Герой нашего времени

Ананастя
Современный Печорин с трудом разлепляет веки, потягивается, зевает во все тридцать два нечищеных зуба. Чешет недельную щетину и запускает пятерню в растрёпанные сальные волосы. Сегодня долгожданный выходной. Никаких бумажек, таблиц, гудения принтеров и наскоро заваренных «Ролтонов». Можно поваляться, поесть маминой яичницы с салом и на весь день уйти в рейд. Сегодня они договаривались облапошить гильдию ювелиров, а потом пойти мочить банду орков...
« Гришань! – слышится мамин голос, - деточка, сходи за хлебом!»
А вот и она сама, тяжело дыша от одышки, вплывает в комнату. Девяносто кило в потрёпанном халате. Морщины, блёклые губы, редкие крашеные волосы. В памяти мелькает картинка – стройная кудрявая красавица рядом с подтянутым красавцем и с сынишкой на руках... Ну да, конечно, зачем следить за собой, когда рядом всё равно нет мужчины?
Подавив брезгливость, Печорин позволяет матери чмокнуть себя в колючую щёку и бурчит: «Я не детка». Он уже знает сценарий следующих минут: мама спросит, что ж «не детка» всё никак не женится, ведь двадцать восемь лет уже, а ей хочется внучков, он привычно отшутится – мол, не сегодня - и по дороге в магазин будет вспоминать Беллу с Машкой. Темноглазая мечтательница Белла заявила, что будет ждать своего Эдварда Каллена, и не нужен он ей, такой скучный и обычный. А Машка, которую он отбил у Вовки, укатила в Англию. Зовётся теперь Мэри и нянчит бэби, живя на нехилое пособие. А после пары бокалов любимой «Кровавой Мэри» пишет ему: люблю-не могу, Гришенька, хочу к тебе назад... он не отвечает. Куда им с мамой в двушку ещё и Мэри с её бэби?
Нет уж. Хватит с него баб. Свобода – вот что  важнее. А то женит на себе и будет такая нудеть над ухом: не пей так много пива, почему цветы мне не даришь, у ребёнка ботинки разваливаются, денег давай, опять ты за свой компьютер, лучше книжку почитай... вон, Лермонтов, «Герой нашего времени», даже героя как тебя зовут... Да читали мы в школе, читали, даже сочинение писали – что-то там про любовь и свободу.
Я свободен, думает Печорин. Свободен, словно птица в небесах, как там Кипелыч поёт. Главное не вспоминать строчку из другой песни: «Непонятная свобода обручем сдавила грудь...»
И свободный Печорин, купив хлеба, приходит домой, ест свободную яичницу со свободным салом и спешит к любви всей своей свободной жизни – новенькому двухпроцессорному компу. И вот он уже не небритый Гришка в спортивных штанах с вытянутыми коленками, а бесстрашный воитель в блестящих доспехах. А рядом верные друзья – вор Альбин, седой друид Финегас и сиськастая эльфиечка Анориэль в бронелифчике. Никогда не предадут, никогда не обманут, а главное – никогда не будут нудеть о своих проблемах. Если выключить комп – их как будто и нет. Очень удобно. Свобода.
«Гришаня, полночь уже, ложись спать!»
«Ща, ма, орков добьём...»
В четыре часа утра уходит спать эльфиечка. Поскучневшее мужское братство добивает орочьё и тоже разбредается по кроватям. Печорину не спится. Он ворочается и думает о том, что надо всё-таки уговорить врачиху выписать ему снотворное. Задолбало уже лежать и изо всех сил гнать из головы дурацкие воспоминания о тех временах, когда папа ещё не бросил маму, в сотый раз бередить одну и ту же болячку... Машка-Машка, ну что ж ты уехала-то?..
«Я глупо создан, -  совсем как знаменитый тёзка, думает Гришка. – Я ничего не забываю. Ничего».
А назойливый внутренний голос начинает нашёптывать: вот, Печорин, тебе почти тридцатник уже, а ты ничего в жизни не добился. Перебираешь в офисе бумажки за символическую плату, живёшь с мамой, вся личная жизнь – эльфиечки на экране да, пардон, рука... И сделать бы что-нибудь героическое, подвиг бы совершить... Да где его возьмёшь, подвиг этот? В армию? Угу, траву красить и под «дедов» прогибаться, щас. Вот и остаётся мочить орков онлайн. Зато – эльф восьмидесятого левела... хоть какое-то достижение.
Под утро Печорин нашего времени засыпает. Полная луна, смотревшая когда-то на засидевшегося над рукописью Лермонтова, равнодушно смотрит в его окно – и в окна других таких  же героев мышки и клавиатуры. Инфантильных, несчастных и отчаянно недолюбленных. Зато свободных.