Город титанополь

Фантастико-бытовая повесть


Когда сокращали стратегическое вооружение, то ракетные комплексы вывезли, а шахты взорвали. Ударной волной содрогнуло недра и вырвало цепи, которыми в подземелье были прикованы титаны. По обрушенным тоннелям освобожденные узники вышли наружу, на месте бывшей воинской части построили город и позвали в него людей.


   На рассвете остановившийся поезд принял в себя кучу народу. Люди с шумом и гамом входили, рассеивались по купе, не заботясь о покое спящих там пассажиров. Сон Светланы оборвался. Она попыталась скрепить его дремотой. Но после того, как все утихло и успокоилось, по вагону с громким ворчанием прошла проводница.
- Все до Родниковой. Весь вагон до Родниковой. С кем мы дальше поедем? – сокрушалась она.
   Поезд шел с востока на запад. Станция Родниковая находилась в восточной части маршрута.
   Оброненные проводницей слова окончательно пробудили Светлану. Вчера вечером, когда они с Милочкой садились в поезд, Светлана полагала, что они одни едут до Родниковой. Она слегка стыдилась своей поездки, стеснялась о ней заговаривать и никак не думала, что дорога туда так наезжена. Светлана оторвала голову от подушки и с любопытством окинула взглядом свое купе. В сероватом сумраке она разглядела безмятежно спящую под нею, на нижней полке, верную подружку Милочку, которую с риском и опасением взяла с собой. Напротив, каждый на своей полке, успокоились, наконец, молодожены, с вечера жадно искавшие уединения, из-за чего Светлана не успела с ними познакомиться. Боковые места плацкартного вагона, вчера еще свободные, сейчас были заняты. Пассажиры, наверно, сели ночью, неслышно для Светланы. На нижней полке, ужавшись, чтобы не мешать проходу, спал богатырского сложения старик. Наверху, заложив руки за голову и глядя в одну точку, о чем-то задумалась молодая женщина. Светлана развернулась к ней головой и тихонько спросила:
- Вы тоже до Родниковой?
- Как все, - меланхолично отозвалась соседка, опираясь, должно быть, на замечание проводницы.
- А дальше в Титанополь?
- А куда же еще?
- Неужели весь вагон тоже туда? – пораженно интересовалась Светлана.
- Скорее всего. Люди нутром чуют, где лучше.
- А там лучше?
- Вацек пишет, что там хорошо.
Женщина повернула голову к Светлане и сказала:
- Я к жениху еду.
- Я тоже к жениху, - взаимно призналась Света.
- Все правильно. Мужчины находят путь, женщины по нему следуют, - умудрено заключила соседка, изучающе рассматривая Светлану круглыми карими глазами. 
- Вы философ? – невольно вырвалось у той.
- Нет, я бухгалтер, ревизор, аудитор и еще куча названий, - аттестовала себя попутчица.
- А я медсестра, - отозвалась о себе Светлана.
- Сестра милосердия! – возвышенно повторила соседка.
- Нет, просто медсестра. Всего лишь выполняю назначения, - смущенно возразила Светлана.
- Милосердие написано у вас на лице, - не признала ее скромности собеседница. – Так что в трудную минуту я обращусь к вам.
- Пожалуйста…. А как вас зовут?
- Фаина Бергман. Скоро буду Сташевской.
- Я Светлана Добродеева. Своей фамилии мне бы менять не хотелось.
- Еще бы, такой смысл. На вашем месте мне бы тоже не захотелось. А свою фамилию я поменяю,… ради Вацека…  ах!
   Этим вздохом Фаина выразила все. О чувствах к своему жениху Светлана скромно умолчала. Вместо этого поинтересовалась у новой знакомой:
- Вы не боитесь ехать?..
- Нисколько. Вацек пишет, что там хорошо.
- А титаны, они …  не опасны?
- Вацек пишет, что людям они как братья.
- А женщин они не преследуют?
- Вацек об этом ничего не писал, - встревожилась Фаина, но тут же себя успокоила. – Если бы это было так, то Вацек меня б не позвал.
- Знаете, а мне все-таки боязно, - призналась Светлана. – Со мною подруга, и я за нее отвечаю.
- А я ничего не боюсь. Мне не терпится увидеть Вацека. – Фаина вытянула руки из-за головы, сладко потянулась и предложила: - Давайте еще поспим, чтобы лучше выглядеть перед нашими женихами.
Светлана не успела ответить, как увидела перед собой курчавый затылок отвернувшейся к стене соседки. Самой же ей не спалось. Она села на полке, свесив вниз ноги, расчесала свои густые, белокурые и длинные до лопаток волосы, закрутила их на затылке узлом и решила, пока народ спит, сходить умыться и переодеться.
   У окна, напротив занятого туалета, с мыльными принадлежностями в руках стояла молоденькая цыганка во всей своей цыганской прелести: висячих серьгах, длинных косах, обористой юбке, будто так родилась на свет.
- За мной будете, - предупредила она Светлану.
- Перед вами никого? – поинтересовалась Светлана, помня, что в вагоне обретается целая  команда цыган.
- Никого. Весь табор спит, - засмеялась цыганка. Светлана засмеялась следом за ней.
   Просмеявшись, цыганка покосила блестящим глазом на Свету.
- Тоже к титанам?
- Да.
- По вызову?
- У меня вызов, а у подруги вызова нет.
- У нас тоже один вызов на всех. Иных, говорят, пускают без вызова. Мы хотим пробиться семьею, мы везде вместе кочуем.
- Если подругу не пустят, то и я не поеду. Мы с ней так решили.
- Вас, может быть пустят. Тамошним мастерам невесты нужны, - уверила цыганка.
- А там мастера?
- А то кто, раз драгоценности делают?
- Там делают драгоценности? – удивилась Светлана.
- Ты не знала? Зачем туда едешь? – в свою очередь удивилась цыганка.
- Я к жениху…
- А-а, ты невеста. А мы артисты. За золотом едем. Там, говорят, артистов награждают золотыми венками. Оттуда все богатыми возвращаются.
- Оттуда возвращаются? – обрадовалась Светлана.
- Конечно, как отовсюду. Кто пожелает, у кого договор кончится, а кого изгоняют, - рассказывала цыганка.
- А какие они… титаны? – затаенно спросила Светлана.
- Да такие ж, как мы. Только мы люди, а они сверхчеловеки. Если хочешь знать, они лучше, чем мы, потому что правильные, - весело блестела глазами цыганка.
   Туалетный замок щелкнул. В тамбур вышел таджик в полосатом халате: крепкий, приземистый,  всунутый вместе со штанами в серые, точнее, в дымчато-голубые сапоги, и в тюбетейке, посаженной на крутую, как горшок, голову. Наверняка, в таком виде и спал. Цыганка скользнула в освободившееся помещение, а Светлана принялась размышлять над ее словами. Страха в ней заметно поубавилось, хотя совсем он не исчез. Они с Милой ехали с большой долей риска. В иные мгновенья им казалось, что они направляются прямо в пасть тигра, но все равно ехали. Какая-то магнетическая сила влекла их туда. В голове мелькали обрывки древнегреческих мифов, то покоряя, то ужасая воображение.
- Меня Адой зовут, а тебя? – появилась из туалета цыганка.
- Светлана.
- Хочешь, скажу, что там тебя ждет? – лукаво искрила глазами  цыганка.
- Скажи, - помертвела Светлана.
- У тебя будет удача, а судьбы не будет.
- Я к жениху еду, – горьковато усмехнулась Светлана.
- Не знаю, не знаю, - не стала объяснять Ада. – Хочешь, скажу, что меня ждет?
- Скажи, - попросила Светлана.
- У меня будет любовь, а судьбы не будет, – выпалила цыганка и себе же ответила: -
- Не знаю, не знаю. Сама проверю, - и, колыхая юбками, пошла в глубь вагона.
   Когда Светлана вернулась в свое купе, огромный старик, спавший на нижней боковой полке, уже забросил постель наверх, выдвинул столик и сидел за ним, едва втиснувшись на сидение. Как ни старался он ужаться и спрятать под крышкой стола голые колени и плетеные, одетые на босу ногу, сандалии, он все равно выпирал за пределы места и проходящие пассажиры невольно его задевали. На столике перед стариком лежала толстенная книга, и он ее читал.
   Чтобы не потревожить спавшую Милу, Светлана присела на свободное место у столика, напротив читавшего старика, и, отвернувшись к окну, разглядывала пышно распускавшееся под солнцем июньское утро.  Иногда она украдкой взглядывала на читающего соседа, все более и более сомневаясь, старик ли он. По обводьям бровей, курчавой бороде и вьющейся шевелюре, голубовато-белым и ослепительным, как мартовский снег, он действительно подходил под определение пожилого человека. Но лицо без единой морщинки, свежие и ядреные щеки говорили о здоровье и бодрости этого могучего деда. Когда взгляд ее упал на раскрытые страницы объемного фолианта, Светлана обнаружила, что они испещрены какими-то непонятными письменами. Знаки похожего начертания  она встречала в учебниках истории на картинках археологических находок с запечатленными на них древними надписями. Тут уж ее любопытству не сало предела. Она прямо, без утайки, посмотрела на необыкновенного пассажира, и, забыв о стеснении, выразила свое удивление:
- Какая интересная грамматика! Что это за язык?
Старик поднял на нее черные, как уголь, и живые, как у молодых, глаза.
- Это язык давно исчезнувшего народа. От него осталась только начертанная на каменьях мудрость, одно из первых человеческих знаний, - ровным голосом  произнес необыкновенный старец.
- И вы этот язык знаете? – восхитилась Света.
- Нет, не знаю. Он умер задолго до моего появленья на свет, - спокойно возразил старец.
- А как же вы читаете? – поразилась Света.
- Я вдумываюсь и понимаю смысл.
- Тайны без знания не открываются. Это я по профессии медика знаю. Вы, наверно, ученый?
- Я библиофил, собиратель мировых знаний и мудрости. Вот за этой, например, я ходил в горное поднебесье к тамошним мудрецам. Они мне позволили снять копию. Но за это я им отработал, углубил пещеру, в которой они хранят все человеческое знание.
- Если вы не ученый, как вам удается угадывать смысл незнакомого языка? – допытывалась Светлана.
- Навык, конечно, и природная склонность. Я могу показать тебе принцип, и ты тоже начнешь понимать. Посмотри на эти три знака. Они о чем-нибудь тебе говорят? – старец указал пальцем на три стоящих в интервале от других фигуры. Одна из них изображала вертикальную палочку, обнесенную кругом, вторая представляла собой клинописный знак, обращенный острым углом к третьей фигуре, На третьей – та же вертикальная палочка была обнесена уже квадратом.
- Ни о чем не говорят. Я не вижу в них смысла, - сказала Светлана.
- Это одна из вечных мудростей. Я читаю ее так: «Правда всесильна, даже если ее укрывают». А можно сказать проще: « Правда сильнее неправды». Из чего я это заключил? Знаете выражение: «прост как, правда»? Простота правды здесь изображена перстом. Перст в солнце. Оно, как вы знаете, всесильно. Дальше идет сравнительный знак. Он обращен острием на  другую правду, заключенную в темницу.   
- Это ребус какой-то, - озадачилась Света. – И так расшифровывается каждый знак? Ученым не позавидуешь.
   Вдруг ее осенило.
- А если вертикальный знак правды развернуть в горизонтальное положение, чтобы перст выглядел указующим, его можно понять, как обвинение? – сказала она.
- Доказанная правда может стать обвинением. Правильно, девочка, мыслишь. Хороший совет ты бы дала тому народу. Жаль, что поздно, - едва заметно улыбнулся странный пассажир. Светлану не обидела его легкая усмешка. Она была во вдохновении поиска.
- Скажите, по этим записям вы можете угадать душу того народа? – спросила она.
- Могу. И не только умершего, но и живого, - подтвердил он.
- Вы читаете чужие души? – почувствовала себя неловко Светлана.
- Если сосредоточусь. Но ты не пугайся, девочка. За свою душу тебе не придется стыдиться. Она у тебя открытая, честная и праведная, - попробовал успокоить старец.
- Вся на виду, без малейшей защиты – это ужасно, - краснея, пробормотала она.
- Из этических соображений  в сакральную точку, где спрятаны человеческие тайны, мы не заглядываем, - заверил старец. – А у тебя, девочка, сакральной точки еще нет.
- А у меня есть сакральная точка? – выглянула из-за своей полки Фаина.
- Нет, - взглянув вверх, засмеялся необыкновенный сосед. - Ей не на чем удержаться. В твоей душе бушует ветер.
- Бушует ветер… Здорово сказано, – признала Фаина. – А кроме ветра еще что-нибудь имеется?
- Твои богатства доброта и отзывчивость, - сказал ей старец.
- Спасибо на добром слове. Но про ветер все-таки замечательней, хотя я понимаю, что это не комплимент, - ответила Фаина. Она повозилась у себя на полке, начала спускаться  и предстала перед соседями по купе в роскошном великолепии пышных форм, соблазнительно вырисовывавшихся под легкой тканью халата. Из широкого выреза утреннего одеяния выглядывали основания спелых, как дыня, грудей. Большеглазое, круглое лицо так же казалось сродни спелому фрукту. Светлана потрясенно уставилась на нее. Даже старец не смог скрыть своего восхищения. Довольная произведенным впечатлением, Фаина сказала:
- Пойду, умоюсь, пока вы ведете умные разговоры. Я девушка простая, к жениху еду, и в душе у меня страсть, а не ветер. – Она пошла по проходу, покачивая просторными бедрами.
   Вагон просыпался. Люди сновали туда и сюда. Светлана дивилась, какая все разноплеменная публика: цыгане, таджики, кавказцы, белесые прибалты, лица с приметами иных народов. Со всех купе неслись обрывки чужих наречий.
- Вавилонская башня, - невольно вырвалось у Светланы.
- Для грека нет незнакомого языка. Если он кого-то не понимает, он говорит по-гречески и понимают его, - горделиво произнес  старец, открывая в ответ на ее невысказанный вопрос свою национальную принадлежность.
- Это когда было, а сейчас международный язык английский, но и его далеко не все знают. Надеюсь, в Титанополе говорят по-русски, - сказала Светлана.
- Там это не имеет значения. Титаны понимают без слов, а люди общаются, как им удобно, - заметил старец.
Острая догадка пронзила сознание девушки. Она внимательно посмотрела на соседа и с замиранием спросила:
- Так вы оттуда?
- Оттуда, – кивнул он.
 На ее язык всплывал уже второй вопрос, но тут вернулась Фаина и показала глазами, чтобы Светлана пошла за ней, а вслух предложила:
- Пойдем, узнаем, есть ли чай.
   Светлана пошла за нею вперед по проходу, к тому краю вагона, где кипятилась вода, и было купе проводниц. Фаина остановилась против булькавшего котла и, повернувшись к спутнице, заговорщицки проговорила:
- Я сейчас познакомилась с прибалтами. Они уже работали в Титанополе по контракту и возвращаются назад по новому договору. Так вот они говорят, что этот старик -  титан.
- Кто? Седой грек?
- Ну да, большой дядька, что все знает.
- Я почти догадалась. Ну, как же, молодой и старый одновременно; такой огромный и странный, как будто присутствует во всех мирах сразу, - рассуждала Света.
- Старый - старый, а на меня вызрелся, как молодой. В жизни таких горячих глаз не видала, - заметила Фаина. – Прибалты сказали, что его имя Библий  Книжник. За мудростью, наверно, на Тибет ходил.
- В шортах? – съязвила Света.
Девушки захихикали, представляя себе, как голоногий старик поднимается на высокие горы.
- У него в  торбах,  наверно, еще какая-нибудь одежда имеется, - просмеявшись, сказала Фаина.
- А он вовсе нестрашный. Если титаны все такие, то можно не опасаться, - рассудила Света.
-Неужели они все умеют читать мысли и видят человека насквозь? – опасливо предположила Фаина.
- О чем шепчитесь? О своем соседе? – подошла к ним молоденькая цыганка.
- Знаешь, он титан, - сказала ей Света.
- Я уже слышала, - отозвалась Ада.
- Оказывается, они умеют читать человеческие души, - сообщила ей Света.
- Раз так, то нам, цыганам, у них делать нечего, - проговорила Ада.
- Но вы же артисты, - напомнила Света.
  - Прежде всего, мы цыгане. Но, знаете, мне очень хочется туда попасть. Цыганская душа – потемки. Пусть попробуют ее разгадать.
Фаина и Света с уважением и завистью на нее посмотрели.
- Чаю хочется, а он своей книгой весь стол занял, -  с неудовольствием проговорила Фаина.
- Ну и что же, мы сядем завтракать и старика позовем, -  решила Света.
- У меня полная сумка домашней снеди. Я думаю, Вацек не обидится, если я поделюсь, - сказала Фаина.
   Девушки вернулись в купе и сказали соседу, что собираются пить чай. Старец убрал книгу. Фаина накрыла столик салфеткой и достала из сумки домашний торт.
- Вацек обожает сладости. Но ему тут хватит. А не хватит, испеку на месте, - говорила она, командуя старцем, как своим родственником и ласково называя его дядей Библом. Светлана присоединила к Фаининым дарам их с Милой припасы. А дядя Библ вынул из торб небольшой сосуд, держа его в руках, как нечто священное. Цыганка хотела принести что-то со своего семейного стола, но девушки ей запретили, сказав, что еды хватает.
   Проснулась и села на постели Мила, глядя на всех синими, в густой опушке ресниц, глазами.
- Небесноокая дева! – умиленно и восторженно произнес, увидев ее, Библий.
   Мила опахнула небесные глаза веером пушистых ресниц и с детской обидой проговорила:
- Вы собираетесь завтракать, а я?
- Умывайся и присоединяйся, - скомандовала Фаина.
   Когда все было готово, Библий налил из сосуда по чуть-чуть каждой из четырех сотрапезниц, плеснул столько ж себе и провозгласил тост:
- За здоровье и добрые отношения.
Выпили, как причастились, всего по глоточку. Но этот глоточек был, словно чудо. Ни что не равнялось с ним по вкусу, аромату и свойству. Девушки ощутили в себе легкость и окрыляющую радость.
- Что это за напиток? – поинтересовалась Фаина.
- Мы называем его амброзией, - сказал Библий.
-В Титанополе он продается? – расспрашивала Фаина.
- Нет, не продается. Мы готовим его для себя по древним рецептам.
-Как мне хочется, чтобы Вацек его попробовал! – мечтательно проговорила Фаина.
   Светлана поглядела на спящих молодоженов и вслух пожалела:
- Жаль, что они проспали такую возможность. Их любовь стала б крылатой.
- А сколько этот напиток продержится в крови? Мы доедем с ним до вашего города? – пытала Фаина.
 - Доедете, - пообещал старец. – Он еще долго будет горячить ваши чувства.
- И я не побоюсь полюбить? – с надеждой спросила Мила.
- Не побоишься, дочка, - заверил старец. – Детская твоя душа наконец-то раскроется.
   Затем старец обратился ко всем:
- Вы будете отважными, девочки. Желаю вам успеха и счастья. А мне спешно надо на воздух. Тесно тут для меня и душно.
Он подхватил свои торбы и пошел с ними по проходу, высокий под потолок, саженный в плечах и могучий, как дуб.
- Титан! – в восхищении проронили глядевшие ему в след девушки.
- Где титан? – вскочил на постели проснувшийся молодожен.
- Уже ушел, - сказали девушки.
- Это тот старик, что сел ночью? Жаль, что не разглядел, спать очень хотелось.
- Скоро и не таких увидим, - сказала Фаина.
- Этот на счастье нас причастил, а ты проспал, - повернулась к молодожену цыганка.
- Что, значит, проспал? – подняла голову молодая жена.- Его счастье – это я. А он меня не проспал. Правда, миленький?
   Состав не замедлял хода и не останавливался, а девушки увидели в окно уходящего в сторону от поезда Библия. Он направлялся в зеленый простор таким же скорым, как и ход поезда, шагом.
- Титан! – повторили пораженные девушки.

               
                2.


   На станцию Родниковую восточный поезд прибыл во втором часу дня по местному времени. Стоянка четыре минуты. Пассажиров выпускали через тамбуры с обоих концов вагона. Из-за Фаининых баулов девушки замешкались с выходом и выгрузились чуть ли не самыми последними. На привокзальной площади они пристроились в хвост плотной очереди, протянувшейся к длинному, словно сигара, автобусу. Молодожены с легкими чемоданами выпрыгнули из вагона одними из первых и были сейчас в голове толпы. Светлана прикинула взглядом число ожидавших посадки и поняла, что в автобус им не войти, а будет ли другой – неизвестно. Мила, целиком положившаяся на подругу, выглядела безмятежной. Фаина пребывала в уверенности, что никто и ничто не загородит ей дорогу к милому Вацеку. Стоявшие перед  ними два белесых прибалта, улыбаясь им кошельками ртов, заверили, что очередь пройдет быстро. И в самом деле, девушки едва успевали передвигать вещи. Между тем, Светлана обратила внимание, что очередь тает вовсе не оттого, что люди входят в автобус, а потому, что  гораздо большее  их количество скапливается вне нее. «Не всех пускают», - догадалась она и еще больше укрепилась в мысли, что если не пустят Милу, то и она тоже не поедет.
   Приглашения проверяла девушка в белой блузке с именем Тамара на приколотой табличке. По  бокам стюардессы стражами стояли  два атлетических молодца, мимо которых пройти  было невозможно. Молодожены сидели уже в автобусе. Их пропустили без каких-либо осложнений. Из цыганской семьи прошли в автобус скрипач Янко и танцовщица Ада. Оставшиеся цыгане  подняли гвалт. Атлетический стражник, что был мощнее и выше, легким движением  отодвинул их в сторону, как фигуры с шахматного поля, и те успокоились. Из таджикской семьи пропустили художницу Рашиду, у которой был вызов. Она упросила пустить с ней брата Фарида. Меньший ростом атлет с сомнением оглядел плотного таджикского парня и с явною неохотою пропустил. Невесты с пригласительными вызовами проходили без задержки. Крутой, битюжного вида парень протянул Тамаре свой вызов. Меньший охранник взял приглашение из рук стюардессы, а парню кивком приказал выйти из очереди. Другой охранник выжидательно и бесстрастно глядел на отвергнутого. Битюг попробовал взять наглостью.
- Вы че, ребята, я ж на законе. 
- По чужому вызову едешь. Уходи, -  сумрачно бросил атлет.
- Не гони, шеф, все чисто, - начал доказывать парень, но, встретив угрожающий взгляд другого атлета, смолк и отступил, озлобленно глядя на обоих.
   После знакомства с Библием девушки поняли, кто такие атлеты. Да еще всезнающие прибалты любезно их просветили, сказав, что меньшего титана, легкого и быстрого, как ветер, зовут Борием, он в городе по связям с людьми, а тяжеловесного – Арсением. Этот ведает всеми сокровищами титанов.
- Оба холостяки, - ухмыляясь кошельками ртов, многозначительно прибавили прибалты.
- Мы уже невесты, - буркнула Фаина.
- Это заметно, - еще шире разлыбились прибалты.
- Вы сами кто? – хмуро поинтересовалась Фаина.
- Мы резчики по камню Юргис и Петрис. Наше искусство высоко ценится. Нас уже во второй раз вызывают.
   Девушки не разобрали, кто из них Юргис, а кто Петрис, для удобства принимая обоих за единое целое.
   Стюардесса приветственно улыбнулась прибалтам, документов у них смотреть не стала, титаны дружественно им кивнули, и резчики по камню с легкими сумками командировочных гордо прошли в салон. За ними в очереди была Фаина. Посмотрев в ее приглашение, Тамара  радостно возвестила:
- О, невеста нашего соловья! 
Борий поддержал  ее радость улыбкой. Арсений же обалдело выставился на роскошные формы Вацековой невесты. Приняв его ошеломление как привычное для нее поклонение, Фаина хозяйственно распорядилась:
- Погрузите мои вещи с осторожностью. Это подарки для жениха.
   Арсений подхватил ее баулы, как семечки, и одним движением затолкал  в грузовое днище автобуса. Фаина с царственностью примадонны поднялась в салон. Тамара проводила ее кислым взглядом, а затем взяла приглашение у Светланы. Выражение лица стюардессы резко переменилось, сделалось мрачным, замкнутым и холодным.
- Ваш вызов просрочен, - сказала она, возвращая Свете бумагу.
- Но здесь не указаны сроки, - возразила Света, оглядев приглашение.
- К жениху следует торопиться, чтобы не опоздать. Вы слишком долго собирались.  Он нашел другую женщину, - сообщила Тамара.
- Перед отъездом я послала ему телеграмму и получила от него подтверждение, что он ждет.
Светлана порылась в сумочке и извлекла из нее бланк телеграммы.
- Вот подтверждение, - сказала она, подавая приглашение и телеграмму заинтересованно глядящему на них Борию.
- Тут все правильно, - согласился он.
- Может, ваш жених хочет взять вторую жену? – с убийственной интонацией предположила Тамара.
- Как вторую жену? – Светлана невольно перевела взгляд на Бория.
- У нас это допускается, - подтвердил он.
   От неожиданности, обиды и разочарования Светлана почувствовала, что теряет ясность понимания. Она приложила пальцы к вискам, пытаясь войти в толк.
- Пустите меня к Юре! Я должна сама разобраться. Не мог он так со мной поступить, …во всяком случае, раньше, - потребовала она.
   Тамара отозвала Бория в сторону и сказала:
- Не впускай ее. Сделай это для меня.
- Я не могу лишать город такой замечательной девушки, - возразил он.
- Ну, тогда впусти ее как невесту города, под венец безбрачия.
- Я б с удовольствием, но должно быть ее добровольное согласие.
- Внуши ей!
- Это праведная девушка. Она чиста и благородна в своих решениях. Не имею права быть с нею неправедным. И ты не должна как честная женщина. Она въедет в город по приглашению своего жениха, - сказал Борий.
- Проходите, - сдержанно объявила, вернувшись, Тамара  и обратилась к Миле:
- Ваш вызов?
   Мила растерянно опахнула свои небесные глаза веером ресниц. На Тамару это не произвело ровно никакого действия. У Бория от вида чистейшей лазури сердце упало куда-то в колени. Его даже качнуло от силы ударной волны.
- У нас только один вызов, - выступила за подругу Светлана.
- Еще невеста к тому же самому  жениху? Не слишком ли много для одного? - язвительно выразилась Тамара. – Выбирайте, которая из вас поедет? А другая пусть отойдет, - заявила она.
- Пропусти эту девушку по моему приглашению, - вмешался Борий, прикованный взглядом к синим глазам Милы.
- Вы, мальчики, совсем обезумели. Что с вами сегодня такое? – в удивлении заметила титанам Тамара, а подругам сердито бросила: - Вы будете проходить или нет?
   Девушки, ни живы -  ни мертвы, направились к входу. Арсений с готовностью подхватил их чемоданы и потащил в грузовой отсек. Борий замер с опущенной головой. Тамара со ступеньки кричала наседавшей на  автобус толпе:
- Все, все, посадка закончена!
   Светлана и Мила вошли в салон с расстроенными и померкшими лицами. Переживавшая за них Фаина,  не посмела задать им вопроса. Девушки прошли мимо сидящих пассажиров и тихо опустились на кресла позади Фаины. У Милы потоком полились слезы. Она упала на грудь подруги, приглушенным голосом умаляя:
- Не отдавай меня титану, не отдавай!
- Ни за что не отдам, - успокаивала Светлана, гладя нежную свою спутницу по шелковистой головке.
   В автобус поднялись Тамара и оттеснившие толпу титаны. Тамара в качестве проводницы заняла переднее место. Борий сел к рулю. Арсений устроился на заднем сидении, устремив взгляд на затылок Фаины. Автобус двинулся, делая округлый поворот на площади. Вдруг из толпы, сгрудившейся на обочине, вырвался какой-то бродяга и, бросившись наперерез, делал рукой гасящие жесты. Борий притормозил, останавливая машину.
- Еще бомжей мы не возили, - недовольно выговорила Тамара.
- Не бывает города без бродяги, а этот, по-моему, симпатичный, - отозвался титан.
   Симпатичный бродяга был в панамке с опущенными полями, в потерявшей цвет футболке, мешковатых штанах. Подбородок его зарос длинной щетиной, а с руки свисал тощий сидор. Тамара фыркнула, оценив его внешний вид.
   Бродяга просунул запущенную свою физиономию в дверную щель и жалобно попросил:
- Возьмите меня, а то погибну. – При этом он провел у себя под подбородком ребром ладони.
- Мы не скорая помощь, чтобы спасать, - откликнулась из автобуса Тамара.
- Я буду  слушаться, - молил бродяга.
- Мы берем лучших, - была неумолима Тамара.
- Я лучший, я лучший среди бомжей, - забарабанил себе в грудь бродяга.
   На это заверение рассмеялись не только Борий, но и Тамара.
- Возьмем его, - предложил Борий.
- Куда такого посадим? – возразила Тамара.
- Я тут, на приступочке, - заголосил воспрянувший в надежде бродяга.
- Чтоб всю дорогу вонять на меня? – заявила Тамара.
- Включишь кондиционер, - сказал ей Борий.
  Воспользовавшись перебранкой, бродяга сам взобрался в автобус, устроился на площадке, спустив ноги на ступеньку и приткнув к ним свой мешок. При этом он так ужался, словно хотел стать невидимым. Никто его действиям не возразил. Лишь Тамара, проследив за ним критическим взглядом, обмолвилась так себе, в воздух:
- Ну и завоз сегодня!
   Автобус тронулся. Проводница включила кондиционер. По салону разлился запах цветущих лугов. Пассажиры расслабились, глубоко вздохнули и впали в приятную дрему.

               

                3.

   
   За окнами бежал чистый, будто промытый, березовый лес. Выложенная бетонными плитами дорога, оставшаяся еще от военных, позволяла автобусу держать плавный и ровный ход. Запах альпийских лугов сладостно щекотал ноздри. Светлане, как и всем пассажирам, казалось, что она плывет прямиком в рай. Это ощущение мешало девушке сосредоточиться на своих мыслях. А подумать надо было о себе и о Миле, доверчиво уснувшей на ее плече. «Что это за город? Что там за правила и порядки? Разрешено двоеженство, а, может, и двоемужество… Жутко угодить в обстановку потерянной нравственности. Каков теперь Юра и что стоит за его вызовом? Если оттуда можно вернуться, они с Милой тут же повернут назад. Жаль, что они не сделали этого раньше, когда проводница их не пускала в автобус». Но беспокоящие ее мысли куда-то ускользали, и она, совсем как Мила, погружалась в упоительное забытье.
   У двери завозился бродяга.
- Дайте что-нибудь пожевать, - обратился он к проводнице, - живот скрутило, терпения нету.
- Скоро будет остановка, тогда все перекусим, - отпарировала Тамара.
   Бомж перевел страдающий взгляд на титана, от которого до сих пор получал поддержку.
- Выдай ему поесть. У него, в самом деле, голодный спазм, - наказал Борий.
Тамара нехотя передала страждущему бродяге бутылку фруктовой воды и длинный пирожок с мясом.
- Соуса не давай, скрутит еще сильнее, - предупредил Борий.
- И не думала даже, - буркнула Тамара.
   Не отрывая глаз от дороги, Борий мечтательно произнес:
- Представь себе, Тамара, как мы его отмоем, отчистим и что-то хорошее в нем откроем.
- Черного кобеля не отмоешь добела, - выразилась Тамара.
- Не титанова сестра, а наперед знаешь, - осудил Борий.
- Ты погляди, он по-звериному ест. Протяни руку – цапнет. Переделаешь такого.
   Бродяга повернул к ней довольное лицо и блаженно сказал:
- Вкусно как, а! Еще дай?
- Дотерпишь теперь, разохотился. Думаешь, тебя по штату кулебяками будут кормить? – усмехнулась Тамара.
- Я слышал, кормежка у вас натуральная, без обмана, и хоть заешься, на всех хватает, -  в предвкушении сытых харчей доверился строгой проводнице бродяга.
- Еду зарабатывать надо. Даром у нас не кормят. Свалок для бомжей нет, самих бомжей тоже. Готовься к труду, мужичок, - злорадствовала Тамара.
- Нам что вдоль, что поперек – одинаково приспособимся, - простодушно заверил бродяга.
- Философ! Я говорю, он нам сгодится, - хохотнул за баранкою Борий.
- Ну, Борий, сегодня ты ветреный что-то - потакаешь, кому не лень, особенно этому проходимцу, - выплеснула свое недовольство Тамара.
   Незадолго до остановки она переключила кондиционер с запаха лугов на запах морского бриза. Йодистый воздух, насыщенный соленым прибоем, водорослями и свежестью водяного простора отрезвил пассажиров. Они начали просыпаться и приходить в себя.
   Автобус замер у чистой придорожной поляны с мягкой и шелковистой травой-муравой. И хотя в начале июня трава бывает сочной, а листва все еще молодой, место выглядело подправленным и заботливо ухоженным.
- Как здесь красиво! – глядя в окно, сказала Мила.
 Ее восхищение теми же выражениями поддержали другие пассажиры.
   Тамара объявила получасовую стоянку и пригласила пополдничать на природе.
Молодожены, понявшие, что они наконец-то могут оторваться от свидетелей, оттеснили замешкавшегося на выходе бродягу, выпрыгнули наружу первыми и, взявшись за руки, опрометью помчались в лес. Прозрачный, словно прополотый, березняк долго выдавал их бегущие фигуры. Наконец, они разом исчезли, упав на ковер малахитового подножья. Фаина со Светланой и Милой вышли из автобуса вместе. Светлана огляделась вокруг, поражаясь первозданной, как будто нетронутой чистоте. Однако же люди здесь явно бывали. Скрытые зеленью, стояли туалетные кабины, как потом девушки выяснили с умывальником, водой, зеркалом и одноразовыми полотенцами, виднелись урны для мусора, под поваленные деревья были устроены скамьи для отдыха.
- У них, наверняка, есть лесничество, - вслух предположила Светлана.
- Флорий управляется, - бросил на ходу Борий, выносивший контейнеры с пирожками.
- Один?
- Он же титан, - небрежно заметил Борий.
- Ах, да, - смущенно вымолвила Светлана и тут же поинтересовалась: - А что делают люди?
- Дополняют нашу работу.
   Фаина, бывшая уже на поляне, обернулась на знакомо сверлящий ее взгляд, увидела одиноко стоящего Арсения, подошла к нему и сказала:
- Ты не мог бы отвести взгляд куда-нибудь в сторону? Думаешь, это приятно, когда тебе буравят затылок?
- Если бы мог, я бы отвел, - пробурчал Арсений.
- Разве моя голова сияет для тебя солнцем? – иронизировала Фаина.
- Она для меня сияет любовью, - сказал титан.
- Ты же знаешь, у меня жених. Моя душа и мое сердце принадлежат ему одному.
- Не спорю, пусть это будет ему, а мне оставь тело, - выразил свое желание Арсений.
   Фаина ошеломленно вытаращила глаза.
- Тебе тело? Без любви и без чувства?
- Оно не будет без чувства, потому что живое. – убежденно произнес Арсений.
- Это не довод, чтоб предлагать такое, - отрезала Светлана.
- Я подожду, когда будет довод, - согласился Арсений.
- Даже не думай и не надейся, - отпарировала Фаина и поспешно отошла к Светлане и Миле, независимой парочкой прогуливавшимися по траве.
- Подержусь возле вас, - сказала она, беря Светлану под локоток. – Эти титаны, по-моему, наглейшие существа.
_ Я тоже боюсь их как обезьян, - подхватила Мила, держащаяся за Светлану с другой стороны.
- Почему обезьян? – озадачилась Фаина, исподтишка бросая взгляд на Арсения и невольно отмечая достоинства его внешнего облика.
- Потому что они несносны и приставучи, как обезьяны, - с отвращением выговорила Мила.
- К тебе тоже приставали? – ужаснулась Фаина.
- Тот, что поменьше, пустил меня в полис по своему приглашению. Неужели он  рассчитывает на меня, как на невесту?
- Это еще ладно, - успокоилась за девушку Фаина. – Второй титан предложил мне изменить Вацеку. Как он мог такое подумать? Что у них тут за нравы?
- Дядюшка Библ произвел приятное впечатление, - осторожно вставила Света.
- Дядюшка стар! Эти-то молодые! – клокотала возмущением Фаина.
- Я заметила, что титаны угадывают наперед. Надо подумать, почему они так сказали, - предложила Светлана.
- Чего тут думать? Примитивные существа, дети страсти!  За то их посадили на цепь, чтоб не наводняли землю страстями! – запальчиво восклицала Фаина. – Бедный мой Вацек! Только бы доехать до тебя, только б добраться! Уж я заслоню тебя собственным телом! Нет, любовью! Или телом? – запуталась она и обратилась к Светлане – Чем защищают  мужчин?
- Верностью, - подсказала Света.
- Я заслоню тебя своей верностью! – пообещала Фаина.
Тут затрепетала прижимавшаяся к Светлане Мила.
- Светочка, выдай меня за человека, только за него и никого другого! – потребовала она.
- Так и сделаю, дорогая, так и сделаю, - успокоила подругу Светлана, а Фаине строго наказала: - Не нагнетай страсти. Пока ничто никому не угрожает. Давай исходить из этого.
   В эту минуту стюардесса позвала пассажиров подкрепиться подогретыми пирожками и фруктовой водой.
- А вдруг это амброзия? – забыла о своих страхах Фаина и потащила приятельниц к столу.
   Пассажиры набирали пирожки с разных блюд в бумажную тарелочку, вынимали бутылки воды из похожей на елку пирамиды и рассеивались по поляне. 
- Какая вкуснятина! – говорила Фаина, поедая один за другим пирожки с мясом, рыбой и сыром. – А я, дурочка, столько домашней стряпни с собой захватила. По-моему, Вацек у них не голодает. Ну, да, ладно, домашние подарки все равно будут ему приятны, - рассудила Фаина и пошла за добавкой.
   У стола с едою никого из пассажиров не было. Тамара лениво потягивала из бутылочки воду. Воспользовавшись удобным моментом, Фаина завела с проводницею разговор:
- Скажите, как в полисе с нравственностью? Ну, там правила, нравы, законы?
- Как и везде знакомства, браки, внебрачные связи, - в том же духе отрапортовала Тамара.
 - А у титанов? – как можно непосредственней спросила Фаина.
- Так же и у них! – отрезала Тамара.
Фаина сделала вид, что не заметила резкости ее тона, и продолжала насыщать свое любопытство.
- На ком они женятся?
- На женщинах, разумеется, или девицах.
- По взаимному согласию или принуждают?
- По горячему желанию другой стороны. Какая идиотка откажется от титана!
- А эти ребята, что нас сопровождают, у них как с личной жизнью?
- Эти ребята ищут свой идеал. У вас-то самой как с нравственностью? – хмуро спросила Тамара.
- Я к жениху еду, - горделиво сказала Фаина.
- Некоторые говорят, что к жениху, а ухлестывают за титанами. Только это пустое занятие. Ни одной не удается обвести их вокруг пальца. Титаны по своим правилам выбирают, - без оттенка дружественности сообщила Тамара.
- Спасибо, что объяснили, - вежливо сказала Фаина.
- Объяснение что, главное раз и навсегда понять, - наседала Тамара.
- Я поняла, - поспешила заверить Фаина и торопливо отошла к дорожным приятельницам.
   Ада подвела к девушкам молодого цыгана.
- Познакомьтесь, это мой брат Ян Старший. Он скрипач. Я пою и танцую, но я обыкновенная артистка, а Ян большой музыкант. Мы едем к титанам, чтоб заработать деньги на престижный конкурс. Моего брата обязательно признают великим.
- Я уже великий, - сказал цыган. – Посмотрите на мою руку? – он поднял над собой правую руку с легкой ладонью и гибкими, слегка загнутыми пальцами. – Каждый палец на ней управляет звуком любой высоты и объема. Эта рука рождает звук, а другая его выделывает. Я хочу наградить драгоценными украшениями каждый палец на обеих руках, особенно на той, что выделывает.
- Я видела в кино принцев и королей с перстнями на всех пальцах. Это очень красиво! – подхватила Мила, томно опахивая небесные глаза густой бахромою ресниц.
   Светлана в беспокойстве на нее взглянула, потом перевела взгляд на тщеславного гения и суховато сказала:
- Перстень на каждом пальце, по-моему, это чрезмерно.
- Вовсе нет, - возразил музыкант. – Когда грудь в орденах, все восхищаются и не говорят, что это чрезмерно. А я мечтаю по одной награде на палец. Разве это чрезмерно?
- Это замечательно! Это чудесно! – в радостном возбуждении воскликнула Мила.
   Светлана крепко сжала ее руку, призывая к сдержанности.
- В том, что не является музыкой, мой брат сущий младенец, - оправдывая его перед Светой, сказала Ада.- Раньше вся семья за ним смотрела. Теперь это перешло на меня.
- Сочувствую, - поддержала ее Света. – Я сама в похожем положении.
- Принюхайтесь, какой здесь воздух! – призвала всех Фаина. – Он явно перенасыщен озоном. У меня обострились нервы. А она меня уверяет, что с нравственностью в полисе порядок. Разве может быть порядок при таком воздухе?
- Может быть, здоровый порядок? – уточнила Света.
- Пожалуй, я согласна принять здоровье как порядок или порядок во здоровье, а, может, здоровье в порядке? А, впрочем, по-всякому хорошо. О, Вацек, как мне не терпится заключить тебя в собственные объятья!
   Светлану легонько тронули за плечо. Она оглянулась. Позади нее стояли прибалты.
- Уделите нам немножечко внимания, - галантно  проговорили они, держа на лицах торжественное выражение.
   Светлана в недоумении отошла с ними в сторону.
- Мы слышали, что ваш жених, говоря деликатно, занят и хотим сделать вам предложение, - напыщенно начали они.
- Какое предложение? – Светлана перевела взгляд с одного на другого. Прибалты напоминали собой зеркальное отражение друг друга. Причем, кто из них оригинал, понять было невозможно.
- Мы люди семейные, - продолжали они. – По этой причине бессрочный брак для нас невозможен. Но командировка у нас продолжительная, и нам тяжело лишать себя семейного тепла, уюта, супружеских радостей. Не согласитесь ли вы на временный брачный контракт? По нему вы будете иметь полное содержание и отдельную плату за интимные услуги.
- Разве такое возможно? – не поверила своим ушам Света.
- Зарегистрированные отношения нареканий не вызывают. Главное, чтоб было согласие сторон, - с предельной серьезностью объяснили прибалты.
Эта серьезность удержала оскорбившуюся Светлану от резкого выпада.
- Господа, я не могу принять вашего предложения, - вежливо сказала она. – потому что уже сделала для себя выбор. По профессии я медсестра, буду зарабатывать на жизнь своим трудом.
- Мы дадим вам время подумать, - настаивали прибалты.
- Нет, - уже тверже отказала Светлана. – Своих решений я не меняю. Извините, господа, таковы мои правила.
- Определенно, с нравственностью здесь что-то не так, - сообщила она по возвращении к прежней компании.
- Приживемся, - не приняла всерьез ее замечания Фаина.
- Мы не собираемся здесь долго задерживаться, - сказала Ада.
Хлопая глазами, Мила вопросительно посмотрела на Свету. Та крепко сжала ей руку в уверении поддержки.
  Бродяга, державшийся в отдалении от остальных пассажиров,  не выдержал одиночества и пристал с разговором к Тамаре.
- Где у вас в городе работа для мужиков? – спросил он.
-В основном под землей, в горных заводах, - ответила проводница.
- А на земле что не работают? – удивился бродяга.
- На земле трудятся мастера, которые все сами умеют.
- А уборщики там, дворники, чтобы с деревьями или цветочками в земле колупаться?
- На такие специальности мы людей не завозим.
- А меня куда же определят?
- Скорее всего, под землю. Да, ты не пугайся. Со всеми, кто работает под землей, заключают контракты на три, на пять лет. Некоторые соглашаются бессрочно, вызывают к себе семьи и живут как люди.
   Бродягу Тамарино разъяснение не устроило. Он помрачнел, уперся в какую-то  мысль, и хотя был уже сыт, начал потягивать пирожки и незаметно прятать их в свой сидор.
- Зачем набираешь? Ведь не съешь. Вечером тебя покормят ужином, утром – завтраком, а потом на подъемные  сам купишь, чего захочешь, - заметила его проделки Тамара.
- Лишними не будут, - заверил предусмотрительный бродяга.
   Титаны на время стоянки обособили себя от людей, как мальчишки резвясь на другой стороне дороги. Они были черноволосы, в крутых барашках кудрей, безбороды, с угольными глазами и прямыми, умеренно выделенными носами на продолговатых лицах. В футболках и шортах, эти двое напоминали собой человеческих представителей нехилого ряда. Должно быть, за тысячелетия развития человеческая порода в отдельных своих представителях  по росту и комплекции приблизилась к титаньей.  Или отдельные особи титанов за тысячелетия, проведенные в подземелье, измельчали до человека,  в поступках и действиях оставаясь титанами. Во всяком случае, бегали и боролись они по-титаньи. Человеческий глаз не мог уследить за молниеносностью их движений. Никто из пассажиров не посмел к ним приблизиться и с любопытным интересом наблюдали издалека.
   Из лесу вернулась супружеская парочка и в обнимку прошла через поляну.
- Как они любят друг друга! – восхищенно шепнула Мила.
- Не обязательно, - охладила ее восхищение Света.
- А что ж это тогда? – обиделась Мила.
- Медовый угар.
- Разве это угар? – пренебрежительно фыркнула Фаина. – Посмотрите, что у меня будет с Вацеком! Весь город вздрогнет! Милый мой  женишок не то еще переживет со мною!
   Молодожены забрали оставшиеся пирожки и ушли с ними в автобус. Следом за ними потянулись другие пассажиры. Когда все расселись, на площадку поднялась неизвестная вызывающе одетая особа с распущенными по спине волосами. Только когда таджик вскочил с места, замахал руками и сердито закричал на своем языке, все догадались, что это его сестра, сбросившая с себя национальный балахон. Рашида невозмутимо что-то ему ответила, и брат ошарашено сел. Всего-навсего сестра наказала ему примолкнуть, напомнив, что не она с ним, а он с нею едет. Таджичка не пошла на прежнее место к брату, а села рядом с Тамарой, с которой успела подружиться во время стоянки.
   Борий обнаружил, что в автобусе нет бродяги. Не было его на поляне, не было видно в округе. Титан нашел его прятавшимся за деревом, где он  низко припал к траве.
- Не хочу к вам! Я передумал! – взвыл он, когда Борий легким движением поставил его на ноги. Бродяга брыкался и вопил, напирая на то, что он передумал.
- Ты сам напросился, - голосом судьбы отозвался титан, не обращая внимания на крики перепуганного человека.
   Оказавшись на ступеньке, на которой до этого ехал, бродяга смирился с неотвратимостью доли, вынул из сидора пирожок и с наслаждением принялся жевать.
- Как тебя звать? – спросила Тамара.
- Вениамин, - из-за полного рта невнятно проговорил бродяга, но Тамара разобрала.
- Вениамин, - сказала она, - не знаю почему, но ты на особом положении у нашего Бория, иначе он мигом сдул бы тебя из полиса. Так что не трусь, плохо тебе не будет.


                4.

   Долгим июньским вечером, еще до заката, автобус подкатил к заставе и, не въезжая в город, остановился у здания, напоминающего собой гордо расправившую крылья птицу. В ее башнеобразном корпусе на высоте второго уровня были врезаны большие круглые окна, а в протянувшихся выгнутым овалом крыльях с обеих сторон корпуса зияли глубокие арочные входы, в настоящий момент прикрытые железными ажурными воротами. В широких бойницах окон были видны лица встречающих.
- Вацек! – завизжала Фаина. – Вацек! – и рванулась к выходу. Светлане тоже показалось, что среди глядящих лиц, она узнает Юру.
   Тамара осадила нетерпение приехавших, сказав, что пока они не пройдут обеззараживающий коридор и официально не оформят въезд, к близким их не допустят. При этом проводница обнадежила, что обе процедуры не займут много времени.
   Коридор обезвреживания, куда пассажиры автобуса попали по входе в здание заставы, овеял их чередою приятных запахов. Среди них были уже знакомые им по автобусу ароматы альпийских лугов и морского бриза, а так же смолистый запах разогретой солнцем сосны, запахи отдельных цветов: нежной фиалки, знойной розы, дурманящей сирени.
   В нижнем зале к приехавшим вышел похожий на Берендея старец с седой бородою,  белом длиннополом хитоне и с крупным рубином на серебряной цепи. Он представился верховным старейшиной народного собрания полиса, архонтом совета достойных, Мироном Справедливым, поприветствовал новое пополнение Титанополя, высказал пожелание увидеть в них законопослушных, правомочных и достопочтенных граждан города.
- Если ваши мысли чисты, а цели непорочны, город с радушием примет вас и устроит согласно вашим способностям и желаниям, - говорил он. – А чтоб мы не ошиблись с вашим назначением, предлагаю каждому из вас по очереди подойти вот к этому аппарату, - старец указал на продолговатый ящик на ножках с горизонтальным, по верху, экраном. – Загляните в него, он запечатлит ваше отображение. Назовите в микрофон свое имя и произнесите заветное желание, с которым вы к нам приехали. Тайна признания не повредит вашему поселению в городе и будет сохранена от посторонних ушей. Так как вы разноплеменны, можете говорить на родном языке. Все вы будете одинаково услышаны и поняты. По завершении этой процедуры, сдайте на регистрацию ваши документы, получите место в гостинице и приглашение на бесплатный обед в трапезной заставы. Завтра, после ознакомительной  экскурсии по городу, вы получите назад свои документы, назначение на работу, подъемные деньги и ключи от квартиры.
   Далее он откланялся, еще раз пожелав новому пополнению благополучия и процветания в городе людей и титанов, пообещал дальнейших встреч с ними, предоставил их снова заботе Тамары и величественно удалился.
   Фаина, изнывавшая от нетерпения прижать к груди драгоценного Вацека, бросилась к аппарату первой. Она была понятливой девушкой, поэтому не растерялась перед ним и не прибегла к помощи проводницы. Она заглянула в экран, в котором запечатлелось ее лицо, и, не задумываясь, сказала в микрофон то, что постоянно было у нее на языке: «Я хочу любить Вацека и работать по специальности экономиста». После чего она отжала кнопку, отправив в глубь ящика свое отображение и признание, сдала на регистрацию документы, отказалась от гостиницы и обеда и припустила наверх в зал ожидания. Тамара едва успела сообщить ей время завтрашней экскурсии. Через минуту по всему зданию разнесся ее ликующий вопль.
   Следующими в очереди были прибалты. Они уже проделывали эту процедуру в предыдущий приезд, поэтому деловито изложили намеренья и ожидания нынешнего приезда, приняли, как должное, предложенные блага и в прекрасном расположении духа отправились устраиваться на постой. После их ухода дело с исповеданием пошло много хуже. Приезжие по-разному восприняли аппарат. Одни отнеслись к нему с недоверием, были уклончивы и не искренни. Другие цепенели перед ним и даже на родном языке были косноязычны, путались в словах, не умея выразить свою мысль. Третьи  откровенничали сверх меры, произнося долгие монологи. Таджик Фарид, желая скрыть истинные цели приезда, выдавил из себя несколько бессвязных фраз и отошел довольный, что сумел провести машину. Аппарат же в своих недрах перевел его несуразицу следующим выражением: «Желает безмерного обогащения». Цыган Янко никак не мог оторваться от микрофона, все говорил и говорил, излагая молчаливому слушателю нескончаемое число честолюбивых желаний. Аппарат подытожил их краткой фразой: «Желает непомерной славы и величания». После чего отключился. Честолюбивый юноша продолжал говорить, не замечая погасшего  экрана, пока Тамара не указала ему на это. После чего проводница предупредила стоящих в очереди:
   - Говорите кратко, аппарат вас поймет.
   Цыганка Ада пожелала любви и счастья. Молодоженка Лидия сказала, что хочет денег и драгоценностей. Она попробовала задержаться у аппарата, чтобы услышать, что скажет муж, но Тамара напомнила ей о тайне исповеди, и Лидия отошла. Молодожен Николай оказался скромнее в желаниях. Он сказал, что хочет показать себя хорошим гранильщиком.
   Светлана и Мила были в конце очереди. За ними стоял только бродяга Вениамин. Светлана пропустила подругу перед собой. Мила робко произнесла в микрофон:
- Я Людмила Еловская, хочу выйти замуж за человека.
По растерянности она забыла указать, какие достоинства она желала бы видеть в будущем муже. Светлана, переставшая связывать свою судьбу с вызвавшим ее женихом и больше надеющаяся теперь на свою профессию, сказала в микрофон, что хочет служить городу и быть ему полезной.
   Тамара страдающим взглядом проводила уходящих наверх подруг и обернулась к последнему пассажиру -  бродяге Вениамину. Тот с удовольствием разглядывал отражение своей неухоженной физиономии на экране аппарата и с тем же удовольствием сообщил:
- Меня кличут Венчик. Я хочу жить и не работать.
Затем он лениво подошел к сидевшей у выхода проводницы. Документов у него никаких не было. Тамара  записала бродягу, с его слов, Вениамином Венчиком и  повела  на санитарную обработку, где того постригли, побрили, переодели в новую одежду, а грязный сидор заменили кожаной сумкой.
   Юра, в самом деле, встречал Светлану в зале ожидания. Она нашла его изменившимся в лучшую сторону: независимым, возмужавшим, самостоятельным. Такой Юра мог увлечься другой женщиной. Но такой Юра нравился ей больше, и ей не захотелось его терять. По всей видимости, и Юра нашел ее изменившейся и, похоже, остался  доволен увиденным. Он поцеловал ее так по-мужски крепко, что у нее закружилась голова.
- Я забираю тебя к себе, - непререкаемо проговорил он.
Но Светлана ему возразила:
- Я с подругой. Не могу ее бросить. Мы взяли гостиницу.
- Как всегда осторожна, - упрекнул он.
- Ты сам  говорил, что я вдумчивая девушка, - напомнила она.
- Это всегда мне в тебе мешало.
- Потому ты нашел другую?
- В некотором роде, но окончательным словом себя не связал и от обязанности по отношению к тебе себя не освободил.
- От обязанности…, - теперь упрекнула она.
- Ты ж не рискнула полностью довериться мне, хвост за собой притащила. Выходит, у нас с тобой по шансу в кармане, - он снова крепко прижал ее к себе. – Может, по новой закрутим? Я хочу, а ты?
- Я тоже хочу, - не стала скрывать она.
- Тогда мы сделаем так. Я отведу вас в гостиницу, вы приведете себя в порядок, а потом я зайду к вам с приятелем. Мы погуляем по городу, и у нас с тобою  появится время побыть вдвоем, - при этом он хитро посмотрел на стоящую в отдалении Милу.
   Юра пришел с коллегою по работе, мастером-ювелиром Ренатом Губайдуллиным, похожим на витязя восточным красавцем с овальным лицом, влажными глазами, пухлым ртом, аккуратно и ровно протянутым  носом и юношеским пушком над верхней губой. Мила опахнула свои небесные глаза веером ресниц, Ренат простер на нее  тающий восточный взгляд, и оба сделались без ума друг от друга. Заметив это, Светлана отвела подругу в сторону.
- Будь с ним осторожна. Приятели Юры могут быть непорядочными, - предупредила она.
- А ты сама разве не млеешь от своего Юрика? Порядочность его тоже сомнительна, - мстительно обвинила ее Мила.
- Я стараюсь держать свои чувства в рамках, - попыталась оправдаться Света.
- А я не буду! – вспыхнула Мила. – Мне надоело, что ты меня опекаешь как школьницу: сдерживайся там, остерегайся здесь. Я по уши втрескалась в этого парня, и хочу пройти с ним по любовной дорожке, куда бы она ни привела. Не смей меня останавливать! С этого момента я сама за себя отвечаю.
   Они шли по аллее двумя тесно прижавшимися парочками. Город в вечернем освещении напоминал собою раскинувшийся парк. В нем было столько укромных уголков, что парочки то и дело теряли друг друга в пышной кайме зелени. Светлана удивлялась той готовности, с какою она принимала щедрые Юрины поцелуи. Как-то сами собой разлетелись те рамки, в которых она собиралась себя держать.
- Я теряю голову и ничего не могу с собою поделать, - недоумевала она.
- Ты перестаешь быть вдумчивой девушкой, - шептал он.
- Но почему? – спрашивала она.
- Ты в городе титанов. Здесь особая энергетика. Она действует даже на сдержанных девушек с высоким нравственным принципом.
- Значит, дело не во мне, не в тебе, а в титанах? – разочарованно проговорила Света.
- Моя энергетика тоже не пустяк. И потом мы еще до титанов притягивали друг друга. А сейчас я сгораю от любви к тебе.
- На чужой энергетике? Ты полюби меня силою своих чувств.
- А ты - своих?
- А мы можем сами? – пытливо глянула она на него.
- Какая нам разница? Нас несет друг к другу, как две кометы. Знаешь, что произойдет от нашей с тобою вспышки? Мы сплавимся в супружеское ядро с детками в гнездышке.
- С детками? – переспросила она.
- С детками, - утвердил он.
- Мне это очень нравится – прошептала она
- Мне тоже, - проговорил он.
Объяснение прояснило, очистило и узаконило их желание. Они замерли в долгом объятии, словно уже отданные друг другу навечно. Но вдруг Света вспомнила о Миле.
- А что сплавится у моей подруги с твоим приятелем? – спросила она.
- Не знаю, - прогудел он в ответ.
- Ты не доверяешь своему приятелю? – встрепенулась она.
- И твоей подруге тоже.
- Мила простодушна и искренна.
- Такие в первую очередь ошибаются.
- Я должна ее предупредить, - дернулась Светлана, порываясь бежать к подруге.
Юрий удержал ее.
- Не мешай им. Ты ничего не изменишь. Они сейчас тоже как две кометы. Пусть вспыхнут вместе, а там, что будет. За ошибки любви в этом городе не преследуют.
   С остановками и задержками обе пары, в конце концов, добрели до площади, ярко освещенной и в этот вечерний час многолюдной. Все почему-то, задрав головы, смотрели наверх. В темном небе летали и кувыркались в воздухе человеческие фигуры.
- Тут что, цирк? – спросила Света.
- Греки развлекаются. Они любят тарзанить. Им тогда кажется, что они боги.
- Греки? – переспросила Света.
- Они себя так называют, и мы их так называем. Это нас уравнивает.
   Титаны летали над городом на канатах, камнем падали вниз, отталкивались от земли, взвивали ввысь, усаживались на карнизы крыш, перекликались и смеялись, создавая наверху невообразимый гам.
- Люди среди них есть? – спросила Света.
- Нет, это удовольствие только для греков. Народ просит построить фуникулер, но титаны не желают, чтобы люди сравнялись с ними, как они сами, несмотря ни на что, не могут сравняться с богами.
   Вдруг один из титанов винтом пошел вниз и камнем упал возле Милы. Света узнала в нем Бория.
- Людмила, - сказал он, - иди ко мне, я пронесу тебя над городом как свою невесту.
   Мила отпрянула от титана, хватаясь за человеческого кавалера, как за спасение.
- Я с ним, я с ним, - пролепетала она.
Борий перевел выжидательный взгляд на Рената. Тот обмер перед прицелом черных, как амбразура, глаз.
- Она со мною, - дрогнувшим голосом подтвердил он. А так как требовательный взгляд продолжал испепелять его, совсем уж потерянно выдавил: - Я беру ее.
- Запомни, что ты сказал, - со значением произнес титан и уже с высоты крикнул: - Ты за нее отвечаешь!
Стоявшие рядом люди бросились поздравлять молодую пару. Особенно нахваливали избранницу. Ее кавалер вовсе не обрадовался добрым пожеланиям, Он крепко взял Милу за руку и торопливо повел прочь. Когда они проходили мимо Светы, она увидела сияющее лицо подруги и насупленные брови ее партнера.
- Что происходит? Я не совсем понимаю, - спросила Света у Юрия.
- О подруге можешь не беспокоиться, она устроена, - сказал он.
- Как это?
- Хитрый грек их поженил.
- Я почему-то не заметила.
- У нас тут не обязательно регистрировать отношения. Стоит заявить о них при свидетелях, и это будет равносильно брачному договору. Такой договор почти невозможно расторгнуть.
- По-моему, твой приятель не очень рад.
- Еще бы, он влип по глупости. Захотел обскакать самого грека. Ты не волнуйся, он будет жить с ней, как миленький, иначе придется иметь дело с титаном.
- Как же не волноваться – нервно сказала Светлана.- Я потеряла подругу. Это первое, что произошло со мной в этом городе.
- Не забывай, что ты нашла меня.
- Да, правда. Я только что пережила нерасторжимое к тебе тяготение, но все куда-то подевалось. Я словно в пустоте.
- Не говори больше ни слова, идем.
Он обнял его, уводя с площади.
- Если мне нельзя говорить, скажи хоть ты, что мы собираемся делать? – взмолилась она.
- Мы проведем ночь как любовники, чтобы утром проснуться супругами.
- Нас с тобой тоже поженили?
- Нет, это мы сделаем сами.
- Тогда я должна подумать.
- Разве ты не подумала, когда собиралась ко мне?
- Подумала, решила и не отрекаюсь. Но я должна присмотреться к здешним порядком, чтобы контролировать все, что со мной происходит.
- Успокойся, Света. Ничего страшного с тобой не происходит. Ты идешь с женихом, чтобы исполнить свое предназначенье невесты.
- Предназначенье невесты  я должна исполнять в загсе, чтобы потом исполнять предназначенье жены.
- Не мели чепухи, Света. Мы уже были вместе. Разве ты это забыла?
- Помню. Поэтому и приехала. Поэтому и целовалась с тобою взахлеб. Но после того, что произошло с Милой, вся энергетика куда-то рассеялась. Я не готова ни к каким предназначениям.
- Это легко поправить, Светочка. В моей квартире тебя ожидают премиленькие подарки, от которых твое сердечко сейчас же вспыхнет.
- Не хочу разочаровывать тебя, Юра, и не хочу разочаровываться сама. Давай отложим наше свидание.
- Отложим свидание? – возмутился Юра. – Ты говоришь это после долгой разлуки? Я не просто обижен, я оскорблен! Знаешь, что у нас за такие вещи бывает? На тебя наденут венец безбрачия. Ни человек, ни титан в твою сторону не посмотрят. Вокруг тебя образуется мертвая зона.
- Неужели у вас любовные отношения настолько строги? – с оттенком испуга спросила Света.
- Именно, строги. Поэтому жены рожают детей, любовницы дарят любовь, а невесты выходят замуж за своих женихов.
- Но я вовсе не отказываюсь от замужества. Я прошу отсрочки всего лишь на одну ночь.
- Как желаешь, на одну ночь, на две, на целую жизнь! С этого момента ты вольна решать любовные проблемы по своему усмотрению. Я возьму в жены другую женщину.
   Юра ушел, не позвав ее, не сделав попытки к примирению, не проводив ее до гостиницы. Она не посмела его окликнуть и спросить о дороге назад. Сама же она ее не запомнила, потому что не глядела по сторонам, а всю дорогу процеловалась с бросившим ее женихом. Светлана не знала, что делать среди высотных домов, потемневшей зелени и меркнущего к позднему часу освещения.
   И вдруг ангелом с неба упал к ней Борий.
- Донести тебя до заставы? – предложил он.
- Донеси, - обрадовалась она.
- Не побоишься лететь высоко?
- Не побоюсь, - сказала Светлана, которой в эту минуту было все равно.
   Борий подхватил ее и ключом пошел вверх все выше и выше. Титан занес ее на крышу высотного дома-башни и сказал:
- Посмотри отсюда на город, я пока перетяну канат.
   Крепко держась за поручни парапета, Светлана со страхом глянула вниз. Город казался утыканной огнями чашей. Вдалеке виднелось здание заставы, полукружьем охватывающее площадь, от которой стрелой уходила к центру города улица.
- По этому рукаву мы с тобой полетим, - сказал Борий. – Не пугайся, будет совершенно безопасно.
Борий прицепил ее поясом к канату, велел держаться за канат. Сам обхватил девушку сзади и тоже уцепился руками за канат, и они полетели. У Светланы было ощущение, что это наяву свершается ее детский сон о полете. Как и тогда, в детстве, она летит над неизвестным и загадочным городом.
- Почему невидно машин? – спросила Светлана.
- Мы не пускаем их в город. Все сообщение под землей.
- У вас есть еще и подземный город?
- Да, подземный его уровень. Туда можно спуститься из каждого дома и проехать в любую точку верхнего города. Но лучше все-таки ходить по земле или, как мы, летать по воздуху.
- О нет, я не создана для полетов, - призналась дрожащая от страха Светлана.
- Все равно, ты отважная девушка, - похвалил ее Борий, спускаясь вместе со своей пассажиркой к  входу в здание заставы.
- Не думай, что у нас плохие законы. Женщину они не обижают, - сказал ей Борий, когда они приземлились. – И венок безбрачия у нас не наказание и не позор, а высокая честь. Он знак чистоты и неприкосновенности на невесте города. Надевается он по ее согласию и на тот срок, на который она пожелает.  Если жрица захочет выйти замуж, договор безбрачия по ее просьбе расторгается, потому что замужество у нас свято, а рождение детей – священно. Не удивляйся завтрашнему назначению. Ты вольна его отвергнуть, но сначала подумай.
- Не  сомневайся во мне. Я всегда думаю, прежде, чем что-то делать, - сказала Светлана.
- Ты мудрая девушка. Будем с тобой друзьями, - титан протянул ей руку, скрепляя их объяснение рукопожатьем.
   Без подруги в номере гостиницы Светлане сделалось тоскливо и одиноко. Она расплакалась, жалея о Миле, о Юре и о своем приезде сюда. Переживания девушки отягощались рыданиями скрипки. Ян Старший, видно, тоже загоревал о семье и о таборе, а потому надрывал свою и чужие души печальными звуками.


                5.

   Любовный пир, который Фаина задумала для Вацека, сорвался. Вацек его не выдержал. В самый значительный миг он вдруг вырубился, упав головой ей на грудь.  Фаина испугалась, что он потерял сознание, ругая себя за чрезмерную страстность. Но, услышав мерное посапывание милого, поняла, что он всего-навсего спит. Сердце ее тут же его простило. Душа оправдала. Но тело не хотело смиряться. Оно горело огнем и просило еще огня. Осторожно, чтобы не потревожить спящего, Фаина выбралась из постели и в одном пеньюаре вышла в лоджию. Свежий воздух не охладил ее и не успокоил. «Нет, - говорила она себе, - из любви к Вацеку придется вычленить тело. Как ни печально, но без этого, видно, не обойтись. Прости, милый Вацек. В чувствах я буду верна тебе, но мое тело тебе придется делить с Арсением. Это лучшее, что я могу для нас двоих, нет, троих представить».
- Ты не ошибаешься, любовь моя, - послышался голос Арсения. Фаина увидела его за барьером лоджии необъяснимо высоко над землей.
- Как ты скор, дорогой. Я тебя еще не звала, - в замешательстве выговорила она.
- Но ты желала меня, и я за тобою пришел. На нашем с тобою пиру любви разочарования у тебя не будет.
- А как же Вацек? – вырвалось у Фаины.
- Он убаюкан тобою до самого утра. Сейчас наше время. Торопись, июньская ночка короткая, - говорил Арсений.
- Я что-нибудь на себя надену, - спохватилась Фаина, увидев себя в прозрачном пеньюаре.
- Это лишнее. Летим! –  сказал Арсений.
- Летим! – хотела удивиться Фаина, но сильные руки уже несли ее над землей, над деревьями, над спящим городом. Изумление, страх, ведьмински радостное ощущение полета исторгли из ее груди торжествующий, резкий и пронзительный крик морской чайки.

   Вацек проснулся утром, как и заснул вчера, прижимаясь щекой к груди любимой.
- Какое счастье, что ты рядом, - блаженно выговорил он, прислушиваясь в то же время к звучанию своего голоса.
- Для меня тоже, - не открывая глаз, отвечала Фаина, нежно поглаживая любовника по голове.
- Ты еще спишь, дорогая? Я вчера не очень тебя утомил?
- Ты был как лев, - улыбчиво произнесла Фаина.
- Я так по тебе соскучился,  поэтому слишком увлекся. Боюсь, как бы это не сказалась на голосе. Я сегодня репетирую с новым скрипачом, а вечером пою у титанов. Они признают только живую музыку и все время зовут меня. Я постоянно должен быть в голосе. Ты не обидишься,  если в дальнейшем мы будем немного сдержанней? Это профессиональная жертва, ты понимаешь?
- Понимаю и не обижусь. На любви к тебе это не отразится, - заверила она.
- А на твоем здоровье? – обеспокоился Вацек.
- Со своим здоровьем я как-нибудь справлюсь.
- Ты не расстраивайся, мы не часто будем себя ограничивать. Рядом с такой, как ты, разве удержишься? 
   И они поцелуем скрепили любовное соглашение.

                6.

   Утром  Светлана взяла в справочном бюро на заставе адрес Рената, чтобы навестить Милу и позвать ее на экскурсию. Она по-прежнему считала обязательной для себя опеку над ней. В справке ей дали карту города, отметили на ней дом Рената, показали код этого дома, объяснили, как им пользоваться и посоветовали добираться до нужного адреса под землей. Так будет быстрей и надежней, чем плутать с расспросами поверху. Светлана спустилась в подземный туннель. Он напоминал собой железнодорожную станцию с убегающими вдаль, точно рельсы, эскалаторными линиями. Светлана выбрала для себя транспортер со средней скоростью, набрала код дома, и лента повезла ее, автоматически включая поперечные переходы, переводившие ее с пути на путь для следования к точной цели. Доехав до места назначения, Светлана там же под землей вошла в кабину лифта и поднялась на восьмой этаж. Ренат уже ушел в свою мастерскую,  а Мила открыла ей  далеко не сразу. Подруга имела утомленный и обессиленный вид, словно сорвавшийся с дерева листочек. Она сказала, что на экскурсию не пойдет, потому что Ренат обещал сам поводить ее по городу и вместе с ней взять документы. Мила провела Светлану в комнату и там, в изнеможении, упала на диван. Глядя оттуда на ничем не изменившуюся со вчерашнего, позавчерашнего и всех других дней Светлану,  небесноокая дева ожила,  просияв торжеством счастья.
- Представляешь, какая у меня была ночь! – ликующе проговорила она. – От любви мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Ренат испытал то же самое. Наши сердца стремились слиться. Я не говорю уже о телах. Мы всю ночь не разжимали объятий. Я приняла в себя столько знаков любви,  что никак не могу опомниться. Ренат сказал, что на днях мы распишемся. У нас всегда будут такие ночи! Если б ты знала, как это замечательно! Можешь порадоваться за меня, я безумно счастлива.
   В упоении рассказа Мила успела заметить, как потускнело лицо подруги.
- А у тебя как? Мне сказали, что ты разошлась с Юрием.
- Да, разошлась, - с трудом разжала губы Светлана. Но Мила все так же была в упоении. Неудача подруги прибавила ей торжества.
- Странно как получилось, ты въехала сюда как невеста, а замуж выхожу я, - сказал она, и не удержалась, чтобы не посудачить: - Представляю, как рада Тамара. Она была любовницей Юры, а теперь станет его женой.
   Светлане вдруг стало ясно, какое предназначение имел ввиду Юрий. Он хотел  от нее детей, а любовь бы ему дарила Тамара. И Светлане не стало жаль разрыва с Юрием.
- Как же ты теперь будешь? – спросила не заметившая перемены в ней Мила.
- Не беспокойся обо мне, я не пропаду, не погибну, а постараюсь найти свое предназначение.
- Под венцом безбрачия? – неприлично хохотнула Мила. Видно, этот вопрос у них уже обсуждался, и подруга была не на ее стороне.
- Может быть, - сдержанно произнесла Света.
   Мысленно Светлана спросила себя: были  ли они с Милой подружки или просто держались вместе? Одна ночь все в их отношениях переменила. Ясно одно, ей больше не за чем опекать подругу.
   Прощаясь, Светлана внимательно посмотрела на подругу. Глаза Милы  алмазно светились, но для нее, для Светланы, были пусты, как стекляшки.

   На экскурсию собралось меньше народу, чем въехало вчера в полис. Не было прибалтов, не было невест, приехавших к женихам, не было еще кое-кого. Пришли молодожены, несколько успокоенные в медовом своем нетерпении. Молчаливо и отстраненно держались таджики. Брат с хитровато-скрытным выражением на лице. Сестра – с надменным превосходством. Цыган Ян Старший то ли от того, что не выспался, то ли от нервного напряжения имел взвинчено – наэлектризованный вид. Бродяга Венчик, подстриженный, выбритый и переодетый все равно выглядел несерьезно. Цыганка Ада, увидев подходящую Светлану, с радостным криком бросилась к ней.
- Как я по тебе соскучилась! А где Мила?
- Вышла замуж.
- А ты?
- А я нет.
- Как хорошо, а то бы я совсем была без подруги! – прижала руки к груди цыганка.
- Что вчера происходило с твоим братом? Он так безутешно рыдал, - спросила Света.
- Он привык, что его окружает семейство, а тут я одна. Он мешал тебе спать?
- В конце концов, я под его плач уснула, но перед этим наревелась сама.
- Тебе тоже было грустно?
- Я потеряла жениха.
- Для тебя это безвозвратная, но не горькая потеря, - утешила ее Ада.
   Тамара отозвала Свету в сторону и благодарно сжала ей руку.
- Спасибо тебе за Юру. Он сделал мне предложение. Ты не сердишься?
- Нет, не сержусь. Мы вчера с ним объяснились.
- Тогда будем подругами, - снова сжала руку  Светы Тамара и отошла по организационным делам.
   Самой последней явилась Фаина.
- Не знаю, зачем пришла. Так хочу спать! – призналась она Светлане.
   Тамара привела экскурсантов на самую высокую смотровую площадку башни дома народного собрания. Фаина отказалась подниматься пешком. Ее и других участников экскурсии доставили наверх лифтом. Светлана предпочла проделать путь по винтовой лестнице, опоясывающей башню, чтобы рассмотреть город со всех уровней. И почти на всех уровнях обзору мешало изобилие зелени, создававшее впечатление, что город построен в лесопарке.
- Сейчас вы поймете, почему я подняла вас так высоко, - сказала Тамара, когда все экскурсанты собрались вокруг нее у парапета. – Отсюда виден не только город, но и весь полис в целом. Посмотрите, с трех сторон город окружают леса, пастбища и поля, а с четвертой – к нему подступает море. Так мы называем наше водохранилище. Оно создано искусственно. Титаны запрудили местную речку и вывели сюда подземные воды. Наше море судоходно. Видите на воде парусники, моторные и весельные суда – кому какие нравятся. На берегу у города хорошие пляжи. Там мы отдыхаем, загораем, катаемся на водных лыжах. А теперь взгляните на город. Он вам что-нибудь напоминает?
   Светлана сравнила его с распустившимся  на солнце цветком.
- Верно, - согласилась Тамара. –  А кто еще как думает?
- Он похож на солнце, - сказал гранильщик Николай.
- А я бы сказала, он похож на щит Ахиллеса, - предположила художница Рашида.
-  Ты основательно подковалась для приезда сюда, - скосила на нее глаза Тамара.
- Я когда-то хорошо училась, - парировала Рашида.
- Каждый волен видеть, что хочет. Тем и  замечателен наш город, - подытожила Тамара. -  Но давайте сравнивать дальше. Вот эта башня и дом народного собрания – сердцевина города-цветка, солнца, щита, или  кому,  что вообразится. Отсюда лучами и кольцами расходятся  проспекты, бульвары, оранжереи. Первое кольцо, вокруг площади, составляют торговые здания с галереями перед ними. Здесь можно купить все, что есть в полисе. А в полисе, как в настоящей Греции, есть все. По второму кольцу, в садах и парках находятся общественные здания: театр, концертный зал, академия, школа, храм книги, с которым на свете ни одна библиотека не сравнится. Библий собрал  в нем книги не только со всего мира, но притащил и те, что были написаны в древнем мире. Где он их разыскал, неизвестно. Говорят, многие восстановил по памяти. Титаны любят читать, особенно стародавнее. Так что греки у нас тоже самые настоящие. В разных концах города вы найдете  стадион, цирк, бани для услаждения тела. Отсюда все они видны. Город в двадцать пять тысяч населения, а устроен, как самостоятельное и суверенное государство, - рассказывала Тамара.
- А храмы для моления у вас есть? – поинтересовался Фарид, по понятиям которого праведное место должно быть освящено мечетью.
- Храмов, к сожалению, нет. Титаны атеисты. Но могут появиться и храмы, если того пожелают люди, - сказала Тамара и продолжила рассказ: - Греки, так мы называем титанов, живут в юго-восточной части города.  Их жилища сложены из тяжелых, тесаных глыб. Двумя уровнями они уходят под землю, а двумя – вверх, над землей. Крыши плоские, с зубчатыми, как у башен, парапетами. Издали такие дома кажутся приземистыми, как огромные кубы или обрубленные пирамиды.  Дворы у греков просторные, со многими хозяйственными постройками внутри. Все гнездо обнесено высоким забором, чтобы не видно было, что делается внутри. Люди все равно  подсматривают за греками из бинокля. Но мало, что можно увидеть. Вон, смотрите, белое пятнышко на зеленой траве. Это, должно быть, коза пасется. Некоторые греки любят держать домашних животных. Чаще всего коз. Из молока, прямо во дворе, варят сыр, из шкур шьют одежду и, как гураны, разгуливают в ней не только по двору, но и в город выходят. Одни титаны живут бобылями, у других полон двор челяди, но и те, и другие никого из посторонних к себе не пускают. Не только людей, но даже титанов. У них не заведено ходить в гости друг к другу. Прилетит на канате титан к титану, посидят на крыше, порегочут и разлетятся, во двор или внутрь жилища не спускаются. По их законам без зова нарушать уединение не положено. Вместе они собираются на общественные обеды, сисситии, которые проходят  у верховного титана Мефодия. Там они пируют,  как в древние времена, а наши артисты их развлекают. – Тамара обернулась к скрипачу Янко и его сестре: - Вы–то, наверняка, на их праздниках побываете. Если понравитесь, получите щедрые награды.
   Тамара указала рукой вдаль, в густоту деревьев.
- Там  жилище Мефодия. Отсюда оно почти не просматривается. Рассказать о нем ничего не могу. Слышала много всякого, а бывать не бывала, хотя некоторым людям, не обязательно артистам, эта честь выпадает. Ну, не беда, - смахнула обиду Тамара. – Мне с людьми мороки хватает.  Почти всех я сюда завезла, с каждым поговорила, каждому объяснила. Все, как с вами. Ни один не уехал. У нас, вообще, миграция только в один конец. Даже в отпуск отсюда не уезжают. Съездят родных навестить и скорее назад. А что, у нас не хуже, чем на Канарах. Море, пляжи, фрукты, какие хочешь, пальмы в зимних садах. Вон те крайние двенадцатиэтажные дома, они как бастионы, северо-западные ветры к нам не пускают. Зимой у нас теплей, чем за городом, а летом из-за обилия зелени и близости воды изнуряющей жары не бывает. А воздух, вдохните какой, ароматами цветов пронизан. Ни одного вредного выброса, ни одного дымка. Производство у нас подземное, безотходное. А что на земле, как, например, мастерские за стенами города, вдоль кольцевой дороги, так и там газы втягиваются под землю, в лабиринт коммуникационных сетей. В запутанных переплетениях разбираются лишь титаны. Автомобилям разрешается ездить только по окружающей город кольцевой дороге. Мы туда ходим смотреть гонки между автомобилистами и титанами.
- А титаны на чем едут? – поинтересовались слушающие.
- Титаны бегут, - сказала Тамара.
- Позади машины? – выкрикнуло сразу несколько голосов.
- Ну почему? Борий, если разгонится, никакой автомобиль его не догонит. И другие атлеты среди них есть, так что не вздумайте убегать от титана, - насмешливо предупредила Тамара.
- А как они относятся к людям? – новоприехавших это интересовало больше всего.
- В основном дружественно и заботливо, как к братьям меньшим.
- Как к  животным? – послышались обиженные возгласы.
- Царями природы рядом с ними вы чувствовать,  не будете. Но товарищеские отношения с некоторыми из них возможны. А в  целом-то, конечно, они держатся обособленно. Не считайте это для себя оскорблением, потому что не каждый из вас достоин признания греков. Это вы поймете, когда придете на свои производства. Титаны искусней людей, но люди изобретательнее титанов, потому-то они не живут сами, а зовут нас к себе. Когда начнете общаться с титанами, поймете, что они прямодушны, бесхитростны, доверчивы и наивны. Не пытайтесь на этом их провести. В гневе они свирепы. Выказывайте к ним уважение, и отношения у вас будут прекрасные.
- А сколько здесь длится рабочий день? – поинтересовался гранильщик Николай.
- Как и положено, восемь часов, для горных рабочих. А мастера обычно перерабатывают, заражаются трудовой лихорадкою от титанов. Те, ведь, не боги и свои горшки обжигают сами. В каждом из них сидит Сизиф, бесконечно готовый вкатывать свой камень наверх. Потому-то у нас такой прекрасный город.
- Тамара, скажи, какие у нас будут жилищные условия? – просунулась с вопросом молодоженка Лидия.
- Убеждена, что отличные. Титаны построили город на сорок тысяч населения, а проживает пока двадцать пять. Сегодня вы сами оцените свои жилищные условия. Не сомневаюсь, они вам понравятся. Люди живут на северо-западной стороне города. Посмотрите туда и попробуйте угадать, в каком из домов вас ожидает квартира, - величественно проговорила Тамара, истратившая торжественный запал совсем не на то сообщение, с которого ее сбила приземленная в своих интересах молодоженка. И поэтому, когда Лидия открыла рот для следующего вопроса,  Тамара, опередив ее, поспешила закончить рассказ: - По общественному устройству, - возвысив голос, - сказала она, - мы республика. Все высшие должности у нас выбираются. Законы принимаются архонатом, то есть нашим народным собранием, и подтверждаются верховным титаном. Мы свободные граждане, но обязаны подчиняться законам. Это непреложно и в то же время нетрудно. В остальном вас ожидает превосходная жизнь. Вам повезло быть впущенными в наш город. Поздравляю вас и желаю удачи.
   На этой фразе Тамара оборвала речь, предоставив слушателям возможность проникнуться значительностью сказанного. Они и в самом деле примолкли, охваченные не то растерянностью, не то восторгом. В порыве чувства цыган Янко схватился за скрипку.  У Светланы сжалось сердце от боязни, что он снова сейчас зарыдает. Ада, повернувшись к брату, часто-часто заговорила на своем языке, видно, пытаясь предотвратить игру. Но брат, не слушая ее, повел смычком по струнам, выводя в солнечный мир величавые и плавные звуки, совсем непохожие на рыдания. Экскурсия сбилась с ритма и просто-напросто сломалась. Люди решили, что здесь, на смотровой площадке, и есть ее конечная точка, и что теперь они могут свободно располагать собой. Некоторые отошли к шезлонгам, на одном из которых давно уж спала Фаина, и для загара предоставили себя  солнцу. Молодожены Синельниковы составили шезлонги рядом и уснули, склонивши друг к другу головы. Тамара, так же, как и другие, воспользовалась шезлонгом, чтобы позагорать  и подумать. Ада, зная, что музыкальный прорыв у брата надолго, отошла в сторону, отрабатывая под музыку танцевальные движения. Фарид  Шарипов, сидя на полу, скрестив ноги, просчитывал что-то в уме. Светлана у парапета продолжала рассматривать город. Рядом с нею что-то жевал бродяга.
- Хочешь персик? – протянул он крупный румяный плод Свете.
- Откуда он у тебя? – удивилась она.
- Утром в оранжерее набрал.
-Тебе разрешили?
- Никто же не видел, - довольно разлыбился он.
- Пирожки у тебя еще целы? – поинтересовалась Света, помня о вчерашнем его запасе.
- Ночью доел, - простодушно признался Венчик.
   С другого бока возле Светланы встала Рашида. Ей было неинтересно с братом. Подойти к глубоко задумавшейся Тамаре, с которой подружилась в дороге, она не решилась. Открытой для общения оставалась одна Светлана. То, что она беседовала с бродягой, для Рашиды было не в счет.
- Изумительный город, правда? – проговорила Рашида, перетягивая беседу на себя.
- Да, - подхватила Светлана, - Мне он кажется  нереальным,  будто возвелся единым махом как мечта или фантазия.
- О,  это рукотворная фантазия, - сказала Рашида. – Мне хочется отобразить ее в орнаменте на большом и горящем, как солнце, блюде. Я художник по орнаментам и узорам. К сожалению,  не захватила с собою альбом, а то бы уже рисовала. Выходит, цыган больший музыкант, чем я художник. Он не расстается с инструментом, а я свои принадлежности для работы забыла. Правда, со мною всегда небольшой блокнотик. В него я заношу возникшие по ходу идеи. Некоторые из них мне удается  воплотить. Я многого жду от этого города и от себя в нем. Я попала сюда после нескольких отборочных конкурсов. Думаю, меня выбрали потому, что я плюс к своим профессиональным данным еще и потенциальная невеста. Я, конечно, не отказываюсь от этого почетного назначения, но не хочу, чтобы моя жизнь здесь свелась только к нему. Как я успела заметить, невесты не проходили никаких конкурсов, и им не обязательно иметь специальность. Они ценны только тем, что невесты, призванные  стать женами. Впрочем, если в качестве невесты я достигну большего, чем в качестве художницы, я соглашусь на замену.
   Лицо Рашиды, когда она говорила, было холодно, расчетливо и экзотически красиво. Таджичка была настоящая восточная красавица, красивее, чем Ада, красивее, чем Мила. Но у Милы на лице простодушие и доверчивость, у Ады озорство и веселость, а у этой красавицы ледяная невозмутимость. Несмотря на то, что откровение ее было высказано слушателям, бродяге оно явно не предназначалось, словно его тут и не было. Видно, поняв это, Венчик ответно не предложил ей персик, коих у него было полные карманы. В то же время Светлана чувствовала, что и не ей адресован рассказ. Скорее всего, Рашида говорила для самой себя или заявляла о самой себе. Светлану задело ее высокомерно – презрительное высказывание о невестах, и она проговорила:
- Я тоже приехала сюда невестой, но здесь от этого звания отказалась.
- Да! –  заинтересовалась Рашида. – Это так просто отказаться и все?
- Не знаю, насколько просто, - заметила Светлана. – Возможно, меня ожидает венок безбрачия.
- Венок безбрачия? Это уж слишком.
- Говорят, что здесь это очень почетно.
- Ну, уж нет. Целомудрие хорошо для брака, а если брака совсем не будет, зачем тогда целомудрие? – рассудила Рашида. – На венок безбрачия я ни в коем случае не согласна. Лучше я найду себе жениха, - и она отошла обдумать услышанное.
- Долго мы еще тут будем  торчать? – проворчал Венчик, которому нестерпимо хотелось пить.
- Это зависит от него, - Светлана кивнула в сторону скрипача.
   Цыган впал в такую рассеянность, что давно уж играл нечто потребное одному лишь ему.
- Кончай тянуть бодягу. По твоей милости мы варимся тут, как раки, - подступил к цыгану Венчик
   Поглощенный игрою, Янко не сразу сообразил, чего от него хотят. Он вопросительно взглянул на бродягу. Рука его со смычком  замерла, музыка погасла, и люди очнулись, как от гипноза.
- Мы продолжим экскурсию по городу или пойдем получать документы? – спросила пришедшая в себя и снова ставшая деловою Тамара.
   Все дружно захотели идти получать документы.
- В таком случае  вы будете изучать город самостоятельно, - предупредила Тамара.
Никого ее угроза не испугала. Город представлялся приехавшим небольшим и понятным. Экскурсанты потянулись к лифту. Светлана разбудила Фаину. Та потянулась, повела круглым глазом и недовольно спросила:
- Кто это с таким пристрастием выворачивал мою совесть?
- Ян Старший играл, - сказала Света.
- Что ему от меня нужно и что он обо мне знает? – возмущалась Фаина.
- Он просто играл сам для себя.
- Сам для себя? Нет, он вытягивал из моей души то, что должно быть в ней наглухо похоронено, - сердилась Фаина.
- Должно быть, это произошло случайно, - попыталась утихомирить Фаину Светлана.
Но та вдруг сама успокоилась и сказала:
- Пусть нечаянно, но совесть моя болит, и я должна сделать признание.
Фаина поманила подругу наклониться ниже и шепнула ей на ухо:
- Кажется, этой ночью я изменила Вацеку!
- Кажется? – насмешливо переспросила Света.
- Сначала я летала по воздуху, точно валькирия, потом мое тело безумно любило и получало в ответ умопомрачительные ласки. А проснулась я в постели с Вацеком, и даже тапки, которые я растеряла в полете, были на месте.
   Фаина вращала глазами в изумлении от невероятности собственного рассказа.
- Может, тебе приснилось? – предположила Света.
- Если бы. Но это было по-настоящему. На моем теле следы ураганной страсти.
- А почему ты говоришь,  кажется?
- Потому что Вацек ничего не заметил.
Светлана вспомнила свой полет над городом.
- Ты говоришь, как валькирия?
- Ну, это образ такой.
- Кто же тогда твой герой: Вацек или неизвестный таинственный любовник?
- Вацек, конечно.
- Ну и о чем, в таком случае, ты переживаешь?
- Я теперь  не смогу отказаться от того, другого?
- А если Вацек не возражает?
- Вот именно, не возражает, - радостно подхватила Фаина, но тут же вновь приуныла. – Не возражает, потому что не знает.
- Ну и стройте свои отношения втроем. По-моему их здесь даже регистрируют, - сказала Света, имея ввиду предложение прибалтов.
- Нет уж, без регистрации. Зачем обижать Вацека. Я  ведь так его люблю! – заметно повеселела Фаина.

                7.

  Документы выдавались уже заготовленным пакетом. В нем был  забранный вчера паспорт, назначение на работу для тех, кто приехал работать, ключ от квартиры, подъемные деньги и карта подземного сообщения с кодами жилых и общественных зданий. Невесты, приехавшие к женихам, получали только подъемные. Фаина, высказавшая вчера желание работать, кроме подъемных, получила еще место бухгалтера в ювелирном хозяйстве титана Арсения. Супругам Синельниковым досталась квартира, подъемные и место гранильщика для Николая. Фарида Шарипова назначили упаковщиком и кладовщиком готовых изделий, чему он несказанно обрадовался. Его сестра Рашида, согласившаяся с назначением, наотрез отказалась селиться с братом в одной квартире, требуя для себя, по условиям договора, отдельную. Им поменяли одну большую квартиру на две небольших, поселив, однако же, по соседству, чтобы они не забывали родства. Ян Старший и Ада остались довольны  своим назначением, поселением в общей квартире и подъемными. Бродягу Вениамина  распределили в философскую школу стоиков, на полное содержание. Поэтому ключа от квартиры и подъемных ему не выдали. Светлану неожиданно и непонятно для нее направили на службу в Совет Достойных. «Вот так дела»,- невесело сказала она себе, словно венок безбрачия уже лег на ее голову. Вениамин в недоумении перебирал куцее содержимое своего пакета.
- Светлана, объясни, пожалуйста, куда меня посылают? – обратился он к остановившейся возле него девушке.
- Тебя посылают в школу мудрецов, - как можно ясней растолковала Светлана.
- А зачем? – не понял он.
- Набираться мудрости.
- Как это?
- Будешь много размышлять, а делать ничего не будешь.
- Даже персики в саду рвать?
- Я не знаю, разрешено ли вообще их рвать, но работать явно тебе не придется.
- А почему у меня нету подъемных?
- Тебя к стоикам направляют, а у них ограниченное потребление, - как смогла, разъяснила Света.
- Это что же, я и есть не буду? – испугался бродяга.
- Для поддержания жизни, сколько- то есть будешь, но, наверно, очень скромную пищу.
- Я же оголодаю!
- Тебя научат стойко переносить тяготы.
- Я не согласен на тощий желудок забивать размышлением голову. Я что говорил, что хочу жить и не работать. Жить, значит, хорошо жить! Нет, пусть меня перераспределяют. Я хочу сторожем в сад! - Венчик метнулся назад. 
   Вошел Борий, веселый, улыбающийся, курчавый.
- Нравится тебе назначение? – спросил он у Светы.
- Для меня слишком ответственно. Не знаю, справлюсь ли, - призналась Света, догадываясь, чьей рекомендации обязана она направлению.
- Будешь учиться, справишься, - ободрил Борий. – Ступай к архонту, он желает с тобой познакомиться, - сказал Борий и отошел к возмущавшемуся у стойки выдачи документов Венчику.
- Хватит бунтовать. Идем, я отведу тебя в философскую школу, мудрецом станешь.
- Чтобы я там голодал? – воспротивился бродяга.
- Мы все от чего-то воздерживаемся. Ты будешь воздерживаться от чревоугодия, - внушал Борий.
   Светлана не стала ждать окончания спора и направилась на половину здания, где заседал Совет Достойных.
   Верховного архонта Мирона Светлана нашла в пустовавшем в этот час зале заседаний. Высокий, костистый, седобородый, он поднялся ей навстречу из-за тяжелой кафедры. Рубиновый камень, напоминавший собою недремлющий глаз, играл и переливался на белом одеянии старца. Светлане почудилось, что рубиновый глаз наблюдает за ней, составляя о ней представление.
- Рад видеть тебя, светлая дева, - торжественно и радушно приветствовал старец Светлану. – Борий направил тебя ко мне, и я вижу, как много он мне угодил. Я давно нуждаюсь в помощнике по мелким судебным делам, составлению актов гражданского состояния, мудрым советам нуждающимся, успокоению и умиротворению бедствующих и обиженных, справедливому разрешению споров между гражданами полиса, то есть во всех тех случаях, когда можно разрешить тяжбу без моего участия, но под моим именем, как моя представительница.
- Не знаю, гожусь ли я для подобных обязанностей. По профессии я медсестра, - сказала о себе Света.
- Вот и будешь у нас сестрой правового и праведного милосердия, - провозгласил архонт.
   Утром Светлана бежала на службу из своей квартиры. На ней была ослепительно белая блузка. Служители управления при исполнении своих обязанностей должны были иметь верхнюю часть одежды белой. И только архонты являлись в собрание полностью в белом. Город, на рассвете убранный и умытый, дышал свежестью. Светлана с балкона наблюдала это раннее омовение, когда вдруг одновременно всплеснули вверх и рассыпались в стороны струи многочисленных фонтанов и водопроводных выводов на лужайках и в бульварах между деревьями. Воздух заволокло водяной паутиной, радужно переливавшейся в лучах взошедшего солнца. Поозоровав минут с десять, водяные струи убрались в свои скрытые горлышки, оставив на траве и листьях бриллиантовые россыпи. Жизнь плеснула на улицы птичьими звонами, ребячьими голосами, перестуками шагов. С чувством прихлынувшего обновления Светлана вышла из дома. Мимо нее по подсыхающим мостовым, шурша, катили велосипеды, бежали на роликах ребятишки и взрослые. Светлана решила тоже ездить на работу на роликах. Может, для служительницы управления это несолидно. Но ведь титаны  не считают несолидным для себя летать над городом на канатах. Светлана улыбалась мысли, что идет служить городу. Город ей нравится, и она счастлива ему служить.
   У Дома народного собрания на широких перилах, свесив ноги на мраморные ступеньки, сидел Борий и смотрел на приближавшуюся Светлану. Ей показалось, что он ждет именно ее. И в самом деле, Борий поднялся ей навстречу.
- Настроение, вижу, у тебя приподнятое, - одобрительно сказал он.
- Все равно боюсь, - призналась Света.
- Смелости набирайся сама, а прозорливости я тебе прибавлю. Ты не архонт, и рубиновая подвеска тебе не положена. Я припас для тебя кое-что другое. – Борий разжал кулак, и у него на ладони оказалась золотисто-зеленая стрекоза с рубиновыми капельками глаз. – Это поможет тебе не делать ошибок, - сказал он, прикалывая брошь ей на блузку.
- Она такая красивая, - восхитилась Света.
- И умная, - прибавил Борий.
- Очень тебе благодарна, - Света потянулась, чтобы поцеловать Бория, но он отстранился, предостерегая:
- Нет, только не это. Кто же потом поверит в целомудрие жрицы?
- Я жрица?
- Да, в скором времени будешь посвящена.
- А Тамара? Она ведь тоже гражданская служащая?
- Она не посвящена в таинство служения.
- Ты хочешь сказать, что моя предстоящая служба священна, и я должна относиться к ней как к святости?
- Правильно понимаешь.
- Я предчувствую, что этот венок, о котором вы все говорите, очень тяжкая ноша. Почему ты выбрал меня?
- Не я выбрал, выбор сам пал на тебя как на твое предназначение в нашем полисе. Иди и служи, -  строго напутствовал Борий.
   Архонт Мирон, увидев на блузке Светланы золотисто-зеленую стрекозу, ласково сказал новообращенной служительнице:
- Ну, вот, девонька, ты уже посвящена. Хотя этот знак неофициальный, но он поможет тебе быть справедливой в разрешении дел. Садись против меня, я расскажу тебе о законах, правах и правилах нашего города.
   Мирон подвинул к Светлане  толстенный фолиант городского уложения.
- Тебе может показаться, что эту книгу невозможно осилить. На самом деле посвященному, какой ты теперь являешься, познание ее не составит труда. В нужный момент она сама откроет перед тобою страницы, которые  тебе необходимо будет прочесть. Положи на нее руку, и ты уже почувствуешь себя обогащенной знаниями.
   Светлана опустила ладонь на кожаную обложку, и то, что начал рассказывать ей Мирон, представало перед ней в ярких картинах из древности и настоящей жизни.
- Как ты знаешь, девонька, это город титанов, гениальных по творящей силе существ. Их здесь немного, всего двенадцать, но и этого числа хватило, чтобы построить город, сообщить ему красоту и богатство, развить науки, искусства, осчастливить тысячи людей. В древности титаны передали людям украденный у богов огонь, обучили ремеслам, но пока тысячелетия они были заточены под землей, человеческий разум  многократно опередил их в учености и умении. И когда они вышли наружу, уже им пришлось опереться на человеческие достижения. Но зато под землей они научились видеть невидимое и разгадывать подземные тайны. Они вынесли с собой огромные сокровища, благодаря которым город наш процветает, а они могут посвящать себя не только трудам, но и радостям жизни. В повседневном быту титаны хранят привычки древности. Их жилища напоминают собою пещеры, едят они пищу с костра, в жены берут человеческих женщин, умеющих хранить огонь домашнего очага, рожать детей и быть верными. Их они держат в доме, подальше от постороннего взгляда, а открытую глазу жизнь ведут с любовницами и гетерами. Ими они окружают себя на пирах или оргиях по случаю тех или иных празднеств. К сожалению, эти дикие нравы передались людям города. А чтобы между ними не возникало раздоров и недовольства, мы вынуждены связывать неприличные отношения официальными договорами, чтобы люди несли за них ответственность. Вот, какими делами, девонька, тебе придется заниматься – судить и рядить с помощью  справочника городского уложения и твоего понимания совести и справедливости. Но для того, девонька, ты сама должна быть кристально чиста совестью и поведением. По твоему положению и по обряду тебе положено надеть венок целомудрия. Он обеспечит тебе неприкосновенность, но и ты, девонька, пока состоишь у нас на службе, обязана хранить его непорочность. Ты готова к этому?
- Готова, - без колебания ответила Света.
- Я хотел это услышать от тебя самой, - с одобрением произнес Мирон. – Как ты поняла, мой рубиновый знак видит многое, но движение сердца он может не углядеть.

                8.

     Прошло две недели, а Мила все не забирала свой пакет. Светлана вызвалась отнести ей ее документы и заодно навестить подругу, которую было невидно, неслышно. Светлана поднялась к ней на восьмой этаж и позвонила в дверь. Из противоположной квартиры высунулась молодоженка Лидия и, увидев Светлану, лучезарно ей просияла.
- Ой, Светик, зайди на минуту.
- Я сначала к подруге, - ответила Света.
- А потом ко мне? – зазывала Лидия.
- Не обещаю, - уклонилась от прямого согласия Света.
- Подруга твоя живет тихо, как мышка. На свет не показывается. Зато муж у нее такой соблазнительный мужчина, свихнуться можно, - Лидия плотоядно облизнулась. Светлана поняла, что молодоженка уже свихнулась.
   Мила открыла дверь, и Светлана прошла к ней в квартиру. В сумраке комнаты, затененной от яркого солнца плотными шторами, лицо подруги показалось Свете таким же затененным и сумрачным.
- Почему так темно? Ты болеешь? – спросила Света.
- Ренат велел занавесить окна, чтобы в них не заглядывали, - вяло отозвалась Мила.
- Кто может заглядывать на восьмом этаже?
- Ренат видел того…  титана, - запнулась Мила.
- Ты все еще его боишься?
- Ренат сказал, что они воруют и обесчещивают женщин.
- Это неправда! И Ренат знает, что неправда. Он просто ревнует и не хочет, чтоб кто-нибудь видел, как он плохо к тебе относится, - предположила Света.
- Он не плохо относится, он так меня любит, - защищалась Мила.
- Как понимать «так»? Чтобы ты сидела дома одна, при занавешенных окнах, никуда бы не выходила, а он бы при этом в своих действиях оставался свободен? – перечислила Света. Она подошла к окну, отдернула занавеску, впуская в комнату солнце.
- Ой, Света, какая ты нарядная! – воскликнула Мила, увидев подругу при солнечном освещении. – Какая красивая у тебя брошка!
- Это не брошка, это знак служебного достоинства. А костюм я купила на агоре, в торговых рядах. Ты еще там не была? Там такое разнообразие, такое богатство! Я принесла тебе документы и подъемные деньги. Сходи, что-нибудь купи.
- Может, вместе с Ренатом? – замялась Мила.
- Нет, сама сходи и купи, а он пусть на тебя посмотрит, - сказала Света.
   Мила мялась в нерешительности.
- Хочешь, я с тобою схожу, - предложила Света.
- Да, сходи! – обрадовалась Мила.
И так же, как солнце рассеяло мрак комнаты, исчезла сумрачность с хорошенького лица голубоглазой женщины.
   Лидия вновь распахнула свою дверь, когда подружки оживленно щебеча, выходили из квартиры.
- Девчонки, вы куда? – полюбопытствовала соседка.
- За покупками, -  простодушно отозвалась Мила.
- Можно, я с вами? – попросилась Лидия.
   Светлане не хотелось ее компании, чтобы не отвлекаться от общения с подругой, но Мила, соскучившаяся в одиночестве, неосторожно позвала ее с ними.
   Присоединившаяся Лидия тот час же перевела разговор на себя. Она с увлечением перечисляла, что они с Николаем купили на подъемные деньги, что собираются купить, а что отложили на будущее. Сквозь ее болтовню Светлане с Милой не удавалось пробить и словечка. Но, похоже, Миле это нравилось. Она с увлечением слушала неумолчный говор соседки и в этот момент была ближе к ней, чем к прежней подруге.
   На агоре Лидия попыталась завертеть спутниц в свои интересы, но Светлана этого ей не позволила. Она решительно повела Милу к рядам платьев и, проглядев их множество, остановила взгляд на небесно голубом, лазоревой густоты. Мила примерила его, и уже не только глаза, но и вся она стала похожа на небесный осколок.
- Вот оно твое неотразимое, - высказала Светлана. Лидия завистливо подтвердила. Мила, разглядывая себя в зеркало, расцветала и хорошела.
- Это платье откроет Ренату, что другой такой, как ты, больше нет. Только показывайся ему не при занавешенных окнах, - предупредила Светлана.
   Они купили к этому платью белые босоножки на высоком каблуке и сумочку. Но Светлана почему-то не успокоилась и в поисках чего-то еще, способного сразить наповал капризного мужа подруги, водила Милу и прилепившуюся к ним Лидию по этажам торгового центра.
   В зальчике экспериментальных моделей Света, наконец, обнаружила то, чем можно потрясти воображение переборчивого себялюбца. Но прежде она сама залюбовалась нежным, бело-розовым нарядом, состоящим из собранного чешуйками лифа и воздушной юбки из двух разлетающихся слоев. Платье, может быть, было не самым красивым, но самым милым в коллекции и, как нельзя, подходило Миле.
- Ну, как? – поинтересовалась Светлана у спутниц.
- Платье золушки, - процедила сквозь зубы Лидия.
- Мила у нас и есть золушка, а в этом платье станет принцессой, - заключила Света.
   Мила опахнула небесные глазки веером ресниц и скромно сказала:
- Я думаю, это слишком. Ренат меня отругает.
- Я куплю его на свои деньги. Мой тебе свадебный подарок, - решила Света.
- Оно вовсе не продается. Здесь только выставка, - заметила уязвленная завистью Лидия.
- Я сейчас узнаю, - сказала, отходя, Света.
   Вопрос решился легко. Хозяйка коллекции вышла взглянуть на девушку, которая хочет примерить модель и, оценив точеную фигурку Милы, одобрительно кивнула. Из-за шелковой занавески Мила явилась зрителям, как весна, юность, надежда, как цветок вишни. То ли платье необъяснимо шло девушке, то ли девушка - платью, но вместе они составляли ту совершенную точку, после корой никакие другие варианты уже не смотрятся.
- Именно эту девушку я видела перед глазами, когда обдумывала модель, - не отрывая взгляда от Милы, проговорила хозяйка коллекции.
   Немногие зрители, присутствовавшие в зале, восторженно зааплодировали лучезарному образу юности. И только Борий, неизвестно когда затесавшийся в публику, с серьезным вниманием смотрел на розовую фигурку.
- Можно, я тоже померяю, - взмолилась, сгоравшая от зависти Лидия.
- Нет, мы его покупаем, - отрезала Света.
Хозяйка коллекции возражать не стала и даже сделала скидку, а Миле предложила:
- Приходи к нам на подиум. Тебя явно нам не хватает.
- Я спрошу разрешения у мужа, - застенчиво произнесла Мила.
- Ты замужем? – разочаровалась модельерша. – Ну, тогда приходи, когда сможешь, если, конечно, не испортишь фигуру.
   Мила дожидалась Рената в небесном платье. Было уже время заката, и комната  недостаточно освещалась. Поэтому платье не произвело на мужа ожидаемого эффекта. Он не увидел его небесным, под цвет Милиных глаз. Второе платье Мила не решилась надеть, а только показала, видя, что муж неодобрительно глядит на ее обновы.
- На подъемные покупала? – насупился он.
- Да, Светлана принесла мне мои подъемные, - простодушно призналась Мила.
- Я хотел пустить подъемные на иные цели, - холодно заявил муж.
- Но их еще много. А это платье Света купила на свои деньги, как свадебный подарок, - с оживлением сообщила Мила, думая этим  задобрить мужа.
- Твоя подруга с ним просчиталась. Тебе не придется его носить. Ты не любовница, а жена, поэтому обязана сидеть дома и дожидаться мужа. Со мною ты тоже его не наденешь. Я не позволю, чтобы тебя принимали за известную девку, - сердито отчитывал муж.
- Жена не имеет права красиво одеться? – потерянно уронила Мила.
- Жена обязана на все иметь разрешение мужа. Я не позволял тебе транжирить подъемные. На что я должен тебя содержать, на свои заработанные? – все более и более распалялся Ренат.
- Я тоже могу работать. Модельерша пригласила меня на подиум. Я сегодня уже имела успех, - неосмотрительно похвасталась Мила.
- Ты, законная жена, имела успех как публичная женщина! – взревел муж. - Ты опозорила мою честь! Замужняя женщина не имеет права выставлять себя на показ! Это наносит оскорбление ее мужу. Я порву твои платья! Я растерзаю их в клочья!
   Ренат схватился за горловину надетого на Миле платья, рывком дернул его и разорвал сверху донизу. Розовое платье Мила успела спрятать за спину. Внезапно успокоившись, Ренат не стал его трогать, только сказал:
- Убери его с моих глаз, чтобы я никогда больше его не видел, иначе с ним будет то же, что и с этим.
   Мила со слезами бросилась прятать розовое платье, горько оплакивая навсегда испорченное небесное.

                9.

   Мирон направил Светлану в философскую школу принять у схоларха Василия несколько уроков красноречия и управления эмоциями. Очевидно, Светлана по незнанию открыла не ту дверь, потому что оказалась в аудитории, где шел урок. Помещение для занятий представляло собой продолговатый неф с тремя этажами арочных ниш по обе стороны широкого прохода. В каждом углублении, как в ячейке, сидело по ученику, замершему в позе лотоса. А далеко впереди, в полукруглой апсиде, на пирамидальном помосте в той же позе замер учитель, который, вероятно, и был схолархом Василием. В растерянности Светлана тоже застыла на месте, не зная, что ей делать: повернуть ли назад или пойти вперед. Ничто в помещении: ни единым движением, ни единым знаком – не откликнулось на ее появление.
   В ученике, сидевшим крайним в ряду первого яруса справа от Светланы и первым по отношению к ней, Светлана узнала бывшего бродягу Вениамина. Он привлек ее внимание не выдержанной правильно позой. Тело его, как бы от утомления,  грузно просело, руки хоть и были приподняты вверх, но не вывернуты ладонями к небу, а торчали кривыми пиками. Глазами Венчик усиленно зазывал Свету к себе. Света подошла, приветственно на него глядя. Венчик продолжал вертеть глазами, показывая, чтобы она загородила его от свидетеля напротив. Светлана, как бы невзначай, развернулась  полуоборотом, частично закрывая бродягу от соседей. Венчик, не раскрывая рта и надув щеки, сделал жующее движение. Светлана поняла, что он просит есть. Собираясь в школу, она предусмотрительно захватила с собой бутерброд  с копченым говяжьим языком. Делая вид, что ищет в сумочке нужный ей документ, Светлана распаковала бутерброд и украдкой вложила его в раскрытую ладонь упражняющегося в стоицизме послушника. Тот махом откусил треть бутерброда, оставшуюся часть зажал в кулаке и, как ни в чем, ни бывало, поднял руку вверх. Светлана еще закрывала сумочку, а Венчик уже расправился с бутербродом. Но как ни скоро он его проглотил, копченый, чесночный аромат успел просочиться в воздушную сферу помещения и растечься в ней, заглушая несьестные казенные запахи. Ученики в нишах, как нижнего, так и верхнего ярусов, закрутили носами, пробуждаясь от отрешенности и с жадностью втягивая в себя дразнящий дух.
   Ароматическая струя, наконец, доплыла и до схоларха. Он, так же, как и ученики, покрутил носом, проверяя, реально или воображаемо впечатление. И убедившись, что в блуждании мыслью он не забрел на чью-то кухню, а пребывает на пирамидальном своем помосте и запах течет к нему из незнакомого с трапезными вкушениями учебного зала,  схоларх стремительно вывел себя из отрешенности, соскочил с помоста и побежал по проходу. Он не только с хищной подозрительностью оглядывал, но и чуть ли не обнюхивал каждого из учеников. Большинство из них впало в обморочную расслабленность. Некоторые, придя в себя, искали источник запаха. Некоторые с жадностью дышали, вбирая в себя соблазнительный дух. Примернее всех оказался Венчик. Он вернейшим образом выдерживал позу лотоса, вывернув к небу ладони и закатив глаза.
- Ты кто такая? – наткнулся сзоларх на опасливо отодвинувшуюся к дверям Светлану.
- Мирон направил меня к вам на уроки риторики, - протянула Светлана записку.
- Это ты принесла сюда запах?
- Я нечаянно принесла сюда бутерброд, - пролепетала оробевшая перед грозным учителем Света.
- Ты сорвала медитацию! – взревел схоларх. – Никому не дано права входить в учебную залу во время занятий, даже от имени Мирона! Ты должна была дожидаться меня в другой комнате! Разве архонт не предупредил тебя о суровости нашего режима?
- Я пришла познакомиться с ним, - не потеряла самообладания Света. Ее уверенный тон осадил гнев схоларха. Он оглядел ее зорким взглядом  и, отвернувшись, зычно издал ученикам три команды:
- Прекратить медитацию! Растворить окна! Всем во двор!
   По скрытым в глубине ниш лестницам торопливо и дружно затопали, убегая, ноги в сандалиях. Потянуло свежим воздухом от растворенных окон. В помещении никого, кроме Светы и схоларха, не осталось.
- Ну, где твой бутерброд? – спросил Василий.
- Я его съела, пока вы медитировали, - не дрогнув, соврала Света.
- А с чем был бутерброд? – не удержал любопытства Василий.
- С копченым языком.
- Ай-я-яй, - прицокнул схоларх  языком. Вслух же сказал: - Не приходи больше с пищей. Мы исповедуем воздержание.
Светлане же показалось, что ему нестерпимо хочется унюханных им копченостей, и он нарочно удерживает в себе уже выветрившийся из помещения запах.
   На следующее и все остальные занятия Светлана приносила для схоларха по бутерброду с чем-то копченым и прятала ему в стол. Аристарх ни разу не признался, что находит что-либо у себя в столе и поэтому с нетерпением ожидает каждого следующего прихода девушки. Так же Светлана тайно подкармливала Венчика, пряча для него сверток в укромном месте школьного сада.

                10.

   Фарид Шарипов чувствовал себя Али Бабой в пещере разбойников, когда целые дни проводил в хранилище готовой драгоценной продукции. Хранилище, и в самом деле, можно было принять за пещеру. Находилось оно под землей и открывалось, чуть ли не по волшебному слову. У подземной кладовой было две блочных железных двери: входная и выводящая в штольню. Во входную дверь нажатием кнопки Фарид свободно входил и выходил, если у него не было при себе драгоценностей. Так что вынести что-то из пещеры было невозможно. Вечером, когда Фарид уходил домой, дверь наглухо закрывалась, и Фарид самостоятельно не мог ее отворить. Это по утрам делал хранитель драгоценностей Арсений, которому была известна тайна запоров. Второй дверью, ведущей в штольню, Фарид совсем не умел управляться. Ему не полагалось ее касаться. Неуловимым движением открывал и закрывал ее подземный перевозчик драгоценностей Эгий. Кроме Фарида, Арсения и Эгия, никто в хранилище не допускался.
   Подземный перевозчик драгоценностей Эгий тоже был титаном, хотя не очень для этого качества подходил. Он был щупловат, мелок и худосочен, как незрелый мальчишка. Цвет кожи имел шоколадный, глаза карие на выкате, нос горбатый, с плавным закруглением, как рог у барана, черные волосы в крутых, как у всех титанов, завитках и кое-где, как мукой, присыпаны сединою, в одном ухе золотая сережка. Задолго до появления Эгия в хранилище слышался его бег под землей, погромыхивание тележки и песня, всегда одна и та же.
                Я бегу черным подземельем,
                Я везу за собою тележку,
                Я посланец титанов,
                Я сам титан.
Эгий явно гордился тем, что он титан. Фарид с презрением смотрел на его неказистую фигуру и про себя считал Эгия недоделанным греком. Перевозчик создавал о  себе впечатление простодушного, доверчивого и глуповатого малого, которого легко провести вокруг пальца. Казалось странным, что титаны его любили и обожали, как друга, как брата, как доброго дядьку. Арсений, по возвращении Эгия, задушевно с ним обнимался. Верховный титан Мефодий закатывал в честь него праздники. Борий называл его учителем за то, что тот научил его быстро бегать. Пастух Турний зажаривал для перевозчика лучший кусок бычьего мяса. Землепашец Орий одарял его свежим хлебом. Флорий сплетал для него разноцветный венок. Такая же шоколадная, как муж, человеческая жена Эгия была от него без ума, а шоколадные ребятишки боготворили отца.
   Фарид  не понимал, как можно только за доброту и простоту кого-то так крепко любить. Вполне вероятно, что Эгий делает что-то очень важное для титанов. Иной раз он привозит из подземелья тяжелые сундуки. Содержимое их Фариду остается неизвестным. Арсений с Эгием уносят их в тайное хранилище, куда человеку путь заказан. А иногда Эгий привозит саквояж, и с ним идет напрямик к Мефодию.
   В подземелье шоколадный грек увозит футляры с ювелирными изделиями и короба с драгоценными предметами. Этот груз готовит для перевозчика Фарид, бережно укладывает его в тележку. Эгий ни разу не сделал ему замечание по укладке и ни разу не заглянул в заготовленные кладовщиком короба и футляры, что прибавляло у кладовщика презрения к перевозчику. Как можно кому-то, даже самому честному служащему,  неосмотрительно доверять. Фарида так и подмывает подкузьмить простодушному греку. Однажды в один из футляров он не доложил перстенек, а в отчете к Фаине его обозначил. Футляр с недостачей опустил на самое дно тележки, а сверху его привалил еще несколькими такими же плоскими чемоданчиками. Эгий, никогда ничего не проверявший, вместо того, чтобы убежать с тележкой и неизменной своей песней в штольню, наклонился, выложил верхние упаковки, а нижнюю раскрыл, молча воткнул в пустующее гнездышко недоложенный перстень, уложил все в прежнем порядке и вместе с тележкой убежал в туннель.
   Фарид обомлел от увиденного, но в науку не взял. В следующий раз он к высокоценным перстням доложил малоценный. Эгий, как и тогда, заметил подмену, но уже не смолчал, а сурово предупредил:
- Не шути с титаном – познаешь его силу.
   На этот раз Фарид внял, но не успокоился, размышляя про себя, как же все-таки можно провести греков.

                11.

   Цыган Янко очень удивился, когда в первый раз титаны наградили его венком из дубовых листьев. Во второй раз он разочарованно подставил голову под цветочный венок. А в третий раз, когда на него водрузили лохматый венок из петрушки,  впал в уныние.
- Почему титаны не дарят камни, у них ведь их так много? – сокрушенно спросил он у Вацека, на голове которого красовался точно такой же лохматый венок. Тот с давно пережитой обидой ответил:
- Они называют меня «алмазным горлышком», а ни одного алмаза не подарили.  Как соловью, подносят мне растительные украшения. У них такая честь – короткая, но живая жизнь любой травинки им ценней и дороже вечного существования камня.
- А почему они Аде подносят драгоценности? – допытывался Янко.
- Это желание того, чтобы грация и красота женщины оставались бы вечны.
- У людей тоже живая и короткая жизнь, ценят они нас за это?
- Ценят, - утвердительно кивнул Вацек, - потому и создают условия, чтобы мы наслаждались своей короткой жизнью. Сами они наслаждаются своей длинной и после тысячелетнего заключения живут как гедонисты. Все через радость воспринимают.
- Я готов доставлять им радость моею скрипкой. Но пусть они меня за это награждают вечным. Я цыган, и иной награды не признаю, - выразился Янко.
- Я тоже хочу получить свой алмаз, - поддержал его Вацек.

                12.

   На одной из пирушек у Мефодия в его гроте у водопада Ада заметила молоденького титана, безусого мальчика, только еще начавшего переходить в юный возраст. Он выглядел птенцом в матерой стае, и цыганке захотелось его приласкать. Играя юбками, она подлетела к нему и сказала:
- Красавчик, дай руку, я погадаю.
Юный грек засмеялся как смущенный мальчишка и застенчиво протянул руку.
- Твоя жизнь бесконечна, - огорченно покачала головою цыганка, - но кусочек моей жизни в ней есть. – Она взглянула в прекрасные глаза мальчика и спросила: - Тебя как зовут?
- Тампал, Тампалий, - нежным голосом выговорил он.
- Мы с тобой связаны, Тампалий, одной судьбою, запомни это, - сказала цыганка и отошла от него, сотрясая юбки в огненной пляске.
  Седой Библий поманил ее  в дальний конец грота и строго предостерег:
- Оставь его, он незрел для тебя.
- Я подожду, когда он поспеет, - упрямо заявила цыганка.
- Твои правнуки умрут от старости, а он все еще будет незрел.
- Ваши часы слишком опаздывают, придется их подвести, - самоуверенно проговорила цыганка.
- Не делай этого! Все поспешное не приносит счастья, - убеждал Библий. – Для нас он надежда и колоссальное ожидание.
- Я больше думаю о своих ожиданиях, - не сдавалась цыганка.
   И тогда предусмотрительный Библий спрятал недоросля в храме науки, где юный титан овладевал мировым достижением человеческого знания.

                13.

   Рената мучила совесть за то, что он грубо обошелся с Милой. Его вовсе не злили и не сердили ее покупки. Скорее всего, они, в самом деле, могли украсить его женщину. Он боялся, что они ему понравятся, а Мила понравится ему в них. Он не хотел, чтобы в его душе было размыто внутреннее сопротивление перед нею. Он считал Милу своей промашкой, своей оплошностью, которую не сам выбрал, а которую ему хитроумно навязали. Всю вину за это он свалил на бедную женщину, которая самоотверженно его полюбила и продолжала преданно любить, несмотря на все его выкрутасы. В глубине души Ренат понимал, что ему достался минерал редкого достоинства, и лишь из-за упрямства он его  не ценит. Эта искривленность чувства его утомляла и опустошала, но он не мог пересилить себя, даже терзаясь совестью, что подавляет небрежением живущую рядом женщину, не дает ей раскрыться ни как жене, ни как любовнице, ни как просто красивой представительнице противоположного пола. И по той же самой причине он боялся взглянуть на нее глазами мужчины, чтобы ненароком не увлечься и влюбиться помимо собственной воли. Он был ювелир, очень способный ювелир, почти гениальный, иначе  бы не попал в город титанов, и он решил возблагодарить ее за муки своим талантом и фантазией. Он сделает к ее розовому платью, которое никогда на ней не видел, но которое, как был убежден, очень идет ей, драгоценное украшение. В этом платье и в этом украшении он выведет Милу в город и, возможно даже, распишется с нею в народном собрании.
   Ничего подобного в мыслях мужа Мила не угадывала, и очень испугалась, когда Ренат начал искать ее розовое платье. Она постоянно прятала его и перепрятывала и, понимая, что ей в нем не выходить, примеряла в отсутствие мужа, танцевала в нем перед зеркалом. И всякий раз ей казалось, что из-за плотно занавешенных штор кто-то за ней наблюдает. Она догадывалась, кто, и сердце ее наполнялось страхом. Но она все равно не могла отказать себе в удовольствии покрасоваться  хотя бы самой перед собою.

                14.

   После уроков красноречия со схолархом Василием, занятий с правоведами, познавательных бесед с верховным архонтом, Мирон решил, что Светлана готова предстать перед собранием старейшин. Услышав об этом, Светлана занервничала. Ее пугала необходимость показаться перед множеством белых одежд с уставленным на нее рубиновым глазом, который все-все в ней разглядит, в том числе и то, насколько мало она соответствует должности, на которую ждет посвящения. Успокаивая ее, Мирон уверял, что все пройдет, как нельзя лучше, архонты непременно увидят в ней разумную и добрую девушку. Борий предупреждал ее, что вопросы могут быть самыми неожиданными и на первый взгляд несуразными. Она должна не теряться перед ними, отвечать находчиво, рассудительно, достойно и в то же время почтительно, чтобы никто не почувствовал неуважения к своей персоне.
   В намеченный день на Светлану накинули белое одеяние, скрывшее ее фигуру, собрали ее белокурые, завитые спиралями волосы в тугой узел, и она с дрожью в коленках вошла в зал избранных и посвященных.
   Слепящий, как снег, белый цвет ударил ей в глаза, напомнив хорошо знакомую  обстановку медицинского учреждения. Рубиновые зраки, как капли крови, высвечивали на белых одеждах, горя любопытством их носителей.
- Избранные граждане полиса! Достопочтимые архонты! – громогласно обратился к ним Мирон. – Перед вами юная особа, которая пожелала верой, правдой и совестью служить нашему полису. Ради этой почетной цели она готова обречь себя на безбрачие. Присмотритесь к посвящаемой и огласите свое суждение!
   После этих слов Мирон отступил, оставив Милу одну перед лицом вершителей ее участи. На мгновение в зале воцарилось молчание. Архонты действительно ее рассматривали. Потом раздался первый вопрошающий голос.
- Посвящаемая, ты светлая от природы или красишься?
   Светлану чуть не качнуло от содержания вопроса, но, помня о напутствии Бория,  взяла себя в руки.
- Высокоуважаемые избранники, это мой натуральный цвет. Не люблю ничего искусственного, - ответила Светлана.
   Вопросы посыпались один за другим.
- Посвящаемая была  замужем, и есть ли у нее дети?
- Нет, ваше достоинство, замужем я не была, и детей у меня нет.
- Посвящаемая уверена, что выдержит целомудрие?
- В настоящее время у меня нет препятствий для этого.
- Посвящаемая приехала в город по вызову жениха и была встречена им на въезде. Почему брак не состоялся?
- Мы поняли, что не созданы друг для друга. Он счастлив без меня, я счастлива без него.
- Посвящаемая счастлива тем, что у нее нет мужа?
- Ваше достоинство, я счастлива, что не связала себя по ошибке.
«Когда же начнутся настоящие вопросы?», - подумала про себя Светлана.
   Рубиновые подвески на груди архонтов ярко вспыхнули. Светлана поняла, что ее мысли прочитаны. Вопросы пошли другого порядка.
- Считает ли посвящаемая, что городу нужен фуникулер?
- Ваше достоинство, фуникулер, конечно, прибавит развлечения горожанам. Можно будет любоваться полисом сверху и чувствовать себя титаном. Но я все-таки считаю, что особой необходимости городу в нем нет.
- В спорных вопросах посвящаемая на чьей стороне будет – людей или титанов?
- Людей, ваше достоинство. Но решение должно быть справедливым.
- Чем посвящаемая будет определять справедливость решения?
- Ваше достоинство, я прибегну к таким категориям как правда, добро, совесть, честность и милосердие, - объявила Светлана
   Вопросов больше не последовало. После короткой паузы, заставившей сердце Светланы замереть в напряжении, последовало первое заключение: «Посвящаю». Затем это слово побежало по скамьям, пока его ни произнес каждый архонт. Последним его выговорил Мирон.
   Двери зала распахнулись. В помещение внесли ларец. Верховный архонт откинул крышку и извлек наружу венок из белых ромашек с желтыми сердечками. Он был такой свежий, такой живой и такой девичий, что у Светланы пропал страх перед обрядом. Она увидела себя девчонкой на цветущем лугу и в этом ощущении приняла заповеданное ей целомудрие. Мирон водрузил венок ей на голову. Архонты поднялись с мест и с почтением склонились  перед узаконенной чистотой.
   Далее Светлане предстояло пройти посвящение у верховного титана. И хотя дела были людские, и Светлана  являлась не избранницей народа, а избранницей одних лишь архонтов, представление главному титану считалось обязательным, а посвящение от него – честью.
   В гроте у водопада верховного титана не оказалось, и процессия архонтов вместе с новопосвященной двинулась на стук топора в глубину сада.
   Мефодий в одной набедренной повязке тесал топориком  тяжелые, кряжистые бревна. Завидя подходящую к нему делегацию, он распрямился и, указывая на бревна, с улыбкой сказал:
- Лиственница… чуете запах? Я предпочел бы кедр, но и лиственница сгодится. Баньку хочу сварганить на здешний манер – с парком и жаром. Как-то в деревне я в таковой мылся. Бесподобно! Тяжесть лет как рукою снимает. Мы принесли сюда привычки юга. Пора приноравливаться к обычаям севера. Приходи, Мирон, зимой, вместе молодеть будем – париться и в снег кидаться. Хорошо освежает!
   От жаркой работы  у Мефодия кудри свились в барашки, и мелкая стружка между кудрей застряла. Тело лоснилось от пота. Мышцы свились узлами, как корневища могучего дуба. На человеческий возраст ему можно было дать тридцать семь – сорок лет – пик мужской зрелости. Он и выглядел таковым. Широкие плечи и грудь как бы осаживали фигуру  книзу. На самом деле все в ней было гармонично и соразмерно.
   Разглядев среди архонтов девушку в белом венке, Мефодий промолвил:
- А-а, новопосвященную привели…, - и, воткнув топор в бревна, подошел ближе, всматриваясь в Светлану.
- Светлая дева, - сказал он ей. – С радостью благословил бы тебя замуж, но город избрал тебе иное предназначение.  Ты не ошибся, Мирон. Выбор правильный. Это лучшая из невест. Она будет Астреей нашего города. Возвращайтесь к гроту. Я там вас приму.
   Сказавши это, Мефодий с такой быстротой удалился, что делегация потеряла его из виду. Когда процессия вошла в грот, Мефодий, искупавшийся в бассейне под водопадом и завернутый в покрывало, ожидал их в кресле. Позади него стоял Борий с цветущей ветвью в руке. Архонты со Светланою в центре полукружьем выстроились у подножия трона верховного титана.
- Брат Мефодий! Благослови для служения городу избранную нами невесту, - торжественно провозгласил Мирон.
   Мефодий поднялся, принял из рук Бория сплошь покрытую белым цветом ветвь, окунул ее в бассейн и брызнул влагой на венок Светланы. Затем он коснулся ветвью головы девушки, приложился цветущим символом к одному и другому плечу посвящаемой, приговаривая при этом:
- Во имя Правды, Добра, Справедливости благословляю избранную архонтами невесту на верное и преданное служение городу. Пусть, светлая дева, твои помыслы будут чисты, сердце преисполнено любви, а деяния благотворны.
   Мефодий поднес цветущую ветвь к губам Светы для поцелуя и, продолжая обряд, произнес:
- Прими с радостью возложенную на тебя миссию, как эту благословившую тебя ветвь. Она не завянет, если дела твои будут праведны.
   Верховный титан вручил девушке ветку и, отступив, объявил:
- Избранная архонтами невеста посвящена! С этой минуты чистота ее незыблема и неприкосновенна для всех граждан полиса, в том числе и для меня, - и совсем другим тоном прибавил, - а так хотелось бы расцеловать ее в обе щеки. 
   С этим сожалением он опустился в кресло и обратился к делегации:
- Ну, что у вас еще?
   Мирон сделал шаг вперед. Архонты подвинулись следом за ним. Светлана, бывшая в центре процессии, оказалась позади нее как младшая по званию.
- Брат Мефодий, граждане полиса просят фуникулер над городом, - почтительно произнес Мирон.
   Лицо Мефодия омрачилось и посуровело.
- По этому вопросу мнение еще не сложилось. Титаны думают. Ждите, - сказал он.
Делегация городских избранников молча приняла ответ.
- Что еще? – поторопил долго размышлявших архонтов Мефодий.
Мирон подавил в себе нерешительность, сознавая, что следующая просьба еще больше рассердит титана, и, набравшись храбрости, произнес:
- Граждане полиса сожалеют, что титанами не учтена их важнейшая духовная потребность.
- Какая же духовная потребность не учтена? – желчно поинтересовался Мефодий. – Храм книги есть, храм науки есть, храмы музыки и  искусств есть, театральные подмостки есть, сооружения для спортивных ристалищ тоже есть. Чего еще не хватает?
- Молельного храма нет. Культовая потребность граждан не удовлетворяется, - насмелился выговорить Мирон.
   Мефодий помрачнел и с грозовыми перекатами голоса проронил:
- Титаны построили город, титаны позвали людей, титаны дали  работу, жилище, благополучие, а славить вы хотите богов?
- Люди верят, что все на свете происходит по воле и велению господа нашего бога, - говорил Мирон.
- Да ваш бог не знает о нас и не ведает! Мы уже были, когда его еще не было! – вспыхнул Мефодий, но тут же взял себя в руки и спокойнее рассудил: - Правда, не ваш бог сбросил нас в подземелье и заковал в цепи. Правда и то, что он избавил нас от наших врагов. Люди повернулись к нему лицом и забыли про старых богов. Те канули в Лету. Забвенье убивает бессмертных. Безумство людей вывело нас на свет. И если они совершили безумство с именем своего бога, мы построим храм. Назовем его храмам благодарения. Возносите свои молитвы, кому пожелаете. Может, и титаны  захотят кого-то возблагодарить.
- Граждане полиса имеют несколько вероисповеданий, - произнес Мирон, решивший прояснить культовый вопрос до конца.
 - А храм будет общий, с отсеками, двором и входом для каждой конфессии, - постановил Мефодий. – Живете сообща и молитесь сообща. Это тесней вас объединит.
   Мирон не высказал согласия, но и не посмел возразить. Делегация поклонилась верховному титану и удалилась на раздумье. Впереди выступал старец архонт. За ним следовали остальные архонты. Заключала шествие Светлана в белом венке и с цветущей ветвью в руке.
   Оставшись с Мироном наедине, Светлана спросила его, что означает слово Астрея.
- Астрея – богиня справедливости в золотом веке. А для нас с тобой это нравственная категория, - разъяснил старец.
- Выходит, титаны все-таки признают богов?
- Только тех, с кем не воевали.
- Они помнят золотой век?
- В основном в преданиях. Совсем уж древних титанов среди них нет. Они хотят вернуть золотой век в наш город, - доверился Мирон помощнице.
- И у них это получится? – оживленно спросила Светлана.
- Полагаю, что нет, - грустно вымолвил мудрый старец. – Люди всегда хотят больше того, что имеют. Когда-нибудь граница между желаемым и необходимым будет потеряна. Труд титанов станет сизифовым.
- Неужели этого нельзя преодолеть? Титаны ведь умеют предвидеть будущее, - поразилась  услышанному Светлана.
- Титаны ослеплены идеей, а человеческий материал несовершенен. Ты скоро сама в этом убедишься, - произнес мудрый старец.
- Вы, ваше достоинство, все наперед знаете и продолжаете служить идее, титанам и людям! – не сдержала упрека Света, на что старец мудро ответил:
- При всех возможностях исхода жизнь необходимо регламентировать и ограничивать страсти законом. Ты тоже будешь этим заниматься.
   У Бория, когда представился случай, Светлана спросила:
- Почему титаны не важничают, как люди, и довольствуются обращением «брат».
- Титаны работники. Их величие в труде. Мы не добиваемся превосходства друг над другом. Мы братья, и мы равны. Но непочтения к себе мы не терпим. Люди же предпочитают иерархию, возвышение одних над другими, и требуют по этому случаю особого отношения к сану. Заносчивость они переняли от богов, - объяснил титан, отвечающий за связи с людьми.
- А мне как вести? – спросила Света.
- Будь такой, какая ты есть, но не позволяй непочтения к себе даже лучшим подругам, - посоветовал Борий.
   Поставленная в воду ветвь, которой Мефодий посвятил Светлану в жрицы правосудия,  не теряя зелени, долго цвела, потом сбрасывала цвет, отдыхала, вновь покрывалась бутонами и снова цвела. Для Светланы это служило доказательством, что она на праведном пути. А ромашковый венок завял. Вместо него Светлана надела серебряный венец с цветками белой финифти. Для торжественных случаев жрице правосудия выдавался богатый золотой убор.

                15.

   Светлана с волнением в сердце самостоятельно приняла первых своих посетителей. Ими оказались белобрысые прибалты  Петрис и Юргис. Торжественно и гордо они ввели под руки рыжую девицу разудалого вида. И хотя природа не обидела прибалтов ни ростом, ни статью, девица возвышалась над ними как скала над горным хребтом. Бугорные ее груди закрывали кавалеров друг от друга, создавая для каждого впечатление, что он сам по себе ведет барышню.
- Мы хотим составить брачный договор и заактировать брак на время нашего пребывания в городе, - сказали Петрис и Юргис одновременно, слегка выдвинувшись из-за груди невесты, чтобы видеть друг друга.
- Ваше намеренье не противоречит законному праву нашего полиса. Для оформления документов прошу предоставить мне удостоверения личности, - приветливо сказала исполнительница закона.
Прибалты положили на стол свои паспорта. У девицы документов не оказалось. Светлана вопросительно посмотрела на нее.
- Я Агапия, - тоном, разрешающим сомнения, проговорила девица.
   Светлане ее имя ничего не сказало, и прибалтам пришлось вступить в объяснения:
- Эта персона обладает правом экстерриториальности и удостоверяет себя сама. Она произнесла свое имя, и это в отношении ее достаточно.
   Не совсем понимая, что они имеют ввиду, Светлана хотела позвать для разъяснения Мирона, но вспомнила, что у нее в компьютере есть сведения обо всех гражданах полиса. Она поискала Агапию в списках, но среди людей ее не нашла. Тогда она поискала ее среди титанов и обнаружила ее в самом конце перечня. По семейному положению Агапия аттестовалась как девица, а по роду деятельности доярка и пастушка коровьего стада.
- Да, действительно, единственная в своем роде, - не удержалась от похвалы Светлана. – Одна титанесса среди титанов.
- Мы худого не выбираем, - самолюбиво изрекли прибалты и каждый со своей стороны ущипнул невесту за ягодицу.
Та брыкнулась, точно корова, отмахивающаяся от слепней, и сказала, обращаясь к Светлане:
- Я не совсем титанесса. Я не знаю, как я к титанам попала, но они меня любят как братья. А эти озорники будут любить меня как жену.
Агапия обхватила своих женихов поперек спины, подняла и на весу каждого расцеловала.
Прибалтам не понравилась ее вольность, нарушившая строгую аккуратность их внешнего вида. Одергивая пиджаки и возвращая сдвинувшиеся галстуки на место, они с неудовольствием выговорили:
- Гапуся, не спеши прежде времени. Мы поцелуемся согласно этикету.
- Какие проказники, - умилилась девица, - Гапусей меня называют. Не будь они душки, я б не позволила фамильярничать с моим именем. – Она явно была в восторге от своих женихов.
   Приступили к составлению брачного договора. Петрис с Юргисом под не объясненное и не расшифрованное в деталях обещание  супружеского содержания будущей жене, обложили ее длинным перечнем обязанностей по обслуживанию их персон. Она должна была быть одновременно и прачкой, и горничной, и кухаркой. Причем каждая из обязанностей расписывалась линейно. Как прачке, помимо стирки и глаженья белья, ей вменялось выпаривать, крахмалить и содержать в белоснежной свежести их сорочки. Как горничной – ежедневно производить влажную уборку жилого помещения и снимать пыль со всех предметов в нем. Как кухарке готовить деликатесные и разнообразные блюда. В порыве вдохновения женихи хотели перечислить кушанья, но Светлана удержала их рвение, сказав, что меню им лучше составлять дома.
   По мере заполнения договора, Светлана все чаще вопросительно взглядывала на невесту, пытаясь привлечь ее внимание к тому, что ее бессовестно закабаляют. Но Агапия не вникала в суть контракта и держала себя так, будто это ее не касалось. Она вслушалась только раз, когда ей разнарядили удовлетворять супружеские потребности мужей не реже одного раза в неделю с каждым, а за нештатные услуги положили дополнительную оплату из личных средств виновника казуса.
   Когда все требования женихов были расписаны, Светлана предложила невесте заявить о своих правах.
- Каких правах? – удивилась Агапия.
- Ну, например, как часто бы вам дарили подарки, предоставляли бы отдых, культурно бы развлекали, - попробовала подсказать Светлана.
- Это входит в условия супружеского содержания, - поспешили заверить женихи, чем окончательно рассеяли внимание невесты.
   Светлана прочла вслух составленный договор. Женихи его подписали, а неграмотная невеста поставила крестик. Светлана завизировала документ своей подписью и скрепила печатью.
- А сейчас, Гапуся, тебя ожидает самое интересное, - объявили женихи. Агапия оживилась, внимание ее радостно обострилось, как у ребенка, которому пообещали сладкое.
   Прибалты напомнили, что брак они заключают временный, на срок их командировки в Титанополе. С отъездом супругов из города он автоматически прекращается. Согласие на временное заключение союза подтвердили все трое.  Бракосочетание прошло гладко. Агапия с чувством расцеловалась с каждым из супругов. Светлана торжественно поздравила молодых.
- Ну вот, Гапуся, ты уже наша, - вкрадчиво сказали практичные супруги своей новоявленной жене.
Агапия как на ключ от счастья смотрела на брачное свидетельство.
- Оно мне все позволяет? – простодушно поинтересовалась она.
- Оно дает вам право на семейно – супружеские отношения со своими мужьями, - объяснила Светлана.
- Как это? – не поняла та.
   Светлане ни разу еще не приходилось растолковывать суть супружеских отношений, и она сказала то, что первым пришло ей в голову:
- Вы на законном основании можете родить ребенка.
- Никаких детей! – запротестовали супруги. – Ни в одном документе о ребенке не говорится. Мы его не признаем!
- А можно мне целовать мужей, когда захочется? – застенчиво спросила новобрачная.
- Это мы обсудим в семейном кругу! – вскричали мужья и, подхватив супругу под руки, повели к дверям. Однако, им тоже не терпелось приступить к разбору своих брачных прав. – Кому из нас, Гапуся, ты подаришь первую брачную ночь?
- Мои душки, я обоих вас не обижу, -  страстно пообещала новобрачная.
   Оставшись одна, Светлана устало растерла пальцами лоб.  Она была настолько недовольна собой,  что даже не улыбнулась казусности, произведенной ею брачной операции.   

                16.

   На сисситии, общественном обеде титанов, который в летнее время устраивался под открытым небом в саду Мефодия, верховный титан вспомнил о просьбе архонтов о сооружении фуникулера над городом и сказал соплеменникам:
- Вы знаете, братья, что мы видим белый свет благодаря людям, превзошедшим силу богов и своими действиями освободившим нас из земляного плена. Пусть действия их были безумны и старались они не ради нас, но им мы обязаны  радостью вновь обретенного земного существования. Будем же неустанно помнить об этом и своими действиями доставлять людям приятное.
- Мы уже много приятного для них сделали и еще сделаем, когда возникнет потребность, - ответили титаны и смолкли в ожидании, что дальше скажет их старший брат.
   На сисситии они приходили в древних одеждах и были однородны как братья. Но в повседневном быту их привычки и поведение разнилось. Одни из них продолжали патриархальный образ жизни, род деятельности и ремесла. Другие продвинулись к современным научным и техническим достижениям, обогнав в их освоении людей.  В лице отрока Тампала они готовили гения, способного овладеть всем планетарным знанием. Но кто бы, чем бы и где бы ни занимался, он старался ради своего братства, своего полиса. И, как бы ни освоил новое, в основе его, как завет, оставалось древнее, родовое, присущее  природной сути титанов.
- Люди хотят фуникулер, - проронил Мефодий.
   Титаны выдержали паузу почтительного молчания. В их замкнутых лицах скупо проглядывало несогласие. Но вот они заговорили:
- Людям не терпится разгадать наши тайны. Они готовы подглядывать за нами днем и ночью, - сказали одни.
- Не хочется, чтобы над нашим двором и домом висел наблюдающий глаз, - пожаловались другие.
- Обидно прятать быт под землею, когда мы, наконец, обрели свободу, - выразили недовольство третьи.
- Если наша частная жизнь будет открыта для обзора, мы выведем наши жилища из города и поселимся вдали от людей, - пригрозили четвертые.
- Разделяю ваши возражения и целиком с ними согласен. Но что мы скажем людям? – спросил Мефодий.
Пока титаны думали, голос подал юный гений с нежным, безусым лицом.
- Можно соорудить для людей колесо обозрения, чтобы полис с него просматривался, а частная жизнь была б не видна.
- Эврика! – откликнулся Мефодий. – Мы предложим людям альтернативный вариант, который не причинит нашим обычаям неудобства.
   Борий отнес ответ титанов архонтам. Но надменные старейшины обиделись, что их просьба не уважена в том виде, в котором они желали, и не дали своего согласия.
   То же самое получилось и с храмом. Спустя какое-то время титаны представили совету старейшин проект соборного храма в рисунке. По замыслу это был комплексный вариант, целый храмовый городок с отдельными помещениями и дворами для каждой конфессии.  Обсуждая проект, архонты перессорились и не смогли прийти к общему мнению. А передать проект на обсуждение горожан им не пришло в голову. Вопрос о строительстве храма затянулся.
   Светлана, не имевшая права голоса и не присутствовавшая на совещании старейшин, мысленно осуждала избранников за медлительность. Она даже попыталась поговорить с Мироном, чтобы он своим авторитетом воздействовал на нерешительных архонтов, на что умудренный Мирон хитровато заметил:
- Пусть архонты думают, а мы с тобой  будем заниматься текущими делами.
   Светлана в смущении потупила взор,  разгадав про себя смысл произнесенных им слов.

               


                17.

   Ювелирному мастеру Ренату понравились орнаменты художницы Рашиды. А когда он поговорил с нею, и разговор получился проникновенным, ему понравилась сама художница. У обоих создалось впечатление, что судьбы их переплелись в единый узор. «Восточный мужчина всегда поймет восточную женщину, а восточная женщина – восточного мужчину», - рассуждал  восточный мастер, оправдывая перед собой неодолимое притяжение к художнице. «Мила же драгоценный камешек, по ошибке попавший не в ту оправу». Ренат искренне пытался гармонично расселить в душе  двух  женщин. Но видел перед собой только Рашиду. А Милу не замечал, даже когда она за ним нежно ухаживала. Миле ж казалось, что в невнимании к ней мужа виновато розовое платье, которое  он никак не мог ей простить. Измученная подозрениями Мила постучалась к Лидии и предложила ей купить у нее розовое платье. Глаза Лидии жадно вспыхнули. Под предлогом того, что с платья уже сорван эффект новизны, она потребовала большую скидку. Мила уступила. Видя ее уступчивость, Лидия пошла дальше в своих условиях. Она сказала, что сейчас денег у нее нет и что  заплатит позже. Мила снова согласилась, и Лидия, очень довольная, взяла у нее платье.
   Вечером Ренат вернулся домой все таким же мрачным и замкнутым. Подавая ужин, Мила старалась держаться как можно незаметнее. Тем более, не смела задать мужу вопрос или ласково к нему прикоснуться, чтобы ненароком не разрядить на себя высокое напряжение его настроения. Она не знала, о чем муж так тяжко думает, но чувствовала, что в его размышлениях нет ее, а так же нет ее в его сердце и что она для него не просто пустое, а досадное место. Стоит ли быть рядом с ним? Но как освободить его от  себя? Она не смеет от него уйти, потому, что еще на что–то надеется и потому, что его слишком много в ее душе и сердце.
   В дверь позвонили, и Мила впустила Лидию, пришедшую к ним в розовом платье.
- Ну, как я выгляжу? – красуясь, спросила соседка, не замечая гнетущего духа квартиры. – Правда, неплохо? Если бы примерила его в магазине, у меня был бы ничуть не меньший успех. Ренат, скажи, как я в нем? – с удовольствием крутанулась она перед чужим мужем.
   Оторвавшись от своих мыслей, Ренат без интереса спросил:
- У тебя такое же платье?
- Не такое, а то самое. Мила уступила его мне пока что в долг, - похвасталась Лидия.
- Не продала, а уступила? – заинтересованней переспросил он.
- Я потом за него заплачу, - небрежно бросила Лидия, не считавшая это обстоятельство в данный момент главным. Важнее было привлечь внимание смуглого красавца, за которым, похоже, плохо досматривали. Но Ренат вдруг ощутил угрызение совести. Он настолько оставил заботами свою жену, что всем видна ее беззащитность, и этим уже пользуются.
- Ты почему не взяла деньги? – обратился он к Миле.
- У нее их сейчас нет, - обмирая, пролепетала та.
- А зачем тогда отдала платье? – допытывался он.
- Оно тебе не нравится, - сбилась с толку Мила.
- Ты хочешь, чтобы на ней оно  мне больше понравилось? – сверкнул он глазами.
- Было бы замечательно, - не растерявшись, вставила Лидия.
   Мила так и обомлела: что она наделала!
- Где деньги? – подступил Ренат к Лидии.
- Не беспокойся, отдам, но в том объеме, в каком мы с твоею женой договорились, - скривила губы соседка.
- В каком объеме?
- С половинной скидкой! – победоносно выплеснула Лидия.
- С половинной скидкой? Это за что? Платье совсем новое. Я ни разу свою жену в нем не видел.
- С него еще в магазине сняли сливки, - злопамятствовала Лидия.
- Не привередничай. Все сливки отошли к тебе. Ты в нем выглядишь, как невеста, - догадался умаслить нагловатую женщину Милин супруг.
И Лидия купилась.
- Я могу отказаться от части скидки в обмен на какую-нибудь услугу, - вступила она в торг.
- Хорошо, подберем услугу, - сказал Ренат, пробегая пытливым взглядом по фигуре женщины. – Допустим, я оценю, насколько ты хороша без платья.
Мила громко охнула. В лице Лидии появилось хищное выражение.
- Я согласна! – выкрикнула она и выдвинула встречное условие: - Но без свидетелей.
- Мила, подожди меня на балконе, - распорядился Ренат и, в ответ на ее отчаянный взгляд, хладнокровно заверил: - Я скоро тебя позову.
   Последнее, что Мила увидела из-за закрывшейся  стеклянной двери, это то, что муж под руку уводит соседку в спальню. Тогда она не рассуждая и ничего больше для себя не желая, бросилась вниз с балкона. Но до земли не достала. Подлетевший на канате Борий подхватил ее на руки и унес в свое жилище.
   В спальне Лидия обхватила Рената за шею и потянулась к нему губами. Он расцепил обвившиеся руки и, держа женщину на расстоянии от себя, невозмутимо сказал:
- Сначала сними платье.
- Какой деловой, - оскорбилась она. – Расстегни меня сзади.
   Он отыскал и аккуратно развел стягивающие запоры, сам протащил ей через голову платье и оставил его у себя в руках.
- Что скажешь? – с торжеством представила  себя женщина.
- В общем, нормально. Все, как положено. Ноги через чур долговязы, - без упоения оценил Ренат.
- Издеваешься? Мужики от одного моего вида балдеют! – возмутилась Лидия.
- Я не из их числа.
- А зачем раздевал?
- Чтобы платье снять, за которое ты не заплатила.
- Ну, ты и жмот. А я-то гадаю, отчего баба возле такого мужика вянет? А он, оказывается, скупердяй, скряга, себя на любовь жалеет.
- Да, уж, на таких, как ты, не размениваюсь, -   заявил Ренат.
- Смотри, не пересохни зазря, - пригрозила Лидия.
- Не твоя забота, - отмахнулся Ренат.
- Я, в самом деле, хотела мужика поддержать, чтобы он духом воспрял, а то тоже закис возле кукольной своей женушки, - не оставила попытки соблазна Лидия.
- Гляди, какая щедрая, - огрызнулся  Ренат.
- Ну, уж, в щедрости моей ты бы не разочаровался, - заманивала соседка.
- На такую щедрую, как ты, клоп не рискнет вползти, - убийственно произнес он.
   По телу Лидии пробежал озноб.
- Скучно с тобой, как с покойником, - поежилась она. – Дай что-нибудь накинуть, к себе пойду.
- Так иди, -  не пожалел он.
- Жлоб, - плюнула она и застучала каблуками к выходу, добившись лишь того, что задержала его взгляд на своих голых и долгих ногах.
   Ренат с платьем в руках выглянул на балкон. В эту минуту он был добр и, наверно бы, помирился с Милой. Но ее на балконе не оказалось. Он глянул вниз, надеясь увидеть ее возле дома. Но и там ее не было. Он безуспешно поискал в квартире и решил, что Мила тихонько выскользнула наружу, пока он переругивался с этой легавой.
   Нисколько не беспокоясь, он улегся в постель, дожидаясь ее прихода, и скоро уснул. Утром он не обнаружил ее рядом с собой. Не было ее и на кухне. И вообще, отсутствовали какие-либо признаки ее пребывания в квартире, пока он спал. Ренат сам разогрел себе завтрак и разозленный ушел на работу. В мастерскую к нему заглянула Рашида посмотреть на его работы. Оценив их, она открыла мастеру идею блюда с  орнаментами города  и показала заготовленные эскизы. Ювелир откликнулся на ее мысль и пообещал выбить ее орнаменты на металле. Они  заинтересованно, с  душевной расположенностью друг к другу, переговорили, и Рашида пригласила мастера к себе вечером на чай.
   За целый день Ренат   не вспомнил с беспокойством о Миле. В гостях у Рашиды он вовсе забыл про нее. И даже, когда признался художнице, что женат, то больше имел ввиду  факт женитьбы, а не саму Милу.
- Меня это не касается. Но, знай заранее, соперничества я не терплю, - заявила художница.
Разговор происходил в любовной постели после бурной и страстной самоотдачи.
- Мне трудно  развестись. Наш брак  не регистрированный, а названый, - уныло проговорил Ренат.
- Распутывайся, как знаешь. Жене я тебя не оставлю, - убежденно пообещала Рашида.
- В таком случае, давай распишемся. Законы шариата и полиса нам позволяют, - предложил он решение.
- Не хочу замуж, - взмахнула красивой и гордой головою Рашида.
- Что же тогда нас свяжет? – озадачился Ренат.
- Любовь, - сказала Рашида. – Разве есть узы крепче?
- Любовь связывает, но не обязывает. Знай и ты – измены я не терплю.
- Пока я с тобой, измены с моей стороны не будет. В этом клянусь. Клянись и ты,  что пока ты со мной, брачных ночей с женой у тебя не будет, - потребовала Рашида.
    Тут Ренат со всей остротой вспомнил о Миле. Она не ночевала дома. По законам полиса он имеет право обвинить ее в измене. У него есть формальный повод для развода с нею. Но где сейчас Мила? Ночует ли дома или  там ее нет? И  сам-то он кто – обманывающий или обманутый муж? За то и другое он  с Милы спросит и в полной мере.  При этом у него не возникло мысли, что с ней могло что-то случиться, и он виноват в этом.
- Ну, что ты молчишь? – Рашида склонилась над ним, пытливо заглядывая в глаза.
   Он был от нее без ума, и все-таки  поостерегся впадать из одной зависимости в другую,  потому  сказал:
- У нас с женой еще нет детей. По закону полиса я не должен отказывать ей в супружеском ложе. Меня могут судить.
- Придется мне любить тебя так, чтобы у тебя не было сил разделять ложе с кем-то еще, - проговорила Рашида.
- И рожать ты должна будешь от меня, иначе бесплодие станет моим клеймом, - предупредил он.
- Надо подумать, как нам устроить нашу с тобой жизнь, - ослабила она давление.
 - Да, лучше  подумать, - подхватил он, мучаясь ревнивой мыслью о Миле.
   От Рашиды он пошел не в мастерскую, а домой проверить, там ли Мила. Ее, по-прежнему, не было и  не было признаков, что она приходила. Такие поступки раньше за ней не водились. Не иначе, она у Светы и та нарочно ее удерживает. Раздраженный и злой, он помчался в народное собрание.
- Мила у тебя? – ворвался он к Свете.
- Нет, -  отрезала жрица.
- Где же она?
- Ты не знаешь и даже не догадываешься? – Света ясно и холодно смотрела на него.
- По ревнивой глупости где-то прячется, - выпалил ювелир.
- Позавчера вечером Мила выбросилась с балкона, - отчетливо произнесла Света.
Ренат мотнул головой, не веря ее словам.
- Разыгрываешь. Я смотрел вниз, там все было чисто.
- По счастью она не разбилась. Титан Борий успел ее подхватить.
- Значит, она все-таки изменила, - мрачно обронил муж.
- Ты б предпочел, чтобы она разбилась? – с обвинением и укором спросила Света.
- Между изменой и смертью я выбрал бы смерть, - зло исторг из себя Ренат.
- Не шути такими вещами. Ты довел жену до самоубийства. Тебя ожидают суд и развод, - сказала Света.
- Чем я ее довел? В тот вечер я и не думал ей изменять.  Я спасал платье.
- А надо было спасать жену.
- Но теперь-то она с другим. Кого из нас надо судить? – криво усмехнулся Ренат.
- Не ей, а тебе будет вынесено общественное презрение, - пригрозила Света.
- Еще не было суда, а ты уж приговор объявляешь?– вспыхнул Ренат. – Это глупая и неверная жена заслуживает презрения! Пусть не воображает себе, я  за изменницей гоняться не буду, но и в постель к себе не пущу, что бы ни решил суд, -  заявил ювелир.
   Вечером Ренат рассказал Рашиде о поступке Милы и грозящем суде.
 - Любовные отношения – вещь очень запутанная. На этом можно сыграть, - трезво рассудила художница. – Твои козыри любовь и ревность. Твой стиль поведения на суде – подавление воли жены. Как ни прискорбно мне это советовать, но ты должен снова влюбить ее в себя, при чем так, чтобы виновной  она посчитала себя, а тебя бы оправдывала. Тогда суд не сможет ничего с тобою поделать. При всем том держись обиженной стороной и на разводе настаивай. При всех обстоятельствах ты останешься мой,  и любой обвиняющий тебя приговор для меня значения не имеет. У нас с тобой совсем иная грань отношений, и совсем иная любовь. Надеюсь, что так. Но скажи мне предельно честно, ты ревнуешь жену к другому?
Ренат заглянул глубоко в себя и увидел на самом донышке трепещущий еще огонек прежней любви.
- Да, - признался он.
Рашида дикой кошкой выпрыгнула  из постели и возбужденно заходила по комнате.
- Не сгорело еще. Или я тороплюсь, или ты не торопишься, - говорила она. – Не переношу рудименты прошедшей любви! Кончай с ними скорее! – сказала она, любовно придавливая коленом его грудь.
   Судебное заседание по делу о доведении до самоубийства вел Мирон. Светлана выступала обвинителем, Мила – истцом, Ренат – ответчиком, Лидия и Борий – свидетелями. Адвокат был назначен народным собранием.
   В зале суда было прохладно. Мила зябко куталась в кофточку, накинутую на нее Светланой. Ренат пожирал бывшую жену глазами, выясняя для себя, цела ли еще его власть над нею или уж нет. Если цела, он еще сможет удержать свой брак, если того пожелает. Возможно, из торжества или для того, чтобы она никому, кроме него не досталась. Ренат скосил взгляд на Бория и столкнулся с его негодующим взглядом. Титан прочел его мысли, Он сердится, значит, Мила еще не его. Эта догадка разожгла в Ренате чувство соперничества, и он призывно глянул на Милу.
   Светлана, между тем, начала обвинительную речь:
- Людмила Летова и Ренат Губайдуллин сочтены браком по словесному договору, при свидетелях. Свидетели в зале присутствуют и могут подтвердить обоюдное желание молодых людей связать себя узами любви и заботы друг о друге. Людмила искренне доверилась жениху и мужу и на протяжении всего брачного срока выполняла заветы супружества – любви, верности, долга. По свойству характера и в силу собственного понимания замужества она была терпеливой, покорной и кроткой женой своему мужу и оставалась такой даже когда видела явную несправедливость с его стороны. Ренат же, как выяснилось в дальнейшем, по легкомыслию и опрометчивости принял на себя обязанности супружества. Когда же понял ошибочность своего поступка, то вместо того, чтобы при тех же свидетелях расторгнуть союз, вину за собственную необдуманность возложил на жену, а совместную их жизнь превратил в  наказание для нее. Вместо любви и согласия  с человеком, избранным ею для семейного счастья, молодая женщина получила нескончаемое мученье, которое невозможно было смягчить ни любовью, ни лаской, ни послушанием. И это в медовый месяц! Она, как узница, оказалась изолированной от всего мира, запертой одиноко в квартире, повседневно унижаемой, оскорбляемой, принижаемой жестокосердным мужем, никогда не бывая им помилованной. Случай с платьем переполнил чашу терпения молодой женщины. Она увидела, что ее не чтят не только как человека, как личность, с ней не считаются как с женщиной и женой. Своим поступком отчаянья  она  не вызвала у мужа ни сострадания, ни раскаянья. Он по-прежнему винит только ее.
   Мила, все больше и больше приходившая в беспокойство от неотрывного взгляда Рената, не выдержала и, громко вскрикнув, расплакалась.
- Вы видите, он даже здесь, на людях, продолжает подавлять ее волю, - возмущенно выговорила Светлана и бросилась к подруге.
   Мирон объявил перерыв. Милу успокоили, и заседание продолжалось. Для слова Мила поднялась укрепившейся в чувствах,  примиренной и выдержанной в рассуждениях. На перерыве Светлана поговорила с нею, а Борий подержал ее ладони в своих руках и тем перелил ей часть энергии. В ее взгляде на присутствующих в зале уже не было ни робости, ни смущения. Она не теряла управления собой, даже когда ненароком встречалась взглядом с Ренатом. Он тоже больше не терроризировал ее взглядом, а с интересом смотрел на нее и со вниманием слушал, что она говорила.
- В нашем неудавшемся супружестве я считаю виноватой себя, - взяла ответственность на себя Мила.  – Я не вызвала у мужа любви к себе и не сумела заглянуть ему в душу.  Я ошибочно полагала, что брак дает сразу все – и доверие, и любовь. А это оказалось не так: все надо завоевывать. Я же без пользы ждала у закрытых дверей, теряла самообладание и становилась для мужа неинтересной. Я так безумно и слепо любила, что  не видела, что люблю одна. Возможно, я просто-напросто такой мысли не допускала, так как все на свете связала с Ренатом, и без него не видела для себя  ни счастья, ни смысла жизни. Я так старалась его любить, что, наверно, вела себя нелепо и глупо. Но несмотря ни на что, в иные мгновения я была счастлива с мужем. Не знаю, был ли он, хоть капельку счастлив со мной.
- Да, был! – вскочил с места Ренат. – Я был плох с тобой, но  счастье с тобою имел!
   Мирон ударил по столу молоточком и сурово сказал:
- Сядьте, ответчик. У нас не дебаты, а суд над семейной драмой. Скажете, когда предоставят вам слово. Продолжайте, истица.
   Признание Рената привело Милу в трепет. Она снова занервничала и говорила в дальнейшем сбивчиво:
- От непонимания, что происходит, я сломалась, и малейшего толчка хватило, чтобы совсем потерять голову и кинуть жизнь в уплату за свою ошибку. Муж в моем поступке не виноват. Он меня к нему не подталкивал и вообще не предполагал, что так может произойти. Я сама распорядилась собою. Вероятно, он на свой манер учил меня жизни, а я об этом не догадалась. Я рада, что осталась жива. Я благодарна своему спасителю. На мужа обиды у меня нет. Я прошу у него прощения за все, что ему причинила, и сама прощаю его. Я прошу уважаемый суд  для него оправдания.
- Вы желаете расторгнуть брак или сохранить его? – спросил Мирон.
- Я желаю его расторгнуть, - произнесла Мила.
   Слова Милы о разводе обожгли самолюбие Рената, и в то же время доставили горечь. Что-то в нем не желало расстаться с безропотной и покорной женою, которая, как оказалось, не была для него пустым местом.
- Уважаемый суд, уважаемые граждане, в иные моменты трудно бывает определить, что любовь, а что не любовь, - начал свое слово Ренат. – Мила мне понравилась с первой минуты знакомства, но так скоропалительно я бы на ней не женился. И, может быть, вообще не женился. Она не соответствует моему идеалу жены. Но поухаживать за ней было приятно. Такая миленькая, доверчивая девушка, еще толком меня не разглядела, а уже хочет за меня замуж. Забавно, отчего бы не подыграть. И попался в силки, как глупый тетерев. Ну и расстроился же я за свой промах, а возненавидел ее. Видел же, что рядом со мной лучшая из жен, которую можно себе пожелать, но душа бунтовала и не хотела смиряться. А когда ее рядом со мною не стало, такая пустота навалилась. Сам того не заметил, как привязался к ней. В случае с платьем жалко ее стало, первый раз за все время. Но не так пожалел, как надо было. Со злостью, с досадою пожалел, что вот ведь разиня. Нежности на нее не хватило. А у жены для меня ее было в избытке. – Голос Рената сорвался на всхлипы. Он осел на скамью и закрыл лицо руками. На своей скамье заплакала Мила. Своими слезами они жалели о потери друг друга и прощали друг другу обиды.
   Суд их развел. Ренату было вынесено гражданское осуждение. После окончания процесса Мила ушла с Борием, крепко державшим ее за руку. На выходе из здания Рената  встретила Рашида и тоже, крепко взяв за руку, увела с собой.
 
 
                18.

   Светлана ждала схоларха Василия в саду философской школы, куда он должен был выйти с учениками для ведения диалогов. Она пришла сюда не на занятия, а по поручению Мирона. К своему удивлению Светлана увидела между деревьями одиноко и праздно гуляющего Венчика.
- Вениамин! Тебя выгнали? – окликнула она его.
Бывший бродяга с такой радостью ей улыбнулся, что глаза его полностью затянуло веками, как пирожки тестом.
- Нет, меня из философов перевели в поэты, - похвастался он. – Я сказал Василию, что мыслю не понятиями, а образами, и он назначил мне плести вирши. Я теперь не медитирую, а гоняюсь за рифмой. Днем набираюсь впечатлений, а вечером выражаю их в стихотворных строчках.
- Ну, и что, получается? – осторожно поинтересовалась Светлана.
- С виршами затруднений у меня нет, - горделиво признался Венчик. – Сыплю ими как горохом. Стоит на что-нибудь посмотреть – и рифма готова. Памяти иной раз не хватает, чтоб удержать в голове. Так я с тетрадью хожу. Схоларх мною доволен.
   Венчик светился успехом.  Глаза в щелочках приоткрывшихся век победно поблескивали. Светлана смотрела на него с сомнением, не очень-то веря в чудесное превращение бродяги в поэта.
- Хочешь проверить? – спросил Венчик, горя желанием продемонстрировать перед нею открывшиеся в нем таланты. – Смотри, вот небо, синее, чистое. Я сейчас к нему обращусь.
Он поднял руки вверх, запрокинул голову и с завываньем продекламировал:
                О, синеокое небо,
                Изливающее на землю
                Поток животворного света,
                Ты даришь жизнь,
                Но в самом тебе жизни нету.
Венчик торжествующе взглянул на Светлану.
- Хорошо, правда?
- Ты даже знаешь, что это хорошо? – поддела Света.
- Я это чувствую, - серьезно проговорил Венчик. – Давай еще, - для большей убедительности предложил он. – Вот ручей. Он торопится неизвестно куда. Допустим, мы знаем, что он бежит к пруду, но он-то этого не знает.
   Венчик протянул к текущей воде руки, вопрошая над ней:
                О, быстроногий ручей,
                Бегущий к неведомым далям!
                Стремительный –
                Своей судьбы ты не знаешь.
- Ну, как? – снова глянул Венчик на Свету.
- А если ты заранее это заготовил? Ты каждый день набираешься тут впечатлений, - предположила Светлана.
- Тогда давай о тебе. Я первый раз с тобою по парку гуляю, - сказал Венчик.
Он принял позу величия, протянул к жрице руки и размеренно произнес:
                О, светлокудрая дева,
                Достойная лучшего мужа!
                Несчастная, никто не смеет
                К тебе прикоснуться.
- Не лей надо мной слезы. Пока некому меня касаться, а остальным не за чем, - сказала Светлана. – В самом деле, неплохо у тебя получается. И что, без малейшего напряжения?
- Легко. Но это все, на что я способен. Схоларх требует от меня большего. Он хочет, чтоб я выступил перед титанами с рифмованным философским трактатом. А я, сколько хожу, тужусь, ничего из меня, кроме коротких рифм, не вылетает. Схоларх уже сроки назначил. Если я не успею, буду бит палками за неоправданное доверие.
- А ты возьми произведение другого поэта. Человечество сколько живет, столько и сочиняет стихи. Зачем плохое выдумывать, когда сколько угодно хорошего. А против чужого хорошего даже схоларх возражать не будет. Главное, чтоб в нем был философский смысл. Сходи к Библию, возьми у него Ломоносова, Державина, Пушкина, выбери из них что-нибудь помудрее. Титаны, как мне кажется, любители декламаций с заумным содержанием, - посоветовала Светлана
- Ты меня спасла! – возликовал Венчик. – За мной посвящение для тебя.
- Ты уже посвятил. Премного тебе благодарна, - ответила светская жрица.
   С позволения схоларха Венчик в свободные от занятий часы переместился в библиотеку, где без труда для себя свел приятельские отношения со старцем Библием и юным полиглотом Тампалом. На время он их обоих увлек поэзией, и те взахлеб и на память принялись читать стихи поэтов разных эпох, при чем в оригинале, на языке автора. Рядом с такими всезнающими умами и Венчик начал погружаться в ученость. Для выступления  перед титанами он выбрал стихотворение Ломоносова «Вечернее размышление о божием величичестве при случае великого северного сияния» со знаменитыми строками: «открылась бездна, звезд полна; звездам числа нет, бездне дна». Новые товарищи одобрили его выбор.
- Поймут ли слушатели? – сомневался Венчик, сам во многом не понимая смысл непростого творения.
- Не важно, чтоб поняли, важно, чтоб увидели твою ученость. Титаны умеют ценить чужие достижения. Мы с Тампалом тебя за то же самое уважаем, - убедительно разъяснил ему Библий.
   С тех пор, прогуливаясь в одиночестве по школьному саду,  Венчик без устали твердил поэтическое творение великого ученого, с усилием постигая  трудный смысл. Когда он на память и без запинки прочитал его схоларху, тот в восторге расцеловал бурсака.
- Не ожидал от тебя подобной просвещенности. Ты достойный ученик моей школы! Медитации углубили твою мысль, повернули ее к знанию. С гордостью представлю тебя титанам, и сам не постыжусь за тебя перед ними! – ликовал Василий.
                19.

   На обычные общественные обеды – малые сисситии – титаны гостей не звали. Собирались тесным кругом, ели древнюю пищу греков, вели разговоры о своих делах, развлекали друг друга собственными талантами и умениями. Прислужников на малых сисситиях не бывало. Все делали сами: жарили на костре тушу молодого быка, готовое мясо раздирали руками, клали куски на широкую лепешку, посыпали или поливали острой приправой, рассаживались, кому, где удобно, и ели, запивая еду разбавленным вином. Хмелеть на малых сисситиях не полагалось. Чревоугодничать и разгульничать тоже. На большие, праздничные, сисситии приглашались почетные граждане города. Накрывались столы, выставлялась посуда, разнообразились кушанья, прислуживали женщины из гарема Мефодия и других титанов. Для развлечения гостей и хозяев приглашались певцы, музыканты, артисты оригинальных жанров и другие таланты. Нравы на этих празднествах были вольнее. Разрешалось хмелеть и ловить между деревьями переодетых нимфами гетер.
   Великие сисситии были уже праздниками для граждан всего полиса. Они устраивались не реже четырех раз в году.
   Венчику предстояло выступить на плодовых сисситиях. Посвящались они сбору фруктов, и именинником на них был Флорий, главный садовод и лесничий полиса.
   На флориях развлекательная программа отличалась особой искусностью. Помимо музыки, пения и плясок в ней отводилось место высокому слову поэзии. Венчика предупредили, что на флориях считалось недостойным провалиться или чем-то опозорить свое искусство. Виновный навсегда изгонялся со всех празднеств, а тот, кто его выставлял, лишался права выдвигать на представления своего участника.
   За выступлением Венчика стояла честь философской школы, и стоик Василий, внешне бесстрастный и невозмутимый, очень рисковал, выставляя от школы не лучшего своего ученика. Венчик же, наоборот, по мере приближения праздника все более и более успокаивался. Стихи отлетали от его зубов, как искры от костра, и так же, как искры, были обжигающе жарки.
   Венчика обрядили в парадную форму школы: длиннополую тунику, цвета закатного солнца, и тяжелого шелка плащ, цвета зеленой травы, с золотыми узорами понизу. Голову сдавили плетеным ободком из желтой и зеленой тесьмы. Венчику казалось, что одежда струится с него, как вода, и ему все время хотелось ее придержать. На казенных харчах Вениамин хоть и сбросил  с себя лишний вес, но стройнее не стал. Фигура его по-прежнему смотрелась бочонком, а в пышной одежде осела к низу и выглядела потешно. В портике, где артисты дожидались выхода, цыганка Ада узнала бродягу, подивилась на нелепое его облаченье, но смеяться не стала, а с пониманьем напутствовала:
- Первый раз выступаешь? Не бойся и не сдавайся – титаны слабаков не любят, и, провожая, поцеловала в щеку.
   Выйдя к пирующим, Венчик остолбенел в изумлении. Столько мужества сразу он не видел ни в своей жизни, ни в кино, ни в музее, ни в книжке с картинками, а тут оно предстало перед ним в полном и живом великолепии. Выточенные, точно в камне, лица, крепкие шеи, саженые плечи, мускулистые торсы, не знающие жирового оплыва, прямая посадка и сила, разлитая в каждой отдельной жилке – идеал слабеющего человечества. Люди, сидевшие  между титанами, не последние по природному качеству люди – Мирон, крепкий, костистый старик, схоларх Василий, закаливший тело и душу стоическими упражнениями, другие приглашенные из авторитетных людей, смотрелись между титанами, как заборные планки между опорными столбами. Венчик порадовался тому, что его невыразительное тело спрятано под широким плащом.
   Уроки, полученные в философской школе, не прошли для Венчика даром. Он хоть и поразился, но не растерялся и незамедлительно приступил к обязанностям приглашенного актера. Воздел кверху руки и звучно провозгласил:
- Честь и слава высокому собранию! Честь и слава имениннику и герою празднества! Здравия и благоденствия всему обществу!
- Здравствуй, школяр! – отозвался сидевший в центре стола Флорий, украшенный венком из виноградных кистей и листьев. – С чем к нам пожаловал?
- Я принес собранию философские размышления о мироздании великого человеческого ума и гения Михаила Васильевича Ломоносова, изложенные им в стихах, написанных по поводу великого северного сияния.
- Ты забыл, ученый школяр, что мы не мудрствовать собрались, а праздновать и развлекаться? – заметил Флорий, любивший веселье и шалости, и, обратившись к титанам, спросил: - Что скажете, братья?
- Мудрое слово празднику не помеха, - пощипывая бороду, обронил Библий.
- Любопытно послушать, как рассуждал равный нам по уму, - юношески прозвенел Тампал.
- Это ты должен знать сам, без помощи школяра, - сурово напомнил полиглоту Мефодий, а остальным сказал: - Нам тоже не мешает прочистить мозги, - и повелительно глянул как на патриархальное, так и на просвещенное крыло своего братства.
После этого уже никто не смел возразить, а вдохновившийся Флорий увлеченно воскликнул:
- Отведаем мудрости как одно из яств нашего праздника! Слушаем тебя, ученый школяр!
   Венчик  важно  сосредоточился и начал читать с раздумьем, выражением и пафосным жаром, вовлекая слушающих в смысл  стиха и при этом тщательно скрывая, что оный смысл ему самому мало понятен. Титаны, однако ж, были разумней его. Скучающих лиц перед собой он не увидел. Все, включая людей, слушали со вниманием. Одни - с вдумчивым размышлением, другие – потеряв нить мысли, следили за голосом чтеца, у третьих – затуманился взор от представившейся им картины. Венчик стихами ученого поэта уводил их воображение в неохватные пределы:
                Уста премудрых нам гласят:
                Там разных множество светов,
                Несчетны солнца там горят,
                Народы там и круг веков:
                Для общей славы божества
                Там равна сила естества.
   Несмотря на то, что Венчик чеканил слова заученным автоматом, он все же не утратил связи с живой тканью стиха и по ходу чтения переживал в себе строчку за строчкой, даже там, где не понимал автора. Например, вопросы, которые ученый мыслитель так часто ставит в стихотворении, для Венчика после долгой зубрежки переросли в образы и представали перед ним чередою картин.
                Что зыблет ясной ночью луч?
                Что тонкий пламень в твердь разит?
                Как молния без грозных туч
                Стремится от земли в зенит?
                Как может быть, чтоб мерзлый пар
                Среди зимы рождал пожар?
Для титанов вопросы  оставались именно вопросами. По ходу чтения они пытались объяснить их себе. Реакции их были быстры, а знания неполны. Поэтому  стихотворение превращалось для них лишь в частично разгаданный ребус, что нервировало их, умаляло самолюбие и поднимало уважение к озадачившему их чтецу. И только те из них, кто плавал в воображении, не слышал никаких вопросов и не искал ответов, упивался видением самого северного сияния.
- Мудрено, - выразил свое впечатление Мефодий, когда Венчик закончил чтение. – Ты мне наедине как-нибудь раз или два почитаешь. Или Библий почитает. – А ты, Тампал, можешь вопросы растолковать?
- Легко, - отвечал юноша.
- Умница. Не зря мы ученого в тебе пестуем. Меня в размышлениях ученого пиита больше всего понравилась мысль о равной силе естества, я полагаю, как в нас, титанах, так и в людях. А потому, если бы я распоряжался сегодняшним празднеством, я б посадил за наш стол ученого школяра, напомнившего нам о равенстве в естестве.
   Флорий, задумавшийся во время декламации, при словах Мефодия оживился и весело сказал:
- Да, школяр, иди к нам за стол вместе со всей своей философией и полюбуйся, чем другие таланты нас потчуют.
   Волна одобрения пробежала по столу пирующих. Борий кивал Венчику, показывая на место возле себя. Юноша Тампал восторженно сиял. Библий  удовлетворенно пощипывал седую бороду. У Арсения на лице выписалось удивление чудесному превращению никчемного бродяги в философствующего умника. Мефодий глядел на школяра покровительственно. Беспечный Флорий, только что пригласивший чтеца за стол, уже забыл о нем в ожидании других развлечений. Строгий Василий не скрывал гордости за успех своего ученика.
Для безвестного бродяги у Венчика оказалось много знакомцев среди пирующих, а с приглашением за стол должно было стать еще больше. Привлекать к себе чужие симпатии, а так же без смущения принимать высокую честь важных персон, возможно, и было его талантом. И он со всей естественностью направился разделять с пирующими застолье.
                20.

   С боковой стороны  длинного пиршественного стола сидел широкоспинный богатырь, из титанов титан, по объему и мощи ни с кем из присутствующих несравнимый. Обходя его сзади, Венчик получил от верзилы дружеский шлепок такой силы, что если б тот другою рукою не поддержал припечатанного, бывший бродяга улетел бы неизвестно куда.
- Садись со мною, школяр, - пригласил заросший, словно разбойник, титан, с горячими и не злыми глазами. А куда было Венчику возражать, он целиком находился в руках диковатого богатыря, только и сумел, что послать ожидавшему его Борию молящий о помощи взгляд. Тот в ответ ободряюще кивнул. И Венчик оказался усаженным рядом с верзилой.
- Я Турний, пастух, - представился новый знакомец.
- Я Вениамин, вольный человек, - не уронил достоинства бывший бродяга.
- Это у Василия ты вольный человек? – разразился смехом верзила.
Венчик с еще большим утверждением заявил:
- Я по жизни вольный человек!
- Ну, ладно, я тоже вольный. Давай за это выпьем, - милостиво снизошел верзила и подставил гостю богатырскую чашу, при виде которой у Венчика загорелись глаза.
- Вижу, что одобряешь, - похвалил пастух, заметив вспыхнувший взгляд вольного человека. – Однако не обольщайся. Ничего крепкого на флориях не бывает. Только сладкий нектар. С какого начнем? – Турний указал на тесное скопление глиняных кувшинчиков с разным вином. – Давай с этого, - притянул он к себе ближайший сосуд, понюхал и одобрительно произнес: - абрикосовый. По крайней мере, горчит, - и разлил содержимое в чаши.
   Чокнувшись, они разом влили в себя терпкую, ароматную жидкость. Венчик не отстал от титана, но, в отличие от того, почувствовал легкое головокружение, приятную воздушность и удовольствие от сказочного вкуса  напитка. Схоларх Василий с другого конца стола посылал ученику предостерегающие взгляды, пытаясь внушить, что вино не так уж и безобидно, особенно в подобных дозах приема. Но ни взгляды, ни внушения учителя Венчика не достигали. Они с пастухом настолько замкнулись друг на друге, что потеряли связь со всем остальным столом.
- Чем бы нам закусить? – озаботился Турний. – Все вокруг овощное и фруктовое. Мне оно без интересу. Я всегда  на флории мясо с собой прихватываю. Хочешь, поделюсь.
   Турний достал из напоясной сумки кусок жареной на костре говядины, разодрал на две части, одну из которых протянул Венчику. С мясом у обоих едоков веселее пошли в ход овощные блюда. Венчику после скудного кормления в философской школе все было вкусно и все елось с большим аппетитом.
- Приходи на мои турнии, какого хочешь мяса отведаешь. Оно у меня на любой интерес: жареное, пареное, вяленое, печеное и копченое. А к нему молочная водка. Истинный праздник желудка, - говорил Турний, энергично уничтожая дары Флориева празднества.
- А когда твои турнии? – поинтересовался Венчик, так же не чинясь перед угощением.
- В ноябре, когда скот забивают.
- Нескоро еще, - посожалел Венчик.
- Ну, тогда приходи ко мне на гору. Я для тебя, как для гостя, бычье стегно испеку, - зазывал пастух.
- А где твоя гора?
- За северной стеной города, где стадо пасется. Иди прямиком на дымок. Быков забоишься, мальцов моих позови. Они всегда возле стада крутятся. Без опаски мимо рогов проведут.
- Быки у тебя свирепые?
- Большей частью мирные. Но есть и такие, которые  на рога поднять могут.
- Что ж ты тогда приглашаешь?
- С моими мальчишками ты всюду пройдешь. А нет, так меня покличь, я сам встречу.
Раздумывая, Венчик спросил:
- Молочная водка у тебя есть?
- Постоянно есть! – ударил себя в грудь Турний.
- Ради нее и свежего мяса я, пожалуй, рискну, - выразил согласие Венчик.
- Эклоги знаешь? – остро кося на Венчика черным, горячим глазом, задал вопрос пастух.
- Знаю, - соврал бывший бродяга, не желая разочаровывать в себе новообретенного приятеля. 
- Споешь для меня. Страсть, как люблю эклоги, - расчувствовался верзила.
- Я не певец, я чтец, но для тебя я спою, - пообещал Венчик, когда-то бичевавший у геологов и обучившийся у них костровым песням.
- Давай побратаемся, друг! Давай побратаемся! – кинулся целовать бродягу титан, но Венчик предупреждающе указал глазами на неопорожненные еще кувшины.
- Ах, да! – спохватился грек и наполнил чаши темно-красным вишневым настоем.
   Приятели переплели руки, опорожнили чаши, облобызались липкими, сладкими губами и назвались братьями.
   Душа Венчика пребывала в блаженстве и  удивлении оттого, что фруктовое вино оказалось не бормотухой. В жизненной  практике бродяги подобного сюрприза никогда не случалось.  За одно это Венчик готов был побрататься и с Флорием, чтобы всегда потом угощаться его бесподобным вином. Но Флорий уже забыл о посаженном им за стол школяре и внимания на него не обращал. Венчика его невнимание не обижало. Ему и без того было хорошо. Он словно бы завис в невесомости и млел в обезволившей его неге
   Его сотрапезник Турний, хоть  тоже расслабился, но не потерял интереса и вкуса к окружающему. Танцующая с бубном цыганка Ада  вызвала у него восхищенное умиление.
- Прыткая козочка! Как думаешь, брат,  могла бы она сплясать на моей ладони? – обратился богатырь к Венчику, развернув перед ним широкую, как лопата, ладонь.
- Могла б, - не задумываясь, подтвердил бывший бродяга.
Турний щелканьем пальцами подозвал артистку к себе и опустил перед ней, как подножку, ладонь.
   Догадливая цыганка поняла, чего хочет диковатый титан, и с доверчивою улыбкой ступила на предложенную опору. Цыган Янко обеспокоенно подошел ближе. Скрипка под его рукой тревожно взвыла. Турний поднял руку выше, держа на ладони девушку, как игрушку. Ада била в бубен и колыхала юбками, будто продолжала плясать. Глаза пирующих разгорелись. Но цыганка смотрела только на одного их них – юношу Тампала. Он отвечал ей восторженным и невинным взглядом мальчишки. Расстроенная, что ее чары и ее искусство не разжигают в нем мужа, Ада исступленно сотрясала бубен, не замечая, что воспламеняет желания других титанов, готовых мчаться за ней, как за нимфой. Чуткий и музыкальный Турний уловил отчаянье девушки, не разбудившей одно единственно нужное ей сердце, опустил ладонь книзу, подхватил танцовщицу  двумя руками, расцеловал в обе пылающие ланиты и бережно поставил на землю. В благодарность за понимание Ада, подпрыгнув, чмокнула верзилу в мохнатую щеку. И тут мальчишка, не выдержав, крикнул:
- А меня, меня так же, при всех поцелуй!
- Я тебя поцелую, но не при всех, - не растерялась цыганка, поклонилась пирующим и, бросив зовущий взгляд на Тампала, побежала за деревья
   Юноша снова не понял ее призыва и остался на месте. Другие титаны, увидев, что позвали не их, не посмели покинуть застолье.
   Цыган Янко принял от Флория в знак благодарности за понравившееся выступление корзину фруктов и амфору яблочного вина
- Прыткая козочка! Жаль, что не греческой  она породы, - растроганно обронил Турний, усаживаясь на место.
- Какая разница? – вяло отозвался хмелеющий Венчик.
Горячие глаза Турния негодующе вспыхнули.
- Не знаешь разницы? – прорычал он. – Что ты тогда смыслишь в женщинах?
- Я ими не интересуюсь, - буркнул в оправдание Венчик, сникая перед грозно нацеленным на него взглядом названого брата.
Возмущение в глазах великана сменилось крайней степенью удивления.
- Ты ешь мясо, пьешь вино и не желаешь женщины? – пораженно выговорил он. – Кто убил твою плоть? Василий?
- Я сам по себе отошел от женщин, - виновато признался Венчик, чувствуя, что теряет к себе уважение силача.
- Ты евнух? – сверлил его глазами Турний.
- Ну, что ты, брат? Мои чресла в порядке, но желание в них уснуло, - оправдывался бывший бродяга.
- Нет желания? – изумлялся пастух. – Я, должно быть, поторопился брататься с тобой. Но я не верю, что ты потерял мужество. Переучился, наверно, в своей школе. Пойдем, словим себе по нимфе и проверим на них свое мужество. Только держи в уме, нимфа тебе не гетера, она не станет ублажать твою немочь, ее надо брать на скаку, как дикую лошадь.
   Венчик потерянно глянул на непочатые еще кувшинчики и вожделенно сказал:
- Давай выпьем для храбрости.
- Толково баешь, - одобрил предложение Турний.
   На этот раз в кувшинчике оказалась яблочная настойка. Она ударила Венчику в ноги, и он не смог и не захотел подняться. Пастух тоже размяк, вновь проникся расположением к сотрапезнику и, обнявши его, пустился в откровения:
- Не представляю, брат, как можно не интересоваться противоположным полом. Я, например, жажду подруги, которая бы с честью для себя могла бы принять мою силу. Но, кроме жены моей, Апофореты, матроны подобного качества не отыскивается. Апофорета, конечно, греческая женщина, но однообразие, знаешь ли, надоедает. Но, тс-с, не проговорись ей. Она, хоть и греческая женщина, а мужской природы не понимает.
- Ты тоже не понимаешь, что человеку может быть хорошо и без женщины, - заявил Венчик, которому не давали покоя неопустошенные кувшинчики.
- Человеку, -  может быть, но не титану, - с убеждением возразил Турний. – Мы не отрываемся от естества. А когда начинаем подражать людям, то выращиваем Тампала. Женщина его позвала, а он даже не пошевелился. Голову засоряет науками, а о натуре забыл.
- Он еще не созрел для любовных дел, - заметил Венчик.
- И не собирается созревать, - презрительно фыркнул Турний. – Мне не нравится увлечение братьев цивилизацией. Люди сорвали ею свою природу. Их ошибку нам приходится исправлять. А я, как нет другой женщины, жену истомляю. Она, правда, не возражает и ребятишек приносит. Да она одна у меня, ее и поберечь надо. Пойдем, брат, поймаем нимфу.
- Давай и их захватим, - не смог преодолеть притяжение кувшинчиков бывший бродяга.
- Побереги, на обратном пути допьем, - отказал гигант.
- Лучше сразу допьем, - заныл Венчик, по опыту знавший, что обратного пути не бывает.
Великан отечески предостерег:
- Хоть это не вино, а нектар, но в большом количестве это вино. Боюсь, оно не прибавит нам прыти. Мы не сможем резво бежать.
- А зачем нам бежать? Мы сядем в засаду, - заплетающимся языком пролепетал  школяр.
Горячие глаза вспыхнули радостью. Он наклонился к сотрапезнику и возбужденно прогудел ему в ухо:
- Мы, надергаем нимфочек, как рыбешек или как белок. Ни одной не оставим братьям. Вот, порезвимся!
- Покайфуем, - еле ворочая языком, вторил Венчик.
- А ты говоришь, нет интереса, - ликовал великан.
- Не, интерес есть, но самый общий, - поправил прежнее заявление философский ученик.
   В предвкушении удачной охоты названые братья опустошили все стоящие перед ними кувшинчики и поднялись для исполнения задуманного. Философский ученик путался в парадной школьной одежде. У Турния, при всей его титаньей силе и крепости, заплетались ноги.
- Это хорошая мысль о засаде, - рассуждал, лавируя между деревьями, великан.
- У меня голова варит, - хвастался Венчик, извлекая слова из потемок меркнущего сознания.
- Мы потом выпьем за твою голову, - пообещал гигант.
- Ага, выпьем, - повторил Венчик и без памяти рухнул ниц.
   Не заметивши потери спутника, а точнее забывши о нем, Турний встал за дерево и, полагая себя в засаде,  высовывал руки из-за ствола и хлопал ими, будто ловил мотыльков. К его удивлению, между ладонями ничего существенного не оказывалось. После нескольких бесполезных попыток его руки, наконец, ухватили нечто объемное, тугое и на ощупь крайне знакомое.
- Апофорета, греческая моя женщина, одна ты мне только и попадаешься! – разочарованно возопил он.
В ответ его человеческая супруга,  похожая на бесформенный экземпляр степной каменной бабы с плоским монгольским лицом, проворчала что-то нечленораздельное. Из звуков, напоминавших раскаты грома, титан понял, что его драгоценная супруга в негодовании от замысленной им измены, и виновато сник перед нею, как перед языческим духом, представительницей которого она в какой-то мере являлась, так как происходила из  шаманьего рода. Апофорета, подарок его судьбы, найденный им в монгольских степях и прежде носивший имя Онон, с хозяйскою непреклонностью увела усмиренного мужа домой, на бычью шкуру у горящего очага, где в очередной раз доказала, насколько основательная любовь матроны содержательней  пустопорожней утехи ветреной  девы. А Турний через девять месяцев принял следующего, шестого по счету, мальчишку. 
   Для Венчика пиршественный разгул имел не столь приятное завершение. Лежащий колодою ученик был поднят беспощадной рукой схоларха Василия, пришедшего в ярость оттого, что честь школы уронена наземь. Венчик очнулся в карцере, где провел еще десять дней, после чего, несмотря на заступничество Бория, был разжалован схолархом в служки. Его обязали ухаживать за двором и садом. За плохое несение службы наказывали розгами. Флорий, изредка набегавший с инспекцией сада, увидев однажды, как бывший философский ученик без разбора сечет полезные и бесполезные ветви, в гневе ухватил виновника за ухо, но, вспомнив о разнице сил, тут же отдернул руку. Травмированная раковина все равно пострадала. Она вздулась вареником, а по выздоровлении так и осталась оттянутой, наградив Венчика потешно-забавным выражением. Устыдившийся необдуманного поступка, Флорий помирился с горе-садоводом, повинился перед ним и по дружбе обучил его некоторым премудростям ухода за садом. К удивлению многих и своему тоже, Венчик усвоил науку, приохотился к садовому делу и был несказанно рад, что  избавился, наконец, от мучивших его медитаций, постижения философских истин, нескончаемых диалогов с учителем и иссушающих мозг поисков рифмы. К приятным  приобретениям нового занятия Венчик мог отнести открывшуюся перед ним возможность обходить острые углы церберского школьного режима.
Он приспособился среди дня часок-другой безмятежно подремывать в зарослях садовой чащи, при покровительстве повара съедать тройную порцию скудного ученического обеда, в вечерние часы тайно перекидываться с бурсаками в карты. Единственное, что при всей его изощренности и дружбе с привратником Венчику никак не удавалось – это хоть на часок сбежать за пределы школьной ограды.  Запрет Василия на самовольные прогулки, под страхом трехсуточного стояния виновного коленями на горохе, выдерживался,  как учениками, так и обслугой, педантично и строго. Венчику же хотелось навестить Турния, обещавшего вдоволь накормить его мясом. Он надеялся, что великан сам вспомнит о нем и придет навесить школьного заточника. Но Турний не шел. Венчик пробовал  выяснить что-либо о нем у Бория, часто приходившего в школу.
- Где мой названый брат Турний? – спрашивал он у титана, остановившегося поболтать с садовником.
- Быков пасет, - коротко отвечал Борий и не прибавлял к этому ни слова.
Венчика озадачивала краткость его ответа, и он насмелился перевести свой вопрос в просьбу:
-  Ты мог бы передать Турнию, чтобы он навестил меня в школе, а то меня отсюда не выпускают?
- Не могу, вы плохо друг на друга влияете, - отказал Борий.
- А если он мой брат, и мне в нем нужда! – с обидой проверещал Венчик.
Борий рассмеялся над комичностью его обиды и ничем не помог.

 
                21.

   Светлана месяц не видела Фаины, а когда встретила ее в городе, то не узнала. Подруга, точно вздувшийся в воде боб, разрослась и вширь и ввысь. Все в ней поогромнело и укрупнилось, даже глаза и без того бывшие немаленькими. Но смотрели они по-прежнему, наивно и доверчиво, и в них, как и прежде, готова была вспыхнуть все та же смешинка.
- Что с тобой, Фая? Ты заболела? – не удержала удивления Света.
- Если беременность считать болезнью, - разулыбалась Фаина.
- А врачи тебя наблюдают? – с подозрением спросила Света.
- Еще как! – не снижала задора Фаина.
- И что же?
- А ничего, все нормально. Просто я беременна от двух мужей сразу, и меня наново перекраивает.
Светлана внутренне усомнилась, что субтильный Вацек может иметь к этой ломке непосредственное отношение и недоверчиво спросила:
- Вацек верит в свое отцовство?
- Мне все труднее его убеждать, но я настаиваю.
- А зачем?
- Не хочу, чтобы в такой важный период он от меня отстранился. И не хочу сама от него отстраняться.
- А что говорит Арсений?
- Вот от кого я б с удовольствием отстранилась, но не могу. Мы с Вацеком целиком от него зависим. Он взял нас к себе и ухаживает за нами двумя. За Вацеком даже больше, потому что он стал такой нервный и требует к себе повышенного внимания.
- Представляю, как он капризничает, - сказала Света.
- Это от ревности и неуверенности в моем чувстве. Мне пришлось поселить его со мной в спальне, а Арсению отказать.
-Бедный малый, чего это ему стоит! – посочувствовала титану Света.
- Ничего подобного, - вспылила Фаина. – У него на шкуре перед очагом каждую ночь женщина.
- Значит, ревнуешь ты?
- Я потребовала от него, чтобы, пока я не разрешусь, никого постороннего в доме не было. И теперь, когда Вацек уснет, на шкуру к Арсению спускаюсь я, - сокрушенно призналась Фаина, на что Светлана умудрено заключила:
- И это поддерживает мир в вашем семействе.
- О, да, ты меня знаешь, - рассмеялась Фаина.
   В порыве взаимного понимания женщины расцеловались. При этом Светлане пришлось приподняться на носки, чего раньше не требовалось.
- И все-таки, что говорят врачи? – спросила Светлана, когда после выражения дружеских чувств, они стали еще откровеннее друг с другом.
- Обещают, что я разрожусь. Вместе со всем остальным у меня раздвинулись кости таза. Сквозь них, как сквозь ворота крепостной башни, любой младенец проскочит. Но я сама к себе никак не привыкну. Как гляну в зеркало, ужас берет. Руки у меня великаньи. Размер обуви увеличился на три номера. Небось, по разрешении, груди у меня будут ведерными. Представь, каков будет младенец! Я разговаривала с матронами, которые от титанов рожали, никто из них, включая Апофорету, так не разрастался. Мой случай особенный.
- Ты боишься?
- Вовсе нет. Я счастлива, что в моем малыше соединится любовь ко мне двух мужей.

                22.

   Фарид Шарипов, кладовщик у хранителя сокровищ Арсения, заметил, что с его титаном творится что-то неладное. Он через чур погрузился в себя и от этого сделался рассеянным и невнимательным к окружающему. Фарид, наслышанный о сложностях вынашивания ребенка половинной женой Арсения, смекнул, что для его неуемного любопытства к подземным сокровищам титанов, настало лучшее время. Он осмелился, закутавшись в темный плащ с капюшоном, красться вслед за Арсением в потайном туннеле, каждый раз продвигаясь все дальше и дальше, и дойдя, наконец, чуть ли ни до самого хранилища.
   Туннель освещался рубиновым глазом, смотревшим на дверь кладовой с противоположной стены. Глаз мог ударить лучом вдоль всего туннеля и выследить крадущегося. Широкая фигура Арсения, закрывавшая собою почти весь проход, спасала подглядывателя от пронзительного взгляда недремлющего стража.
   Когда Арсений, открыв висящими на поясе ключами железные затворы двери, скрывался в хранилище, Фарид, прижимаясь к стене, осторожно отступал назад. Счастье его, что глаз в это время не отрывал взгляда от двери сокровищницы, а не шарил по коридору с контрольной проверкой. Вероятно, он доверял титану, одинаково хорошо видящему, как на свету, так и в темноте, обладавшему звериным чутьем и способностью угадывать чужие намеренья. Но Арсений, нацеленный  лишь на свое семейное, словно утратил все эти свойства. Зато Фарид по охотничьи настороженный, как бы вернул себе утраченные человеком звериные качества.
   Смело рискуя в отношении Арсения, Фарид  остерегался вызывать к себе подозрения Эгия. Он предусмотрительно не ходил за Арсением, когда тот отправлялся в хранилище вместе с подземным курьером. Из предосторожности даже не выглядывал из двери, чтобы заметить, в какой туннель они свернули. В присутствии Эгия Фарид заставлял себя не думать о титаньих сокровищах, демонстрируя перед курьером чистоту своих помыслов. Но черный титан почему-то догадывался. Он водил вопросительным взглядом с Фарида на Арсения и с Арсения на Фарида, недоумевая, почему собрат не пресекает коварных намерений своего помощника. К счастью для Фарида, у титанов не было принято вмешиваться в дела собратьев. Это расценилось бы, как нарушение равенства, принижение достоинства и оскорбление гордости, так как самостоятельность каждого из титанов была возведена в закон. Эгий ограничивался тем, что грозил Фариду суховатым пальцем и остерегал:
- Не шути с титаном…
   Фарид поеживался от его угрозы, но превратившегося в страсть занятия не бросал.
   Подслеживая за Арсением, Фарид сделал для себя несколько полезных открытий. Он заметил, что взгляд рубинового глаза не всегда пребывает в сторожевом бдении. Иногда он как бы убирается во внутрь ока и расслабленно  дремлет в нем, утрачивая остроту наблюдения. В такие моменты есть вероятность подобраться к нему вплотную. Еще Фарид заметил, что глаз ту стену и сторону коридора, на которой сам находится,  видит хуже, чем противоположную, где расположена дверь хранилища. После этого открытия Фарид стал держаться безопасной стороны и подкрадывался настолько близко, насколько хватало смелости. Но без нужды не рисковал, потому что, с появлением Арсения в туннеле, глаз становился внимательней, зорко постреливал туда и сюда, без труда мог разглядеть прижатую к стене фигуру и, не задумываясь, испепелить. Иногда Арсений поддразнивал задумавшегося стража за нерадивое несение службы. Обидевшийся глаз вспыхивал так ярко, что Фарид в страхе молил про себя, чтобы прикрывавший его Арсений не двинулся с места.
   Но чаще Арсений мирно беседовал с оком. Смысла слов Фарид не улавливал, так как титан говорил на древнегреческом, но по ответной реакции ока догадывался о характере разговора. Рубиновый страж то добродушно посверкивал, то искрил мелкими вспышками, то замирал во внимании. Общение оживляло и расшевеливало того и другого. Подсматривая за ними, Фарид завистливо думал: «Вот бы мне подружиться с Глазом, или войти в такое доверие к Арсению, чтобы он брал меня с собою в хранилище!». И однажды его осенило - взять в союзники кого-нибудь из людей. До сих пор он ни с кем еще не делился, а напрасно. При всей своей хитрости одному ему в хранилище не попасть. Среди людей есть мастера не хуже титанов. Они найдут способ, как обвести греков.
В первую очередь Фарид признался сестре и ее гражданскому мужу ювелиру Ренату. Выслушав его, Рашида пренебрежительно фыркнула:
- Попадешься и пропадешь. Другого результата не будет.
Ренат отнесся к рассказанному иначе. Его заостренный на изыск ум ювелира сразу же начал прокладывать ходы к решению.
- Попасть в хранилище не проблема, - сказал он. – Нет таких запоров, которые нельзя было б открыть, и таких глаз, которые невозможно закрыть. Титаны по привычке мыслят  патриархально. Еще древние люди хитростью их обводили, а уж нам-то с нашими знаниями и прогрессом, не придется мозги напрягать. Иди, заглядывай в тайники.
- Но как? – с жаром воскликнул Фарид.
Ренат хладнокровно развивал мысль.
- Для глаза нужно изготовить свинцовый панцирь на присосках, незаметно подкрасться и накинуть. На время, это надо хорошо помнить, око ослепнет. Поэтому дальше надо управляться быстрее: в хранилище не задерживаться, из туннеля сбежать быстрее, чем глаз пробьет веко. Ключи от запоров можно добыть через Вацека. Он имеет безусловное влияние на Фаину, а Фаина на Арсения. Но за эту ниточку дергать пока что рано. Надо ждать, когда внутри троицы появятся разногласия, и Вацек почувствует себя обойденным. Я полагаю, что это случится с рождением ребенка. Вот вам набросок плана. Детали будем обсуждать по ходу дела.
- Ренат, ты забыл, как прозорливы титаны. Ваш план они раскусят в самом зародыше, - напомнила встревоженная Рашида.
 - Не волнуйся, сестра, я научился прятать мысли под спудом, и Ренат пусть не держит их в голове, - успокоил Фарид сестру.
- Не о тебе речь! – цыкнула она на брата. – Собою рискуй сколько угодно, а нас с Ренатом под удар не подводи!
Выказав свое неудовольствие брату, Рашида подступила к любовнику.
- Зачем нам, Ренат, чужие сокровища, когда мы богаты своими. В отличие от Фарида у нас с тобой творческий талант и мастерство. Ты заметил, как они возросли возле титанов? Мы велики, мы гении, мы почти, как титаны! Если через несколько лет мы надумаем возвратиться к людям,  среди них нам не будет равных по мастерству и богатству честно приобретенному. Стоит ли швыряться прекрасными перспективами, ради провальной авантюры?
- Я только хочу взглянуть на сокровища титанов, - произнес в оправдание ювелир.
- Ты взгляни на сокровища своей мастерской. Она у тебя, как пещера разбойников. Если в ней мало для тебя драгоценностей, закажи титанам, они еще принесут, - убеждала Рашида.
- Сколько ни принесут, они не мои. А мне моих хочется, наших с тобой! – мечтал вслух ювелир.
- Разве тебя не наполняет твоя работа? Разве не дает ощущения беспредельности твоих возможностей? Разве не подымает на такую высоту, с которой корысть и алчность кажутся ничтожно малыми и презренными величинами? И потом, титаны разыщут свои сокровища, где б вы  не спрятали – на земле, под землею и в небе, - доказывала Рашида.
- Они будут гнаться за ними только до границ полиса. За его пределами сокровища станут наши. Титаны не посмеют их отобрать! – уверял ювелир.
   Фарид с жадностью впитывал его слова. Рашида хмурилась больше и больше.
- Ты забыл еще об одном богатстве – нашей любви с тобой, - выставила самый веский довод Рашида. – Куда ты ее денешь, когда побежишь с сокровищами?
- Мы убежим вместе!
- Я не хочу уезжать, а тем более убегать из этого города. Я хочу здесь создавать свое счастье: вступить в брак, родить ребенка. Жаль, если это придется сделать не с тобой, - вымолвила Рашида.
- Ты говоришь о нашем браке и нашем ребенке? Я правильно тебя понял, Рашида? – вдохновенно вскричал любовник.
- Я полагала, что наша любовь созрела, чтобы скрепить ее законными узами и подумать о продолжении рода. Но сейчас я не вижу в ней надежной опоры и воздержусь рисковать.
- Я твоя опора, Рашида! Я все для тебя сделаю! – бросился к ней ювелир. – Если ты не желаешь, я не только не прикоснусь к сокровищам, я не взгляну на них! Но позволь мне хотя бы советами помогать твоему брату, ради его спасения! – умалял Ренат.
   Рашида не уступала.
- Мой брат обречен. Его талант – алчность. Титаны усилил ее до страсти. Своей помощью Фарида ты не спасешь, а титанов рассердишь. Они лишат тебя вдохновения. Наш с тобой творческий союз рухнет и погребет под своими обломками наш брачный союз. Так что выбирай сразу: творчество или богатство, я или Фарид.
- Ты! – без раздумья заверил любовник.
- Тогда отбросим опасные затеи, и будем думать о нашем счастье, - обняла и прижалась к возлюбленному  Рашида.
- Ты пожалеешь, сестра. Я все сделаю сам, но с тобою не поделюсь, - обиженно пригрозил Фарид.
- Не хочу ни добычи твоей, ни доли. Уцелей, если сможешь, и нас с Ренатом не впутай, - отозвалась сестра.

                23.

   В город титанов пришла зима. Окружающие его взгорья присыпало снегом. Белые покрывала расстелились по полям, лесам и всем охватываемым взглядом просторам. Подмерзло водохранилище. На городских бульварах заснеженные газоны соседствовали с жаром цветов, млеющих и красующихся в неге и  холе за прозрачными стеклами теплиц, зеленью тропических деревьев со спеющими на них плодами, корзинами собранных фруктов и загорелыми сборщицами в пестрых платках и открытых платьях.
   Титаны забросили полеты на канатах и переключились на зимние забавы. На крутых боках сопок они устроили санные и лыжные спуски, соорудили трамплины, срезали торосы на застывшем водохранилище и залили катки.
   С ребячьим восторгом по одиночке и кучкой скатывались они на санках с горы, завихривались на трамплинах, уносились с наката в снег, падали, перевертывались и под хохот свой собственный и публики кубарем довершали спуск. На санках главный интерес состоял в том, чтобы как можно замысловатее прокатиться. На лыжах падение у титанов не поощрялось. С отвесного ли наклона или с трамплина они птицей летели вниз и в плавном скольжении замирали. Но особенно забавно титаны смотрелись на коньках. Их широкие и мощные фигуры на узеньких лезвиях выглядели подрезанными. Казалось, тонкому металлу не выдержать тяжести их тела. Он лопнет под ними, ломая лед и коньки. Но металл ковался в подземных кузнях горными мастерами или самими титанами, был прочен и не тупился. Титаны беспечно раскатывали, не беспокоясь тем, насколько смешно они смотрятся перед людьми. Некоторые из них, приверженные патриархальных привычек, приходили на горки и лед в звериных шкурах мехом наружу. Люди сначала глядели на древнее одеяние, как на дикость, но потом привыкли к нему. Нашлись подражатели, которые восприняли первобытный наряд как моду. Правда, массового характера он не приобрел,  потому что для современного человека был неподатлив и неудобен для пользования.
   Своей увлеченностью титаны пристрастили к забавам людей. С утра и до ночи на горках и на льду толпились ребятишки, собирались для бесед домашние хозяйки, выходили из своих мастерских мастера. Неумолчный гомон и гвалт, несшийся с мест катания, накрывал собой город. Венчик, соскребавший снег  с дорожек школьного двора и сада, слушал его как песню свободы, звеневшую для него зазывной радостью. Во дворе школы тоже был залит каток и воздвигнута снежная горка. Ученикам полагалось разминаться  на них после занятий. Философы без воодушевления выполняли предписанье учителя. Их влекло за город, на волю, к людям. Но схоларх Василий строго-настрого запретил школярам появляться на городских горках, дабы они не смешивались там с народом и не теряли  среди него философского лика.
   Так день за днем катилась зима однообразная и ничем особенным для Венчика не освещенная. Но в середине января случилось для бывшего бродяги освобождение от запрета. Его выхлопотал у Василия грек Борий, пригласивший Венчика на свои именины.
- А что подают на твоих бориях? – пустился в расспросы повеселевший Венчик.
- Обычные зимние блюда: пироги с мясною начинкой, расстегаи с рыбой или с печенкой и яйцами, кулебяки с кашей, студни, заливные языки, запеченные окорока, квашеную капусту с черносливом и клюквою, моченые  яблоки и еще кое-что, -  назвал угощения Борий.
От одного перечня у Венчика потекли слюнки.
- А что, посадишь меня за стол?- вожделенно спросил он.
- Посажу, если прочтешь такое, чтоб кровь взбудоражило, - подзадорил Борий.
- Прочту! – вдохновился Венчик. – Мне самому нужно такое, чтоб до костей пробрало, - постучал он себя по груди.
   Отпущенный в библиотеку, Венчик прежде всего побежал на горки, где отвел душу, отбивая задницу на порожистых ледяных накатах или прыгая по снежным буграм на санках, одолженных у ребятни. Сорокатрехлетний мужчина веселился, словно мальчишка, вызывая своей неумеренностью хохот у публики. В первый день свободы в библиотеку он так и не попал. Он пришел в нее лишь на третий день после крепкой выволочки от схоларха Василия, пригрозившего вновь запереть его в школьном дворе.
   В библиотеке Венчик вдоволь наболтался с Библием и Тампалом, все так же грызшим гранит науки, и только потом пустился на поиски возбуждающего кровь стихотворения. Он нашел его у Пушкина в его молдавской песне «Черная шаль», покорившей бывшего бродягу жестокой страстью.
   Скряга Василий не дал для выступления Венчику школьной мантии, сказав, что на этот раз он представляет не школу, а самого себя. Венчика облачили в длинный белый хитон, на голову водрузили венок из живых цветов, сказав, что в этом наряде он являет собою Орфея. Сам же Венчик полагал, что скорее похож на утопленника, лунной ночью вышедшего из воды на берег, но возражать не стал. Чего только непотребного и несуразного в своей жизни он ни носил и давно уже перестал стыдиться одежды. Впрочем, и греки, как после бани были обернуты в разноцветные  покрывала. Черные бороды их курчавились, завернутые тугими спиралями волосы плотно обрамляли голову. У Бория, как именинника, сиял на голове золотой венец. У остальных греков, кроме бриллиантовой пряжки на плече, иных украшений не было. Люди, гостившие у титанов, под стать им, были в накидках и балахонах. Артисты, развлекавшие пировавших, смотрелись разнородным и пестрым племенем. Скрипач Янко пламенел красной атласной рубашкой, взблескивал ярким шитьем черной, бархатной жилетки. Певец Вацек сверкал позументами польского камзола.
   Белобородый, как дед Мороз, распорядитель празднества стукнул  о натертый воском   пол высоким посохом и громогласным раскатом изрек:
- Жуткая история о загубленной деве и ее губителе в пересказе  философа Вениамина!
 Венчик вышел к сидящим за длинным столом, увидел суровые лица,  ждущие взгляды и, как перед грозным судом, взвыл раненым зверем, будто прося снисхождения.
                Гляжу как безумный на черную шаль,
                И хладную душу терзает печаль.
   Чем дальше он читал, тем сильней завывал, потрясая слушателей ужасом свершающегося действа.
                Я помню моленья…текущую кровь…
                Погибла гречанка, погибла любовь.
   Закончив в стенании и содрогании повествование о злодействе, чтец перешел на тихую, безутешную скорбь.
                С тех пор не целую прелестных очей,
                С тех пор я не знаю веселых ночей.
   А на повторе начальной фразы, завершающей стих, вновь взорвался рыданием, а затем печально затих.
   Когда Венчик взглянул на сидящих против него титанов, сурового спокойствия на их лицах уже не было. Надрывное чтение неумеренного дикломатора исказило их в маски у кого злорадства, у кого торжества мести, у кого скорби, у кого жалости. Борий неуверенно и конфузливо хлопал в ладоши, словно пытался загладить оплошность. Мефодий в досаде изгибал брови. Турний сорвался с места и со слезами на глазах подступил к Венчику.
- Брат, ты зачем погубил греческую женщину? Я от тебя такого не ожидал! – выл он.
- Я не губил, - попятился Венчик от свирепеющего силача.
- Кто погубил, скажи? Своими руками его растерзаю! – ярился Турний.
- Никто не губил, это стихи! – кричал в оправдание Венчик.
- Стихи? – раздумчиво свел брови Турний и вдруг просиял: - Эклога, да? Эклога?
- Можно и так сказать, - не стал разуверять Венчик.
Силач сгреб «философа» в железные свои клещи и растроганно укорил:
- Что же ты не приходил ко мне эклоги читать?
- Меня не пускали. А ты что ж ни разу меня не навестил? – в свою очередь попенял силачу бывший бродяга.
- Чтоб я в школу? – орлино выззрился на бродягу пастух. – Да меня фигой туда не заманишь! Ни в жизнь не пойду! Я, брат, не забыл, как  мне палками науки вколачивали.
- Значит, мы по-прежнему братья?
- А кто сомневался?
- И друзья?
- Точнее не скажешь.
   Пока они на радости встречи похлопывали друг друга и обнимались, скрипач Янко и певец Вацек обменялись вдохновенными взглядами и подвинулись к столу, по пути обходя шумно братающихся приятелей. Янко нервным движением поводил  смычком по струнам скрипки, выпуская в просторную залу взволнованную и щемящую мелодию. Вацек встроил в нее томный и сладко звучащий голос, пронизанный глубокой печалью страдания. Это была все та же «Черная шаль», но в романсе она дышала не грубой и дикой страстью, а ограненным, очищенным и одухотворенным переживанием. Маски страстей на лицах титанов сменились живым, полнокровным чувством. У Мефодия успокоено разгладились брови, Борий очарованно замер, Турний, выпустив из объятий Венчика, весь подался к артистам и таял от умиления.
Когда романс был пропет до конца, греки бурным выражением одобрения заставили повторить его снова. При этом Венчик как-то сам собой был забыт. Борий не позвал его к столу. Библий отрешенно поглаживал седую бороду. Тампал хитровато улыбался, названый брат Турний лобызался с артистами. Распорядитель празднества за ненадобностью оттеснил «Орфея» к музыкантам в угол.
После повторного исполнения, артистов еще больше заласкали. Титаны, вопреки правилам, поднесли им в награду не венки из живых цветов, не вино и не фрукты, даже не то, что было близко к моменту – запеченного окорока или гуся, а одарили обоих  драгоценными перстнями высочайшего ювелирного производства. Цыган Янко с гордым видом надел на тонкий и нервный палец первое заслуженное им украшение. Вацек тоже украсил холеную, не знающую труда, руку. А «философу» Вениамину ничего не пожаловали. О нем  никто из титанов не вспомнил. Он ушел с праздника обиженным и оскорбленным.
   Обида не оставляла его на другой и на третий день, саднила душу, как заноза. Венчик заявился к Светлане, требуя над обидчиками суда. Он обвинял Янко и Вацека в присвоении чужой идеи, успеха и вознаграждения. Светлана попыталась его убедить, что стихи Пушкина принадлежат всем и всякий имеет право ими воспользоваться. В этом нет преступления.
   Снедаемый обидой, Венчик упрямо твердил свои доводы:
- Ладно, Пушкин принадлежит всем, а стихотворение из него выбрал я. Это уже моя идея и мой номер. Они мою идею подмяли, на мой номер влезли, мой успех перехватили. Сами получили награду, а я остался ни с чем. Пусть возместят мне моральный и материальный ущерб.
   Борию тоже не удалось его разубедить:
- Не мог я тебя усадить за стол. Мы тысячелетья заточения избавлялись от низких страстей, а ты их нам возвратил!
- Но это же Пушкин! – оправдывался Венчик.
- Да, Пушкин, но до чего ты его низвел? До бытовой разборки, до смакования злодейства, до торжества грубой и дикой природы? Ты отправил нас назад, в первобытный мир, где страсти еще не развились в чувства.
- А они что пели? – насупился Венчик.
- Они пели о расплате страданием за содеянное, о муках души и раскаянье, о наказании безумной и бездушной страсти  и  возвышении над нею чувства. Вроде то же самое, что изрыгал ты, но не то. В их исполнении оно поднялось до космической, огромной по значению, величины, что ведет к потрясению, рождает переживание и в конечном итоге очищает и облагораживает душу. Это и есть сила искусства. Понятна разница?
Но Венчик оставался непоколебим. Он настаивал на суде и суд состоялся.
   Светлана выступала на стороне обвинения. Четким голосом она изложила суть иска:
- Служащий философской школы Вениамин Венчик взыскивает с артистов Вацлава Сташевского и Яна Старшего моральный и материальный ущерб за совершение ими на именинах Бория неэтичного поступка, дискредитировавшего в глазах титанов заслуженный успех истца.
   Далее сбивчиво и эмоционально рассказывал Венчик:
- Раз вы артисты, то ищите свое, а на чужое не лезьте. Теперь у них на пальцах перстни, а у меня ничего. Еще говорят, что я страсти занизил, а они будто возвысили. Ясное море, на скрипке играть и голосом петь почувствительней будет, чем слово читать. Но другим тоже хочется свою славу поиметь. Потому нечестно, как они, делать.
Затем слово предоставили Вацеку. Он поднялся в белоснежной сорочке, завитой и надушенный, заговорил тоном оскорбленного благочестия.
- У нас не было корыстного умысла и, тем более, обдуманного шага. Был порыв, безотчетное желание подать то же самое произведение в ином жанре. Не думаю, что это предосудительно. Что касается награды, - Вацек любовно взглянул на свой перстень, - она получена нами заслуженно. Мы профессиональные артисты и несем с собой не самодеятельность, а искусство.
   Янко, когда ему дали слово, подтыкнул скрипку под подбородок, вскинул руку со смычком и заиграл нечто трогательное и прекрасное.
   Светлана в заключительном обвинении отдала должное художественной тонкости артистов, одновременно признала их нравственную нечуткость и неделикатность поступка.
   Адвокат ответчиков настаивал на безгрешности и правоте поведения своих подзащитных, как натур обостренного художественного вкуса, вершинного профессионализма, нетерпящего возле себя пошлого дилетантства.
   Ведший судебное разбирательство архонт Мирон, свидетель и завороженный слушатель выступления обвиняемых артистов на именинах Бория, нанесение ими обиды Венчику признал, но требуемой истцом моральной и материальной компенсации не назначил, а обязал ответчиков извиниться перед потерпевшей стороной, что те тут же в зале суда и сделали. Причем Янко на этот раз выразился словесно, а не при помощи скрипичного инструмента.
   Однако Венчику даже частичного удовлетворения не пришлось пережить. Неумолимый Василий обвинил его в сутяжничестве, засадил в карцер, а затем снова сделал невыпускным.

               



24.

  Фаина третьи сутки мучилась родами. Врачи всеми мерами пытались облегчить ее страдания, но в родовой процесс не вмешивались, находя его хоть и затяжным, но нормальным. В самые нестерпимые мгновенья, а они все удлинялись и удлинялись, пока не превратились в сплошную боль, Фаина в криках звала Вацека. Он сидел, скорчившись, за перегородкой, словно сам  охваченный болями, и спасительно дышал в надушенный платок, так как в комнате роженицы стоял смрадный, пещерный запах, словно рождался не человек, а дикий зверь. Когда Вацек не был в обмороке, он откликался на зов любимой женщины. А когда терял сознание, его приводили в чувство и заставляли голосом подбадривать страдающую жену. По правде сказать, у него давно уже притупилось сочувствие и сострадание к ней. Он так душевно устал, что ему  из  обморока выходить не хотелось. За окном синел, сверкал и истекал капелью март, а Вацеку на минуту нельзя было выскочить, чтобы глотнуть свежего воздуха, так как Фаина непрестанно поминала его в своих муках.
   Арсения она не звала и к нему не обращалась, хотя он неотлучно при ней присутствовал: снимал испарину с ее лба, смачивал влажной салфеткой пересохшие губы, гладил, снимая боли, живот. Фаина не видела и не слышала его. На устах ее был один Вацек, подтверждения присутствия которого она неизменно требовала.
   Когда все суетившиеся возле Фаины пришли в изнеможение, а дело нисколько не подвигалось, вспомнили о коровнице Агапии. Она умела принять роды у всякой твари и человеку могла помочь. Пришла Агапия, высокая, рыжая, нескладная, посмотрела на огромный живот, за котором не видно было лица роженицы, и одобрительно прицокнула:
- Умница женщина, какого богатыря выносила!
   Фаине было так плохо, что она снова воззвала к Вацеку.
- При чем же здесь Вацек? –  спросила  мывшая руки Агапия. Она единственная в комнате не испытывала усталости и потому шумно и говорливо входила в курс дела.
_ Он…, он… отец, - выдавила из себя Фаина.
- Вот, отчего твоя мука, - сказала коровница. – Ты не называешь имя действительного отца, и этот проказник упрямится выходить.
- Они оба, оба отцы, - из последних сил прохрипела Фаина.
- Ты тоже упрямица, - ответила ей коровница. – Но ты мать, и бесстыдник обязан с этим считаться. Не беспокойся, мы сейчас его выкурим. На-ка, выпей моего снадобья. Безобразнику ничего не останется, как выбираться наружу, - поднесла повитуха ко рту роженицы ковшик с настоем. Фаина глотнула жгучий напиток и закашлялась.
- Не сюда напрягайся, а туда, - наказывала коровница. – Открывай ворота, молодец движется. А вы не прозевайте встретить, - обратилась она к родовспомогательной команде.
   Фаина утробно взвыла, отчего Вацек упал в обморок, но его некому было уже приводить в чувство. Младенец вылетел из родовых путей, акушеры подхватили его и еле удержали в руках – настолько он оказался тяжел. Родившая мать потеряла сознание. И это было к лучшему, потому что она все равно бы его потеряла, если б увидела новорожденного. Акушеры и те пришли в смущение. Только Арсений и Агапия нашли младенца прекрасным. Он был волосатым, как звереныш, темнолицым, как обезьяна, и трубно ревел.
   Когда на следующий день Фаина проснулась, она позвала к себе обоих мужей. Они встали друг против друга с обеих сторон ее кровати. Фаина свела их руки вместе, скрепила рукопожатье своею рукой и с оттенком непреложности проговорила:
- Вы оба отцы моего ребенка.
- Это невозможно, - отдернул свою руку Арсений.
- Почему? – вспыхнула гневом Фаина.
- Ты родила титана, - горделиво сообщил он.
Это известие чуть не отправило Фаину в повторный обморок. Но беспокойство за Вацека удержало ее в сознании.
 - Вацек! – вскричала она, судорожно сжимая его руку. – Вацек!
Этим возгласом Фаина пыталась уберечь возлюбленного от огорчения. Но певец и не думал расстраиваться. Ребенок, переставший угрожать жизни его женщины,  самовлюбленного человека больше не волновал. Он был уверен, что новорожденный не станет соперником ни в сердце, ни в жизни преданной ему любовницы. Он ответно пожал руку Фаины, давая понять, что прощает ей ее провинность. Она благодарно глянула на него, потом перевела взгляд на Арсения, терпеливо ждущего ее внимания. Получив его, он величественно произнес:
- Ты первая и единственная из женщин, произведшая на свет титана. Тебя признают Великой Матерью и будут почитать как святыню.
Арсений опустился на колени и троекратно поцеловал руку родильницы. Вацек с другой стороны кровати сделал то же самое. Одно дело капризничать перед возлюбленной, а другое – поклоняться ей как святыне.
- Покажите мне ребенка, - сказала Фаина.
   Арсений вынул из колыбели новорожденного и положил его рядом с матерью.  В спеленатом виде он был не так безобразен, но гигантски огромен. По-младенчески размытые черты на сморщенном личике спящего ребенка собрались бугорками, создав выражение самоуглубленности и неудовольствия, будто дитя сердилось на то, что его пристально разглядывают. Фаина смотрела на него со страхом и удивлением, не веря, что это она произвела такого уродца на свет. Арсений не спускал с него любовного и нежного взгляда. Вацек глядел на гигантского младенца с брезгливой отстраненностью.
- Дикарь, - проронила мать и заплакала. Слезы капнули на личико новорожденного, оставив на темной коже высветленные пятна.
- Да, он грязный! Его надо помыть! – закричала Фаина, метнув на Арсения осуждающий взгляд.
- Он цветет, - сказал Арсений. – Когда очистится, будет такой же, как и все дети.
Ребенок, не просыпаясь, заводил ротиком, ища материнский сосок.
- Есть хочет, - заметил Арсений. – Но сначала пусть подкрепит силы мать.
Он поднес Фаине дымящийся напиток из козьего молока, фруктового сиропа и грецких орехов. Она его выпила и почувствовала, как к груди прилило молоко. Младенец немалым своим ротиком жадно схватил сосок. Фаина вскрикнула от боли, но тут же успокоилась. Ее материнское сердце признало сына.
   Проведать  новорожденного собрата явились все двенадцать титанов от Мефодия до юного Тампала. С ними была Агапия, не совсем титанесса, но признаваемая сверхчеловеками за сестру. Гости были обвешаны торбами, как деревенские родственники, приехавшие навестить городскую родню. Они принесли родившемуся титану и его матери приветственные дары, каждый по своему роду деятельности. Турний был нагружен копчеными окорками, вяленым мясом и колбасами, Флорий – фруктами и вином, земледелец Орий – золотым зерном для каш, охотник Артемий – звериными шкурами для фуфаек и шуб, Борий – игрушками всех времен, Библий – книгами, Тампалий - справочниками и учебниками. Продвинутые титаны принесли с собою технические новинки в виде компьютеров, мобильников, дисков и тому подобное. Мефодий, среди многих ремесел владевший еще и ткачеством, узорным шитьем и плетением, соткал для родильницы золотое покрывало, а для ребенка  золоченое одеяло. Кузнец и ювелир Арсений выковал для жены и сына алмазные пряжки. Агапия пригнала во двор небольшое стадо коз.
Фаина принимала гостей, сидя в кресле и держа ребенка на коленях. Титаны  сложили к ногам матери подношения и выжидательно посмотрели на Арсения, стоявшего за креслом жены. Он взял ребенка с колен матери, осторожно и торжественно передал его в руки Мефодия. Тот бережно принял младенца, внимательно его оглядел и вслух подтвердил:
- Брат. - После чего передал новорожденного в следующие руки.
Каждый из титанов, принимая ребенка, придирчиво оглядывал его и вслух подтверждал – «брат». Последним это признал Тампал. Агапии в это время в комнате не было. Она доила коз. Юный полиглот вернул ребенка отцу. Мефодий накинул на ребенка золотое одеяло, а на мать – золотое покрывало. Все титаны разом поклонились новоявленному брату, а у матери, по очереди становясь на одно колено, поцеловали край покрывала.
- Отныне ты, простая женщина, станешь для нас Великой Матерью, и мы будем почитать тебя как святыню, - провозгласил старший титан Мефодий.
   С кувшином, надоенного во дворе козьего молока, вошла Агапия, увидела Фаину в золотом покрывале и, забыв, что принимала у нее роды как у простой женщины, упала ниц перед новой святыней и молитвенно возопила:
- Великая Матерь, пошли и мне материнство! Мое лоно ни разу не тяжелело плодом. Я томлюсь от желания вскормить грудью собственного младенца.
   Фаина, не знавшая в себе ни волшебного, ни пророческого дара, от одной благодарности за облегчение родов и сочувствия к повитухе со всей искренностью пожелала:
- Да, будет у тебя ребенок от любимого человека!
- От любимого человека! Это моя мечта! – на миг посветлела рыжая дева и снова потухла: - Но у меня нет любимого человека.
- Ты уж, пожалуйста, поищи его, - попросила Фаина.

25.

      В честь появления на свет нового титана в городе были отменены работы и устроены празднества с музыкой, фейерверками, гуляниями, бесплатными угощениями и подарками, раздаваемыми на площади перед народным собранием. Для того, чтобы граждане могли увидеть новорожденного и женщину, возведенную в сан «Великой Матери», триумфаторов  торжественно провезли по улицам в убранной цветочными гирляндами колеснице, запряженной  быками в  украшенной лентами упряжи. Рядом с животными важно шествовал пастух Турний. Фаина, в наброшенном на голову и стекающем по плечам золотом покрывале, восседала в триумфальном кресле. На алтаре перед нею в колыбели лежал младенец, завернутый в такое же, как у матери, золотое покрывало. Колесницею управлял счастливый отец, стоя во весь рост в подбитом золотом пурпурном плаще и золотом венке на голове. За колесницей толпою следовали титаны, широкогрудые, черноволосые и курчавые, одетые в одежды древних воинов. За титанами шли архонты с рубиновыми подвесками на груди. За архонтами – матроны, родившие от титанов. Ими предводительствовала многодетная жена Турния Апофорета. Процессию заключал отряд юных дев с цветущими ветвями в руках. А далее в колонну мог влиться любой из горожан, пожелавший участвовать в церемонии. Вацек, к огорчению Фаины, в церемонию включен не был, но его бриллиантовый голос, разнесенный репродукторами по всему городу, торжественными песнопениями сопровождал процессию. Люди, выстроившиеся по обочинам, кричали новорожденному и матери славицы и забрасывали процессию цветами.
   Мартовский день горел солнцем, разливался небесною синевою, нежил послезимним теплом, усиливая праздничное настроение. Колесница двигалась медленно. Женщины, выбегавшие из толпы, успевали высказать Великой Матери свои мольбы, просьбы, желания и услышать от нее утешительный или обнадеживающий ответ. Одни из них хотели любви, другие – мужа, третьи – детей, четвертые – любовника. И все жаждали счастья. Фаина с высоты своего трона и сана видела и  понимала каждую из просительниц, каждой сочувствовала и ни одну старалась не обидеть при самых неожиданных с их стороны заявлениях.
   Жадная до желаний Лидия, приехавшая в город вместе с Фаиной, завидуя ей, попросила:
- Великая Матерь Фаина, дай мне в мужья или в любовники титана.
- У тебя уже есть муж, - отвечала ей Фаина.
- Он обыкновенный человек, а я желаю сверхобыкновенного.
- Твой муж первый гранильщик в городе.
- Он трудится в подземелье, и его мало, кто видит. Я хочу такого, чтобы о нем все знали и говорили.
- Твой муж достоин славы. Полюби его, и он  покажется тебе сверхобыкновенным.
   К колеснице стеснительно подошла Милочка, похорошевшая в заметной уже беременности.
- Фаечка, пожелай мне благополучного разрешения, - попросила она.
- От души желаю, - благословила Фаина.
- И чтобы родился титан, - продолжила синеокая красавица.
Фаина наклонилась к ней и прошептала:
- Не нужно титана. Роди нормального человеческого мальчишку.
- Но Борий мечтает о титане, - заволновалась Милочка.
- Он обрадуется любому младенцу, - успокоила будущую мать Фаина.
- Правда? – вспыхнула радостью женщина.
- Всякий ребенок – счастье.
- И тебе твой титан тоже?
- И мне, - с грустью подтвердила Фаина, но занятая своими переживаниями Милочка грусти в ее голосе не уловила.
- Благодарю тебя, Великая Матерь, - поцеловала Милочка край золотого покрывала Фаины.
У колесницы появилась Светлана. Она склонила перед Великой Матерью голову в венце безбрачия и смущенно произнесла:
- Великая Матерь, даруй мне женское счастье.
- Ты любишь какого-нибудь человека? – спросила Фаина.
- Нет, - ответила служительница архоната.
- Ты любишь титана?
- Тоже нет.
- Но как без чувства узнать счастье? – усомнилась Фаина.
- Я хочу полюбить, - призналась Светлана.
- И не побоишься разделить любовь? – пытала Фаина.
- Не побоюсь, - заверила Светлана.
- Будет тебе счастье, - в свою очередь не побоялась предречь Фаина, переживавшая за подругу.
   Люди, толпившиеся у обочины, выкрикивали не только здравицы и приветствия. Иногда с их стороны неслись дотошные и каверзные вопросы. Фаина отвечала на них, не теряя достоинства.
- Эй, человеческая женщина, как тебе удалось произвести титана?
- Это тайна для всех, в том числе и для меня.
- А чем титаний детеныш лучше человеческого? – любопытствовал мужской голос.
- Роди и узнаешь, - парировала Фаина.
- Знает, сучка, зачем связалась с титаном, - съязвил обиженный голос.
- А разве вы все с титанами не связались? – хладнокровно вопросила Фаина. – И разве каждый из вас не знает, зачем и что он с этого получил? Я, например, как мать, получила титана, в котором человечество будет жить вечно.
   Толпа откликнулась ликованием, приветствуя женщину, увековечившую в своем потомстве все человечество сразу. От оглушительных криков пробудился младенец и воплем своим перекрыл все  крики сразу.

26.

   Светлана снова увидела перед собой Петриса с Юргисом с рыжей Агапией. На этот раз в их приходе не было парадности, и союз их уже не выглядел тройственным. Прибалты со строгим и решительным выражением на лицах держались вместе. Агапия безо всякого выражения – в некотором отдалении от мужчин.
- Мы желаем расторгнуть наш брачный контракт, - выразили свое намерение прибалты.
- Чем объясняется ваше решение? – спросила Светлана.
- Эта женщина разорила нас до основания, - пожаловались прибалты. – Нам не с чем возвращаться  в свои семьи. Мы вынуждены продлить трудовой договор. Сколько мы зарабатываем за день, столько спускаем с этой женщиной за ночь. Если мы не расторгнем союз, то вовсе останемся без штанов.
- Но вы сами  определили в договоре режим супружеских обязанностей. Почему вы его не придерживались? – недоумевала Светлана.
- Рядом с этой женщиной невозможно удержаться, - смущенно осклабились прибалты.
- Значит, это вы нарушали контракт? – не сделала им снисхождения Светлана.
- Не только, не только, - заволновались прибалты в желании отвести от себя вину. – В договоре ей было наказано крахмалить нам рубашки. Она ни разу их не крахмалила. Вместо кулинарного разнообразия она кормила нас однообразной и грубой пищей. Наши желудки страдали от  несварения. Несмотря на строгий запрет, она доила коров и приносила с собой запах фермы. Мы не переносим коровьего духа.
- Ваш внешний вид ваши жалобы опровергает, - сказала Светлана. – Вы хорошо выглядите. У вас здоровый вид, свежий цвет лица, нормальная упитанность. Думаю, ваши жены на родине будут вами довольны.
- Похоже, мы теперь будем недовольны ими, - криво усмехнулись прибалты.
   Светлана повернулась к Агапии.
- А вы, гражданка Агапия, согласны на развод?
- Согласна, ваша честь. Они мне давно надоели, - произнесла рыжая дева.
- Чем это мы тебе надоели? – спесиво вскинулись мужья.
- Похотливы, как коты, а толку с этого никакого, - вымолвила Агапия.
   Прибалты налились свекольным багрянцем. Даже под белесыми волосами выступила краснота.
- Неприлично при посторонних обсуждать интимные подробности жизни, а тем более наговаривать, - обиженно надулись они.
- Что бы я наговаривала? – заявила Агапия. – Как были вы мне мужья, то я терпела, а как разводимся, то я и говорю.
Светлана ударила молоточком и объявила:
- Граждане Петрис, Юргис и Агапия, с этой минуты ваш брачный союз расторгается!
   Петрис и Юргис покинули зал суда надутыми и сердитыми, словно сожалели о совершенном. Агапия же была довольна.
- Спасибо, ваша честь, - поклонилась она и с легким сердцем вернулась к свободной жизни.

27.

   Только к началу лета Венчику удалось уговорить схоларха Василия дать ему увольнительную в город. Василий не хотел отпускать, предчувствуя, что тот что-нибудь вытворит. Венчик уверял, что он просто погуляет по улицам, посмотрит на людей, купит мороженого и вернется. Но когда он очутился за воротами школы, то тотчас же помчался к северному выходу из города, чтобы навестить Турния, по которому соскучился и у которого после скудного школьного питания надеялся наесться мяса, а, может, и выпить что-нибудь горячительного.
   За окраинными домами, возвышавшимися над просторами как бастионы,  к городу подступало зеленое русло пастбища, окаймленное чередой рощ, лесов и перелесков, покрывавших сопки. На сочной траве раннего лета паслись похожие на зубров быки: могучие, длинношерстые, с загнутыми, как зубцы вил, рогами. В противоположном краю пастбища  среди бугристых вершин выступала лысая горушка. Над нею курился дымок, виднелась пастушья хижина, и там, должно быть, находился Турний.
   Венчик попытался пересечь пастбище, но быки его не пустили. Они грозно подступали к нему, наставляли рога, и Венчик не решился идти. Он собрал руки рупором и громко воззвал:
- Турний, брат!
- Кто меня кличет! – показался на вершине горы бородатый, кудлатый и полуголый атлет.
- Это я, Вениамин! В гости к тебе пришел!
- Ты, брат! – обрадовался Турний. – Иди скорее ко мне!
- Быков боюсь!
- Я сейчас сынишку кликну. Он тебя проведет, - ответствовал Турний и зычно позвал: - Фидий, сынок!
Ничто, кроме эха, в просторах ему не ответило. Пастух еще сильней поднажал, да так, что быки отшарахнулись:
- Фидий!
И на повторный зов ничто не откликнулось. Турний больше не стал попусту драть горло, а грозно пообещал:
- Федька, пострел, уши надеру!
   Кусты возле Венчика зашевелились. Из-за них вышел  мальчишка лет шести-семи с раскосыми монгольскими глазами, широкими скулами, вислым греческим носом и лукавым, как у бесенка выражением на плоском лице.
- Я здесь, пап, - отозвался он.
- Проведи ко мне своего дядьку, - наказал пастух.
- Ты мне дядька? – вспыхнул глазами бесенок.
- Я названый брат твоему отцу, - разъяснил Венчик.
Мальчишка состроил пренебрежительную рожицу и разочарованно протянул:
- И-и, не кровник.
- Какая тебе разница? – обиделся Венчик.
- А такая, что ты мне не дядька, а просто тятькин дружок, - авторитетно заявил мальчик.
- И что для тебя это меняет? – недоумевал Венчик.
- А то, что тятька может водиться с кем хочет, а я с тобой не обязан водиться.
- Ты что, не поведешь меня через пастбище?
- Поведу, раз тятька наказывает. Но я тебе не племянник, и никаких прав на меня у тебя нет.
- Каких прав? – не понял Венчик.
- А таких, чтоб пригрозить чем, или уши надрать, - определил мальчик.
- Уши я тебе без прав надеру, когда будет за что, - пообещал Венчик.
- А я тебе сонному ежа подложу. Вот будет потеха! – монгольские глаза мальчика хитровато заискрились.
- Федька, ты что там копаешься? – рявкнул с горы Турний.
- Веду, пап, веду! – заверил Федька и, не оглядываясь на спутника, ступил на траву луговины.
   У Федьки в руках была деревянная палица с утолщенной, как булава, головкой. Он тыкал ею в морду быкам, и те отступали, не делая попыток наставить рога. Но Венчик все равно трусил и из-за опасения, что быки поддадут его сзади, держался тесней к провожатому, чуть не наступая тому на пятки. Иной раз, при виде свирепого, из-под лобья, взгляда животного, Венчика подмывало спасительно ухватиться за Фидия, но тот даже спиной выказывал такое презрение к его трусости, что Венчик сдерживал свое намерение.
   Мальчик дошел до подножия горы и остановился.
- Дальше иди сам, - сказал он отцовому гостю.
   Испытывая перед ним неловкость, Венчик попытался исправить положение.
- Не хочешь признавать во мне родственника, так давай хоть подружимся, - предложил он.
- С чего нам дружить, ты быков боишься, - презрительно заявил Фидий и пошел от Венчика небрежной развалкой.
- Ну и сынок у тебя, -  первое, что сказал, поднявшийся на гору Венчик.
- Разбойник, - с готовностью и любовью подтвердил Турний. – Они все у меня разбойники, включая того, кто еще в люльке качается.
   Они по-братски обнялись, и Турний попенял гостю:
- Что же ты не идешь и не идешь? Я заждался уже.
- Школа отпуску не давала, - пожаловался Венчик.
Турний поднял кверху указательный палец и потряс им.
- Вот, за что я не жалую школы. Она воли лишает. Старшенький мой с боем в нее ходит. Я понимаю его, но поблажки не делаю. Пусть-ка потрудится. Не все по лесу бегать. И Апофорета моя  - сторонница образования. К тому ж,  не титан он, чтобы баклуши зазря бить. Не титан! – с горестью повторил Турний. – Мы с Апофоретою чем не пара. Детишек каждый год родим, а титанчик Арсению выпал и его женщине, которая телом с ним блудит, а душою другому принадлежит. Несправедливость судьбы. Будь у нас с Апофоретой такая удача, сколько бы мы титанчиков наплодили? Ну да, пустое дело жаловаться. Этот подвиг не каждым чреслам по силам. Мои ребятишки тоже не пальцем деланы, не дранью шиты. Не хуже титанов по лесам бегают.
   Турний в раздумье оглядывал гостя.
- Чем же мне тебя угощать? – озаботился он. -  Я печенки нажарил. Для пиршества этого будет мало. Нет, постой, у меня копченое стегно имеется и молочная водка. Погуляем на славу!
   На радости Турний так хлопнул по плечу братца, что тот присел до земли. Богатырь его подхватил и снова на ноги поставил.
Говоря об угощении, Турний упустил из виду, что у него на костре доваривается похлебка из бычьей ноги. Кроме того, второй сынишка пастуха Филипп притащил от матери корзину горячих пирожков. Так что пиршество, то и дело сдобряемое молочною водкой, вышло обильным.
   По завершении обеда Турний потребовал от Венчика исполнить эклогу. Бывший бродяга извлек из памяти песню, которую часто певали геологи. Начиналась она словами: «Выткался на озере алый свет зари…». Геологи уважали в ней есенинские стихи и всегда пели с чувством. Подражая им, Венчик тоже захотел ударить в чувство, но оно у него получилось каким-то разудало разбойным, ухарским, точно молодец, забавляясь, перед товарищами похвалялся. Однако, Турнию и песня, и исполнение нравились. Он слушал, подперевши кулаком подбородок и млея от стихотворного плетения. Когда Венчик закончил песню, Турний попросил ее повторить и продолжал слушать в той же позе мыслителя. Венчик так разохотился и так осмелел в исполнении, что в иных местах перешел на крик и от этого зафальшивил. Скрипач Янко, с крыши крайнего дома любовавшийся природой, чутким ухом уловил фальшь, а так как скрипка всегда была с ним, то он заиграл, заглушая для себя самого неточное исполнение. И заиграл с такою пронзительностью и чувством, что Венчик, устыдившись, оборвал песню и с досадою выразился:
- Ну, цыган, и тут достал!
Турний с тем же упоением слушал летящую из города мелодию. Когда Янко, наигравшись, убрал инструмент, и музыка прекратилась, пастух очнулся, приходя в себя, и примирительно сказал:
- Не обижайся, брат. Ты поешь, как можешь, а он играет –  слов нету. Его музыка душу переворачивает. И эклога, вроде бы, не печальная, а плакать охота навзрыд. Тебя, брат, я еще в другой раз  послушаю. Умеешь ты песню к настроению подобрать. На Янко, Веня, в суд ты больше не подавай. Титан – сила, а бог – совершенство. Так вот  Янко – бог в своей музыке.
   Вдруг Турний насторожился, словно увидел то, чего не было видно, и услышал то, чего не было слышно. Суровое  его лицо согрела ласковая улыбка.
- Любушка моя идет, услада сердечная движется, - проговорил он.
Венчик покрутил головой, не видно ли где Апофореты. Но на пастбище и в лесной стороне ничего нового заметно не было. Выражение нежности на лице пастуха сменилось гримасой тревоги. Он опасливо заозирался, ища глазами своих ребятишек, и, к утешению, не находил.
   Из кустов, за спинами сидящих у костра, вышла Агапия с пузатым бурдюком на спине и тяжелым узлом в руке. Турний проворно вскочил, засуетился вокруг нее, освобождая от тяжелой поклажи. Венчик, продолжая сидеть, таращил глаза в удивлении, что любушка оказалась не Апофоретой.
- Кто это у тебя? – спросила Агапия, расправляя после тяжелого груза плечи.
- Брат мой Вениамин. Он эклоги поет.
- Я тоже люблю слушать эклоги, - сказала рыжая дева, с любопытством разглядывая, бывшего бродягу.
- После, лапушка, после, - заспешил Турний, закинув себе за плечи, принесенные коровницей торбы. – Пойдем скорей в хижину, пока мои ребята тебя не увидели.
   Агапия еще раз окинула любопытным взглядом бродягу и послушно направилась к пастушьей хибаре.
- Посторожи тут. В случае чего крикнешь, - наказал Турний Венчику и последовал за Агапией.
   Оставшись один, Венчик надумал вскипятить чайку, который титаны почему-то не жаловали. И только он душевно расположился, как со стороны города послышались угрожающие крики. К пастбищу в окружении черноголовых детей бежала колоссальная женщина с грудным младенцем на руках. Быки не то, что отступали, они отшарахивались от нее и убегали вприпрыжку, освобождая разгневанной женщине широкий проход. Несущаяся фурия изрыгала непонятные Венчику и, как будто, не связанные друг с другом ругательства. До бывшего бродяги дошло, что к ним на крыльях гнева летит, предупрежденная детьми, Апофорета. Венчик подумал, что пора полундру кричать Турнию, но тот уже сам  выскакивал из убежища, на ходу заворачивая набедренный пояс. Вслед ему неслись стоны покинутой им девы.
- Братец, подмени меня возле девушки, - взмолился пастух, просительно глядя на Венчика.
- Ты что, она меня растерзает, - побелел от испуга бродяга.
- Обе они нас растерзают! – рассвирепел Турний, замахиваясь на приятеля.
  Со страху Венчик понесся прямо в пасть тигрицы и, влетев в хижину, замер как вкопанный перед корчащейся на ложе девою.
- Чего встал? Или ты не мужик? – взвыла та, видя его промедление.
 - Не знаю, давно себя не испытывал, - промямлил бывший бродяга.
 - Ну, так испытай! – приказала страдалица.
- Вы не волнуйтесь, я сейчас, - засуетился Венчик, стаскивая с нижней части тела одежду и со спасением ощущая, как под стоны страждущей девы тяжелеет и наливается силой его плоть.
   Апофорета, между тем, вбежала на холм и, увидя у костра одного Турния, с ожесточением крикнула:
 - Где эта блудница? Куда спряталась?
Из хижины донесся призывный рык.
- Ах, вот она где! На чужом ложе? Ну, я сейчас ее ублажу!
Апофорета переложила младенца на руки Фидию и устремилась к убежищу.
- Не ходи туда, там человеческий муж, - предупредил жену Турний, а на сынов прицыкнул: - А ну, брысь, отсюда, предатели!
   Ребятишки, в рассыпную, помчались с холма. Впереди летел Фидий с младшим братишкой на руках.
- Какой муж? Я только блудницу слышу! – замерла на месте, сбитая с толку женщина.
- Погоди, его тоже услышишь, - пообещал муж.
 Апофорета в нерешительности вернулась к костру. В самом деле, из хижины скоро донеслось мужское рычание. Какое-то время оба голоса ярились друг на друга, как два зверя, затем сплелись в единый вопль и, все более смягчаясь, заурчали в унисон.
- Обуздал-таки девку, - одобрительно заметила Апофорета и принялась мирно набивать трубку. – Кто ж это такой? – поинтересовалась она.
- Брат мой названый, Вениамин, - похвастался Турний.
- Человек, а не уступает титану, - восхитилась колоссальная женщина.
- Апофорета, но! – ревниво вспыхнул муж и угрожающе повторил: - Но, Апофорета!
Не обращая на угрозу внимания, Апофорета сказала:
- Пойду, погляжу на героя. Все ж таки наше гнездышко заняли.
Турний недовольно поплелся за ней.
  Войдя в хижину, они увидели Агапию, точно младенца, ласкающую на коленях любовника и приговаривающую при этом:
- Милый мой,  ненаглядный, замуж за тебя пойду.
- Только не это! – с решительностью уперся свободолюбивый бродяга.
- Но, дорогой, мы так полюбили друг друга.
- Это еще не причина, чтобы жениться.
- Меня девкой все кличут, а я матроной хочу прозываться, - уговаривала рыжая скотница.
- Мое дело какое, - пытался выпутаться из цепких объятий бродяга.
- Ты суженый мой, я чувствую это сердцем.
- У меня подобных чувствований не имеется, - отбивался Венчик.
Любовный пыл рыжей девы приобрел зловещий оттенок.
- Добром, милый, не хочешь, я неволей дело решу. У нашей любви свидетели есть. Матрона Апофорета, - с услужливым почтением обратилась она к жене Турния, - вы подтвердите, что этот упрямец обольстил меня?
- Подтвержу,  - обронила греческая женщина в желании избавиться от соперницы.
- А ты, братец, вступишься за честь девушки? – с воркующей вкрадчивостью спросила она силача. И тот, внутренне обливаясь слезами о потере любовницы, насуплено произнес:
- Вступлюсь.
- Что же ты, брат? – укорил его Венчик, на что пастух, уронив на грудь голову, виновато изрек:
- Против женщины не поспоришь. А ты, брат, может, еще будешь доволен.
- Все! – положила конец прениям рыжая дева. – Ведите нас в архонат. Мне не терпится стать законной супругой.
   Перед вечером в народное собрание к Светлане нагрянула странная компания, в которой Венчик выглядел пленником. Две огромных женщины вели его под руки, а сзади отступление прикрывал возвышавшийся над всеми силач. Венчик  под столь крепкой охраной  совсем потерялся, и только глаза молили о помощи.
Светлана восприняла эту мольбу как сигнал бедствия и приняла к сведению.
- Что угодно добропорядочным гражданам? – осведомилась она.
Вперед выдвинулся пастух и,  указывая на Агапию и Вениамина, сказал:
- Вот невеста и вот жених, свяжите их законными узами.
- Жених и невеста согласны? – спросила Светлана.
- Невеста согласна, жениха спрашивать необязательно. Он обесчестил девушку и должен жениться по понятию, - объяснил Турний.
Венчик безуспешно дернулся в цепких руках женщин и крикнул в свою защиту:
- Я не нахальничал, я исполнил желание этой дамы!
- Она девица, - строго указал богатырь.
- А хоть и девица. Я ее от неприятности спас. Она, вместо благодарности, женить на себе захотела, - доказывал Венчик.
Агапия приложила незанятую руку к груди и томно проговорила:
- Глупый, не понимает, что это и есть моя благодарность. Распишите нас, ваша честь, я очень хочу за него замуж.
- Разрешение на брак от схоларха Василия у вас имеется? – сухо спросила Светлана.
- Причем тут схоларх Василий? – вскрикнула невеста.
- Гражданин Венчик – ученик философской школы и подопечный учителя, - объяснила Светлана.
    Женщины одновременно отпустили пленника и даже отпрянули от него. Бывший бродяга оказался не только свободным, но даже отвергнутым.
- Ваша честь, он мне ничего об этом не говорил! – испуганно заголосила рыжая дева.
- Ты меня не спрашивала, - ехидно заметил ей Венчик.
- Бесчестие гражданского лица философским учеником карается для последнего тюрьмою. Совращение философского ученика гражданским лицом так же карается тюрьмою, - холодно объявила Светлана. – Давайте выясним, что на самом деле произошло: совращение или бесчестие?
- Ваша честь, ничего не произошло, - поспешила заверить Агапия. – Я влюбилась в этого человека и подумала, что было б неплохо узаконить наши отношения.
- А вы что скажете, гражданин Венчик?
- Я ничего не имею против наших отношений, но зачем же их узаконивать? – заявил бывший бродяга.
- В таком случае, - сделала вывод Светлана, - без согласия жениха и разрешения схоларха регистрация брака не состоится.
- Повезло тебе, брат, - порадовался за друга силач.
- За собою смотри, - в ответ посоветовал Венчик.
   Апофорета, чьи раскосые глаза вспыхнули тайною мыслью, взяла Турния под руку, подвела к Светлане и сказала:
- Распишите нас, ваша честь. Мы давно живем, народили детей, а регистрации не имеем.
Турний прямо оторопел от намерения своей супруги.
- Титанов мы не расписываем. Они подчиняются своим правилам, - ответила Светлана.
- Но я человек и подчиняюсь человеческим правилам, - возразила Апофорета.
- Греческая моя женщина, - обрел дар речи Турний, - зачем тебе регистрация? Разве тебе не довольно, что я признаю в тебе жену?
- Я хочу, чтобы мои дети рождались в законе, - доказывала Апофорета.
- Кто посмеет считать моих детей вне закона? – загремел Турний. – Они рождены по вечному закону природы – от мужской и женской любви! Или ты, женщина, сомневаешься?
- Я не сомневаюсь, - оробела матрона. – Наши с тобой дети зачаты в любви, но над ними нет строгости гражданского закона, и считаются они байстрюками.
- Это верно, - смутился Турний. – Наши дети с тобой не подарок. Но они таковы по родительскому наследию, а не потому, что над ними не висит гражданский закон.
- Я еще хочу ребеночка, но теперь уж законного, - с чувством выговорила Апофорета.
Ее слова привели богатыря в волнение.
- Я тоже хочу! – со слезой в голосе выкрикнул он. – И если тебе, греческая моя женщина, одной моей любви для того мало, а нужно еще соизволение закона, то я распишусь. Титаны уз не боятся! Расписывай нас, человеческая служительница, я как титан тебе говорю!
- Люди тоже уз не боятся! – запальчиво выкрикнул Венчик. – Коли на то пошло, записывай и нас, ваша честь!
- А как же схоларх? – напомнила Света.
- Он посадит меня в карцер, а потом все же выпустит.
- А я буду тайно носить ему передачи, - сияя, пообещала Агапия.
   С порога народного собрания сошли две новобрачных пары и разбрелись каждая в своем направлении.

28.

   Из цветущей, пышной телом женщины Фаина превратилась в удручающие глаз руины. Ее соблазнительные груди – арбузы вытянулись продолговатыми кабачками. Гладкая и тугая когда-то кожа обвисла тощими складками, костяк обострился, щеки запали, круглые карие глаза  захватили половину скукожившегося лица. Младенец, прозванный Гераклием, вытягивал из нее все соки. И если бы не поддержка приведенного Агапией стада коз, он бы вытянул из нее и жизнь. Человеческой женщине опасно рожать титанов.
  Вацек без содрогания не мог смотреть на любовницу, величавшуюся теперь «Великой Матерью».
- Брось кормить сына грудью. На это достанет козлиц, - требовал Вацек.
- Я исполняю долг матери, - упиралась Фаина.
- Посмотри в зеркало – во что ты себя превратила, - сердился Вацек.
- Без грудного молока Герик не будет признавать матери, - отнекивалась Фаина.
- Твой Герик и так не будет тебя признавать – нечеловеческое дитя, - твердил Вацек.
- Не понимаешь ты назначения этого ребенка. В нем человечество обрело вечность. Теперь оно не выродится, не захиреет, будет полно жизненных сил и никогда не исчезнет с лица земли, - горделиво объяснила Фаина. – Я счастлива своей миссией.
- Ну да, ты «Великая Матерь», а я рядом с тобой кто – пигмей? – жалобился Вацек.
- Ты еще один мой ребенок, первый по значению, - с нежностью сказала Фаина.
- Тогда почему ты все отдаешь ему и ничего не бережешь для меня? Где твоя любовь, где твоя ласка, где твое обалденное тело? Есть что-нибудь, что оставлено для меня?
- Душа, - проронила Фаина.
- Душа – это нечто эфемерное.
- Душа – это все.
- Тогда почему за мной не ухаживают, не почитают, не заботятся обо мне? – ныл Вацек.
- Успокойся, милый. Я с тобою и для тебя. Так есть и так всегда будет. Но и ты тоже считайся с моим материнством.
   Для Арсения же в Фаине ничего не изменилось. Она оставалась для него все так же привлекательна и желанна, а как женщина, родившая ему единоплеменника, еще и богоподобна. Однако Фаина закрыла перед ним дверь спальни, сказав, что двух титанов ей не снести. Огорченный Арсений перенес свои чувства на сына. Мальчишка платил ему ответной привязанностью и по мере подрастания все далее отходил от матери, рано признав в ней слабую женщину. Как титан, он презирал слабость и тянулся к силе. И хотя ему предстояло долгое взросление, из беспомощного возраста он вышел раньше обычного человеческого дитя. Научившись передвигаться ползком, а затем и на четвереньках, он отшвыривал со своего пути все, что мешало его движению. Фаина, если не успевала отклониться, получала ссадины и синяки. А при все возраставшей силе младенца ей грозили серьезные увечья. Вацек не решался приблизиться к малышу, но иной раз и его доставали пущенные младенческою рукой предметы. На четвереньках ребенок обследовал все пространное жилище Арсения от подвала до крыши. Увидев сверху огромный мир, он потянулся к нему, испугав Фаину намереньем спрыгнуть вниз. Вовремя подоспевший Арсений показал ему спуск по канату, и мальчишка тут же его освоил. И вообще, он словно не знал страху, то и дело приводя в трепет Фаину. Он лазил по деревьям, качался на ветвях, перепрыгивая с одной на другую. Так же, как жилище, он обследовал двор, заползая в потайные углы, и, бывало, надолго исчезал из виду, заставляя себя искать. Маленький разбойник не знал удержу в забавах, стойко перенося царапины и раны, которые на нем быстро заживали. Арсений не препятствовал проделкам сына и не беспокоился за него, предоставляя маленькому титану простор для самостоятельных действий.
   Заползя однажды в загон для животных, он высосал молоко у всех коз и после этого навсегда отказался от материнской груди. Увидев сынишку, сосущим козье вымя, Фаина в отчаяньи крикнула:
- Да он настоящий дикарь!
- Ему предстоит пройти все стадии человеческого развития. Времени ему на это хватит, - сказал ей в ответ Арсений.
- Значит, я только дикарем его и увижу, - сокрушенно проговорила Фаина, имея ввиду краткость человеческой жизни. С этого момента она стала подумывать о бессмысленности своего «великого материнства».
    «Я его родила, но, по сути, я для него чужая. Он не признает ни моей любви, ни ласки и всеми силами отталкивается от меня. По-настоящему, мой ребенок – Вацек. Он ни минуты не может обойтись без меня и моей заботы. И чем дальше, тем больше от меня зависит и во мне нуждается».
   Размыслившись так, Фаина перенесла материнскую нежность и ласку на Вацека, отчего он сделался еще капризней и требовательней. А Гераклий, когда встал на ножки и побежал, еще дальше отодвинулся от матери, еще более одичал к удовольствию отца и других греков.

29.

   Настырная в своем  намерении цыганка заманила таки юного Тампала в расставленные для него сети. На одном из весенних празднеств она звоном бубна увлекла юношу в рощу и там открыла для него дары любви. Обезумевший в наслаждении девственник издал такой сладострастный вопль, что тут же сбежались титаны и застали любящуюся пару на месте преступления.
- Что ты наделала, окаянная женщина! – закричали они. – Ты убила нашу надежду, нашу мечту! Ты загубила нам гения!
- Я открыла вашему полиглоту то, чего он еще не знал, - гордо ответила Ада.
- Рано ему еще было вступать на любовный путь, - осудительно проговорили титаны.
- Я теперь муж, как и вы, - заносчиво оповестил юноша.
- Ты не муж, ты испорченный мальчишка, - покачали головами титаны.
- Я пойду за него замуж, - вступилась за юношу Ада.
- Это невозможно, - отвечали титаны. – С ним ты не станешь матроной.
- Она будет моей нимфой, - заявил Тампалий.
- Беспечность и баловство портит юношу и не закаляет в нем  мужа. Мы лишаем тебя всех празднеств и развлечений. Отправляйся в храм знаний и оставайся там под присмотром Библия. А ты, распутная женщина, за порочное свое действо будешь заточена в темницу, - постановили титаны и, не теряя времени, разлучили влюбленных.
   Ни добротой, ни строгостью, ни пониманием, ни беседою Библию не удавалось вывести мальчишку из состояния потрясения. Он не усваивал знаний, не слушал учителя, весь ушел в себя, замкнувшись на своих мыслях. Чтобы юный отрок окончательно не повредился умом, Библий вынужден был выпустить его на волю. Тампалий помчался к темнице, где была заточена цыганка, и гепардом взвыл у ее оконца. Ада вторила ему из глубины подземелья. Но ее воплей никому, кроме Тампала не было слышно, а его рык разносился по всей округе. Одна гетера пожалела юношу и повторила с ним любовь, которую он получил от цыганки, дав тем самым  понять, что то же самое ему способна  дать любая женщина. 
   С той поры Тампал перестал реветь у оконца темницы и принялся волочиться за всякой приглянувшейся ему женщиной. Дело дошло до того, что однажды, не поглядев на венок девственности, он помчался за невинною девой. Та подняла такой визг, что сбежавшиеся титаны укротили юношу тем, что посадили в темницу, лишил книг и заставили плести корзины. Тем он и успокоился.

30.

   Заговор Фарида, наконец,  вызрел до готовности, и ему был намечен  срок исполнения. Заговорщики выбрали день патриархального праздника титанов, который они справляли за городом, вдали от посторонних глаз. Это значило, что никого из них в городе не будет, и сторожить хранилище останутся  запоры и рубиновый глаз. Против крепких запоров у заговорщиков имелись дубликаты ключей. Их выковал кузнец Юрий с оригинальных ключей Арсения, которые по настоятельной просьбе Вацека выкрала у титана Фаина. Против глаза было заготовлено свинцовое веко на мощнейших присосках. Его так же отлил кузнец Юрий по заказу своего друга Рената, не задаваясь вопросом и не спрашивая, для чего это тому нужно. Ренат, идейно и материально подготовивший заговор, участвовать в нем отказался и даже своей доли не выговорил, предусмотрительно держа себя в стороне, чтоб не обидеть Рашиду.
    За сокровищами должны были идти Фарид, жаждавший несметных сокровищ, Вацек, обиженный на титанов за то, что, величая его «бриллиантовым горлышком», они не подарили ему ни одного бриллианта, цыган Янко, так же обиженный на титанов за не достойное его талантам вознаграждение, и гранильщик Николай, побуждаемый алчностью своей жены Лидии.
   Вечером, накануне назначенного дня, домой к Светлане явилась Фаина, в черной накидке, трагично-печальная, словно горькая вдовушка. Светлана после работы была по-домашнему, без венца на голове.
- Что с тобой? – удивилась она траурному наряду подруги.
- Я теряю Вацека! – пролила та на приятельницу частицу своей тревоги.
- Что с ним? Он заболел? – испугалась за подругу Светлана.
- Он заболел бриллиантовой славой. Это неврастения и очень сильная. Его должны славить на каждом углу и осыпать бриллиантами. Раз этого не происходит, он подавлен и оскорблен. Я ничем не могу его успокоить, - говорила Фаина.
- Ты скажи Арсению, - посоветовала Светлана, недоумевая, почему в доме хранителя сокровищ кому-то не хватает драгоценностей.
- Ты же знаешь, что в иных вопросах титаны не понимают людей, а люди – титанов, - принялась объяснять Фаина. – Для титанов сокровища, все равно, что для людей в закромах картошка. Есть картошка – переживем зиму, нет – погибнем с голоду. А талант, по их мнению, - это дар, которому нет ни цены, ни эквивалента. Он наполняет чувства, несет наслаждение, радость и награждаться должен тем, что дает ответную радость. Это могут быть цветы, плоды, вина, но ни в коем случае не картошка. Титаны презирают людей за их слабости к драгоценностям. А люди не понимают, почему титаны, щедрые на многое, так скупы на драгоценности. Сколько я ни пыталась, мне не удалось сблизить плоскости мышления моих мужчин. А завтра может случиться непоправимое.
- Что может случиться завтра? – спросила Светлана.
- Они пойдут за сокровищами титанов? – таинственно прошептала Фаина.
- Но титаны об этом узнают! – предостерегающе вскрикнула Света.
- Они будут на празднике.
- Все равно узнают.
- До сих пор не узнали. Заговорщики сумели держать свои мысли в узде. Им бы только выйти из подземелья, а дальше на машинах они домчат до границы полиса. За чертой полиса титаны бессильны. Но Вацека я так или иначе теряю. Не представляю, как он будет без меня в большом мире! Я умоляла его бежать вместе, но он хочет, чтобы я приехала позже.
- Ты бросишь Гераклия? – поразилась Света.
- Герику я не нужна. Титаны отцовские, а не материнские дети. Мой настоящий ребенок – Вацек. Его я должна спасти.
   Светлана отошла к своему рабочему платью, повешенному ею на плечики, и взглянула на приколотую к нему стрекозу. Рубиновые глазки на брошке воспаленно горели.
- Ты хочешь, чтобы я предотвратила заговор? – вернувшись, спросила она у подруги.
- На остальных мне плевать. Лишь бы Вацек не пострадал, - произнесла Фаина.
- Хочешь, я завтра встречу их и не разрешу делать то, что они задумали сделать? – предложила Света.
- А, может быть, у них все получится? – с надеждой проговорила Фаина.- Титаны так самоуверенны. Их не мешало б нащелкать по носу. А Арсений попросту глуп. Я у него из-под носа ключи выкрала. Он даже этого не заметил.
- Арсений без ума от тебя и от этого слеп. Его можно провести, остальных – нет. Кроме того, здесь затрагивается вопрос чести. В этом отношении они особенно щепетильны. Так что у заговорщиков ничего не получится. Спасай своего Вацека. Не пускай его с ними. Или я сама к ним выйду и не пущу, - сказала Света.
   Фаина уныло опустила голову.
- Я думаю, мы обе их не остановим. Родившуюся идею ничем не сдержать. Не они, так другие пойдут. И людям, и титанам неизбежно придется столкнуться с этим. Вдруг люди их перехитрят. Я все-таки на это надеюсь. На Арсения я тоже надеюсь. Ради меня он защитит Вацека. И на тебя, Света, надеюсь, что ты его на суде выгородишь.
- Я служу людям, а не титанам, - сказала Света. – Но суда может и не быть. Титаны в гневе теряют самообладание.
- О, мой Вацек! – простонала Фаина.
- Отговори его завтра идти, - посоветовала Света.
- Наши отношения построились так, что не он меня, а я его слушаю, - призналась Фаина.
- Тогда молись за его спасение, - ничего другого не смогла предложить Света.

31.

   На древнее тожество, как на военные сборы, каждый титан должен был явиться в обязательном порядке. Даже Тампала на время титаний выпустили из темницы. Арсений принес на плечах сынишку. Гераклий и сам уже резво бегал, но за взрослым титаном угнаться еще не мог. Праздник этот как бы возвращал цивилизовавшихся титанов к их первобытным корням, представляя собой череду игрищ и состязаний в древних умениях. На титании не приглашались артисты, не мелькали среди дерев нимфы, не присутствовали среди гостей архонты и иные почетные граждане города. Титаны прятали свой праздник от посторонних глаз и все на нем делали сами. Венчик оказался единственным из людей, кого титаны допустили в свой круг, как породнившегося с ними мужа титанессы. Но на этот раз при всей своей неприхотливости и общительности бывшему бродяге никак не удавалось подстроиться к празднику и естественно в него влиться. Он не мог и не пытался вместе с титанами  бегать и прыгать, метать копья и диски, стрелять из лука, плясать их древние танцы. Он даже не осмелился, как они, обнажиться, чтобы не выказать перед ними своего неспортивного тела, и сидел на празднике в семейных трусах и майке. Зато как зритель и болельщик он очень старался  обратить на свою персону внимание. Однако же, занятые игрищами титаны не замечали его зрительской ретивости. Венчик не обижался на них до тех пор, пока набегавшиеся и напрыгавшиеся греки не принялись поедать зажаренного на костре быка, а свояка на  трапезу не позвали. Тут Венчик не выдержал, вскочил на ноги и трагическим голосом  возопил:
О, прекрасный, чарующий чрево мосол!
Мне тебя не дают. Я печален и зол!

Умиленный его декламацией Турний поспешил к  другу с головней мяса и амфорой вина.
- На, брат, услади себе чрево, а потом складным речением услади наши души.
- Если не усну, - пообещал Венчик, берясь за угощение.
   Мяса на мосоле и вина в амфоре было больше, чем человек может съесть и выпить зараз, но Венчик в своих способностях не сомневался. Он пиршествовал, лежа на зеленой травке. Рядом, на полянке, положив руки  друг другу на плечи, то шеренгой, то, свертываясь в кружочек, плясали титаны, все более и более убыстряя темп танца. Пастух Турний подзадоривал пляшущих игрой на сиринксе, дуя  во всю мощь богатырских легких, и сам при этом приплясывал. Перед Венчиком мелькали упругие спины, крутые зады, бугрящиеся икры танцующих сверхчеловеков. Бывший бродяга блаженствовал, ощущая себя таким же вольным, как и они, существом. После отсидки в карцере, Василий выгнал его за ворота школы как не соответствующего семейным своим состоянием безбрачному устою учебного учреждения. Агапия, в безмерной к нему любви, притесняла супруга только ночью, предоставляя день в полное его распоряжение. На радости Венчик вернулся к бродяжничеству. Исходил полис вдоль и поперек, не переступая при этом его границ, которые не переступались им исключительно из-за их невидимости. В блужданиях по лесам, полям и лугам  неожиданно дал  о себе знать навык, вколоченный в него схолархом Василием, побуждавшим школяров выражать свои наблюдения складной речью. Рифмы, правда, к разжалованному ученику уже не сбегались, да он и не звал их, а летели  слова обыкновенной речи, прозываемой прозой. И летели с такой назойливостью, что Венчику для облегчения души пришлось завести тетрадь и вносить в нее впечатления от увиденного. В своих путешествиях он забредал по пути к Турнию и читал ему вслух внесенные записи. Пастуха до слез трогали  незатейливые заметки друга. К примеру, тот читал:
   «В зарослях травы, на лесной опушке повстречал я хоровод  незабудок. Голубенькие цветки, как девчонки,  разглядывали  меня с пытливым и вопросительным любопытством. Небесные их глазки как будто спрашивали меня о чем-то для них очень серьезном.  На всякий случай я  им представился и пообещал не задеть нежной их красоты. Но они продолжали смотреть на меня все с тем же неотступным вопросом.  Я долго потом  над ним размышлял, перебирал в голове различные ответы и  никак не мог остановиться на каком-то одном. Если они спрашивали меня, что я за человек, то я и сам о себе этого  не знаю».
   Турний, выслушав чтение, громко смеялся, ударял себя по колену и говорил:
- Ты не знаешь, какой ты человек, а я не знаю, - он ударял себе по груди, - какой я титан. Брат Вениамин, напиши обо мне, чтобы я узнал о себе.
- Напишу, когда в настроении буду, - обещал Венчик.
Ему хотелось показать  записи Библию, но жаль было расставаться с тетрадью. Он всюду носил ее с собою. И сейчас она была с ним и ждала заветного своего часа.  Душа Венчика праздновала, а тело блаженствовало. Никогда он не обижался на свою жизнь, а сейчас был просто без ума от нее за то, что вознесла его на вершину счастья.  Ничего лучшего уже не было ему нужно, только бы навсегда удержать в себе охватившее его благостное состояние. Наверно, и в правду был он  истинным баловнем судьбы, потому что и это его желание  осуществилось. И уже не в тетрадке, а в небесной выси пела и ликовала его душа с радостной легкостью выпрыгнувшая из бренного тела, запечатлев на его устах улыбку приятного расставания. Только и осталось недоделанным у бродяги в  жизни -  несъеденное мясо, недопитое вино и не нанесенная  в тетрадку запись о том, как было приятно жить.

               


32.

   Четверо заговорщиков в темных плащах с капюшоном крались по стеночке в подземном туннеле. Первым двигался гранильщик Николай. Как самый высокий и сильный, он должен был накинуть на око свинцовое веко. За ним пробирался Фарид. На расстоянии от них, чтоб ненароком ни привлечь внимание глаза, осторожно переступали  Янко и Вацек. По счастью, страж пребывал в задумчивости, втянув внутрь себя луч взгляда.
   Подобравшись насколько возможно ближе, Николай точным движением накинул свинцовый панцирь  на око. Фарид быстро  включил шахтерскую лампочку на шлеме и помог гранильщику присосать веко намертво. Подбежавшие с фонарями Янко и Вацек прибавили в подземелье свету. Фарид открыл ключами запоры, и заговорщики ступили в хранилище.
   Фонари осветили сводчатый, словно пещера, чертог с чередами ларей, наполненных драгоценными каменьями, сложенных отдельной породою  в каждый из сундуков. Под наведенными на них лучами минералы искристо вспыхивали, переливчато сияли, дымчато мерцали, отбрасывая от  себя радужное свечение. Над сапфирами туманилось синее облачко, над изумрудами – зеленое, над рубинами – кроваво-красное, над бриллиантами – ослепительно белое. Заговорщики пораженно замерли перед сокровищами, казалось, собранными сюда со всей земли. Янко в экстазе расчехлил скрипку и заиграл славицу невиданному доселе богатству. Его товарищи быстро пришли в себя и, не теряя времени, бросились к ларям. Фарид без разбору горстями хватал камни  из каждого сундука и ссыпал их в холщевую сумку на широкой лямке, перекинутой через плечо. Николай выбирал камни, выигрышные для огранки и прежде, чем отправить в распахнутый саквояж, внимательно их рассматривал. Вацек склонился над ящиком бриллиантов, отыскивая минерал, равный в диаметре   его певческому горлу. Найдя достойное соответствие, Вацек сунул находку в карман и, ничего уже не ища и ничего больше не касаясь, направился к выходу.
- Янко, торопись! – крикнул он по пути другу, но тот упоенный игрою, его не услышал.
Следом с переполненной сумкой бросился к выходу Фарид. Закопавшийся Николай перестал загружать саквояж и тоже побежал вон.
   Глаз изнутри сражался с пленившим его веком. Панцирь сотрясался, и свинцовые капли падали на землю. Увидев это, Фарид поднажал в беге, обогнал Вацека и первым понесся по коридору. Вацек поспешал за ним. Не очень прыткий Николай заметно отставал от них с тяжелым саквояжем. В распахнутой пещере, не приходя в себя, самозабвенно играл Янко.
   Глаз расплавил, наконец, веко  и лучом вырвался наружу. В ярости он полыхнул  в раскрытую  дверь  хранилища, обуглив играющего цыгана. Затем  направил пику луча на бегущих по коридору, настиг Николая и насквозь его пронзил. Вацек успел уже завернуть за угол, но споткнулся в поперечной галерее и упал. Луч выпыхнул из туннеля, растекся в широком зале туманом и овеял горячим дыханием распростертое на земле тело Вацека.
   Петлявший по коридорам Фарид, был уже далеко от ярости глаза. Он беспрепятственно выбрался из подземелья, но дальше бежать не смог из-за отяжелевшей вдруг сумки. Он спрятался за валуном, пытаясь стащить с себя давившую его лямку. Но она не поддавалась, все туже и туже стягивая его петлею. Сумка, между тем, становилась все тяжелее и тяжелее и от тяжести начала уходить под землю, таща за собою Фарида. Он пробовал оборвать лямку, но она не поддавалась, а сила притяжения земли была мощнее Фаридовой силы сопротивления. Через мгновение за валуном не осталось ни сумки, ни ее хозяина, ни малейшего признака, что они там были.

                33.

   Арсений внес в дом едва живого Вацека и брезгливо скинул его на ложе. Испуганная и в то же время обрадованная Фаина принялась над ним хлопотать. Когда она стаскивала с него закоптившуюся одежду, из кармана выпал и закрутился на месте большой бриллиант в форме диска. Покраснев, Фаина со страхом покосилась на Арсения, но тот презрительно отвернулся. Это успокоило женщину. Когда на третий день Вацек пришел в себя, он сразу спросил:
- Где бриллиант?
Голос его прозвучал скрипуче, мертво и незнакомо для Фаины. Она приписала это пережитым им страхам.
- Цел! – обрадовался Вацек, приняв в руки прозрачный минерал, но тут же беспокойно воскликнул: - А что с моим голосом?
- Ты, возможно, охрип, - попыталась успокоить его Фаина.
- Я не охрип, - капризно заявил Вацек.
Находившийся в комнате Арсений неожиданно проронил:
- Ты променял голос на бриллиант.
- Я не менял! – ужаснулся певец. – Я взял соответствующее моему таланту.
И вдруг, с ясностью осознав случившееся,  он с диким криком отшвырнул от себя бриллиант:
- Отдайте мне мой голос!
- Поздно, - ответил Арсений.
Фаина на коленях подползла к титану и, цепляясь за его одежду, взмолилась:
- Арсений, верни ему голос!
Она не требовала, как было всегда, а униженно просила.
- Это невозможно, - покачал он головой.
- Ради меня и сына, - стонала Фаина.
- Ради тебя и сына я сохранил ему жизнь. Все остальные мертвы. Но и его тоже не будет в полисе. Братья  изгоняют бесчестного  певца, - сказал титан.
- Я уеду с ним, - проговорила Фаина.
- Как Великая Матерь ты неподсудна. Обвинения тебя не затрагивают.
- Все равно  уеду. Я не брошу его в беде.
- А сына ты бросишь?
- Брошу! – не раздумывая, решила возмущенная женщина.
Лицо Арсения опечалилось; он понял, что разубеждения не возымеют силы.
   Тело гранильщика Николая не выдали жене, а отправили в крематорий. Титаны не признавали захоронений в землю. Лидия в одиночестве прощалась с мужем. У нее не нашлось для него ни единого доброго или утешительного слова. С ее губ слетали только упреки в том, что бесполезно сходил, в том, что ничего не принес, в том, что оставил ее без защиты. При этом в ее сердце не шевельнулось вины, что именно она толкнула супруга на смертельное предприятие.
   Опаленного скрипача Янко титаны превратили в скульптуру. Они натерли его тело каким-то снадобьем, отчего оно стало крепким и гладким, как черное дерево. Лицо статуи хранило задумчиво- вдохновенное выражение. Янко будто бы продолжал играть, и в иных случаях его музыка действительно звучала. Поэтому статую скрипача прозвали «Живой статуей». Увы, сойти с постамента или опустить скрипку она не могла.
   Тело Фарида нигде не нашли. Оно исчезло бесследно. Подземный курьер Эгий наткнулся в одном из тоннелей на холщевую сумку, наполненную драгоценными минералами. Вместе с Арсением они разнесли камни по ларям, откуда они и были когда-то взяты.
   Философу и бродяге Вениамину Венчику в знак братской дружбы и товарищеского признания титаны устроили пышное погребение. Они возвели над бренными его останками высокий костер. И пока вместе со струйкой дыма  улетал ввысь легкий дух непокорного философа, преданная мужу Агапия стояла возле огня на коленях, воздав к небу руки, и в нескончаемой славице возносила умершему благодарность за любовь, за супружеское счастье, за подаренное материнство. На самом же деле ей хотелось по-бабьи выть с горя, но она ни единым жестом, ни единым звуком не смела омрачить светлой памяти дорогого усопшего иль потревожить безмятежному вызреванию плода под ее сердцем. Предчувствие, что это должна быть девочка, наполняло ее несказанной признательностью к дорогому супругу, который, по счастью, был человеком, умеющим дарить женщинам дочерей, а не титаном, производящим исключительно мальчиков.
   После ритуала прощания титаны справили  по Венчику веселую тризну с игрищами, песнопением, плясками и обильным пиршеством.

                34.

   После того, как грабители хранилища погибли, а Вацек был жестоко наказан, начались суды над теми, кто хоть как-то был причастен к заговору.  Разбирательства вели архонты во главе с Мироном. Представшая перед судом Рашида сумела доказать свою непричастность к заговору брата и еще нашла доводы для защиты Рената. Он публично покаялся, обещал искупить вину честным служением городу своим мастерством и умением. Кузнец Юрий тоже повинился и поклялся не принимать к исполнению сомнительных заказов. За него ретиво хлопотала жена Тамара. Обоих мастеров за их высокое искусство на первый раз простили.
   Лидии, вдове гранильщика Николая, как неработающей, не имеющей детей и самолично направившей мужа в подземелье, грозила высылка из полиса. Уезжать ей очень не хотелось, и она, как могла, умолила архонат оставить ее в городе. Ей предписали в течение нескольких дней выйти замуж. И вот, сияя, как только что отчеканенные монеты, к Светлане снова заявились прибалты. Они галантно и торжественно вели под руки новую невесту. Ею была Лидия. В отличие от своих женихов она не сияла медным грошем и при составлении брачного договора неуступчиво выторговывала себе привилегии, оборачивая дело так, что не она обязана их обслуживать, а они должны ее всячески обихаживать, задаривать подарками и чтить как принцессу. И, странное дело, женихи уступали. Когда договор был обговорен и подписан, и Светлана поздравила брачующихся с заключением супружеского союза, новоиспеченные мужья одновременно нанесли поцелуй в щечки своей единственной женушке. Лидия это им великодушно позволила, не отозвавшись, однако, ни для одного из них ответной взаимностью. Но когда они игриво намекнули о первой брачной ночи в полном составе супружеского союза, она категорически возразила:
- Не будем нарушать регламента даже для первой ночи. Только один из вас и строго по жребию.
Новоиспеченные мужья издали вопль отчаянья, обещавший остаться не единственным в их супружеском счастье. Лидия взяла обоих мужей под руки и по-хозяйски повела к выходу.
   Фаину,  как Великую Матерь, охраняемую правом неприкосновенности, не судили, но с ее решением покинуть город вместе с бывшим певцом Вацлавом согласились. Она лишь попросила отложить их отъезд до полного выздоровления пострадавшего. Перед отъездом Фаина не постеснялась свозить на коляске  больного  Вацека в Народный дом к Свете и  заключить с ним законный брак, записавшись на его фамилию. Арсений принял ее поступок как очередную обиду и окончательную для себя отставку. Единственное, что ему удалось, это уговорить Фаину не возвращаться в бывшую квартиру Вацека, а до отъезда жить в его доме. Этого желал и ставший официальным муж Вацлав, которого устраивало проживание в доме отвергнутого соперника.
   Светлана ни на одном из судебных разбирательств не присутствовала. Архонты вели их в закрытом режиме. Но день ото дня она чувствовала приближение суда чести над нею. Она это видела по умирающей ветви, которой овеял ее безбрачие верховный титан,  и по отечески ласковому вниманию к ней Мирона, которое больше напоминало обращение с неизлечимо больным. Она понимала, что с нее снимут венец, а вместе с ним и полномочия служительницы Совета достойных. После чего ей придется уехать из города. Она ни в чем не раскаивалась и ни о чем не жалела. Ей даже хотелось вернуться в большой мир. Не то, чтобы ей тут надоело, а просто сделалось тесно. Ее не пугало и то, что в  большом мире она, скорее всего, затеряется и не сложит судьбы, зато будет вольна в своих действиях. Не означает ли это, что венец безбрачия отягощает ее? Да, конечно, он охладил ее чувства, заставил забыть, что она такая же женщина, как подруга Милочка, как Фаина, как цыганка Ада, бросившая всю себя на алтарь любви. Неужели и ей, совершившей столько брачных обрядов, скрепившей столько брачных союзов, самой захотелось любви?  Да, она желает ее. Вопрос с кем и к кому, к сожалению, закрыт для нее, словно венец безбрачия стягивает не только голову, но и сердце. Возможно, когда она снимет его с головы, и сердце ее поведет себя по-другому.
   Но пока венец на ее голове, она должна завершить  обязывающие ее дела. И, прежде всего, вытащить из темницы Аду. Через Мирона, через Бория, через ходатайство перед Мефодием она добилась освобождения цыганки. В венце для торжественных церемоний, в белых одеждах жрицы, как сама чистота и праведность закона, Светлана вместе с Борием отправилась в темницу. Всю дорогу она мучалась мыслью, как рассказать Аде о Янко, подбирала в уме смягчающие слова. Ада в бурной радости бросилась Светлане на шею. Известие о своем освобождении  приняла отчужденно, только спросила:
- Тампал тут сидит?
Получив утвердительный кивок, спросила дальше:
- Можно его увидеть?
Светлана вопросительно посмотрела на Бория. Тот разрешающе кивнул и повел их в темницу юного узника. Цыганка, пылавшая одной мыслью, - увидеть любимого, не вспомнила о брате, и у Светланы не появилось повода сообщить ей о Янко.
   Когда отодвинули запоры, Ада с такой горячностью влетела в камеру к заключенному, что Тампал до этого смиренно плетший корзину, сразу не понял, что за вихрь ворвался к нему. Узнавши возлюбленную, он признательно похлопал по обнимавшим его рукам, и оба они страстным поцелуем скрепили встречу. Светлана и Борий почувствовали неловкость своего присутствия при свидании влюбленных. Ада повернула к ним голову и решительно объявила:
- Теперь вы никакими силами не оторвете меня от любимого. Я остаюсь в заточении, буду плести с моим мальчиком корзины, читать его книги, делить с ним еду и ложе. Ты согласен, любимый?
- Да, моя нимфа, - радостно подтвердил отрок. В заточении он заметно повзрослел, но не под влиянием времени, которое было над ним менее  властно, чем над людьми, а под воздействием одиночества и размышлений.
- Нет, не нимфа, не наложница и, тем более, не гетера! – вскричала цыганка. – Я хочу обладать тобой как жена. Ты готов на это, любимый?
- Да, мое счастье, - подтвердил вспыхнувший страстью юноша.
   Ада взяла его за руку и обратилась к Светлане:
- Пожени нас, подруга?
- У меня нет с собой книги регистрации.
- Ты словами нас пожени, а запишешь потом, - убеждала цыганка.
Светлана в сомнении глядела на незрелую пару, в которой семнадцатилетняя невеста была старше тысячелетнего жениха. Это напомнило ей Фаину и вечного младенца Вацека.
- Представляешь свое будущее? – спросила она у Ады. – Всю жизнь будешь возиться с ребенком, который фактически никогда не вырастет.
- Я готова к этому? – гордо и самоотверженно заявила цыганка. – Сначала я ему буду возлюбленной, потом женой, потом матерью и всегда буду любить душою и сердцем.
- Любить, … - томно повторил юнец, страстно сжимая руку возлюбленной.
- А вы, юноша, согласны сочетаться браком со своею возлюбленной? – обратилась к Тампалу Светлана.
- С огромным нетерпением. Свершайте скорее обряд, - простонал он.
Светлана посмотрела на Бория.
- А что тут поделаешь? – развел он руками. – Их несет друг к другу, как корабли в бурю. Пусть пьют свое счастье пополам с горечью.
   Светлана приняла официально-торжественную позу и церемониально провозгласила:
- Юные граждане Титанополя Тампал и Ада! Вы избрали друг друга женихом и невестой и обоюдно изъявили желание вступить в брачный союз! Я безбрачная жрица архоната Светлана в присутствии свидетелей, полноправных граждан полиса, титана Бория и тюремного смотрителя Никифора объявляю вас мужем и женой! Скрепите ваш союз поцелуем.
Новобрачные так припали друг к другу, что присутствующим при обряде сделалось очевидно, что окончания поцелуя им не дождаться. С сознанием исполненного долга они покинули  свадебное помещение молодых. При этом тюремный страж Никифор не задвинул за собою засовы. Брачные узы освобождали влюбленных от уз тюремных.

35.

   Суд над Светланой завершал собою процессы по делу покушения людей на сокровища титанов. И в большей степени, чем предыдущие суды, был закрытым. На нем присутствовали архонты во главе с Мироном и титан по связям с людьми Борий. Светлана предстала перед судьями  с той же торжественностью в одежде, с какою ходила в темницу к Аде. Она знала о своей участи, была готова к ней, но сдавать чести не собиралась.
   Ей предъявили обвинение в том, что, зная о заговоре, она не предприняла действий по его предотвращению. Светлана признала вину, но следом невозмутимо добавила, что в содеянном не раскаивается. По скамьям, где сидели архонты, пробежал возмущенный шорох. Мирон, занимавший председательское место, уставил на жрицу пронзительный взгляд.
- Служительница закона не раскаивается в попустительстве  умышленного злодеяния, - это раз, и в гибели людей, чьи жизни своим вмешательством могла бы спасти – это два? – громогласно удивился он.
- Не раскаиваюсь, - повторила Светлана. -  В моем понимании, они имели право испытать себя в смертельной опасности, как я имею право на то же самое здесь, перед вами. То есть честно и искренне высказать истинные свои взгляды и убеждения.
- Этим ты рассчитываешь на снисхождение? – сухо вопросил Мирон.
- Нет, ваше степенство. Мое признание скорей усугубит мое наказание, но я должна высказаться, чтобы восстановить свою честь и честь погибших.
- Честь погибших? – удивленно переспросил Мирон.
- Да, ваше степенство. У погибших была своя честь, свое достоинство и свой мотив преступления, - спокойно утвердила Светлана. – Их действие можно рассматривать как вполне обычную погоню за скорым обогащением. Но человечество все века и тысячелетия своего существования стремилось к обладанию сокровищами. И не всегда этот поиск и эта погоня оставались только лишь преступлением. В них человечество дерзало, совершало подвиги и открытия, раздвигало научную и техническую мысль и тем самым толкало жизнь вперед. Я полагаю, что люди потому и смертны, что каждым своим поколением  освежают неуемные силы свои и желания и тем не дают миру застыть на месте.
   Говоря это, Светлана чувствовала себя под прицелом  лучей, тянувшихся к ней из рубиновых подвесок на груди архонтов и окрашивающих ее белую одежду в кроваво-красный цвет. Рубиновые глазки ее броши, как могли, отражали это пристальное внимание, уступая в силе, но не в упорстве и тем поддерживали хозяйку в ее противостоянии архонтам, пытающимся с помощью лучей - разведчиков заглянуть в глубину ее мыслей и чувств.
- Ваше степенство, уважаемый суд, вы хотите знать, не мучает ли меня совесть за гибель заговорщиков? Нет, не мучает, как не мучила бы за то, что я не стала на пути идущего на войну солдата.
- Не надо путать ратный долг со злоумышлением, - осудительно перебил ее выступление Мирон.
- Я не путаю, я, ваше степенство, сопоставляю, - сказала Светлана и продолжила речь. – Одновременно с заговорщиками покинул мир философ Вениамин Венчик. Смерть настигла его на вершине житейского благополучия, когда не нужно стало в обеспечении себя ловчить, плутовать, приспосабливаться к обстоятельствам, клянчить. Он получил все, чего можно было себе  желать: спокойное и уверенное довольство, заботливую жену, покровительство сильных. Даже схоларх Василий потерял над ним власть. Ничто больше не донимало философа и вместе с тем не побуждало к действию. Без счастья он как-то жил, а без поступка прожить не смог. В том же самом я вижу опасность для всех людей полиса. От чрезмерной опеки титанов они утратят способность к самостоятельному действию и перестанут развиваться в последующих поколениях. Вот, почему я не остановила заговорщиков. Они собирались совершить поступок.
- Жрица долга, чести и справедливости оправдывает преступление? – холодно вопросил Мирон.
- Нет, ваше степенство, преступление я не оправдываю. Я стою за  самостоятельное действие человека.
- У нас не анархия, а правопорядок, который должен удерживать от  противоправных действий, как людей, так и титанов. Прискорбно, что служительнице закона это непонятно. А может быть ей вовсе противопоказана высокая миссия жрицы? – обратился Мирон не столько к Светлане, сколько к архонтам.
   По скамьям старейшин побежало движение, выразившееся сначала в беспорядочном, а потом и в слитном гудении голосов, дружно произносивших одно-единственное слово:
- Недоверие! Недоверие! Недоверие!
Мирон стукнул молоточком, призывая архонтов к порядку.
- Скажи нам, жрица, как бы ты осудила заговорщиков?- обратился верховный старейшина к Светлане.
- Я бы признала их виновными и приговорила бы по степени их вины к разным срокам тюремного заключения, но жизни бы не лишала, - ответила та.
- А как бы ты осудила себя, справедливая и совестливая жрица? – обратил он на нее испытующий взгляд.
- Я бы приговорила себя к развенчанию и изгнанию из полиса, - медленно выговорила Светлана.
- Я знал, девочка, ради истины ты не пожалеешь себя. А теперь за твою искренность не пожалеют тебя, - не удержался Мирон от отечески грустного замечания.
   И действительно, начавшиеся судебные прения были похожи на побивание грешницы камнями. Каждый из выступающих архонтов упражнялся в красноречии. Некоторые до того распалялись, что требовали для обвиняемой чуть ли не смертной казни. Большая же часть высказывалась за развенчание и изгнание из полиса. И все вместе видели преступление не столько в поступке, сколько в образе  мыслей жрицы.
   В заключительном слове Светлана сказала, что признает справедливым любой приговор в отношении себя.
   Большинство старейшин бросили в урну черные, обвинительные, шары. Только Мирон и еще несколько архонтов бросили белые – оправдательные.
Жребий свершился. Прямо в зале суда Светлана сняла с головы венец безбрачия и передала его Мирону. Отцепила брошку, чтобы вернуть Борию, но тот воспротивился.
- Оставь себе. В большом мире она тебе послужит, - сказал он ей.
Далее бывшая жрица  скинула белое облачение, под которым открылось в пестрый цветочек платье, бьющее в глаза яркостью красок.
   Избавившись от атрибутов власти, Светлана, словно избавилась от должностного величия и строгой официальности. Архонты узрели перед собой молоденькую, незатейливого вида девчонку, ради наказания которой они только что ломали словесные копья, и  у которой еще убеждений-то никаких не должно быть. В смущении они подались к выходу.
- Ну вот, девонька, ты  свободна для совершения самостоятельных поступков. Иди и делай, что тебе вздумается, -  не то с сочувствием, не то с лукавинкой напутствовал ее Мирон.

                36.

   Уезжать Светлана сговорилась вместе с Фаиной и ее драгоценным Вацеком. Он, хоть не отошел еще от потрясения, но к перевозке уже был пригоден. Накануне отъезда Светлана  пошла навестить и проститься с Милочкой, дружба с которой к этому времени охладела. Она была в том же цветастом платье, привлекающем взгляды прохожих. К удивлению своему Светлана почувствовала себя в положении прежней Милочки. Правда, у нее нет, как у подруги, небесных глазок и опахивающего веера ресниц. Зато в ней зажегся невидимый фонарик, который притягивает к себе мужское внимание. И если Милочка ждала счастья на въезде сюда, то Светлана надеется на него по выезде отсюда.
   Милочка встретила гостью на ступенях  мужниного дома, имевшего более цивильный вид, чем жилища других титанов. Она была в голубом, длиннополом хитоне, с окаймлявшими головку прядями белокурых волос, завитых мелкой спиралью и  собранных пучком на затылке. Милочка повзрослела, пополнела, превратившись из мечтавшей о замужестве девушки в знающую себе цену матрону греческого облика, но с милым славянским лицом.
- Ты замечательно выглядишь, - похвалила подругу Светлана.
- Помнишь, ты купила мне голубое платье? Мне не удалось его выносить, и с тех пор я не обхожусь в одежде без голубого цвета, - с улыбкой сказала Мила и отпустила гостье ответный комплимент: - А ты после венца безбрачия помолодела и даже слишком. Смотришься на тот возраст, когда бегают на свидания,  крутят  романы.  И платье на тебе, как на девчонке, чересчур горячее, так и провоцирует на ухаживанье. Хорошо, что мужа нет дома, я бы чувствовала себя неспокойно.
- Я уезжаю завтра. Пришла с тобой попрощаться, - сказала Светлана, стараясь не замечать натянутости тона подруги.
- Уезжаешь, не познавши любви? Мне тебя жаль, - промолвила матрона и повела гостью в дом через прихожую, где горел камин и лежала широкая звериная шкура.
- Вот, где я бываю безмерно счастлива, - обратила внимание Светланы хозяйка. -  Это не брачная постель. Это место любви. Оно не обязательно принадлежит законной супруге. Я должна добиваться чести быть сюда позванной. На супружеском ложе я могу  не дождаться мужа. Ты не представляешь, как сложно быть жрицей любви  при законном супруге. Зато я не имею соперниц, по крайней мере, у себя дома, - с оттенком тщеславия  произнесла Мила и, придержав Свету возле разостланной шкуры, добавила, - По этой же причине я не имею подружек. Не принимай это на свой счет. До сих пор тебя это не касалось, а теперь, теперь ты уезжаешь.
- Да, я уезжаю, - подтвердила померкнувшим голосом Светлана.
   Мила взяла подругу за руку и увела в  маленькую гостиную, где за чаем ничто не могло помешать их откровенной и не очень беседе.
- Ах, Светочка, ты не знаешь, как безумно я люблю мужа, - говорила Мила. – Ни за что не ждала от себя подобной любви. Я мечтала уютно устроиться возле какого-нибудь мужчины, ну,  например,  возле Рената. А когда я оказалась у Бория, на меня, словно, лавина обрушилась. Все мои мысли, все мои чувства, вся моя сущность принадлежат только любви и ни на что другое не остается места, даже для дружбы с тобой. Прости, такая теперь у меня направленность, - извинилась Мила перед бывшей подругой и, не давая ей раскрыть рта, зачастила с дальнейшими признаниями, так как для болтовни о себе места в ней, видно, еще хватало.
- Видишь,  из-за любви я похорошела. Глаза мои стали синее, чем были, ресницы длиннее, щеки пылают румянцем, а тело млеет в истоме. Мне так хочется удержать красоту. Для этого надо еще раз родить, чтобы омолодить кровь. Но сколько я ни стараюсь, не получается забеременеть. Говорят, обычные женщины больше одного раза от титанов не рожают.
- У Апофореты целый выводок ребятишек, - напомнила Светлана.
- Разве это женщина? Это конь! – фыркнула Мила. – Ей для любви всякое место подходит.
- Ты тоже какие-то ночи проводи с мужем на брачной постели, - промолвила Света.
- Ты что говоришь? Да после этого он побежит к гетере! – испугалась Мила.
- Не пытайся во всех случаях его удержать, - сказала Светлана.
- Как можно такое советовать? – обиделась Мила. – Ты никогда никого не любила и не знаешь, что такое любовь!
- Я свела и развела много браков и знаю, на чем держится золотая середина, - уверила Света.
Но Мила не захотела признавать за ней опыта, и расстались они с холодком.
   На обратном пути дорогу Светлане преградил Борий с цветущей ветвью в руках.
- Тебя хочет видеть Мефодий, сказал он, передавая ей ветвь. Она приняла ее как подарок.
- Знаешь, что ты взяла? – загадочно проговорил он.
- Нет, - простодушно ответила Света. – Цветы необыкновенные и запах волшебный. Что это за растение?
- Это древо любви. Веткой с него приглашают на любовное свидание. Я послан гонцом.
- Кто приглашает? – заволновалась Светлана.
- Кто на словах передал, что хочет тебя видеть.
Светлана запальчиво вспыхнула.
- Хорошо, что  я от вас уезжаю. Там никто не будет читать моих мыслей!
- И понимать тебя так же, как мы. Можешь вернуть ветвь, - сказал Борий.
- Она так прекрасна, - не пожелала расстаться с подарком Светлана.
- Как и сама любовь, - дополнил Борий.
- Я была б счастлива, если б моя душа и мое сердце раскрылись как эти нежные лепестки, - призналась Света.
- Не испугаешься  чувства? – спросил Борий.
- Я постараюсь, - прошептала Светлана.
- Тогда летим.
Борий подхватил бывшую жрицу и на канате взмыл вместе с нею над городом. У Светланы клокотало сердце, но отнюдь не от страха. Приземлились они в саду у Мефодия, перед гротом, где верховный титан царственно принимал посетителей.
- Дальше иди сама и не бойся. Тебя ждет любовь, - напутствовал Борий Светлану, как брат сестру.
   Мефодий сидел на троне у водопада, курчавобородый, богатырски прекрасный, с такой же, как и у Светланы, ветвью в руке. При виде столь величественного соединения силы и мужества у девушки вспыхнуло сердце и подкосились ноги. Но она не упала, а была подхвачена сильной рукой верховного грека.
- Держись, милая, нам с тобой предстоит венчание.
- Венчание? Но ведь я уезжаю! – вскричала Светлана.
- По этой причине союз наш будет браком одной ночи. Не смущайся краткости срока. В мгновеньи любви сосредоточена вечность. А  наше с тобой мгновенье ознаменуется еще и великим смыслом.  Все, что произойдет в эту ночь, будет иметь законную силу. Ты согласна во второй раз надеть на себя венец, теперь уже  брачный?
- Согласна, - выразила Света веление своего сердца.
Ветви, которые каждый из них держал в руке и о которых они позабыли, нечаянно соприкоснулись и переплелись. Когда на них обратили внимание, они были уже неразлучны.
- Как наши с тобою судьбы, - промолвил Мефодий.
И, словно ветви, мужчина и женщина потянулись друг к другу, но тут явившийся Борий напомнил влюбленным, что обряд  не свершен, и увел жениха от невесты.
   Все, что происходило потом, для Светланы свершалось, будто не на яву, а в воспаленном ее воображении. Она помнит, как ее для купания в фонтане раздевали наяды, как громко они изумлялись, не обнаружив идеального совершенства ее тела, в котором не было скульптурной грации, упругости, безупречных пропорций нимфы, и груди которой не напоминали нераспустившийся бутон. По этому поводу наяды без умолку стрекотали, не заботясь, слышит  или нет их болтовню женщина.
- Почему титаны берут на ложе человеческих женщин? По сравнению с нами они так безобразны!
- Человеческие женщины рожают детей, а мы этого не умеем.
- Фи, какая гадость рожать…
- Не зачинать от мужчины, значит не полностью отдавать любви…
- А зачем ее полностью отдавать? Мы завлекаем и дразним, дурманим и обещаем, завораживаем и сбегаем. Насколько это головокружительней самой любви. А уж если попадемся кому-нибудь в руки, вынуждены принять любовь, ничем не платя взамен. Позор для нимфы любить и отдавать себя по любви.
   Несмотря на непрерывную стрекотню, наяды не забывали о деле. Они утащили Светлану под струи водопада, где с земной женщиной произошло волшебное превращение. Тело ее уплотнилось, складки разгладились, кожа сделалась гладкою и упругой, груди собрались в крепкий бутон. Светлана ощутила в себе  необычайную легкость – хоть беги нимфой по лесу, хоть плескайся в воде наядой. Однако при всем своем обновлении Светлана не превратилась в нимфу, а осталась человеческой женщиной, широкобедрой и крутогрудой. Наяды, растиравшие ее полотенцами, злоречиво судачили: «человеческой женщине, чтоб с ней ни делали, ни за что не стать нимфой, и пусть она зря не обольщается – на супружеском ложе ее ожидают не нега и наслаждение, а тяжкое бремя исполняемого долга».
   Злословя и насмехаясь, и в то же время завидуя, они обрядили Светлану в тончайший хитон, расчесали и завили мелкой спиралью ее белокурые волосы, вплели в них цветы и повели убранную невесту к жениху. Перед собранием всех титанов, включая и маленького Гераклия, седобородый Библий совершил над молодыми обряд бракосочетания. Тампал и Борий надели на жениха и невесту венки из белых цветов древа любви. Новобрачных призвали поцеловаться, а затем поднесли один на двоих кубок с целебным напитком. Мефодий слегка пригубил его, а Светлану заставили  испить до дна. После чего у нее вспыхнули чувства и укрепились силы. Молодой муж повел новобрачную на супружеское ложе. По счастью, это оказалась не шкура у горящего очага, а брачная постель, украшенная цветами и занавешенная пологом тайны. Всю дорогу до спальни их обсыпали цветами и отборным зерном.
  Завистливые наяды нащебетали правду. За пологом тайны Светлане пришлось испить не только чашу любви, но и чашу терпения в самоотдаче и исполнении супружеского долга. И только к утру ее истомленное и обессиленное тело, благодаря целебному напитку перенесшее и выдержавшее ураганной силы натиск, получило, наконец, умиротворение и покой, который наступает в природе после оглушительной ночной бури.
   - Была ли я щедра с тобой? – спросила она, по пробуждении, мужа.
Он наклонился над ней и с задушевною теплотой произнес:
- Мы оба были щедры и можем себя поздравить.
Его бездонные греческие глаза победно светились.
- Ты принесешь людям гения. Он восславит человеческий род и тебя. Это мой дар тебе и людям.
Светлана ахнула и непроизвольно схватилась за живот.
- Не сомневайся, он уже есть. Не беспокойся, своим вниманием я его не оставлю. С тобой, к сожалению, мы расстаемся. Отныне ты будешь служить только нашему сыну. Таково условие брака одной ночи.

               
37.

   Светлана никак не ожидала, что столько людей соберется проводить их с Фаиной. Возможно, многие пришли из любопытства поглазеть на тех, кто навсегда покидает город. До сих пор в Титанополь только въезжали.
   Вацек на публике раскапризничался, подавая себя жестоко и несправедливо обиженным. Горло его было картинно обернуто шелковым платком. На заставу  он прибыл в инвалидной коляске и разыгрывал из себя несчастного, в котором убили все, кроме гордости. Чтобы напрасно не жалобить толпу, начавшую уже лить по нему слезы, Арсений внес калеку вместе с коляской в автобус, а Фаина затолкала ему в рот успокаивающий леденец.
   Арсений смирился с отъездом любимой женщины, но выглядел печально. Из опасения, что в мире людей большой бриллиант может им с Вацеком принести смерть, Фаина вернула минерал хранителю сокровищ, попросив разменять его на мелкие камни. Арсений вручил ей кисет с драгоценностями и пообещал через Эгия доставить  по новому месту жительства ее  вещи, большую часть которых составляли артистические костюмы Вацека.  Они теперь были ему не нужны, но он беспокоился о них, как о самых важных для себя предметах, в тайне надеясь на возвращение певческого голоса. Фаина в этой надежде его поддерживала. Еще Арсений дал слово - снабжать через Эгия ювелирный магазин Фаины изделиями из Титанополя. Таким образом, Фаина становилась агентом титанов в мире людей, и это смиряло Арсения с ее отъездом из города. Прощаясь, он вернул ей большой бриллиант «Горлышко Вацека», сказав, что оградил его оберегающим заклинанием, поэтому за свою жизнь и жизнь Вацека у нее не возникнет причин беспокоиться. И еще он шепнул ей на ухо, что как только они пересекут границу полиса, к Вацеку частично вернется голос, но певцом он уже не будет.
- Это неважно, - сказала Фаина. – Я сделаю его живым манекеном в моем магазине. Он будет на публике в драгоценностях и костюмах и будет доволен.
На радости Фаина жарко поцеловала бывшего любовника и присела на корточки к маленькому Гераклию.
- Надеюсь, ты не расстраиваешься, что меня не будет  с тобою, - сказала она ему. Мальчик отвел от нее черные, титаньи глазки.
- Неужели переживаешь? – дрогнуло ее сердце. Она погладила его крутые кудряшки и ласково проговорила: - Отец тебя вырастит.
- Я сам себя выращу! – дернулся он из-под ее руки. – А ты расти своего Вацека, он больше в тебе нуждается.
Было видно, что сын на нее в обиде. Фаина ткнулась в грудь Арсения и зарыдала.
- Ладно, не плачь. Слезы дела не меняют, - тронул Гераклий ее за руку.
Фаина обернулась к сыну и пообещала:
- Отец будет тебя ко мне привозить.
- Там я тебе не понадоблюсь. Ты народишь от Вацека, - угрюмо буркнул сынишка.
- Ты что говоришь? – с любопытством спросила титаненка Фаина.
- Говорю, народишь таких же, как он, капризуль, - с ожесточением выговорил мальчик.
- Посмотри, дядя Вацек тебе машет, - попытался отвлечь внимание сына Арсений.
- На что он мне! – в сердцах выпалил мальчик,  нырнул в толпу, и Фаина его потеряла.
   Мирон, прощаясь со Светланой, сказал, что был очень доволен ею, как жрицей, что безмерно сожалеет об ее отъезде и что такой самостоятельной помощницы у него, вероятно, уже не будет. Библий расцеловал Светлану и попросил не забывать город, который, несмотря ни на что, так счастливо выписал ее судьбу. Борий, пришедший без Милы, простился со Светой  как добрый и верный товарищ. Светлана укорила его за отсутствие Милочки.
- Что ты держишь жену взаперти, выводи ее в свет.
- Она домашняя канарейка. В отличие от тебя, вне клетки она не поет.
- Зато поет для тебя одного.
- Это будоражит любовь и не утоляет страсти, а я все же титан, - проговорился Борий.
- Не обижай ее. Она тебя обожает, - попросила Света.
- Не беспокойся за подругу. Как дорогой мне цветок, я держу ее у самого сердца. Там она и пребудет.
   Агапия оттеснила от Светланы задержавшегося возле нее Бория, и, показывая на свой округлившийся живот, горделиво сказала:
- Вот, что любовь делает! А ведь я всегда была пустобрюхой.
Светлана невольно прислушалась к себе, пытаясь уловить признаки зарождающейся жизни, и ничего не услышала. «Может, не получилось?» - со страхом подумалось ей.
- Не пугайся, твоя любовь тоже пустой не окажется, - разгадала ее мысли знахарка.
   Юноша Тампал издали почтительно поклонился Светлане, в то время как Ада кошкою бросилась к ней и со слезами упала на грудь.
- Ты несчастна? – взволновалась Светлана.
- Что ты, очень счастлива, - рыдала цыганка.
- Почему же ты плачешь?
- Из-за брата. Он меня узнает. Я с ним разговариваю. Он мне играет. Мне кажется, что я понимаю, что он хочет сказать. Он благословляет нашу любовь.
- Вот и хорошо, будьте счастливы оба, - пожелала Светлана влюбленным.
У Ады высохли слезы. Она потянулась к уху Светланы и озоровато шепнула:
- Мы с Тампалом совсем как птицы: играем, щебечем, только что не поем вместе. А я так хочу, чтобы петь.
   Стоящие в толпе Юргис и Петрис зазывающе кивали Светлане. Она подошла к ним.  Прибалты польщенно зарделись, разулыбались и доверительно сообщили:
- Мы решили остаться в городе. Отсюда будем помогать семьям. У нас здесь сложилась семья.
- С Лидией? – поинтересовалась Света.
- С нею, - еще шире разулыбались мужчины и расступились, открывая прячущуюся за ними женщину. – Она потрясающе нам подошла, - хвалились они.
- А они мне, - вклинилась в разговор Лидия.
- Мы ее буквально на руках носим, - сияли прибалты, обнимая за талию свою женщину.
- А я не возражаю, - вертелась в объятьях мужчин Лидия. – До чего же приятно законное обожание двух мужей сразу. Подарками и любовью меня задарили.
- Еще будем дарить и любить, - пообещали прибалты, каждый со своей стороны целуя женушку в щеку.
   Тамара громко объявила посадку. И как только пассажиры сели в автобус, он тут же тронулся. Мелькнула застава, прикрывавшая собой город, мелькнула сгрудившаяся толпа  провожающих, махавших  руками, и автобус втянулся в зеленый рукав дороги. Завредничал Вацек, обиженный тем, что его  надолго оставили без внимания, и что публика пришла провожать не его, первого соловья города. Он затребовал к своей особе повышенного внимания и немедленного исполнения любой его прихоти. То он хотел пить, то его ноги были устроены неудобно, то на него дуло, то ему было жарко. Он уросил и уросил, не успокаиваемый безропотным ухаживанием Фаины. Светлана и Тамара, не вмешиваясь, молчали, терпеливо снося   капризы обезголосевшего певца,  и сочувствуя  тяжкому бремени Фаины. Наконец, она тоже не выдержала и сунула в рот мужу успокоительный леденец. Он сморился и уснул. Женщины свободно вздохнули и погрузились в себя и свои думы.
   За окном бежал свежий, словно промытый, березовый лес, частью перемешанный с сосною. Светлане виделся бегущий по нему Флорий, на ходу вырывавший загустевший подрост. Издалека доносились громовые раскаты. Должно быть,  ее возлюбленный  муж Мефодий сдвигает с места горы. Воспоминания о нем были хоть и приятны, но так же далеки, как и горы, невидимые из-за леса. Гораздо ближе подступали мысли о ребенке. Она вслушивалась, ища внутри себя изменений, не находила, но была уверена, что они будут. О том же самом  голосом Венчика нашептывал ей ветерок, сквозивший в открытое окошко автобуса. Ей казалось, что бывший бродяга рядом, он провожает ее, и  дух его разлит надо всем, что в данную минуту видят ее глаза. Он плескается в лазоревом сиянии неба, течет в  прозрачном струении воздуха, играет в солнечных переливах дня,  проказничает в шевелении листвы. Он приветствует ее, благословляет и прощается с нею, так как остается в пределах полиса, а она уезжает. И каждым своим проявлением показывает, что в бестелесном своем состоянии обрел для себя безграничное счастье.
- Прощай, философ, прощай, бродяга, прощай милый Венчик, - шептали в ответ ее губы.
   Молчание углубившихся в свои мысли женщин неожиданным вопросом нарушила проводница Тамара.
- Вам не жаль уезжать из рая? – повернулась она к пассажиркам.
- Здесь умирают точно так же, как и везде, - процедила сквозь зубы Светлана.
- А живущие гораздо счастливее, чем везде. Разве по себе вы этого не ощутили? – не унималась Тамара.
- Ощутили, но захотели уехать, - жестко определила Светлана.
Но Тамару и эта резкость не остановила.
- Не понимаю, как вы обойдетесь без всего того, что бросаете здесь? – посочувствовала она.
- При желании можно будет вернуться, - разжала губы Фаина.
- Нет, - покачала головой проводница. – Это последняя ездка. Завоза людей больше не будет. Рейс отменяется, а дорога на станцию закрывается. Мы уходим в другое измерение.
- А как будет с теми, кто захочет уехать? – недоуменно спросила Фаина.
- Я думаю, таких больше не окажется, - торжествующе заявила Тамара.
Фаина переменилась в лице и явно запаниковала, глядя то на спящего Вацека, то в окно, где нескончаемой вереницей уплывал лес. Поняв, что ничего уже не переменить, она зарыдала. У Светланы сообщение Тамары беспокойства не вызвало. Она ждала встречи с большим миром, так как  ясно себе представляла, что возвращается к людям с возложенной на нее миссией.




   21 февраля  2007 год.               
   Беляничева Галина Петровна.