В первый же рабочий день, после отпуска, поехала я в управление к “гаишникам”: наша газета получала немаленькую денежку за страничку по профилактике дорожно-транспортных происшествий, а я обязана ее заполнять.
В приемной главного над цветами ворковала беременная Вероника — за месяц, что я ее не видела, живот удвоился, но она так и не отказалась ни от макияжа, ни от высоких каблуков, ни от короткой юбки.
— Привет! Как у вас дела?
— Ой, по-всякому! Сам расскажет.
Голосок у нее был ангельский — высокий и нежный. Она наклонялась над цветами так, что был виден шов на колготках, и становилась похожа на страуса — клубочек на длинных тонких ножках. И, честно говоря, было жалко ее мужа, который, судя по тяжелому кольцу на худом безымянном пальце, несомненно, имелся и разрешал этому чуду работать в эпицентре внимания местных ушлых мужиков.
Традесканция и камнеломка закрывали все стены приемной по провинциальной не моде, а так, по нужде прикрыть эти стены, оббитые вагонкой. На тумбочках, столах и подоконнике цвели циннии, фиалки.
— Как красиво у тебя!
— Да, вот смотри, аспарагус зацвел.
— Уйдешь в декрет, кто будет ухаживать?
— Ой, мы с Таней из пропаганды уже договорились — она еще какая любительница!
— Сам-то занят?
— Занят! У него совещание, с районов навызывал. Злой — жуть.
Она прислушалась, различая что-то через двойные двери:
— Во, слышь! “Недоумки!” — кричит. Да ладно, сейчас закончат. С самого утра сидят. Чаю хочешь?
Вскоре дверь распахнулась, из кабинета посыпались мужики — в основном майоры, начальники отделений в районах. Были и знакомые — те, с которыми приходилось делать материалы. Рыжий и веснушчатый главный гаишник одного из дальних областных углов вышел с пунцовым, как из бани, лицом. Да и другие не в лучшем состоянии: смотрели в пол или невидящими взглядами шарили по стенам. И только один, видом совсем зеленый, капитан заулыбался и поздоровался, первым узнав меня.
Когда я вошла, начальник задумчиво сидел за столом, напоминая обиженного пацана. Он был довольно молодой для такой должности и, по моим понятиям, очень красивый — если рисовать Аполлона, то только с него. Скуластый, смуглый, карие глаза — то ли от татар, то ли от евреев подмешано. Обыкновенно улыбчивый, быстро соображающий. За стремительную свою карьеру не успевший растерять склонности к юмору. Так и не сумевший стать ни жлобом, ни иным уродом…
Увидав меня, встал и пошел открывать форточку — да, в кабинете было душно.
Обычно начищенный-наглаженный, сегодня он был даже не в форме, а в синем свитере без погон — такие выдают дэпээсникам. Когда встал, то оказалось, что еще и в темно-синих шароварах — будто только с рыбалки приехал. Ну, не на трассе же где-то стоял, размахивая полосатой палочкой! Кстати, без погон оказалось, что у него довольно узкие плечи.
— Привет! Загорела! — несколько секунд он смотрел на меня и, видимо, соображал, какое бы дать задание. Главную тему страницы, по давней традиции, давал начальник, остальное мы додумывали с пресс-службой.
— Слушай, съезди-ка в район, там у нас сотрудник погиб. Напиши так… — он не мог сразу сформулировать, поэтому начертил пальцем в воздухе круг. И все же закончил: — Аккуратно. Лучше прямо сейчас, машину найду…
Через десять минут на белом “Форде” с синими полосами и с лейтенантом из группы сопровождения — за рулем — я уже выезжала из города.
Добираться до районного городка с опытным водителем и без оглядки на дорожные знаки — не более сорока минут, трасса отличная. Городок тот небольшой — можно весь за полчаса объехать. Расспрошу про погибшего сослуживцев, пусть вспомнят интересные случаи. Главное — найти фоток побольше. К родственникам, может, лучше и не соваться — если только с кем-нибудь из местных поговорить. Так что, вернемся быстро. Алексей, так звали водителя, довезет до редакции, сумею сегодня же отписаться…
Водитель с любопытством расспрашивал про газету, жаловался на транспортный налог — почти половина его зарплаты, хвастался женой, у которой хорошо бизнес идет. Узнав, зачем едем, посмотрел внимательно и сказал: “Понятно, понятно”. А где-то на середине пути, где шоссе поворачивало плавной дугой, он снизил скорость и показал на пустую обочину:
— Вот, здесь ДТП–то было.
— Какое ДТП?
— Да наш-то погиб!
— Слушай, давай, на обратном пути остановимся — сфотографирую.
Что-то я “тормозила” — можно было порасспросить еще в управлении — кто погиб, что случилось — или даже у этого вот парня разузнать. Ну, нет. Лучше из первых уст все узнаю. Иначе потом трудно будет отделить правду от интерпретаций. И главное: не хотелось грузиться, заморочиваться, напрягаться, хотелось еще на чуть-чуть, но продлить отпуск. Солнечный августовский день, все еще отдыхают,
а тут — рабочий день, первая тема — и сразу такая!.. Приеду — и на месте разберусь. Кстати, если маловато снимков — на кладбище можно съездить, сфоткать…
Вскоре показались белые коттеджи с красными крышами — поселок газовиков. И тут же сам городок: сначала частный сектор с шестью сотками на дом, далее — центр из двухэтажных купеческих зданий. В одном из этих дореволюционных строений и находилось местное отделение ГИБДД. В коридоре остроносый паренек в штатском, увидев мои потуги открыть дверь с табличкой “Начальник”, сказал, что начальника вызвали на совещание в область. Черт, так он, значит, был на утреннем совещании. Ладно, возьму комментарий по телефону…
— А где еще люди?
Парень испуганно моргал, краснел, вытягивался:
— Так нас в отделении всего четверо… Сергей погиб, начальник в центре, а Свешников в отпуске.
Что ж, придется разговаривать с ним. Он пригласил все-таки в кабинет — карта района на стене, три, советских времен, стола, на одном из которых в деревянной рамке стоял портрет с черной ленточкой на уголке. С него смотрел мужчина неопределенного возраста — длинное худое лицо, перерезанное черными усами, капитан.
— Вы о Сергее будете писать? Мы с ним не работали, я только пришел. Видел один раз — только “здрасьте –здрасьте”. Слышал, что семьянин был хороший. Но так ничего рассказать не могу.
— А вы на похоронах-то были?
— Нет, я же дежурил — больше никого нет.
— Вы знаете, мне фотографии нужны.
— Вот, — он кивнул на фотографию на столе.
— Понимаете, для газеты фото нужно чуть лучшего качества. А этот снимок, похоже, выведен на принтере. Оригинал хотя бы…
— А, — догадался он. — Но это из личного дела! А кадровик в отгулах. Сами понимаете — после похорон, все приходилось организовывать…
— А город с похоронами как помогал, администрация местная? — писать хорошие вещи про местные власти тоже была задача нашей газеты.
— Да! — обрадовался он возможности хоть чем-то помочь. — Да, помогали. Гробы им газовики купили. Вы представляете: не обычные такие, а вот — как в кино показывают — с ручками, из полированного дерева, дорогие очень. Представляете, четыре гроба, каждый тысяч по тридцать!
— Почему четыре? — изумилась я.
— А сколько? — пришла очередь изумляться ему. — Погибли же Сергей и его жена, и дочка, и сын. Жена и сын после ДТП еще живые были, но их до больницы не довезли…
Еще не легче!.. Я сглотнула слюну и попыталась представить могилу на четыре гроба. Не получалось.
— Т-а-ак, и что, их всех вместе хоронили?
— Да, я же говорю, четыре гроба. В Доме культуры панихида была — выставляли прощаться — весь город приходил…
— Подскажите, семейные фотки, с друзьями снимки — где их можно взять?
— Вы знаете, у него есть, то есть был друг, с которым они вместе в ГАИ
пришли — Анатолий Свешников. Или уж лучше вы заедьте к отцу Сергея, тут недалеко, я провожу — мы с ним в одном доме живем!
Мы поехали уже на двух машинах. Однако отца погибшего гаишника встретили на полпути. Нестарый сухой мужичок с тряпичной сумкой шел в магазин. Узнав от паренька, кто я и откуда, он почти с радостью пригласил в дом. Вспомнился мой коллега, сосед по кабинету Вовка Романов, который, зная нашу профессиональную кухню и прочитав однажды репортаж про застреленного в армии солдата, сказал: “Я бы любого журналиста, с каким бы ласковым лицом он ни сунулся, с лестницы бы спустил”. Дед нашей “кухни” не знал… Что ж, удачно все складывается!
— Слава богу, мать не дожила до этого дня, — повторял старик. В небольшой квартире было чисто, еще чувствовалась женская рука, по-видимому, погибшей снохи. Дед заставил меня пройти в гостиную, усадил в кресло. Охотно стал рассказывать о сыне.
— В школу тут ходил, пошел в армию, служил во внутренних войсках. После армии сразу и пошел работать в милицию. Учиться послали — там и познакомился с Галей, там и женился. А тут — тещу проведывать ездили всей семьей, возвращались…
От деда наконец-то я узнала и тщательно записала: сколько кому лет, когда женились, когда родились дети и как их всех зовут…
— Мне бы фотографии… — попросила я. И поспешила успокоить: — Брать с собой не буду — только пересниму.
Он выложил из серванта три аккуратно оформленных альбома. Дембельский, где долговязого Сергея можно легко узнать по тем же усам. Во втором уже с Галей — в противоположность ему — крепкой, щекастой, чернобровой. Вот свадьба, первенец, первые шаги малыша, уже понятно, что это девочка — платьица, косыночки, носочки. Вот еще один малыш — и она, уже располневшая, спокойно уверенная в своем будущем и будущем детей. И множество фотографий со свадеб друзей, с пикников, юбилеев и дней рождения. Заботливо вправленных в одинаковые альбомные уголки.
— Жена-то у меня болела, не вставала, так, чтобы не скучала, Галя специально принесла. А я вот не вернул.
Я фотографировала снимки на подоконнике — здесь светлее. Дед, державшийся с самого начала очень хорошо, даже как-то странно весело — вдруг заплакал, повторяя: “как хорошо, что мать не дожила… ”
Нужно было уходить.
— Мне бы еще друга найти — Свешникова.
— Машина-то внизу ждет? Поедемте, я покажу.
Мы приехали на окраину городка — там стояла одинокая пятиэтажка с маленькими балкончиками, как сообщила вывеска — “семейное общежитие”. В одной из тесных секций, заставленной цветными тазами и ведрами, с натянутыми бельевыми веревками, дед показал на выкрашенную рыжей краской дверь: вот здесь Сергея квартира.
Я смотрела на дверь, мне даже казалось, что сквозь изоплиту вижу, как стоят телевизор, холодильник, детская кроватка. Вот укатившийся мячик, брошенная кукла, раскрытая книжка… Ну, вот, насмотрелась фотографий!..
— Я так туда и не заходил. Толику ключи отдал… Рядом он живет. В милицию вместе пришли. Он первый и приехал на место, где все случилось.
Постучался в дверь напротив. Вышла невысокая черненькая женщина с капризничавшим ребенком на руках, как я поняла, жена Толика. На вопрос, где муж, сказала: “Так на даче”. Недоверчиво взглянула на меня, что-то взвешивая.
Пришлось поднажать: “Начальник ГИБДД области просил лично — написать. А, сами понимаете, Анатолий — лучший друг. Как же без него?”. И она решилась:
— Так пойдемте, провожу.
Она так и повела нас по дороге — в домашнем запашном красно-белом халате, в плюшевых тапках и с ребенком на руках. Мы шли рядом, но поговорить так и не удалось: ребенок кричал как резаный.
Дача была метрах в двухстах. Это обычные огороды, разве что без заборов, засаженные, главным образом, картошкой. А поближе к лесу стояла пара домиков и баня. Женщина и кивнула на баню — возле нее кто-то жег костерок: — Вон он, Толик, никак не может прийти в себя. А сначала и водка его не брала… Вы идите, вот тут, по крайчику.
Она развернулась: ребенок, полуторагодовалый пацан, несмотря на потряхивания, поцокивания и причмокивания, никак не мог успокоиться.
Попросив водителя не торопиться: отвезти старика домой, самому съездить пообедать, а потом уже подъезжать сюда, я пошла через посадки. Когда подошла вплотную к молодому мужчине, поняла, что Толик сильно пьян. На дощатом столе — початая бутылка водки, черный хлеб, раскрытая банка тунца, ломтики копченого сала. Взгляд сразу же зацепил пол-ящика водки в притворе бани и горку пустых бутылок в траве. Но машина уже ушла, и мне ничего не оставалось, как поздороваться…
Анатолий был стрижен под ноль, крепкий, с приятным круглым лицом, голубо-глазый и большегубый. Лет ему было, как и погибшему, — тридцать.
Он не видел, что меня провожала его жена, не заметил и машины, но не удивился моему появлению: не спросил, кто такая, чего надо. Видимо, за последние дни ему со многими приходилось пить. На всякий случай пояснил:
— Серегу поминаю. Друг у меня погиб. И вся его семья…
Он налил в пластиковый стаканчик водки:
— Помяни. Вчера похоронили. А сегодня, значит, четвертый день. Пей, как положено, до дна.
Деваться было некуда, я взяла кусок черного хлеба, намазала на него паштет.
— А мы с ним — друганы. Вот, видишь, это его дача.
Он показал на недостроенный, рубленый домик. Недострой уже потемнел. Крыша когда-то временно была покрыта толем, им же забраны окна. Возле — обжитой казалась банька, срубленная из светлой сосны, видимо, не так давно. Рядом был выкопан пруд с брошенной в него деревянной лесенкой, на дне еще оставалась глинистая вода. Все довольно уныло, и только длинная грядка-клумба с оранжевыми ноготками и бархатцами вносила оживление. На нераспаханном пятачке между баней и домом стояли самодельные детские качели на подшипниках.
— Он сам вот это все строил. Я ему говорю — квартира рядом, зачем затевать такой дом. Нет, ему интересно. Батя ему, конечно, помогал, но потом дом подзабросил — некогда, все на работе пропадал. Говорит, на пенсии дострою. А вот — баня, это да, не зря срубил. Вот тут мы семьями отдыхали. Огороды рядом — вместе весной пахали. В выходные в баньке парились. Столько лет вместе! Вместе в милицию пришли. И тут — такое.
Поминать пришлось всех четверых, так что вскоре у меня поплыло перед глазами. Но мужику нужно было выговориться, а мне требовалась информация. Ее можно было добыть парой прямых вопросов, пятком косвенных подводок, еще двумя провокационными версиями, тем более что мужик был пьян. Но манипулировать было неловко. Или организм у меня все еще был в отпуске, и хотелось вести себя непрофессионально, по-человечески. Здесь, действительно, было горе.
Еды было катастрофически мало. И Толик сходил, принес пару зеленых болгарских перцев, несколько огурцов-переростков, пучок перьев лука с уже пожелтевшими верхушками.
И мы выпили еще.
— Вот: перец и огурцы из Серегиного парничка. Серега картошку обновить
хотел — семена новые купил, так и не узнает — что вырастет. Кому вот это все
теперь — один батя остался, много ли ему нужно... Выпьем.
Я терпеть не могла, когда меня заставляют пить, контролируют — сколько выпила, почему. Но Толику было трудно отказать. И мы пили, разговаривали. Между тем белый “Форд” уже давненько стоял у края картофельного поля. Я знала, что водитель будет ждать сколько нужно и без тени упрека, но все же… Поэтому в конце концов пришлось брать инициативу в свои руки.
— Вы, говорят, первый, кто прибыл на место…
— Так дежурил я. По рации сообщили: так и так, на границе районов ДТП.
— Предчувствие нехорошее было?
— Нет, предчувствия не было. Но я издали еще понял, что это Серегина машина. Подъехал — лобовое стекло выбито. И они с женой — она на переднем сиденье ехала — лежат на капоте, ты знаешь, его правая рука на Гале, как будто ее обнимает. Сергей уже мертвый был — видимо, на раз о рулевую колонку. А она — еще стонала. Маленький ребенок на коленях у нее сидел, его выкинуло из машины, но он тоже живой был. А дочка… Светку… всю…
Он недоговорил, сморкнулся в сторону.
— “Скорая” приехала — тоже наша, районная. Я им сказал: в областную больницу везите. Там все-таки реанимация есть, техника — искусственное сердце, вентиляция легких. Это у нас — только санитарка на стуле да капельница. Их на носилки погрузили, машина ушла. А я остался. Серегу, Светку рядом положил. У Сереги туфли от удара соскочили. Лежит в одних носках, и дырка на пятке. Я их обоих закрыл пеленками — для малыша были взяты, между сиденьями сумка зажата. Стою, не знаю, чего делать. “Скорая” умчалась, а я, веришь ли, молился: только выживите! Ради Сереги — ребенка вырастим, жену не бросим, каким бы инвалидом ни осталась.
— Шансы выжить были?
— Какие там шансы? Как высчитали — скорость обеих машин при лобовом столкновении была 270 километров в час. Это, представь, если бы с такой скоростью в бетонную стенку въехать. Что там от людей останется? Правильно, один студень внутри. Пеленкам — ничего, а людям не выжить.
Вышел на дорогу — смотрю — машина, с которой они столкнулись, метрах в ста лежит вверх колесами. БМВуха — и номера из соседней области. Обкуренные, сволочи.
У меня еще оставались невыясненные детали:
— А перед столкновением кто по чужой стороне ехал?
— Понимаешь, обе машины шли посередине. Место столкновения всегда точно определяется. Просто там из-за поворота им друг друга не было видно. И эти — обдолбанные...
Я уже подошел к той машине — невмоготу было около Сереги. Номера из соседней области. Подошел, заглянул. Их там набито было — впятером ехали. Я подошел — так бензином воняло. Подхожу — а они, суки, еще живы, кто-то еще стонет. Но там машину без газорезки не откроешь. БМВ — крепкая машина, не то, что Серегина “девятка”, но сплющена вся, как консервная банка, кувыркалась нехило. Суки. Я стоял, курил, слушал, как они стонут. И такое зло на них: какую семью загубили! Такое зло взяло — не поверишь. И я сигарету бросил прямо в бензиновую лужу.
— А откуда знаешь, что обдолбанные — они же сгорели…
Вот это было уже лишним.
Он, было, накинулся на меня, но вдруг сник и, глядя своими голубыми глазами, которые мало вязались с пьяной слюной в уголке рта, спросил:
— Как ты думаешь, может, оттого, что я сигарету бросил, ну, это, Галя с сыном и умерли, не довезли их живыми до больницы?
Он ждал от меня, случайного собеседника, ответа на вопрос, который, видимо, его мучил. Но ответа у меня не было. Кто я — поп, судья? Я просто командировочная баба, которой велено написать… Я не без усилия встала — меня сильно мутило. Стараясь говорить членораздельно, сказала: “Толик, все, извини. Мне надо ехать”. И немыслимыми кривулями, пока не попала в глубокую борозду между грядками, пошла к машине. Где-то на середине пути у смородиного куста меня вырвало — вонючей водочной жижей, в которой были и черный хлеб, и лук с грядки, и свежие огурцы из Серегиного парничка.
Водитель, слава богу, спал. Я долго не могла пристегнуться ремнями на переднем сиденье — ему пришлось помочь. Заметила, что вокруг уже темнеет. Фиг теперь, а не фотографии по дороге. Да и Алексея, наверное, потеряли дома… Словно в такси, на автомате, я сказала ему свой домашний адрес, включая подъезд.
От ускорения заложило уши, потом замутило. Чтобы опять не затошнило, я закрыла глаза. Перед тем, как отрубиться, успела подумать: доеду ли до дома живой? Но мне было так плохо, что было уже не страшно… Было все равно.