Глава 1
Стеклянное небо потеряло свою прозрачность и обрушило поток воды на кучку людей, столпившихся возле могилы на городском кладбище. Под мрачные звуки шопеновского си бемоль минора гроб поспешно опустили в яму, и комья размокшей глины, размятые руками и превращенные в грязь, траурно салютовали погребению, сталкиваясь своей массой с матерчатой обшивкой последнего земного дома усопшей.
Усопшая была не молода. Рыданий не было. Так, несколько всхлипываний, которые, скорее всего, возникли ни как факт сожаления по утрате покойной, а как жалость людей к самим себе, обреченных самим фактом своего рождения к такому же безрадостному концу.
- Марфушка-то особо не болела сердешная. Так, валидольчику иногда пососёт, а особо нет, не болела.
- Ты права, Оленька, - откликнулась маленькая юркая, с чистеньким кукольным личиком, потрепанным мелкими трещинами морщин, рассыпанными от неприкрытой части шеи до закрытой черным платком, начинающей лысеть, части лба, старушка. – Не болела. Но, страсть как, переживала. «Умру, - говорила, - и никто доброго слова на кладбище не скажет».
- Смотри, как получилось, - отозвалась та, которую назвали Оленькой, - как будто её волю кто исполнил. Вообще, никакого слова сказать не смогли. Дождь-то полил, какой. Как из ведра.
- Да, уж, - ни к селу не к городу встрял в разговор высокий и высохший старик, - все огурцы погниют. А я вчорась ведро собрал. Думал сегодня…, а куды там.
Иван Никодимович, выслушивая эту ничего не значащую дежурную болтовню, слегка поежился. За свою семидесятидевятилетнюю жизнь он насмотрелся очень много смертей. Иван Никодимыч даже посчитал общее количество смертей, которые он видел сам. Их набралось сто четыре. И это число более чем ста впитало в себя и тех тридцать шесть человек, смерть которым принес сам Иван Никодимович. Прошло более шестидесяти лет с момента, когда Иван Никодимович был вынужден убить последнего человека, но чем дальше время относило его от этих жутких событий, тем острее он ощущал личную вину. И никакие оправдания, никакие восхваления его подвигов в торжественные моменты не ослабляли это внутреннее неспокойство. Оно сжимало тоской за беспутство, в которое ввергнулись человеки по злой воле и убивали друг друга те, кто могли стать друзьями, любовниками и любовницами, мужьями, женами…, а стали врагами, без личных мотивов ненавидящие друг друга.
Марфа Степановна более чем зрелая женщина не была близкой знакомой Ивану Никодимовичу. Она жила с ним в одном доме. И Иван Никодимович очень часто видел её сидящей на скамейке возле подъезда в окружении щебечущих пенсионерок. Она была на два года старше Ивана Никодимовича. Спокойна, рассудительна. Впрочем, никто и не знал, насколько она рассудительна. Потому как Марфа Степановна никогда своего мнения не высказывала, а только хорошо и внимательно слушала, да иногда поддакивала. Вот за это свое качество она и заслужила признание и характеристику рассудительной. Ивану Никодимовичу она была симпатична. Он любил молчаливых женщин. Наверно, потому что ему везло на говорливых, допекающих своими рассуждениями, дамочек. С сожалением узнал о её кончине и посчитал обязательным для себя попрощаться с ней.
На поминки он ехать не собирался. Молчаливо и вежливо кивнул напоследок рассаживающимся в автобус соседям, пошёл к машине, в которой его дожидался внук, тридцатидвухлетний двухметровый упитанный малый.
- Давай домой.
- Дед! Ты же в собес собирался.
- Да, да. Заедем.
Ехали молча. Вчера вечером позвонили из собеса и сообщили, что путёвку в санаторий ему выделили, и пригласили назавтра за её получением. Иван Никодимович пришел с утра. Но там оказалось ещё сто тридцать восемь человек, так же, вызванных собесом. Иван Никодимович записался в очередь сто тридцать девятым. С кладбища он позвонил и узнал, что прошла сто тридцатая очередь. По его расчетам он успевал.
До конца рабочего дня собеса оставалось полтора часа. Сто тридцать пятый человек втиснулся уже в приемник, куда допускались очередные пять человек за той персоной, которой служащие собеса в настоящий момент оформляли путевку.
В непроветриваемом помещении застоялый воздух отнюдь не способствовал процветанию здоровья находящихся в нем пенсионеров и инвалидов. Скамеек было явно недостаточно, чтобы разместить на них всех ждущих, якобы, дармового оздоровления. Но устроители этого съезда пенсионеров и инвалидов, вероятно, считали необходимым усложнить задачу медперсоналу санаториев, куда они собирались отправить контингент. Они считали, что тех недугов, которые делегаты этого съезда уже имели, явно недостаточно для эффективной работы лечебников. И своими стараниями добивались дополнительных судорог и дополнительных симптомов, спровоцированных ими заболеваний.
Ровный и гудящий гул вкупе с запахом пропотевших старых нездоровых тел вдавливал ещё шевелящееся сознание в невосприимчивость. Запах сырости, запах остатков еды, оставленной «делегатами» на кухнях, и впитавшийся в их седые жидкие волосы, запах позавчерашнего пива, выползающего сквозь вставные челюсти из непереваривших его до конца потерявших былую мощь желудков перетертый с куревом из смеси дешёвых сортов табака, бесили это сознание, и рождалась отчаянная злоба. Среди прочих проступали запахи женского нездоровья. Иван Никодимович стал осязать пальцами хорошо знакомую лимонку и оставалось только разжать эти пальцы, чтобы через четыре секунды превратить повседневную мерзость в ничто.
Наконец, Иван Никодимович подошел к столу, за которым сидела полубарышня-полубабища, ведающая оформлением путевок. Это Явление, глядя сквозь крупное тело Ивана Никодимовича своими, задвинутыми жировыми складками тела в области лица в ограниченное пространство, глазами на стену, находящуюся за спиной Ивана Никодимовича, поведало окружающей среде:
- Всё. Рабочий день заканчивается. Больше никого оформлять не буду.
- А… как…? – Единым вздохом попытался задать вопрос смешанный женско-мужско-пенсионерско-инвалидский хор. Но нерожденный вопрос потонул в готовом ответе.
- Приходите завтра. Пораньше.
- Ё…., - попытался отреагировать всё тот же хор.
Но его, тут же, урезонил трезвый угрожающий голос Явления
- Не ругайтесь, граждане. Вызову охрану.
И как из-под земли возник и занял стойку дюжий молодец, замурованный в героический камуфляж.
Всю череду гласных и согласных, которые в таких случаях непроизвольно озвучиваются вслед за буквой «Ё» Иван Никодимович сказал внутрь себя, туда же сгоряча плюнул и вышел вон.
Не успел Иван Никодимович дойти до машины, как вслед за ним выскочила вполне симпатичная дамочка лет тридцати пяти – тридцати семи
- Иван Никодимович, - протяжно позвала она его. – Голубчик. Не уходите, пожалуйста. Вернитесь.
Иван Никодимович поморщился на этого «голубчика».
- В чём дело?
- Как в чём дело? Мы Вас ждали весь день. А Вы такой скромный, - продолжала щебетать дамочка. – Мы и охранника предупредили, чтоб он Вас сразу же привел ко мне. Ваша путёвка уже оформлена. Пройдемте ко мне в кабинет. Пройдёмте.
Иван Никодимович засмущался, но, наталкиваясь на недружелюбные взгляды из толпы и сопровождающий эти взгляды ропот: «Папаша, наверно, какого-нибудь бандюги…», пошёл всё-таки в след дамочки.
- Да, что вы такое говорите, граждане? Какой папаша? Какого бандюги? Это же Иван Никодимович Кондратьев.
Бабы все хором
- Проходи, милый. Дай Бог здоровья тебе. Ишь, и он умаялся, даже не узнать. Да, уж с нами умаешься. Слава Богу, жив ещё.
Многие мужики тоже с пониманием отнеслись к аргументу дамочки.
- Чо уж там? Конечно,… давай что ли….
- А что за фрукт? – Так. В пустоту спросил какой-то гражданин, видать недавно приехавший в этот район города, где жители если уж ни в лицо знали друг друга, то фамилии всех жителей и у всех жителей летали на слуху.
- Фрукт. Сам ты фрукт. Помолчи уж лучше. Ты слышал? Это же Кондратьев. Иван Никодимович. К нему из самой Москвы приезжают. А недавно из Парижу к нему даже привозили. А ты – фрукт. Сам ты фрукт. – Ещё раз добавил в конце говоривший.
Гражданин ровным счетом ничего не понял, но на всякий случай замолчал. Его тоже вчера вызвали. Он тоже весь день простоял в очереди. И ему тоже предложили прийти завтра и издевательски предложили пораньше. Гражданину захотелось сделать что-нибудь яркое, запоминающееся, ну, например, перевернуть тяжелую урну, набитую окурками или сорвать огнетушитель и выпулить из него всю пену, чтобы выразить всю свою досаду на невнимание к себе и одновременно с этим на продемонстрированное толпой какое-то по плебейски почтеннейшее расположение к какому-то Кондратьеву, пусть даже Ивану Никодимовичу. Но гражданин не стал этого делать.
- Наверно, Иван Никодимович фигура в городе особая. Особо чтимая. И можно получить в ухо, - поразмышлял гражданин и, может быть, даже успокоился. По крайней мере, создал такую видимость. Крякнул и пошёл в завтра, такое же непривлекательное, как и сегодня.
Глава 2
Иван Никодимович был гинекологом. Да не просто гинекологом. А хирургом-гинекологом. Но, не только хирургом. А, прежде всего, диагностиком. Именно поэтому, где он практиковал, быстро обрастал знакомствами. Ну не совсем знакомствами. Все быстро узнавали его, здоровались. Иван Никодимович вежливо кланялся, но никого не мог вспомнить. Очень он от этого досадовал. Но стоило пациентке или просто гражданочке, проходящей у него периодически профилактический осмотр, оказаться в его смотровом кресле, как перед Иваном Никодимовичем, как на хорошем экране проектировалась вся история органа, который был представлен ему на обозрение. И тогда он вспоминал и фамилию, и имя, и отчество пациентки.
Причем Иван Никодимович настолько точно устанавливал диагноз, что ни одна из проверок, сколько бы их не проводилось, какими бы приборами при этом не пользовались, ни разу не поставила под сомнение диагноз, установленный до этих проверок Иваном Никодимовичем. Даже с аппаратом УЗИ, появившимся впоследствии, не могли установить более точный диагноз, чем устанавливал Иван Никодимович.
Был очень интересный случай. На второй год его врачебной практики. Тогда ещё никто не знал его выдающихся способностей. И многими было высказано сомнение в профессиональной пригодности Ивана Никодимовича. Потом, правда, диагноз Ивана Никодимовича подтвердился. Но тогда все сочли, что это так, случайно.
Однажды к нему зашла дамочка на профилактический осмотр. Как только она вошла, Иван Никодимович сразу насторожился.
- Сегодня приём будет после пятнадцати часов. А сейчас профосмотр.
- А я на профосмотр.
- Вы замужем? – Осторожно спросил Иван Никодимович.
- Да. Третий месяц. А что? – игриво спросила дамочка.
Иван Никодимович в ту пору был ещё очень молод. Хорош собой. Ему только что исполнилось тридцать лет. И в него становились поголовно влюбленными все те барышни и дамочки, что попадали к нему на прием. Да и другие иногда.
- Простите, Ирина Тимофеевна, - глядя в карточку, и несколько смущаясь, спросил доктор, - Вы ничего не заметили в последнее время?
Этого очаровательного свойства смущаться Иван Никодимович не лишился за всю свою практику. Коллеги по этому поводу сначала незлобиво шутили, а те из них, кто практику стал совмещать с научной и педагогической деятельностью, стали своим ученикам преподносит этот лично известный им факт, как факт особой добропорядочности мужчины-гинеколога.
- А что? – продолжала играть дамочка.
- Как у Вас обстоят дела с месячными?
- Как у всех. Небольшая задержка. Думаю, дня через два-три начнется. Не в первый раз.
- Может быть..., и не начнется.
- А что такое? – Так же игриво, но с некоторой долей тревоги спросила дамочка.
- Мне кажется, что Вы беременны. Поздравляю Вас.
- Ты что болтаешь? – В момент огрубела дамочка. – Я к тебе даже в кресло не села. А ты мне беременна. Да, кто ты такой?
В общем, визгу было.
- Давай, смотри.
Иван Никодимович, конечно, сделал вид, что посмотрел. Чтобы не смущать пациенток, да и самому не смущаться на кресле он устанавливал ширму, отделяющую ту часть тела пациентки, где находится голова от того – где находится предмет исследования врача. Поэтому пациентка не видела, что Иван Никодимович не брал в руки ни зеркала, никакого другого инструмента, а просто через полторы минуты попросил пациентку одеться.
- Ну, вот. А то, беременна, беременна. Пиши, - уже ласковее попросила дамочка. – Учись, мальчик.
Иван Никодимович сделал необходимую запись в карточке профосмотра. А в той карточке, которая оставалась в поликлинике, сделал запись: «Внематочная беременность». Эту запись он сопроводил жирным восклицательным знаком. В конце рабочего дня написал докладную записку на имя заведующего отделением, зарегистрировал её в канцелярии главного врача и передал своему начальнику. В записке он попросил повторно посмотреть больную.
- Она на что-нибудь жаловалась? - Спросила заведующая, толстая неопрятная тетка с тяжелой грузной грудью и такими же тяжелыми мешками под глазами.
- Нет.
- Эх, Ваня, Ваня. И с чего ты взял, что у неё внематочная беременность? – Тетка начала складывать в сумку воблу, разрозненные куски хлеба, огрызки колбасы, два вареных яйца, полулитровую бутылку молока, ещё одну полулитровую бутылку, но уже с керосином, баночку монпансье (были в ходу такие леденцы) и ещё что-то из еды, которой делились с ней её пациентки. – Не жалуется баба, значит всё в порядке. А как что заболит, сама прибежит.
- Может оказаться, что будет поздно.
- Эх, Ваня. За всеми не уследишь. Ну, а если окажется, что будет поздно, значит судьба у неё такая. Ты записочку написал? Попку свою прикрыл? Ну, и успокойся, засранчик. – И тетка, охая и вздыхая, потащила свою снедь. Стоит ли её осуждать за сбор объедков, которыми она подкармливала четверых детей и мужа-калеку, вернувшегося без ноги с войны и требующего каждый день фронтовые сто граммов водки? А она, задавленная этим грузом, нехотя взяла на себя заведование отделением за дополнительные сто пятьдесят рублей в месяц.
Откуда же у Ивана Никодимовича была такая уверенность? Из природы. Иван Никодимович обнаружил у себя дар. Он ощущал как пахнет патология. А так как он посвятил себя изучению деликатнейшего из органов, то запахи его патологий он изучил особо тщательно. Он часами нюхал трупы, делая всевозможные записи. Дежурил сиделкой в палатах гинекологических отделений и обнюхал тысячи женщин, зная диагноз, установленный лечащим врачом и подтвержденный консилиумом врачей отделения. В мединституте, начиная с третьего курса, он не пропустил ни одного женского трупа. Даже, когда Николая Степановича, старейшего патологоанатома, просили побыстрее дать заключение, он тянул сколько мог, пока его дружок Ванюшка не прибегал к нему запыхавшись. Во всех городских моргах областного центра знали Ивана Никодимовича. Через два года ещё до вскрытия Иван Никодимович ставил безошибочные диагнозы трупам по женским болезням. Патологоанатомы города дали ему кличку «спаниель». Но так любовно они называли его только между собой. А если они кому-нибудь постороннему, находящемуся за их патологоанатомическим кругом рассказывали о своём «спаниеле», то называли его только Иваном Никодимовичем и с очень большим уважением.
Через месяц пациентка обратилась в поликлинику и сразу же попросилась на приём к Ивану Никодимовичу. Она действительно оказалась беременна. Факт этот её особо не обрадовал. Детей с мужем ей ещё не хотелось, а аборты в то время особо не поощрялись и делались только при наличии соответствующих показаний. Почему она не обратилась к более опытному? Да потому что более опытные и сейчас ей говорили, что надо понаблюдаться. Может быть это ложная тревога.
Иван Никодимович высказал опасение.
- Ирина Тимофеевна, я боюсь, что у Вас не просто беременность. – Сделав паузу, Иван Никодимович еле выжовывая слова сказал, - как мне думается, у Вас внематочная беременность.
Ирина Тимофеевна к её чести в этот раз Ивану Никодимовичу поверила безоговорочно.
- Что будем делать?
- Здесь мне не поверят. Завтра мы поедем в областной центр. А там нам помогут.
На следующий день Иван Никодимович вместе с Ириной сразу же приехали к Николаю Степановичу. Николай Степанович не смог по телефону связаться со своим другом-гинекологом, которому он когда-то рассказывал об Иване Никодимовиче. Поэтому все втроем они поехали к нему в клинику.
Виктор Семёнович пропальпировал Ирину, с интересом посмотрел на Ивана Никодимовича, непонятно хмыкнул и приказал ему срочно мыться. Недоумевающую Ирину срочно раздели, сделали клизму, побрили и отвезли в операционную.
Работа с Иваном Никодимовичем Виктору Семёновичу доставила истинное удовольствие. При своём громадном росте тот, казалось, совсем не занимал никакого пространства. Ни одному движению Виктора Семёновича он не помешал. Но до тех пор, пока из хулиганских побуждений Виктор Семёнович, чтобы убедится в недостигаемости Ивана Никодимовича, не увеличил амплитуду штатного движения тела при операции. Тут он сразу же наткнулся на упруго жесткий корпус ассистента и ещё раз с удивлением, но теперь уже смешанным с уважением, мельком взглянул на Ивана Никодимовича.
Особо же его поразило поведение рук ассистента. Ни одного лишнего движения. И эти огромные лопаты всё время, даже, когда это казалось бы совсем невозможно, оказывались под его руками. Диагноз Ивана Никодимовича «Беременность в рудиментарном роге матки» встречающейся довольно редко, полностью подтвердился. Своевременность оперативного вмешательства в сочетании с точной диагностикой позволили избежать больших осложнений. Небольшое кровотечение удалось штатно и быстро остановить. Донорскую кровь не использовали. Один только раз произвели реинфузию аутокрови (переливание собственной крови, взятой из брюшной полости).
Начальство объявило выговоры: Ивану Никодимовичу за прогул. Виктору Семёновичу – за самовольно проведенную операцию без направления лечащего учреждения города, из которого приехали Иван Никодимович и Ирина.
Виктор Семёнович по этому поводу набрал еды, водки и вечером в субботу приехал в гостю к Ивану Никодимовичу. Они очень даже с большим удовольствием обмыли свои выговоры (Иван Никодимович первый, Виктор Семёнович – очередной). А Ирина? Ирину благополучно вылечили, она через восемь месяцев забеременела, теперь уже в положенном для этого месте. Родила. Но больше таких подвигов Виктор Семёнович ей делать не посоветовал.
- Можно, конечно, рискнуть, - сказал он, - но только в том случае, если она сможет оказаться под наблюдением самого Ивана Никодимовича.
Виктор Семёнович знал, что как хирург он сегодня сильнее Ивана Никодимовича, но как диагностик Иван Никодимович просто уникален, а хирургом он станет, конечно, гораздо более мощным. Поэтому Виктор Семенович так и сказал «самого Ивана Никодимовича».
Через год и два месяца, когда у Ивана Никодимовича закончился срок обязательной после окончания института работы по распределению, он переехал в областной центр и был принят на работу в клинику к Виктору Семёновичу. Виктор Семёнович много практиковал вне своей основной работы. И, в силу того, что не всегда было можно провести надежный диагноз, приходилось рисковать. До сих пор ему удавалось избегать неприятностей. А с приходом Ивана Никодимовича риск уменьшился до минимума. При малейшем подозрении на возможность осложнений пациентам предлагали штатное клиническое обследование и, конечно, штатное лечение. Авторитет Виктора Семёновича был огромен. Поэтому независимо от того, каким образом было осуществлено лечение (закрытым способом или штатно) состоятельные родственники считали в любом случае своим долгом выплатить Виктору Семёновичу гонорар. Две пятых он отдавал Ивану Никодимовичу. И через полгода Иван Никодимович щеголял в твидовом пиджаке, диагоналевых штанах и ратиновом пальто. Даже шляпу начал носить Иван Никодимович. Ещё через год перестал снимать угол, а получил отдельную комнату. Соседей было не очень много. Но как только соседи узнали, что Иван Никодимович врач, да ещё врач очень специальный, то уважение к нему возникло необыкновенное. Два раза он таким уважением воспользовался. Но на утро дрожали руки, и от дальнейших попыток принятия уважений он воздерживался.
Началось кооперативное строительство жилья. Ивану Никодимовичу удалось вступить в такой кооператив, и через два года он стал обладателем двухкомнатной кооперативной квартиры. Он был ещё не женат, поэтому были затруднения с получением двухкомнатной квартиры. По семейному положению он тянул только на одну. Но к этому времени он защитил кандидатскую диссертацию, и по законам тех лет располагал правом на получение дополнительных двадцати квадратных метров жилой площади. То есть такой площади, в состав которой не входят площади кухни, туалетов, коридоров, балконов и пр.пр.
Иван Ильич стал очень взрослым самостоятельным человеком. Уважаемым. Благополучным. И состоятельным. Но не женатым. И это в тридцать пять лет.