Роман в пяти частях с послесловием.
Время и место действия романа:
осень 1780 - начало 1783 года, Россия, Санкт-Петербург.
Действующие лица: вымышленные. Сюжет: построен на аналогиях
с некоторыми событиями, происшедшими в действительности.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Содержание Послесловия:
Глава 1. Близкое и далекое.
Глава 2. Предел мечтаний.
Глава 3. Бибиковское дело.
Глава 4. Бедный Павел.
Примечания к Послесловию.
Список использованной литературы.
*********
Глава 1.
Близкое и далекое.
Драгоценный перстень императрицы, который Антон Обводов при прощании отдал своему другу Николаю Меньшову, наконец-то в руках этого последнего оправдал себя и на самом деле сумел сослужить своему новому хозяину добрую службу. Дело в том, что Меньшов, вырвавшись на волю, тут же вспомнил все свои прежние привычки и пристрастия и принялся столь рьяно наверстывать упущенное, что вскоре проиграл дареный перстень в карты, - по счастливой случайности, своему новому начальнику.
Оценив неожиданное приобретение по достоинству, тот начал благоволить Меньшову и позднее нашел способ вслед за собою перетащить его в штабную ставку, так что, когда в 1787 году 12 августа султан Блистательной Порты Абдул Гамид I объявил России священный джихад, заточив по обычаю своей свирепой державы русского посла Якова Булгакова, с двумя малолетними сыновьями и в компании служащих российского посольства, в Семибашенный замок, Еди-Куле, и военные действия начались, Меньшову не пришлось, по крайней мере, находиться среди тех, кто принял на себя первый удар.
Правда, он позднее отведал всей прелести Очаковской затяжной осады, но все же ему удалось уцелеть, - его командир не метил в новые Суворовы и никогда не лез на рожон. После взятия Очакова госпожа Меньшова была безмерно обрадована свиданием с сыном, приехавшим в отпуск и осыпавшим ее ожерельями и шелками из Очаковской добычи.
Кроме того, молодой офицер привез к матери смуглую черноволосую красавицу лет семнадцати, еще плохо говорившую по-русски, но уже перекрещенную в православие с именем Елизаветы, хотя все окружающие звали ее по-прежнему Лейли. Между прочим, сама она утверждала, что является дочерью знатного человека, каковой факт не представлялось возможным подвергнуть проверке, так что приходилось верить на слово.
Таким образом оказалось, что восточная принцесса была суждена вовсе не Антону Обводову, а Николаю Меньшову, хотя он в отличие от своего приятеля никогда ни о чем подобном и не помышлял. И, уж как бы там ни обстояло в действительности дело с предками прекрасной пленницы, этой женщине суждено было занять свое место в родословном древе русской знатной семьи, продолжив ее в наследнике имени и состояния дворян Меньшовых.
После турецкой войны Николай Меньшов еще некоторое время служил в армии, и служба его протекала ровно и гладко, его жаловало начальство и любили однополчане, так что, в общем, он мог быть доволен своей участью. Только одно обстоятельство несколько портило ему жизнь в эти годы, - с некоторых пор он с трудом выносил громовые звуки барабанного боя, а ведь без барабанщиков военный оркестр трудно себе представить. Бедняга скрывал свою слабость и старался справиться с собою, но тщетно.
Однажды на плацу во время строевых учений его угораздило находиться слишком близко от барабанщиков, и наш офицер на глазах у всех хлопнулся в обморок. Впрочем, описанный случай был отнесен окружающими за счет внезапного приступа приключившейся с ним некстати болезни, и впоследствии все оказалось забыто.
Фрейлина Надина, она же Анастасия Михайловна, дочь погибшего смертью храбрых боевого офицера, почему ее и ласкали в свое время при дворе, благополучно вышла замуж за кавалергарда Александра Егоровича Семенова, по дворцовому обычаю будучи одарена императрицей и одета к венчанию в ее покоях. Правда, когда государыня прилаживала к волосам невесты фату, она уколола девушку шпилькой, уж нарочно или нечаянно, Бог весть, но Надина это вытерпела, не дрогнув, к тому же эта маленькая неприятность никак не отразилась на ее дальнейшей жизни, сложившейся вполне удачно.
Ее супруг сделал карьеру, поднявшись по службе до высоких званий и получив важные чины, хотя как будто не имел особенных связей, а их открытый гостеприимный дом, в котором, окруженные заботой, лаской и любовью родителей, подрастали дети, всегда был полной чашей, и, если источник благосостояния этого дома следовало искать в Александре Егоровиче, то душой его, несомненно, являлась Надина Михайловна, так что вполне справедливо, что в семейных преданиях сохранилась благоговейная память о ней как о добродетельнейшей и достойнейшей женщине, наделенной любящим и благородным сердцем…
Когда в числе многочисленных гостей Семеновых случалось бывать графу Антону Тимофеевичу Обводову и Николаю Ивановичу Меньшову, с супругами, хозяйка дома встречала их особенно радушно и представляла обоих своим знакомым как близких друзей своей юности.
Куда менее благосклонна оказалась судьба к подруге Надины, Катерине Владимировне, Катиш, - бедняжка умерла родами, и ее безутешный супруг схоронил ее на кладбище Александро-Невского монастыря, заказав для могилы скульптурное надгробие одному из самых знаменитых художников своего времени.
Говорили, что беломраморный ангел, изваянный проливающим слезы над траурной урной, грустно опустив при этом сложенные за хрупкими плечами крылья, в своем облике повторял настоящие черты усопшей молодой женщины, являясь ее стилизованным портретом, а его маленькая изящная ножка, несколько кокетливо, несмотря на общую грустную направленность произведения, выглядывавшая из-под длинного библейского одеяния, в точности копировала ножку покойницы, предмет ее неиссякаемой гордости при жизни, будучи воспроизведена по гипсовому слепку, заказанному ею как по какому наитию незадолго до своей кончины.
Муж Катиш, один из могущественнейших екатерининских вельмож, даром, что старик годами, прожил после смерти молодой жены больше десятилетия и успел увидеть ее сына, стоившего ей земного бытия, уже отроком. Он был очень привязан к этому на редкость миловидному юноше, белокожему и голубоглазому, с волосами цвета белого прибалтийского песка.
Не повезло в жизни и Александру Ивановичу Кривцову. Из-за пустяковой причины он внезапно, будто по чьей-то злой воле, вылетел не только из кавалергардов, но и вообще из гвардии, оказался переведен в пехотные армейские полки и сгинул в горниле ожесточенных боев с турками… где-то при Днепро-Бугском лимане…где-то под Очаковым… где-то на Дунае на валах Измаила… в общем, Бог его знает, где, - но безвозвратно и вполне бесславно.
Столь же плачевно вскорости закончил свои дни доносчик Иван Елисеевич Повалихин, брат заговорщика-каторжника и героя-моряка. Светившая ему полицейская карьера так и не состоялась, - осторожный Шешковский не стал разбирать, как сделалась достоянием гласности история его доноса, и просто отмел негодного претендента на щепетильную должность одного из своих помощников в сторону. Семейная его жизнь также осталась далека от идеала.
Повалихин стал пить, все сильнее и сильнее, а однажды в кабаке, где он имел обыкновение заливать свое горе, к нему подсел какой-то незнакомец, предложил выпить и закусить на его счет, и время в дружеской пирушке прошло приятно и незаметно, после чего Повалихин пришел домой, лег и умер. Перед смертью его рвало кровью, что дало основание его матери, голосившей над ним не столько от горя, сколько от ужаса, предположить, что его опоили отравой, вероятно, судя по проявившимся зловещим симптомам, использовав известную «пыль- семь смертей», как тогда называли в просторечье мышьяк.
Люди восемнадцатого века умели обращаться с ядами и не брезговали при случае ими воспользоваться, отчего в те времена скоропостижная смерть того или иного заметного или незаметного лица часто вызывала подозрения и последующие толки соответствующей направленности. Они не всегда были безосновательны.
Известно, например, что служащий императорской библиотеки, близкий к светлейшему князю Потемкину человек, поэт Василий Петров, написавший в честь своего ученика, друга и покровителя следующие, бывшие тогда знаменитыми, хвалебные строки: «Он жил среди красот, и, аки Ахиллес, На ратном поле вдруг…» и так далее, - так вот, известно, что Василий Петров был отравлен, - завистниками, вероятно, и после того долго болел, принужденный оставить почетную службу.
Катя, жена Ивана Елисеевича Повалихина, оставшись вдовой, написала письмо своей бывшей подруге и покровительнице, графине Обводовой, и с тех пор стала получать от нее денежное пособие, которое помогло ей прожить в относительном довольстве пару лет, после чего она скончалась от точивших ее исподволь чахотки и тоски, и ее осиротевшего сына взял к себе в семью старший брат ее мужа.
Стараниями этого человека, его супруги-гречанки и все той же Анастасии Павловны Обводовой мальчик получил сначала домашнее образование, а затем был зачислен в Морской Кадетский корпус в Петербурге.
Когда много позднее молодой моряк при случае явился в дом к своей благодетельнице, чтобы выразить ей свою благодарность и засвидетельствовать свое почтение, муж графини был поражен, по прошествии лет словно увидав перед собою вновь друга своего детства и юности, кавалергарда Николая Меньшова, как если бы он каким-то чудом остался двадцатилетним и сохранил стать и красоту, которыми некогда славился, кружа головы женщинам и вызывая приступы зависти и ревности у их незадачливых мужей.
Генерал-прокурор Правительствующего Сената, старый князь Александр Алексеевич Вяземский, о котором известный мемуарист, адъютант московского главнокомандующего Салтыкова, Александр Михайлович Тургенев отозвался в своих «Записках» как о человеке «со свинцовой головой», но который неизменно пользовался доверием и благосклонностью императрицы, осыпавшей его милостями и не желавшей слышать об его отставке, слабел здоровьем все более и более, так что все разнообразные дела, находившиеся в его ведении, в конце концов сосредоточились в руках его заместителей, что впоследствии дало право Дмитрию Николаевичу Бантыш-Каменскому в составленном им «Словаре достопамятных людей русской земли» записать буквально следующее: «Князь Вяземский… умел избирать достойных помощников».
Только в сентябре 1792 года Екатерина была вынуждена вместо умирающего, прикованного к постели старика назначить генерал-прокурором, но с ограничением полномочий, не ведомых на этом посту Вяземскому, графа Александра Николаевича Самойлова, который должен был заняться делами Тайной экспедиции, прочие же обязанности старого князя она поделила при том еще на троих человек.
Одним словом, если вдуматься во все сказанное, то станет ясно, что приемная барона Велевского никогда не пустовала и его влияние росло пропорционально болезненности его шефа. Ходить в его друзьях было выгодно, к друзьям он был щедр; заявить о себе как о его враге – опасно, к врагам он был беспощаден...
На склоне лет барон, маститый вельможа, в конце концов, не смотря на неоднократную смену властителей и прочие сложности внутриполитической жизни страны достигший самого высокого положения при дворе и в обществе, сидя в одном из роскошных покоев своего роскошного дворца под парными свадебными портретами, своим и своей жены, где и он, и она были изображены в расцвете лет и красоты, надиктовал своему секретарю воспоминания о своей богатой знаменательными событиями и достопамятными встречами жизни, в которых между прочим имелись следующие строки:
«Ни один из моих завистников, недоброжелателей тайных и явных, и прямых моих недругов никогда не мог преуспеть против меня настолько, чтобы нанести мне большой вред и опорочить в глазах вышестоящих и неизменно благоволящих ко мне лиц, кроме как один человек, близкий мне и любимый мною, от кого вправе был я ожидать действий и поступков, послуживших бы к упрочению моего положения, но, напротив того, по непредумышленной вине которого пережил я тревоги и волнения, не однажды повисая как на волоске над самою пропастью…» Но кому автор был обязан столь незабываемыми впечатлениями, он уточнить не пожелал. Впрочем, его домашние, во всяком случае, могли догадаться, кого он имел в виду, что и не преминули сделать.
- Это же я! – воскликнула без тени раскаяния старшая дочь барона, красавица-брюнетка Наталья Васильевна, когда однажды, уже в своих зрелых годах, ознакомилась с отцовскими мемуарами. Не станем с нею спорить, - все нам не известно.
Однако мы забрались в будущее слишком далеко, так что стоит немного вернуться назад. И окинуть перспективу прошлых лет еще одним взглядом, только под другим углом.
*********
Глава 2.
Предел мечтаний.
В скором времени после описываемых в заключительных главах романа событий Ее величество императрицу Екатерину Вторую начали настигать одна за другой сильно огорчавшие ее потери близких ей людей.
13 апреля 1783 года скончался в Петербурге впавший в полное душевное расстройство граф Григорий Григорьевич Орлов. Екатерина рассталась с ним давно, но не могла сохранить равнодушие при известии об его смерти. Их столько связывало! Если и был у нее серьезный роман в жизни, то героем его, бесспорно, являлся Орлов, ее возлюбленный молодых лет, ее многолетний единомышленник и помощник, вместе с нею рисковавший головой при подготовке и осуществлении дворцового переворота, разделивший с нею и преступление, и власть, и славу.
Затем, 25 июня 1784 года, Ее величество императрица понесла еще одну большую, хотя и не столь невосполнимую утрату. Умер от злокачественной лихорадки ее юный прекрасный друг, Александр Дмитриевич Ланской, и был похоронен на кладбище близ Царского села, где нашла его преждевременная смерть. Геркулесовские подвиги даются не даром.
Императрица очень горевала и плакала о нем в компании с его сестрою месяцев около десяти. Однако же вскоре Лев Николаевич Энгельгард, племянник и адъютант князя Потемкина, внес в свои «Записки» следующее наблюдение:
«В придворной церкви у обедни, сколько молодых людей вытягивались, кто сколько-нибудь собою был недурен, помышляя сделать так, легко свою фортуну. Частая перемена фаворитов каждому льстила, видя, что не все они были гении, почти все из мелкого дворянства и не получившие тщательного воспитания. Наконец выбор пал на гвардии офицера Александра Петровича Ермолова. Касательно его наружности, он не был отлично хорош, особливо в сравнении с прежними фаворитами, а еще более с последним Ланским; тот был большого роста, стан имел прекрасный, мужественный, черты лица правильные, цвет лица показывал здорового и крепкого сложения человека, а Ермолов был женоподобен, умом же не превосходил последнего, которого считали не слишком дальновидным человеком».
Лейб-гвардеец Семеновского полка Александр Ермолов до своего возвышения был адъютантом Потемкина. Проявив неблагодарность по отношению к своему прежнему патрону, он стал играть против него, - и поплатился. Венчанная жена слушалась своего венчанного мужа. «Что, уронил меня мальчишка?» - самодовольно сказал по этому поводу графу де Сегюру Потемкин.
Вскоре, в 1785 году стараниями светлейшего ко двору был представлен двадцатилетний красавец и умница, образованный и светский Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов. Он был до того хорош, что Потемкин будто даже опасался, как бы это блюдо не оказалось слишком тонко для той, кому предназначалось.
Екатерина всегда любила упоминать, что сама никому первая на шею не кидалась, что выбирала не она, что ей помогали сделать выбор. Таким образом она кокетливо подчеркивала свою всегдашнюю неотразимость в глазах поклонников (в шестьдесят лет, как и в двадцать), а также, вероятно, пыталась сохранить хотя бы видимость если уж не целомудрия, то некоторых приличий. Как обстояло все на самом деле, красноречиво свидетельствует ее письмо к Потемкину, с которого начался их государственный роман.
Когда речь зашла о Мамонове, Екатерина сперва деланно покрутила носом и, поглядев на живописное изображение претендента на ее сердце, постель и деньги, произнесла что-то вроде: «Рисунок хорош, только краски неважные». Затем она, как всегда, не устояла, - и перед благоуханной юношеской красотой, и под настойчивым нажимом светлейшего, и «Красный кафтан», как она прозвала свое новое драгоценное приобретение, поселился в особых покоях дворца.
Мамонов принадлежал к знатному роду, фактически находившемуся в свойстве с Романовыми, поскольку младшая сестра императрицы Анны Иоанновны, Прасковья Иоанновна, была замужем, причем с согласия царя Петра Первого, за генералом-майором Иваном Ильичем Дмитриевым -Мамоновым, участником Персидского похода, позже генералом-аншефом и сенатором. Такое прошлое семьи чего-нибудь да стоило. Екатерина всегда старалась привлечь к себе симпатии родовитого российского дворянства.
Положение Мамонова при императрице казалось весьма стабильно, соперничавшие с ним Милорадович, Миклашевский и Казаринов, эти, так сказать, «шуты низшей пробы», развлекавшие государыню по мере своих сил и талантов в благосклонно дарованное им время, должны были уступить, промелькнув, словно тени, на придворном горизонте.
Мамонов был до того искусным актером, что временами тоскующее одинокое сердце императрицы находило покой. Разумеется, она не замечала того, что определенно видели другие, о чем они говорили и писали. Например, маркиз де Ланжерон в своих записках, говоря о личных пристрастиях Екатерины II, высказался в том смысле, что некоторые ее фавориты «умели облагородить свое унизительное положение: Потемкин, сделавшись чуть не императором; Завадовский – пользой, которую приносил в администрации; Мамонов – испытываемым и нескрываемым стыдом». Это последнее замечание подтверждается и другими свидетельствами. Стыдно продаваться, даже заранее зная, как оно все будет на самом деле, даже добровольно на это согласившись… даже за очень высокую цену…
Впрочем, как бы то ни было, следует отметить, что этот умный и находчивый юноша крепко держал в руках свою пожилую повелительницу, давая сильный отпор не только своим врагам, но и врагам светлейшего. Потемкин мог быть более чем доволен. Его позиции упрочились, как никогда. Казалось, его дружбе с государыней не только ничто не угрожает, но и не может угрожать до конца дней.
Что и говорить, он умел угодить ей, как никто другой, - даровал ей сердечного друга, а вскоре после этого, в 1787 году, за полгода до начала войны с турками, сопровождал ее в знаменитом путешествии на юг России, во вновь присоединенные земли, в Тавриду, и также сумел все устроить, как нельзя лучше.
В развлекательно-познавательно-поучительном круизе, временами благодаря стараниям светлейшего начинавшего напоминать театрализованное широкомасштабное представление, принимали участие император Римской империи Иосиф II, достойный сын знаменитой Марии-Терезии, а кроме того посланники Франции, Пруссии и Англии.
В том же году началась война с Портой, втайне желанная для императрицы и ее негласного соправителя, мечтавших о блистательных победах и скором осуществлении своего так называемого «Греческого проекта», смелой политической фантасмагории, вполне в духе того времени и его главных действующих лиц. Екатерина уже велела отчеканить памятную медаль, изображавшую крест в облаках дыма над горящим Константинополем, который должен был вновь стать столицей воссозданной по воле российской самодержицы Греческой православной империи.
Но увы, «все в руце Божьей». Или - «все под Богом ходим». Причем иногда, можно сказать, практически в буквальном смысле.
«1788. (в 20-х чч. февраля)
… Вчерашнего дня, после обеда, отвратил Бог от России великое несчастие. Один из фонарей, висящих в эрмитаже, упал в нескольких шагах позади императрицы, во время хождения Ее И. В-ва в эрмитаже. Велено, чтоб впредь фонари не на вервиях, но на цепях висели».
М.А. Гарновский. Дневник в письмах, адресованных В.С. Попову, секретарю Г.А. Потемкина.
Автору этих строк, Михаилу Антоновичу Гарновскому, управляющему князя Потемкина в Петербурге, как и многим, стало известно подлинное происшествие, когда Ее императорское величество Екатерина Вторая едва не стала жертвой нелепого несчастного случая. Итак, она прогуливалась по Эрмитажу, и с потолка позади нее упал огромный фонарь.
Сам по себе случай, может быть, и ничтожный, но какие могли бы иметь место последствия! Лежать бы государыне с головой расколотой среди мраморов и живописи ее собственного Терема грез, забрызганных кровью ее и мозгами, если б не успела она сделать еще один шаг вперед. Чудо спасло, не иначе. Следствие показало только то, что веревка перетерлась. Никакого злого умыслу, стало быть.
Сама государыня объявила, что ничего иного и не подумала… Ну конечно, как же, ведь среди осчастливленных ее правлением подданных ни одного не найдется, кто бы ее смерти жаждал… Мирович, понятно, не в счет… О других тоже вспоминать не будем…
А затем Ее императорское величество изволили повелеть, чтобы веревки, коими фонари к потолку крепятся, на цепи заменили. Будто цепь оборваться при случае не может. При случае и мост рухнет. А под Анной Иоанновной вон дорога, как говорят, провалилась. Правда, не она в провал попала, а фельдмаршал князь Голицын, от чего вскорости волею Божию и «помре». Кстати, императрица Анна, уж на что крута была, тоже вроде бы вынуждено признала, что, дескать, никакого умыслу… Несчастный случай… Дороги плохи, веревки слабы. И все под Богом ходим.
Дальнейшие события показали, что происшествие в Эрмитаже можно было посчитать за первую неприятность в ряду неприятностей последующих.
В июне того же года России объявили войну шведы, и адмирал Грейг, не так давно воевавший вместе с Алексеем Орловым и Григорием Спиридовым в греческом Архипелаге, в водах «другого Белого моря», один из героев огненной Чесмы, вывел на просторы Балтики корабли вверенной ему эскадры, а на Черном море Потемкин осадил Очаков, вскоре отправив в отпуск чуть-чуть с налету не разгромившего турок нетерпеливого Суворова, взамен победоносного славного штурма предпочтя губить свою армию холодом и голодом под стенами турецкой твердыни, по веским причинам не осмеливаясь взять ее в течение полугода.
Вероятность победы Петербурга над Стамбулом в развязанной войне была столь велика, что переполошила все соседние королевства, едва не спровоцировав войну обще-европейскую, в которой России уже пришлось бы воевать не только на двух морях одновременно, с турками и шведами, но выступить в одиночку против всех соседей сразу. Экспансия шведов была в этом плане только первой ласточкой.
К счастью, острый политический кризис благополучно миновал, со Стокгольмом разобрались, Очаков взяли, Константинополь не тронули, война со шведами завершилась Верельским миром, а война с турками – Ясским. Но еще до этого момента Потемкин потерпел серьезное поражение на ином фронте, последствия которого оказались пагубны и необратимы.
«Мамонов отходит от двора новым образом: женится на сих днях на фрейлине княжне Щербатовой, девке весьма обыкновенной, ни красы, ни прочих дарований не имеющей, в которую больше года он влюбился, и тайна в том только была для одной. … Место свято пусто не бывает. Восходит новый фаворит – офицер конной гвардии, мальчик двадцатилетний, которого наружность и внутренность не обещают долготы».
П.В. Завадовский. Письма С.Р. Воронцову.
Эта запись, сделанная одним из экс- фаворитов Екатерины прежних времен, относится к июню 1789 года, когда Екатерина рассталась с Мамоновым. Молодой красавец, как и его предшественники, не смог долго терпеть плена золотой клетки несмотря на то, что ему, в отличие от прочих, повелительница даже позволяла некоторые послабления режима и один раз отпустила его на обед к графу де Сегюру, правда, сама тут же встав на стражу и проезжаясь под окнами французского посла в карете, пока этот обед продолжался.
Или она всерьез боялась, что юноша успеет изменить ей за это время, а то и вовсе сбежит от своего счастья, дурачок? (Граф де Сегюр упоминает об этом эпизоде в своих «Записках о пребывании в России», дипломатично перелицевав женскую ревность в знак особого внимания: «Императрица дозволила ему принять приглашение, которое я ему сделал. Чтобы показать нам свое особенное внимание, она в то время, как мы выходили из-за стола, тихонько проехала в своей карете мимо моих окон и милостиво нам поклонилась».)
Екатерина не могла скрыть, как она уязвлена изменой своего любимца. Она еще больше разгневалась, узнав, что граф Мамонов, женившись, хотел бы остаться при дворе, и заявила, что он, видно, с ума сошел, - «Представьте себе, что есть признаки, указывающие на его желание оставаться вместе с женой при дворе. Вообще какое противоречие мыслей… Как будто в уме смешавшийся!»
А немного позднее Екатерина говорила, что ей известно, как сильно ошибся неблагодарный юнец: «Я знаю, он не может быть счастлив». Ну, еще бы! Как можно быть счастливым, променяв державную старуху на обыкновенную молодую женщину…
Хотя это была неправда. Молодые люди оказались вполне счастливы в браке, которого добились путем немалых жертв, а что касается некоторых размолвок и некоторой пресыщенности, и как следствие, некоторой скуки… Что ж! Жизнь есть жизнь, и без осложнений и даже ссор не обходится ни один самый идеальный союз. Да только верно подмечено, что милые бранятся – только тешатся.
Императрица наговаривала на своего бывшего любовника со зла, но она могла наговаривать и вообще ворчать сколько угодно. Это ничего не могло изменить, отныне он принадлежал не ей, и не только телом, но и сердцем…
Что же касается желания молодых людей оставаться при дворе, то на самом деле противоречия в этом было также мало, как и мнимого несчастья в их браке. Почему им нельзя быть вместе и при том находиться в столице? Они рассуждали как свободные люди, имеющие права. Просвещенная российская государыня, вполне в духе своего времени, отменила прежнюю общепринятую формулу обращения к августейшей особе, звучавшую как «Раб твой государский, пав на землю, челом бьет», так что при ней «челом» уже никто не бил и «рабов», по крайней мере среди дворян, как бы не стало – появились «слуги». Однако при этом ее взгляды на существо дела, похоже, не изменились.
Одним словом, Мамонов должен был уехать с молодой женой в Москву. Дворцовые двери были для него отныне закрыты, как и сердце его прежней покровительницы. Сплетни утверждали, что, наряжая по придворному обычаю невесту-фрейлину к венцу, Екатерина больно уколола свою счастливую соперницу шпилькой, когда подкалывала ей на косы фату. Другая легенда гласит, что в свадебную ночь в спальню молодых супругов ворвались неизвестные, схватили новобрачную и высекли ее до крови на глазах у ее мужа, которого держали за плечи, не давая вырваться и вмешаться в происходящее. Кто знает, как все было на самом деле, и на какую мелочную месть, на какие низости и гадости способны даже великие сего мира… Да вот хоть те же наговоры…
Потемкин рвал и метал. Мамонов подвел его слишком сильно. Реванш взять ему не удалось.
Противная партия немедленно подсуетилась, и возле Екатерины появился другой – «маленький, черненький», как она его прозвала, Платон Александрович Зубов, очаровательную внешность которого несколько портил выдающийся вперед волевой, слегка раздвоенный подбородок. Этот подбородок не обещал людям, которых он числил среди недругов, ничего хорошего.
22-х-летний ротмистр кавалерийского полка имел богатую влиятельную родню и большие связи, ему протежировала старая подруга Екатерины, Анна Никитична Нарышкина, а еще у него был 18-летний брат Валериан, также обласканный императрицей. Однажды она, имея в виду этого юнца, высказалась в том смысле, «что, мне кажется, я ему нравлюсь». В общем, недаром при дворе в то время получили хождение остроты насчет пришедшей наконец к вечной возлюбленной «платонической любви», а также о несомненной пользе «валериановых капель».
«Как многое в этой частной жизни вредит очарованию, которым великая женщина была окружена, как воздухом!»
Эти слова принадлежат Елизавете Алексеевне, супруге внука Екатерины, Александра Павловича. Однако Елизавета Алексеевна – существо благородное и возвышенное.
Размышляя впоследствии о екатерининских временах (когда эти времена уже миновали), она пожелала, например, напрочь отмести воспоминания о безобразной интриге, затеянной тогда и вокруг нее самой не без ведома (как в этом были многие уверены) государыни императрицы и состоявшей в том, что ее, тогда еще совсем юную, нагло домогался последний императорский фаворит, причем Екатерину будто бы весьма и весьма забавляли его полные пикантных подробностей рассказы о ходе предпринятой им осады крепости целомудрия великой княгини.
Поощряя его усилия, она, возможно, на самом деле даже желала, чтобы будущий наследник российского престола был отпрыском ее любовника. И кто, в таком случае, был наиболее похож на «совсем смешавшегося в уме»?..
«В свое время все это было известно, и тем не менее это не вредило ее могуществу над умами и в делах», - писала далее Елизавета Алексеевна, по прежнему имея ввиду не себя, но молодых любимчиков старой государыни. Стоит повторить, что автор процитированных строк - слишком возвышенная натура, во многом сумевшая остаться чуждой житейской грязи. Все это вредило, и еще как вредило, однако образумить и остановить Екатерину было уже некому…
Завадовский, чья запись о рассматриваемых событиях цитировалась выше, царедворец умный и опытный, все-таки ошибся в своем прогнозе относительно нового высочайшего увлечения, - ибо нельзя недооценивать мелочей, а происходит всегда самое невероятное. Пигмей Зубов свалил колосса Потемкина.
Напрасно Потемкин грозил Екатерине вырвать «больной зуб», его время истекло. Устав от властной тирании этого человека, всегда вынужденная уступать ему, и в малом, и в большом, императрица на этот раз все же не утерпела и сделала по своему, в результате отдалив от себя своего первого помощника. Когда Потемкин умер, она в угоду юному Платону Александровичу, своей последней любви, лебединой песне своей угасающей жизни, даже не разрешила напечатать в газете некролог.
Примечательны обстоятельства смерти этого первого, после императрицы, человека в Российской империи. Григорий Александрович Потемкин умер на обочине дороги, ведущей из Ясс в Николаев, наскоро вынесенный из коляски и уложенный прямо на земле, и у его свиты не оказалось золотых монет, чтобы положить их покойнику на глаза. Пришлось удовольствоваться медяками, которые достал из своего кармана один из сопровождающих казаков. Это случилось 14 октября 1791 года. Кто бы мог предположить, что все так кончится.
*********
Глава 3.
Бибиковское дело.
Екатерина не слишком выиграла от проявления своевольства и много проиграла со смертью светлейшего.
«Слава России, слава Екатерины была нераздельно со славою Потемкина. … Действия Потемкина не имели пределов, власть и воля его превышали волю и власть каждого; но со смертию Потемкина Екатерина перестала (до известной степени) быть самовластною, самодержавною повелительницею России. Один придворный блеск, ее окружавший, как тень самодержавного величества, остался ей в удел. Вельможи делали, что хотели, не страшились ответственности и возмездия, будучи уверенными, что некому исполнить веления государыни. Потемкина уже не существовало».
А.М. Тургенев, «Записки».
Тот же Тургенев записал ходившие тогда слухи о насильственной смерти светлейшего:
«Лучше было бы, когда бы князь не объявлял намерения своего вырвать зуб. Князь приехал в Петербург, и, как все утверждают, ему был дан Зубовым медленно умерщвляющий яд.
Банкир Зюдерланд, обедавший с князем Потемкин вдвоем в день отъезда, умер в Петербурге, в тот же день, в тот же час и, чувствуя такую же тоску, как князь Потемкин чувствовал, умирая среди степи, ехавши из Ясс в Николаев».
Конечно, нельзя сказать, что земля зашаталась под ногами Екатерины после смерти князя, однако дело, по крайней мере, повернуло не к лучшему. Воздух вокруг полнился революционными веяниями, многие просвещенные люди вдруг ударились в масонство, и с этим надо было что-то делать. На фоне этих проблем прошли последние годы екатерининского царствования.
Усиление репрессий, предпринятых властью, вообще свидетельствуют о ее внутреннем кризисе и предвещают близящийся финал. Именно в конце своего правления императрица Анна Иоанновна залила кровью своих врагов эшафоты в Новгороде и Петербурге, а Екатерина Вторая незадолго до своей кончины окончательно отреклась от собственных свободолюбивых идей и предпочла либерализму если уж не его противоположность, тиранство, то все же в ряде случаев прибегла к довольно жестким мерам.
Положим, у нее имелись объективные причины для такого поведения, она была до смерти напугана французской революцией и, наверное, во сне видала над собою нож этого дьявольского приспособления для умерщвления королей и королев, гильотины, но факт остается фактом, ознаменовавшим собой закат «золотого» екатерининского века, такого долгого, такого пышного, такого славного.
Именно 90-е годы восемнадцатого столетия пестрят перечислением принятых к следованию дел «вольнодумцев», осмелившихся на высказывания против существующих в стране порядков и против самой власти, как источника всех бед и зол.
Одним из первых в этом ряду особых подследственных стоит коллежский служащий Александр Николаевич Радищев, написавший и издавший возмутившую императрицу книгу. Авторство Радищева было установлено с помощью пыток, в том числе лишением сна, арестованного и содержавшегося в застенке книготорговца Зотова, с прилавка книжного магазина которого была приобретена для императрицы книга с невинным названием «Путешествие из Петербурга в Москву».
Обнаруженный таким образом Радищев, первый раз представший для допроса перед Шешковским, упал в обморок. Его не пытали, поскольку он поспешил во всем сознаться, при том объяснив написание своей книги не злостным намерением опорочить государыню, но лишь тщеславным желанием прославиться по мере сил на литературном поприще, однако он тоже получил свое сполна, - и крепость, и кандалы, и Сибирь.
Пока велось следствие и Радищев содержался в крепости, сестра его покойной жены, взявшая на себя заботу о маленьких сиротах, своих племянниках, ежедневно присылала Шешковскому объемистый куль с подарками. В ответ ей, без проволочек забрав у нее очередное подношение, передавали, что у ее зятя «все слава Богу»…
Все слава богу! Впрочем, истязаний в самом деле ведь не применялось, а уж по какой причине… В целом же участь опасного сочинителя была предрешена державным гневом, который, как известно, есть не что иное, как посланник смерти. Собственно, он чудом не лишился головы. Императрица пожелала отменить смертную казнь «этому бунтовщику пострашнее Пугачева» в связи с подписанием мирного договора со Швецией, так что среди своих спасителей Радищев должен был числить адмиралов Чичагова и Нассау-Зигена и доблестных русских моряков.
Однако сломленный более морально, чем физически, он отравился через несколько лет, сам расставшись с милостиво сохраненной ему жизнью, чуть только кто-то из начальства посулил ему, то ли в шутку, то ли всерьез, новую ссылку. В полном отчаянии он обрек себя на мучительную кончину, выпив стакан азотной кислоты. Врач, безуспешно пытавшийся спасти его от гибели, хотя и привык видеть умирающих, не удержался от замечания, что, видно, этот человек был очень несчастлив в жизни, раз решился на такое…
Когда решалась судьба Радищева, Потемкин был еще жив и лицемерно написал Екатерине, что она «непонегодует» на дерзкого автора, ответив ему лучше своими деяниями во славу России, как он отвечает разрушением очаковских стен. Он всегда умел выставить себя человеком добросердечным и во всяком случае не склонным к мести, подстегивая этой ханжеской позой импульсивную владычицу к весьма резким действиям и предоставляя ей вызывать слезы и проливать кровь, сам при том оставшись в стороне и, что называется, «умывая руки». Правда, эта его всегдашняя уловка мало кого могла обмануть, современники знали князя слишком хорошо.
Еще один сочинитель, принадлежащий на сей раз не к благородному, а купеческому сословию, некто Попов, за издание анонимного памфлета против крепостного права и российских законов после долгих допросов в застенках Тайной экспедиции был осужден к высылке в отдаленный монастырь у Белого моря.
Тюремное заточение стало также уделом отставного поручика Федора Кречетова, арестованного в 1793 году за то, что «сочиняет разные сочинения против царской власти, клонящие к содеянию бунта», а кроме того за составленный им проект конституции России, обнаруженный при обыске в его бумагах.
На Кречетова донес дворовый человек помещика Татищева, парикмахер Осип Малевинский, дело Кречетова курировал генерал-прокурор Самойлов, а занимался им непосредственно Шешковский, препровождая к которому арестованного Самойлов написал: «Вы знаете сами, каким образом достичь от него всю истину: нужно, мой друг Степан Иванович, узнать и о том, что не имеет ли он каких ни есть покровителей, к которым он относился или имел от которых наставление: все это предоставляю вам, милостивый мой государь, вы конечно, знаете, какими средствами дойти до истины».
В результате проведенного следствия Кречетов был заточен пожизненно в Шлиссельбург с содержанием в самых суровых условиях без права свидания и переписки. В тюрьме он провел 8 лет.
Соседом Кречетова в Шлиссельбурге стал книгоиздатель и просветитель Новиков, обвиненный в тех же грехах. Дело всей его жизни было разрушено, основанное им «Типографское общество» закрыто, а ведь на базе этого общества печатались учебники, которые расходились по всей России, и издавались серьезные произведения российских и зарубежных авторов, составлявшие конкуренцию порнографическим французским романам, очищая от этой грязи российский книжный рынок на благо читающей публике.
Майор Василий Пассек (иначе Пасков), боевой офицер, участник штурма Измаила, в 1794 году подвергся аресту за сочинение акростихов антиправительственного содержания. В стихах он называл императрицу «извергом природных прав», «сумасбродом», «варваром, насытившимся кровью».
Пассек, закованный в цепи и отправленный в Петропавловскую крепость, в ведение Тайной экспедиции, держался на следствии весьма стойко. Правда, его не пытали, как Кречетова (он имел влиятельных родных), его только старательно запугивали. Однако он не сдался, из него не удалось вытянуть признания в авторстве стихотворной крамолы, и в конце концов он был отпущен на свободу.
Менее удачно следствие закончилось для некоего чиновника Симоновича, обвиненного в 1792 году в переписывании от руки книги Радищева и стихов Пассека, - его уделом стала сибирская ссылка.
Яков Борисович Княжнин – еще одна жертва преследования инакомыслящих. Поэт, драматург, дипломат, член Академии наук и преподаватель литературы в Кадетском корпусе Петербурга прогневил императрицу вольнодумными сочинениями. Он написал книгу «Горе моему отечеству», высказав в ней предположение, что следует сделать внутреннюю политику России либеральнее; его же перу принадлежат пьеса «Вадим Новгородский» и стихи, обращенные прямо к Екатерине II: «Погибни, злая мать, то сердце варварско, душа та, алчна власти…»
В 1795 году в журнале «Российский театр», издававшемся в типографии при Российской академии, трагедия «Вадим» была напечатана с разрешения президента академии, княгини Екатерины Романовны Дашковой. В результате этого смелого, но недальновидного поступка оказавшись в опале, Дашкова потеряла свой президентский пост и должна была в том же году уехать в деревню, что окончательно испортило ее нрав, тяжесть которого в полной мере испытали на себе ее родные, - в частности, когда ее сын, не оправдавший ни одной из возложенных на него матерью надежд, лежал при смерти, она даже не пришла к нему проститься, хотя находилась поблизости, в том же доме…
Что же касается Княжнина, то он, обвиняемый в призыве к свержению самодержавия, был вызван на допрос к Шешковскому и подвергнут истязаниям, после чего, не перенеся пыток, через две недели умер.
Участь Княжнина едва не разделил и Денис Иванович Фонвизин, сотрудник Никиты Ивановича Панина, автор «Бригадира» и «Недоросля», остроумных динамичных пьес сатирического направления, знаменитых в то время и оставшихся знаменитыми по сей день.
Однажды Фонвизин не удержался в пределах благоразумия и поместил в журнале «Собеседник любителей словесности» свою статью «Вопросы», адресовав ее автору недавно опубликованных «Былей и небылиц», а ведь между тем вопросы были каверзными, автором же «Былей и небылиц» - сама Екатерина.
Поступив столь смелым образом, драматург вызвал ответную статью Екатерины - она так и называлась, «Ответы», а затем напечатал свой ответ и на ответные «Ответы», - статью «Челобитная российской Минерве от российских писателей», указывая на высокую роль писателей в европейском обществе и на приниженную их роль – в России.
После этого Екатерина бросила литературную дуэль и просто запретила Фонвизину печататься. Теперь сочинения Фонвизина распространялись переписанными от руки. В частности, по рукам ходила его остроумная и ядовитая «Придворная грамматика», а сам Фонвизин ходил при том словно по лезвию ножа.
В 1783 году умер патрон и единомышленник Фонвизина, Никита Иванович Панин, влиятельнейший вельможа, фактический руководитель Коллегии иностранных дел, воспитатель великого князя Павла Петровича, и после его смерти, оставшись без покровителя, Фонвизин должен был выйти в отставку, а в 1788 году ему отказали в просьбе издавать журнал «Друг честных людей или Стародум», да и занятие переводами из трудов римского историка Тацита тоже было сочтено предосудительным.
Фонвизин, страдая тяжелым недугом еще с 1785 года, уехал лечиться за границу, по сути дела, в изгнание, и умер в 1792 году вдали от России. Ему не удалось бы умереть в мире, если бы императрица узнала при его жизни не только о его сатирических сочинениях, но и о сочинении куда более серьезном. Речь идет о введении к Конституционному акту, неосуществившейся мечте Никиты Ивановича Панина, в составлении которого Фонвизин также принимал участие. Это чудом спасенное от огня перед обыском братом автора в отличие от основного документа и позднее надежно спрятанное введение имело отдельный заголовок: «Рассуждение о непременных государственных законах».
Помимо прочего оно гласило буквально следующее: «…всякая власть, не ознаменованная божественными качествами и правоты и кротости, но производящая обиды, насильства, тиранства, есть власть не от бога, но от людей, коих несчастия времен попустили, уступя силе, унизить человеческое свое достоинство. В таком гибельном положении нация, буде находит средство разорвать свои оковы тем же правом, каким на нее положены, весьма умно делает, если разрывает». После ознакомления с таким «Рассуждением…» Екатерина долго бы рассуждать не стала…
Естественно, следствие по всем вышеперечисленным, а также по всем не упомянутым здесь делам проводилось силами представителей прокуратуры Сената, этого правоохранительного органа империи, учрежденного Петром Первым, и лично обер-секретарем Сената Степаном Шешковским, «великим инквизитором», «домашним» палачом императрицы. После всего вышеизложенного надо ли говорить, что работы у этих «государственных людей», как называла сенатских служащих Екатерины, и у Шешковского, в 1791 году произведенного ею за его особые заслуги в тайные советники, каковой чин соответствовал званию армейского генерал-лейтенанта, всегда было если уж и не вовсе невпроворот, то немало.
Шешковский верно служил императрице до самого своего конца, последовавшего в 1794 году (за два года до смерти его повелительницы), после чего ведение делами тайного политического сыска перешло в руки его помощника, Макарова.
Однако такой человек в представлении окружающих не мог просто так взять и умереть от старости, как обычный смертный. Одно из преданий повествует, будто некая оставшаяся неизвестной женщина отомстила за пережитые в доме у Калинкина моста страдания и унижения, свои или своих близких, и с помощью одной загадочной ведьмы, ворожившей на цветах, наслала на старого злодея порчу, в результате чего Шешковскому всюду начал мерещиться «алый цвет», и букет его любимых нежно-розовых примул, присланный ему императрицей для поднятия настроения 12 мая, то есть в день его смерти, доконал старика, так как примулы также показались ему ярко-красными, а вместо сладостного благоухания источали мерзкий трупный запах.
Еще одна легенда утверждает, что Шешковскому суждено было пережить свою государыню, пришедший же к власти Павел Петрович уволил служащего своей горячо ненавидимой матери на другой же день после ее смерти, уволил без снисхождения, без лишних разговоров, - и без пенсии, в результате чего старый палач умер в забвении, в нищете, с голоду. Так Шешковского настигло возмездие за его злодеяния, пусть не на самом деле, но в народной молве.
И все-таки нельзя полностью исключить вероятности того, что кто-то, обладавший определенными возможностями, а также предприимчивостью, кому Шешковский досадил или угрожал, каким-то образом, оставшимся тайной за семью печатями, приблизил его земной конец, - кто это знает наверняка.
Интересно, в каких грехах этот религиозный, искренне верующий человек исповедовался перед своей кончиной. Надо думать, главные его грехи так и остались нераскаянными, ведь он свою служебную деятельность греховной отнюдь не почитал, и перед его угасающим взором навряд ли маячили окровавленные тени замученных им людей, вроде заговорщика времен Елизаветы Ивана Лопухина или вольнодумца времен Екатерины Якова Княжнина, а уж те, кого он и пальцем не тронул, а только так, попугал, вроде чиновника Радищева или офицера Бибикова, и вовсе не имели права смутить его душевный покой…
«Бибиковское дело», как часто называют следствие по поводу перехваченного письма флигель-адъютанта Павла Бибикова, сына знаменитого в свое время Александра Ильича Бибикова, одного из усмирителей пугачевского бунта, адресованное им князю Александру Борисовичу Куракину, имело место во время пребывания великого князя Павла Петровича в заграничном путешествии, весной 1782 года.
Князь Федор Николаевич Голицын, племянник елизаветинского фаворита Ивана Шувалова, после нескольких лет, проведенных за российскими рубежами, в Европе, в том числе при французском дворе, как раз в то время вернулся из своих продолжительных круизов, поступив на придворную службу на родине и, будучи хорошо осведомленным о некоторых событиях, включил в свои «Записки» следующий рассказ:
«Во время сего путешествия сделался у нас несчастлив и сослан в ссылку в Астрахань Павел Бибиков, флигель-адъютант Ее Величества Государыни. Сей молодой человек был горячего сложения и с некоторым честолюбием. До отъезда Их Высочеств он имел к ним вход и, видно, надеялся для будущих времен получить себе большую выгоду. Вздумалось ему, по ненависти к князю Потемкину, которого он в присутствии ему преданных иногда бранивал, описать в письме к князю Куракину, находящемуся в числе сопровождающих Их Высочеств, положение Двора, где об князе Потемкине много непохвального было сказано.
Князь как будто эту переписку предузнал и, отказав всем другим представлявшимся ему офицерам, для посылки курьерами, дал преимущество представленному от Бибикова, а между тем дали знать в Риге, чтоб, по приезде сего курьера, все пакеты от него отобрав, возвратить в Петербург. Таким образом все и открылось.
Бибиков посажен был у генерала прокурора князя Вяземского под караулом. Его допрашивали и сослали разжалованного в подполковники в Астрахань, где он скоро и умер. Сущая неосторожность и дерзкое поведение противу столь могущего вельможи погубили сего молодого человека. Надобно прибавить, что прежде князь его жаловал».
Что к этому еще присовокупить? Бибикову пришлось ответить на 47 вопросов, собственноручно изложенных в письменном виде императрицей (надо думать, он вынужден был отчитаться чуть ли не за каждое слово каждой фразы своего письма, иначе откуда бы можно было наскрести столько допросных пунктов, - для сравнения, когда-то печально знаменитому в России герцогу Бирону, всесильному временщику времен Анны Иоанновны, 10 лет практически царившему в государстве, после ареста предложили ответить только на 26 вопросов ), -после чего, то есть после тщательного и дотошного допроса, суд Особой комиссии при тайной экспедиции Сената действительно приговорил Бибикова к астраханской ссылке. Через два года он умер, видимо, став одной из жертв свирепствовавших на юге эпидемий. Дата его рождения не установлена, но без сомнения в год своей смерти он был еще слишком молод для того, чтобы умирать.
Куда более благосклонна оказалась судьба к адресату Бибикова, князю Куракину. «Бибиковское дело» ему не повредило. Александр Борисович Куракин, выпускник Лейденского университета, близкий родственник воспитателя великого князя, графа Никиты Ивановича Панина и близкий друг самого великого князя, в 1782 году имел от роду 30 лет и великолепные перспективы на будущее.
Эти перспективы начали претворяться в жизнь еще при Екатерине Второй, которая сделала занимавшего важные посты князя Куракина в 35 лет тайным советником, и окончательно реализовались после воцарения Павла и позднее его сына, Александра Павловича, - Куракин два раза занимал пост вице-канцлера, а также занимался дипломатической работой в Вене, а затем в Париже.
*********
Глава 4.
Бедный Павел.
Императрица придавала делу Бибикова большое значение, она искала за Бибиковым и Куракиным более важных лиц, однако следствие выяснило, что, кроме неблагонадежных настроений, молодые люди ни в чем ином не виновны, то есть речи о заговоре в пользу великого князя не было, а великий князь здесь и вовсе ни при чем.
Впрочем, Екатерина не упустила случай лишний раз припугнуть сына. Она уведомила его о происшедшем, а по поводу виновника переполоха написала Павлу и его жене следующее письмо: «Мои принципы вытащили этого юношу из пропасти, в которую он погрузился: потому тон мой не так трагичен, как тон моих предшественников. Говорю это вам, милые дети, потому что, по нежности моей к вам, желаю, чтобы вы извлекли из этого пользу для настоящего и будущего».
Павел не преминул «извлечь пользу»: ему еще не исполнилось тридцати лет, а он уже был сломлен душевно и становился все более и более подозрительным и недоверчивым, будучи убежден, что мать желает его смерти и не остановится перед покушением на его жизнь.
Вернувшись на следующий год на родину, Павел переехал с семьей на жительство в Гатчину, подаренную ему совершенно отстранившей его от себя матерью, где имел свой двор и маленькую армию и не имел почти никаких надежд на будущее. Он жил словно на задворках жизни, бурная река которой обтекала его стороной, над ним открыто смеялись фавориты и его окружали доносчики.
Даже фрейлина Нелидова, его подруга, втайне вела себя также некрасиво, как явно некрасиво было ее лицо, предавая связывавшие их чувства и шпионя за ним в пользу императрицы. Нелидова входила в число первых «смолянок», воспитанниц Благотворительного общества при Смольном монастыре, учрежденного стараниями Бецкого при поощрении императрицы.
Школа Смольного дала ей многое, что же касается того, в чем специфическое институтское воспитание, напротив, оставило пробел, то с этим уж она затем справилась сама, своими собственными усилиями, также, как и прочие ее прежние сокурсницы, - каждая применительно к качествам своей собственной натуры, разумеется, и согласно обстоятельств своей собственной судьбы…
Так прошло десять лет. В 1793 году, когда старшему сыну Павла Петровича, Александру Павловичу, еще не исполнилось и шестнадцати, любящая бабушка поспешила женить его на четырнадцатилетней Баденской принцессе Луизе-Марии-Августе, в православном крещении Елизавете Алексеевне, с тем, чтобы уже в следующем году вынести на обсуждение Императорского Совета проект отстранения Павла от престола, выразив настойчивое желание сделать своим наследником внука, - правда, пока безуспешно, поскольку господа советники ее не поддержали, но Павел не сомневался, что она своего все равно добьется. И она добилась бы своего, если бы смерть ей не помешала.
Екатерине было 67 лет, когда пришла ее пора подвести черту. Здоровье ее ощутимо пошатнулось в то время. Она не любила обращаться к врачам, но лейб-медик высочайшего двора все же сформулировал причины владевшего ею болезненного состояния, по его мнению, помимо прочего, вызванного также и «переутомлением ослабевшего органа». Такова настоящая цена нескольких часов сладкого сна после шести часов плотской любви, упоительных и изнурительных одновременно.
Интересно, что, обожая молоденьких хорошеньких мальчиков, она практически пала жертвой одного из них, - юный 17-летний шведский принц, будущий король Густав IV Адольф, вогнал старую даму в гроб, отказавшись из соображений религиозного порядка жениться на ее внучке, прелестной Александрине Павловне. Отказ был выражен слишком демонстративно и прозвучал вместо королевского обручения, на которое уже собрались все представители высшего света.
Екатерина Вторая умерла в 1796 году, 6 ноября, в день святого Павла исповедника, архиепископа Константинопольского. Обнаружив среди ее бумаг завещание в пользу внука Александра, ее сын Павел уничтожил его прежде, чем она, хрипевшая в агонии, испустила дух, и стал императором. Четыре года его правления остались в памяти россиян как четыре года сумбура наравне с военной муштрой, порывистых противоречивых действий и военно-полицейского режима.
Павел выпустил из тюрем и вернул из ссылок всех заговорщиков и вольнодумцев, осужденных его матерью, но запретил в России французские моды, нравы и веяния, приказав исключить из употребления произношение слов «гражданин» и «отечество».
Он вроде бы взял под свою защиту крепостных крестьян, вновь позволив им подавать «слезницы»-жалобы, строго запрещенные под страхом наказания екатерининским указом, и предписав помещикам ограничить барщину, что, впрочем, не исполнялось, зато вызвал бурю дворянского негодования, ограничив действие «Жалованной грамоты дворянству» и вновь введя для благородного сословия телесные наказания за совершенные уголовные преступления, так что иной попавший в переплет дворянчик уже не имел основания воскликнуть в негодовании нечто вроде: «Я дворянин, никто не смеет меня пальцем коснуться!»
Придавая большое значение форме вообще, он, в частности, вновь вернул в российскую армию военную форму старого образца, заставив солдат нахлобучить неудобные грязные парики с напудренными мукой косами, с возмущением решительно отвергнув упрощенный и облегченный потемкинско-суворовский вариант воинского обмундирования, без париков и кос, - хотя при этом, как отмечают военные историки, именно он облачил тех же солдат в удобные практичные шинели (также в подражание пруссакам, между прочим), которых прежде не было и которые необходимы в условиях холодного российского климата.
Он разрывал одни договора и заключал другие, прекратил войну с Персией и вывел Россию из анти-французской коалиции, с тем лишь, чтобы все же позднее ввязаться с французской Директорией в войну на стороне Австрии и Англии, в результате чего русские моряки и солдаты покрыли себя славой в Ионическом море, в Северной Италии и в Швейцарии, без особой пользы для родной земли.
Он задумал поход в Индию, - начинание прямо в духе Александра Македонского… результаты войны в английской Индии с англичанами могли бы перекроить карту Евразии и направить историю многих стран по другому пути…
Не доверяя никому, он вызвал в Петербург племянника своей жены, 13-летнего принца Вюртембергского Евгения, вынашивая план передать ему престол, в связи с чем собирался заточить в Шлиссельбург собственного старшего сына, и наконец был убит в результате заговора гвардейскими офицерами, за спинами которых маячил английский посол, хотя бы и высланный из России ввиду объявления Англии войны, – «владычица морей» была сильна не одним только флотом.
Изуродованный императорский труп, сильно подреставрированный придворными художниками, выставили на всеобщее обозрение, официально объявив обрадованным россиянам, что император умер от апоплексического удара. Удар действительно был (и это мало для кого являлось в те дни тайной), - табакеркой в висок, и нанес его старший брат последнего екатерининского фаворита, Николай Александрович Зубов, между прочим, муж любимой дочери Александра Васильевича Суворова, Натальи Александровны, «Суворочки», которой когда-то прославленный полководец писал в Смольный институт, где она воспитывалась, забавные и трогательные письма, полные искренней отцовской любви (1), и которую он поспешил выдать замуж, не позволив ей стать фрейлиной при императрице среди погрязшего в разврате высочайшего двора, хотя Ее величество уже приготовила для своей новой приближенной комнату рядом со своей спальней…
Известная легенда утверждает, что незадолго до смерти несчастному сыну Екатерины явился призрак Петра Первого, проговоривший следующие пророческие слова: «Бедный, бедный Павел!»
Так погиб император, который однажды побоялся смотреть в театре пьесу «Гамлет» и которого называли «русским Гамлетом».
«Ступайте царствовать», - будто бы сказал поддерживавший заговор против Павла граф Пален цесаревичу Александру Павловичу, хотя и знавшему что-то о готовящемся злоумышлении против отца, но все равно потрясенному его ужасным концом до глубины души.
Александр вынужденно взял себя в руки, и в России началась новая эпоха.
Конец романа.
(2006-2007гг.)
*********
ПРИМЕЧАНИЯ к ПОСЛЕСЛОВИЮ.
ГЛАВА 4. Бедный Павел.
(1)«Суворочка, душа моя, здравствуй… У нас стрепеты поют, зайчики летят, скворцы прыгают на воздухе по возрастам; я одного поймал из гнезда, кормил изо рта, а он ушел домой. Поспели в лесу грецкие да волоцкие орехи. Пиши ко мне изредка. Хоть мне недосуг, да я буду твои письма читать. Моли Бога, чтобы мы с тобой увиделись. Я пишу к тебе орлиным пером; у меня один живет, ест из рук. Помнишь, после того я уже ни разу не танцовал. Прыгаем на коньках, играем такими большими кеглями железными, насилу поднимешь, да свинцовым горохом; как в глаз попадет, так и лоб прошибет. Прислал бы к тебе полевых цветов, очень хороши, да дорогой бы высохли. Прости, голубушка сестрица. Христос-Спаситель с тобой».
Письмо А.В. Суворова дочери, от 21 августа 1784 года, из Белграда.
Процитировано по книге К.Валишевского «Вокруг трона», со ссылкой на собрание Талызина.
От автора: я прочла однажды это письмо вместе с комментариями Валишевского, которые меня так покоробили, что я долго не могла их забыть, – как и самого письма, полного самых нежных отцовских чувств и чудесного юмора.
*********
Использованная литература.
«Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов (1720-е-1760-е годы)» Сборник : «Записки Михаила Васильевича Данилова, артиллерии майора, написанные им в 1771 году (1722-1762)» , «Рондо. Письма дамы, прожившей несколько лет в России, к ее приятельнице в Англию», «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г. фельдмаршала графа Петра Борисовича Шереметева».
Ленинград «Художественная литература» Ленинградское отделение 1991 Ленинградское отделение 1991. Подготовка текста, вступительная статья, комментарий - Е. Анисимов.
«Из записок князя П.В. Долгорукова».
Астрель. Транзиткнига. Москва. 2004. (Приложение к историческому роману «Две невесты Петра II» С. Бородицкой)
«Сорок сороков».
Москва АО «Книга и бизнес» АО «Кром» 1994
С.М. Соловьев. «Чтения и рассказы по истории России».
Москва «Просвещение» 1992г.
В.О.Ключевский. «Исторические портреты. Деятели исторической мысли».
Издание подготовил В.А.Александров. Москва Издательство «Правда» 1990
К.Валишевский «Вокруг трона».
Репринтное воспроизведение издания 1911. Москва СП «ИКПА» 1989
«История родов русского дворянства». Составил Петров П.Н.
С-Петербург Книгоиздательство Герман Гоппе 1886 год.
Переиздано СП LEXICA Москва «Современник» 1991 Репринтное воспроизведение.
«Петр Первый и его время» Н.И. Павленко Москва «Просвещение» 1989
«Александр Данилович Меншиков» Н.И.Павленко. Издательство «Наука»
Москва 1989 год.
«Петр II». Серия «Жизнь замечательных людей». Н.И. Павленко. Москва. Молодая гвардия. 2006.
«Анна Иоанновна». Серия «Жизнь замечательных людей». Е.Анисимов. Москва. Молодая гвардия. 2004.
«Елизавета Петровна». Серия: Жизнь замечательных людей. Е.Анисимов. Москва. Молодая гвардия. 2005.
«Бирон». Серия «Жизнь замечательных людей». И.Курукин. Москва. Молодая гвардия. 2006.
«Призраки северной столицы. Легенды и мифы Питерского зазеркалья».
Н.А. Синдаловский. Москва- Санкт-Петербург. Центрполиграф. МиМ-дельта. 2006.
«Легенды и мифы Санкт-Петербурга.» Н.А. Синдаловский. Санкт-Петербург. «Норинт» 2004
«История российского сыска». Серия «Россия и мир». П. Кошель. Москва. Молодая гвардия. 2005.
«Тайный сыск Петра I». Серия: Популярная историческая библиотека. М.И. Семевский. Смоленск «Русич» 2001 год.
«Первая спецслужба России. Тайная канцелярия Петра I и ее преемники. 1718-1825». Игорь Симбирцев. Москва Центрополиграф 2006
«Адмиралы и корсары Екатерины Великой». А.Б. Широкорад, 2006.
«Друзья Пушкина. Переписка, воспоминания, дневники. В двух томах». Составление, биографические очерки и примечания В.В. Кунина.
Москва Издательство «Правда» 1966.
«Декабристы. Избранные сочинения в двух томах».
Составление и примечания А.С. Немзера и О.А. Проскурина.
Москва Издательство «Правда» 1987
«Памятники отечества. Северная Фиваида». Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. 1980.
«Секретная династия». Н.Я. Эйдельман. Москва Вагриус 2006
Г.А.Потемкин. «От вахмистра до фельдмаршала. Воспоминания. Дневники. Письма».
Г.А.Потемкин. «Последние годы. Воспоминания. Дневники. Письма».
Санкт-Петербург Издательство пушкинского фонда. 2002 Редакционная коллегия : Б.В. Ананьич, Р.Ш. Ганелин, М.А. Гордин, В.Г. Чернуха. Общая редакции М.А. Гордин. Составление и подготовка текста З.Е. Журавлева.
«Коронация российских императоров». Д.К. Валявин
«Регалии русский царей». М.Г. Рогаткина
«Государственный историко-культурный музей-заповедник «Московский Кремль» 2012
«Китай». Серия «Очевидец - Обо всем на свете».
Автор текста Артур Коттерелл Фотографии Алана Хиллза. Дорлинг Киндерсли. Лондон 1994.
«Искусство Китая». Государственный музей искусства народов востока Москва 1990.
*********