе богатства не наживешь, а жену кормить-поить надо, детишки пойдут.
      Андрей опустил голову. Сидеть нахлебником на шее отца – не дело, а ничего другого он так и не придумал. Отец продолжал:
      - Лет пять назад там насчитывалось пятьсот душ. Кто помер, кого перебили черкасы да воры, а кто подался в казаки да к Вору. Невелико богатство, однако не с пустого места начнете. Обживетесь, - поставишь дом на Москве.
      Андрей молчал. Отец с неудовольствием спросил:
      - Чего не радуешься, сын?
      Андрей встал перед отцом на колени, поклонился в пол.
      - Благодарю тебя, отец. Неловко мне. Два года не выпускаю пищаль из рук, а жалованье все на припасы уходит. Ума не приложу, как богатство нажить.
      Отец поднялся, обнял сына за плечи.
      - Встань, сын. Сам вижу, что неловко тебе. Да я же родитель твой. Мой родительский долг – выделить тебя, потом сам на ноги встанешь.
      От волнения Андрей в эту ночь долго не мог уснуть. Он радовался, что теперь ему будет куда вести Дарьюшку от венца, что у них теперь есть какое ни то пристанище. Но тут же его обжигал стыд за то, что он, стрелецкий полковник, не может сам устроить достойную жизнь будущей жене.
     Утром он встал с легким кружением в голове и тяжестью на сердце. Идти к воеводе еще рано, и он без всякого смысла толкался по дому, по двору. Когда отец с матушкой ушли на обедню в Ильинскую церковь, он оседлал Воронка и шагом направился к дому Андрея Голицына. Воевода встретил его с непривычной теплотой, усадил в кресло рядом с собой.
      - Твой полк ревностно исполнял службу, ты не допустил мятежа, даже свалки никакой не вышло. Остерегаются москвичи при стрельцах буянить, да и слухи по Москве о твоих яузцах прошли славные после Клушина.
      Голицын замолчал и пытливо посмотрел на молодого полковника. Андрей тоже молчал, похвала князя не радовала его. Что толку в похвалах, если он живет от жалованья до жалованья. Голицын шевельнул бровью, взял со стола лист бумаги.
      - Я говорил о тебе в Думе. Бояре присудили вознаградить полковника Грязного за верную службу. Тебе отписали дом Ивана Шуйского на Волхонке со всей челядью, да три его деревеньки в Радонежском уезде. Возьми думский указ.
      Андрей никак не ожидал такого щедрого подарка и даже не сразу понял, что в один миг стал владельцем довольно богатого поместья. Он молча смотрел на думский указ, и буквы прыгали перед его глазами. Голицын усмехнулся по-доброму.
      - Не ждал, полковник Грязной? За государством служба не пропадет, как молитва за Богом. Верю, ты сумеешь заслужитьбольшее. Я еще после Клушина говорил в Думе про тебя, да тогда боярам было не до стрельцов, спасали животы свои, - в Москве чуть бунт не поднялся, Вор двинулся на Москву, Жолкевский. Однако этот указ – не все. Бояре приговорили отличить твоих сотников, каждому приписали по деревеньке от Шуйских, в том же Радонежском уезде. Не Бог весть, какое богатство, смута разорила народ, а все лучше, чем ничего. Вот думские указы о деревеньках и о дворянских званиях, порадуй верных слуг отечества. А полку твоему выделено двойное жалованье за два месяца вперед. И отпуск на неделю.
      Князь опять посмотрел на Андрея, уже с усмешкой.
      - Вижу, ошалел малость. Ступай, полковник, объяви о думской милости сотникам и стрельцам. Мне бы самому указы объявить по яузскому полку, да недосуг, прости. Послы приехали от Жолкевского, гетман требует выдать ему Шуйских. Ну, теперь можно и выдать. Видишь, как успели мы постричь Василия Ивановича с братьями и женками? Кабы промедлили, - нивесть что вышло бы. Ну, ступай, полковник. У меня в Думе дел невпроворот.
      - Князь Андрей Васильевич! – наконец, смог выговорить Андрей. – Не знаю, как благодарить тебя!
      - Ты заслужил, - перебил его воевода. – Шуйские за одно лизоблюдство раздавали наши вотчины своим прихлебателям. А ты и стрельцы твои живота своего не жалели. Служи впредь ревностно, как служил.
      Стрельцы на слова полковника о двойном двухмесячном жалованье вперед и о недельном отпуске радостно зашумели. Когда полк разошелся, Кирдяпин озабоченно покачал головой.
      - Оно, конечно, поместье, это хорошо. А народ-то в этой деревеньке, - он посмотрел указ, - в Торошине, остался ли? Не то вместо награды выйдет одна докука.
      Андрей отпустил сотников на эту неделю в их новые поместья, - осмотреться, поставить старост, повидаться с земским начальством, а сам с радостной вестью погнал    Воронка домой.
      Отец выслушал его спокойно, хотя остался доволен думским решением.
      - Испокон веку государи наделяли верных слуг поместьями да вотчинами. Хвалю, сын. Служил ты отчизне усердно. Слава Богу, воевода Голицын оценил твою службу. Дом князя Ивана знаю, доброе подворье.
      - Завтра пойду смотреть!
      - Сходи. Я пошлю с тобой ключника Ерофея, он поставит на место челядь Шуйского. Ты сам больше молчи, да хмурь брови.
      Матушка тут же горячо заявила:
     - Тебе, Андрюша, в том доме пока нечего делать. Живи тут, а мы с Ерофеем там сами все обустроим. Обвенчаешься с Дарьей, - введешь молодую жену в новый дом. До той поры не пущу тебя никуда!
      - А в деревни? – будто небрежно спросил отец. – и туда не пустишь?
Матушка призадумалась.
      - И в деревеньки ему не надо. Ты, Петр Григорьевич, лучше сам сначала посмотри те деревеньки. Поставишь там старост, с земством уладишь дело. Андрюша пусть тут служит, стрельцов обучает.
      На том и порешили. Отец и сын обменялись понимающими насмешливыми взглядами, но так, чтобы Елена Борисовна, упаси Бог, ничего не заметила.
      Отец на другой же день с тремя надежными дворовыми уехал в пожалованные Андрею поместья. Дворовых он собирался с согласия мира и уездного земства поставить старостами. Андрей всю неделю отпуска первую половину дня проводил в яузской стрелецкой слободе. Там он побывал во всех осиротевших семьях своих погибших стрельцов и десятников, вдовам Наумова и Ухватова он из пополнившейся полковой казны и своего жалованья выделил немалую толику. Князь Анлрей Голицын целыми днями сидел в кремле в семибоярской думе и его не тревожил, поэтому во второй половине дня он, несмотря на недовольство матушки, каждый день наведывался в свой новый дом на Волхонке, однако Елена Борисовна не подпускала его к хозяйству. Она с ключником Ерофеем пересмотрела всю дворовую челядь, чуть не половину людей отправила в свой дом у Яузских ворот и заменила их своими слугами.
      - Ненадежны, - объяснила она сыну. – Вредить тебе будут, а у меня не забалуются.
      Потом вернулись из своих пожалованных деревенек сотники и полк снова заступил в привычные караулы. Никакого беспорядка москвичи не устраивали, наоборот, они будто притихли в тревожном ожидании больших неизбежных перемен после приезда выбранного ими царя Владислава Жигмонтовича. Однако тот не торопился занять престо в беспокойной Москве.
      В третий день Успенского поста воевода Голицын собрал у себя полковников.
      - Готовьтесь к новому делу, господа полковники, - сразу начал князь. – Перебежчики дружно показывают, что Вор вот-вот двинется из Коломенского на Москву, торопится занять престол, пока не приехал избранный царь. У него тысяч шестьдесят всякой сволочи. Думные бояре опасаются Вора и приговорили собирать войско против него. Большим воеводой поставлен князь Федор Иванович Мстиславский. Однако войско его ненадежно, да и чернь московская куда еще качнется. Без подмоги от поляков нам с Вором не справиться. Дума приговорила: нынче ночью пропустить через Земляной город войско гетмана на Коломенское. Поляки пройдут по Крымскому мосту через Якиманку и Мытную слободу мимо Большой Полянки к Смоленским воротам, а оттуда - на Коломенское. Наше дело: не допустить бесчинства от поляков. Пройдут они тайно, москвичи о том не знают и знать не должны.
       Князь замолчал и Остаков тут же задал вопрос:
      - Выходит, князь Андрей Васильевич, мы сами пускаем хорька в курятник?
      - Иного выхода у нас нет, - жестко ответил воевода.
      - Зачем полякам через Земляной город идти? – хмуро спросил Веденеев. – Они стоят у Новодевичьего. Куда лучше им идти от Крымского брода мимо Донского и Даниловского монастыря, а там через Тульскую заставу прямо на Коломенское.
      Полковники согласно закивали головами. Однако Голицын возразил.
      - За Тульской заставой стоит Сапега. У него тысяч тридцать войска. Гетман не хочет биться с сапежинцами, со своими союзниками. И кровь братскую не дело проливать, да и куда там дело повернется, один Господь ведает. А от Сетуни до Воробьевых гор бродят черкасы Заруцкого, эти могут ударить гетману в спину. А того хуже, если Сапега и Заруцкий дождутся, когда московское войско и поляки уйдут на Коломенское, да и кинутся на Москву. Ни тому, ни другому никакой веры нет. Вот и остается пропустить гетмана через Земляной город, да стеречь Москву от тех двух разбойников.
      - Одних нас мало, - с сомнением покачал головой Остаков.
      - Мы не одни, - успокоил его князь. – Князь Мстиславский поведет московское войско в одно время с гетманом, ближе к Белому городу, а за поляками пойдет воевода Валуев, у него чуть не десять тысяч.
      - Ну, коли так…
      - Да, так, - усмехнулся Голицын. –Стрельцы встанут сотнями между поляками и Земляным валом, князь Мстиславский прикроет Белый город, а сзади как пастух пойдет Валуев. Полякам не развернуться.
      Ночной проход польского войска через Земляной город прошел мирно. Поляки знали, что у них с обеих сторон стоят московские полки, а сзади за ними идет еще одно русское войско, они шли по Земляному городу быстрым шагом и молча, при скудном свете смоляных факелов. Стрельцы Голицына стояли сотнями вдоль их пути от Крымскогол моста до Серпуховских ворот. Андрей видел блеск железных шлемов и медных кирас польских пехотинцев и всадников. Впереди польского войска проехал гетман Жолкевский в таком же простом железном шлеме и медной кирасе, как и его солдаты. За охранным полком гетмана ехали шагом крылатые королевские гусары с поднятыми вверх тонкими трехсаженными копьями.
      Яузские стрельцы увидели высокие лебединые крылья на плечах всадников, настороженно загудели, Андрей тоже почувствовал тревогу. После Клушина эти знакомцы не вызывали добрых чувств. Гусар оказалось всего четыре сотни, они быстро проехали мимо яузцев, и их поглотила ночная тьма. Поляки успели пройти через Земляной город еще до света, а за ними появились плотные ряды всадников и пеших воинов воеводы Валуева. Эти двигались довольно шумно, с разговорами и негромкими  возгласами. Когда послышалась русская речь и донеслось несколько черных слов, - без них никак не обходится, - напряжение отпустило Андрея.
      После прохода войска Голицын велел Андрею поставить полк у Крымского брода и наплавного моста, а остальные свои полки расставил вдоль берега Москвы-реки до середины Лужниковской излучины напротив Воробьевых гор, в виду друг друга.
      - Будем стоять, пока князь Мстиславский не вернется от Коломенского, - объяснил он полковникам. – Ставьте шатры и шалаши, варите кашу, выделяйте караульных.Дня два тут придется простоять, если не больше.
      - Поляки опять пойдут через Москву? – поинтересовался Андрей.
      - Нет, они вернутся по правому берегу мимо Воробьевых гор к Сетуни, там паром у Новодевичьего монастыря.
      - А если под Коломенским Вор возьмет верх? – недоверчиво спросил Остаков. – Тогда и он, и Сапега, и Заруцкий, - все кинутся на Москву. А нас тут всего ничего.
      - У Вора поменьше войска, чем у князя Мстиславского и гетмана, -  успокаивающе проговорил Голицын.
      - Под Клушиным у гетмана было в пять раз меньше войска, чем у нас, - не унимался Остаков.
- Типун тебе на язык! – рассердился Голицын. – Вор – не гетман Жолкевский. Если дойдет до битвы, одни гусары раскидают всю его сволочь.
      - Дай Бог, - с сомнением пробурчал Остаков.
      - Ну, господа полковники, - жестко заявил Голицын, - если у Коломенского Вор возьмет верх и все они двинутся на Москву, - будем стоять тут до последнего стрельца.       Понятно?
      - Понятно.
      - Куда понятнее.
      Первый день у Крымского брода Андрей провел в большом напряжении. Он опасался, что Вор разгромит и московское войско, и поляков. Из головы не выходило постыдное поражение под Клушиным. Там гетман Жолкевский сотворил ратное чудо, он с десятью тысячами разбил вдребезги сорокатысячное московское войско вместе с десятью тысячами наемников. Что, если у Коломенского Вор сотворит такое же чудо? Голицын говорил, у Вора сил меньше, но Андрей полагал, что воевода это сказал ради успокоения полковников. Да еще на подмогу Вору могут подойти войска Сапеги и Заруцкого.
      Будут ли русские воины биться за Москву и за боярскую Думу в ней? Даже сам он впервые за два года чувствовал какую-то неуверенность.До сих пор он просто выполнял волю своих начальников. В Троицком сиденье он подчинялся дяде Григорию Борисовичу, первому осадному воеводе. Потом он шел за князем Андреем Голицыным. Бился с крылатыми гусарами под Клушиным, сидел в Царевом Займище, держал порядок у Смоленских ворот, у дома Шуйского при его пострижении, у Арбатских ворот при избрании царя Владислава. Все это он делал по приказу воеводы, ибо верил ему беззаветно. И вот сейчас он стоит у Крыского брода и готовится отбивать врага, если тот пойдет на Москву.
      А кто сейчас для русского народа враг, кто друг? Новый царь Владислав не спешит на престол. Видно, отец и дяди верно говорили, что Сигизмунд не отпустит юного сына в Москву на волю боярской Думы, захочет сам царствовать и в Польше, и в Московском государстве. Хорошо ли это для России? Пожалуй, нехорошо.
      Может, права чернь, правы простые русские люди, правы те дворяне, которые служили в Тушине, правы дядья Александр и Иван, и благо России принесет именно Вор? Недаром уже шесть лет множество людей упорно идут за ложными Дмитриями Иоанновичами? А ведь Россия держится трудом этих самых простых людей, черни. Именно простые люди, чернь своими руками полнят казну государства, умножают богатства, которые пока забирают в свои руки вотчинники.
      Или лучший царь – Василий Голицын? Умный, твердый нравом, за ним идут многие. Он крепкий вотчинник, но думает, кажется, не только о своей корысти, а о нуждах всей державы. Сам отказался от престола, выходит, понимает желания простых людей и знает, что пока не пришло его время. Голову можно сломать, а где правда, где кривда, не поймешь.
      Да и долго размышлять над державными задачами недосуг, надо готовить оборону у Крымского брода. Андрей собрал сотников.
      - Решайте, братцы, что будем делать.
      Сотники переглянулись, но говорить не спешили.
      - А ты сам, полковник, как думаешь? – спросил Мальцев.
Что-то в голосе верного Мальцева не понравилось Андрею, но он спокойно ответил:
      - Копать окопы. Как у Клушина, у дороги, в четыре ряда.
Сотники переглянулись, видно, им тоже не больно-то хотелось воевать.   Сухотин проворчал:
      - Надо ли? Стрельцы опять ночь не спамши. Да и сколько можно их от хозяйства отрывать? Все лето – то поход, то караулы, а хозяйство страдает. Отмотают тут себе руки на окопах, какие работники из них?
      Сухотина поддержал Квасов:
      - Пустая работа. Вор не устоит против московского войска с поляками. Мы тут только весь луг изгадим, мужики спасибо не скажут.
      Опять заговорил рассудительный Мальцев:
       - Оно, конечно, можно копать. Да вот, зачем? Напротив моста еще куда ни шло. А на берегу – какой толк? Пушек у нас нет, пищали бьют на тридцать сажен. Пойдет супостат бродом, - мы его и без окопов отобьем, не впервой. 
      Андрей озадаченно хмыкну, с насмешкой обратился к своему верному помощнику:
      - Ну, а ты что скажешь, полуголова?
      Кузьма ответил на сразу. Он переглянулся с сотниками, помолчал. Андрей начал сердиться в душе. Это что затеяли сотники, неповиновение?
      - Ну, брат Кузьма? – уже нетерпеливо спросил он.
 - Да что говорить, - нехотя выдавил из себя Кирдяпин. – Оно, конечно, сотники верно говорят. Однако, раз ты велишь, наше дело – исполнять.
      Он еще помолчал, потом вдруг улыбнулся своей обычной беззаботной улыбкой.
      - Лопаты соберем в ближней слободе, да и начнем.
      - Так и решим, - Андрей поднялся. – А что стрельцы устали окопы копать, так мы государевы люди, нам Дума двойное жалованье выдала за два месяца вперед из царской казны.
      У Андрея после этого разговора остался на сердце тяжелый осадок. Первый раз его сотники стали перечить ему, да так дружно. То ли стрельцы и в самом деле устали от вей этойц бестолковщины, то ли он что-то не так делает. Хорошо, Кузьма Кирдяпин хоть с неохотой, но поддержал его.
      Он послал сотню Мальцева в ближнюю слободу за лопатами, а сам повел остальны сотников решать, где и как копать. Решили рыть три ряда вдоль берега с обеих сторон Крымской дороги. Первый ряд займут Кирдяпин и Сухотин, за ними станут Квасов и Маслов, а две полусотни Мальцева займут третий ряд по разные стороны дороги.
      К вечеру окопы вырыли по пояс, земляной вал спереди прикрывал стрельцов по грудь, они могли палить из пищалей стоя, с упором на бурдыши. Приехал князь Голицын, осмотрел окопы. Сотники настороженно смотрели на своего полковника: станет жаловаться начальству или не станет. Конечно, Андрей не стал, да и на что жаловаться воеводе? Ну, поворчали сотники, однако дело свое делают исправно. Князь громко похвалил стрельцов, чтобы слышал весь полк.
      - Молодцы, яузцы! Если до дела дойдет, окопы прикроют от пушек, да и конница не сомнет вас. За труд обещаю еще месячное жалованье – из войсковой казны!
Стрельцы да и сотники заметно повеселели.
      - Князь Андрей Васильевич, - спросил Андрей, - а дойдет до дела? Не зря разворотили луг?
      - Дойдет ли до битвы, не знаю, - прямо ответил Голицын. – А копали не зря.
Воевода повысил голос, он понимал, что полковник спросил его не из пустого любопытства.
      - Яузцы! Вспомните Клушино! Кабы не окопы, мало кто из нас сидел бы теперь тут! Ну, а коли битвы не будет, - и слава Богу.
      Ночь прошла спокойно, хотя Андрей велел караульным будить его каждые два часа. На другой день солнце почти добралось до полудня, когда к Андрею прибежал стрелец из полка Курицына, который стоял ниже всех по берегу, напротив Воробьевых гор.
     - Там казаки с той стороны кричат полковника Грязного! – сказал он.
      Андрей оставил Кирдяпина командовать полком, а сам с посланным потрусил вниз по берегу. Николай тут же поднял даточных и побежал за ним.
      - Ты куда? – сердито крикнул на бегу Андрей.
      - Я с тобой, боярин! Мало ли что?
      «Неужто там Юрко? – думал Андрей на бегу. – Кто еще из казаков знает полковника Грязного? Разве что Тарас Епифанец или Степан Туляк. Наверняка это Юрко. Что хочет сказать старый верный друг?».
      Они уже пробежали к берегу напротив Воробьевых гор на той стороне, когда Андрей увидел полковника Курицына. Тот стоял у воды возле трех разномастных рыбачьих лодок. А на другом берегу пасся небольшой табун расседланных коней, и на песке лежали в живописных позах полуголые казаки.
      - Эй, казаки! – закричал через реку Андрей. – Кто звал полковника Грязного?
Один из лежащих тут же вскочил на ноги и радостно заорал:
      - Андрюха! Чертяка! Плыви сюда! Дело есть!
      - Надо ли плыть к черкасам? – озабоченно спросил Курицын. – Больно народ       ненадежный.
      - Эти надежные! – весело отозвался Андрей.
Он выбрал лодку поменьше и шагнул через борт. Суденышко закачалось, Андрей не удержался и плюхнулся на скамью. Николай уже толкал лодку кормой в реку, когда вода дошла ему до верха голенищ, он грузно перевалился через борт.
      - Ну, брат Николай, раз навязался, греби!
      Лодка легко одолела полсотни сажен до нагорного берега, там ее ухватили казаки и одним рывком вытащили на песок. Андрей выбрался из лодки и оказался в объятиях Юрко Донца. Голый до пояса, с золотым нательным крестом на массивной золотой цепочке, Юрко крепко хлопал друга по спине. Андрей сжал его голые плечи, потом немного отстранил и всмотрелся в лицо друга.
      С Троицкого сиденья прошло всего полгода, но Юрко заметно изменился. Молодой лицо его стало угловатым, костистым, в уголках глаз лучились светлые на загорелой дочерна коже морщинки. Он радостно улыбался во весь рот, но смотрел взглядом твердым и, пожалуй, даже суровым. Это уже не тот молодой, беззаботный казак, но суровый, опытный воин. Видно, за эти недолгие месяцы друг много испытал.
      - Пошли в холодок, - Юрко потащил Андрея за руку вверх по береговому склону.
Они поднялись к подножью высокого обрыва и уселись на траву в тени раскидистого куста. Полуденное солнце заливало жаркими лучами весь огромный луг на правом берегу Москвы-реки, но в тени ветерок навевал отрадную прохладу.
      - Третий раз с Троицы видимся, а все поговорить не выходит, - усмехнулся Юрко. – Твой полк без тебя не пропадет за часок-другой?
      - Не пропадет, - засмеялся Андрей. – Ну, как ты, Юрко? Все в седле?
      - И ты, смотрю, все с пищалью.
      - Жизнь какая-то не такая, - пожаловался Андрей. – Два года ровно таскаю эту       тяжесть.
      - И спишь, поди, с ней?
      - Бывает, и сплю.
      - Спать лучше с бабой, - пошутил Юрко и тут же посерьезнел. – Твоя красавица где       сейчас?
      - В Нижнем, - вздохнул Андрей. – В Зачатьевском монастыре у матушки Марии. А ты, Юрко, нашел себе невесту?
      - Невеста у казака – острая сабля, - невесело отозвался Юрко.
      - Не нашел? И куда девки смотрят?
Юрко вздохнул.
      - Нашел. Да тут же и потерял.
      - Вышла за другого? – ахнул Андрей.
      - Вроде того.
      - Ну и забудь ее! Женихов сейчас мало осталось, всем девкам не хватит. А уж за такого, как ты, любая пойдет не только под венец, а и в огонь.
      - Только свистни, - все так же печально согласился Юрко. – Ну, черт с ними, с девками. Ты-то как живешь после Сетуни?
      - Да так вот и живу. Дарьюшку отправил в Нижний, - матушка Марфа, - помнишь? – так рассудила. Она же теперь круглая сирота, Дарьюшка-то.
      - Верно рассудила матушка Марфа, - серьезно ответил Юрко. – В Новодевичьем ляхи встали, а они умеют девкам головы кружить.
      Андрей пристально посмотрел на друга. Тот улыбался, но глаза смотрели по-прежнему печально. «Эге, - догадался Андрей, - видно, его невеста ушла к какому-нибудь бравому шляхтичу». Однако говорить об этом не стоило, он лишь крепко обнял друга за широкие, сильные плечи. Они помолчали, и Андрей продолжал свой рассказ, чтобы отвлечь Юрко от воспоминаний о неверной невесте.
      - Потом я на Клушино ходил, ну, это ты знаешь. Потом в Москве сгонял со всем народом Шуйского с престола, потом постригал его в монахи. Постригал не я, конечно, монахи, я караулил. Потом всем народом выбирали на царство королевича Владислава.
      - Так-таки, Владислава?
      - Его. Всех перебрали, а выбрали Владислава. Теперь вот караулю Крымский брод и мост от Вора, от Сапеги, да и от вашего брата. Вот так и живу.
      - Наши хлопцы были у Серпуховских ворот и у Арбатских тоже, Заруцкий посылал. Они говорили про стрельцов с серебряными петлицами. Я сразу догадался, что без тебя там не обошлось. Ну, а дальше ?
      - Дальше? – Андрей задумался и вдруг спохватился. –Да! За верную ратную службу отечеству Дума отписала мне дом Ивана Шуйского на Волхонке, - будешь в Москве, жду! И еще три деревеньки в Радонежском уезде – от него же.
      - Ого, - уважительно качнул головой Юрко. – Ты теперь богатый! А я вот после Клушина даже дувана никакого все не возьму. Там-то мы ваш обоз хорошо пошарпали, я тебе говорил. А потом – все впустую. Хлопцы не раз собирались ляхов потрошить, да Заруцкий не велит. А с мужиков что возьмешь, - нищета. Сами ребятишек в деревнях подкармливаем. Какой тут дуван? Хлопцы сильно обижаются.
      - На Заруцкого? Или на нищету?
      - Тьфу! – захохотал Юрко. – На Заруцкого, на кого еще?
Он вдруг встрепенулся, даже привстал.
      - Да, Андрюша! Я ж тебя кричал не только чтоб побалакать. Увидать тебя я страшно рад, однако и дело есть! Тарас Епифанец говорил, Вор уходит от Коломенского! Без битвы уходит, понимаешь? Вроде, обратно в Калугу. Так что караулить Крымский брод тебе ни к чему.
      - А Сапега?
      - И Сапеге не до Москвы. Ему, говорят, гетман пригрозил и письмо от Сигизмунда ихнего передал, чтоб вернулся Сапега под Смоленск. Сапега спешно снимается и уходит под Смоленск, мириться с королем. И нас не опасайтесь. Заруцкий ни против Москвы, ни против ляхов не пойдет. Прямо не говорит, но, видно, возле Вора будет крутиться. Запорожцы готовятся к походу. Думаю, двинутся с Вором на Калугу.
      - И ты?
      - Я – как хлопцы, - твердо обрезал Юрко. – Мне дуван нужен. Мне Дума ни хату, ни деревеньку не отпишет. Как бы бояре последнее не отобрали. Мы тут с Тарасом покумекали, вечером подадимся на Каширу. Там Маринка с казной Вора сидит, вот мы эту казну попробуем перехватить. Выйдет, - подамся на Дон, отвезу дуван батьке с мамкой. Только смотри, я тебе про Каширу как другу!
- Молчок! – пообещал Андрей. – На Каширу и я бы с тобой подался, мне дуван тоже не помешает.
      - Так айда с нами! – обрадовался Юрко.
      - Служба, Юрко, - вздохнул Андрей. – Царева служба. Царя у нас пока нет, а служба – она всегда с нами. За тебя молиться буду, чтоб и дуван побольше, и живой остался.
      - Это уж как выйдет.
      Друзья расстались с неохотой и грустью. Юрко торопился в полк, чтобы идти на Каширу, Андрей тоже спешил передать радостную весть воеводе. Слава Богу, битвы не будет, окопы не понадобятся.
      Москва вздохнула спокойно. Опасность от Вора миновала, он без крови вернулся в Калугу. Гетман Жолкевский от Коломенского пошел мимо Земляного города к Новодевичьему монастырю по берегу Москвы-реки. Сапега перед его приближением спешно увел свое войско на запад, знающие люди говорили, - подался к королю Сигизмунду под Смоленск. А черкасы Заруцкого ускакали нивесть куда без следа.
      Москвичи встречали войско князя Мстиславского ликующим колокольным звоном. Когда в Серпуховских воротах появился воевода Валуев на сером коне, толпа разразилась радостными криками.
      - Слава! Слава!
      Андрей на Воронке стоял у Серпуховских ворот рядом с князем Голицыным. Тот хмурился. Москвичи в толпе говорили, что Вор намеревался дать битву у Коломенского, но Валуев со своим войском стремительно двинулся вперед, обогнал и гетмана, и Мстиславского, обошел Коломенское и смял воровские заставы. Биться на две стороны и садиться в осаду Вор не решился и спешно отошел по последней свободной дороге на Серпухов. Говорили еще, будто Валуев хотел преследовать Вора и разбить его, но Мстиславский не позволил.
      - Князь Андрей Васильевич, - спросил Андрей у Голицына, - почему дали Вору уйти?
      - Черт его знает, - буркнул воевода. – Может, князь Мстиславский опасался, что вместо Вора появится третий Дмитрий Иоаннович. С этим-то сумеем справиться, а каков окажется третий Вор?
      Вечером Андрей увидел дома отца, который только что вернулся из Радонежского уезда. Когда Андрей рассказал отцу о бескровной победе над Вором и о встрече победителей, отец покачал головой.
      - Не простят бояре Валуеву такой славы. Он теперь совсем первый человек на Москве. Мало, снял осаду Троицы, он еще почетный мир с гетманом подписал, остановил поляков у Поклонной горы, а теперь и Вора отогнал от Москвы. Слава дворянина Валуева для бояр – нож острый. Если он сговорится с Ляпуновыми, дворяне возьмут верх, тогда вотчинникам конец.
      Отец как в воду глядел. Вскоре Андрей услышал, что славный воевода Григорий Валуев по приговору Думы отъехал в Можайск воеводой. Эта весть Андрея сильно огорчила. Опытный и храбрый воин, мудрый державный муж за верную службу отечеству вместо заслуженных почестей и наград отправлен из Москвы подальше с глаз долой, воеводой в порубежный городишко.
      Верно говорил дядюшка Григорий Борисович после героического Троицкого сидения, что в кремле ценится не служба отечеству, но лизоблюдство.
      Через две недели после изгнания Вора огромная толпа москвичей собралась на Девичьем поле. Для соблюдения порядка князь Андрей Голицын привел сюда все полки своего отряда. В присутствии семи бояр Думы, патриарха Гермогена с высшими иерархами и гетмана Жолкевского москвичи приняли присягу и целовали крест королевичу Владиславу Жигмонтовичу, как царю Московскому и всея Руси.