Радость познания
Роман
1.
Закон уважения
Шени заправил лист в печатную машинку и задумался…. Он словно бы провалился в какую-то воздушную яму и впал в прострацию. Время и место действия, точнее пребывания Шени, исчезли, как исчез и он сам из этого мира. Впрочем, на время. В реальный мир его вернул свист чайника, кипящего на кухне. Шени заварил себе крепкого чая. Замечательное изобретение! – подумал Шени о кипящем чайнике, - ведь увлекшись, я мог бы забыть, что пару минут назад поставил на огонь чайник. Не дай Бог, еще бы взорвался, пришлось бы тушить пожар!
Шени взял чашку с чаем и вернулся к печатной машинке. Раньше, много лет назад, в его голове кружилось множество мыслей, он всегда о чем-то думал, над чем-то рефлектировал. Однако в голове был большой сумбур. Шени не мог додумать до логического завершения ни одну мысль, не говоря о том, чтобы ее реализовать. И не говоря уже о том, чтобы все свои мысли привести в надлежащий порядок, расставить, как книги на полке в библиотеке, классифицировать по темам, родам и видам, занести в каталог, чтобы при надобности быстро отыскивать то, что необходимо. Шени даже не осознавал тогда, какой хаос царил в его голове. Он просто над этим серьезно не задумывался. До тех пор, пока в его голове совсем не иссякли все мысли, и он стал фиксировать и осознавать каждую приходящую к нему редкую гостью. Особенно тогда, когда он стал заниматься литературным творчеством и подолгу задумывался над чистым листом бумаги. Это был какой-то странный, еще не осознанный Шени и всем человечеством закон: когда мысли были не нужны, их было множество, но как они понадобились, чтобы записать их, они сразу исчезали. Но зато это помогло ему как-то разобраться с этими мыслями и начать их записывать.
Теперь Шени стал осознавать мысль, как некое живое существо, даже вполне независимое от него самого. Мысль была подобна девушке, за которой нужно было ухаживать. Подольститься, подсладиться, чем-то угодить ей. Высказать перед ней свое уважение. Если ты, конечно, хочешь, добиться от нее взаимности.
Это напомнило ему, как много лет спустя, когда Шени посещал курсы трансцендентальной медитации, преподаватель курсов в последний день должен был сообщить Шени и остальным их тайные мантры, определяющие суть человека. Дело было сугубо конфиденциальным, эту тайную мантру потом нельзя было никому говорить. Причины такой секретности Шени не вполне понимал, но это придавало делу особый романтический флер и интриговало. С каждым учеником преподаватель встречался индивидуально и просил принести на встречу какой-то фрукт, яблоко, мандарин, банан или апельсин. На этой встрече присутствовали трое: преподаватель, сам Шени, и портрет Учителя, стоящий в обрамлении цветов, на столике, покрытом белой скатертью. Именно портрет учителя, какого-то бородатого восточного человека, гуру, играл в этой встрече центральную роль, потому что преподаватель курсов с необычайным почтением относился к этому портрету, как будто это был живой человек. Преподаватель аккуратно порезал принесенное Шени яблоко и положил на блюдечко, которое поставил перед портретом. Это дар, приношение учителю, догадался Шени. Короля играет свита. Но на этом роль портрета не оканчивалась. После приношения дара, преподаватель, встав на колени, молча, склонился перед портретом и погрузился в молчание. Роль Шени сводилась лишь к наблюдению сего действа. Казалось, преподаватель мысленно общается с Учителем, и вот, наконец, он встал с колен и сообщил Шени тайную мантру, которую, вероятно и сообщил ему Учитель в сеансе телепатической связи. «Ширим» - с улыбкой сказал преподаватель. Что такое «Ширим» Шени тогда не знал, но само слово он на всякий случай запомнил. И когда впоследствии Шени стал изучать иврит, он узнал значение этого слова – песни. «Шир ха ширим» - так звучит в оригинале название книги «Песнь песней» Соломона. Вообще-то преподаватель курсов тогда догадался правильно, ведь Шени всегда любил петь. Еще со школьной скамьи он начал играть на гитаре, освоив ее в солдатском ансамбле при Доме офицеров, куда он бегал еще мальчишкой.
Так вот, когда Шени начинал свой диалог с мыслью перед листом белой бумаги, заправленной в печатную машинку, это доставляло ему неописуемое наслаждение. В такие минуты он забывал обо всем и страшно злился, когда кто-либо отвлекал его от этого занятия. В этой встрече с мыслью, точнее сказать, в подключении к мысли, Шени чувствовал глубокое удовлетворение, и даже оправдание своей, в общем-то, пустячной жизни перед каким-то строгим и вечным судом, ожидающим его.
В жизни, думал Шени, существует множество разных явлений и отношений – грубость и насилие, невежество, агрессия, неуважение, равнодушие, а также уважение, любовь, дружба, сотрудничество. Но если ты хочешь добиться успеха в любом деле, ты должен проявить к нему именно уважение. Если ты хочешь, к примеру, быть богатым человеком, ты должен научиться уважать деньги, и Шени начал понимать тех людей, которые к деньгам относились с уважением. Если ты хочешь стать профессионалом в каком-либо деле, ты должен научиться уважать свою профессию. Если ты хочешь, чтобы люди тебя уважали, ты сам должен начать уважать их. Но если ты хочешь работать со словом, ты должен научиться уважать слово. Иначе оно тебе не дастся в руки. Когда же Шени стал изучать религию, то узнал о важном религиозном законе, говорящем фактически о том же – «Богобоязненно (то есть, с большим уважением) ходить перед Богом своим».
2.
Закон разрухи
Вообще Шени очень хотел бы научиться думать, трезво мыслить, так, чтобы это наконец-то, стало приносить какую-то пользу в его непутевой жизни. Ведь теперь, когда Шени пошел уже пятый десяток, он чувствовал себя практически непригодным и неприспособленным к жизни человеком. Работы на сегодняшний день у Шени не было, как не было ее у него вообще в последнее пять лет. Вчера его сняли с учета на бирже труда, и это означало, что он лишился даже той смехотворно небольшой суммы, которую ему выплачивало государство.
Хотя профессия у Шени все-же была. Такая же странная, не надежная и не стабильная, как государство, в котором Шени родился и учился. И когда, в конце концов, это государство рухнуло, как карточный домик, построенный на песке, изменились правила игры, и его профессия так же ушла в небытие. Она просто стала никому не нужна. Диплом о высшем образовании, который имел Шени и пылился у него в шкафу среди прочих аттестатов, медицинских и коммунальных справок и прочих не нужных документов, стал для него прекрасным символом абсурда и нелепости жизни, в которой он имел честь пребывать. Хотя к этой своей профессии Шени никогда не относился серьезно. Даже учась в институте, он понимал, что все это обучение – липа, обман, своеобразная игра, в которую втянуты окружающие. И что вся эта игра не заслуживает к себе серьезного отношения. Но тогда еще Шени не понимал, что подчиняясь правилам этой игры, он переставал относиться серьезно и к себе самому. Иначе говоря, махнул на себя рукой. Махнул, конечно, не совсем и не сразу, но такое отношение постепенно разъедало его изнутри, как ржавчина, калеча его душу. Словно какая-то липкая и противная безнадега проникала в его подсознание и завоевывала один за другим планы его мировоззрения. А может, эта ржавчина, ядовитая ложь и способствовала сумбуру в моей голове? - как-то раз подумал Шени. Есть яд, который отравляет тело, а есть яд, отравляющий душу, отравляющий мысль. И этим ядом, казалось, и была наполнена жизнь, в которой жил Шени в период обучения в институте.
Хотя нельзя сказать, что все выглядело в тот момент так плохо и безнадежно. В молодом возрасте человек обычно с надеждой смотрит на жизнь, уповая на то, что как-то оно устроится и уляжется. У Шени были даже мечты и планы, впрочем, нечеткие, полу осознанные и полу определенные, которые он хотел реализовать, но не знал, как приступить к этому. А может быть, Шени просто не хватало целеустремленности? Такой, например, какая была у Андрея, его соседа по комнате. Андрей учился на другом факультете, и его будущая профессия была более конкретной и традиционной. Андрей учился театральному мастерству, и это была уже профессия, более того, искусство, а не какая-то там культмассовая работа, как у Шени. А может, Шени просто оправдывал так свое нежелание серьезно относиться к делу? Во всяком случае, глядя на Андрея, Шени даже завидовал тому. Завидовал его работоспособности, творческой одержимости, настрою, присутствию у него четкой цели, какой-то вере в успех своего дела. Андрей все время был занят делами, целыми днями он просиживал то в библиотеке, то был на репетициях, то на лекциях, которые Шени частенько прогуливал. Жизнь Андрея была более интересной и наполненной. И даже к удовольствиям Андрей относился иначе.
Однажды Шени познакомился с женщиной. И она согласилась прийти в квартиру, в которой он снимали комнату. Более того, женщина согласилась остаться на ночь. Хозяева квартиры, милая пожилая чета, были в отъезде, и Андрей ушел ночевать в их комнату.
Женщина оказалась опытной в любовных вопросах и была явно не по зубам не опытному Шени. К середине ночи она разогрелась по настоящему и требовала еще и еще, а Шени уже потерял всякий интерес к этому делу. Разочарованная и ненасытная, она спросила об Андрее, и сказала Шени привести его. Шени разбудил Андрея и ввел его в курс дела. Андрей с удивлением посмотрел на Шени, сказал «нет», и перевернулся на другой бок. Утром Андрей ничего не сказал по поводу происшедшего, однако через пару дней съехал с квартиры. После этой истории у Шени осталось какое-то неприятное чувство, словно бы Андрей отбраковал его, счел недостойным продолжать отношения. И хотя они с Андреем не были друзьями, скорее просто знакомыми, Шени испытывал недоумение, смешанное с обидой. Хоть бы объяснил, в чем дело, что я сделал не так? – думал Шени. А то чувствуешь себя дураком и толком не понимаешь, почему?
Но сейчас Шени думал о том, что Андрей, возможно, появился в его жизни не случайно. Появился, как напоминание о том, как все-таки следует относиться к жизни и к учебе. Что такое легковесное и попустительское отношение когда-нибудь аукнется в жизни Шени. Однако этот урок Шени тогда еще был не способен усвоить. А действительно, почему бы Шени не поступить на театральное отделение?
Он вспомнил о том, что в институт его фактически устроил папа, используя свою высокую должность и связи. А у самого-то Шени ко времени окончания десятого класса даже не было четкой определенности, кем он хочет быть в жизни. Когда настало время выбирать, у Шени не было решения. И он пошел по пути наименьшего сопротивления, предпочел дать жизни самой сделать за него выбор. Было ясно, что если Шени не поступит в институт, то загремит в армию. Уж лучше, конечно, в институт. Также было ясно, что точные науки предназначались точно не для Шени. Он списывал контрольные работы в школе у сидящей впереди него Алены, которая к нему благоволила и совершенно не испытывал интереса к тригонометрическим функциям. Правда, в последнем, десятом классе он проявил интерес к физике. Но это было связано с увлечением незаурядной личностью преподавателя физики Мирона Яковлевича, настолько увлекательно объяснявшего материал, что Шени поневоле втянулся в его обаяние. Но пробелы в физике за профуканные предыдущие годы были настолько громадны, что заполнять их с Шениной работоспособностью, а точнее, с отсутствием оной, было нереально. В школе Шени нравились гуманитарные предметы: история, обществоведение, литература. И не то, чтобы Шени серьезно занимался ими: он не учил даты, события, имена. Ему нравились гуманитарные предметы, потому что Шени чувствовал в себе способности к ним. А Шени любил то, что ему легко давалось. То, над чем не нужно было затрачивать усилий. Вероятно, поэтому Шени так и не научился преодолевать препятствия и бороться за результат. Не научился трудиться и получать удовольствие от труда. Вообще, воспитанием Шени никто толком и не занимался. В семье он был предоставлен самому себе. Его родители видели свой родительский долг в том, чтобы кормить и одевать своего единственного дитятю, с чем успешно и справлялись. А все остальное, что касалось Шени, как то их особенно и не интересовало. Поэтому Шени привык, что в его дела особенно никто не вмешивался и он жил так, как хотел. Шени нравилось быть свободным, и другой жизни он себе, пожалуй, даже и не представлял, и не хотел представлять. Впоследствии он страдал от этого, изнывая от бездеятельности, не приученный к труду и дисциплине. Так был решен гуманитарный профиль ВУЗа при поступлении, в котором Шени пожинал плоды своего безалаберного детства, и которое для него все еще никак не кончалось. Легко жить, плывя по течению. А оно несет вниз. Легко входить широкими вратами, но они ведут к разрухе.
3.Закон познания добра и зла
Свист чайника опять оторвал Шени от написания романа. Когда вода закипает, пар поднимается в носик чайника, на который одето специальное приспособление, вроде свистульки. В результате чайник свистит. Замечательное изобретение! А ведь, подсмотрено из жизни, подумал Шени. Здорово же надо довести человека до «кипения», чтоб он отважился «насвистеть» целый роман! У кого-то он встречал уже подобную мысль, что автором, художником человека делает страдание. Разумеется, нужны еще способности, талант, дар, но материалом для творчества и искрой, приводящей дар в действие, является именно страдание, которое из счастливого идиота делает человека. Может, в том и состоит смысл человеческой жизни, подумал Шени, чтобы обогатившись познанием и отстрадав свое, достичь мудрости. Поэтому и в уроках своей жизни Шени пытался разглядеть какой-то высший смысл.
Вот взять хотя бы то же безалаберное детство. Было ли оно таким уж безалаберным? Да, воспитанием Шени никто не занимался, если не считать периодических нотаций от родителей и навязчивого жужжания матери – не голодный ли? Съешь то, покушай это!
Но ему, как, наверное, и каждому человеку в детстве, жить было интересно. Он познавал мир, и делал это таким образом, каким хотел.
Где-то в средних классах школы Шени пристрастился к чтению. Он, конечно, он почитывал и раньше, но период «Незнайки» и «Урфин Джюса» с его деревянными солдатиками был безпроблемным, и особо в памяти не задержался. Читал же Шени запоем многотомные подписные издания, бывшие у них дома. Часто читал по ночам. Книги открывали ему мир, богатство человеческих отношений, он пытался постигнуть их суть, как нужно жить, как относиться к жизни, к чему стремиться и чего хотеть. Как это ни банально звучит, но в отсутствии родительского воспитания, именно книги стали воспитателями для Шени.
Первым многотомным изданием, которое Шени «проглотил» от корки до корки, были сочинения Джека Лондона. Нельзя сказать, что все повести и романы этого автора произвели на него равносильное впечатление. Чего-то Шени не понял, к чему-то остался равнодушным. Но в целом, Шени был захвачен романтикой покорителей Аляски, золотоискателей, красотой северной природы, мастерски описанной автором. Наверное, с той поры, прочитавши про Белого клыка и других собак, Шени полюбил этих животных и до сего дня испытывает к ним самые нежные чувства.
Вторым многотомным изданием, которое одолел Шени, были сочинения французского писателя Ги де Мопассана. Оба многотомных издания стояли рядом на одной полке, и прочитав первое из них, Шени естественно перешел ко второму. Мир персонажей Мопассана был уже другим. Писатель исследовал взаимоотношения мужчин и женщин в шокирующей для Шени откровенности. Мопассан привил Шени интерес к интимной сфере, благодаря чему Шени, еще, будучи в шестом или седьмом классе, стал фантазировать на эротические темы. В роли объектов противоположного пола в фантазиях выступали, как правило, его знакомые девочки из школы или со двора. Наступил момент, когда от фантазий Шени захотел перейти к их реальному воплощению. Он подробно «прокручивал» в уме все детали предстоящей операции, рассматривал каждую кандидатуру и ждал подходящего момента. Но момент почему-то не подворачивался. Шени изнывал от желаний. Однако проблема была в том, что его интересовала ни какая-то конкретная девочка или девушка, а сам процесс сексуального акта. Его буквально завораживала тайна, которой для него была окутана близость между полами. Он страдал от того, что не мог постичь ее, не мог достигнуть желаемого. Желание загорелось в нем столь сильным огнем, что Шени не мог уже даже долго думать ни о чем другом. Это было уже не столько физиологическое желание тела, сколько желание души, познания, которое возбудило до страстного желания и тело.
Впоследствии, уже, будучи взрослым человеком, Шени, читая Николая Бердяева, нашел у него название этому состоянию – эротическое прельщение, вид духовной одержимости, которое много попортила Шени крови впоследствии. Став старше, он уже не мог пропустить взглядом ни одну проходившую мимо него юбку. Его преследовала сексуальная неудовлетворенность, возбуждаемая его соблазненной чтением Мопассана душой! Сколько духовных и физических сил, сколько времени Шени потратил на поиски сексуальных партнерш, и его редкие удачи весьма слабо компенсировали этот многолетний морок!
Вместе с этим, как-то отдельно от этого, в Шени-подростке жила и его первая сильная влюбленность. Девочку звали Заремой, и она жила в квартире на одной с ним лестничной клетке. С Заремой Шени был страшно застенчив и робок, при виде ее он терялся, краснел, отворачивался и убегал. Ни о какой физической близости с ней он даже не думал, просто не представлял себе. О таком отношении говорят, что оно – чистое и высокое.
Вообще Шени, как, наверное, и многим подросткам было свойственно стремление к идеализации людей, отношений, явлений. Степень идеализации была столь высокой, что превращалась в обожествление, то есть, в наделение обожествляемого объекта самыми высокими качествами, какие только вообще возможны человеческому представлению. И конечно, объекту с высочайшими качествами нельзя было не поклоняться. Идеал возводил чувства на самую высокую степень концентрации и силы. Вот почему Шени преклонялся перед своей возлюбленной, которой страшно стыдился.
Но почему два этих чувства – влюбленность к Зареме и желание интимной близости с женщиной не могли соединиться в одно? Видимо, потому что у них были разные источники. Влюбленность в Зарему была чувством естественным, закономерно возникшем у Шени. Тогда как ранний интерес к интимной сфере был привнесен в Шени извне от сочинений Мопассана, которые возбудили в нем сначала любопытство, а потом и жестокую страсть.
Когда Зарема вместе со своими родителями переехали на постоянное местожительство в другой город, в их квартире поселились новые жильцы. Влюбленность в Зарему, которой Шени так и не успел сделать признание, осталась втайне от всех и вскоре прошла. Вообще детство, по мнению Шени, легко примиряется с различными обстоятельствами жизни. Раз так случилось, и Зарема уехала, значит, так и должно было быть. И нечего за это переживать! Жизнь и без того прекрасна и полна различных неожиданностей!
4. Закон смысла
В семье полковника, которая поселилась там, где раньше жила Зарема, была красивая девушка, старше Шени года на три-четыре. В его возрасте эта была значительная разница, поэтому Шени обратил на нее внимание далеко не сразу.
Вообще, память Шени не сохранила многих событий, деталей его жизни. Так, например, Шени не мог вспомнить, сколько времени прошло между теми и иными событиями. В каком классе он влюбился в Зарему? В третьем, пятом или шестом? Вообще, с памятью у Шени были довольно странные отношения, не поддающиеся логическим объяснением. Он ничего не старался запоминать специально, кроме, разумеется, школьных дисциплин, и временами ему казалось, что он вообще ничего не помнит из своей жизни. Но внезапно всплывала, как подводная лодка из глубин океана, какая-то картина или эпизод из его жизни. И он вспоминал, если и не в подробностях, то в целостной смысловой сути произошедшее с ним. Для чего или почему это было, он не понимал. Но предполагал, что, вероятно, память хранила в себе все, вплоть до мельчайших подробностей, но не хотела этого отдавать или раскрывать ему. Или он просто не мог подобрать к этому ключик. А может быть, не пришло еще для этого время?
Но сейчас, он сидел за печатной машинкой, и память услужливо делилась с ним своими дарами. Так, что Шени чувствовал: все это неслучайно, это должно его к чему-то привести и открыть какой-то смысл. Ведь человеческая жизнь имеет какой-то смысл. И не просто какой-то, но высший смысл! Сейчас, после пережитых им событий, Шени об этом знал наверняка. Однако откроет ли этот смысл человек сам для себя, во многом зависит от него самого. Так теперь думал Шени и поэтому писал свой роман. Роман о смысле жизни, конечно, о его, Шенином смысле жизни, потому что, как знал Шени из институтских уроков философии, общее постигается через конкретное.
Еще Шени верил в бесконечность, то есть, в неисчерпаемость этого смысла. Смысл, как память, которая не делиться с Шени всем своим содержимым, но выдает ему лишь части и отдельные картины. Может быть, только те, которые Шени способен сейчас осмыслить и вынести какой-то урок для себя. И вот с этим ничего нельзя поделать: способности его ограниченны, и он много чего не может понять в себе и в окружающей жизни. Но эа ограниченность, понимал Шени, нисколько не освобождает его от обязанности этот смысл искать и познавать. Точнее сказать, дело даже и не в обязанности, ведь он не чувствовал, что что-то кому-то должен. Дело в том, что ему самому хочется этот смысл извлекать, познавать, понять себя и окружающих. Шени нутром чувствовал, что этот смысл прекрасен, восхитительно прекрасен, неописуем, и превышает всякие наши представления о нем! Как приятно знать, что этот смысл существует! Как сладостно ощущать, что ты идешь к нему навстречу, и он кормит тебя небольшими порциями. Как здорово знать, что ты ищешь его и веришь в то, что он тебе откроется! Вот потому Шени и притягивает к себе, словно магнитом, печатная машинка. Как икона - верующего, и алтарь - священника. Как футболиста – игра, а рыбака – рыбалка. Как возлюбленного – возлюбленная, и певца – песня. Это он, смысл, зовет Шени к себе! Это он властно притягивает и неслышно просит: прикоснись ко мне, подойди, не бойся! Я хочу, чтобы ты познал меня! Я прошу тебя, познай меня! Потому что я существую для тебя, а ты существуешь для меня! Мы вместе, и ты не будешь разочарован мной! Прикоснись к своей жизни с мыслью обо мне, и ты обнаружишь меня, потому что я всегда с тобой. Я был всегда, и есть, и буду. Я открою тебе то, что ты способен сегодня понять и осознать. Я мог бы показать тебе много больше, но ты еще не готов. Но стремись ко мне, не прячься от меня, и я открою тебе нечто удивительное, чего пока ты еще не знаешь!
Потому Шени и хочет безжалостно проверить свою жизнь этим смыслом, гамбургским счетом, высшей планкой. Отыскать в ней его. И потому Шени стремиться к неведомому. Шени – первопроходец по своей собственной жизни. По ее целине, оазисам и пустыням. По ее радостям и трагедиям. По ее открытиям и потерям. Шени вообще любит путешествовать, но самое прекрасное путешествие вот это – путешествие по своей жизни! Внутрь себя, в прошлое, в свете которого видно будущее. Особенно теперь, когда у Шени нет возможности совершать путешествия по городам и странам. Когда Шени из-за различных обстоятельств прикован к городу, в котором живет, к своему дому, и к общению с теми людьми, с которыми он делит свою нелегкую жизнь.
5.Закон свободы
Шени рос и никто его особенно не дергал. «Не строил», как теперь говорят. Хотя детство Шени проходило в военном гарнизоне, папа его был офицером советской армии, Шени не знал, что такое дисциплина, не знал, что такое родительский ремень, не знал, что такое строгий порядок, который нужно неукоснительно соблюдать. Это было плохо и это было хорошо. Плохо, потому что он вырос, не приученным к труду, не имеющим в руках надежной профессии, которой можно было бы прокормиться. В дальнейшем Шени много страдал от этого. И вообще, Шени был довольно безалаберным, не организованным, распущенным. Хорошо же это было потому что, Шени познал, что такое свобода. Хотя тогда, конечно, он и не знал ни такого слова, ни того, что оно означает. Шени просто упивался своей свободой, считая ее естественным и обязательным атрибутом в жизни, делая, что хотел, и, живя, как хотел. Для Шени свобода просто означала делать то, что ты хочешь. И в этом был свой мистический смысл. Ведь по большому счету, в жизни существует только два состояния: когда человек делает то, что хочет он, и когда человек делает то, что требуют от него другие люди или обстоятельства. В жизни человека эти состояния, как правило, перемешиваются: он делает и то, и другое, но если с детских лет ребенка не научили сгибать выю под дисциплиной, то в дальнейшем он очень болезненно воспринимает такие попытки. Лошадь была свободной и дикой, убежала в вольную степь и паслась на свободных лугах, попробуй ее потом поймать и приручить!
Хотя вся последующая жизнь Шени есть не что иное, как попытка поймать Шени и приучить его ходить со всеми в ногу.
Шени начал осознавать себя благодаря этому конфликту, Этот конфликт и послужил толчком для начала литературного творчества. Столкновение свободы и обязанности стало той болевой точкой, которая пробудила в нем поиски истины. Стало той дверью, которой он вышел из детского рая и одновременно вошел в свое страдание. Это случилось не в школе, и даже ни в институте, в которых Шени учился в принципе, как хотел (когда хотел, учился, а когда не хотел – не учился), а в армии, в которую его призвали после окончания института.
И дело даже не в том, что нужно было постоянно ходить строем в столовую и обратно. В конце концов, это можно было воспринимать, как некую игру: Шени даже, стебаясь, предложил в качестве ротной строевой песни песню Булата Окуджавы «Отшумели песни нашего полка». И к его удивлению, командирам она понравилась. А может быть, за не имением другой, но солдаты с согласия командиров, под Шениным руководством выучили эту песню, и браво пели ее, маршируя по плацу (А Шени внутренне смеялся надо всем этим).
Дело было в том, что вся жизнь его в армии оказалась под прессом уставов, и даже личное свободное время было жестко ограниченно. У Шени отобрали главное, чем он так наслаждался – жить так, как он хотел, делать то, что ему хочется. Отобрали эту самую свободу. В армии Шени написал свои чуть ли не первые стихи с этим болевым нервом:
Зачем весна? Чтоб не было надежд?!
Чтоб, как щенка, за шкирку отшвырнули?
Потребовали – От себя отрежь
Все то, что будет лишним в карауле?!
Эх, жизнь! Как ты сумела так упасть,
Что я, сопротивляться и не помышляя,
Как вор – чужое, стал минуты красть,
Стихи пишу, обманом прикрывая!
О том, как бы достойнее прожить,
О долге думы пролетают в дыры.
Я существую, чтобы угодить,
Как осам, раздраженным командирам!
Обязательные для исполнения приказы командиров Шени воспринимал, как насилие над собой, и вошел в конфликт со своим ротным командиром и старшиной. Как мог, он мстил им, за что те его, естественно не жаловали и щедро награждали Шени нарядами вне очереди. Так Шени надолго обосновался на кухне, где чистил картошку и мыл большие баняки и огромное количество посуды. Теперь Шени с удовольствием вспоминал свою мелкую месть старшине, который проводил вечерние поверки. Рота стояла в коридоре казармы перед большим на всю стену зеркалом, старшина стоял лицом к строю, спиною к зеркалу, и естественно, не видел, как стоящий в строю Шени корчил рожи, пока старшина смотрел в журнал и выкрикивал фамилии. Вся рота, глядя в зеркало и видя Шенины кульбиты, хохотала, а бедный старшина не мог понять с чего. Как только он поднимал глаза от журнала, Шени тут же делал серьезное выражение лица, как будто не понимая, что происходит и в чем причина гомерического смеха.
Но старшина роты все равно узнал, вероятно, кто-то донес, и невзлюбил Шени всей глубиной своей прапорщицкой души. К тому же Шени устраивал и другие публичные спектакли, к примеру, он регулярно не отдавал честь ему. И когда, выискивающий любую причину для объявления Шени очередного наряда вне очереди, старшина прикопался за не отдачу чести, Шени вновь постебался над ним. На полном серьезе Шени заявил, что в соответствии с уставом, солдат должен отдавать честь командиру на расстоянии семи метров. А прапорщик сделал ему замечание, когда между ними было расстояние больше положенного. Было забавно видеть, как командир роты по жалобе старшины устроил проверку и измерял расстояние, где находился Шени, а где - старшина, чтобы выяснить, кто был прав. Старшина тоже мстил Шени, как мог.
Как то, в столовой, когда вся рота принимала пищу, старшина подошел к столу, где сидел Шени и громко, чтобы все слышали, показал, где находится Шенина нога. Нога находилась на ножке стола, из чего старшина сделал целую проблему, мол, Шени пачкает столы. В другой раз, когда Шени был в наряде по роте и драил сортиры, старшина подошел к нему и начал говорить всякие унизительные вещи для Шени, пытаясь вывести его из себя. Шени был вне себя от гнева, но не показал этого. Какая-то высшая сила удержала его от того, чтобы снять ремень и бляшкой расписать лицо старшины, спасши его от пребывания в дисциплинарном батальоне.
Хотя были в армии и некоторые моменты, которые указывали Шени путь к свободе. Однажды командир роты дал задание ему и еще нескольким солдатам расчистить снег на дворе. Неожиданно для себя, Шени принялся с большой самоотдачей убирать этот снег лопатой. Шени никогда не любил работать по приказу, но на этот раз так увлекся и вдохновился работой, что заразил этим отношение и других солдат, привыкших особо не утруждаться на армейских повинностях. Шени получил большой кайф от самого трудового процесса, но так и не смог понять тогда причины столь неожиданного для него эффекта. Только позднее Шени понял, что путь к свободе лежит не только через борьбу за нее, но и через послушание. Но в тот момент Шени был просто не готов к осознанию и пониманию этой мысли.
А пока армия поставила и обострила перед ним проблему свободы, сделав на многие годы вперед эту тему главной для Шени. И свою первую книгу, написанную, правда, не на армейском материале, Шени посвятил именно свободе.
6.Закон желания
В свободе, которую понимал Шени как делай то, что я хочу, а не то, что требуют от меня другие, сокрыт механизм желания. Человек не может интересоваться тем, желать того, что ему навязывают извне, к чему его принуждают. Человеку свойственно желать лишь того, что интересует его самого, любить лишь то, что хочет любить он сам. И ненавидеть то, что ненавидится им. Хотя человека очень легко сбить с толку заставив верить в то, что выгодно кому-то, любить то, что выгодно другим, желать того, что желают другие. Достаточно лишь просто убедить человека в том, что это нужно ему самому. Заставить его этого желать, как своего. На этом строится манипуляция. Так поступает любой опытный торговец, стремящийся навязать вам свой товар. Вы пришли на рынок с желанием купить одно, а вас там убедили, что вам нужно совсем другое. А то, что нужно было вам, на самом деле вам не нужно. И вы, сбитые с панталыку, покупаете то, что вам не нужно, а нужно тем, кто вас подбил на не нужную вам покупку.
Девушка, поселившаяся в квартире, где раньше жила Зарема, была немного полновата, что не соответствовало вкусам Шени. Потому-то Шени и не обращал на нее долгое время внимания. Тем более, она была старше его, выше и крупнее. Но, как говориться, любовь зла, полюбишь и козла. Наступил момент, когда Шени (а это было уже, вероятно, в классе восьмом и девятом), совершенно изнывая от желания, услышал, как открываются ключами соседние двери, подбежал к дверному глазку, и увидел, как Инна входила в свою квартиру.
Ум лихорадочно заработал, придумывая повод, чтобы пригласить Инну в гости. Я попрошу у нее помощи, подумал Шени, но в чем? Не могу же я сразу сказать ей о том, что мне нужно?! Я сгорю от стыда! Да и язык у меня не повернется на это. Но что придумать? Сказать, что нужно что-то зашить, что сам я не умею, а мамы нет дома? Нет, не годиться, - отбраковал идею Шени, - ведь Инна может попросить принести зашить к ней домой. А что, если попросить ее перевести песню с пластинки с английского языка? Кажется, у нее нет проигрывателя. И знает ли она английский? Размышлять дальше Шени был уже не в состоянии. Желание бурлило в нем, отключая мозг, и перехлестывало через край.
Придумаю что-нибудь на ходу, - было последней мыслью, прежде чем он успел позвонить в дверь Инны.
Как ни странно, Инна сразу же согласилась прийти к нему. Поверила ли она обману или сама была не прочь заняться тем, что хотел Шени? – ломал он голову. Сердце бешено колотилось. Руки дрожали.
- Будешь чай? – спросил Шени после того, как включил проигрыватель и поставил пластинку. Инна не отказалась и от чая. Заваривая чай, Шени лихорадочно придумывал план дальнейшей операции. Но ничего разумного и интересного придумать не мог. В результате, он не нашел ничего лучшего, как стать перед Инной на колени, и пока она пила чай, гладить ее ноги. Инна очень спокойно, но с удивлением посмотрела на него. Твердо сказала «не надо». Шени жалобно, как щенок, перед которым поставили миску молока, но он никак не может сослепу попасть в него своей мордочкой, начал уговаривать Инну ему отдаться. Он ползал перед ней на коленях и говорил невесть что. При этом Шени чувствовал отвращение к себе самому, но желание было еще сильнее. Слабый, беспомощный подросток валялся в ногах у девушки и смотрел на нее жалостливым взглядом страдающего от голода попрошайки. Но страдал ли Шени по-настоящему? Или он просто убедил себя в том, что ему это необходимо и распалил себя фантазиями?
Желал ли Шени действительно близости с девушкой, которая ему даже не нравилась? Либо, как бездарный актер, он пытался убедить публику, которая все больше ему не верила? О чем думала в тот момент Инна, Шени не знал, как не знает об этом и сейчас. Но сейчас Шени благодарен Инне хотя бы за то, что она не насмеялась над ним, хотя бы в его присутствии. За то, что она ничем не уронила его и без того растоптанного достоинства.
А просто спокойно сказала: «Шени, я ведь старше тебя. Кроме того, у меня есть парень, которого я люблю. Как я буду ему смотреть в глаза после этого?» Шени почувствовал правоту Инны. У него не было аргументов, которые давали бы ему право на близость с Инной. И Инна своим мудрым и спокойным ответом показала ему это.
Когда Инна ушла, Шени сел на диван и опустил голову. Он чувствовал и опустошенность, и злость, что не добился желаемого, и стыд, и неудовлетворенность, и вместе с тем, какое-то странное облегчение. Шени не знал, какому из этих чувств нужно отдать предпочтение. Конечно, если бы подобное случилось теперь, Шени бы все спокойно обдумал, и пришел бы к какому-то решению. Теперь, после того, как он «ударился в религию», Шени знал, как называется его желание, которое было у него к Инне – искушение. Однако тогда, Шени не умел ни контролировать себя, ни анализировать свои поступки. Шени долго сидел на диване, пока не заснул.
7.Закон творчества
Впрочем, Шени не только читал в детстве и юношестве книги, но и сам пробовал заниматься литературным и даже музыкальным творчеством. Начал, как это обычно и происходит в его возрасте, со стихов. Графоманская стихия не миновала и его. Шени не считал творчеством школьные сочинения, которые были обязательными номерами школьной программы, а против всего, что связано со школой, у Шени выработался стойкий иммунитет. Хотя нельзя сказать, что Шени ненавидел школу. Как, впрочем, нельзя сказать, чтобы он ее и любил. Это было скорее сосуществование систем с различным общественным строем, что-то вроде вялотекущей холодной войны. Шени приспособился к школьным требованиям и регулярно, как требовала этого школа, платил ей дань в виде нерадостного ее посещения и небрежно выполненных домашних заданий, в том числе и написания школьных сочинений. Цель всего этого была одна – чтобы от Шени поскорее отстали, желательно малой кровью. И не мешали ему заниматься тем, что ему было действительно интересно и важно. А вот со стихами, футболом, чтением и музыкой было все наоборот.
Творчество начинается с охотки, не с принуждения, а с желания. С любви, одним словом. Шени уже не помнил, в какой возрасте он написал свое первое стихотворение, ни при каких обстоятельствах это было. Самого стихотворения тоже не сохранилось. Но что-то его зацепило в этом процессе, потому что Шени продолжал этим заниматься и далее. У Шени остался толстый блокнот со стихами, который он завел, когда стихов уже накопилось достаточное количество. Чтобы не потерялись, - подумал Шени, переписывая в блокнот все уже созданное им. А вдруг, я стану известным поэтом, и все написанное Шени станет интересным для историков-литературоведов? Надо позаботиться о хлебе насущном и для них. Несмотря на явный графоманский уровень его поэзии, Шени пытался передать в стихах чувства и мысли, помогающие фиксировать и осмыслять его жизненный опыт, которого в то время было, конечно, как кот наплакал.
Все же, вероятно, к стихотворчеству его подтолкнуло то обстоятельство, что его папа так же был подвержен этому грешку. А Шени, как и всякий подросток стремился подражать своему отцу. Кроме того, Шени интересовала и формальная сторона дела – как это из слов появляются стихи? Что для этого нужно? Рифма? Конечно, нужна рифма. Хотя есть стихотворения и без рифмы. Нужно еще что-то, неуловимое им пока. Отец, который хоть и нерегулярно, но печатал свои стихи в различных газетах, и вообще был членом Союза журналистов, читая Шенины стихи, отмечал удачные места и отбраковывал слабые. Он прививал ему вкус к слову, но вот саму изюминку, что делает стихотворные строчки поэзией, искусством объяснить не мог. Наверное, это вообще невозможно объяснить. А может быть, он и сам не знал. Это как дар, который либо есть, либо – нет. Как чудо, которое потому и чудо, что его объяснить невозможно. Потому что, если объяснить чудо, оно уже перестанет быть чудом. Поняв механизм чуда, его можно будет поставить на конвейер и печь, как пирожки. Делать чудеса по заказу или когда душа пожелает. Но для этого нужно быть волшебником.
В том то и дело, что для совершения чуда нужно нечто большее, чем желание. Но вот что именно, - не мог понять Шени. Что делает стихи настоящей поэзией?
- Чувство новизны, свежести восприятия, которое возникает после прочтения стихов - пытался объяснить ему отец, - открытие, взгляд на предмет с неожиданной точки зрения.
Но вероятно, Шени в то время еще не мог понять, что такое эта самая неожиданная точка зрения, ведь он даже не разобрался еще с ожиданной, общепринятой. Чтобы понять новое, нужно знать, что такое старое, не правда ли? И чтобы разобраться с тем, что выходит за рамки закона, поднимается над ним, нужно знать сам закон. А его Шени как раз и не знал. Точнее, сторонился всего того, что пыталось запихнуть его свободолюбивые намерения в какие-то рамки. Он не хотел изучать рамки. Ту же, школу, например. Он подсознательно бежал от них. Ему не нужен был закон. Ему сразу нужно было его нарушение. Ему не нужно было ремесло. Ему сразу нужно было творчество. Ему не нужна была школа. Ему нужна была жизнь. А жизнь предлагала ему школу. Но Шени тогда не мог этого еще понять.
8. Закон музыки
Шенин роман с музыкой начался с того, что он полюбил бывать на репетициях вокально-инструментального ансамбля «Лотос». Ансамбль состоял из солдат, которые жили в Доме Офицеров, начальником которого был Шенин папа. Дело было в военном гарнизоне, в дальневосточном поселке на берегу озера Ханка. На этом озере цвели лотосы, чем, вероятно, и объяснялось название ансамбля. Конечно, при желании, название можно было бы объяснить его и тем, что музыканты во время игры, распускались, как лотосы на озере. Или как раскрытие судьбы человека благодаря музыке. Или…, впрочем, каждый может придать этому названию свое собственное толкование.
Солдаты и учили Шени владению музыкальными инструментами, причем Шени перепробовал все инструменты, которые были в ансамбле: сначала гитару, потом бас, барабаны, и наконец, электроорган. Музыкальный руководитель ансамбля, солдат, которого Шенин отец попросил научить свое чадо игре на гитаре, когда отслужил срочную службу, подарил Шени свою электрогитару – великолепную полуакустическую «Мьюзиму». Благодаря ему Шени и научился играть на гитаре. Сейчас, когда Шени пишет эти строки, в нем неожиданно поднимается волна благодарности к этому человеку. Витя Долгих, так зовут этого солдата. Спасибо, Витя! Каждый человек может оказать серьезное влияние на жизнь другого, и потом быть вспомненным с признательностью и благодарностью.
Нельзя сказать, чтобы Шени легко давались занятия музыкой. Бывало всякое: желание прекратить обучение, и длительные перерывы в занятиях. Шени вспомнил, как он хотел научиться играть на скрипке. Поскольку в ансамбле этот инструмент отсутствовал, отец нанял для Шени репетитора, женщину, закончившую консерваторию, вышедшую замуж за офицера и поехавшую вслед за мужем в это захолустье, в глубокую провинцию, на самом краю огромной советской империи. Наверное, у нее единственной и была скрипка в этом поселке на советско-китайской границе. Однако через пару занятий Шени потерял к скрипке всякий интерес. Ансамбль же никогда окончательно не бросал. Музыка все же имела над ним власть. Когда Шени, научился играть на гитаре в достаточной степени, его стали привлекать к участию в ансамбле. И он начал играть на танцах в Доме офицеров. Одноклассники завидовали Шени черной завистью. А Шени чувствовал себя королем и высоко задирал нос.
В институте, куда после школы поступил Шени, он за гитару даже и не брался. Там был студенческий ансамбль «Солнечные ритмы», в который многие хотели попасть. Но музыкальный уровень ансамбля был настолько высоким, что даже на фоне претендентов, Шени выглядел жалким дворовым пацаном, едва освоившим три аккорда. В течение последующих примерно десяти лет Шени брал в руки гитару периодически, было не до того. Жизнь захлестнула его своими проблемами, и было не до музыки, как, впрочем, и не до стихов.
Но музыка вновь завладела его сердцем, когда Шени на переломном рубеже своей жизни, в канун своего тридцатилетия обратился к Богу. К этому его вынудили обстоятельства, но в результате уверования, на новом витке творческого подъема к Шени вернулась и музыка и поэзия. На совершенно ином уровне и в ином качестве. Нет, Шени нигде больше не учился, нотной грамоты он по-прежнему толком не знал, и по нотам играть так, и не научился. Но зато духовное пробуждение, охватило Шени так мощно, что он стал писать стихи методом автоматического письма. То есть, он просто записывал слова, приходившие ему в голову. Уже не было мук творчества, высасывания из пальца тем и рифм. Стихи давались ему практически в готовом виде, и многие из них Шени даже не понимал. Понимание приходило позднее, даже спустя несколько лет. Так Шени понял, что автором всякого творчества является Бог.
Тогда же Шени властно потянуло к инструменту, не только к гитаре, но и к фортепиано.
Как то в церкви, которую посещал Шени в то время, он подошел к синтезатору, стоящему на сцене (протестантская церковь собиралась в Доме культуры) и положил руки на клавиатуру. Пальцы сами забегали по клавишам, и получилась превосходная музыка. Причем, совершенно неважно было, на какие именно клавиши нажимал Шени. Любая нота, которую он брал, ложилась в общий поток музыки, была оправдана этим потоком, и неслась прямо с небес на землю. Шени сам пребывал в удивлении от этого эффекта.
Впоследствии, когда он работал сторожем в школе, Шени ночными часами играл на пианино в актовом зале подобным образом. Это были импровизации, по сути, музыкальные молитвы, и Шени под музыку представлял себе различные жанровые картины из жизни: невесту в свадебном платье, лес, море…
Также Шени начал разучивать под гитару еврейские песни и петь их – «Хава нагилу», «Осе шалом» и другие. Шени практически не разлучался в то время с гитарой.
А потом Шени стал сочинять и свои песни. Хотя вряд ли это можно было назвать сочинительством, потому что Шени чувствовал, как ему «давались» и слова и мелодия прямо с неба. Так в нем соединилась любовь к поэзии и музыке. Но вот именно отсутствие школы, знания нотной грамоты, вероятно, помешали Шени стать профессиональным музыкантом, и начать зарабатывать себе на жизнь этим ремеслом. Как это сделал один его знакомый, закончивший консерваторию, и начавший играть на свадьбах, что приносило ему хороший доход. Как сказал Пушкин – «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».
(Продолжение следует)