1.
В этом году весна пришла рано. Выросла температура воздуха – и вслед за ней увеличилось количество гормонов, выплёскиваемых людьми наружу. Первые смерти этим и объясняли: по сложившимся стереотипам любовь – это боль, кроме того от неё всего шаг до ненависти, а там уж и до убийства недалеко.
За одни сутки на моих глазах произошли следующие события: парень с девушкой стояли в обнимку рядом со светофором и вдруг ни с того, ни с сего кинулись под едущий грузовик; пожилую женщину столкнули с платформы под поезд метро; мой сосед хотел покончить с собой, пытаясь выпрыгнуть из окна, но с первой попытки у него ничего не вышло, поэтому он поднялся наверх и выпрыгнул снова. Заходя в подъезд после неудачного прыжка, он увидел меня, замершего в полном изумлении, улыбнулся и сказал, что у меня отличная новая шапка. Не могу знать наверняка, но скорее всего это были его последние слова. Шапка, кстати, была ярко-жёлтой, наверное, его именно это и позабавило. Что любопытно, я после того дня её так и не надел.
Вечером по новостям передали, что в стране зафиксировано рекордное количество смертей за один день. Ведущая вполне спокойно констатировала тысячу смертей и несколько сотен ранений. Интернет гремел куда больше телевидения: все форумы независимо от своей тематики обсуждали возможные варианты происходящего, ведь как оказалось подобный ужас происходил не только в Украине, но и по всему миру (вот тут-то версия про весну и гормоны обломалась).
Как и следовало ожидать, рекордная смертная статистика породила в Интернете не способ спасения, а массу новых мемов. Я хорошо запомнил два трендовых хэштега из Твиттера: #theydeservedeath и #savetheworldbrucewillis.
Всего за пару дней количество юмора в Интернете значительно уменьшилось. Впрочем, как и количество его пользователей.
Учёные разных стран успели выдвинуть несколько теорий касательно происходящего, но ни одна из них не имела доказательств. Ни одна не казалась хоть немного логичной.
Закономерности – я постоянно их выискивал. Даже самые нелогичные, вроде той, что будильник надо ставить на то время, в котором количество минут будет простым числом, иначе будет сложно проснуться. Поглощая несколько десятков новостей в час, я так и не нашёл ни одной логической связки. Кто-то убивал незнакомых людей, кто-то – себя, и всё это независимо от пола, возраста, социального статуса, цвета волос и марки своего смартфона (да, я пытался отследить и такой вариант).
С тех пор, как растаял снег, прошло семь дней. Я сидел дома и непрерывно обновлял ленту новостей твиттера. Единственный трендовый хэштег – #whatifiamthelast. Последний твит с этим тегом – четыре часа назад. Последняя найденная мной активность в Интернете – чуть больше трёх часов.
Я выглянул в окно. Светило яркое весеннее солнце и дул сильный, шатающий деревья ветер; асфальт тут и там был покрыт засохшей кровью, и всюду лежали мёртвые люди.
Я глубоко вдохнул и написал твит: «Я хочу проснуться #whatifiamthelast».
Мне никто не ответил. И я так и не проснулся.
На следующий день чувство голода выиграло у моего нежелания двигаться и существовать, и я отправился в ближайший супермаркет. Съев сразу же два шоколадных батончика, я вплеснул в свой организм немаленькую дозу серотонина, который твёрдо убедил меня в том, что надо продолжать жить. На обратном пути я расчистил крыльцо своего подъезда от трупов, перетащив их за трансформаторную будку (мне просто хотелось, чтобы мой вид из окна был достаточно милым и жизнеутверждающим). Я пообещал себе, что обязательно похороню их до конца этой недели.
Прошло пару дней и несколько десятков тысяч обновлений веб-страниц прежде, чем я окончательно убедился в том, что я последний человек на Земле. Обещание я так и не сдержал: потерялся смысл прятать людей в могилы, которые никто никогда не навестит. Вся планета превратилась в кладбище, а я не хотел быть её сторожем.
Конечно, мою голову посещали мысли о возможной жизни в Зимбабве и Антарктике. Мысли о том, что погибли только пользователи Интернета – все, кроме меня. Что где-то есть люди, сумевшие избежать гибели.
И ещё меня преследовала какая-то дикая идея, будто я должен очень долго ехать на юг – и там я найду некий форпост, последний оплот человеческой цивилизации. Там я повстречаю девушку, с которой мы сойдёмся не только из-за того, что должны восстанавливать популяцию нашей расы, но и потому что мы полюбим друг друга. В день рождения нашего семнадцатого ребёнка меня выберут президентом форпоста, а дальше моя идея не развилась, поскольку я слаб в политике.
Когда я остался последним человеком на Земле, в мою дверь постучали.
Я поставил фильм на паузу, снял ноутбук с колен и уставился на свою входную дверь. Через мгновение в неё постучали ещё раз, как мне показалось – более настойчиво.
Какой-то части меня захотелось кинуться к двери и настежь её распахнуть, но я остановил себя. Нет смысла открывать дверь, когда знаешь, что за ней никого нет.
Тем более ещё вчера я от нечего делать проверял работоспособность всех электронных приборов в моей квартире – среди прочих я проверил и дверной звонок. Если бы ко мне пришёл кто-то по-настоящему, он бы не постучал, а позвонил. Уж наверняка.
2.
На следующий день после того, как растаял снег, то есть за шесть дней до того момента, когда я стал последним человеком на Земле, мне пришлось выйти на улицу. "Пришлось" – это не самое подходящее слово, потому что до того момента я не чувствовал реальной опасности. Скорее меня окутывало то самое ощущение необоснованной защищённости как в тех случаях, когда телевизоры и радио кричат о страшной эпидемии гриппа и просят по возможности отсиживаться дома, а я считаю, что заболеть может кто-то другой, но не я, и, покрепче закутываясь в шарф, выхожу на улицу.
В тот день я не надел шарф. В ином случае всё могло бы сложиться по-другому – кто знает.
На улице было совсем немного людей; если не присматриваться, можно было легко перепутать послеобеденный вторник с-ума-сшедшего мира с обыкновенным утром субботы. Но я, увы, всегда был очень внимательным и цеплялся за любые мелочи, поэтому от моего взора не спрятались ни беспомощно лежащий на руле водитель, в ухо которого была воткнута отвёртка, ни окровавленная рука, выглядывающая из мусорного бака, на которой, кстати, были слишком неправдоподобно изогнуты пальцы.
Прошествовав мимо этих сцен дешёвого западного фильма ужасов, я зашёл в небольшой супермаркет с целью купить себе каких-то продуктов.
В помещении было всего три человека: одна продавщица на кассе, одна в зале и парень моего возраста с аккуратной укладкой на голове.
Со слишком аккуратной укладкой.
Подумать только, люди боялись выходить на улицу, а этот кадр имел в себе силы оставаться модником. Помню, я тогда хмыкнул, прикинув, что вряд ли его ожидает светлое будущее. К такому выводу я пришёл не столько из-за его причёски, сколько из-за внутреннего желания казаться себе перспективнее своих сверстников. Как выяснилось, я не прогадал на счёт будущего: парень не прожил и пяти минут с момента моего умозаключения.
Я выбирал себе макароны, пытаясь определиться, чего мне больше хочется – обыкновенной вермишели или чего-то более экстраординарного вроде спиралек или улиток, – когда вдруг в магазин забежал мужчина с пистолетом и трижды выстрелил. Здесь стоило бы сказать, что всё произошло очень быстро (я не успел никак отреагировать, казалось, будто на всё ушло несколько мгновений) либо очень медленно (я наблюдал за тем, как летят пули, понимая, что пройдёт не меньше трёх вечностей, прежде чем они достигнут своих мишеней) – но на самом деле, я не знаю, с какой скоростью тогда шло время. Я прожил некий отрывок жизни, который был настолько ужасен, что я, видимо, тут же удалил его из памяти.
Поэтому следующее, что я помню после звуков трёх выстрелов – это дуло пистолета, направленное на меня, спокойный, по-отечески добрый взгляд мужчины и трое мёртвых людей, разливающих свою кровь на кафельный пол супермаркета.
Мужчина склонил голову и смущённо спросил, не мог бы я ему помочь. Я ответил, что не вижу причин отказывать.
– Лови, – сказал он и бросил мне пистолет.
К сожалению, я не успел отреагировать, поскольку меня охватил вполне объяснимый паралич, и пистолет, ударившись о моё плечо, отскочил и упал мне под ноги.
– Извини, я думал у тебя с реакцией получше, – пожал плечами мужчина.
– Что вы от меня хотите? – Я всё ещё стоял в пяти метрах от него не в силах пошевелиться.
– Я просто не могу сам, понимаешь? – ответил он мне самым печальным голосом в мире. – Застрели меня пожалуйста. Если тебе не сложно.
Если мне не сложно? Я хотел ему ответить, что пару минут назад для меня было большой сложностью выбрать, какие макароны я буду есть на ужин, а убийство человека – это задача посложнее. Уж наверняка.
– Зачем? – спросил я вместо этого. – Почему вы не хотите больше жить? Под обращением «вы» я не имел в виду конкретно его.
– Ты мне не поможешь, да? – Он проигнорировал мой вопрос и выпятил нижнюю губу, как делают маленькие дети, когда собираются расплакаться.
– Помогу, – закивал я, понимая, что мне совсем не хочется, чтобы оружие вновь оказалось в его руках. – Но я бы просил вас сначала ответить на некоторые мои вопросы. – К окончанию этой фразы я уже поднял с пола пистолет и направил на своего собеседника.
– Это слишком долго, – ответил он, и в его голосе прозвучало что-то театральное, будто он актёр, который зачем-то решил переиграть в одной из своих реплик.
Я тут же представил, как сейчас отовсюду выбегут люди и начнут показывать мне, где были спрятаны камеры; как встанут продавщицы, и из их внутренних карманов выпадут пакеты, из которых вытекла кровь; как я вдруг пойму, что не рассмотрел в мужчине популярного актёра – так хорошо его загримировали.
Но вместо всего этого мой собеседник сделал несколько быстрых шагов в мою сторону и упёрся грудью в дуло.
– Каждый сам выбирает способ стать счастливым, – сказал он. – Я свой выбрал. – И нажал своим пальцем на мой, тем самым спустив курок.
Он упал бесшумно. Или меня просто оглушил выстрел.
На ужин я ел гречку.
3.
Я всегда удивлялся людям, которые выкладывают в своих блогах кулинарные рецепты. Которые пишут отзывы об Интернет-магазинах и купленных в них товарах. Оставляют рецензии на просмотренные фильмы и прочитанные книги. До сих пор не понимаю, что ими движет (прошу прощения, двигало, ведь они уже все умерли). Неужели у людей есть (прошу прощения, было) некое стремление делиться советами или же знаниями? Почему тогда такого никогда не было у меня?
Да, конечно, я всегда мог посоветовать другу толковую книгу, если он просит, или отговорить его идти на очередной блокбастер по причине того, что не стоит смотреть экшены, в которых главные героини бегают исключительно на каблуках. Но я никогда не желал выводить подобную информацию в массы. Пара лайков меня бы недостаточно мотивировала потратить время на написание чего-то подобного.
Я неслучайно говорю об этом в прошлом времени. Мир сошёл с ума, и я вслед за ним, что-то внутри переключилось, и я прямо сейчас напишу небольшую рецензию, или же отзыв, или же дам пару советов. В общем, поделюсь знаниями с человечеством. Которого уже нет.
Я открываю Text Edit и жирным шрифтом пишу заголовок "6 страхов, которые ты испытаешь, когда останешься последним человеком на Земле".
1) Страх перед необычным. Я вообще никогда не боялся крови – вплоть до того момента, пока не увидел фонтаны и реки из неё. Но пугала не кровь, а причина её появления: люди, умирающие без понятной причины, – это очень страшно. Мне, как и вам, очень важно видеть логику в каких-то обыденных вещах. Когда-то в детстве я проснулся ночью и очень долго не мог заснуть, потому что на улице было слишком светло. Странно, скажите вы, ведь дети обычно боятся темноты. Нет, отвечу я, дети боятся того же, что и взрослые: отсутствия закономерностей.
2) Страх перед смертью. Очень странно, но этот страх пришёл ко мне не первым, а вторым, хотя он самый очевидный. Впрочем, эта боязнь была во мне ещё от рождения. Так сказать, заложена природой. Проходить мимо постанывающего старика, который держит в руках ружьё и недоброжелательно на тебя смотрит, – не страшнее, чем перебегать дорогу на красный свет или пробовать жареные грибы, купленные на рынке. Этот страх оказался неожиданно стабильным, если не рассматривать его в каких-то локальных ситуациях (как, например, мой поход за макаронами).
3) Страх перед одиночеством. Он пришёл ко мне задолго до того, как я понял, что стал последним. Он пришёл ко мне, когда мне по телефону не ответил ни один из тех, кто у меня в избранном на смартфоне.
Остальные смерти не сделали меня более одиноким.
4) Страх перед бессмысленной тратой времени. Представим себе некоторого учёного, который пишет диссертацию. Пишет очень долго, уже несколько лет он каждый вечер допоздна пишет какие-то уравнения, доказывает гипотезы, разбавляет это техническим текстом. Больше восьмисот дней он тратит на эту работу, которая хранится в единственном экземпляре на его компьютере. А потом в один прекрасный день он включает компьютер, открывает недавние документы и не видит там своего disser.docx. Попробуйте представить, как ему страшно. Ощутите это на себе.
Я, как часть человечества, испытал что-то подобное. Несколько тысячелетий люди к чему-то шли, пытались что-то кому-то доказать, защитить свою диссертацию, а потом какие-то семь дней перечеркнули всю их работу. Вся наша писанина оказалась бессмысленной, мы даже не успели перейти к написанию вывода (хотя может ли он вообще существовать?).
Какое-то время я надеялся, что этот учёный глянул не в то окошко. Что он пересохранил документ под другим именем. Что он переместил его на флешку, вместо того, чтобы скопировать. Что операционная система сломалась, и перезагрузка спасёт ситуацию.
5) Страх сойти с ума. Основная причина его возникновения ясна: многие глянцевые журналы часто высказываются о том, что у человека рано или поздно поедет крыша, если ему будет некому выговориться. И мне некому выговориться. Среди других причин: сотни мертвецов на моей улице.
6) Страх того, что ты уже давно сошёл с ума. Последние полтора дня я читаю много литературы, которая, в целом, помогает мне понять, а не свихнулся ли я. С чего бы это вдруг в нашем логичном мире случился такой абсурд? Может, с ума сошёл не мир, а я?
Я прочёл уже много книг на эту тему, которые смогли убедить меня в моём добром здравии. Но не знаю, стоит ли им верить: возможно, мой мозг таки болен и выдумал эти книги и их умозаключения, чтобы запутать меня.
На данный момент этот пункт самый пугающий.
Я перечитываю свою запись несколько раз перед публикацией, чтобы проверить его на наличие ошибок. Уже после отправления (и последующего редактирования – в одном месте я пропустил запятую) я понимаю, что проблема, описанная в пятом пункте, частично разрешима: я знаю, кому я могу выговариваться.
Так я завожу новый аккаунт в твиттере (свой предыдущий не хочется портить соплями и жалобами), а вслед за ним я завожу будильник на 09:17. Стоило бы встать пораньше, потому что у меня много планов на завтра, но я решаю позволить себе немного отоспаться.
Я пишу в твиттере: «странно, что мы всё ещё используем глагол "заводить" для установки будильника»
И следующим твитом добавляю: «ведь завести можно только механический будильник».
Подумав, я удаляю второй твит: ведь среди моих читателей тупых нет, кому надо – тот догадается. Уж наверняка.
Я засыпаю с улыбкой на лице, и ночью мне снится Аня.
4.
Квартиру, в которой я живу, мне всего-то пару месяцев назад купили родители. Небольшая однокомнатка в одном из спальных районов Киева, тихий, зелёный дворик и соответствующие ему по громкости, но не по цвету соседи.
Я в первый же день после переезда заприметил, что на одной лестничной площадке со мной жила одна очень милая девушка. Настолько милая, что каждый раз, когда я сталкивался с ней в подъезде, язык мой мгновенно проглатывался, а сердце уходило глубоко в пятки.
Неделями я мучал себя на тему того, какая она прекрасная и как жаль, что у нас с ней ничего не может получится, потому что я никогда не наберусь смелости, чтобы заговорить с ней.
На четвёртый день после того, как растаял снег, то есть за три дня до того, как я остался последним человеком на Земле, она постучала в мою квартиру. Но не в дверь, а в стену.
– Там есть кто-нибудь? – кричала она. – Кто-нибудь живой и здоровый?
Вспоминая её маленькие кулачки и хрупкие плечи, я рассуждал на тему того, чем же она бьёт по стене: молотком, стулом, кастрюлей или ещё чем-то.
– Помогите! Прошу вас!
О помощи меня просили совсем недавно, и в тот раз я помог так, что до сих пор не мог от этого отойти. Глубоко вздохнув, я ответил:
– Да, я здесь. Жив и здоров.
За стеной мгновенно образовалась тишина. Пару секунд я помолчал, затем вновь повторил своё высказывание чуть погромче.
– Привет, – услышал я её голос. Когда она говорила тихо, то звучала куда более напуганной.
– Привет, – ответил я.
– Ты точно здоров?
К четвёртому дню все выжившие более-менее сошлись на точке зрения, что люди убивают друг друга и умирают из-за страшного вируса, который появился невесть откуда. Дальше варианты разнились: то ли он появился из лаборатории вечно экспериментирующих учёных, то ли из рук сектанта, который захотел построить мир заново, уничтожив всё живое, то ли из космоса с его страшными инопланетянами, то ли из недр земли, где этот вирус спал, дожидаясь нужного момента. Кстати, за последние дни я нашёл в Интернете около двадцати людей, которые пытались на полном серьёзе рассказать миру о том, что это они виноваты в происходящем. Кто знает, возможно как раз один из них и был тем самым мироубийцей.
– Я понимаю твоё недоверие, но от того, что я тебе скажу, что точно здоров, тебе легче не станет, ведь правда?
– Неправда. Мне станет легче.
– Да, я точно здоров.
– Ты был прав, – задумчиво ответила она. – Мне не стало легче. А как мы можем выяснить, что ты здоров?
Этот нелепый диалог длился ещё полчаса. За это время мы успели обсудить все возможные причины для доверия и недоверия, а также способы распространения вируса. До сих пор не было установлено, передаётся ли заболевание воздушно-капельным путём, а других вариантов особо и не было. Я описал ей план вентиляции в нашем доме, согласно которому мы с ней либо оба заражены, либо оба здоровы, поскольку наши квартиры связаны одной трубой напрямую.
Этот аргумент оказался достаточно убедительным для того, чтобы она позвонила мне в дверь, и достаточно лживым, чтобы мне стало стыдно. Через пару минут мы уже стояли в каком-то метре друг от друга, и такой близости с другим живым существом ни у одного из нас не было уже дольше суток.
Не веря своим глазам я потянулся к ней рукой, нет, даже не так, мы одновременно потянулись друг к другу кончиками пальцев. Я притянул её к себе, и она, обняв меня, заплакала.
– Правда, здоровый? Я не могу нарадоваться.
Плакала она, впрочем, не только от радости, но и от горя: за последние дни умерли все её близкие, кроме отца: последний без вести пропал, факт его смерти подтверждён не был.
– Тебя, кажется, Аня зовут, да? – спросил я.
– Вообще-то нет, – она слегка смутилась, и уголки её светлой улыбки немного опустились, нисколько при этом не убавив её обаяния. – Меня зовут Лиза.
С этого момента мы зажили душа в душу. Я мог начать любую тему, и она с удовольствием её развивала, мы без проблем нашли невероятное количество точек пересечения в самых разных сферах жизни – от музыки до работы, от космоса до африканских животных, от аффилиации до солипсизма, а кожа её рук была какой-то особенной, их постоянно хотелось не то щупать, не то гладить, главное – как можно больше прикасаться. Возможно, впервые в своей жизни я нашёл человека, с которым мне было так легко общаться. Я был действительно счастлив и понимал, что то же самое испытывает и Лиза.
– А можно я тебя нарисую? – вдруг спросила она.
– Давай потом, – предложил я.
Мне хотелось бы слиться с тобой в одну субстанцию, полностью разделить весь этот мир на двоих, обменяться сознаниями и постоянно прикасаться к твоим рукам, но я решил использовать более лаконичную формулировку.
– Мне хотелось бы с тобой просто пообщаться.
– Я очень хотела бы тебя нарисовать. У тебя есть карандаш?
– Есть, – кивнул я. – Но давай отложим, времени ещё много.
Лиза опустила глаза, и в тот же миг я понял, что не успел даже ещё обратить внимания на то, какого они цвета.
– Мне жаль, что мы встретили друг друга только сейчас. Казалось бы, нас разделяла всего одна стена, каждое утро мы спускались по одной и той же лестнице…
– Подожди, – перебил её я. – Нет ведь пока повода грустить.
– Ты сказал, что времени ещё много, – произнесла она, не поднимая своих глаз неизвестного мне цвета. – А это не так.
5.
Ночью я просыпаюсь в холодном поту – правда, это всего лишь метафора, никакого пота и в помине нет, последняя неделя выдалась довольно прохладной. Суть в том, что мне приснился кошмар.
Я всегда старался записывать куда-то наброски о своих сновидениях, чтобы попробовать проанализировать, что мне приснилось, когда я прийду в себя. Когда-то я использовал для этого тетрадь, чуть позже – смартфон, сейчас же мне это незачем.
Когда вы знаете, что к вам никто никогда не зайдёт в гости, вы перестаёте заботиться о красоте своей квартиры. Вы продолжаете держать её в чистоте, если вас подобное волнует, но внешний вид теряет свою цену.
Когда вы самый красивый в этом мире просто потому, что вас не с кем сравнивать, вы не боитесь что-либо изуродовать. Включая свою квартиру. Включая себя.
На моём смартфоне очень маленькие кнопочки, а тетрадь куда-то постоянно пропадает. Зачем тратить на них время, если можно взять маркер и записать это на стене, к которой прилегает кровать?
Среди кучи записанных ранее мыслей я пишу на своих дорогущих обоях персикового цвета два слова. Мне кажется, что проснувшись и увидев новую запись о сновидении, я тут же смогу по ним восстановить его в памяти.
На улице довольно светлая ночь, и шторы открыты: я легко вижу то, что я написал даже сейчас.
Довольствуясь результатом, я ложусь набок и всё-таки тянусь к смартфону. Пишу в твиттер о том, что мне приснился кошмар, каких давно не было. По привычке захожу в обновления, но там ни ответов, ни новых фолловеров.
Раньше, когда люди были живы, я в той же ситуации успокаивал себя тем, что мой твиттер крайне интересный, и то, что люди его игнорируют, меня не должно волновать, потому что я туда пишу исключительно для себя.
А сейчас мне незачем себя успокаивать. Нет аккаунта популярнее, чем мой, потому что его читает как минимум один человек.
"Будь оптимистом" – это самая большая надпись маркером на моей стене. И я научился находить плюсы в гибели человечества.
6.
Мы с Лизой жили душа в душу чуть больше трёх часов. Затем пришёл её пропавший без вести отец.
Лиза как раз сообщила мне, что эскиз почти готов, осталось лишь нарисовать мой левый глаз (а с этим у неё постоянные сложности), когда вдруг мы услышали мужской голос, выкрикивающий её имя на улице.
Лиза замерла, и я понял, что этот голос был ей знаком, более того – шестое чувство сразу мне подсказало, что это её отец.
– Папа жив, – на выдохе сказала она и кинулась к открытому окну. – Папа, папочка, я тут! – кричала она, наполовину высунувшись через раму.
Я подошёл к соседнему окну и увидел под окнами Лизыной квартиры мужчину, донельзя потрёпанного жизнью. Впрочем, в последние дни это был стандартный внешний вид любого человека: те, кто выглядели лучше, были мёртвыми.
Мужчина перешёл под мои окна, и что-то в его взгляде я увидел такое, от чего перехотелось на него смотреть, но в тот момент шестое чувство меня предало, не подсказав истинные мотивы его прихода.
– Лиза! – крикнул её папа, и в его голосе я услышал не радость, а какое-то отдалённое его эхо. – Я так рад, что ты жива! Спускайся ко мне скорее!
– Сейчас, папочка! – Лиза мельком взглянула на меня и, увидев моё настороженное выражение лица, только пожала плечами.
– Погоди, милая! Ты куда? – и снова я услышал в его голосе только какое-то отдалённое эхо удивления вместо полноценной эмоции, будто говорил не он, а какой-то человек, сидящий где-то глубоко внутри его тела.
– К тебе, – ответила Лиза. Она прослезилась и была готова заплакать от счастья. – Сейчас по лестнице спущусь.
– Зачем по лестнице? – и его глаза заблестели как у хищника перед атакой травоядного. – Я так долго шёл к тебе. Так долго ждал этой встречи. Тебе не надо тратить время на лестницы.
– А... что... что ты предлагаешь?
– Прыгай в окно.
– Папа, но тут четвёртый этаж.
– Ничего страшного, – он по-отцовски улыбнулся, причём на этот раз натурально, я поверил в эту улыбку. – Если ты вдруг выживешь после падения, я тебя добью.
Я подошёл к Лизе и крепко взял её за руку.
– Лиза, он болен. Это уже не твой отец, это кто-то другой.
– Нет, это мой отец, я же вижу, что мой.
Лизу трясло, и мне показалось, что прямо на моих глазах у неё появился новый седой волос.
– Вечно ты шастаешь с этими своими мальчиками, а на семью-то времени нет, – крикнул с улицы её папа.
– Как зовут твоего папу? – спросил я.
– Алексей Иванович, – дрожащим голосом ответила Лиза, теперь она снова была готова заплакать, но уже не от радости.
Я открыл вторую створку окна и, высунувшись в него, закричал:
– Алексей Иванович! Вы, видимо, приняли решение умереть, и это ваш выбор, мы не можем его оспорить. Но оставьте Лизу в покое, она уже не маленькая девочка, она сама разберётся.
Лизын папа замер, и по его виду я понял, что он растерялся. Помолчав полминуты (очень напряжённые полминуты), он хмыкнул и ответил мне:
– Но как же я могу умереть, не уничтожив сначала своего ребёнка?
Мы с Лизой переглянулись. На неё было больно смотреть, её хрупкие плечи казались ещё меньше, чем обычно, да и вся она как-то осунулась, будто дом, готовый к сносу, по которому экскаватор уже успел нанести первый удар металлическим ядром.
Она вдруг опустила глаза и очень тихо что-то прошептала.
– Что-что? – переспросил я.
– Ты никогда не любил меня, – шёпотом повторила она.
– Не любил тебя?
– Да, не любил. Я для тебя всегда была просто увлечением.
– Всегда? Лиза, о чём ты? Мы знакомы меньше четырёх часов.
– Какой слепой дурой я была, – сказала она, и по её лицу потекли слёзы. Нет, она не заплакала, просто по её щекам катились мокрые капельки, а вот эмоций на лице не было. – Ты помнишь нашу первую встречу в парке Шевченко? Помнишь, что на мне было надето? На тебе был жёлтый жилет тогда, я помню.
Я хотел ей что-то ответить, но потерял дар речи.
Нет, Лиза, я не помню этого, потому что мы никогда не виделись с тобой в парке Шевченко.
Лиза, ты появилась в моей жизни так вовремя и так не вовремя уходишь – холера забрала и тебя.
И ещё, Лиза. Откуда ты знаешь, что у меня есть жёлтый жилет? Значит, ты тоже обращала на меня внимание ещё до нашего знакомства? Почему же я тогда не рискнул с тобой познакомиться?
– Ты даже этого не помнишь, – холодно сказала она и отпустила мою руку.
Я всё ещё смотрел на то место, где она сидела, когда услышал звук удара её тела о землю. Шестое чувство шепнуло, что это был мёртвый звук. Не медля ни секунды, я кинулся в подъезд. Я хорошо понимал, что её отец сейчас сам наложит на себя руки, но месть застилала мне глаза настолько, что я хотел задушить его собственными руками.
Спускаясь, я слышал, как бьют что-то тяжёлое о металл. Во дворе я оказался спустя считанные секунды, но всё же опоздал: когда я выбежал на улицу, Алексей Иванович как раз нанёс себе заключительный удар головой о фонарный столб и обмяк.
Я спустился на колени рядом с мёртвой Лизой и наконец впервые обратил внимание на цвет её глаз. Я хорошо понял, что теперь запомню и этот цвет, и этот безжизненный взгляд, и даже размер зрачков, глядящих в пустоту.
– Спасибо тебе за эти несколько часов, – произнёс я и опустил её веки.
Поднявшись к себе в квартиру, я сел на кровать, туда, где сидела Лиза, и поднял с пола листок, на котором она карандашом рисовала мой портрет.
Я смотрел на эскиз себя без левого глаза и думал, что сегодня я лишился чего-то более важного, чем левый глаз. Сегодня я лишился не человечества, но человека, который легко бы мог мне его заменить.
Я скомкал листок, бросил его на пол (он упал, разумеется, с тем же звуком, с которым Лиза ударилась о землю) и, закрыв лицо руками, заплакал.
Почему я скомкал его? Нет, не из-за того, что он мне навевал плохие воспоминания. Лиза была фантастическим человеком, возможно, самым родным из тех, кого мне довелось найти, но художник она была так себе.
7.
Будильник поднимает меня в начале десятого, как мы с ним и договорились.
Я встаю с кровати, иду умываться и по пути вспоминаю, что я запланировал на сегодня. Надо досмотреть оставшиеся два фильма из творчества Феллини, перечитать "Критику чистого разума" и пройти видеокурс по рисованию натюрмортов. Если останется время, то что-то записать в блог.
В мою дверь легонько постукивают, но я знаю, что этот звук исчезнет, как только я прийду в себя и займу себя чем-то.
Пока я умываюсь, в голову лезут мысли о том, чтобы окунуться в ванную, полную воды, и бросить в неё включённый фен. Я отбрасываю эту идею на свалку других мыслей о самоубийстве: мне не хочется поддаться системе, как это сделали все остальные, я не подчинялся ей раньше и сейчас не собираюсь (эту мысль я чуть позже отправляю в твиттер, попутно иронизируя на тему того, что социальные сети – это тоже часть системы).
Через полчаса, после чашки капучино, на молочной пенке которого я зубочисткой рисую забавного петушка (этому я научился позавчера), и собственноручно приготовленного тирамису (этому я научился вчера), я сажусь читать Критику, но она совсем не лезет в голову.
Я закрываю книгу, какое-то время смотрю куда-то в пустоту, а затем поворачиваю голову на стену со своими записями и натыкаюсь на два новых слова. Точно, мне же ночью что-то снилось.
Эти два слова говорят мне "Карамельная крепость".
Пытаясь возродить в своей голове какие-либо ассоциации с этим словосочетанием, я не вспоминаю ничего, кроме того, что мне снилась Аня, и с ней случилось что-то страшное.
Это порождает новые вопросы, среди которых авангардом идёт следующий: кто вообще такая эта Аня?
И тут же в моей голове всплывает образ Лизы, и я кручу головой, надеясь, что он из неё вылетит. Безуспешно. Я грустно вздыхаю, и мой взгляд падает на книгу, которую я успел дочитать аккурат перед апокалипсисом.
На обложке "Итальянской трагедии" Вентворта Смита курсивом написана цитата оттуда: "Счастье – это путь, который каждый должен пройти самостоятельно".
Спорная цитата, месяц назад я бы её запросто оспорил, а сейчас я не мог с ней не смириться, мне лишь приходится это принять как постулат.
Что любопытно, данная фраза вообще очень слабо перекликается с основной идеей повести, это всего лишь сомнительное высказывание главного героя в тот момент, когда он оказался на самом дне (но не таком глубоком, на котором сейчас находился я).
Вентворт Смит рассказывает о человеке, который лишился на войне своей ноги. До этого происшествия он был стройным, подтянутым мужчиной, от которого женщины не могли отвести глаз (настолько он был красивым) и мужей (настолько он был интересным собеседником), а после трагедии от него внезапно все отвернулись. Первые три четверти книги написаны в очень серых, пессимистичных тонах, сейчас бы я побоялся читать такую книгу, а не то мысли про фен могли бы участиться.
У этого мужчины была постоянная проблема: ему приходилось переплачивать в обувных магазинах. Он просил только правый ботинок, но ему отказывались продавать его без пары. Спустя три года одиночества и непрерывного убеждения себя в том, что ему ещё есть ради чего жить, он зашёл в один обувной магазин – но не для того, чтобы купить обувь, а из-за того, что услышал оттуда враждебные крики. Выяснилось, что один из покупателей скандалил с продавцом: тот не хотел ему продать только один сапог вместо пары.
– Имейте совесть! Я инвалид! Продайте мне только левый сапог, правый у вас кто-нибудь купит потом, – пытался убедить продавца покупатель.
– Да кому ж нужен один правый сапог? – рассеянно отвечал продавец.
– Мне, – спокойно сказал главный герой, на которого остальные ещё не успели обратить внимания. – Мне нужен. Я готов купить его прямо сейчас.
Хотя ему не нужен был такой сапог.
Он сделал это, потому что почувствовал, что это даст начало величественному союзу двух настоящих друзей. И он не ошибся.
Мне очень нравится этот сюжет. Он хорошо показывает, что общее горе сближает людей.
После прочтения "Итальянской трагедии" мне тоже хотелось кинуть капкан себе под ноги и лишиться одной конечности – возможно, это помогло бы найти мне настоящего друга. Но сейчас, когда на рынке друзей отсутствует предложение, такое понятие, как "одиночество", потеряло не только цену, но и смысл. В пустом мире никто себя не чувствует одиноким.
Лиза могла стать таким другом. Уж наверняка.
Чтобы не заплакать, я открываю твиттер. Я пишу, что мне плохо. В моём идеальном мире когда человек пишет в социальных сетях о том, что ему плохо, эту запись не комментируют, нет. Вместо этого ему звонят в дверь.
Ну а мне хотя бы стучат, тоже здорово.
8.
На пятый день после того, как растаял снег, то есть за два дня до того, как я остался последним человеком на Земле, я похоронил Лизу у себя во дворе. В ромашковом палисаднике рядом со своим подъездом. Больше ничего примечательного не случилось, кроме того, что именно в тот день я оставил на своих обоях первую запись: "Умереть успеет каждый, но найти своего человека успеют не все". Тогда же я её и перечеркнул.
Интересное началось на шестой день, когда ко мне пришли друзья.
Руслан, Артур, Димка и я были не разлей вода ещё с детсадовских времён. В тот день первые двое стояли под моим окном и звали меня в, как они это назвали, "последнее путешествие".
– Мы давно с тобой дружим, тебе нет смысла переживать, – говорил Руслан.
– Больно не будет, – успокаивающее кивал Артур.
Я сидел на своём подоконнике, свесив ноги вниз, и рассматривал покачивающиеся от лёгкого ветра верхушки деревьев.
– Ребят, я всё понимаю, но почему вы кричите под окнами вместо того, чтобы позвонить в домофон?
Я действительно всё понимал. Передо мной складывалась некая единая схема, поясняющая, как такое количество людей так быстро умерло. За каждым из них кто-то приходил: их близкие люди, друзья или родственники. Одиночки же сами сводили счёты со своей жизнью (как мой сосед, дважды выпрыгнувший с балкона) или шли устраивать беспредел (как тот мужчина, что попросил меня пристрелить его в магазине). И если подбивать статистику по количеству жертв, то наверняка окажется, что от рук подобных одиночек полегла куда большая часть человечества.
– Ну, у тебя просто домофон в подъезде сломался, – пожал плечами Артур.
Руслан захихикал, а я, помолчав немного, спросил:
– А с Димкой что?
Артур снова пожал плечами, а Руслан перестал смеяться и грустно опустил голову.
– Жалко его, – сказал я. – Он в нашей компании самым весёлым был.
– Да, был, – кивнул Артур. – Так ты спустишься или подождёшь пока мы поднимемся?
Я помню, как наблюдал неестественность в глазах отца Лизы.
То же самое я видел и в поведении своих друзей сейчас, но при этом я отчётливо понимал, что это те самые люди, с которыми я прошёл огонь, воду и медные трубы, и то изменение, которое в них произошло, совсем незначительное. Будто на нижней крышке нового ноутбука появилась царапина длиной в пару миллиметров, которую видно только при очень хорошем освещении: да, обидно, это царапина, но на возможности ноутбука это никак не влияет.
– Спущусь, ребят. Конечно, спущусь.
Руслан и Артур победно улыбнулись, а я слез с подоконника и отправился на кухню. Я достал из холодильника почти пустую бутылку водки и, обувшись, вышел в подъезд.
Торопливо спускаясь по лестнице, я думал о том, что в моей попытке сформировать схему смертей слишком мало закономерностей. Всё-таки это был тот случай, когда я пытался увидеть план там, где его не было.
Люди просто убивали и умирали. За кем-то приходили, а за кем-то нет. Вместо закономерностей одни лишь смерти.
Добравшись до второго этажа, я зашёл в квартиру номер шесть. Когда-то здесь жили молодожёны, но их тут уже давно не было (по крайней мере, в живых). И я знал это, поскольку их дверь была открыта нараспашку ещё позавчера, когда я бежал мстить за смерть Лизы.
Я зашёл внутрь и сразу направился в гостиную (краешком глаза я увидел в ванной фигуру человека, голова которого была опущена в умывальник, заполненный водой). Квартира была очень чистой и ухоженной, но её, увы, омрачал не слишком приятный запах.
Я вышел на балкон и прикинул расстояние до земли. Второй этаж, и внизу трава. Шансов что-то себе сломать не так уж и много.
Я кинул вниз бутылку водки, и она, застряв в ветках сухого кустарника, не разбилась. Затем перелез через перила и, повисев на них пару секунд, сделал глубокий вдох и спрыгнул.
Земля ударила в подошвы, но я каким-то образом не потерял равновесие. Не веря в то, насколько простым оказался мой прыжок, я вынул из кустарника бутылку и отправился в магазин.
Руслан и Артур ждали меня со стороны двора, а я спрыгнул с обратной, на улице, так что они меня не могли заметить. Конечно, я мог сейчас попробовать убежать, но я целиком и полностью отдавал себе отчёт в том, что у каждого человека есть вещи, от которых бежать было бессмысленно, которые надо побороть. Поэтому сейчас мне был нужен оружейный магазин.
Но такого, к сожалению, в моём районе не открыли, зато прямо здесь, в моём доме, был магазин рыболовный.
Как на зло, дверь была заперта, и мне пришлось бросить камень в витрину.
Монолитное стекло трансформировалось в тысячи маленьких осколков, но, к моему счастью, сигнализация не сработала: то ли её тут не было, то ли она сломалась, как и мой домофон.
Времени оставалось очень мало, я хорошо понимал, что звон падающего стекла было замечательно слышно в моём дворе.
И я не прогадал: Руслан и Артур ворвались в магазин в тот же момент, когда я снял со стеллажа ружьё для подводной охоты.
– Сопротивляться бессмысленно, – сказал Руслан. – Если этого не сделаем мы, это сделает кто-нибудь другой.
– Если этого не сделает кто-нибудь другой, – сказал Артур. – Ты сделаешь с собой это сам.
Я молча направил на него ружьё.
К этому моменту они меня окружили. Я стоял спиной к стеллажу, почти в самом углу, назад было отступать некуда. Слева ко мне медленно, аккуратно подходил Артур, справа – Руслан. Оба собирались умереть после того, как меня убьют, и оба со страхом смотрели на остриё гарпуна: они боялись погибнуть до того, как успеют завершить всё, что запланировали на остаток жизни (как это похоже на людей!).
– Гарпун всё равно один, – сказал Артур. – Ты выстрелишь в одного из нас, и даже если ты попадёшь, то второй тебя прикончит.
Держа ружьё правой рукой, левой я одним движением скрутил с бутылки крышку.
– Ваше здоровье, – сказал я и сделал несколько глотков.
Звук удара крышки о плитку на полу послужил сигналом к началу действий.
Артур и Руслан кинулись на меня с двух сторон; водку, которая успела обжечь мне горло, я выплюнул Руслану в глаза: он отшатнулся назад, что-то выкрикнул и начал их очень быстро протирать, не увидев при этом, как я спустил курок, и гарпун вылетел из ружья, пробив грудь Артура почти по центру; он также не увидел умиротворение на лице нашего друга и то, что вслед за гарпуном из ружья вылетела двухметровая верёвка.
Руслан снова зашагал в мою сторону, глядя на меня только одним глазом, а второй всё ещё прикрывая рукой. Я попробовал толкнуть его ружьём в живот, и он отпрыгнул назад, чуть склонившись вперёд, чтобы уйти от удара. Этот наклон помог мне перекинуть через его шею ружьё, таким образом закрепив на ней натянутую верёвку.
Артур всё ещё стоял, покачиваясь с гарпуном в груди, а из его рта тоненькой струйкой текла кровь. Его мёртвые глаза спокойно рассматривали то, как я душу нашего друга, натягивая верёвку с двух сторон от его шеи.
Руслан одной рукой пытался меня ударить, а другой оттягивал от шеи верёвку, но оба эти действия он выполнял безуспешно.
Не прошло и минуты, как всё кончилось. Руслан обмяк, и я отпустил верёвку. Он покачнулся и опустил свою голову на плечо Артура. Они так и остались стоять буквой "Л", привязанные друг к другу одной верёвкой, на конце которого висело ружьё (их поза была достойна фотографии с подписью «Fuck you, physics»).
Я вышел на улицу и зашагал обратно в свою квартиру, насвистывая мелодию из "Миссия невыполнима".
На углу своего дома я увидел труп, который сильно отличался от всех тех, что были разбросаны на улице.
Потому что это был труп знакомого мне человека.
Димка лежал на боку, и из его спины торчал нож с рукояткой из бересты. Я сразу отметил, что где-то видел этот нож, он определённо был мне знаком, где же, где я мог его видеть? В голове пробежала шальная мысль о том, что я окончательно сошёл с ума, если меня это волновало больше, чем то, что мой друг детства лежал под моими ногами, и его зелёная рубашка настолько была пропитана кровью, что сзади она выглядела синей.
Я поднялся в свою квартиру, не раздеваясь, залез в душ (в ближайшее время, мне не была нужна сухая одежда, потому что я решил, что больше никогда не выйду на улицу), и там, под горячими струями воды, я вдруг вспомнил, откуда мне была знакома эта рукоятка.
Это был мой нож.
9.
С тех пор, как умерли все люди на земле, я стал эгоистом.
И с этого момента я не хочу заботиться не только о других, но даже о себе.
Все эти потуги заняться саморазвитием, как-то улучшить себя ни к чему не ведут. Мне незачем становиться идеальнее, я и так идеал, потому что сравнить меня просто не с кем.
Я сдаюсь. С меня хватит. Даже если капкан под ноги кину, даже это мне уже не поможет.
В моей комнате так много вещей, и все они выглядят мёртвыми.
Фигурки самолётов, декоративные бутылки, парочка картин (на одной Феникс, на другой неизвестный мне мужчина – он висит на моей стене только для того, чтобы все спрашивали у меня, кто это, а я отвечал, что не знаю, и мы дружно бы смеялись) – всё это лишь попытка вывернуть внутренний мир на пространство своей квартиры. Но мне некому это показывать.
Моё окно открыто, и туда вылетают бутылки, за ними падают картины – всё это летит в мой ромашковый палисадник, потому что теперь там моё собственное кладбище: там лежат Лиза и множество бездушных предметов, которые я длительное время пытался одушевить.
Я выбрасываю в окно свои самолёты, и они тут же падают, даже не пытаясь улететь. Я-то в отличие от них пытался спастись, я забивал свою голову всем, что только можно, но так долго не может продолжаться.
Я выбрасываю в окно свою технику (плазма, микроволновка, ноутбук) и книги (томики Фредерика Брауна, Ричарда Мэтисона, Артура Кларка). Делаю небольшую остановку, разглядывая "Итальянскую трагедию", и (нет, Вентворт, свой путь к счастью я не смогу пройти самостоятельно) она тоже отправляется во двор.
В окно летят моя одежда, мои стулья, моя хрустальная ваза, мой плеер и ещё много чего.
Я сажусь на пол и пытаюсь прийти в себя. Пульс бьёт по вискам так, как никогда раньше этого не делал.
– Мы покупаем вещи, чтобы они заменили нам людей, – говорю я. – Но эта замена неосуществима.
Я хочу записать эту мысль на свою стену, но маркер я тоже выбросил. Поэтому я отправляю её в твиттер, похвалив себя за то, что смартфон всё ещё при мне.
– Почему я? Почему именно я? – мой голос срывается на стон.
Человечество в течение недели пыталось ответить на вопрос, почему же все умирают. Эта загадка осталась для меня неразгаданной, я настолько на ней зациклился, что она меня интересовала намного больше, чем то, почему последним человеком стал именно я.
Почему я живой? Почему меня не постигла та же участь, что и всех остальных?
Сколько осталось таких людей, как я, которые считают себя последним из выживших?
– Ни одного, – отвечает мне надпись на моей стене. – И ты в этом уверен.
Разве я заслужил это?
– Такое горе может заслужить только тот, – отвечает мне моя стена, – кто сам себя на него обрёк.
Что я сделал не так?
Стена молчит.
Как мне всё это исправить?
Стена молчит.
Стоит ли мне стать одной из своих вещей и выбросить себя в окно?
– Будь оптимистом, – отвечает стена.
Как? Как мне можно оставаться оптимистом?
Стена молчит.
Я тяжело дышу и осматриваю свою комнату. Что-то не так.
Вокруг стало намного больше свободного места, квартира очень сильно преобразилась, но меня смущает что-то другое.
Воздух? Запах?
Нет, что-то не так со звуком.
Молчит не только моя стена, молчит ещё и дверь. В неё никто не стучит.
Я спрашиваю:
– Тут кто-нибудь есть?
Я спрашиваю:
– Здесь есть кто-нибудь живой?
Я говорю:
– Ответь мне, я знаю, что ты там.
Раздаётся аккуратный, лёгкий стук. Я говорю:
– Это мы уже проходили. У меня рабочий звонок.
Я продолжаю рассматривать свою стену в полной тишине.
Одна из моих мыслей на ней: "Возможно, я Ной, который не успел построить ковчег". Я перечитываю её в седьмой раз, когда пространство разрезает резкий, незнакомый мне звук.
Хотя нет же, знакомый. Я просто позабыл, как он звучит.
В мою дверь звонят.
10.
На улице холодно, ветер дует по-осеннему, но солнце светит невероятно ярко: мой двор покрыт белым свечением.
Все мои выброшенные вещи, все окружающие меня трупы и ромашки в палисаднике – покрыты белым свечением.
Я, последний мужчина на Земле, и девушка, стоящая в двух метрах от меня, – покрыты белым свечением.
– Ты когда-нибудь думал, от чего зависит погода? – спрашивает она. – Люди придумали физику, они объяснили, откуда берутся дожди, почему наступает зима, они знают, как правильно загореть на солнце и как вылечить обветренные губы, но почему же погода так непостоянна? И почему они не могут её контролировать? Неужели они отслеживают закономерности хуже тебя?
– Как тебя зовут? – спрашиваю я.
– Ева.
Она серьёзно смотрит на меня какое-то время, а потом начинает смеяться.
В её смехе я слышу журчание ручья. По образу и подобию.
– Нет, конечно, не Ева. И ты не Адам.
– Я узнаю твой смех.
– Конечно, узнаёшь. Твой любимый смех.
– Аня, – шепчу я.
Небо застилается тучами, как будто в ускоренной съёмке: за несколько секунд оно из светло-серого превращается в тёмно-синее.
– Шоковое состояние, – говорит она. – Оно помогает вынуть из головы неожиданные воспоминания. Те, о существовании которых ты даже не догадывался.
– Ты мне снилась недавно, – говорю я.
– Когда-то я тебе снилась очень часто.
Её улыбка – это звёздное небо над морем. По образу и подобию.
– Кто ты такая? – спрашиваю я.
– Девушка, которую ты любишь.
Начинает моросить дождь.
– Что ты делаешь с погодой?
– Ты меня всегда переоценивал. С самой нашей первой встречи в парке Шевченко.
Её глаза – это непроходимые, густые джунгли. По образу и подобию.
И я видел такие же джунгли. В глазах Лизы.
– Лиза действительно похожа на меня. Но она не я, – говорит Аня, говорит девушка, которую я люблю. – Ты умеешь больше, чем другие, но ты не умеешь всего.
– Никто не умеет всего.
– Но каждый может всему научиться.
Её волосы – это поток утреннего света в поле на краю земли. По образу и подобию.
– Иногда для того, чтобы получить нужный ответ, надо всего лишь задать нужный вопрос.
– Кто я такой?
– Я могу сказать, кем ты не являешься. Ты не Ной. И ещё ты не обычный человек.
– Поэтому я выжил?
Моросящий дождь превращается в ливень.
– Поэтому ты всех убил.
11.
– Мне кажется, снег уже начал таять.
– Сочувствую. Я помню, как сильно ты любишь снег.
– Ничего, как-нибудь переживу. Я тут решила по этому поводу позволить маленький праздник.
– Какой же?
– Карамельная крепость.
– Я убил двух своих друзей. И возможно ещё Димку. Но я не помню, как мой нож оказался в его спине. И ты хочешь сказать, что я забыл, как убил всех остальных?
– Я ничего не хочу сказать. Это ты хочешь всё услышать.
– Что я хочу услышать?
– Что такое карамельная крепость?
– Ну, я когда-то тебе её показывала.
– Не припоминаю.
– Память у тебя дырявая.
– Память у тебя дырявая. Если помнишь, именно эти слова я тебе сказала перед тем, как умереть.
– Умереть?
Между мной и Аней водяная стена. Дождь настолько заполнил пространство, что мы как будто под толстым слоем воды, где-то на глубине океана – но белое свечение всё ещё окружает наши фигуры и силуэты окружающих предметов.
Я вытягиваю руки вперёд и беру Аню за плечи. Но я не чувствую прикосновения, будто у меня нарушено осязание.
– Если хочешь, – говорит она. – Ты мог бы выбрать более тривиальный вариант, и твои руки прошли бы сквозь меня. Будто я призрак.
Я сказал в трубку телефона, что сейчас зайду в подземный переход, и связь пропадёт на какое-то время, но Аня меня не успела услышать.
Она вопросительно посмотрела в окно кофейни, на втором этаже которой сидела, пытаясь понять, почему я вдруг замолчал, а затем вызов сбросился, и она отложила свой смартфон в сторону.
Причин переживать по поводу неожиданного конца нашего диалога у неё не было, поскольку всё её внимание было полностью занято карамельной крепостью, стоящей на её столике.
На большой круглой тарелке ярко-жёлтого цвета располагалась вафельная пирамида высотой около десяти сантиметров. По её периметру были расставлены аккуратные башенки, и Ане ещё только предстояло узнать, из чего они сделаны. Сверху эта структура была залита невероятным количеством карамели.
Согласно меню данного заведения карамельная крепость влетела Ане в копеечку, причём в немаленькую. Она просто решила себя побаловать.
Аня отломала одну из башенок и положила её себе в рот. Ей очень хотелось проникнуться вкусом для начала, но какое-то из её качеств (торопливость, любопытство, алогичность) подтолкнуло её к идее прожевать эту башенку как можно быстрее.
И моя бедная девочка Аня подавилась.
Она попробовала позвать на помощь, но крик вышел слишком неубедительным. Второй этаж кофейни был тогда пустым, и чтобы докричаться до официантки, Ане надо было спуститься по лестнице.
Задыхаясь и отхаркивая вафельные крошки (разочарованию не было предела – башенки тоже оказались вафельными), Аня решила, что это правильный выбор, и торопливо зашагала к лестнице. Но прежде чем спуститься вниз, ей предстояло ещё пройти весь зал по диагонали.
Где-то посередине зала она с удивлением обнаружила, что взяла смартфон с собой. Лёгким движением руки она его разблокировала и на ходу принялась листать список установленных приложений.
Рассказать друзьям о карамельной крепости, приложить к этому сообщению несколько фотографий карамельной крепости, на каждую из которых применить особый фильтр, отметиться на карте в этой кофейне, написав комментарий о том, что карамельная крепость на вид намного интереснее, чем на вкус, найти рецепт приготовления карамельной крепости, прочесть отзывы о карамельной крепости, составить план похудения после употребления карамельной крепости – все эти функции были в её смартфоне. Но ни одна из них её не спасла.
Наконец Аня дошла до лестницы, взялась за перила и сделала первый шаг вниз. И сразу же поняла, что это конец. Но не потому что кончился воздух. А потому что моя бедная девочка Аня поскользнулась. И скатилась кубарем вниз.
В её руке зазвонил смартфон. Это я. Я вышел из подземного перехода.
– Ты не Аня. Ты плод моего воображения, – говорю я.
– Все люди – это плод твоего воображения, – парирует Аня.
Воспоминания врываются в мою голову одно за другим.
Когда-то очень давно, задолго до того, как ты, Аня, умерла, ещё до того, как ты родилась, я считал, что могу просчитать абсолютно всё.
Я могу собрать любую систему из каких-то несвязанных мелочей и нарисовать в них закономерности. Построить логику на пустом месте. Выгравировать рельеф идеальной схемы.
Но такую мелочь, как карамельная крепость, я не смог просчитать.
Увидев твоё бездыханное тело на полу кофейни, я как будто открыл файл со своей диссертацией и увидел ошибку в одном из первых уравнений. Маленький просчёт, который лишил тебя жизни.
Люди могут очень многое, но они не всесильны.
Я тоже.
– Все люди – это плод моего творчества, – отвечаю я.
Небо рассекают тысячи молний. Где-то вдалеке я вижу, как торнадо уносит целые дома.
– Ты так много выпендриваешься, – с укором говорит мне Аня.
Земля дрожит под ногами: это плавятся литосферные плиты. Своим третьим глазом я вижу, что Австралия уже почти полностью покрыта океаном. Над водой только верхушки гор, и они покрыты твоим любимым снегом, Аня.
– У меня не дырявая память, – говорю я. – Просто я профессионально умею забывать.
А сейчас я вспомнил. Я всё вспомнил.
Когда я решил родиться обычным человеком, я забыл о том, что всех остальных людей придумал я.
Придумал их по своему образу и подобию.
Да, всё верно. Бог ведёт свой собственный блог. В котором пишет посты, которые никто никогда не прочитает. Потому что он всех убил. Ну ладно, ещё потому что как человек он был не слишком популярен.
– Когда ты умерла, – говорю я. – Мне пришлось забыть во второй раз. Точно даже не помню, специально я это сделал или случайно. Я решил забыть тебя. Я просто пошёл домой. И начались все эти смерти.
А затем я создал Лизу. По твоему образу и подобию. Я внушил себе, что она живёт в соседней квартире уже очень давно.
Но подобные люди не являются одинаковыми. Я понял это и убил её тоже.
– Зачем ты всех убил? – спрашивает Аня.
Где-то в одном из соседних дворов что-то взрывается.
На планету падают тысячи метеоритов разного размера, некоторые из них успевает потушить ливень до удара. В соседнем дворе начинает бить гейзер.
– Не знаю, – я качаю головой. – Наверное, я очень сильно расстроился. Наверное, я понял, что настолько неидеальный мир никому не нужен. Мир, в котором даже карамельная крепость может лишить кого-то жизни.
– И что теперь?
Теперь я позволю себе небольшое чудо. Повторюсь, я не всесилен, но кое-что умею. Например, я умею создавать, но не умею воскрешать.
Я обнимаю Аню за плечи и притягиваю её к себе. Мы делимся теплом друг с другом: на несколько следующих мгновений кинестетика нам позволительна. Я знаю, что это не та Аня, которую я полюбил, а всего лишь её небольшая копия, сохранённая у меня где-то глубоко в памяти, но на несколько следующих мгновений я разрешаю себе побыть обманутым. Всё-таки именно благодаря ей эта версия мира мне очень понравилась.
– Разумеется, я попробую заново ещё раз. Слава мне, я умею учиться на своих ошибках.
Мой дом проваливается под землю, молнии закрывают собой всё небо, литосферная плита под нашими ногами начинает крениться на бок, метеориты бьются о поверхность Земли как мотыльки о горящий фонарь; где-то рядом журчит ручей, хотя нет – это Аня смеётся.
– Мы ведь уже насмотрелись на все эти спецэффекты, правда? – говорю я.
И щёлкаю пальцами.