Елена Воскресенская
В мае 1941 мой батя – Добряков Дмитрий Федорович, был призван на действительную военную службу на Северный Ледовитый океан. Во все времена на флот призывают только рослых, сильных и толковых парней. Батя служил на эсминце, который с самого начала войны принимал участие в боях по обороне Кольского полуострова.
Осенью 41го, в жестоком бою эсминец был потоплен. Оказавшись в море, батя отдал свой круг товарищу, а сам около двух часов держался на воде. Мимо проходили корабли, но его не видели: ветер, волны, мокрая одежда…
Когда он уже терял сознание, его заметили и вытащили на борт.
В особо тяжелые минуты воспоминаний о войне, батя говорил вслух: «…я тонул… меня багром тащили…».
А друзьям эту историю передавал по-другому: «Когда меня вытащили, подумали – неживой. Но я застонал, они обрадовались и стали растирать спиртом. Я сказал: «Ребята! Не переводите добро! Дайте внутрь!». Они засмеялись и сказали: «Наш человек! Жить будет!»
Иногда я думаю, можно ли было осенью продержаться на воде в Баренцевом море так долго?! И понимаю, что это только молодость, злость на врага, жажда жизни, Гольфстрим и Божья воля.
Из всех выживших и спасенных с разных кораблей стали формировать батальон морской пехоты. Первоначальный состав – тысяча человек. Батя ходил в штыковые атаки, в разведку, сидел в воде под скалой, ожидая, пока с неё уйдут немцы, взлетал на сопку с пулеметом и двумя ящиками патронов – потом сам удивлялся – как такую тяжесть дотащил?!
Однажды он спас своих товарищей, когда, ловко высчитав момент, проскочил под пулями, зашел с тыла и зарезал финкой фашистского пулеметчика. Враг обернулся – это оказалась женщина – она посмотрела на батю и спросила: «Зачем ты меня зарезал?». Батя надолго запомнил её взгляд.
А выжившие под тем сплошным пулеметным огнём бойцы, шли и по очереди пожимали бате руку.
Батя вспоминал, что в его последний бой из первоначального состава - 1000 человек - шли 18. Когда в конце боя он потерял сознание, то перед этим увидел лишь троих.
Схватка была жестокой и кровопролитной. Патроны кончались. С немецкой стороны летели гранаты. Батя лихо схватил одну, другую – и перекинул назад. Третью поймал неудачно, решил выхватить из голенища свою, оставленную как НЗ – попытался и увидел, что нечем: пальцы на руках оторваны, висят одни лохмотья.
Немецкий офицер рассмеялся и выстрелил практически в упор – с трех шагов. Пуля прошла под скулой и вылетела через левую щеку. Батя упал. (Через 20 лет я маленьким пальчиком ковыряла эту ямку у него на щеке). Очнулся через сутки. Чудом вышел на наших, в госпитале ампутировали остатки пальцев на обеих руках, а у больших пальцев сделали надрезы, чтобы мог хоть что-то держать.
Батя был комиссован в декабре 1941г. Было и отчаяние: хотел выброситься с третьего этажа госпиталя. Спасла медсестра. Сказала, что такой молодой и красивый должен жить, потому что моряки не сдаются!
Вернулся в деревню, был избран председателем колхоза.
Женился на учительнице - моей маме.
Старался всё делать сам. Играл на гармошке, копал землю, рубил дрова, даже мыл полы как палубу, перед моим рождением.
С удовольствием, красиво расписывался у меня в дневнике...
Был балагуром и весельчаком. "Митя, ты куда?!" - спросит его мама.
- Пойду на площадь снег топтать!/или: Пойду посмотрю, что у соседей сварено!
Гордился, когда на 25-летие Победы ему вручили юбилейную медаль, зачитал мне слова из удостоверения: «Матросу в отставке…».
Батя был благодарен Богу за каждый прожитый день: «Мои одногодки давно в земле лежат…»
Помню, как за несколько дней до внезапной смерти моего бати, по радио Марк Бернес пел песню о журавлях. Я замерла. А когда обернулась, увидела, что батя не читает газету, а тоже слушает, и по его щеке катится слеза.
Он умер в 1971 году. Добрякову Дмитрию Фёдоровичу было всего 50.
Он не увидел моего сына, которого мы назвали в его честь.