Я проснулась посреди ночи от тишины и долго спросонья не могла понять, что случилось. Потом сообразила, что просто закончилась пурга.
Тишина была невыносимой, как будто я оглохла, от нее даже резало уши. Нужны были хоть какие-то звуки, и я негромко включила музыку, взяв с полки первый подвернувшийся под руку диск. Эрнесто Кортазар, не самый плохой вариант.
Уже почти засыпая, я машинально отметила, что к тишине и музыке добавилось еще что-то. Когда до меня дошло, что это, сон слетел моментом, я резко села и уставилась в темноту. Нет, не ошиблась. Это была машина любимого мужчины, ее мотор я узнавала всегда и издалека.
* * *
Мы не виделись почти год, с момента, как он женился. Не на мне, разумеется. Я в жены не гожусь, я гожусь в любовницы. Это он так однажды сказал.
Собственно, что когда-нибудь он женится не на мне, три года назад предсказала моя закадычная подруга.
В то время я отчаянно делила любимого мужчину с его прежней пассией. На ее стороне были десятилетняя безупречная связь (из чего следует, что в жены не гожусь не только я) и умение варить украинский борщ. На моей - новизна ощущений и (тоже его оценка) чувство юмора.
Поначалу он откровенно забавлялся ситуацией. Потом устал. Наверное, это было заметно невооруженным глазом, потому что именно тогда закадычная подруга и выдала:
- Слушай, а ведь он женится на ком-то третьем. Вы ж его задрали!
И он, действительно, женился.
Что такое его нынешняя супружница?
Представьте, что вы оказались в незнакомом городе, и вам надо спросить дорогу. А теперь представьте тетку на улице, к которой вы никогда не подойдете с вопросом, потому что на ее лице написано, что она вас с ходу обхамит. Это и будет портрет жены любимого мужчины.
То есть, ни украинского борща оказалось не надо, ни чувства юмора. Совершенно третий вариант, стервозный. Видимо, мы его, действительно, задрали…
* * *
Я встала, подошла к окну и осторожно выглянула из-за шторы. Я живу на первом этаже, и прямо под моим окном находится парковка.
Машина пропахала снежный сугроб, который намело со вчерашнего дня, и остановилась там, где останавливалась всегда. Он сидел неподвижно, положив руки на руль, и смотрел на мое окно.
Что-то повернулось во мне, я откинула штору и включила свет. Прятаться за занавеской мне показалось унизительным, вроде, как подсматривать в замочную скважину.
Теперь он меня видел. «И пускай в старой рубашке! И лохматая! Какая есть – такая есть!» - ожесточенно подумала я.
Не спуская глаз с окна, он достал мобильник. У меня в комнате зазвонило, и я протянула руку за телефоном.
- Привет! – сказал он.
- Привет, - ответила я.
– Я тебя разбудил?
- Нет, не разбудил…
Какое-то время мы переговаривались ничего не значащими словами.
- Ты нас пустишь? – наконец не выдержал он.
- Вас – это кого?
- Меня и Жульку, - он мотнул головой в сторону заднего сиденья.
- Заходите, - пригласила я.
Жулька была его собакой. Редкой породы – венгерская выжла. Он привез ее из-за границы и страшно ею гордился. И звалась она по паспорту не Жулькой, а Женевьевой и как-то там еще, длинно и пафосно. Но в Нарьян-Маре ее быстро перекрестили в нормальную Жульку.
Сначала вбежала собака, потом вошел он. С ними ворвался морозный воздух.
На щеке у любимого мужчины красовались две свежие царапины – подлиннее и покороче.
Пока он снимал куртку и меховые сапоги, я принесла старый плед. Жулька привычно крутанулась на нем и легла. Я нагнулась и потрепала ее по шоколадной голове.
- Представляешь, она пнула мою собаку, - сказал любимый мужчина. – Она. Пнула. Мою. Собаку, - жестко и раздельно повторил он.
Я выпрямилась:
- Ты голоден? Покормить тебя? И Жульку?
Обсуждать их семейный скандал мне не хотелось. В конце концов, он живет той жизнью, которую сам себе построил, и с женщиной, которую выбрал.
- Нет, не голоден, но что-нибудь выпью. Водка есть?
Я терпеть не могу водку, но в холодильнике у меня стоит непочатая бутылка. «На случай, если он когда-нибудь придет», - сказала я себе однажды. И для этой же цели - банка маринованных огурцов и маслины, которые я тоже не ем.
- У меня еще есть мандарины.
- Давай!
Мы выпили по рюмке. Я почистила ему несколько мандаринов, он их очень любит. У прежней его пассии от цитрусов была аллергия, и она их не покупала. Теперь он наверстывал упущенное.
- Можно я у тебя переночую?
- Конечно. Примешь душ?
- Утром, сейчас нету сил.
Мы выпили еще, и я пошла перестилать постель.
Потом мы легли, и я сразу вписалась во все его изгибы. Это было так, как будто я после долгого утомительного путешествия вернулась домой.
- Извини, - пробормотал он. – Сегодня я не в форме.
- Неважно, - сказала я. – Отдыхай! Спокойной ночи!
Спали мы недолго. У него в куртке ожил телефон. Он соскочил с кровати и прошлепал в коридор, притворив за собой дверь. Я не слышала слов, да и не слушала. Я прекрасно знала, что за этим последует.
Он вошел в спальню, чуть постоял, вздохнул и начал одеваться. Я не смотрела на него и ничего не говорила. Ему и так было паршиво. А мне было его ужасно жалко.
Потом я проводила его до входной двери.
- Прости меня, - сказал он. – Я последняя сволочь!
Я промолчала.
- Не стой босиком на полу, простудишься, - сказал он.
- Не простужусь. До свидания!
Любимый мужчина позвал Жульку, и они вышли.
А я хлебнула снотворного и пошла спать дальше. Меня ждал трудный день на работе, и надо было попытаться заснуть.
Уже погружаясь в сон, я подумала, что это мог бы быть классный эпизод для какого-нибудь французского фильма о любви, они это снимать умеют. Он и она стоят по разные стороны окна, смотрят друг на друга и разговаривают по телефону. Слов не слышно, только шевелятся губы. И – музыка…