Великолепие Праги открылось мне не сразу. На первом плане все же был Джей – родное лицо в этих аэропортовских джунглях, где никто не говорил по-русски. Я бросилась к нему в объятья и почувствовала себя дома. Он был надежен и заботлив, как сорок тысяч братьев, а его высокопарный английский показался мне уютным и привычным словно нянина колыбельная. О чем мы тогда говорили, я уже не помню, да это и неважно. Поток настоящей жизни подхватил меня, я растворилась в нем и летела, не размышляя куда и зачем. Замки Фата-Морганы проплывали за окнами трамвая, который вез нас к маленькому отелю под названием «Била Лабут» - «Белая Лебедь».
При этом я ни на минуту не забывала о Праге и впитывала ее с жадностью неофита. Город удивительно напоминал мне Львов, где я родилась и прожила первые двадцать лет жизни. Потом уже я поняла, что вся Европа в сущности напоминает его – потому что Львов и был ею. Дребезжание трамваев по мощеным улочкам звучало как подзабытая, но любимая мелодия, а серенький моросящий дождь был куда родней размашистых степных ветров так и не ставшего моим Днепропетровска. Круг замкнулся, я вернулась в детство.
Сказочный сон продолжался неделю, и эта неделя была безукоризненной. Педантичный Джей расписал наше время поминутно, и впечатления сменялись со скоростью мультиков. Уютные круглые площади, ажурные фонтаны, остроконечные соборы окруженные анемичными и покрытыми зеленой патиной святыми. Домик безумца Кафки – крошечный, как игрушка и древний до нереальности – так вот откуда растут ноги у его сумеречных фантазий! А эти прелестные чешские слова на вывесках: немоцница (больница), потравыны (еда), позор (внимание)! Как человек, неравнодушный к языку, я просто умилялась их неожиданности и в то же время узнаваемости. Ласковые и гостеприимные чехи резко отличались от мрачных, нищих украинцев, которые ходили, уткнувшись носом в асфальт - словно грибы собирали. Я постоянно завязывала разговоры на улицах и в магазинах, вновь и вновь убеждаясь, что на английском действительно можно общаться - кто бы мог подумать! А волшебная праздничная гирлянда продолжала раскручиватья перед глазами - мосты, соборы, органы, замки. Парки, скверы, фонтаны. Лавочки, магазины и рестораны, рестораны, рестораны… Они почти затмевали для меня красоту города – как же я оказывается голодала все эти годы! Я была всеядной и крайне благодарной кушательницей - да попросту жрухой! – в отличие от Джея, страшно разборчивого в еде.
Вообще он оказался человеком со странностями. Ложась спать, одевался так, как другие экипируются в горы – носки, теплое белье, самолетные очки. Из своего меню исключил большую половину продуктов, и теперь туда входили только хорошо прожаренное мясо и первоклассная рыба. Джей страдал мигренями и считал причиной своей болезни шоколад, молоко, лук - короче, почти все, что едят нормальные люди. Думаю, что и к сексу он относился с большим подозрением и включил его в рацион только, чтобы не разочаровать меня.
Но все это были такие мелочи по сравнению с тем, что меня любили и баловали! Теперь, зная Джея, я понимаю, как он был щедр со мной – этот расчетливый и очень холодный пожилой эгоцентрик. Я влетала в магазины как ветер и на ходу собирала с вешалок все, что казалось мне достойным внимания. Приехав в Прагу с небольшим рюкзаком, я уезжала оттуда с огромным чемоданом на колесиках – мой одежный голод был еще сильнее, чем ресторанный. Тем не менее, несмотря на такое разнузданное потребительство, на всех пражских фото я выглядела милой и симпатичной, как никогда до этого. Джей был, как он сам говорил, «энтузиастом фотографии» и щелкал меня без перерыва. А по ночам мы рассматривали его фотоколлекцию в лаптопе и я перелетала на несколько часов в благословенную Америку, где мне предстояло вскоре обосноваться навек.
Впрочем, это мероприятие не обещало быть легким. У Джея, как выяснилось, была жена, трое взрослых детей, а бракоразводный процесс еще только начинался. Любимый популярно объяснил мне, что, если в этот период его засекут с любовницей, то большая часть имущества отойдет супруге, а этого он никак не мог допустить. Я пропустила эту информацию мимо ушей, как не вписывающуюся в мои планы. Слово «имущество» было для меня пустым звуком, а в любовь я верила, словно героиня мыльной оперы - какой собственно и являлась в тот момент.
А время бежало, бежало - и неделя счастья подошла к концу. Мы расстались с Джеем, но чувствовали себя одним целым, а потому никакой горечи в этом расставании не было - нас поджидали косули Фритауна и в нетерпении били копытами.
На обратном пути мне предстояло заночевать у подруги, которая жила под Киевом. Той же ночью я оказалась совершенно одна в деревенском захолустье, где высадил меня шофер грузовой попутки. Ни огонька не светилось в этой глуши, ни одного человека не было поблизости, чтобы разузнать дорогу к дому. Чувство опасности, от которого я уже успела отвыкнуть за эти дни, нахлынуло с новой силой. Нет, я не буду больше жить в этой чудовищной стране – ни за что и никогда! Таков был мой вердикт.