Сашка ехал на служебном УАЗике по мокрой, разбитой трассе, крепко вцепившись в баранку и стараясь не смотреть в ТУ сторону. Туда смотреть нельзя. Он ехал домой. Его дом там, где жена, дети. Стены – дело наживное. Главное – семья.
А вон и развилка. Сейчас проскочить бы.
Но не проскочил. Руки сами, по своему усмотрению, повернули руль, и машина затряслась по грунтовой дороге, которая так настойчиво вела его Туда.
Тише, сердце, не стучи так громко! Было страшно, как перед опознанием погибшего близкого. Сжав в камень лицо, Сашка давил на газ, заставляя машину продираться через кочки, ямы, рытвины давно и никем не езженой дороги.
Он ясно видел перед собой тот день. Видел растерянные, пока только растерянные, глаза жены, соседей. Это потом уже началось хаотичное метание по дому, по двору, грохот выдвигаемых ящиков, поиск затерявшихся вещей, документов, находившихся в самых неподходящих местах. Что брать? Что самое необходимое? Это же, наверняка, не на долго. А на сколько?
Дети, непривычно притихшие, сидящие на узлах и удивленно наблюдающие за суматохой взрослых. Тонкое завывание старух с соседних усадьб. Мычанье скотины, которая, неведомым образом, почуяла неотвратимость судьбы. Череда автобусов, в которые загружаются первые семьи. И безутешный рев детворы, прилипшей к окнам, за которыми, с лаем, путаясь под колесами, провожают своих хозяев выпущенные на волю домашние дворняги. Все это ярким пятном, как в стоп-кадре, отпечаталось в памяти и, вряд ли, когда, сотрется.
Медленно, как на траурном шествии, Сашка ехал по своей улице. Из этих мест, раньше населенных разноголосьем звуков, размеренной жизнью, с ее радостями и горестями, в один момент вынули душу и развеяли ее по свету.
Прошел почти год с тех пор, как люди покинули родное село. И сейчас, в мрачный, мартовский вечер, проезжая по знакомой, как рисунок на ладони, дороге, он вглядывался, вглядывался. Хотел увидеть себя, мальчишку, с голыми пятками, перемахнувшего через забор, с полными карманами соседских яблок.
Хотел увидеть маму, такую молодую, мягкую. Она наклонилась над грядкой, что-то колдуя своими волшебными пальцами. Или развешивает белье, вырывающееся под ветром из ее рук. Деда, сидящего под старой вишней и дымящего своей вечной папироской в желтых пальцах.
Хотел увидеть… Но видел только черные деревья, жилистыми ветвями тянущиеся к серому, беспросветному небу, и дома, утопающие в этой серости, с темными проемами окон, прикрытыми безжизненными веками занавесок. Они казались надгробными памятниками, плитами или книгами, хранящими истории целых поколений.
Вот здесь жили Прокопенки. Хозяин, Петр – веселый мужик, знал множество анекдотов, баек и умел смачно их рассказать. А его жена, Полина, пекла самые вкусные в селе куличи.
А в этом, покосившемся на левый бок домишке, жили старики Чумаковы. Они не хотели уезжать. Старик долго сопротивлялся, прятался в курятнике, на чердаке. Когда же, наконец, его нашли, он, расставив ноги и, размахивая зажатой в костлявых руках палкой, кричал: «Не подходи! Убью! Я тут жил, тут и помру!» И его, плачущего, как мальчишку, после долгих уговоров, буквально на руках, пришлось занести в последний автобус.
Сашка вышел из машины и с трудом открыл заржавевшую калитку. Будто, и не уезжал. Возле погреба – разбросанные игрушки, на веревке - забытое, одинокое полотенце, с потемневшей деревянной прищепкой. И мертвая тишина, отдающая звоном в ушах.
Но вот послышались какие-то звуки. Нависшая масса неба набрала предельной сырости и зазвучала мелодией дождя, стуча, как по клавишам, по крыше, по столешнице, по дырявой кастрюле.
Он стоял посреди двора, с зажатой в руке фуражкой, и не было сил ни зайти в дом, ни развернуться и уйти. И зачем он сюда приехал? Не надо было.
И, вдруг, со стороны сарая, что-то живое, с громким криком, пронеслось и бросилось ему под ноги. Да это же Кузя, их кот, которого, как старого пса Валета, как и всю остальную живность, пришлось оставить на произвол судьбы. В той жизни Сашка и не замечал его. А если подвернется на пути, то и отшвырнет носком ботинка.
А сейчас, худющий, грязный, беспризорный кот, стоя на задних лапах, передними, вскарабкавшись на его ноги и, глядя ему в глаза безумным взглядом, беспрерывно орал, широко открыв рот. Он кричал о своем страхе, обиде, об одиночестве и о счастье, что, наконец- то, о нем вспомнили.
Сашка опустился на корточки, отцепил его от штанин и прижал к груди. Крепко впившись когтями в куртку и исцарапав шею, Кузя продолжал рассказывать. А Сашка слушал, слушал, понимающе покачивал головой и вытирал мокрые от дождя и от слез щеки о плешивую кошачью шерсть. Потом, расстегнув верхние пуговицы, засунул его под куртку, вышел, не оглядываясь, со двора, уселся в кабину и, поглаживая теплый, дрожащий комочек у сердца, поехал домой.
01. 2014.
Здесь показан один из маленьких фрагментов после аварии на Чернобыльской АС.