ШЕРЛОК ХОЛМС
-Итак. - проговорил я, едва мы остались одни. - А теперь отвечайте мне точно, чётко и правдиво: есть ли хоть что-то за теми слухами, о которых я узнал вчера и сегодня?
- За слухами, о которых вы узнали... - пробормотала она — О чём вы говорите, мистер Холмс?
- Мэри, сделайте одолжение, не роняйте себя в моих глазах, делая вид, будто не понимаете, что я имею в виду. Вас с Тиверием Старом связывало не только пребывание в соседних комнатах, не так ли?
- Мистер Холмс, - она порозовела от гнева. - Ваши намёки оскорбительны.
- И понятны вам, что гораздо интереснее.
- Сейчас же прекратите!
- Не надо лицемерить. - проговорил я. - Я спросил вас ещё вчера, и вы не сказали мне правды. Я спросил вас, в каких вы отношениях были со Старом, и вы сказали, что это было лишь шапочное знакомство. Вы солгали мне, миссис Уотсон.
- А вы что, наводили справки обо мне? Или у вас, может быть, завелись тут уже штатные осведомители? - язвительно спросила она.
- Они не мои осведомители — скорее, случайные свидетели. И — да, разумеется — я расспрашивал. Правда, я расспрашивал о Тиверии Старе — не о вас, но ваше имя всплыло само собой, словно пузырь, распираемый воздухом. Вы частенько бывали у Стара в его номере, или палате — не знаю, как тут принято называть личные аппартаменты — и оставались там несколько раз допоздна.
- Полагаете, мы предавались там разврату? - рассердилась она.
- Полагаю, где-то вы перешли границу невинности, коль скоро предпочли на прямой вопрос дать неверный ответ.
- Хорошенького же вы мнения обо мне! - воскликнула она.
- Мнение обосновано, - сказал я. - В апреле, в Лондоне, мне было не слишком трудно спровоцировать вас на недостойное поведение всего лишь каплей участия. Почему не предположить, что и другой человек.... молчите, не перебивайте, и научитесь вы, наконец, называть вещи своими именами. То, что произошло между нами весной, называется для нас обоих предательством и изменой — тут уж ничего не попишешь, сколько вы ни красней и ни бледней. Да и я — то же самое. И странно теперь видеть на вашем, дорогом мне и умном лице эту ханжескую маску притворства. Я предпочёл бы лучше думать о вас, Мэри.
Несколько мгновений у неё было такое выражение лица, что я всерьёз опасался схлопотать пощёчину. Но в конце концов она взяла себя в руки и. вздохнув, покачала головой:
- У каждого слова может быть множество разных смыслов, Шерлок. - совсем другим тоном сказала она. - А у одной вещи не одно название. Да и одним названием могут называться разные вещи, раз уж на то пошло. То, что было между нами весной, началось, мне думается, несколькими годами раньше — просто достигло своего катарсиса. Наверное, я виновата больше вашего — ведь вы не приносили Джону клятвы верности. Возможно, это даже не подразумевалось. Но я ни на мгновение не переставала любить его всей душой, и мои чувства к вам — нечто совсем иное. И нечестно, неправильно с вашей стороны низводить то, что происходило между нами, до понятия адьюльта, флирта, шалости на стороне. Но, может быть, с вашей стороны это было именно тем, на что вы намекаете сейчас, расспрашивая меня о Старе. Конечно, не мне из себя строить оскорблённую невинность — тут вы правы: я уступила вам там, где никак не должна была уступать, и что бы я после этого ни говорила... Собственно, от обиды и презрения Джона, боюсь, меня хранит только близкая смерть. И я помню об этом каждую минуту. Может быть, поэтому мне не всегда и не обо всём стало легко говорить с ним. Не так, как вам, я надеюсь. А Тиверий Стар... Тиверий Стар не был ни моим любовником — вы ведь это имели в виду? - ни даже другом, каким я могла бы вас назвать до этого допроса. Но мы говорили с ним. Часто и подолгу. Возможно... возможно, со стороны это могло выглядеть неприлично. Но знаете что, Холмс? Я умираю. И меня сейчас меньше всего волнует соблюдение приличий.
Она говорила негромко, глядя мимо меня. Но каждым словом словно втыкала и втыкала мне в грудь острый нож. Я чувствовал мучительную и всё большую потребность глубоко вздохнуть, но тугая повязка на груди мне мешала — я положительно задыхался.
- Так что мне трудно ответить на ваш вопрос, есть ли хоть что-то за этими вашими слухами. - продолжала Мэри. - За слухами всегда что-то есть. Нелепых слухов не бывает. Они могут быть преувеличенными, злыми, даже подловатыми, безусловно, пошлыми, иногда просто лживыми, но никогда нелепыми. Надеюсь, вас удовлетворил мой ответ?
Я всё никак не мог овладеть своим дыханием, поэтому просто кивнул.
- Меня не нужно дальше провожать, - сказала Мэри. - Здесь со мной ничего не случится — самое спокойное в мире место.
«Уверен, до поры Тиверий Стар думал точно так же», - мелькнуло у меня, и я между делом чуть не ухватил за хвост какую-то мысль, но не ухватил — не в том был состоянии. Всё, что вслух сказала мне Мэри, застряло у меня костью в горле. Я вдруг почувствовал себя полным ничтожеством, а свою профессию детектива — делом зазорным и гадким, вроде ростовщичества, которым только такому ничтожеству и заниматься. Почему мне было не сделаться врачом, как Уотсон, или коммерсантом, как покойный Стар, или уж адвокатом, исполняя благое дело защиты изгоев общества, от которых все другие уже отвернулись?
- Я ведь лишь спросил! - глупо и беспомощно крикнул я ей вслед. - И вы же первая солгали, Мэри!
Она не обернулась.А в следующий миг вдруг раздался громкий хлопок, что-то прожужжало мимо моего уха, и шляпка Мэри слетела с её головы, словно сорванная порывом ветра.
Я опомнился только почувствовав, как Мэри слабо трепыхнулась подо мной и сдавленным голосом сказала:
- А вот так как раз и рождаются слухи. Сойдите с меня, Шерлок, милый, не то я задохнусь.
Я вскочил и стал оглядываться, надеясь догадаться, откуда был выстрел. Судя по звуку, стреляли из винтовки или обреза, а не из пистолета или револьвера. Винтовками пользовались здешние охотники, а обрезы имелись у пастухов и сторожей, но не на территории Тышланда. С учётом дальнобойности и того, что пуля прежде, чем попасть в шляпку Мэри, пролетела мимо меня, стрелявший мог находиться либо на крыше здания санатория, либо на одном из росших вокруг деревьев, но сейчас всё было спокойно: никто не убегал поспешно прочь, и ни одно из деревьев не покачивалось, потревоженное.
- Вас или меня хотели убить? - спросила Мэри, тоже поднимаясь с земли и судорожно цепляясь за мою руку. Её трясло. Меня — тоже.
- Надеюсь, что меня. - сказал я, всё ещё безнадёжно озираясь.
- Надеетесь? - словно бы слегка удивилась она.
- Это было бы логичнее, и мне спокойнее.
Я поднял с земли отлетевшую шляпку и показал ей пулевое отверстие:
- Хорошо, что пуля прошла не ниже. И хорошо, что ленты не были завязаны. Хотите глотнуть коньяку из моей фляжки? По-моему, вам просто необходимо глотнуть коньяку.
- Как и вам. - сказала она.
Я отстегнул фляжку с пояса — привычка носить её с собой нередко выручала меня: коньяк — прекрасное согревающее, успокаивающее, бодрящее и дезинфицирующее средство. Я налил Мэри несколько капель в крышечку-стаканчик, а сам глотнул из горлышка.
- Знаете что... Давайте мы не будем говорить об этом Джону? - предложила она, морщась от жгучего вкуса.
Я отрицательно покачал головой:
- Я не смогу. Это — существенный факт. Он должен знать.
- Но он же с ума сойдёт от одного только беспокойства!
- Ему придётся потерпеть.
- Но хотя бы про шляпку... ведь про шляпку мы можем не говорить?
- Про шляпку можем и не говорить, - согласился я. - И знаете что... давайте лучше мы не будем стоять здесь на открытом месте, а я провожу вас всё-таки. В ссоре мы теперь или нет, но говоря о Тышланде, как о спокойном месте, вы явно — вы теперь это сами видите — погорячились...
- Хорошо. Дайте мне опереться на вашу руку — в ногах ужасная слабость. Это всё ваш коньяк.
- Нет, это реакция. Пройдёт, - я взял её под руку.
- Послушайте, вы в самом деле считаете меня бесчестной? - спросила она через несколько шагов, как будто покушение на жизнь её совершенно не заботило — во всяком случае. заботило куда меньше, чем моё мнение о её моральных устоях.
- Перестаньте... - поморщился я. - Самого себя мне кем считать? Ладно, Мэри, правда, будет вам... Вы меня и так, как выхлестали. А ведь я...
- Что? - она подняла голову и посмотрела мне в глаза.
- Ничего... - стушевался я.
Как и в первые дни нашего знакомства, слово «люблю» безнадёжно застряло у меня в глотке. Уотсон много писал в своих мелодраматически-криминальных новеллах о моём отношении к женщинам, будто бы я холоден с ними и не способен на пылкие чувства. Конечно, я не отождествлял себя полностью с его главным героем, но, в то же время, не мог не ощущать себя прототипом. Следовательно, Уотсон именно так и думал о моих феминистских взглядах и матримониальных наклонностях. Он бы здорово удивился тогда, оброни я хоть намёком, в чём кроется причина моей холодности к женским прелестям и чарам. На самом деле, в моей жизни были женщины. Одна всю жизнь любила меня, снося не только холодность, но порой и оскорбления, другую любил я. И тут уже я был готов сносить холодность и оскорбления. Вот только не исходило никогда от Мэри ни того, ни другого. И она была женой моего друга — сюжет, достойный и сентиментального романа, и самого пошлого водевиля. Увы, но смерть главного персонажа в конце испортит любой водевиль.