Рассказ
Из-за Уральского хребта в районе горы Каскыново выглянуло солнце. Осветило темные от росы крыши поселка Злоказово. Луч скользнул по желтым пятачкам ромашек, по синим звездочкам васильков, по пестрым лепесткам львиного зева. Проник в распахнутые ставни избушки на два оконца. Ласковым котенком улегся возле щеки Нины Толмачевой – девочки-подростка. Запутался в, разметавшихся по разнолоскутной подушке, иссиня-черных волосах. Нина припомнила вечер и улыбнулась, не открывая глаз: «Лупи их!» – азартно вопила Катя, сжимая сочный пучок крапивы через толстый манжет вязаной кофты. Все восемь Вовок улепетывали, что есть мочи в темный проулок.
Матушка к вечерним гуляниям дочери относилась снисходительно. Сама в молодости любила водить хороводы на Сорочьей поляне, где познакомилась со своим Дмитрием Осиповичем. Он после свадьбы поставил дом на окраине безымянной улицы. Улица длинным рукавом тянулась от березовой рощи с колодцем возле речки до пустыря на околице поселка. Обитатели отдельной улицы и жили обособленно, вступая в затяжные конфликты с односельчанами.
« Восемь Вовок, одна я! Куды Вовки, туды я!» – дразнила Ниночку Колченогая – соседка напротив, бобылиха. Кто ж виноват, что почти всех мальчиков, родившихся после смерти Ленина, односельчане нарекли Володями. Колченогую презирали – даже скотина у ней непутёвая: одни козы блудливые.
Сердито стукнула калитка. Это матушка. Она как всегда утром ходила к колодцу. Значит в курсе последних новостей. Ой! Что сейчас будет! Ниночка притворилась спящей.
«Нечистый дух! – Послышалось из сеней. Мать так ругала Нину за школьный атеизм. – Это ты наверняка парней подучила?» – Звякнули дужки ведер, солнечные зайчики заполошно заметались по стене: «Надо же до такого додуматься: снять ворота у Колченогой и перетащить к колодцу!»
«А пусть не дразнится!» – размышляла Ниночка, через малюсенькую щелочку век, наблюдая за маманей. Она встала над ней руки в боки. Рослая, не по-русски скуластая баба. Родительница загремела ухватом в печи. Матушка остывала быстро. Нина – единственная дочка из четырех её детей. Родилась на покосе. Отец принял роды, перерезав пуповину косой.
Однажды зимой Ниночка сильно простыла. Изба вместе с ней то разрасталась до размеров деревни, до синих гор, куда они бегали за кислицей, до каменного города, гремящего тяжелыми составами, до самых звезд, холодно подмигивающих Нине; то невыносимо сжималась в маковое зернышко, в центре которого находилась она – Толмачёва. Но сквозь горячечную дымку Ниночка видела мать, осеняющую себя крестным знамением:
«Господи! Спаси и сохрани единственную дочку!»
Сколь раз Колченогая советовала:
«Спрячь Настасья икону от греха подальше!»
«Пущай висит!» – хмуро возражала мама.
В тот злосчастный день колыхнулась занавеска в проеме единственной комнаты. В клубах морозного пара в избу ступил Володя Конопатый, по-взрослому сдернув малахай, и перекрестился. За ним внесли Нининого брата Гришу. Мать села на пол. У брата в боку торчала палка от забора. Он использовал её в качестве лыжной для торможения. Со штакетины капала зеленая жидкость. Отец бросился запрягать лошадь. Григорий умер по дороге в больницу.
«Бог дал, Бог и взял!» – смахнул скупую слезу батя.
«Злой Бог! – мыслила Толмачёва. – Забрал бы Колченогую! Она только всем мешает!»
«Илью бы с собой не таскала!» – ворчала мать, ставя на стол крынку с топленым молоком.
«Он сам за мной как хвост бродит!» – не удержавший, возразила Нина, подцепив ложкой оранжевую пленку. «Будешь есть пенку, вырастут усы, как у меня!» – вспомнила Толмачёва усмешку брата Аркадия, его забрали в армию неделю назад. А самый старший брат Александр дослуживал на Дальнем Востоке. Не с кем Илье водиться!
«Отца на тебя нет!» – мать треснула дочери по затылку. Кусочек оранжевого солнца шлепнулся на пол. Его подхватила шустрая полосатая кошка. Нина выскочила за дверь, успев показать скособоченной боженьке язык. Вдоль улицы валялись пожухлые пучки крапивы.
«У-у! Толмачиха! – услышала за спиной. – Шоб тебя трамвай переехал!»
Это рассмешило Нину – в деревне трамваи не ходят. Но прибавила шаг. Она действительно остерегалась только отца, хотя тот ничего плохого ей не делал. Бывало, разбалуются они с Ильей на печке, а батя резко отдернет занавеску и так строго посмотрит, что они надолго затихали. Его жесткий взгляд, в сочетании с окладистой бородой вводил в робость и взрослых. Отец возил спирт с завода на станцию. Трудовая повинность. С напарником приспособились делать шилом дырочки в бочках, отливать содержимое в ведро, и затыкать отверстие спичкой. Возвращались спиртовозы с песнями. А до двадцати пяти лет отец вообще не пил! Мать ругалась. Ниночка с друзьями прогулялись вдоль их маршрута, и пинком опрокинула ведро с дурманящей влагой.
«Энто твои архаровцы бурагозят!» – брызгал слюной напарник отца, глядя на ребят, рассевшихся как воробьи у ворот.
«Свистишь ты всё! – грубо возразил отец. – Как мой приятель Троцкий!»
«Ты что знаком с Троцким?» – не приняв юмора, прошипел напарник.
Отец соскочил с телеги, неспешно взял лошадь под уздцы:
«Да! Здоровкался с ним за руку. Уважаемый человек! Не то, что ты чурка с глазьями!» – обозвал отец подельника. Ребятишки прыснули. Напарник, вспыхнув темным лицом, из-под охапки сена выхватил топор и через телегу заехал отцу в ухо.
«Убил!» – заверещала Нина, не помня себя.
В сельсовете состоялся показательный суд. Детей в помещение не пустили. Толмачёва наблюдала через раскрытое окно, её протолкнули поближе. Стол, покрытый красной материей. За ним трое незнакомцев, в кожаных куртках. Отец с напарником на лавчонке под охраной милиционеров.
«Борея прощаю» – глухо из-за перевязанной щеки произнес отец.
«Дмитрий Осипович! Вы что знакомы с Троцким?»
«Да! – гордо откликнулся отец. – Разговаривал с ним как с вами, здоровкался за руку. Уважаемый человек!».
Нашел место, где хвалиться!!
«Вы разделяете его отношение к коммунизму?» – спросил центральный «кожан».
«При коммунизме! – запальчиво произнес отец. – Я должен снять последнюю рубаху и отдать соседу! Этого никогда не будет! Своя рубаха ближе к телу! С соседом дружи, а кирпич за пазухой держи!» – и глянул на напарника. Тот ссутулился еще пуще.
«Дмитрий Осипович! Где Вы находились в гражданскую войну?»
«Воевал как все! В первом же бою меня ранило. Лежим мы цепью за деревней. С той стороны слышно:
– Вперед товарищи! Ура!
Офицеры нас тоже в атаку поднимают. Только встал удар в плечо. Спереди маленькое отверстие, а сзади кусок мяса величиной с блюдце выхватило! Потом госпиталь».
«Значит: Вы служили у Белых?»
«Почем я знаю! Через деревню какое-то войско проходило. Кто их разберет: Белые они, или Зелёные? Кто не успел спрятаться – мобилизовали. Отказ – расстрел. А моя хата была с краю….»
Борея отпустили. Отца увезли в город под охраной. Несколько раз Нина с мамой ходили к нему пешком в город. Отец отбывал наказание, работая свободным конюхом. Разрубленная пополам ушная раковина так и осталась вдавленной внутрь. А Нина думала, что с такой травмой не живут.
Воскресенье, но в колхозе летом выходных не бывает. Молодежно-комсомольская бригада заготавливала дрова. Командовал дед Михей. Не такой он пожилой, считала Толмачёва, а только притворяется, отрастив неопрятную бородищу, словно пытаясь вызвать жалость к мнимой своей старости. Но играл он на гармошке забористо:
«Кто в деревне нынче в моде,
Нынче в моде у девчат,
Кто в деревне верховодит?
Нины Толмачёвой брат!» – нарушил Михей покой березовой рощи, ишь клевать стали носами под тележный скрип. Нина с удовольствием откликнулась:
« Охи, ахи, ахахоньки!
Ребята наши махоньки:
Из-за шишек, из-за пней
Не видать в лесу парней!»
Принял вызов Володя Конопатый:
« Я – не сам, она сама
скамеечку подставила!
Я не сам, она сама
Целовать заставила!»
«Гаденыш! – подумала Толмачёва. – Предатель веснушчатый!»
Бригадир отмечал крестиком самые корявые деревья. Загонял всех и сам трудился до пота, словно от этих дров зависела жизнь колхоза. А солнце пекло неимоверно.
Ложась спать, Нина оторвала красный листок календаря: 22 июня. Воскресенье называется. Устала больше, чем в будни!
Ночью умер Михей. В плотницкой мастерили гроб. Володи ушли в сельсовет за черной материей. Взрослые на обеде. У Толмачёвой родился дерзкий план. Она расплела косу.
«Плохая примета – отговаривала Катя. – помрешь скоро! Или сильно заболеешь!»
Нина не послушалась. Увидев, приближающихся Володей, легла в гроб, занавесив лицо волосами, Катя с Ильей прикрыли её крышкой, спрятались. На секунду стало жутко…
«Вот это «бзыкнули!» – потерла ладони Толмачёва, глядя вслед «сверкающим пяткам». Пора и взрослым возвращаться с обеда. Выглянули на улицу. Никого!
«Ты скоро всю деревню распугаешь!» – вспомнила Нина вещие слова матушки.
Зашли в одну избу, в другую. Коромысло на тропинке, пустые ведра, прялка на полу. Надкушенный ломоть, дымящийся суп. Обычно ласковая полосатая кошка удирала, выгнув спину, скачками в огороды. Неожиданно столкнулись с Колченогой. Аж вздрогнули.
«Бегите детки в сельсовет! – прерывисто посоветовала она. – Вчера началась война».
« А Аркадий наверно не доехал до части?» – ворохнулась тревожная мысль.
Подростков мобилизовали на объекты, приравненные к военным. Нина работала кочегаром на большом паровозе ФЭД, названного так в честь главного чекиста. Её рабочее место в тендере: открытом полувагоне позади паровоза. Толмачёва нагребала уголь на стокер – так называли подающий, как у мясорубки винт только больших размеров. По нему уголь двигался к топке. Катя отказалась уезжать из дома. Ее судили, и все равно заставили работать, но на тяжелом ремонте путей, и под охраной. Илья учился в ФЗУ. Мать вела хозяйство одна.
Нина с Ильей жили у знакомых возле вокзала. Трамвайная линия делала петлю, уходя на затяжной подъём. Вагоновожатый обычно разгонял трамвай перед горкой, даже если не было гололеда. Толмачёва стала замечать: от непроходящей усталости приспособилась спать на ходу. Она шла намеченным маршрутом, а сознание отключалось. Грезилась полуявь, полусон.
« Ты кого мне вчера дала! – бушевал в диспетчерской дядя Антон. – Этот сосунок заснул в тендере, чуть в стокер не попал. Толмачёва, хоть и девка, а любого пацана за пояс заткнет!»
Аркадий пишет письмо на планшетке на перроне какого-то обгоревшего вокзала, присев на одно колено: «Состав попал под бомбежку в Киеве. Идем в бой на Белую Церковь»…
Толмачёва резко очнулась от пронзительного звонка трамвая. Обмочаленные ветки акации угрожающе стучали по мчащему вагону. В промелькнувшем оконном стекле она увидела своё отражение: тяжелая коса до пояса, перекинутая на грудь. Нина махнула рукой, отталкивая Илью. Внезапная дурнота подступила к горлу. Глянула и не поверила: пальцев правой ступни как не бывало. Боли не чувствовала. «Не Богу свеча, ни черту кочерга!» – пришла на ум поговорка отца… .